1

Старики, населяющие хутор Подгорный, что прятался в сосновых лесах Южного Урала недалеко от Кыштыма, не любили рассказывать истории об Озере. Разумеется, при желании можно отыскать пару словоохотливых мужчин или женщин, готовых посидеть с вами на завалинке, выкурить сигаретку и рассказать все, что вспомнится (а вспоминалось большей частью то, чего никогда не случалось и случиться не могло, ибо слишком уж сказочно выглядело), но в основном жители Хутора отмалчивались. История Озера — очень скользкая тема.

Хутор стоял под скалой. В свою очередь, сама Скала имени собственного не имела, ибо не попадала ни в один атлас, да и скалой в обычном понимании не являлась. Это была невысокая пологая гора, спящая под шапками сосен, лохматая и поросшая папоротником. Скалой ее стали называть из-за валунов, в изобилии усеивавших неровные бока. С вершины открывался симпатичный вид — сосны соседних холмов, узкая просека в лесной чаще, по которой едва ли не при Николае Втором проложили одноколейную железную дорогу с невысокой насыпью, и узкая голубая полоска Озера с торчащим вдалеке Островом. Впрочем, никто из местных жителей на Скалу без великой надобности не забирался (чего они там не видели!), а туристов в эти глухие края заносило редко.

Хутор состоял из двух десятков дворов. Старые избы, новые современные коттеджи, сараи, аккуратные поленницы, курятники, большие и маленькие огороды. Дома рассыпались у подножья Скалы как ягоды на торте. Прямо перед Хутором, словно проволока, пролегала уже упомянутая железнодорожная колея. Одним концом железка тянулась по идеальной прямой далеко на северо-восток, а другой почти сразу за Скалой поворачивала на северо-запад и терялась в дебрях. Железная дорога служила Подгорному границей, за которой мрачно темнел густой сосновый лес.

За лесом — Озеро.

С внешним миром деревня соединялась проводами, подвешенными на столбах вдоль железной дороги. Недалеко от старых бетонных плит станционной платформы стоял современный таксофон. Еще один толстый телевизионный кабель тянулся от крыши самого крайнего коттеджа, стоящего на холме, ко всем остальным домам. В означенном особняке жил человек, именуемый Старостой. Никакого другого титула Никите Драгунову, разведенному сорокалетнему хозяину лодочной станции, в этом лесном анклаве не нашлось. У него имелся спутниковый телефон и телевизор с ресивером, сигнал от которого расходился к телевизорам в других домах.

В те долгие часы, когда по железке не проезжали тепловозы, неповоротливые, чадящие, тянущие за собой короткие составы из трех-четырех пассажирских вагонов или грузовых платформ, хутор окружала Величественная Тишина. Лишь лесные птицы иногда оглашали округу криками, да стволы сосен трещали, качаясь на ветру. Если не принимать во внимание факт, что таких мест на земле все еще сохранялось великое множество, хутор Подгорный можно было бы назвать Краем Света, и жили здесь те, кто ни на какие блага цивилизации не променяет этот воздух и ощущение покоя. Вот если бы не Озеро…

…но о нем никто не хотел говорить всуе, а если и говорили, то непременно оглядываясь в сторону леса, укрывавшего Голубую Чашу. Люди боялись, что Озеро услышит.

 

2

Самым старым жителем Подгорного считался Ключник Егор. Возраст его не поддавался исчислению, ибо документов его давно никто не видел, а немногочисленных родственников, способных подтвердить личность, старик распугал полвека назад. Едва ли кто за пределами деревни помнил о его существовании. Однако происхождение прозвища до сей поры оставалось на слуху. Давным-давно старостой Хутора служил именно Егор Степанович. Когда физическое здоровье позволяло совершать регулярные обходы, а твердая рука обеспечивала уважение и даже послушание, он был лицом Подгорного. Кто-то из местных образованных острословов прозвал его Ключником, по аналогии с холопами высшего сословия, что в средние века на Руси ведали хозяйством, дворней и даже господскими доходами. Егор Степаныч принимал жалобы от населения, пересылая их с оказией в район, заботился об исправности транспортных средств, присматривал за молодежью и стариками, и много лет его внештатная чиновничья должность никого не раздражала.

Став слабее зрением, Егор оставил «службу». Внешне он к тому времени (а за окном стояла едва ли не самая суровая зима новой России — голодная зима девяносто первого) тянул лет на восемьдесят, но речь имел внятную, ибо все зубы поразительным образом сохранил почти в целости и разум уберег от маразма. Он жил в избе на окраине, где рельсы сворачивали в лес. В двух комнатах с наклонным полом гулял ветер, маленькие окна почти всегда оставались распахнутыми настежь. Во дворе на длинном шесте, торчащем из штакетника, висели старые армейские трусы синего цвета, рядом лениво паслась пара кур. Число птиц всегда оставалось неизменным, хотя Ключник не брезговал куриным бульоном. Люди шутили, что во дворе у загадочного старика работала машина, способная воспроизводить кур без петухов, высиживать яйца и воспитывать цыплят до вкусного мясного возраста.

Уже много лет почти каждый вечер старик усаживался на двуногую скамейку возле железной дороги и курил папироску. Колея огибала угол его двора почти в опасной близости, но Ключник наотрез оказывался передвинуть скамейку. Ему нравилось здесь сидеть вечерами, смотреть на стрелы солнечного света, прорывавшиеся сквозь лесную завесу, и окутывать себя дымом. В эти минуты он становился похожим на древнее языческое изваяние. Летом Ключник удачно вписывался в пейзаж, сливаясь с зеленью и закатным солнцем, зимой же темная согбенная фигура с мохнатой шапкой-ушанкой, заметаемая снегом, выглядела пугающе.

Мало кто из аборигенов решался подходить к Егору во время «вечерних медитаций на скамейке». Один из смельчаков, сорокасемилетний Дровосек Николай, свое прозвище получивший благодаря работе на лесопилке в соседней деревне и страсти к вырезанию из дерева маленьких фигурок, едва не лишился дара речи, когда, будучи слегка навеселе, подошел к Ключнику за папироской. Он не имел злых помыслов и не собирался над стариком подшучивать, но после встречи Дровосек наказал хуторянам не трогать Егора, пока он сидит на своей проклятой лавочке.

«Глаза у него — что хрустальные стаканы, — рассказывал Николай. — Блестят, но пустые. Сидит, о чем-то думает, а из носа и ушей дым валит, как у черта».

Проверять достоверность рассказа никто не решился. Народ в Подгорном, особенно местный женский актив, обильно распространяющий слухи, — Мария Лобова, вдовствующая домохозяйка и мать инвалида Стёпки, ее соседка Оксана Афанасьева, разведенная и пьющая — к подобным вещам относился всерьез. Люди, привыкшие жить в глуши, допускали, что в лесах обитают духи, особенно ближе к Озеру (не говоря уже об Острове!), и не все они бывают добрыми. Возможно, кто-то из духов делит одно физическое тело с Ключником. Старик прожил немало лет и по всем параметрам давно должен кормить червей, однако год за годом в летний зной и в февральскую метель усаживается он на скамейку возле рельсов и дымит папиросой, а две одинокие курицы все так же бегают по двору его покосившейся избенки. Наверняка спутался с нечистой силой.

Так и сидел Ключник Егор на краю хутора, служа семафором для редких железнодорожных составов. Машинисты локомотивов уже привыкли к нему и, завидев издали, давали приветственный гудок. Однако старик не реагировал, только рука подносила к губам папироску и затем плавно опускалась на колено.

 

3

Однажды негласное табу было нарушено. Нарушителем выступил тот, от кого больше всего и ожидали глупостей, ибо некоторая глупость присутствовала в нем с рождения.

Степка-убогий отважился приблизиться к Ключнику в минуты медитации. Его мать, Марию Петровну Лобову, едва не хватил удар.

Степке весной исполнилось восемнадцать. Непригодность к армейской службе, да и к какой-либо активной деятельности вообще, стала очевидна еще в детстве. Во-первых, парень хромал, припадая на правую ногу и подтаскивая левую; во-вторых, в его бездонных голубых глазах мыслей таилось едва ли больше, чем у стареющего хуторского мерина Федяки, на котором когда-то возили молоко и мясо в районный центр; в разговорах с людьми Степка оперировал исключительно короткими простыми предложениями, от него никто никогда не слышал стихов или подробных пересказов увиденного фильма — только «снег падает», «чаю дай» или «спать пойду». Так он и крутился всю жизнь подле матери и отца. Правда, отец вскорости умер, простудившись во время опрометчивого купания в октябрьском Озере, и присмотреть, кроме матери Марии Петровны, за пацаном было некому.

Рос парнишка диковатым, помогал Марии по хозяйству, насколько позволяли физические кондиции и интеллект, учился писать и читать по методическим пособиям с помощью девчонки Насти, дочери Дровосека Николая, опережавшей парня в возрасте на семь лет. Когда Настя выросла и уехала в Челябинск учиться на экономиста, Степка одичал совсем. В свободное от хозяйства время рыскал по лесам в поисках ягод и грибов или сидел с удочкой на каменистом берегу Озера к юго-западу от Хутора. Но оставался вполне безвредным и добродушным.

Однажды Степка присел на скамейку рядом с Ключником. Только что прошел поезд, запыленный пассажирский состав из трех вагонов, следующий из Кыштыма до Тупика. Старик Егор, как и прежде, не подавал признаков жизни, лишь молча поднимал и опускал руку с тлеющей папиросой. Остекленевшие глаза смотрели вперед, на молчаливый лес за железной дорогой. Присутствия потенциального собеседника он, кажется, и не заметил.

Впрочем, молчание, нарушаемое лишь щебетаньем птиц, длилось недолго. Ключник сказал всего одно слово:

— Проснулся…

Рука с папиросой поднялась, но замерла в нескольких сантиметрах от губ.

Поначалу бесхитростный Степка ничего не разобрал — настолько странно звучал голос старика, похожий на карканье вороны.

— А? — на всякий случай уточнил мальчик.

Но ответа не последовало. Ключник механическим движением отбросил окурок, сложил руки на коленях и продолжил изучать лес. Неизвестно, сколько бы они еще так просидели, думая каждый о своем, но старик заговорил снова — выбирая каждое слово тщательно и аккуратно, будто вынимая его изо рта, как отколовшийся зуб:

— Проснулся… и проголодался. Я давно за ним наблюдаю… и вот что скажу…

Степка подобрался.

— Если доберешься до Острова, будет тебе… много чего… но никто не доберется… а я там был…

Он повернулся к Степану, и стало ясно, что он вполне осознает, где находится.

— Не знал? — Глаза его светились торжеством. — Да, откуда ж ты можешь знать, когда не знает никто… я дошел до Острова… почти…

Степану так отчаянно хотелось услышать продолжение, что он не замечал ползущей по подбородку слюны.

— Я зашел дальше всех. — Егор вздохнул, потер колени. Потом обернулся к Хутору, оглядел готовящиеся к ночи избы и заговорщически подмигнул.

— Хочешь знать?

Степан поймал слюну языком.

Егор поднялся со скамьи, бросил еще один тревожный взгляд на свой дом. Если бы его могли видеть взрослые жители Хутора — те, что считали старика спятившим — они были бы потрясены. Глаза Ключника пылали огнем, морщины стали разглаживаться, кожа лоснилась и блестела в лучах заходящего солнца.

— Идем, — сказал Егор.

Степан с опаской посмотрел на лес за железной дорогой. Там, во тьме, за соснами и папоротником, скрывалось Озеро. Нескольких трагических историй оказалось достаточно, чтобы навсегда отбить у хуторян охоту бродить по берегу вечером и ночью. Кстати, отец Степки поплатился именно за то, что решил войти в воду после захода солнца!

— Идешь? — Предложение Ключника не предполагало отказа.

— Ну…

— Идем, идем, всё узнаешь.

Ключник направился к насыпи. Солнце уже спряталось за вершинами холмов, на хутор опустилась тень. Ключник поставил правую ногу на рельс. Казалось, он сбросил лет двадцать своего загадочного возраста.

— Догоняй!

Старик переступил через колею и оказался на той стороне. Перешагнул Границу, расскажет потом Степка своей матери, а та с помощью заклятой подруги Оксаны разнесет по всему Подгорному. Ключник не оборачивался, будто был уверен, что Степан не устоит перед искушением.

Так и вышло. Степка тоже взглянул на окна своего дома, стоящего чуть выше на холме, и сделал шаг в сторону железки. На другой стороне вечером он еще не бывал, хотя подробно изучил в округе все овраги и пригорки. Старики говорили, что вечером Озеро живет иначе, и берега его погружаются во мрак и ужас.

Перед рельсами он остановился, облизнул пересохшие губы. Силуэт старика мелькал между деревьями. Ключник уверенно двигался вглубь, забыв о своем попутчике. Если Степан его потеряет, он точно не сделает дальше и шагу.

И парень больше не колебался, перепрыгнул рельсы и побежал. Он едва не споткнулся о груду старых шпал, сваленных по другую сторону. Он старался не упустить из виду фигуру Ключника. Старик — его единственный шанс побывать на вечернем Озере и благополучно вернуться домой. Если Егор не врет и ему действительно удалось предпринять относительно успешную попытку добраться до Острова, то и Степка сумеет вернуться назад невредимым.

«Вечером Озеро живет иной жизнью».

Это мягко сказано! Вы даже не представляете, насколько иной.

Едва Степан спрыгнул с противоположной стороны насыпи и ступил на мягкую траву, с его органами чувств сделалось что-то странное. Ему словно натянули на голову тонкий и полупрозрачный полиэтиленовый пакет, зрение и слух притупились, однако каждой клеточкой своего тела парень чувствовал пульсацию этого места. Оно било в нем, стучало внутри. Степан не видел, куда бежит, но словно незримые радары аккуратно вели его мимо сухих берез, перенося через пни, пригибая к земле под вездесущими паутинами. Нужды торопиться за Ключником уже не было — проклятое место приглашало парня в гости и не собиралось отпускать.

От железной дороги лес простирался всего на пятьсот метров, и днем путь к побережью занимал минут пять: две отчетливые тропы огибали деревья и валуны, прочерчивали стрелами небольшие поляны и вели вниз по склону. Дневная прогулка к Озеру определенно доставляла удовольствие, но вечером… Степан не узнавал это место нынешним вечером. Едва солнце в последний раз блеснуло за западным холмом и исчезло, Озеро преобразило свои владения. В изобилии появились сучья, похожие на крючковатые руки, раскинулись толстые паутины, появились новые тропы, уводящие в темноту. Однако Степан ничего этого не боялся, его вели нежно и аккуратно к конечной цели прогулки.

И вот она, конечная цель. Лес резко закончился и остался за спиной. Впереди, за узкой песчаной линией пляжа…

…простиралась Вечность.

Степан остановился как вкопанный с раскрытым от восхищения ртом, потом рухнул на колени. Слюна снова потекла изо рта. Он бывал в этих местах тысячу раз, однако не решался пересечь Границу после захода солнца. И, как выяснилось, совершенно напрасно.

Справа неслышно подошел Ключник. Помолодевший на полвека, никак не меньше, мужчина улыбался и смотрел на далекий, казавшийся недосягаемым, горизонт.

— Да, здесь все и случилось.

 

4

Он был значительно моложе. Ему случалось пересекать Волгу вплавь на очень широком ее участке, недалеко от Куйбышевского водохранилища, а тут всего-то два с лишним километра на лодке по спокойной воде! То, что рассказывают об Озере и Острове местные тунеядцы — чушь, нужно быть идиотом, чтобы верить россказням людей, многие из которых не способны отыскать в темноте собственный нужник. Даже если что-то из этих баек и правда — что ж, Егор станет живым опровержением. Он первый дойдет до проклятого куска растительности посреди Озера, вернется и расскажет остальным, что ничего ужасного там нет.

Он выбрал самую надежную лодку из имеющихся в распоряжении лодочной станции. В те относительно сытые советские годы лодочная станция, облюбовавшая симпатичный песчаный мыс в полукилометре к юго-западу от Хутора, обслуживала сразу несколько баз отдыха и пионерских лагерей в этой части побережья. На станции было все, что требовалось для активного отдыха на воде: рыбацкие снасти и надувные матрацы, оборудование для подводной охоты, два десятка крепких весельных лодок, несколько резиновых и моторных. Отвечал за функционирование станции давний приятель Ключника Федор Заратустра, обязанный своим прозвищем природной немногословности и, как следствие, исключительной весомости всего, что ему доводилось произносить. Федор мог молчать целый день, выдавая весла и спасательные жилеты отдыхающим, а вечером сесть на скамейке на понтоне, закурить трубку и произнести с неброским житейским пафосом: «И никуда не течет вода из этого Озера, и ниоткуда в нее вода не впадает, и так было испокон веков. Вот ведь жопа».

Заратустра без лишних разговоров подобрал для Егора надежную лодку, оснастил ее лучшими веслами, бросил на корму спасательный жилет, от которого Ключник поначалу высокомерно отказывался, но под упругим взглядом лодочника передумал. Прежде чем отдать концы, Федор почесал затылок и произнес фразу, едва ли не самую длинную, что Ключнику когда-либо доводилось от него слышать:

— Значит, глупый человек, все-таки решил идти, несмотря на все мои предостережения?

— Ага.

— И не передумаешь?

Ключник покачал головой.

Заратустра вздохнул. Еще не старый мужчина, недавно получивший в свое безраздельное владение лодочную станцию, он, тем не менее, мог похвастаться большим количеством историй о смельчаках, отправлявшихся к Острову и разворачивавших лодки в километре от берега. Те, что возвращались, не могли объяснить, что с ними произошло.

Но хвастать знаниями Федор не любил.

— Ладно, — молвил он, поднимая цепь. — Только послушай один совет: когда пойдет высокая волна…

Егор слушал не очень внимательно, глядя вдаль на Остров, но совет Заратустры неведомым образом запал в его голову и остался там, чтобы всплыть в самый нужный момент.

Свою речь Федор закончил словами:

— Ну, с Богом… хотя мне иногда кажется, что Он тут не ночевал.

И Ключник взял курс на Остров. Обогнул длинный понтон лодочной станции, проплыл в опасной близости от гигантского буя, и дальше уже налег на весла, как раб на галерах. Песчаный берег постепенно удалялся, фигуры становились мельче, пришвартованные к понтонам лодки казались игрушечными. Егор почувствовал, что вместе с берегом от него удаляется жизнь, если уж не физическая, то, по крайней мере, привычное ему бытие со всеми его маленькими радостями.

Когда лодка отошла от берега на пресловутый километр, Егор остановился, опустил весла в воду, которые сразу послушно понеслись вслед за волной. Со лба Ключника ручьями тек пот, рубашка прилипла к спине, и прохладный озерный ветер тут же принялся облизывать ее ледяным языком. Солнце исчезло, словно его и не было, хотя небо вокруг оставалось девственно голубым. Егор поднял голову. Все верно, солнце спряталось за тучу, маленькую черную подушку, невесть как очутившуюся на пути светила. И Егор готов был поклясться, что туча замерла на месте.

Тот самый километр. Точка обязательного возврата. Или НЕвозврата. Егор боялся обернуться к Острову, смотрел на родной берег и боролся с нарастающим страхом. Без всякого удивления путешественник отметил, что волны становились выше, темные воды беспокоились, все сильнее и сильнее били о правый борт. Сама лодка потихоньку разворачивалась, меняя курс на сто восемьдесят градусов. Егор приподнял руки, как бы говоря: «Я ничего не трогаю, даже не пытаюсь!», — но доказательства здесь, вдали от берега, никому не требовались. Озеро само все прекрасно знало.

— Черт, — пробормотал Егор, смахивая пот со лба. — Неужели правда?

Лодка уже стояла носом к восточному берегу и продолжала разворачиваться. Егор мог видеть маленькие крошечные автомобили вдали, несущиеся по шоссе в том месте, где оно проходило очень близко к воде. Еще минута, и Егор увидит Остров, а это значит, что Озеро отправляет его назад.

Он примет его волю? Или отважится на борьбу?

Егор опустил голову, послушал сердце, точнее, тот барабанный бой, что сотрясал его грудь. Времени на принятие решения оставалось не так уж и много, лодка разворачивалась, далекое шоссе на восточном берегу уже перемещалось влево. Еще немного, и Остров станет центром пейзажа.

— Нет уж, — фыркнул Егор и налег на весла. Нескольких уверенных взмахов отдохнувшими руками оказалось достаточно, чтобы вернуть лодку на прежний курс. Уключины отчаянно скрипели, сопротивляясь выпавшим на их долю испытаниям. «А ведь говорил, что лодка самая лучшая, самая крепкая!» — мелькнула мысль. Впрочем, сомневаться в честности лодочника не приходилось, а это значит, что Озеро приняло вызов.

— Нет уж, — повторил Егор и начал грести. Он не станет оборачиваться, не станет слушать неразборчивый шепот в голове и смотреть на темные воды… Он просто будет грести, грести и грести, пока не отвалятся руки, пока колючий ветер не застудит его вспотевшую спину, пока лодка не получит пробоину и не наберет воды столько, что уже не сможет продолжать последний путь и пойдет ко дну. Он будет грести, и посмотрим, чья возьмет…

 

5

Ключник умолк. То ли расхотелось рассказывать дальше, то ли горло осипло, но история оборвалась. Степан так и остался стоять с раскрытым ртом. Слюни бахромой висели на подбородке.

— А? — только и сказал парнишка. Ключник не удостоил его ответом.

На Озеро опустились сумерки. Кажется, мужчины простояли здесь несколько часов, хотя прошло всего минут двадцать, не больше. Озеро стало очень беспокойным, высокие волны накатывали на песчаный берег и нехотя отползали обратно.

Внезапно справа мелькнул свет. Ключник повернулся. В зарослях западного побережья в километре от того места, где они стояли, кто-то развел костер. Всего маленькая желтая точка появилась вдали, но Ключник без труда определил ее происхождение.

— Еще один, — произнес он хриплым голосом.

Далекий костер, будто услышав его слова, разгорелся сильнее.

Ни слова не говоря, Ключник взял парнишку за локоть и повел назад, к Хутору. Обратный путь ничем не отличался от обычных прогулок по побережью. Озеро позволяло своим гостям убираться восвояси, не чиня препятствий.

Неоконченную историю Ключника в неказистом изложении Степки назавтра узнали почти все местные жители. Кроме того, весь Подгорный облетела и новость, что на берегу в километре от Хутора, на заброшенном колодце, поселился человек.

 

1

«О, эти девяностые, благословенные девяностые! Сколько ж можно отдать, чтобы вернуться к вам хотя бы на недельку!

Противоречивое было время, диковатое, не спорю, но в дикости есть стихия, а в стихии — жизнь.

В те странные годы писалось, читалось и слушалось. Не было этих чертовых гаджетов, была бумага — книги, газеты, брошюры. Были кассеты и компакт-диски. «Ace Of Base» со своим «Овощевозом», звучащим из каждого ларька на рынке, казался откровением. Деньги таскали мешками и коробками из-под ксерокса, по телевизору с утра и до ночи имели в хвост и в гриву Президента Великой Страны, а президент, вместо того чтобы закатать критиков в асфальт, насупливался и со вздохом переключал канал… где его снова имели и имели.

Черт возьми, на канале MTV была музыка, а не познавательные программы из разряда «покрась выхлопную трубу в оранжевый цвет»!

Стреляли? Да. Взрывали? Еще как! Но парламент был местом для дискуссий и никто не искал в ЖЭКе по месту жительства агентов западного влияния…

И люди еще умели удивляться и удивлять.

Все исчезло ныне. Мы стали прагматичными, приземленными, мелкими, разучились видеть мир и потеряли интерес к его исследованию. Все стало слишком доступным — Анталия, Шарм-Эль-Шейх, пять звезд, «все включено». Весь этот гигантский, бескрайний, загадочный и неповторимый мир, на исследование которого у наших дедов и отцов уходила вся жизнь, полная взлетов и падений, отныне можно хранить на обычной флешке с миллионом цифровых фотографий и носить в заднем кармане штанов, с чувством триумфатора опуская на него отъевшуюся задницу.

А может, я просто старею…

Ладно, ребята, я не прощаюсь, но сейчас у меня мало времени и плохо со связью. Я в компании хороших людей, в числе которых известный вам фоторепортер и мой постоянный напарник Стасик Гисыч, еду по южноуральским лесам. Тут, конечно, потрясающе красиво, дорога тянется крученой лентой, вдоль нее стоят сосны, похожие на деревянных солдат Урфина Джюса, но с Интернетом — швах. Мой модем работает с перебоями, так что подробного онлайна о своем заслуженном отдыхе на озере обещать не могу. Как получится.

Всем пока, не скучайте!».

 

2

Наталья Ростовцева захлопнула крышку ноутбука и посмотрела на человека, сидящего справа на переднем пассажирском кресле «логана». Стасик Гисыч слишком долго изучал карту местности, водя по ней пальцем.

— Мы едем или как?

— Терпение, мой друг, я почти нашел, — пробубнил Стасик. — Вот смотри: здесь нам надо будет свернуть на грунтовку. Вот сюда смотри! Тут как раз и место для лагеря подходящее.

Наташа с улыбкой кивнула. Улыбка получилась покровительственной, но парень этого не заметил. Когда он был чем-то увлечен, ни на что другое предпочитал не обращать внимания. Наташа отложила ноутбук на заднее сиденье и включила первую передачу.

Стасик Гисыч постоянно сверялся с картой. Он купил в киоске озерную карту Южного Урала с очень приличным масштабом, позволяющим разглядеть и дороги, в которых он периодически терялся, путая повороты и направления, и большие озера с указанием баз отдыха и пансионатов, и даже маленькие лужицы с квакающими по заросшим берегам лягушками. Стасику настолько понравилась эта карта, что он, уступая место за рулем своей приятельнице и коллеге Наташе Ростовцевой, практически не отрывал от нее глаз, водя пальцем по линиям, как прилежный ученик начальной школы по букварю.

Жена Стасика сидела на заднем сиденье и медленно закипала. Олеся Гисыч не ревновала своего мужа к Наталье, этой пресловутой Рыжей Бестии, вовсе нет. Когда она познакомилась с будущим мужем, фоторепортером, снимки которого неоднократно занимали призовые места на различных конкурсах, Ростовцева уже много лет носила статус его близкого друга, без которого не обходятся никакие мало-мальски значимые праздники. Но иногда Олесе действительно хотелось порвать их обоих на мелкие лоскуты. Она даже физически ощущала, как руки от кончиков пальцев до плеч наливаются злобной силой, она тянется к их шеям, смыкает пальцы на горле сначала Ростовцевой, потом своего благоверного, стучит головами друг о друга, наслаждаясь звуком, а потом разбрасывает в разные стороны.

Конечно, она не ревновала. Совсем не ревновала. Но наблюдать, как ее тщедушный Стасик, вечный мальчик от горшка два вершка и с жиденькой интеллигентской бородкой, старается манерами и прихватами походить на свою рослую рыжую подружку, уже не было никаких сил.

— Скоро мы приедем? — решила она подать голос, когда почувствовала, что о ее присутствии забыли. Стасик нехотя обернулся.

— Осталось несколько километров. Что ты нервничаешь?

— Просто устала. И проголодалась.

— Потерпи, что я еще могу сказать.

Муж снова вернулся к карте.

Колонна из трех автомобилей двигалась по участку трассы от Карабаша до Кыштыма. Черный «логан» Стасика с Наташей за рулем шел впереди, в салоне вечно молодой Роберт Плант под звуки банджо напевал что-то о танцующих ангелах; за «логаном» пристроились двенадцатая модель ВАЗа и «Тойота» друзей, семейной четы университетских преподавателей и их шестнадцатилетнего сына. Несколько минут назад колонна миновала гигантские шлакоотвалы медеплавильного комбината, которому маленький южноуральский городок Карабаш обязан репутацией самого грязного места на Земле. Мрачные черные исполины нависали прямо над шоссе, восхищая и подавляя своим могильным величием, но вскоре дорога стала веселее. Ровное двухполосное шоссе тянулось в узком коридоре сосново-березового леса, пробегало мимо оврагов, хребтов и небольших деревень. Один раз попалась автозаправочная станция, похожая на избушку Бабы-Яги.

— Еще пара километров, — объявил Стасик. — Сбрось скорость, а то проскочим поворот.

— Не учи ученого, — отмахнулась Наташа, но скорость сбросила с опасных на такой непредсказуемой дороге ста двадцати километров до девяноста. Идущая следом «двенашка» едва не налетела на задний бампер.

Олеся Гисыч еще долго кусала губы и дулась. Но вскоре и она забыла о своих обидах, когда машина притормозила у развилки. Вправо от шоссе в густой лес уходила неровная и каменистая проселочная дорога. Она поворачивала под неестественно острым углом, служа скорее выездом на трассу, чем съездом с нее. Наташе пришлось приложить все свои умения, полученные в школе экстремального вождения, чтобы вписаться в поворот и не вылететь в бурелом. Вот было бы прекрасное окончание так и не начавшегося отпуска — с ушибами, ссадинами и разбитыми в хлам авто.

Но место это стоило того, чтобы притормозить. Все три автомобиля аккуратно свернули на проселок, уходящий под уклоном вглубь леса. Олеся опустила стекло, высунула голову. Воздух здесь и впрямь был потрясающий. Когда на пути встретилась небольшая полянка, Наталья свернула, заглушила двигатель и вышла из машины.

— Да, надо осмотреться, — согласился с ней Стасик. Не выпуская карты из рук, он тоже покинул салон. Олеся нехотя последовала их примеру.

Солнце с трудом пробивалось через густую листву над головами. Проселочная дорога, смоченная недавним дождем, уходила дальше в лес с тем же небольшим уклоном. В одиночку и вечером ехать по ней, наверно, было бы страшно, потому что дорога, казалось, вела в никуда, но в солнечный день и в шумной кампании подобные страхи казались смешными.

Из «двенадцатой» вышел высокий молодой человек в серой футболке и полинявших джинсах. Он направился к Наталье.

— Мы потерялись?

— Нет, Костя, мы отдыхаем и расправляем члены. — Ростовцева продемонстрировала, как у нее затекли руки, потянулась, зевнула.

— Да, надо осмотреться, — тупо повторил Стасик и помахал картой. — Здесь этот проселок не указан почему-то. Хорошо, что я его помню, а то доехали бы до Кыштыма и развернулись обратно.

— Хорошо, что мы вообще смогли заехать так далеко, — фыркнул высокий парень, протягивая руку, чтобы отвесить Стасику оплеуху. Тот увернулся. — Говорил я тебе, купи нормальную дорожную карту, купи нормальную дорожную карту! Нет, он какие-то веселые картинки для рыбалки купил. Куда теперь ехать?

— А тебе лишь бы нажраться! — огрызнулся Стасик. — Все не дождешься своей нирваны. Пил бы дома, у телевизора.

— Тебе не понять потребностей души моей, язвенник!

— Душа твоя — пустой графин…

К группе присоединился водитель «Тойоты», полный мужчина лет пятидесяти с торчащими в разные стороны седыми волосами. Он поприветствовал собравшихся громким чихом.

— Будьте здоровы, Вениамин Анатольевич! — отозвался Костя.

— Благодарствуйте. — Мужчина утерся тыльной стороной ладони и задал популярный вопрос: — Мы заблудились?

— Нет, — сказала Наташа. — Стас вывезет. Правда же, Стасик?

Тот кивнул. Впрочем, от былой уверенности остался лоскуток. Он посмотрел в карту, отмерил какое-то расстояние, что-то посчитал в уме и повернулся к дороге.

— Ехать нужно дальше по проселку. Если не ошибаюсь, там идет одноколейка из Кыштыма до Пирита. Нам нужно перемахнуть через нее, и мы почти у цели.

— Перемахнуть? — переспросил Константин.

— Насколько я помню, там на шлагбауме очень высокая насыпь, и машина с низкой посадкой может оцарапать брюхо.

— У нас пугливых нет, — сказал Вениамин Анатольевич. — Двинемся дальше?

Все расселись по машинам. Лишь Наталья задержалась. Она прислушивалась. В лесу щебетали птицы, где-то за плотной зеленой завесой по шоссе с шумом пролетали автомобили. Таинственная грунтовая дорога уходила в глушь.

Нет, все-таки немного пугающее место.

 

3

Инициатором коллективной вылазки стала именно Наташа Ростовцева, репортер и обозреватель криминального еженедельника «Радар». К решению освежиться на природе ее привели непростые жизненные обстоятельства. Очень многое сошлось в одной болевой точке.

За несколько дней до выезда Наташа побывала в лицее, где училась ее восьмилетняя племянница Кира. После визита в храм науки она чувствовал себя так, как не чувствовала после общения с ворами, мошенниками и политиками — героями своих многочисленных публикаций.

Наталья и Кира вошли в кабинет, просторный, уютный, прекрасно проветриваемый и с очень комфортным запахом. В центре за длинным совещательным столом восседал директор лицея Виктор Шарипов, почти лысый, похожий на Ленина, с затаившейся хитрой улыбкой в глазах, которая, казалось, в любую минуту могла преобразить лицо, но в последний момент угасала.

— Здравствуйте, — приветствовала Наталья. — Как ваши дела, Виктор Александрович?

— Вашими стараниями, Наташа, мои дела идут в гору, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. Присаживайтесь.

Наталья не заставила просить себя дважды, присела за стол, но чуть дальше, чем ожидал хозяин кабинета. Она предпочитала держать дистанцию. Виктор Шарипов недавно с ее помощью (точнее, с помощью ее острого пера) выиграл конкурс «Учитель года» и получил право претендовать на звание лучшего учителя уже в масштабах страны, но подружиться с ним Наташе не удалось. Что-то не клеилось. Несомненно, учитель из него вышел прекрасный, но за пределами аудитории Виктор Александрович неуловимым образом превращался в кого-то другого — прищуренного лиса, способного стянуть с твоей тарелки кусок мяса, когда ты отвернешься. Воистину прав был тот, кто сказал, что наши таланты нам не принадлежат, ибо мы всего лишь почтальоны, которым следует доставить корреспонденцию по адресу, а в свободное от доставки время мы вольны пить кровь христианских младенцев или болеть триппером.

Когда гостьи разместились (Кира скромно присела на краешек стула слева от тети Наташи и сложила руки на краю стола), Шарипов с минуту изучал их обеих, потом погладил пальцами нижнюю губу, словно говоря: «Ну, что же мне с вами делать, красавицы?». Наталья хорошо понимала подобные жесты: после них обычно следуют санкции, от которых не спасет и давняя дружба.

— Дело вот в чем, — начал Виктор Александрович, — через две недели, как известно, начинается новый учебный год, и я хотел бы обсудить вопрос о дальнейшем твоем пребывании в нашем учебном заведении, Кира.

Девочка, услышав свое имя, тактично опустила голову.

— У нас скопилось много жалоб от преподавателей, и я считаю своим долгом донести до вас их суть. — Директор выдернул из стопки бумаг лист формата А4 и положил его перед собой. — Так, значит, преподавательница русского языка Виктория Алексеевна периодически жаловалась на невнимательность Киры. Жалоба достаточно традиционная для преподавателей кафедры гуманитарных наук, но все же, Кирочка, не стоит злоупотреблять терпением наших учителей. Ты постоянно витаешь в облаках, а потом не можешь ответить на элементарный вопрос. Это неправильно.

Кира все так же смотрела на свои ладони, сложенные на краю стола.

— Вам стоит обсудить с девочкой эту тему, Наташа.

— Обсудим, — сдержанно кивнула та. — Что-то еще?

Она старалась произнести эту фразу как можно мягче, но Шарипов почуял неприязнь.

— Наталья Андреевна, если вы считаете, что я напрасно трачу ваше время, так и скажите. У вас есть возможность перевести ребенка в другую школу, и мы не станем этому препятствовать.

Наталья промолчала. Она не собиралась устраивать скандал в присутствии девочки, нанося авторитету директора непоправимый ущерб. Шарипов, взглянув ей в глаза, правильно оценил ситуацию.

— Кира, ты нас не оставишь на несколько минут? — предложил он. Девочка кивнула и с покорным вздохом вышла из-за стола. Взрослые проводили ее печальными взглядами. Когда за Кирой закрылась дверь, Виктор Александрович нагнулся поближе к гостье.

— Наташа, услышь меня. — От улыбки, стоявшей в глазах, не осталось и следа; теперь в них сверкали, как в бокале с коньяком, кубики льда. — Жалобы учителей — это детский насморк по сравнению с тем, что пишут родители.

Он постучал по листу бумаги.

— Твоя Кира сводит их с ума. Они ее боятся. Если я не отреагирую на письма, они грозят дойти до министерства образования. Мне это надо? Господи, да что там говорить, у меня самого от ее взгляда мурашки по спине ползут!

Наташа выдохнула и откинулась на спинку стула, сложив руки на груди. Час от часу не легче. Серьезные взрослые люди, состоятельные господа и дамы, бизнесмены и топ-менеджеры, способные отстегивать на нужды лицея любые суммы, испугались восьмилетней соплюшки.

— Что пишут?

— Да вот, послушай! — Виктор Александрович поднес бумагу к глазам. — «Одноклассница моего сына Павла Кругликова Кира Эммер пристает к нему во время урока с расспросами, не относящимися к теме урока, и после этих разговоров Павел неоднократно жаловался на головную боль». Что-то у нее здесь со стилем не так, но это неважно… Так, другая кляуза. «…Кира Эммер… бла-бла-бла… вот: прикасается холодными руками к моей дочери… моя дочь вечерами плачет и не может объяснить причину своего дурного настроения». Сейчас еще найду.

Шарипов отложил лист и полез в другую стопку, очевидно, за новым документом, но поиски его не увенчались успехом, он открыл верхний ящик стола и долго что-то перебирал в нем. Наталья в это время постукивала ногтем по столу. Она решила, что Кире все-таки придется искать другое место учебы, и здесь Шарипов был прав на все сто. Если одноклассники и учителя распознали в ней аномалию, хорошей жизни не жди. Наташа подняла глаза к потолку, перехватила накатывающиеся слезы злости.

— Вот, нашел, — пропыхтел директор. — Датирована, правда, еще апрелем, но суть от этого не меняется…

— Достаточно.

— Что? — Шарипов посмотрел на гостью поверх листа. Наташе стало его жалко. Талантливый педагог, умница и в целом неплохой мужик, превратившийся в довольно посредственного администратора, неожиданно встал перед выбором: поступить по совести или исходить из целесообразности. Иными словами, деньги или справедливость? Судьба-злодейка частенько проделывает подобный трюк с теми, кто потенциально готов к сделкам с совестью. Сейчас Шарипов должен выбрать между родителями отпрысков, за счет которых лицей закупает новое оборудование и выигрывает в конкурсах, и судьбой способной и умной девочки, оставшейся без родителей. Наталья почти не сомневалась, что уважаемый учитель сделает выбор в пользу целесообразности.

— Можете не продолжать, Виктор Александрович, я все поняла.

Он нахмурился.

— Я должен реагировать. Твоя Кира действительно нас пугает. Мне бесконечно жаль ее родителей и, видит бог, я никогда не забуду их помощь нашему гуманитарному факультету, но что мне делать с этим? — Он потряс бумагами. — С Кирой никто не хочет сидеть за одной партой, потому что рядом с ней падает температура. Наташа, мне пятьдесят лет и я прошел через очень многое, но когда Кира стоит у доски и смотрит на меня, мне хочется бежать из аудитории. Я понимаю, что она пережила страшную трагедию — потерять родителей в таком возрасте, господи, никому такого не пожелаешь — но тогда, может быть, ей действительно уехать? Наймите репетиторов, занимайтесь самостоятельно и сдавайте экзамены заочно. Мы уже беседовали с нашим психологом, и она посоветовала не нагнетать ситуацию, как-то пойти навстречу общественности.

Наташа кивала и смотрела на игрушку, стоявшую на столе в качестве пресс-папье. Маленький бронзовый мальчик размером с авторучку держал под мышкой стопку книг.

— Глупость какая-то, — в бессилии выдохнул Шарипов. — Я чувствую себя ужасно, будто выгоняю из школы хулигана и двоечника.

— Я понимаю. — Наташа поднялась. — Мы, пожалуй, уедем на какое-то время. Полагаю, вы не будете возражать, если Кира возьмет небольшой академический отпуск.

Шарипов попытался улыбнуться.

— Куда вы едете?

— Пока не знаю. Для начала на природу, а там посмотрим. Мне нужно подумать.

— Хорошо. — Директор засуетился. Очевидно, он еще продолжал испытывать угрызения совести, но совесть кусалась уже значительно слабее. Он вел себя сейчас как гаишник, получивший взятку и подобревший настолько, что готов участливо советовать водителю ехать аккуратнее. — Возьмите в учительской методические пособия, подготовленные специально для таких случаев. У нас есть отличные материалы, которые позволят девочке не отстать от школьной программы. Попробуйте немного развеяться, а потом мы с вами решим, что делать.

Наталья уже стояла у двери и не прислушивалась к его речам. Напоследок Шарипов сказал:

— Я знаю, ваша Кира — девочка необыкновенная. В ней есть что-то завораживающее. Но с такой мощной энергетикой нужно обращаться крайне осторожно. Нужна будет моя помощь — звоните.

Наташа безучастно кивнула и открыла дверь. Но задержалась на мгновение.

— Как ваше самочувствие, Виктор Александрович?

Шарипов отвел глаза.

— Спасибо, все хорошо.

— Головные боли больше не беспокоят? Ночные кошмары не мучают?

— Нет, все в порядке.

— Я рада за вас, господин заслуженный учитель республики. Если у вас снова возникнут проблемы — можете позвонить, я не думаю, что Кира откажет вам в повторной помощи. Она девочка добрая… и необыкновенная. Всего хорошего!

Она покинула кабинет. Не оглядываясь, прошла мимо секретарши, седой женщины в унылом коричневом костюме, стучавшей по клавиатуре компьютера, и вышла в коридор.

Кира сидела в пластиковом кресле у стенда с лицейской фотохроникой. На снимке, что висел как раз над ее головой, какой-то чрезвычайно довольный мальчик размахивал золотым кубком.

— Чего сбежала?

— Не могу там… меня не любят.

Впрочем, девочка не выглядела огорченной. Наталья села в соседнее кресло, закинула ногу на ногу.

— Никто не обязан нас любить, милая. Как ты себя чувствуешь?

— В ушах звенит.

Наташа вздохнула.

— Я, наверно, мало интересуюсь твоей жизнью, да? Совсем стала невнимательная, черствая. Не спрашиваю как дела. А ты все молчишь, молчишь и сама ничего не расскажешь. Молчунья ты моя…

— Угу. — Кира посмотрела на тетю. Ни растерянности, ни волнения. Она очень быстро взрослела. — Может, перекусим?

— Это мысль.

Они взялись за руки и покинули негостеприимный храм науки.

 

4

Первые «отклонения от нормы» были зафиксированы еще в детском саду. Тогда неожиданно выяснилось, что четырехлетняя Кира умеет лечить людей. Причем не на физическом, а на каком-то ином уровне. Первым «пациентом» девочки стала ее воспитательница.

Тридцатилетней Евгении приходилось несладко: вставала с постели в шесть, собирала дочь в школу и бежала в детский сад, а вечером уходила после семи, когда забирали последнего сорванца. Утомление, сонливость, круги под глазами, общий негативный настрой — все это стало обыденностью и в один не очень хороший вечер привело к срыву. Тетя Женя уселась в углу возле клетки с хомяком и горько разрыдалась. Из детей в группе остались только Кира и щекастый крепыш по имени Вова. Последний быстро ретировался, а молчаливая Кира присела рядом с воспитательницей и стала наглаживать ее руки.

Поначалу у Евгении похолодели пальцы, затем стала накатывать головная боль — не боль даже, а пульсация в затылочной части. В глазах потемнело, опустилась серая пелена, словно вуаль. Что самое интересное, Евгения не могла сопротивляться «вторжению», даже не найдя в себе сил просто подать голос и озвучить срывающийся с губ вопрос. Вскоре Кира так же неожиданно отняла свои руки, отползла в сторону и уселась на пол. Взглядом словно спрашивала: «Ну?».

В точности описать свои ощущения Евгения впоследствии не сумела. Головная боль прошла, холодок, бежавший по телу, исчез, но главное — прошел страх перед завтрашним днем, таким же непроходимо пустым и тяжелым, как и все предыдущие. Подобный эффект оказывают первые две рюмки крепкого алкоголя (тот факт, что все последующие рюмки не делают человека в несколько раз счастливее, не отменяет благотворного воздействия первых двух), но Кира всего лишь погладила ее руки.

Родители девочки, выслушав рассказ, смущенно улыбались. Очевидно, это был не первый случай, когда они замечали за своим чадом проявление необъяснимых чудес.

Через несколько лет родителей не стало.

Они занимались проектированием и строительством специализированных учреждений — больниц с дорогим и сложным оборудованием, офисных, телерадиоцентров и лабораторий. Специалистов такого уровня в стране насчитывалось всего пара десятков, поэтому чета Эммер могла не беспокоиться о хлебе насущном долгие годы. Единственное, что их смущало в таком положении, это постоянные отлучки из дома, да и невозможность построить стабильный, нормальный дом в его обычном обывательском понимании. Первые три года своего супружества они провели в Сибири, недалеко от Байкала, потом вернулись на Южный Урал; едва успели обзавестись квартирой, как страна направила их в Африку на возведение детской клиники. Они нырнули в джунгли черного континента где-то на западном побережье в районе Нигерии, а вынырнули через полтора года чуть севернее Йоханнесбурга. Вернулись домой изменившиеся до неузнаваемости и внешне, и внутренне и поставили перед руководством компании вопрос ребром: либо вы даете пару лет на отдых и обустройство гнездышка, либо контракт разрывается.

Переговоры продолжались всего несколько минут. Эммерам предоставили на выбор несколько проектов внутри страны на максимальном удалении от дома в двести километров. Они согласились. Вскоре у них появилась девочка Кира. Тихая, задумчивая, загадочная, способная часами лежать в кроватке и смотреть в потолок, изучая какие-то одной ей видимые узоры.

Когда ей исполнилось два года, архитекторы пристроили девочку в детский сад и возобновили дальние поездки. Родная сестра матери Наташа Ростовцева с удовольствием занималась ребенком. Своей семьи журналистка, разменявшая четвертый десяток, пока не завела, меняя потенциальных женихов как не отслужившие гарантийный срок бытовые приборы. Выбирая между бабушкой с дедушкой по линии матери и теткой Наташей, Кира остановилась на последней, хотя старики души в девочке не чаяли и старались баловать.

Пока Эммеры отсутствовали, Кира росла под присмотром Наташи. Тетка оказалась неплохой нянькой, способной не только накормить ребенка кашей или показать гориллу в зоопарке, но и рассказать что-то интересное об окружающем мире. Родители Наташи помогали по случаю. Удивительно, но даже сама Ростовцева, свободолюбивая рыжая бестия, каковой ее считали в журналистском сообществе, стала меняться на глазах.

«Что происходит, Рыжик? — спросил ее однажды главный редактор еженедельника „Радар“ Федор Чудинов. — Сама не своя. Поймала прокурора области в бане с проститутками?».

Наташа с улыбкой воздержалась от комментариев.

Спустя семь лет после рождения дочери Герман и Екатерина Эммер улетели во Вьетнам. Обычная плановая двухмесячная командировка. Там их компания возводила фешенебельный офисный центр. При перелете из отеля к месту предполагаемой застройки вертолет, на борту которого, кроме четы Эммеров, находились представители заказчиков и охранник, зацепился за линию электропередач и рухнул в степь с высоты восьмидесяти метров. Выжил лишь охранник, да и тот на всю жизнь остался без ног.

У Киры с тех пор оставалась только тетя Наташа.

 

5

Из лицея девушки зашли в «Макдоналдс». Наталья заказала пару бигмаков, картошку, молочный коктейль и черный кофе.

Присели в углу подальше от шума. Наташа разложила на столе ноутбук и стала задумчиво открывать и закрывать страницы Интернета. Кира с видимым удовольствием поедала гамбургер.

В этот момент Наталье позвонили. Она посмотрела на дисплей телефона, отодвинула стакан с кофе. Кира заметила тревогу.

— Все нормально, теть Наташ?

— Да, моя хорошая, это по работе. Ты ешь, не отвлекайся, у нас еще много дел.

Кира кивнула и вонзила зубы в бутерброд.

— Алло!

— Привет, Наташ. На тебе лица нет.

— Откуда вы знаете, Федор Николаевич, что на мне есть, а чего нет? — улыбнулась Ростовцева. Приступы человеколюбия с ее главным редактором случались редко, поэтому она не упускала случая насладиться ими по полной программе.

— Слышу по голосу. Визит прошел неудачно?

— Ага.

— Переживаешь?

— Немного.

— Перестань. Сукин сын еще получит свое…

Наташа покачала головой. Для человека, ногами открывающего двери в высокие полицейские кабинеты, Федор Чудинов обладал достаточным количеством цинизма, но иногда и он перегибал палку.

— Он не сукин сын, он всего лишь несчастный функционер.

— У функционеров всегда счастье. Ладно, бог с ним, у меня к тебе предложение.

Чудинов взял небольшую паузу, которой как раз хватило, чтобы Наталья успела сделать глоток кофе.

— Я решил отдать тебе отдел криминальных расследований. Весь, до последнего дырокола. Ты долго к этому шла, немало моей аристократической крови выпила и вполне заслужила народное звание. Приказ уже подписан, бюджет утвержден, штат перетряхивается. Стасика, разумеется, возьмешь к себе, он без тебя в лифт боится войти. Что скажешь?

Наташа задумалась. Целый отдел в подчинение? Месяц назад она бы обрадовалась и закатила громкую пирушку.

— Слышу неописуемый восторг, — заметил Чудинов.

— Ну, как вам сказать…

— Другого ответа не ожидал. Знаешь, Наталка, я не могу смотреть на тебя такую. О моей рыжей гарпии напоминает только цвет волос. Даю две недели, возьми Киру и отправляйтесь отдыхать. Когда почувствуешь, что готова работать, возвращайся.

— А если не почувствую?

— Все равно возвращайся. Твои колонки вместо тебя никто делать не будет, даже если власть в этой стране поменяется десять раз.

— Наша журналистика не выдержит больше ни одной смены власти.

— Ты ее недооцениваешь. Просьбы есть?

— Одна.

Чудинов хмыкнул. Его доброта имела известные пределы. Предлагая озвучить просьбы, он, как правило, предполагал на их отсутствие.

— Отпустите уж и Стасика. Ему без меня в редакции все равно делать нечего, мы столько лет в одной связке, что даже в отпуск уходим вместе. Пусть отгуляет со мной.

Чудинов вздохнул.

— Забирай. И две недели я вас со Стасом не слышу и не вижу.

— Спасибо. Да, еще, Федор Николаевич…

Но в трубке уже маршировали короткие гудки.

Наталья посмотрела на Киру. Племянница, подперев голову рукой, грызла последний ломтик картофеля.

— Все хорошо, теть Наташ?

— Лучше не бывает. Допивай коктейль и поехали.

Кира уничтожила напиток в два глотка.

 

6

Времени на сборы потребовалось немного. Кира одними глазами крикнула «Да!!!» на предложение пожить в палатке у озера, посидеть вечером у костра, похлебать дикого супчика с тушенкой и послушать истории умных людей. Взгляд Киры всегда был красноречивее слов, а с возрастом и после смерти родителей, когда девочка стала и вовсе замкнутой, ее маленькие серые глазенки оставались едва ли не единственным средством общения с окружающим миром.

Фоторепортера Стасика, в отличие от девочки, предложение повергло в ступор. Обычно он доводил до истерики своими жалобами на зарплату и неуважение руководства к его заслугам, а уж если неожиданные предложения нарушали его личные планы, то нытье становилось невыносимым. Но в этот раз Стасик долго молчал, и Наташа воочию представляла, как он поглаживает свои усики и бородку, взвешивая все «за» и «против». В конце концов, Наталья не выдержала:

— Что означает твоя мхатовская пауза? Что ты в гробу видал целую неделю жизни в палатке на берегу живописного южноуральского озера?

— Ну… — протянул Стасик.

— Не нукай. С таким же успехом ты можешь сообщить, что стал равнодушен к любимой работе, деньгам, сексу и вообще собираешься совершить постриг.

— А что… нестяжание, целомудрие и послушание — не такие уж плохие вещи.

— А для чего тогда жить? — Наташа резко сменила игривый тон. — Ладно, друг, что с тобой?

Стасик снова помолчал, и в тишине послышалось женское пение. Наташа вздохнула: вот где собака…

Стас женился год назад. Неожиданно и сумбурно, едва успев поставить в известность своего лучшего друга. Возможно, решение надеть кольцо на безымянный палец правой руки стало неожиданностью и для него самого (Наталье, во всяком случае, так и показалось), но если внезапную женитьбу еще как-то можно оправдать состоянием крайней психологической нестабильности, то уж ежедневное супружество требует трезвости и кропотливого труда. Похоже, Стас оказался не готов к постоянному присутствию рядом чужеродного организма, и хотелось бы ему возопить в точности по Аверченко: «Ведь жила же ты без меня двадцать с лишним лет, так неужели и часа не потерпишь?!» — но темперамент не позволял.

Эх, Стасик, Стасик, голуба ты моя бородатая…

— Дружище, — сказала Наташа, — я с удовольствием поддержу твою кандидатуру осенью, когда мы сядем обсуждать новый состав редколлегии. Я знаю, как ты хотел получить новую медальку на левую грудь.

— Это жестоко, — выдавил Стас.

— Жестоко бросать друга в трудную минуту. Кто тебе дороже — я, знающая тебя с первой сигареты, или баба, женившая на себе силой?

— Наташ, перестань…

— Стас, ты о первом своем трахе рассказал мне, значит, ближе у тебя никого нет. А мне сейчас действительно паршиво. Ты же знаешь, как я устаю с Кирой, нам срочно нужен свежий воздух. Выручай.

— Ладно. Что ты предлагаешь?

— Поехали куда-нибудь под Кыштым. Соберем людей, посидим на берегу, пожрем мяса.

Стасик вздохнул. Он уже готов был принять предложение — не мог не принять как действительно единственный и самый близкий друг — но в его личной жизни хватало и своих недоразумений.

Он перешел на шепот:

— А куда я жену дену?

— Боже… возьми с собой. Неделю как-нибудь потерплю, тем более что спать с тобой не планирую.

— Ты тоже не в моем вкусе, рыжая. Ладно, выступила на «четверку», амиго, что-нибудь придумаю. Но учти, я запомнил насчет решающего голоса на совете в сентябре.

— И не забывай.

Уже через несколько дней три автомобиля выехали из города по Свердловскому тракту. Кира села в «двенашку» дяди Кости, редакционного водителя, еще не отгулявшего свой плановый отпуск. Безалаберный, но добродушный рослый детинушка долго не раздумывал над предложением отдохнуть, принял его сразу. Кира с огромным удовольствием слушала в дороге анекдоты, не предназначенные для детских ушей. В замыкавшей колонну «Тойоте» ехали декан факультета журналистики местного университета Вениамин Карев, его жена Татьяна и шестнадцатилетний сын Матвей. С ними Наталья и Стас дружили еще со студенческих времен, и она знала, что Карев, пусть и способный вывести из себя своей старомодной педантичностью и занудством, будет весьма уместен у ночного костра как интересный рассказчик.

Компания подобралась что надо.

 

7

По узкому проселку автомобили двигались со скоростью асфальтоукладчика. Пыль поднялась до небес. Стасик пересел за руль. Он вел свой черный «логан» не очень уверенно, сбрасывая скорость практически до нуля на каждом повороте. Привыкший к его манере вождения Костя на всякий случай держал приличную дистанцию. Ширина дороги не позволяла совершить разворот, и путешественникам оставалось лишь двигаться вперед.

— Где твоя железная дорога? — интересовалась Наталья.

— Должна появиться.

Стасик мрачнел с каждым новым изгибом проклятой пыльной дороги. Наталья смотрела в окно. Лес нависал вокруг, будто удивленный неожиданным визитом туристов. Вечером или ночью здесь точно делать нечего, снова подумала Наташа и похвалила себя за то, что собрала большую компанию.

— Я отдыхал здесь в детстве, — вдруг сказал Стасик. Губы тронула легкая улыбка. — Где-то тут должен прятаться пионерский лагерь. Я думал, здесь просторнее, но за двадцать лет все поросло.

— За двадцать лет много чего изменилось.

Наталья подумала о своем пионерском детстве. Отец тоже доставал путевки в лагеря, отправлял дочь почти на все лето, чтобы не носилась с мальчишками на стройках и по гаражам, сшибая колени. Как будто в пионерском лагере негде сшибать коленки в кровь. Смешной папа.

— Почти приехали.

Машина миновала развилку и повернула налево, где дорога становилась шире и резко уходила вверх, взбираясь на пригорок. На вершине насыпи их ожидал нерегулируемый железнодорожный переезд.

Стасик прибавил газу, «логан» завыл и стал карабкаться на насыпь. Остальные две машины остановились у подножия на случай, если Стасику не достанет опыта удержать машину на крутом подъеме.

Но Стасик справился. Закатился на самый верх и остановился точнехонько на рельсах. На губах застыла глупая ухмылка.

— Очко не играет?

Наташа посмотрела мимо него в левое окно. Одинокая колея в узком лесном коридоре терялась у горизонта. Наташа посмотрела направо. Там, в нескольких километрах от переезда, рельсы поворачивали. У поворота Наталья разглядела что-то вроде деревянного забора и какое-то ветхое строение, похожее на сарай.

— Если верить тому, что я вижу, по этой железной дороге не ездили лет пятьсот. Так что нет, старичок, очко пока не играет. Хочешь меня напугать, придумай что-нибудь поэффектней.

— Это ты зря. Поезда здесь еще бегают, хоть и с большим интервалом, и мы их обязательно услышим.

— Угу. А там у нас деревня?

— Должно быть. В те времена, когда я здесь отдыхал, там действительно была небольшая деревушка, как раз под горой, на которую мы с вожатой забирались вечером после ужина.

— Если там живут люди, значит, у них есть и магазин?

Стасик пожал плечами.

— Когда-то он стоял на проселке недалеко от ворот лагеря. Не исключено, что аборигены до сих пор в нем отовариваются.

— Это радует.

Два других автомобиля, оставшиеся под пригорком, загудели. Стасик спохватился.

— Что-то мы заболтались.

Он нажал педаль газа, и «логан» покатился с насыпи, поднимая облака густой пыли.

За первым же поворотом по другую сторону железки лес оказался более разреженным, и грунтовая дорога стала шире. Наталье показалось, что где-то среди деревьев мелькнул забор. Стасик подтвердил ее выводы.

— Впереди лагерь. Похоже, он закрыт.

Действительно, метров через двести посреди леса открывалась небольшая поляна. Это была площадка перед воротами и глухим забором зеленого цвета. На бетонном постаменте у ворот стояла ржавая жестяная звезда.

Стасик снова притормозил, осмотрелся. Он выглядел немного взволнованным. Далекое прошлое неожиданно лизнуло его в щеку и тут же скрылось за листвой.

— Что тут теперь? — бормотал Стас, почесывая бороденку. — Кто-то выкупил лагерь и перестроил под свои нужды? Под какие?

Забор был высок. Заглянуть поверх него, пожалуй, не смог бы и редакционный водитель Костя, самый высокий парень в их компании.

— Поехали, друг мой! — скомандовала Наталья. — У тебя еще будет время заняться своим детством.

Неожиданно с заднего сиденья подала голос Олеся Гисыч. Безапелляционное руководство рыжей бестии царапало ей душу. Если уж кому-то и суждено командовать Стасиком, то это должна делать законная супруга.

— Да, Стас, двигай уже, я проголодалась как не знаю кто!

На нее не обратили внимания.

Олеся обиженно закусила губу.

 

8

Через триста метров появилась еще одна поляна, уже гораздо просторнее. Машины остановились. Дорога уходила дальше в лес, и Наташа сумела разглядеть там что-то похожее на бревенчатый дом с вывеской под треугольной крышей. Если в лесу на избушке есть вывеска, то с высокой долей вероятности можно предположить, что это магазин.

Туристы вышли на поляну, окруженную высокими соснами. Площадка шла под уклон, заканчивалась невысоким обрывом, и там, за деревьями и кустарником, виднелись сверкающая гладь озера и узкая полоска песчаного пляжа.

— Это то место, о котором я говорил, — кивнул Стасик. — Кажется, там можно купаться и загорать. Но уже недалеко от берега глубина метра четыре, потому что…

Наташа его не слушала. Она уверенно шла к воде, распуская волосы. Сочная зеленая трава, похожая на дорогой футбольный газон, пеньки через каждые два-три метра, ровные, словно обработанные на станке, стволы исполинских сосен, теряющихся в небесах, безумно чистый воздух и запах большой воды… вот о чем она мечтала несколько недель.

Свобода!

Она пересекла поляну, едва не переходя на бег, прошла в невысокую арку в кустарнике и остановилась на краю обрыва. Высота — не более метра, можно без проблем спрыгнуть и подойти к воде, но Наталья застыла на краю, повиснув на пятках. Раскинула руки, покачнулась, втянула воздух.

Перед ней расстилалось Озеро, бескрайнее, манящее, переливающееся на солнце. В центре Озера, в паре километров от берега, словно безмолвный страж, стоял Остров. Первой же мыслью, посетившей уставшую голову журналистки, было: «Хорошо бы к нему сплавать».

 

1

Дмитрий Кожемякин решил стать рок-музыкантом. Все мало-мальски интересное к своим тридцати семи годам он уже попробовал и всем необходимым обзавелся. Дима имел красивый дом на берегу живописного озера, пухленькую жену, верную и хозяйственную, способную бесконечно ждать возвращения мужа из офиса и не задавать ненужных вопросов; имел процветающий бизнес окружного значения — хлебокомбинат, животноводческую и молочную фермы, снабжающие пропитанием несколько курортных районов; в гараже его ожидал настоящий «харлей», купленный по случаю у реального американского байкера из штата Невада в Лас-Вегасе. Толстый байкер, укрытый густой бородой и весь расписанный под тамошнюю американскую хохлому, долго упирался, отказываясь понимать, чего хочет от него этот русский мажор, размахивающий веером кредитных карт, но после обильных инвестиций в разрушение печени все же уразумел, что безопаснее для здоровья будет расстаться с железным конем.

Еще у Кожемякина были: белый лабрадор по кличке Жасмин; джип «Мерседес», в салоне которого держался резкий парфюмерный аромат, преимущественно женский; молодая и симпатичная брюнетка-помощница с победоносным именем Вика. Словом, все было у парня…

…и сие обстоятельство однажды не на шутку его испугало. Испугало настолько, что он проснулся посреди ночи, набросил на плечи халат и вышел на балкон. С черного неба равнодушно взирала унылая физиономия луны, в траве трещали сверчки, где-то далеко за частоколом деревьев шелестел озерный прибой.

Как же так, размышлял Дмитрий, мне до сорока еще топать, а у меня есть практически всё. На что я буду тратить оставшуюся часть жизни?

Неожиданно нагрянули думы, для бизнесмена, сумевшего выжить в переделе собственности нулевых годов, несколько нетипичные. Дмитрий пришел к выводу, что движение к заветной мечте должно осуществляться медленнее, чтобы человек успел почувствовать драйв и в полной мере насладиться предвкушением чего-то великого. Проще говоря, чтобы удовольствия хватило на всю жизнь. Достичь всего слишком рано — это повторить судьбу отца Федора, застрявшего на вершине скалы с вожделенной колбасой в зубах и вынужденного трапезничать в компании холодного ветра и царицы Тамары. Кожемякина такая перспектива не радовала.

Он хотел придумать что-нибудь еще, но вариантов дальнейшего движения у состоятельного человека оставалось не так уж и много: либо приумножать богатства, расширяя сферы влияния, либо вернуться к отправной точке. Ну, допустим, вспомнить о своей юношеской мечте. В юности Дима Кожемякин мечтал выступать на сцене с дорогой гитарой «Fender». Он даже написал несколько неплохих песен и успел исполнить их на затрапезном рок-фестивале во дворце культуры металлургов в Магнитогорске, но дальше похвалы местного композитора, считавшего себя мэтром, дело не пошло.

Дмитрий решил остановиться на втором варианте. Юношеская мечта? Годится.

Он заручился поддержкой одной из московских студий, принадлежащей не то Лозе, то ли Кальянову — Дмитрий не вдавался в подробности, просто отсыпал денег московскому партнеру по бизнесу, и тот вышел на профессионалов. Дело оставалось за малым: найти терпеливых сессионных музыкантов, готовых поработать с провинциальным дилетантом, написать сносный материал и вложиться в продвижение. Для начала Дима заказал пару десятков рекламных щитов со своим солнечным портретом и интригующей надписью «Дмитрий Кожемякин: самое интересное — впереди». Щиты стояли на междугородных трассах округа и улицах маленьких городов. На граждан смотрело молодое, свежее, улыбчивое лицо человека, который знает, как сделать праздник бесконечным. Дмитрий был одет в джинсы и белую рубашку, ворот небрежно расстегнут, серый пиджак перекинут через плечо. Свой человек, летний, добродушный.

 

2

Материал для сольного альбома создавался долго и трудно. Оказалось, что повзрослевшему Дмитрию Кожемякину нечего сказать. В юности слова и мелодии вылезали из него как зубная паста из тюбика, а к четвертому десятку тюбик высох. Процесс осложнялся тем, что ежедневные нагрузки по бизнесу никто не отменял. Дмитрий возмущался: он собрал и выпестовал целую кодлу советников и управляющих, а без него ничего не двигается.

Худо-бедно набросал Дима за две недели три песни в странном смешанном стиле, отсылающем к Бобу Дилану, Марку Нопфлеру и Владимиру Высоцкому, наиграл на шестиструнной гитаре, подставив к инструменту микрофон ноутбука, отдал ребятам на аранжировку. Пока над материалом трудились профессиональные аранжировщики и композиторы, Дима решил заказать интервью еженедельнику «Радар», с главным редактором которого вел давнюю дружбу, замешанную на совместном распитии коньяка в столовой областной администрации. Интервью вышло на центральном развороте.

— А зачем вам рок-н-ролл? — спросила его девушка-интервьюер. — Он уже мертв, как известно, а у вас есть все, о чем может мечтать мужчина: дом, семья, успешный бизнес.

— Это все, о чем может мечтать современный мужчина?

— Ну, давайте не будем рассматривать случаи острых девиаций, я говорю о среднестатистическом мужчине, живущем в наших палестинах и ходящем твердой поступью по земле. Вы — такой?

— В определенной степени.

— Тогда чего?

Дмитрий молчал. «Мы так не договаривались», — хотел он сказать, но натыкался взглядом на включенный диктофон и проглатывал слова. Щеки заливал румянец.

— Вот я смотрю вашу биографию, — продолжала нажимать интервьюер, — и не вижу в ней никаких аномалий. Хорошее образование, активные занятия спортом, впечатляющая трудовая практика, инновационные мозги, энергия как у трактора, нашпигованного микрочипами. И вдруг — желание писать стихи. Хотите поиграть для души или создать что-то вечное?

— Как получится.

— Вы все эти годы скрывали свою романтичную натуру от друзей, коллег, семьи?

— Нет. Скорее, романтичная сторона моей натуры пряталась от меня самого.

Дмитрий смутился еще больше. Покраснели даже мочки ушей.

— Ладно, все-таки я повторю свой главный вопрос: ЗАЧЕМ?

Девушка замерла, раскрыв рот в ожидании. Молчал и Дмитрий. Именно в эту секунду фотограф сделал самый известный снимок героя, облетевший позже местные периодические издания. На нем Кожемякин выглядел вовсе не таким уверенным и благоухающим. Здесь он размышлял, а не позировал. И он колебался.

Вопрос, конечно, банальный и даже глупый. Но журналистка права: на него обязательно нужно ответить, и, прежде всего, самому себе. Дима хотел сказать, что ему, как мужчине, который «достиг всего, о чем когда-то мечтал», стало неуютно ни о чем больше не мечтать. Неуютно сидеть на вокзале конечной станции и представлять себе бетонный надолб тупика в конце колеи. На вокзале, конечно, есть мягкие кресла и отличный ресторан, где подают лобстеров, но ему хочется подойти к кассе и купить билет на другой поезд, который увезет его по другой ветке в другую сторону, потому что остаться на месте означает сдохнуть.

Но он не мог все это озвучить. Преуспевающий бизнесмен и «едва не потерянная надежда русского рок-н-ролла» Кожемякин Дмитрий Сергеевич, пожалуй, впервые на публике потерял дар речи. Он отчаянно стеснялся, как когда-то в юности, стоя на сцене, прижимая к груди старую гитару с глубокой царапиной на верхней деке, думая, что знакомые его засмеют. Кстати, все так и было — над ним смеялись. Старший брат, с малолетства увлеченный футболом, смеялся в голос, озвучивая сомнения в половой принадлежности Димки. Мать сетовала, что пора бы в восьмом классе уже приглядываться к будущей профессии и не торчать вечера напролет в музыкальном клубе при ЖЭКе. Тетка по материнской линии придерживалась аналогичного мнения, добавляя, что если и околачивать груши, то уж лучше с футбольным мячиком, чем с гитарой. Отец… кстати, где был отец? Торчал в гараже, как обычно, и пару веских мужских слов связать не удосужился.

— Мне кажется, ответ на ваш вопрос очевиден, — наконец произнес новоиспеченный рок-идол, теребя подлокотник кресла. — Я хочу вернуться к себе…

Интервью получилось достаточно откровенным. Наташа Ростовцева сделала из него произведение, достойное своей репутации.

— Жаль будет, если у него не получится, — сказала журналистка, сдавая материал главному редактору.

— Он не первый и не последний, — отмахнулся тот.

 

3

А Кожемякин продолжал нервничать. Ему требовалась перезагрузка.

Однажды он обедал в ресторане санатория на восточном берегу Озера. Столик стоял на крытой веранде в десяти метрах от линии прибоя. Дмитрий смотрел на воду и думал. Компанию за столиком ему составляла верная помощница Вика. Официантка принесла солянку, отбивные с картофелем фри и два летних салата. Чай обещала принести позже.

Вика была не замужем. Симпатяга с длинными ногами, грудью четвертого размера, покладистым характером и чувством юмора Терминатора, в любой момент могла неплохо устроить личную жизнь (во всяком случае на непродолжительное время), но где-то в ее природной женской программе произошел сбой. Белое свадебное платье не снилось ночами, прогулки в парке с кавалерами, ужины в ресторанах и романтические ухаживания, маскирующие похоть, не возбуждали; дети не умиляли, а поэзия не трогала. «Тебе бы шашку да коня — да на линию огня», пошутил однажды Кожемякин. Правда, про себя он думал, что Вика, возможно, фригидна, но проверять это на практике не стремился.

— О чем задумался? — спросила Виктория, когда официантка ушла.

— О вечном.

— И как оно?

— Оно все так же вечно. — Дмитрий уныло посмотрел на заказанную солянку, потом снова вернулся к изучению водного пейзажа. — Видишь вон тот остров?

— Ну.

— Мы в детстве с пацанами пытались к нему сплавать. Он всегда меня притягивал.

— В чем проблемы? Сел на лодку и доплыл.

Дмитрий улыбнулся. Порой ему казалось, что он сможет усадить Вику вместо себя в директорское кресло. Она и соображает быстрее, и говорит интереснее, да и выглядит со своим четвертым размером в глазах инвесторов гораздо привлекательнее. Пожалуй, единственный ее недостаток — отсутствие воображения.

— Мы пытались доплыть. Сперли легкую резиновую лодку у моего отца, вечером в субботу доехали на велосипедах до Озера. Плыть отважились только я и парень по имени Вася. Остальные предпочли сидеть и наблюдать. Но мы не дошли… Васька струсил на полпути, начал хныкать, умолять, чтобы я развернулся, хотя в обычной жизни никогда не ссал, мог запросто забраться в чужой огород за грушами или стащить у деда пневматический пистолет. Я до сих пор вспоминаю именно этот эпизод: Васька смотрит на гребень волны и канючит — «поворачивай, поворачивай». Да и у меня самого, кстати, заиграло. В общем, так мы и не добрались до Острова, а потом нам досталось и за украденную лодку, и за то, что уехали далеко от города в позднее время. Я жил на окраине Кыштыма, в поселке Каолиновый…

— Я помню твою биографию.

— Биографию помнишь, да меня не знаешь. — Дмитрий нехотя взял в руки приборы. — У нас по округе ходила легенда: если доберешься до Острова, сбудется твое самое заветное желание. Я не спал ночами, когда услышал. Сама посуди, чем голова забита у мальчишек: велосипед, мотоцикл, девочку помацать. А я, помимо всего прочего, еще и о сцене тогда мечтал, о пластинках, толпах поклонниц, вот и подбил друзей сплавать. Если б не Васька…

— Ты сдался?

Дмитрий покачал головой.

— Остров дает всего одну попытку…

Помолчал немного и добавил:

— … а может, все это вообще чушь собачья.

Вика подняла вилку и, пережевывая мясо, воскликнула:

— Второй вариант!

 

4

Профессор Дональд Р. Баксли, 52 года, не женат, детей нет… получил отпуск без сохранения жалования в самый разгар учебного года. Руководство Колумбийского университета, «первого в Нью-Йорке, пятого в стране, частного, свободного вероисповедания, восславим Господа, аллилуйя!», приняло непростое решение отправить мужчину отдыхать. Что бы ни обозначала буква «Р» в имени профессора философии, ему не место в приличном учебном заведении.

«Мистер Р. Баксли» — и ни звуком меньше! — психованный сукин сын, ударивший студента и отстраненный до особого разбирательства. Наказал студента за неуважение. Да-да, неуважение — серьезная проблема нашего века, а ведь он, Дональд, прекрасно помнил времена, когда уважение к личности в этой стране чего-то стоило. Пусть не было этой пошловатой политкорректности, но уважаемый человек всегда получал то, чего заслуживал, и не для того Дональд столько лет протирал штаны в колледжах и университетах и голосовал за республиканцев, чтобы какой-то мелкий засранец, наследник техасских нефтяных рейнджеров, относился к нему с пренебрежением.

Студент столкнулся с философом в коридоре. Баксли направлялся на ленч, предварительно слегка пригубив из своей заветной фляжки. Он шел вдоль стены, неся в руках портфель. Парнишка налетел на него и едва не сшиб с ног. На требование немного сбавить скорость и хотя бы изобразить раскаяние молодой человек ответил усмешкой, одной из тех «замечательных» усмешек, что таят в себе истинное отношение нуворишей к интеллигенции. «Извините, мистер Баксли, я вас не заметил», — выдавил парень, а в глазах светилось: «Отсоси, приятель!».

— Мистер Р. Баксли! — поправил профессор.

— Я так и сказал. — Студент собрался было продолжить путь, но профессор ухватил его за плечо. Точнее, за рубашку.

— Эй, что за черт, мистер Бакс…!

— Одну минуту, молодой человек.

Но парень не планировал выслушивать очередную поучительную историю о мужестве первых колонистов, положивших свои жизни на алтарь свободы… или какую-то подобную чушь, которой Баксли разбавлял свои философские лекции. Парень дернулся, и рубашка порвалась, а сам он не удержался и полетел на пол у стены. Дональд даже не успел сообразить что к чему, а хитрый студент уже лежал на спине и с удивлением разглядывал капли крови на верхней губе.

«Что за черт?! — думал несчастный профессор, переводя растерянный взгляд с клочка голубой рубашки, зажатой в руке, на ее хозяина. — Ведь я всего лишь хотел…». О да, он всего лишь хотел рассказать, как важно в этом разлагающемся мире уважение, как необходимо сохранять достоинство и чинопочитание.

Странно все обернулось.

Студент включился в ситуацию молниеносно. Вокруг них уже появились любопытные, и не только студенты. Преподаватель английской литературы, также торопившийся на ленч, остановился у противоположной стены и глядел на лежащее тело. Профессор Смит имел немалый вес в педагогическом коллективе, и достаточно будет двух его реплик, чтобы у Дональда появились проблемы. Собственно, Баксли уже и не сомневался, что проблемы у него появятся буквально через несколько минут после падения гребаного юнца на пол.

Разумеется, упавший студент поднял крик: «Рукоприкладство!!! Насилие в учебном заведении — в уважаемом учебном заведении, славящемся своими богатыми традициями!!». После ленча Дональд Р. Баксли успел провести лишь одну лекцию.

Это какая-то глупость, уверял он себя, сидя в кресле в предпоследнем ряду салона «Грейхаунда», который вез его домой в Нью-Хейвен. Точнее, не домой, а к сестре и племянникам. Своим собственным постоянным домом он обзавестись так и не успел, ибо считал это не очень существенным на фоне стоящих перед страной глобальных задач. Он смотрел на макушки немногочисленных пассажиров, сидящих впереди, и ни на чем не мог сосредоточиться. Все случилось так быстро, что он не успел сообразить, заслуженно получил ли свое наказание, либо наказание только ожидает — самое суровое в его жизни. Вероятно, кто-то из преподавательского состава давно точил на него зубок, и вот подвернулся удобный случай, чтобы выбить почитателя традиций Дональда Р. Баксли с насиженного места. Упавший на пол студент оказался отпрыском известного мецената, предки которого жертвовали на становление Колумбийского университета значительные средства. Страшно подумать, но, кажется, юноша с зализанными волосами считался едва ли не потомком Пулитцера. Впрочем, как бы то ни было, теперь Дональд ехал к сестре в надежде немного отдышаться и поразмыслить над своими дальнейшими действиями.

…Путь его был скрыт от него. Судьба уготовила забаву, которую не помогут избежать ни сестра с племянниками, ни оставшиеся в университете немногочисленные друзья, ни святая вера в собственную непогрешимость.

Через полтора года Дональд Р. Баксли — и ни звуком меньше! — будет ехать на старом «бьюике» сестры по улицам Нью-Хейвена и горланить похабные песни. В Колумбийский университет он так и не вернется, сам подаст прошение об отставке и осядет в маленьком городке недалеко от Нью-Йорка. Шансы устроиться в местном Йельском университете, старейшем в Новой Англии, даже не рассматривались. Сначала он попробует писать статьи для научно-популярных журналов, но быстро поймет, что сказать ему нечего, потом попытается размять перо в исповедальной прозе, но и это занятие вскоре ему наскучит. Зато обнаружится большое количество свободного времени и отсутствие всяческих барьеров — в том числе и внутренних.

Баксли сядет за руль пьяным и благополучно проедет несколько кварталов от «Уол-Марта», где под завязку загрузится виски и разнообразной закуской, до дома. Местный полицейский, дежуривший в тот вечер на Мейн-стрит, отвлечется на разговор с женой в самый неподходящий момент. Супруга будет рассказывать о визите к ветеринару. Старый сенбернар Роберта и Элис Франкель ослеп на один глаз и почти оглох на оба уха, и ветеринар советует смириться с неизбежным; Бобби отвернется от дороги, чтобы отыскать в записной книжке номер другого врача, способного сообщить что-нибудь более позитивное. В этот момент «бьюик» бывшего профессора философии, так и не избавившегося от своей заветной фляги, пролетит мимо. Патрульный Роберт Франкель, подняв голову, увидит лишь шлейф пыли, парящий в метре над дорогой, а автомобиль нарушителя уже скроется за углом.

Увы, в конце улицы «бьюик» встретится с последним серьезным препятствием. Он вылетит на обочину, где зацепит мирно стоящего молодого человека (к слову, студента Йеля) со спортивной сумкой и раскрытой книгой перед глазами. Точнее, не зацепит, а ударит и намотает на переднюю ось. Сам Баксли, отмщенный таким чудовищным образом за свою поруганную преподавательскую честь, уцелеет, но более-менее интересная биография мужа сего на данном эпизоде закончится.

 

1

Столбик дыма, потянувшийся из лесной чащи, первой заметила Мария Лобова, мать Степки. Она так и застыла в углу своего двора со свежевыстиранной простыней в руке. Женщина собиралась повесить белье на веревку, протянутую от крыльца до изгороди, но необычное зрелище ее отвлекло.

— Вот тебе на…

Туристы не жаловали этот берег. Слишком он мрачен. Молодые люди и семьи с детьми предпочитали останавливаться на обжитых пологих склонах к западу и востоку от Подгорного, поближе к базам отдыха и пансионатам, где можно безбоязненно жечь костры, отовариваться на кухнях, включать музыку в машине и устраивать ночные дискотеки. Но здесь тишина давила на барабанные перепонки, воздух усыплял, и даже самые отъявленные хулиганы не решались нарушить покой здешних мест, чувствуя свою неуместность. Туристов Мария Лобова видела здесь в последний раз полтора года назад.

И вот — столбик дыма. Очередные смельчаки, считающие природу прислугой, или вполне милые люди, неудачно выбравшие место для отдыха? Очень скоро станет известно.

— Опять кому-то захотелось острых ощущений, — послышалось со стороны соседнего огорода.

Мария вздрогнула. За невысоким покосившемся частоколом покуривала сигарету, глядя в ту же сторону, Оксана Афанасьева. Их огороды подпирали друг друга, только у Оксаны четыре сотки обросли сорняком и покрылись, как фурункулами, кротовьими норами, а у Лобовой в удачные годы, когда она могла трудиться на земле, можно было собрать неплохой урожай моркови, свеклы и картофеля.

— Здравствуй, Оксана. — Лобова принялась демонстративно развешивать белье.

— Здравствуй, здравствуй, милая. Как тебе это?

Соседка кивнула в сторону дыма, который к тому моменту стал значительно гуще. Мария сделала неопределенный жест.

— Кабы чего не вышло, — заметила Оксана, выбрасывая окурок в траву под забором.

— Ты о чем?

— Дурной это знак. — Оксана перекрестилась.

Мария промолчала. Не хватало ей только пророчеств пьяной дуры, знаменитой на весь район неудачной попыткой убийства. Было дело прошлой зимой, приехал к ней из Кыштыма тип средних лет и интеллигентной наружности (мужики пошутили, что для Подгорного за интеллигента сойдет и вахтер дворца культуры). Особых планов относительно своего пребывания на Хуторе мужчина не строил, случайно познакомился с Оксаной, работавшей администратором на автомойке в поселке Каолиновом под Кыштымом, да и отвез ее после смены домой. Гудели весь вечер — громко, с аккордеоном, оставленным предыдущим ухажером Афанасьевой, и купанием в сугробах во дворе. Оксана еще и затопила баню. В какой-то момент воцарилась долгожданная тишина, а ближе к полуночи Хутор огласил женский крик. Как рассказывала позже Оксана, гость по пьяной лавочке «позволил себе лишнего», и ничего более не оставалось, как запереть его в натопленной бане. При этом, как выяснилось, Оксана не забыла и набросать в печь побольше свежих поленьев, подперла дверь толстым чурбаном, а сама ушла спать. До утра гость едва ли бы дожил, но вовремя появился любопытный Степка Лобов. Юный полуночник услышал стук, вышел во двор, перелез через забор и отпер баню. Ко всеобщему удовольствию, обошлось без полиции, кыштымский ухажер оказался человеком необидчивым, быстро пришел в себя, ополовинил бутылку самогона с соседями и убрался восвояси.

Но Оксана Афанасьева с той поры ходила у местных жителей в числе опасных субъектов, с которыми лишних дел лучше не иметь, хотя раньше, до происшествия в бане, Мария Лобова любила обменяться с ней парочкой сплетен.

— Дурной знак, — повторила соседка, и от ее голоса у Марии по спине побежали мурашки. Она поспешила уйти в дом.

Вечером никто не слышал ни громкой музыки, ни иного шума со стороны берега, но дым все так же тянулся вверх тонкой ниткой и превращался в едва различимое облако над верхушками деревьев. Туристы вели себя довольно скромно и ничем иным, кроме дыма, себя не обнаруживали.

Их появление вечером обсуждали еще два человека.

Зажиточный староста Никита Драгунов, владевший лодочной станцией после ушедшего на покой Заратустры, сидел на скамейке перед высокой каменной изгородью своего двухэтажного дома в компании приятеля по имени Володя. Дом старосты, похожий на маленькую крепость-форпост, стоял на самой высокой точке поселка, рядом с дорогой, ведущей к трассе. С лавочки возле дома можно было оглядеть весь Хутор.

Володя вернулся со смены. Он служил охранником на ближайшей к Подгорному базе отдыха «Чайка». Работа у него была скучная, зевотная, а потому поболтать с односельчанином вечером на завалинке он никогда не отказывался. Сегодня болтали «на сухую», настроения пить ни у кого не возникло.

— Не нравится мне это, — сказал Никита, кивая в сторону леса за железной дорогой. — Чего они приперлись?

— А ты не знаешь? — Володя тщетно пытался высечь огонь из дешевой китайской зажигалки.

— Что я должен знать?

Володя ухмыльнулся. К нынешнему титулу своего старого друга он относился с иронией. По его разумению, староста из Никиты вышел так себе, хоть он и справлялся с кое-какими административными обязанностями. Никита всегда хотел обладать какой-нибудь должностью, хоть малой толикой власти, позволявшей думать, что в жизни он чего-то добился. Он даже комплекцией своей гордился, настаивая на том, что круглые щеки и пухлые бока свидетельствуют о добродушии и отменном здоровье. По мнению же Володи, смотревшего на вещи менее прагматично, все это заблуждение.

— Ты не слышал байку Егора?

— Да брось, — сморщился Никита, — Ключник из ума выжил.

— А если нет?

Зажигалка, наконец, поддалась, над ней взметнулось на мгновение рыжее пламя, тут же превратившееся в маленький голубой огонек. Володя едва успел прикурить.

— Китайцы, — буркнул охранник, — ничего не умеют делать.

— Перестань, сейчас весь мир размещает производство в Китае. Вот, например, все, что у меня в доме стоит, собрано там — начиная от чайника, заканчивая…

— Завязывай, Никитос.

Староста виновато шмыгнул носом.

— Ключник болтал, что когда Озеро проголодается, к берегу обязательно прибьет горстку аппетитных туристов. Может, и сказки, как ты любишь повторять, но посчитай, сколько людей утонуло на этом берегу? И все в одно и то же определенное время, в августе. Ты вспомни сам, а потом подумай, байки или нет. Кстати, и чудак на Заброшенном Колодце до сих пор здесь. Ты его видел? Вторую неделю торчит. Тоже ведь неспроста.

Никита смотрел на дым из леса и молчал. Тихий вечер уже принимал это волшебное место в свои объятия. Волшебное место… точно сказано. Иногда прагматику Никите казалось, что он живет внутри какой-то легенды, в которой время бежит медленнее, люди добрее и спокойнее, и до Бога, если он есть, можно дотянуться кончиками пальцев. Но порой тишина казалась обманчивой и опасной, а Никита не мог понять, что в ней не так.

Староста молчал около минуты, потом неуверенно произнес:

— Думаешь, новая закуска?

Володя сплюнул под ноги.

— Ага. Приглашение на ужин.

 

2

Вышло, как и предполагал Стасик: три автомобиля — три палатки. Хотя третья палатка казалась совершенно лишней. Костя и Вениамин Анатольевич с семьей вполне могли уместиться в одной четырехместной палатке, но Карева наотрез отказалась делить убежище с посторонним мужчиной, тем более таким обормотом. Костя не обиделся. Он вообще редко обижался на людей, считая их существами, достойными сострадания.

Словом, молодые супруги Стасик и Олеся Гисыч устроились вдвоем в своей просторной палатке, Каревы раскинули свой шатер, огороженный колышками и канатами (Вениамин Анатольевич лишь краснел и пожимал плечами — жена, дескать, у меня женщина хозяйственная, и вообще жен не выбирают, они сбрасываются к нам с неба), а Наташе Ростовцевой и ее племяннице Кире ничего не оставалось, как разделить временное пристанище с Костиком.

— Обязуюсь не приставать и ягодиц не касаться, — сказал водитель серьезным тоном. В глазах же сверкнула готовность в любой момент нарушить принятое обязательство.

Почти весь вечер, пока мужчины занимались палаточным городком, а женщины готовили еду, журналистка прогуляла по песчаному берегу или просидела на обрыве, глядя на воду. Олеся Гисыч иногда бросала недовольные взгляды в ее сторону и неоднократно порывалась крикнуть, чтобы она не прохлаждалась, «сраная богема», а шла помогать, но ей не хватало решимости. Сотрясать воздух не имело смысла, потому что переболтать Наталью Ростовцеву, для которой слова — профессия и смысл жизни, не представлялось возможным. Уж если вступать с ней в поединок, то не на ее территории, и Олеся прикусывала язык, продолжала молча чистить картошку, резать помидоры и вяло реагировать на бытовые рассказы профессорской жены Татьяны Каревой. О, как она ненавидела эту кулинарию!

Карев-младший, вихрастый парень в висящих на заднице джинсах, вместе с Кирой собрал дрова для костра. Кира оцарапала руки, выдирая сухие ветки из-под кустов на краю поляны, вошла лицом в паутину и долго отплевывалась. Но в целом ей все здесь нравилось. Матвей пока ничем не выдавал своего отношения к пикнику, молча, стиснув зубы и губы, складывал сучья в согнутую в локте руку. Кира даже не пыталась с ним заговорить. В конце концов, через десять минут охапка вполне сносных дровишек легла в основание очага. Костик, покончив с палаткой, бросился разводить костер. К тому времени он уже успел опорожнить одну бутылку пива и присматривался к следующей.

— Учитесь, молодежь! — воскликнул весельчак, и в мгновение ока в островке выжженной земли, огороженном почерневшими камнями, появились первые языки пламени.

Наташа иногда оборачивалась к лагерю, улыбалась, глядя на Киру. Но затем снова возвращалась к своим мыслям… к проклятым сверлящим мыслям.

Пустота. Самое точное слово, отражающее ее теперешнюю сущность, и едва ли отпуск, проведенный в тишине и великолепии южноуральской природы, приведет к ощутимым результатам. Так ей казалось. Прямо перед ней простиралось Озеро, спокойное и умиротворенное, отражающее бледное закатное небо. Остров дремал вдалеке, дышалось легко и свободно, но от того на душе становилось еще горше. Психотерапевты прописывают отдых на природе своим пациентам в качестве лечения, но Наталье этот рецепт, наверно, не годится. Или она просто торопит события и ждет результатов, которым еще рано проявиться?

«Если ты такая умная, то почему такая одинокая?» — съязвил однажды главный редактор. Чудинов считал допустимым отпускать едкие и подчас болезненные реплики в адрес подчиненных. Наташа в тот раз ничего не ответила, ее, как обычно, затянул водоворот событий, встреч и командировок, а теперь, когда появилось время медитировать, глядя на воду, она только об этом и думала. Она приняла вопрос Чудинова за отправную точку.

Если ты такая умная, почему такая одинокая?

Без комментариев. Пожалуйста, следующий вопрос… хотя ладно, чего уж там, все свои.

Утверждать, что ей не везло в личной жизни, было бы нечестно. Везло, да еще как! Парни один круче другого подруливали на дорогих иномарках, на автомобилях попроще, а то и просто на велосипеде, как это сделал один студент, проходивший под началом Натальи практику в «Радаре». С некоторыми она ужинала, не более того, иногда соглашалась продвинуться чуть дальше (о чем впоследствии жалела, ибо после вожделенного секса кавалер становился вялым и безынициативным, а то и вовсе сразу исчезал, как задержанный в полиции гопник, получивший назад свой паспорт), но в большинстве случаев Наташа теряла интерес к мужчине сама, когда понимала, что он боится ее — умную, независимую, острую на язык, порой категоричную в суждениях и часто кажущуюся холодной. Никому из ее обожателей не удавалось пробить панцирь, даже тому счастливчику, чьи бритва и зубная щетка задержались в ее ванной на продолжительное время. Позже, когда у Натальи появилась Кира, повседневная потребность в кавалерах стала не очень актуальной.

Но вечно это продолжаться не может, не так ли, дорогая? Ты — женщина, а что такое женщина без любимого? Не пойми что. Хоть сколько делай умное лицо, держи осанку или даже притворяйся лесбиянкой, но не спрячешь своего отчаянного одиночества.

Впрочем, однажды ей реально повезло. Правда, ненадолго. Единственный человек, которого она могла бы представить рядом, с которым могла бы говорить часами и впустить его к себе в сердце, находился сейчас очень далеко. Там, откуда не возвращаются. Она знала его всего несколько недель и не успела сблизиться настолько, чтобы называть своим другом, но ведь иногда коротких мгновений хватает, чтобы понять, кто тебе нужен. Этого человека уже не существовало в природе, его больше нет, его нельзя потрогать руками, нельзя услышать, увидеть и хотя бы представить, каково будет находиться в его крепких объятиях. И до сих пор Наталья Ростовцева, пересекавшаяся с ним лишь по долгу своей журналисткой службы, не понимала, нормально ли по нему горевать.

Здесь, на берегу Озера, ей казалось, что совершенно нормально.

И Наташа горевала. Беззвучно, но обильно. Она не пытаясь вытирать слезы. Озеро равнодушно взирало на ее страдания, не вмешиваясь ни шелестом ветвей, ни дуновением ветерка. Сквозь пелену слез Наташа видела Остров и далекий противоположный берег, и тоска сжимала сердце еще сильнее. Она вспомнила картину, увиденную на каком-то бюджетном вернисаже. Они рассматривали ее вместе с Кирой, и девочка долго не могла отвести глаз, словно загипнотизированная. На острове, окруженном беспокойными морским водами, стоял средневековый замок с двумя красивыми башнями. Над ним кружили птицы, оранжевый диск солнца поднимался из пучины. Наталье хотелось бы очутиться на острове — на том, что был нарисован на дешевом холсте. Очутиться в картине, в книге, в сказке — где угодно, лишь бы подальше от мира, из которого, как от поцелуя дементора Джоан Роулинг, ушла вся радость…

 

3

…Она делала репортаж. Формулировка темы звучала как аннотация к дешевым и пошловатым советским кинодетективам: «Будни уголовного розыска». Но Чудинов пресек споры на корню: «Это прогиб перед городским управлением внутренних дел. Хочешь и дальше работать — умей работать языком».

Прогиб так прогиб, как скажете, гражданин начальник, тем более что она уже сыта по горло хмырями из ОБЭП, лощеными, циничными, равнодушными. Наташа как раз заканчивала материал по одному из районных отделов. Начальник ОБЭП на ее глазах мутузил, как футбольный мячик, человека, принесшего челобитную. Молодая женщина, измученная хождениями по коридорам, отчаявшаяся и малопривлекательная, предпринимала последнюю попытку возбудить уголовное дело против семейного психолога, который отнял бизнес у ее родителей и едва не довел мать до сумасшедшего дома. Начальник женщину не слушал, строчил что-то в бумажках. Пальцы с внушительными золотыми перстнями мелькали над столом, на волосатой груди блестела толстая цепь с православным крестом. «В российском уголовном праве нет прецедентов вашему делу, — выдавливал сквозь зубы обэповец, не отрывая глаз от бумаг, — ничем не могу помочь. Да и состава преступления в действиях вашего психолога не обнаружено». Уже в коридоре, когда бессмысленная аудиенция подошла к концу, Наташа объяснила несчастной девушке, что ни одна сволочь в этом заведении не оторвет зад от стула, пока не увидит, чем можно поживиться.

Так что к черту этих бизнесменов в погонах, поработать бы с нормальными ребятами, которые действительно занимаются делом, тем более что в органах таких ребят с каждым годом оставалось все меньше и меньше.

В уголовном розыске Наташу свели с лучшим опером, майором Сергеем Ковалевым. Человек он был замкнутый, неразговорчивый, не любил не только рассказывать о своих подвигах, но даже предавать их огласке. Вообще парень поначалу производил впечатление эдакого буки, который может и по матушке послать, и камеру разбить (а в мастерстве разбивать камеры и лица их хозяев с ментами едва ли кто-то может сравниться), но с течением времени становилось видно, что не все так просто с этим майором. Такой фрукт в органах встречался Наташе едва ли не впервые за ее десятилетнюю карьеру. Блаженный с пушкой наперевес, круглыми бицепсами и играющими желваками — готовая фреска для собора какой-нибудь правоохранительной богоматери.

Ковалев не брал взяток (медицинский факт, подтверждаемый сослуживцами и фигурантами уголовных дел). Ковалев не только не бил подследственных на допросах, но даже не позволял себе перейти в общении с ними на «ты». Не крышевал бизнес и не имел никаких побочных источников доходов. Жил скромно, в обычной панельной девятиэтажке, один воспитывал дочь, ездил на очень подержанном «Мерседесе», в отпуск уходил раз в два года и отдыхал отнюдь не в Таиланде, а у матери в деревне, где латал протекающие крыши, заготавливал дрова и удил рыбу.

Аномальный мент.

Лишь спустя несколько дней после шапочного знакомства Наташа Ростовцева сумела развести его на большое интервью для «Радара», и повод представился стопроцентный. Майор Ковалев взял «авторитета» Сеню Креста на торговле оружием и наркотиками, не побоялся ни давления снизу, ни настоятельных рекомендаций сверху, ни дружеских советов справа и слева. И не просто взял, а еще и отказался отпустить за солидные отступные. То, что Сенька Крестовский потом удачно выскользнул из объятий Фемиды и без содействия Ковалева, это уже второй вопрос, но майор все равно прославился на всю ивановскую, и не в последнюю очередь благодаря интервью и репортажу Натальи Ростовцевой.

После того интервью она кое-что про него поняла. Поняла — и разместила в блоге свои несвоевременные соображения, вызвавшие впоследствии бурные комментарии интернет-сообщества. Мнения разделились примерно пополам, причем у сторонников обеих теорий в распоряжении имелись внушительные аргументы.

Наталья Ростовцева предположила, что Сергей Ковалев — ангел. Нет, не тот, что с крыльями и выпученными глазками летает над нашими головами, посыпает дорожки лепестками роз и на каждом углу кричит «возлюбите да обрящете!». Это был бы сумасшедший. Сергей Ковалев — другой. Он — необъяснимое и непонятное воплощение чего-то светлого и теплого, что есть в человеке, исполнитель какой-то миссии, никому пока не ведомой. Да, конечно, он хмур, неразговорчив, выпивает, курит и, разумеется, может так сунуть в рыло, что не узнаешь себя в зеркале. Но… при этом невероятно добр и скромен. Нелепое сочетание. Нереальное для парня его статуса человеколюбие и что-то еще, чего она не уловила. Действительно Ангел. Один из тех, что, сами того не ведая, время от времени спускаются на нашу грешную землю, ходят по ней и беспричинно творят добро, не требуя расписок и не выдавая квитанций.

Часть комментаторов презрительно фыркала: «Ангел? С табельным оружием и бессрочной индульгенцией от МВД?! Не смешите! Думаете, он не поступался совестью? Не стрелял по живым мишеням? Не лжесвидетельствовал? Как же он выдержал столько лет в полиции?!». В ответ другая часть спорщиков во главе с человеком, скрывавшимся под ником Тура, давним заочным знакомым Наташи, кипятилась: «Ангел — не тот, что гадит ромашками, а тот, кто способен к самоанализу, умеет отличить добро от зла, не боится признать и исправить ошибку, способен прощать других и самого себя».

Браво, Тура, ты меня прекрасно понял! И отдельное спасибо за цитату от братьев Стругацких, украденную ими в свою очередь у кого-то из раскольников: «Из десяти девять не знают отличия тьмы от света, истины от лжи, чести от бесчестья, свободы от рабства». Из десяти — девять! Плохи наши дела, люди, очень плохи.

Постепенно майор Сергей Ковалев стал ее кумиром, незримым героем публикаций, а может, и потенциальным героем ее романа. Ведь помимо всего прочего он был очень интересен и просто как мужик. И разница в возрасте в самый раз — всего-то десять лет.

О, какой он мужчина…

Она провела с ним всего несколько часов чистого времени, пока делала свою работу, но уже ко второму часу первой встречи ловила себя на мысли, что ей хочется прислониться к нему, как к большому дубу, спрятать голову в ветвях и говорить, говорить, говорить, жалуясь на несправедливость жизни, на глупость и мелочность людей, на неожиданную утрату ориентиров и цели, ради которой можно чем-то пожертвовать. Словом, ей самой захотелось дать интервью ему, большому и доброму мужчине, знающему ответ на любой вопрос. И никакого намека на секс, ибо в такие волшебные моменты, случающиеся в жизни реже, чем солнечные затмения, о грешной плоти даже не вспоминаешь.

Но вместо того, чтобы бросить диктофон, выплюнуть сигарету и стать самой собой хотя бы на пару часов, она продолжала разыгрывать из себя курву с рыжим хвостиком, которой сам черт не брат.

Что же он тогда говорил? Ничего особенного. Во всяком случае, ничего такого, чего она не слышала раньше. Но в изложении сурового мента каждое слово обретало невероятную силу.

«Конечно, в наших рядах полно ребят, лишенных даже приблизительных представлений о чести, — говорил Ковалев, сосредоточенно гася сигарету в пепельнице, хотя она давно уже погасла. — И я знаю, что репутация у нашей профессии, мягко говоря, паршивая. Но припирать человека к стенке, не имея достаточных оснований, нельзя. Даже у последнего козла должен быть шанс оправдаться. Потому что мы не такие, какими выглядим, мы так проявляемся в разных обстоятельствах. Но мы бываем и другими».

«Взять деньги за развал уголовного дела? — размышлял он, поглаживая нижнюю губу и по-прежнему вперив взгляд куда-то вниз. — Как два пальца… Но я работаю только с теми следователями, которым доверяю. С теми, кто не завалит мою работу, кто понимает, что я делаю и почему я делаю это так, а не иначе».

«Больше всего не люблю человеческую глупость и низость, — с улыбкой говорил Сергей почти в самом конце интервью, в той его части, где шли вопросы о жизни, любви, свободном времени и отношении к человечеству. — Причем глупость и низость противны вдвойне, когда человек не понимает, что делает. Когда у него нет представления о том, что хорошо и что неправильно. Ломается какая-то шпилька внутри… или ее с самого начала нет. Это люди-аллигаторы, люди-желудки. С ними сложнее всего, им ничего не объяснишь».

Ночью после интервью Наталья долго не могла уснуть, хотя редко жаловалась на бессонницу. Она была уверена, что влюблена в этого парня. Она даже сдвинулась на край своей пустой кровати и легла на бок. Представила, что Сергей лежит рядом. Добрый и надежный… и храпит!

Через месяц он погиб. Смерть не была героической, хотя драматургия всей его жизни настаивала на подобном финале. Сергей перевернулся на служебной машине при выполнении неудачного маневра. Он не любил служебный транспорт, доверял только своей старой лошадке, но в тот день сел в пассажирское кресло «десятки», доверившись молодому сержанту. Ехали на место преступления, не вписались в поворот на мокрой дороге…

Вот и вся его «особая ангельская миссия». Пролетел он в ее жизни метеоритом и оставил в скорбном недоумении.

Если ты такая умная, почему такая одинокая?

 

4

Наплакавшись вдоволь, Наташа умылась в Озере, вытерла лицо краем футболки, шмыгнула носом, сообщила своему отражению:

— Это глупо.

Ей потребовалось еще пятнадцать минут, чтобы привести себя в порядок. Не нужно, чтобы племянница видела ее такой (впрочем, ей ли не знать, что от внутреннего ока Киры все равно не спрячешься).

Когда Наташа вернулась в лагерь, солнце уже скрылось за деревьями и на поляну опустились долгожданные сумерки. Над костром висел котелок с ароматным супом, на раскладном столике в стороне женщины разложили тарелки с нарезанными помидорами, огурцами и ржаным хлебом. Карев с женой о чем-то перешептывались, и лица в отсветах пламени выглядели масками вампиров. Их сын лежал в палатке, играл с телефоном, Кира вместе с дядей Костей крутилась возле тарелок, а супруги Гисыч пили холодный чай, сидя на бревне недалеко от своего автомобиля.

— Извините, что бросила вас, — сказала Наталья, тщательно следя за своими интонациями. — Обещаю, что отработаю.

Никто не высказал негодования, лишь Олеся едва слышно буркнула:

— Хотелось бы верить.

Сели ужинать.

 

5

Поели обильно. Шашлык не делали, поскольку не успели запастись свежим мясом, но зато супа с тушенкой наварили пять литров, поставив кастрюлю на угловатые камни. Запекли картошки, потом заварили ягодный чай. Татьяна Карева откопала в багажнике пакет дешевого красного вина, предложила всем, но выпить согласилась лишь Олеся. Костя уже вовсю разговелся пивом. Аромат над полянкой стоял потрясающий, и, кажется, даже чайки с Озера пытались прорваться сквозь частокол деревьев, чтобы отведать чего-нибудь вкусного.

Поев, туристы сгруппировались у костра, примостившись кто куда. Пришло Время Ночных Разговоров, то самое время, которого с трепетом ждали. Так или иначе, все они приехали сюда именно за костром, большой водой и ночными разговорами. Возможно, не хватало гитары, но о ней никто, кроме Вениамина, не сожалел, ибо поющих в компании не нашлось.

Начало разговору положило радио, точнее, старинный полупроводниковый радиоприемник, в простонародье именуемый «транзистором». Матвей крутил ручку в надежде отыскать музыкальную программу, но во времена молодости его отца, кому и принадлежал аппарат, не существовало не только музыкальных радиостанций, но и вообще каких-либо иных станций, кроме «Маяка» и Всесоюзного радио. В результате парнишка лишь отыскал выпуск новостей сомнительного происхождения.

Монотонный голос сквозь треск помех, рассказывал о традиционных неприятностях в США:

— Трагедия произошла в небольшом городке Нью-Хейвен, штат Коннектикут, в 120 километрах от Нью-Йорка. Управляемый пьяным водителем автомобиль совершил наезд на студента местного Йельского университета россиянина Петра Зименкова. От полученных травм молодой человек скончался на месте. Тело погибшего уже отправлено на родину, в Челябинскую область, город Касли. Петру Зименкову, обучавшемуся в Йельском университете на архитектурном факультете, было всего 19 лет. По иронии судьбы, за рулем автомобиля находился бывший преподаватель другого известного в США университета, Колумбийского, Дональд Баксли, недавно отстраненный от работы за многочисленные нарушения. В полиции округа говорят…

Помехи заглушили окончание трагической истории.

У костра на берегу озера в тысячах миль от Нью-Хейвена повисла тягостная тишина. До сей минуты Вениамин Карев задумчиво ковырял зубочисткой во рту, полулежа на теплом одеяле подобно римскому патрицию, Стасик сидел рядом с женой, подбрасывая ветки в угасающий костер, Олеся посасывала вино из пластмассового стакана, а выражение глаз Костика и его отзыв об услышанном говорили о том, что ему давно пора завязывать с пивом:

— Чертовы пиндосы, нигде от них житья нет, даже в Йеле! — Он торжественно оглядел собеседников, ища поддержки.

— Глубокомысленное замечание, ничего не скажешь, — откликнулся Карев.

— Ну что вы, — подхватила Наташа, — мнение истинного патриота. Кость, я обязательно возьму тебя в консультанты, если буду писать о загранице.

Костя фыркнул, но промолчал.

— Касли — это же здесь, совсем рядом, — покачав головой, заметила Олеся.

— Двадцать километров от Кыштыма, полчаса умеренного хода отсюда, — подтвердил Стасик.

Матвей выключил приемник. У костра вновь воцарилось молчание. Все слушали, как плещется о берег Озеро и шелестят листвой березы.

— Надо же, — произнесла Татьяна Карева, сидящая подле мужа на краю одеяла. Ноги она подвернула под себя, руки сложила на коленях. — Жил здесь парнишка, никого не трогал, уехал под чужое солнце и — на тебе, пропал ни за грош…

— Под чужое солнце? — ухмыльнулась Наташа. — И вы туда же… Солнце везде одно и то же.

— Не скажите. Родное солнце всегда помогает. Где еще есть такая природа, как у нас? Где еще душа русского человека может так развернуться? В каких несчастных Штатах? Что ему там, этому парнишке…

Карева, кажется, собиралась продолжить геополитический диспут, начатый Костиком, но вмешался муж.

— Оставим споры, дорогая, — сказал Вениамин, бросив в костер сухую ветку. — Если говорить о природе, то в Новой Англии, например, потрясающая природа, очень похожа на нашу, южноуральскую. Очень много озер, свежего воздуха. Да и солнце там точно такое же, как и у нас. Наташа права, оно у нас одно на всех. Кстати, Солнце вообще очень удивительный феномен. Я мог бы рассказать вам о нем много интересного.

Взгляд профессора стал мечтательным, в глазах отсвечивали языки пламени. Никто не возражал против рассказа, особенно Наташа. Вениамин Карев производил впечатление человека, способного если и не зажечь светило посреди ночи, то хоть ненадолго включить лампочку в потемках души.

 

6

— Полагаю, вы знаете о Большом Взрыве? — улыбнулся Карев.

— Теория происхождения Вселенной, — подала голос Кира. Профессор улыбнулся. Для ученицы второго класса девочка неплохо владела речью.

— Совершенно верно, юная леди. Так вот, совсем недавно в НАСА обнародовали большое количество материалов, внимательное изучение которых может опровергнуть известную гипотезу. Не буду углубляться в научную теорию, тем более что под рукой у меня нет ни снимков, ни записей. — Карев хмуро взглянул на супругу. — Кстати, Таня, говорил я, надо взять ноутбук.

— Слишком много работаешь.

— Сколько хочу, столько и работаю. Ладно, не суть важно… Итак, друзья мои, материалы эти заставляют мозги ученых работать в несколько ином направлении. Вы же наверняка знаете, что любое небесное тело, будь то планета или звезда, является гигантским магнитом. Солнце, разумеется, не исключение. А как действуют магниты, вы помните?

— Они или отталкивают, или притягивают, — снова вставила Кира.

— Правильно. Последние видеозаписи свидетельствуют о том, что наше дорогое светило выталкивает наружу в качестве протуберанцев некие активные области с собственными магнитными полями. Иными словами, оно выталкивает…

Он не успел договорить. Во мгле над головами закричала птица. Все вздрогнули. Кира прижалась к тете Наташе, Костя ойкнул, Стасик еще теснее сплел руки на груди. Все вдруг вспомнили, что находятся в глухом лесу, а костер может погаснуть — запасы дров и сучьев подходили к концу.

— Что оно там выталкивает, профессор? — спросил Костя. — Наверняка какую-нибудь гадость. «Выплюнь каку, солнышко, кому говорят!».

Кира и Матвей хихикнули.

— Не скажите. — Карев подполз ближе к костру, присел на корточки. Два тонких полена едва теплились жизнью. Профессор протянул к пламени руку. — Обратите внимание на наш костер. Представьте, что языки пламени отрываются и взлетают вверх горящими лоскутами. То же самое происходит и на Солнце, только «языки пламени» у него размером с несколько наших планет. Но не это самое интересное.

Карев уселся на бревно, отряхнул руки.

— В сентябре прошлого года один французский любитель-астроном совершил ошеломляющее открытие. Некий Жан-Поль Годар в обычный доступный всем солнечный телескоп увидел, как от нашего светила отрывается и пулей улетает в пространство по совершенно прямой траектории аккуратный геометрический предмет, не похожий на привычные нам корональные выбросы вещества. Он был похож… на шарик. Видеоролик можно найти в интернете. Размеры шарика — несколько тысяч километров, то есть…

— То есть размером с планету Земля, — вставила Наташа.

— Точно. Открытие Годара само по себе разрушает привычные нам стереотипы, но в контексте других событий становится просто бомбой… Вообще с Солнцем в последнее время происходит что-то очень странное, и ученые не могут найти этому объяснение. Оно ушло в спячку, не включившись в ожидаемый 11-летний цикл активности. Очень долгое время на Солнце не было вообще ни одного пятна. Ни единого! Последний раз такое наблюдалось в начале двадцатого столетия. Солнце словно уснуло. Потом оно как бы спохватилось и выдало небольшую серию пятен, целых двадцать два, но потом снова задремало. А незадолго до этих странностей на Солнце упала комета из группы Крейца. Она, скорее всего, сгорела в непосредственной близости от светила, но что гораздо интереснее — то, что Солнце как будто увидело ее приближение и направило навстречу мощнейший выброс. На снимках НАСА это отчетливо видно. При этом стоит отметить, что с точки зрения нынешней науки воздействие кометы на Солнце либо невозможно, либо ничтожно мало. Любопытно также и то, что упала новая комета примерно там же, где позже появилась мощная группа солнечных пятен. Жаль, не могу предоставить снимки падения.

Карев бросил еще один угрюмый взгляд в сторону жены.

— Поскольку среди нас есть несовершеннолетние, скажу лишь, что визуально процесс падения кометы на Солнце и ее растворение очень похожи на процесс воссоединения с яйцеклеткой одного известного вам шустрика.

— Хых! — выдохнул Костя.

— Именно так. Вскоре после падения кометы на поверхности Солнца появился странный протуберанец, похожий на жгут, длинной около миллиона километров. Он как будто опоясывал полушарие, соединяя между собой две отдаленные области, причем занимал одно и то же положение целую неделю. Такая своеобразная пуповина.

Карев торжественно умолк. Несколько пар глаз уставились на него. Лица светились бледным оранжевым светом.

— Не понимаете, к чему я клоню?

Наташа с улыбкой кивнула.

— Ну, друзья мои, сопоставьте эти явления: падение кометы, пуповина, вылетающие из недр светила «пули» размером с целую планету, неожиданная спячка.

— Вы хотите сказать, — начал Стасик, — что Солнце..

— …кого-то рожает! — закончил Костя. — «Солнышко, ты залетела? Теперь мне придется на тебе жениться».

Карев рассмеялся.

— Примерно так, Константин. Я абсолютно уверен в том, что Солнце — живое, самое живое, что есть в нашей системе! Представьте, что миллиарды лет назад само Солнце могло быть точно так же рождено Галактикой, а сама Галактика, в свою очередь, появилась на свет из Мирового Яйца. И если вернуться к началу моего рассказа, то получается, что теория Большого Взрыва ошибочна! Не было никакого Большого Взрыва, а была и есть бесконечная цепь химических реакций, цепь размножений, как деление клеток в живом организме. Настоящая жизнь.

Откуда-то из глубины леса, словно оформление рассказа, послышался низкий гул. Туристы тревожно обернулись. Гул нарастал и вскоре приобрел ритм и темп. Он медленно перемещался справа налево. За стеной леса мимо лагеря что-то проползло, стуча железными зубами, и снова стало затихать, отдаляясь. В темноте ночи это производило мистическое воздействие.

— Надо же, поезда еще ходят, — произнесла Татьяна Карева. — Я думала, место заброшенное.

Огонь тем временем принимался за свежее полено, уже вовсю облизывал его языками и, судя по всему, остался доволен подношением. На поляне стало светлее. Карев мечтательно посмотрел вверх, на просветы между деревьями. На западе из-за облаков выглянула луна, близкая к своей полной фазе, и лес окрасился в мертвенно-голубоватый свет.

— Энергетика процессов Солнца настолько высока, что и наша с вами жизнь обусловлена этими процессами. Мы не просто ложимся спать и просыпаемся в зависимости от положения Земли относительно светила. Всё намного глубже и сложнее. Солнце разумно, как и все остальные звезды. Вспомните «Солярис» Станислава Лема, тот самый, экранизированный Тарковским. Единственный обитатель загадочной планеты — океан маслянистой субстанции, обладающей разумом, способной создавать на своей поверхности образы и даже выходить на разумный контакт с пришельцами с Земли. Наше Солнце — тот же гигантский пылающий океан. Оно рисует образы и передает их нам. В архивах ученых полно снимков протуберанцев, точь-в-точь похожих на крылья фламинго, будто срисованных с картин земных художников, живших очень давно и не видевших фотографий НАСА. Есть выбросы, внешне напоминающие растения, тропические пальмы и папоротники. Солнце — великий художник, созидатель, частица Вселенского Разума, такая же, как и Земля… как и мы с вами, только несоизмеримо больших размеров. Оно принимает информацию из внешнего мира и передает ее нам. Солнце — наша Мать, если хотите.

Карев смотрел куда-то в пустоту. Жена едва заметно ухмылялась. Наверно, она не разделяла увлечений супруга. Все остальные присутствующие были настроены благожелательно. Даже Олеся Гисыч, до сих пор скрывавшая зевки, теперь смотрела на пламя костра с очень одухотворенным лицом.

Карев тихо продолжал:

— Откуда и зачем берутся великая живопись, великая музыка, литература? Что есть Рождение и Смерть, физическое существование белковых тел, вообще весь смысл того, что мы живем? Где искать ответы? Где-то наверху? Ведь вся Вселенная — гигантский пульсирующий организм, в котором мы с вами, друзья, не пылинки даже и не микроорганизмы. Наночастицы, скорее, хотя у каждого из нас — амбиции, самомнение, обиды, мечты и далеко идущие планы. Люди, находящиеся на вершине политической власти, полагают, что Солнце не взойдет на востоке без их отмашки, но они не подозревают, до какой степени жалки и ничтожны их притязания, насколько жалки и ничтожны они сами. Впрочем, все мы равны перед Вселенной — и великие композиторы и поэты, вошедшие в историю человеческой цивилизации, и безвестные преподаватели университетов. И жизнь наша не стоит ровным счетом ничего.

Он украдкой посмотрел на Татьяну. Жена изучала свои босые ноги.

 

7

— Что так уныло, профессор? — буркнул Костя. Кряхтя, он потянулся в карман штанов за сигаретой.

— Не то слово, — подтвердил Стасик. — Получается, что теперь нужно все бросить, ни к чему не стремиться и ни о чем не мечтать?

Карев улыбнулся.

— А о чем вы мечтаете, молодой человек?

— Я? — растерялся Стасик.

— Вы, вы. Есть у вас мечта?

Гисыч пожал плечами, поцарапал веткой о камень.

— Ну, все о чем-то мечтают.

Карев хмыкнул.

— Я вас разочарую — не все. Есть люди, у которых нет мечты, и это самые несчастные люди на земле.

— Почему же? — спросила Олеся.

— Потому что у них нет мотиваций. У всего живого и даже неживого должна быть мотивация. Клетки — делятся, потому что деление клеток есть основа для размножения и роста организмов. Города строятся вширь и в высоту. Предприятие, состоящее из одного станка, одного рабочего и одного бухгалтера, разрастается до гигантской транснациональной корпорации. Деньги, вложенные в экономику, приносят новые деньги. Люди и животные размножаются, независимо от того, что их ждет впереди и для чего они это делают. Все должно иметь цель. Человек, не имеющий цели, мертв, и ему остается лишь принимать пищу и испражняться.

— Человек живет, чтобы размножаться, как и ваши клетки, — возразил Костя. Он отполз подальше от костра, чтобы не воняло табаком, но дым все равно тянулся к компании.

— Согласен, — добавил Стасик. — Вы сами себе противоречите. По вашей же теории, другой цели у живого организма быть не может.

— На биологическом уровне — да. Но если мы настаиваем на том, что Человек — высшее существо, то уж извольте соответствовать статусу. Без работы души мы мало отличаемся от остальных представителей животного мира, и в эту теорию уже не вписываются ни Моцарт, ни Шекспир, ни даже ваши, прости господи, «Короли и шуты». Я уж не помню, кто сказал, но сказано было замечательно: тысячи лет эволюции, поисков, разочарований, человеческих трагедий, удач и провалов привели к изобретению Интернета, но большинство людей используют его лишь для того, чтобы публиковать фотографии котиков и болтать с друзьями. Так что, друзья, желаю вам все-таки иметь мечты, двигаться к ним, несмотря ни на что, и в конце концов достичь.

Костя поаплодировал. После сигареты его заметно штормило.

— А у меня была мечта, — сказала вдруг Олеся. Взоры слушателей устремились к ней. Стасик посмотрел с подозрением, очевидно, боясь услышать хмельную женскую глупость. — Я полгода мечтала попасть на концерт группы U2 в Москве, но кое-кому показалось, что это для меня слишком хорошо.

Стасик хмыкнул.

— Если бы вы действительно хотели попасть на этот ваш концерт, — заметил Вениамин Анатольевич, — вы бы на него попали, и вас никто не смог бы остановить. По-настоящему страждущий всегда осуществляет свои желания, все прочее суть демагогия.

— И у меня есть мечта, — сказал Костя.

— Догадываюсь, — улыбнулся Карев. — Пожалуй, нам всем пора спать.

Костя обиделся. Все остальные отреагировали как школьники на разрешение учителя покинуть класс. Татьяна тут же спряталась в семейной палатке. Сын Матвей нехотя помялся у входа, потом отогнул клапан и тоже нырнул внутрь. Олеся и Стасик потянулись к своему убежищу.

— Иди, ложись, — сказала Наташа племяннице, не сводя глаз с блуждающего по окрестностям Константина. Тот, наверно, искал укрытие за деревьями, чтобы справить нужду. Если он в темноте наткнется на какой-нибудь сук или запнется о бревно, хлопот не оберешься. Впрочем, пьяному, может, и повезет.

— А дядя Костя где ляжет?

— Не волнуйся, с дядей Костей разберемся.

— Я почитаю немного?

— Конечно. Только глаза береги.

Кира кивнула и заползла в палатку. Наташа удостоверилась, что она удобно устроилась в углу на надувном матраце с фонарем и книжкой, а сама направилась на поиски редакционного водителя.

 

8

Она освещала себе путь фонариком мобильного телефона. Хотя в нескольких шагах за спиной в лагере оставались люди, страх пробирался от голых щиколоток к груди. Наташа по долгу своей журналистской деятельности обязана была не бояться криминальных разборок, милицейских спецопераций, воров, убийц и мошенников, и однажды даже вошла с высоко поднятой головой в колонию, набитую жадными до баб зеками… но в диком ночном лесу в одиночестве она не бывала ни разу.

Она спускалась по тропинке к Озеру. Нигде в окрестностях не заметила белой футболки Кости. Значит, он мог уйти только к воде. Дурень! Хороший парень, с юмором, безотказный, сообразительный, но любит крепко поддать. И невозможно ленив — сидит себе за баранкой, ни о чем больше не помышляя, словно не тридцать лет ему, а двести тридцать и жить давно наскучило. Слава богу, пока вполне сносно справляется со своими основными обязанностями, почти без сбоев катает сотрудников редакции на деловые обеды и к рекламодателям, в противном случае Чудинов нашел бы другого человека, с которым не будет опасаться, что в одно прекрасное утро водитель явится на работу с убойным перегаром. А с Костей такое случалось.

Наташа спустилась к воде не без приключений. Через узкую тропинку тянулся крепкий корень. Днем она его видела и успешно преодолевала, а ночью споткнулась. Она едва не полетела головой вперед. Выругалась. Фонарик мотался из стороны в сторону.

— Любишь эффектные появления, — произнес кто-то во тьме.

— А?!

— Не упади, тут обрыв.

Она навела фонарик на силуэт впереди. В пучке света обнаружился Константин — живой, здоровый и даже, кажется, протрезвевший.

— Ты чего спать не идешь?

— Медитирую. Присаживайся.

Наташа уселась на край обрыва рядом с парнем, выставила телефон с фонариком перед собой. Свет выхватывал лишь небольшое пространство, но этого было достаточно, чтобы оценить степень волнения Озера. Невысокие волны бились о берег. В нескольких метрах от кромки воды формировался белый гребень, катился вперед и разбивался о камни. За ним шел следующий. Дальше ничего не было видно. Огни санаториев на противоположном берегу не добавляли света. Луна скрылась за облаками.

— Вставляет? — спросил Костя.

— Не то слово.

— Обрати внимание, что ветра почти нет. Откуда же волна?.. Слушай, выключи фонарик.

Наташа послушалась. Неприятные ощущения усилились. Квадратные километры воды спешили к берегу, черное пятно Острова почти не угадывалось во мгле.

— Кажется, у Каревых с собой резиновая лодка, — сказал Костя. — Я видел, когда он рылся в багажнике.

— И что?

— Ничего.

Он зевнул, соскочил с обрыва на песок. Наташа снова включила фонарик, но теперь светила в землю. Ей хотелось, чтобы Костя оставил ее одну.

Константин словно услышал ее мысли.

— Спать идешь?

— Иди, я позже подойду.

— Как знаешь. Чур, я лягу в углу.

— Валяй.

Он помедлил какое-то время, посмотрел на воду, затем молча развернулся и, вскарабкавшись на обрыв, побрел к палаткам. Наташа посветила ему в спину.

Вскоре его силуэт исчез среди деревьев.

Наташа подошла к воде. Действительно, ветра почти нет, но Озеро словно дышало: вдох-выдох, вдох-выдох, волна отступила-накатила.

Наташа посмотрела в небо. В южной части оно было усыпано звездами различной величины, но над лесом висели тяжелые облака, взявшие в плен луну.

«Интересно, а у тебя есть Заветная Мечта?» — подумала журналистка. Она прислушивалась к шуму волн, словно дожидаясь ответа. Но ответ не шел.

Зато неожиданно появился свет.

Далеко справа вспыхнул яркий огонь. Кто-то развел большой костер у самой воды. Языки пламени взлетали высоко от земли. Возле костра, кажется, стоял человек. Стоял совершенно неподвижно, как языческий истукан. Он был похож на призрака.

— Всё, спать, — сказала себе Наташа и поспешила покинуть пустынный пляж.

 

1

Блокнот Артура Вейса

Немного статистических и исторических изысканий, если не возражаете?

16 апреля 2007 года корейский студент Чо Сен Ху расстрелял несколько десятков человек в технологическом университете штата Вирджиния (США). По свидетельству его глубоко шокированных родственников, парень он был в целом хорошим, но с детства страдал аутизмом, разговаривал очень мало, сверстников сторонился, сидел на антидепрессантах и один раз даже лечился в психушке. В общем, человек сложной судьбы, мы глубоко сожалеем, мы сами в полнейшем ауте, но ничего не попишешь. Дедушка корейского лунатика кое-что присовокупил для красоты: «Сукин сын заслужил гибели вместе со своими жертвами».

Переехавший в Штаты вместе с родителями парень много лет тихо ненавидел весь мир, не находя в нем скромного места для себя, поступил в университет, там продолжил ненавидеть студентов, упорно не находивших для него места в своих компаниях, а потом разозлился. Купил в лавке, как некоторые покупают сникерс или презерватив, пистолет, начитал на видеокамеру, подобно Бен Ладену, проклятия в адрес капитализма и не дающих девчонок — и пошел стрелять.

В общей сложности в аудиториях, в комнатах общежитий, во дворах университета от пуль полегло 32 человека. Они и не предполагали, что обычное апрельское утро станет для них последним.

Двумя годами ранее, 17 апреля 2005 года, туристический автобус в швейцарских Альпах упал в пропасть. Водитель был опытный, а автобус не отработал и года, но рано утром машина не вписалась в поворот на мокром асфальте, слетела с трассы и рухнула с высоты 250 метров, несколько раз перевернулась и легла на дно горной реки. Погибли 12 человек, среди них — шесть женщин, пятеро мужчин и один подросток. Они отправлялись на экскурсию, и ни один из них не предполагал, что яркое и теплое утро на популярном курорте станет роковым. Все они собирались после отдыха вернуться домой, к своей работе и домашним тапочкам.

Как сказали в полиции, причиной трагедии, скорее всего, стало состояние дорожного покрытия. Кто-то не очень хорошо положил асфальт и не очень надежно закрепил ограждения.

За шестнадцать лет до трагедии в Альпах, 3 июня 1989 года, в Советском Союзе случилась крупнейшая в истории страны железнодорожная катастрофа. На 1710-м километре Транссибирской магистрали в районе южноуральского города Аша сгорели два пассажирских поезда. На газопроводе «Западная Сибирь-Урал-Поволжье» произошла утечка, газ около трех недель скапливался в низине, и не единожды машинисты проезжавших поездов и местные жители жаловались на подозрительный запах, однако на эти сигналы так никто и не отреагировал. Ночью 3 июня именно в этом месте встретились переполненные пассажирами поезда «Новосибирск — Адлер» и «Адлер — Новосибирск». Машинист одного из них лишь успел доложить по рации, что вошел в зону сильной загазованности, а потом связь пропала.

Взрыв был такой силы, что за несколько километров от эпицентра в домах вылетали стекла. Колесные пары вагонов разлетелись на сотни метров, рельсы скрутились в узлы, огненный смерч пронесся вокруг, пожирая все живое. Очевидцы утверждают, что страшнее, наверно, мог выглядеть лишь атомный взрыв или падение тунгусского метеорита. В катастрофе погибли, по официальным данным, 573 человека (по другой информации — 645). В составе поезда, шедшего в Адлер, были вагоны с детьми, ехавшими в пионерский лагерь.

Как утверждает следствие, утечка газа на путепроводе произошла из-за повреждений, которые нанес ковш экскаватора в 1985 году — за четыре года до катастрофы. В трубе тогда образовалась маленькая трещинка, но время сделало свое дело — трещина превратилась в щель длиной полтора метра.

Интересно, как сейчас поживает тот экскаваторщик? Мог ли он представить, что его неудачные маневры станут причиной такого кошмара? Едва ли. У мужика тоже был обычный рабочий день, похожий на все остальные, по окончании которого он, возможно, даже попарился в баньке и выпил водки…

Маленькие люди. Всего лишь пешки в чьих-то могучих и не знающих дрожи руках, и от нас в этом мире ничего не зависит. Даже те, кто считает себя крупной и значительной фигурой — боссы Уолл-стрит, нефтяные шейхи или банкиры Садового кольца — все они сильно заблуждаются относительно важности своих задниц, и жизнь их стоит ровно столько же, сколько шкура потерянного для общества бродяги.

Впрочем, вполне возможно, что кто-то из тех сгоревших ребятишек или расстрелянных корейским психом студентов, или кто-то в числе погибших/уцелевших автобусных туристов — сумел бы принести в мир что-то доброе и светлое. Например, помирить арабов и евреев или спасти утопающего в море будущего второго Эйнштейна. С другой стороны, с таким же успехом среди погибших могла находиться мама второго Чикатило, а среди чудом уцелевших — новый Гитлер.

Ау, экскаваторщик, ты хоть знаешь, что ты натворил?

Нет, он не знает. Как не знали Чо Сен Ху и водитель туристического автобуса. Как не знал и не знает до сих пор этот хрен собачий Дональд Р. Баксли из Нью-Хейвена, задавивший насмерть стоявшего на обочине русского студента.

Да и кто может знать наверняка?

 

2

Анна Николаевна Зименкова, бухгалтер одной из торговых фирм города Касли, оплакивала единственного сына, погибшего вдали от дома в небольшом американском городке, где базируется знаменитый Йельский университет. Умница, красавец, спортсмен, активист, надежда и опора — Петя Зименков по том и кровью заслужил право учиться в престижном западном вузе, выиграв один из предоставленных этим учебным заведением образовательных грантов. Простому пареньку из маленького южноуральского городка никогда бы не светило ничего подобного, не будь этот простой паренек «упертым засранцем», как выразился однажды его отец (впоследствии покинувший семью). Выигранные школьные олимпиады по гуманитарным дисциплинам, активная переписка с европейскими и американскими вузами, рекрутирующими талантливую молодежь по всему миру, неоднократное участие в программах обмена, блестящее владение английским языком и, наконец, золотая медаль по окончании школы — все это почти гарантировало Петру успех. Оставалось лишь выиграть конкурс.

Он выиграл.

Мама активно возражала против дальней поездки, боясь остаться в полном одиночестве. Взыграл материнский эгоизм. Анна Николаевна, конечно, всей душой желала Петру успеха и радовалась вместе с ним, но в какой-то момент мать победила в ней друга. Парню пришлось уезжать в США, переступив через ее слезы.

— Я всегда об этом мечтал, — говорил он. — Ради мечты можно чем-то поступиться, если это, конечно, настоящее дело. Я никогда себе не прощу, если откажусь. И ты себе не простишь, ведь так?

Все так. Он, как всегда, был прав, этот упертый засранец — Анна Зименкова не простила себе того, что не устояла перед его напором, не удержала, не повисла на ногах тяжелыми веригами. Возможно, отдайся она своему материнскому эгоизму полностью, сейчас Петя был бы жив.

Он писал письма по электронной почте почти каждый день, пропуская лишь выходные и праздничные дни, когда проводил время с друзьями в колледже-общежитии имени Джонатана Эдвардса. Иногда он писал что-то о своих друзьях и преподавателях, неоднократно посмеивался над куратором общежития Ричардом Лэлли. Тот был ассистентом профессора музыки… и еще он был геем, а его партнер Майкл Ригсби служил в медицинском департаменте университета. Почти уникальный случай в образовательной системе Соединенных Штатов. Куратор общежития — весьма ответственная должность. Он проводит социальные мероприятия, занимается спортивными командами, пишет рекомендации и вообще заменяет студентам отца и мать. «В данном случае, — иронизировал Петя, — мы не всегда точно понимаем, кем для нас является Лэлли — отцом или матерью».

Учеба в Йеле Петру нравилась. Он называл жизнь в университете «медитацией в раю». Студенческие общежития, целые городки со своими спортзалами, парками для отдыха, столовыми, библиотеками и почти бесконечным летом («даже зимой здесь не пойми что — то ли наш март, то ли октябрь»), аудитории, профессоры, предметы и возможные перспективы — обо всем этом Петр действительно мечтал едва ли не с начальной школы, когда впервые увидел по телевизору в каком-то просветительском репортаже. «Никакого МГУ», заявил он матери, закончив с отличием девятый класс. Он уже тогда прицеливался в самое яблочко, иных вариантов не видел и четко артикулировал свои желания.

И добился своего.

И где он сейчас?!

 

3

Анну тронули за плечо. Она вздрогнула.

— Груз доставлен.

Высокий молодой человек в незнакомой синей униформе смотрел безучастно. Слово «груз», обозначавшее гроб с телом ее единственного сына, совсем не резало слух. С таким лицом можно произносить любой текст, и он превратится в простейший набор звуков. Это лицо представителя российских властей, или что он там представляет, этот детинушка, возможно, просто бюро ритуальных услуг.

— Хорошо, — сказала Анна Николаевна. — Куда мне?

— За мной.

Он вывел ее на свежий воздух, дал время привести себя в порядок. Пока она вытирала лицо, сверяясь с зеркалом, парень стоял в сторонке, наблюдая за голубями на подъездной площадке. Потом они направились в сторону зала прилета екатеринбургского аэропорта Кольцово. Цинковый гроб с телом Петра Зименкова из Нью-Йорка был сначала доставлен в Москву, затем почти без задержек переправлен на Урал.

В аэропорту гроб сразу запихнули в автобус, припаркованный недалеко от хозяйственных боксов. Петеньке еще предстоял неблизкий путь в Касли, а это почти 200 километров. Автобус выглядел вполне сносно — черный фургон «Фольксваген» с тонированными стеклами — но Анна, увидев машину, едва не разразилась новым потоком горючих слез.

— Я вам сочувствую, — сказал молодой человек в униформе, не выказав, впрочем, сочувствия ни взглядом, ни интонацией. Анна не злилась на него, она его почти не замечала.

В микроавтобусе ожидали еще двое мужчин — представители похоронной компании. Им предписано вместе с агентом доставить гроб по месту назначения и помочь с похоронами. Мужчины сдержанно поздоровались и присели в углу у водительской кабины.

Анна во все глаза смотрела на гроб. Большой деревянный контейнер стоял на полу между рядами кресел. Изнутри гроб был обит металлом, но снаружи выглядел как упаковочная тара для крупногабаритной бытовой техники. Там Петя… очень глубоко и наглухо заперт в душном ящике, из которого больше никогда не выберется, и мать не может сейчас прикоснуться к его щекам и рукам.

Женщина пошатнулась. Ее подхватил за руку агент похоронной компании. Так они стояли несколько секунд, парень терпеливо ждал, когда женщина откроет глаза и двинется дальше.

Кое-как Анна забралась в микроавтобус, села в кресло в боковом ряду, коснулась гроба кончиками пальцев. Слезы исчезли. Надо собраться, потому что у Анны еще есть дело. Пора отправляться в путь. Пора отвезти Петра домой.

 

4

Постоянную девушку парень завести не успел. Во всяком случае, матери он о ней не рассказывал, да и весь образ жизни мальчика не предполагал пристального интереса к устройству личной жизни. Были одноклассницы, веселые, шумные, красивые, крутились подле Петра, скорее, из практических соображений: на просьбы дать списать контрольную или решить сложную задачу Петя отзывался охотно, как иные подростки отзываются на предложение покурить или выпить. Были более взрослые и умные подруги, с которыми он мог говорить по телефону часами, оперируя сложными и незнакомыми терминами. Были старые знакомые девчонки во дворе их девятиэтажного дома на улице Ленина, стоящего почти возле леса у западного выезда из Каслей. Словом, сплошные знакомые и приятельницы, а с девушкой сынок так и не познакомил. Зная его характер, Анна едва ли сомневалась, что девушки просто не было.

Впрочем, пару раз он обмолвился, что ему симпатична одна студентка из Болгарии, с которой он учится на одном факультете, но дальше этой скупой информации Петр не продвинулся. Остался верен себе. Его интересовала только учеба. Петя с детства мечтал строить красивые здания, и архитектура казалась ему единственной возможностью найти себе место в этом стремительно меняющемся мире.

«Хорошие здания стоят долго, — сказал он однажды. — Они стоят даже тогда, когда о людях, их воздвигших, никто не вспомнит. Открой мои каталоги и посмотри: пирамиды в Гизе, Висячие сады, храм Артемиды, пусть и полуразрушенный, но с колоннами… тысячи прекрасных зданий и сооружений по всему свету, построенные при царе горохе, стоят, а нынешние постройки, как сараи-времянки, трескаются от холода… Я точно знаю, чего хочу. Я хочу строить».

«А что-нибудь еще?».

Он пожал плечами и ответил коротко:

«Ничего».

Мать больше не приставала с расспросами. Практичная, земная, живущая повседневными заботами женщина не могла понять опрометчивого желания сложить все яйца в одну корзину. Есть мечта? Замечательно! Но почему нужно ставить всю свою жизнь в прямую зависимость от ее реализации? А если что-нибудь не получится — что, накладывать на себя руки?

«Все получится, мам».

«Уверен?»

«Абсолютно. Иначе я бы за это не взялся».

Его уверенностью можно было прокладывать метро, а Йельский университет словно создан для таких чудиков, как Петя Зименков. На территории расположены более двухсот зданий самых разнообразных стилей и эпох — от викторианских до ультрасовременных, причем многие из них были построены знаменитыми архитекторами. Петр оказался в своей стихии.

«Это, блин, сказочный дворец, — писал он, — это сон. Иногда я забываю, что приехал сюда учиться, мне хочется жить среди этих башен, лужаек, крепостей, гулять под арками и сводами, смотреть на это небо и дышать этим воздухом. Наверно, я не патриот, хотя безумно люблю наш разливанный Иртяш и мост, разделяющий Большие Касли и Киреты, и холмы вокруг города, и сосны за окном. Но здесь я на своем месте».

На своем месте, на своем месте…

Даже сейчас, в этом ящике?

Он хотел учиться, и так случилось, что за рулем автомобиля, который его переехал, сидел не водопроводчик, не коммивояжер, не юрист — сидел преподаватель другого прославленного учебного заведения из Лиги Плюща, Колумбийского университета, Дональд-Мать-Его-Баксли. Петр прогуливался вечером по Нью-Хейвену и читал книгу, не глядя под ноги. Каждую свободную минуту, будь то на прогулке, на занятиях или во время тренировки баскетбольной команды факультета, он тратил на чтение книг и изучение каталогов. Упертый русский засранец. Он автоматически останавливался на обочинах перед проезжей частью и у светофоров, и обычно этого было достаточно, чтобы не попасть в переплет, но против пьяных профессоров философии эта технология оказалась неэффективной. «Бьюик» Баксли сломал Петра пополам и протащил несколько метров по асфальту. Для материнского поцелуя осталась лишь фотокарточка.

Судьба не дала реализовать Мечту. Видимо, сочла, что для простого паренька из российской глубинки достаточно и двух лет, проведенных в раю. Слишком много о себе возомнил.

 

5

Публичного прощания не устраивали. Микроавтобус вошел в город с севера, проехав по любимому Петиному мосту через Большие Касли. Самые близкие на нескольких автомобилях проследовали за траурным «Фольксвагеном» до кладбища. Молча постояли у могилы. Анна Зименкова не проронила ни слова, ни слезинки не блеснуло в потухших глазах. Плакать она уже не могла, просто смотрела перед собой, почерневшая и обессилевшая. До дома ее провожали под руки.

С работы Анну отпустили на неделю. Она отключила телефоны, заперла двери на ключ и засов. Но прежде предупредила соседей, что пугаться и вызывать службу спасения не стоит.

Легла на диван. Три дня лежала почти без движения, глядя в потолок. На четвертый день вдали блеснул огонек надежды.

 

1

Стасик стоит на утренней линейке. Ему четырнадцать. Озерный ветер треплет нестриженые волосы, муха кружится вокруг открытой раны на правом колене. Сегодня утром, направляясь к умывальнику, Стасик поскользнулся на росистой траве и покатился вниз по склону. Он мог удариться головой о металлическую стойку навеса, под которой в длинный ряд, как поилки для животных, стояли детские умывальники, но в последний момент сгруппировался. Удар пришелся на коленку.

Девчонки смеялись. Они всегда смеются.

Перед линейкой Стасик обильно позавтракал. Каша сегодня была ничего, в отличие от вчерашней, похожей на клейстер. И масло оказалось мягким и вкусным, и кофейный напиток не подкачал. Стасик все съел с удовольствием, хотя завтракать не любил, предпочитая нажраться от пуза в обед. Воспитатель Алла Кузьминична похвалила его и сказала, что обязательно возьмет вечером перед прощальным костром вместе с остальными на дикий пляж на мысе. Это был маленький секрет их первого отряда. По выходным к воспитательнице приезжал ее муж, забавный лысеющий дядька, знавший кучу неприличных анекдотов и с удовольствием рассказывавший их мальчишкам в палате после отбоя («Сара, смотри какие у меня волосы под мышками. Если сюда яйца подвесить — вот хрен получится!»). Жарким днем они собирали самых отважных пацанов и уходили купаться на мыс — углублялись в лес на сотню метров дальше от бассейна пионерского лагеря. На мысе был всего лишь деревянный мосток с прорехами и заросли камыша, но зато никто не мешал купаться сколько душе угодно.

Алла Кузьминична, конечно, рисковала, причем не только работой, но и кое-чем посерьезнее, потому что пионеры, находящиеся без присмотра, имели привычку вляпываться в неприятности. Но ей пока везло. Мысль, что сегодня, в последний день смены, Стасик пойдет вместе с пацанами и мужем воспитательницы на дикий пляж, бодрила его. И даже взгляд пионера-героя Марата Казея, сверливший поясницу, сегодня казался не таким укоризненным. Стасик на утренних линейках занимал место в последнем ряду, и когда отряд разворачивался фронтом к флагштоку, останавливался аккурат возле портрета Казея. Ни у Павлика Морозова, ни у Вали Котика, а именно перед Казеем. В этом было что-то мистическое. За две недели отдыха в лагере Стасик так привык к этому стриженому лопоухому мальчишке в гимнастерке с белым воротничком, что даже изучил его биографию, взяв в библиотеке толстую книгу, посвященную героям войны. Марат был разведчиком штаба партизанской бригады имени Рокоссовского. Ходил в тыл врага, участвовал в рейдах и диверсиях. За смелость и отвагу в боях награждён орденом Отечественной войны 1-й степени, медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги». Однажды он возвращался из разведки и попал в окружение. Чтобы не достаться живым, подорвал себя и врагов гранатой.

Стоя по утрам на линейке и слушая, как старшая пионервожатая зачитывает расписание на текущий день, Стасик задумывался: а смог бы он подорвать себя гранатой? Не понарошку, как во дворе с мальчишками, где он и подрывался, и пускал пулю в лоб, и даже позволял себя расчленить, а по-настоящему, в чужом лесу, окруженный врагами?

Минуточку, а полез бы он вообще в чужой темный лес, кишащий фашистами? Может, он вообще сидел бы дома, возле родителей (точнее, возле матери, потому что отец сбежал бы на фронт в первый же день, не раздумывая, и вряд ли вернулся обратно даже в случае благополучного исхода — скорее всего, осел бы где-нибудь в Берлине с симпатичной фрау Дитрих)? Забавные мысли посещают твою не проснувшуюся голову поутру в пионерском лагере.

— К борьбе за дело коммунистической партии Советского Союза будьте готовы! — кричит в микрофон старшая пионервожатая, пухленькая блондинка с маленькой грудью.

— Всегда готовы, — вяло отвечает пионерия.

— Напра-во!!!

Дети нестройно поворачиваются.

— Шаго-ом… арш!!!

Трое пионеров в белых рубашках, стоящие под трибуной, начинают молотить в тамбурины. Горнов нет, только три барабана. Звук отвратительный, но ритм мальчишки держат вполне уверенно, не зря же их отобрали из трех сотен оболтусов. И большего не требуется — ни мелодии, ни красивого вокала, ни аранжировки. Главное — ритм! Трам-та-ра-рам, трам-та-ра-рам…

К концу трехнедельной смены при ежедневном (не считая выходных) «великом стоянии» на линейке Стасик уже ощущает себя умеренным диссидентом, хотя точно знает, что подорвать себя гранатой ради великой цели никогда не решится.

 

2

Пионерский костер на закрытии смены. На стадионе установили из длинных бревен костровище на индейский манер. Весь день дети радуются жизни, разглядывая это сооружение, предвкушая вечерние танцы, обжималки и робкие поцелуи. На вечер начальник лагеря пригласил вокально-инструментальный ансамбль из деревни Тайгинка, что в шести километрах. Они уже выступали здесь на открытии, каким-то чудом устроившись со всей своей аппаратурой и инструментами на маленькой деревянной трибуне. Лучше всего у них получалась песня «Аэропорт». Позже Стасик узнает, что ее автор — Александр Барыкин, а тогда думал, что ребята сочинили песню сами. Звучало очень неплохо.

На закрытии они снова играют «Аэропорт», потом что-то из раннего Юрия Лозы, что-то из группы «Кино», только набиравшей обороты в конце восьмидесятых, что-то на английском языке. Всем весело. Пацаны из первого отряда, самого старшего в лагере, не проявляют ни малейшего внимания к девчонкам. У них, четырнадцатилетних оболтусов, совсем другие забавы: бомбочки из воды, петарды, перекур в кустах и даже — о, боже! — принесенный из сельского магазина мужем воспитательницы портвейн. Четверо смельчаков пробуют это пойло и блюют в кустах.

Стасик ни в чем таком не участвует. Сидит на скамейке с двумя-тремя друзьями и слушает музыку. Вспоминает смешные и трогательные моменты. Он понимает, что приехал отдыхать в лагерь, скорее всего, в последний раз. Пионерская организация дышала на ладан, перестройка доедала последние запасы продовольствия, перспективы были туманны, да и возраст уже не позволял стоять на линейке с красным галстуком на шее.

Да, грустного и веселого в пионерской юности было много — вот бы все это собрать воедино и спрятать в сейфе до лучших времен. Есть фотографии, на которых Стасик неизменно стоит с краю, и даже отличного владения футбольным мячом, достаточного для того, чтобы сыграть в матчах на первенство среди лагерей северного побережья Озера, не хватало, чтобы вступить в элиту первого отряда. Стасик и не рвался, ему вполне хватало своей тесной компании. Пара-тройка человек, с которыми можно поговорить о том, что тебя волнует, и не говорить о том, что тебя не волнует. Что еще для счастья надо? Пожалуй, только хорошей подружки, но тут уж пока ничего не поделаешь. Девочка по имени Катя, которая ему нравилась, никогда не смотрела в его сторону. Курносая симпатяга с ямочками на щеках дружила с «элитой», хоть и не выказывала открытого пренебрежения к маргиналам. Да и сам Стасик не обратил бы на нее внимания, если бы не один забавный случай.

Раз в неделю, по четвергам, пионеров отводили в баню. «Баня» — это, конечно, громко сказано. Одноэтажный кирпичный сарайчик, прятавшийся в густых ветвях недалеко от круглой летней эстрады, служил и прачечной, и душевой для персонала, и даже мойкой для автомобилей. Но зато там, в единственном месте на весь лагерь, была горячая вода, так успокаивающая расшатанные подростковые нервы. Впускали мыться мальчиков и девочек, разумеется, по отдельности. Мальчики, как кавалеры, пропускали девочек вперед и коротали время на стадионе. Девчонки выходили из кирпичного бункера сырые, розовые и смешные, с полотенцами на головах и стыдливо маскируемыми пакетами с бельем.

В один из четвергов все прошло как обычно, девчонки искупались первыми и разошлись кто куда. Стасик стоял под струей теплой воды и думал о чем-то возвышенном. Он не заметил, что остался в душе совсем один. Остальные пацаны, вдоволь наигравшись мочалками и мылом, уже переодевались за дверью. Стасик решил поторопиться…

…и тут произошло что-то невероятное. Дверь открылась, впустив в сумрачное помещение душевой комнаты солнечный свет. На пороге стояла Катя и смотрела на него, голого, совершенно открыто и с хитренькой улыбкой. Стасик не просто опешил — он оцепенел, забыв, что нужно делать в подобных случаях. Он стоял к двери боком, приподняв одно колено и сокрыв, таким образом, причинное место, но ведь всё остальное-то оставалось открытым!

Те короткие секунды, что Катя смотрела на него, показались Стасику часом. Потом девочка улыбнулась, подмигнула и, ни слова не говоря, исчезла. Вослед ей раздался дружный мальчишеский хохот. Несомненно, это была идея пацанов — разыграть Гисыча…

Сидя на скамейке, глядя на догорающий прощальный пионерский костер, Стасик мысленно прогонял и прогонял именно этот эпизод. Волнующее переживание, ни с чем дотоле не сравнимое. Жаль, нельзя будет испытать это снова… конечно, речь идет именно об ощущениях, а не о том, чтобы оказаться в чем мать родила перед посторонним человеком.

Но вскоре вновь происходит что-то странное. Вечер прощального костра — волшебный вечер.

Курносая Катя стоит перед ним. В шортиках и синей блузке. Игриво улыбается, совсем как в тогда в душе.

— Привет. Чего сидишь?

Он краснеет, но возле костра это незаметно, потому что лица у всех оранжевые и кажутся перепуганными.

— Сижу, слушаю, как они играют.

— Плохо они играют! — смеется Катя. — У меня уже в ушах звенит. Пойдем отсюда.

И она подмигивает. Стасик испытывает дежа вю. Точно так же она подмигнула после внимательного осмотра в «чистый четверг». Хитрая лиса.

— Пойдем, пойдем, не сиди тут как сыч.

Она тянет его за руку и поднимает со скамейки. Ансамбль из Тайгинки играет одну из его любимых вещей — «Я хочу быть с тобой» группы «Наутилус Помпилиус». Он вздыхает, но все же позволяет себя увести.

Пляж находится далеко от лагеря. До него нужно топать по широкой песчаной тропе вдоль берега. Стасик поначалу старается держаться подальше от девочки, но Катя не оставляет ему ни малейшей возможности увильнуть — берет за руку и уверенно ведет вперед. Он думает, что сердце его остановится. Они вдвоем здесь, когда уже почти стемнело, луна выглядывает из-за леса и плещется за зарослями камыша Озеро. Особой пикантности и остроты добавляет то обстоятельство, что в этот час им нельзя здесь находиться. Но что им теперь нарушения, когда завтра «Икарусы» увезут их домой в Челябинск, а через неделю вообще придется садиться за парты! Сейчас им не страшно.

Тропа упирается в сетчатые ворота, за которыми начинается песчаная береговая линия. Ворота, разумеется, закрыты. Стасик с надеждой поворачивается назад, но Катя и тут на высоте. Если уж она с легкостью вошла в мужскую раздевалку и душевую кабину, то ей ничего не стоит придумать, как преодолеть ворота.

Они бегут дальше. Ворота позади. У Стасика немного ноет ладонь от неудачного приземления на землю, а Кате хоть бы хны — она бежит впереди.

— Не отставай, футболист! — кричит девочка. Стасик старается, но на ногах у него будто не легкие кроссовки, привезенные матерью из Москвы, а тяжелые охотничьи сапоги. — Давай, давай, догоняй!

Перед ними расстилается пляж пионерского лагеря. Две линии понтонов, между которыми подвешены деревянные ванны бассейнов. Звезды одна за другой зажигаются на темнеющем небосводе. Стасик ловит себя на мысли, что никогда еще не бывал в этом месте так поздно, и приходит в неописуемый восторг.

— Правда, здорово? — шепчет Катя. Она стоит рядом и смотрит на Озеро. Вода сегодня спокойная, ветра почти нет, луна отражается в неровном зеркале воды.

— Да, — выдыхает Стасик. Кроме чистого озерного воздуха он чувствует и запах духов. Совершенно чумовой запах. Катя поворачивается к нему.

— Ты на меня не сердишься? — спрашивает она.

— За что?

— За душ. Прости, как-то случайно получилось.

— Случайно? Ты стояла почти минуту.

— Ну да. — Она хихикает и делает то, от чего у Стасика застывают легкие. Она кладет ему руки на плечи и притягивает к себе. Носы их соприкасаются. — Я должна вернуть долг, чтобы все было по-честному.

Стасик почти лишен дара речи, но на пару слов его хватает:

— Как это?

— А вот так.

Катя целует его в губы — неумело, но нежно. Задерживается на мгновение, а потом отходит на два шага назад. Стасик с ужасом ожидает, что произойдет дальше, пытается убедить себя, что смотреть нельзя, что нужно отвернуться, если считаешь себя воспитанным и порядочным мальчиком, но не находит сил.

Катя снимает блузку через голову, бросает ее на песок. Лифчика нет. Стасик видит две темные точки сосков. У Кати маленькая грудь, в темноте почти не видно ее рельефов. Но это не важно. Она открыта.

Стасик задерживает дыхание, отчаянно надеясь, что на этом все и закончится, но плутовка опускает руки, берется за шорты и не спеша спускает их к коленям, смешно шевеля бедрами. Стасик видит тонкие белые трусики.

— Катя, я…

— Молчи.

Шорты летят к блузке. Теперь девочка в одних трусиках, и очень трудно разглядеть выражение ее лица. Кажется, она сама изрядно смущена, но хитренькая улыбка, которая всегда нравилась Стасу, не покидает губ.

— Кать… — выдыхает он, но не знает, что сказать.

— Молчи. Я же сказала, что все должно быть по-честному, а вот так, — она указывает на трусики, которые все еще на ней, — было бы нечестно.

Она замирает на несколько секунд, затем рывком стягивает белье. Одна коленка взмывает вверх и опускается, потом вторая. Трусики летят к остальной одежде.

Она обнажена полностью. Стасик не знает куда смотреть — на лицо, грудь или на темный треугольник под пупком. Невозможно смотреть на все сразу, но впечатления все равно неописуемые.

— Вот теперь все честно, — улыбается Катя (Стасик слышит, как дрожит ее голос), но тут же спохватывается: — А, нет! Вот так…

Она поворачивается к нему спиной. Две маленькие ягодицы в темноте сливаются со спиной.

— Ничья, один-один, — говорит Катя и, обхватив руками плечи, снова поворачивается лицом. — Мне холодно.

Он делает вид, что не понимает.

— Обними меня

Стасик делает шаг вперед. Посмотрев поверх плеча девочки, он видит вдали на воде что-то большое и темное. С небольшим опозданием понимает, что это Остров. Днем он почти не обращал на него внимания, а сейчас видит будто впервые и вздрагивает. Во тьме Остров красив и мрачен. Он даже как будто стал немного ближе и крупнее, но это, разумеется, лишь иллюзия.

Стасик обнимает Катю, робко кладет руки на спину — на поясницу и между лопатками. Девчонка действительно дрожит, а потому весьма охотно прижимается к своему кавалеру. Луна улыбается в небе, чайки начинают насмешливо вопить. «Чайки кричат ночью?!» — с удивлением думает четырнадцатилетний мальчик, обнимая обнаженную четырнадцатилетнюю девочку…

 

3

…и это была его последняя мысль. Стас проснулся от грубого толчка в бок. Проснулся быстро и без малейших переходов, будто от ведра холодной воды.

— Хватит дрыхнуть, — буркнула Олеся, — народ уже давно чай хлещет.

Стасик протер глаза, приподнялся на локте. Сквозь ткань палатки внутрь проникал яркий солнечный свет. Реальность вторгалась в душу, разрывая туман сладких сновидений в клочки. Минуту спустя он понял, что сон оборвался в самый важный момент. Опять он не смог вспомнить, что происходило дальше. Словно черный занавес опустился на сцену прямо посреди спектакля, извещая о чем-то ужасном, случившемся за кулисами. Девочка Катя действительно схватила его за руку и утащила вечером со стадиона на пляж, поцеловала, разделась… все это действительно было, но что дальше? Стас помнил лишь окончание: молодые люди, оба одетые, стояли на краю понтона, смотрели на черную воду и Остров. И, разумеется, молчали, потому что даже в обычной жизни испытывали трудности в общении с противоположным полом, а уж в экстремальной ситуации и вовсе теряли дар речи.

То был самый счастливый вечер в жизни юного Станислава Гисыча. И самый таинственный, будто Стасик был пьян тогда, а наутро не мог ничего вспомнить. Чтобы хоть ненадолго вернуть сладостные ощущения, когда казалось, что перед тобой лежат не только десятки квадратных километров воды, но и целая Вселенная, он готов был на многое. Не на все, но на многое.

— Просыпайся, просыпайся. — Олеся стояла на коленях у входа в палатку. Стасик услышал негромкие разговоры туристов.

— Который час?

— Девять.

— Блин, почему хотя бы здесь я не могу выспаться!

— А какой смысл тащиться на природу, если валяться в палатке? Лежал бы дома.

И Олеся вылезла наружу.

Черт ее дери… никогда раньше Стасик не питал к ней такой неприязни — да что там, настоящей ненависти! — как в эти самые минуты. Ведь от момента пробуждения зависел настрой всего дня. Почему она всегда делает это вот так?

Стасик нехотя выполз из палатки и попытался насладиться утром в полной мере. Совершил легкую пробежку по берегу, сделал несколько простых, но бодрящих упражнений, втянул легкими утренний озерный воздух. К моменту его возвращения женщины приготовили бутерброды и заварили ароматный чай. Вениамин Карев поел раньше всех и потом возился в сторонке с удочкой и снастями. Судя по озадаченному виду, с рыбалкой он был знаком лишь по рассказам счастливых коллег. Его супруга Татьяна листала дамский журнал, попивая чай из пластмассовой кружки. Матвей с Кирой бродили по лесу.

У костра сидели только Наталья и Олеся. Они не разговаривали друг с другом.

— Какие планы на сегодня? — спросил Стасик у Наташи. Та пожала плечами. На коленях у журналистки лежал раскрытый ноутбук.

— Пока не села батарея, нужно закончить одну заметку. У тебя есть предложения?

— Скорее, замечание.

— Озвучь.

Стасик с опаской поглядел на жену. Олеся сосредоточенно чистила ногти пилкой.

— Хочу отойти на пару часов, — сказал Стас как можно небрежнее. — Не рассчитывайте на меня.

Наташа ответила тем же безучастным движением плеч, но Олеся встрепенулась.

— Куда?

— По делу.

— Какие дела в этой глухомани?

Стасик покраснел.

— Хочу поискать свой пионерский лагерь. Давно собирался это сделать, и вот выпал случай. Почему бы нет?

Олеся промолчала. Ей мешало присутствие Наташи. Между двумя женщинами установилась негласная конкуренция. Олеся верила, что обладает эксклюзивными правами на тщедушное тело и нежную душу Стасика Гисыча, но она не могла не понимать, что Наташа Ростовцева, с которой Стас учился в университете и уже много лет работал бок о бок в одном издании, совсем не посторонний ему человек. Разум твердил, что не стоит мешать их дружбе, но сердце бунтовало: это мой мужик, мой, мой — со всеми его глупостями!

Устрой она сейчас истерику, рыжая бестия получила бы дополнительные очки.

— Ладно, — сказала Олеся, — только телефон не отключай.

— Я его никогда не отключаю.

Стасик для приличия еще посидел немного возле угасающего костра. Выпил чаю, съел бутерброд. Но возбуждение все время нарастало.

Он не стал задерживаться.

 

4

Костя Арефьев торчал у крыльца местного магазина и задумчиво чесал затылок, ощущая себя Иванушкой-дурачком, очутившимся в диком лесу перед избушкой на курьих ножках. Тупил сказочно.

Магазин стоял у железной дороги, со стороны дикого леса и фасадом к насыпи. Он представлял собой аккуратный, отделанный зеленым металлосайдингом одноэтажный домик с треугольной крышей и тремя зарешеченными окошками. К среднему окошку, над которым висела табличка с надписью «Продукты», вела каменная лесенка. Дом стоял на склоне. Слева от магазина высилось какое-то странное деревянное сооружение, напоминающее смотровую вышку старых русских крепостей с крытой площадкой наверху. Ниже по склону за невысоким бежевым забором прятался двухэтажный частный дом, очень симпатичный и вполне современный, уместный где-нибудь в элитном коттеджном поселке, нежели в диком лесу у Озера.

И ни единой живой души вокруг.

Костя обернулся. За спиной в полусотне метров проходила железнодорожная колея, за ней под горой дремала деревня. Кажется, Стасик что-то говорил о ней, но Костя не запомнил. Он вообще мало что запомнил со вчерашнего дня — лишь отдельные фразы, предложения, интонации, пламя костра и темноту. Нет, он, разумеется, не нажрался до беспамятства, но ощущений радости от пребывания на природе не сохранил. Кроме того, сейчас ему требовалось лекарство. Влезать в палатку Каревых за вином он не осмелился, попросить напрямую тоже. Единственный путь к здоровью и хорошему настроению лежал через прилавок этого загадочного сельпо, но в девять утра здесь жизни, очевидно, еще нет, либо она только зарождается.

— Долго ли, коротко ли, но пришел Иван к справедливому итогу своего существования, — пробормотал Костя. С похмелья он начинал хохмить даже в отсутствие слушателей. Где-то позади, в деревне, залаяла собака. — Живые существа здесь все-таки водятся. Только нам с них хоть бы шерсти клок.

Он сделал несколько шагов влево, оглядел деревянную вышку. Доски местами отваливались, лестница, ведущая на верхнюю площадку, потеряла несколько ступенек, и Костя подумал, что не решился бы подниматься по ней наверх. Предназначение вышки так и осталось для него загадкой — с такой высоты можно было обозреть разве что папоротник и ягодные поляны.

— Эй! — крикнул Костя. Голос не отозвался эхом, пропал среди деревьев. Лишь какая-то птица вспорхнула с куста и с недовольным воплем умчалась ввысь. — И вам доброе утро, ласточка моя!!!

Озадаченный Костя вернулся к магазину и остановился напротив вывески «Продукты». Почесал щетину. Если сегодня до обеда не удастся уронить внутрь хоть капельку лекарства — пива, коктейля или любого другого спиртосодержащего вещества — он, пожалуй, обойдется без него и до вечера, но перспектива сидеть в лесу и ничего не делать его пугала. Ну, искупается разок, съест шашлык, а дальше? Вот если бы раздобыть еще женщину, так нет ее здесь. Наташка, конечно, классная, и с ней бы он с удовольствием потоптал матрац, но она никому в редакции так и не дала за все прошедшие годы. Парни из коммерческого отдела рассказывали, что пару раз на корпоративах она была, что называется, на грани, но в какой-то момент врубала такие тормоза, что претенденту на тело ничего не оставалось, как ретироваться и потом целую неделю отводить глаза. В Наташке Ростовцевой удивительным образом сочетались легкость и недоступность, склонность к невинному флирту и жесткость в пресечении нежелательных контактов. Смотришь на нее и думаешь: она ведь совсем не прочь, улыбается тебе вполне приветливо и как будто намекает на что-то, но стоит тебе пересечь невидимую черту, как перед тобой оказывается кусок холодного рыжего металла, к которому язык пристывает намертво. Так что Костя зарекся даже пробовать зажигать с Наташкой. Пусть она ждет своего единственного, если его еще нет. Кстати, интересно, есть у нее кто-нибудь? Ребята говорили, что периодически кто-то бывает, но утверждали также и то, что не очень-то она везучая. И ведь действительно: по телефону часами не мурлычет, домой не бежит сломя голову, а если и бежит, то к племяннице. Совсем она уже с этой девчонкой запустила свою личную жизнь, того и гляди останется у разбитого корыта.

Костя усмехнулся: а ты-то сам окружен теплом и заботой? Когда в последний раз разговаривал с хорошей женщиной о чем-либо, не касающемся траха? Жизнь у водилы всеми четырьмя колесами провалилась в глубокую колею: работа, зарплата, бухло, девки, работа, бухло, зарплата. А мама недавно выловила на макушке седину…

— Бог в помощь, — раздался за спиной мужской голос.

Костя едва не подпрыгнул. Поспешно обернулся. Перед ним стояли двое. Один постарше, тянул лет на пятьдесят, с такой же богатой щетиной, как у Кости. Второй помоложе, но тоже уже не мальчик, мордастый, холеный. По виду смахивали на аборигенов — оба в спортивных штанах, не очень свежих футболках и в домашних мокасинах. Тот, что помоложе, держал под мышкой сумку.

«Сегодня же выходной, — вспомнил Костя. — Конечно, все местные отсыпаются. А эти вышли за догоном. Родственные души».

— Здрасьте, — сказал он, вынимая руки из карманов. — Божья помощь мне бы сейчас не помешала.

Пухлый усмехнулся.

— Она многим нужна по утрам в субботу. Особенно туристам.

Костя только развел руками.

— Вы ведь отдыхаете здесь на берегу? — продолжал допрос молодой. Его приятель разглядывал Костю обстоятельно, вдумчиво, делая в уме какие-то выводы.

— Ну да, тут… на берегу…

— Понятно.

Они немного помолчали. Костя насторожился.

— Что-то не так? — спросил он с вызовом.

Молодой шагнул вперед, протянул руку, представился:

— Никита, староста.

— Шериф местный, — пояснил второй, тоже протянувший руку для рукопожатия. Ладонь его была грубой и крепкой. — А я Николай, Дровосек.

— Помощник шерифа?

Николай усмехнулся:

— Шутник. Это хорошо.

— Так что, — напомнил Костя свой вопрос, — мы как-то неправильно здесь отдыхаем?

— Нет, все нормально. Пока все нормально. Но будьте осторожны, далеко не заплывайте, места здесь для купания не годятся. Был оборудованный пляж в здешнем пионерском лагере, но он сейчас запущен, а ближайший только на лодочной станции. — Никита улыбнулся. — Кстати, я там хозяин. Моторные лодки, катамараны, даже яхта есть прогулочная. Приезжайте хоть всей компанией. Сколько вас?

Костя напряг память, сосчитал в уме.

— Семь… нет, восемь. Да, точно восемь. А что это меняет?

— Ничего. Я спросил, чтобы знать. У нас тут не курорт, мягко говоря, и останавливаются на берегу редко. Вы первые за два года, поэтому ради вашей же безопасности я хочу быть в курсе. Долго здесь пробудете?

— Ну, не знаю. Может, дня три-четыре. А может, уже завтра наскучит. Что по мне, так я бы оттянулся как следует да уехал, но у нас еще женщины и дети, им тут как повидлом намазано.

Услышав о женщинах и детях, аборигены снова переглянулись, на этот раз с тревогой. Никита жестом пригласил гостя подойти к крыльцу магазина, а сам полез в сумочку. После недолгой возни извлек ключи и скрылся за углом. Пока он отсутствовал, Костя нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Чем ближе возможность пригубить, тем сильнее возбуждение. Может быть, ему стоит просто держаться подальше от мест, где можно пригубить? Здоровее будет.

Наконец, центральное окошко магазина отворилось. В проеме мелькнуло лицо Никиты.

— Что вы хотели? — спросил он. Увидев замешательство, пояснил: — Местная продавщица Алена заболела, так что я вместо нее.

— Заболела… ладно, налейте мне Чайковского с Вишневским по этому случаю…

Никита вопросительно вскинул брови.

— Это я пошутил, ребята, не чаю же с вишневым вареньем я пришел просить в субботу утром. Шкалик водочки и две полторашки пива, плиз.

Староста скрылся в глубине магазина.

 

5

Чувства, аналогичные тем, что одолевали и Костю, и сказочного Иванушку-дурачка, и некоего гипотетического барана, хозяева которого перекрасили ворота, испытывал и Стасик, остановившийся перед забором бывшего пионерского лагеря. Ему хватило нескольких минут, чтобы понять, что лагерь действительно бывший. Ни звука не доносись из-за глухого зеленого забора из профнастила — ни лая собак, ни визга бензопилы, ни приглушенных голосов. Слева от ворот на небольшом постаменте стояла ржавая красная звезда. Стасик прекрасно ее помнил еще подростком. Ее было видно издали, еще при подъезде к лагерю. Он вспомнил, как сидел в желтом вонючем «Икарусе», дожидаясь полной посадки отряда, и смотрел в окно на эту звезду. Тогда она служила безмолвным стражем счастливого пионерского детства… а что стережет теперь?

Стасик огляделся. Здесь стало тесно. Двадцать лет назад на площадке перед воротами свободно маневрировала колонна автобусов, а теперь едва ли развернется пара легковых автомобилей. Неужели лес может разрастаться? Или просто в детстве все кажется большим и широким. Стасик сделал несколько шагов вдоль забора и вскоре понял, в чем дело. Хозяин объекта хапнул лишние гектары, отсюда и теснота.

Он вздохнул, почесал затылок (точь-в-точь, как это сделал примерно в те же минуты Костя возле магазина), вернулся к воротам. Заметил справа от петель звонок. Стало быть, сюда можно войти, достаточно лишь нажать кнопку. Еще правее к воротам были приклеены два файла с вложенными в них листами объявлений. Стасик подошел ближе.

Никакой полезной для него информации тексты не содержали: «Посторонним вход запрещен» и «Дрова, уголь, жидкости для розжига — оптом. Любые партии. Телефон…».

Жидкость для розжига в этой глуши? Стасик не заметил на побережье скопления туристов, способных закупать топливо оптовыми партиями — ни брошенных мангалов, ни камней, сложенных в костровища, ни даже мелкого мусора вроде фантиков и смятых сигаретных пачек. Похоже, туристы не жалуют этот берег. Сам Стасик предложил друзьям вариант с этим Озером лишь по одной причине: он хотел найти пионерский лагерь, прогуляться по стадиону, пройти по песчаному берегу к понтонам и там постоять, глядя на воду. Ему хотелось убедиться, что вечер на берегу с девочкой Катей не приснился, что он имел какое-то значение.

Дурь. Слюнявая сентиментальная дурь, характерная для изнеженных мальчиков за тридцать. Что может значить тот вечер? Момент взросления? Едва ли. Стасик взрослел очень медленно. Когда у некоторых его ровесников рушился второй брак, Гисыч только-только вступил в первый, а к детям даже еще и не приценивался. Двадцатипятилетняя Олеся, с которой он познакомился на фотосессии в ее собственном агентстве и после десятка романтических встреч женился, пока не заводила разговоров о потомстве, сосредоточившись на карьере в рекламном бизнесе. Так что ни о каком взрослении речь не идет, потому что и через годы после последней смены в пионерском лагере в августе 1989-го он остался тем же мечтательным недотепой. Что же тогда случилось, почему он сейчас стоит и смотрит на этот глухой зеленый забор и ищет способ проникнуть внутрь?

Он посмотрел влево, куда уходила грунтовая дорога, по которой они приехали сюда накануне. Если пройти вдоль забора, можно дойти до самой высокой точки и перелезть поверху. Можно, конечно, подплыть и по воде… кстати, замечательная мысль! И как он раньше не догадался! У Карева, кажется, есть резиновая лодка, можно ее позаимствовать и аккуратненько подгрести к понтонам, если они еще существуют.

А почему, кстати, просто не подойти к воротам и не нажать кнопку звонка?

Стасик ухмыльнулся. Нет, ребята-демократы, на это он не пойдет. Кто выйдет на звонок? Цивилизованная охрана? Или бородатый бандит с тесаком? И, кстати, что он объяснит охране? «Извините, я турист, отдыхал здесь еще в перестройку, вот хотел пройтись по местам своей туманной юности. Не переживайте, я только до пляжа и обратно». Надо не забыть состроить трогательную большеглазую морду Кота В Сапогах, приятеля Шрека. Вот будет хохма.

Нет, звонить он не станет.

Он стал вскарабкиваться на холм. Из-за забора по-прежнему ничего не было видно. Через несколько минут Стасик дошел до самой высокой точки. По другую сторону показалась крыша одноэтажного корпуса.

— Ага, — прошептал Стасик. Сердце его отчаянно забилось. Он увидел крышу здания, в котором провел свое последнее пионерское лето. — Привет, красавец.

Отплевываясь от паутины и отмахиваясь от комаров, он приблизился к забору. Два металлических листа расходились внизу. Стасик просунул руку в проем. Голова пролезет, значит, пролезет и все остальное. Он потянул край листа на себя. Проем увеличился. Потянул еще. Оглядел результаты своего вредительства и остался доволен. Шумно выдохнул, пытаясь унять сердцебиение.

 

6

Через несколько секунд он был уже на другой стороне. Обошлось без потерь, если не считать затяжки на джинсах и ссадины на предплечье. Не очень высокая плата за возвращение к истокам.

То, что он увидел, заставило сердце биться в совершенно невыносимом темпе. Он даже присел ненадолго, чтобы успокоиться.

Он находился напротив корпуса одного из старших отрядов, одноэтажного приземистого здания с плоской крышей. На окнах стояли решетки с толстыми прутьями. Стасик вспомнил, как в эти окна к ним в палату после отбоя забирались деревенские пацаны, диковатые и непредсказуемые. Стасик сделал несколько шагов к зданию, осторожно выглянул из-за угла. Асфальтированная дорожка вела вниз, мимо еще двух таких же корпусов, стоявших ниже по склону, к летней эстраде. На месте последней осталась лишь круглая бетонная лепешка десяти метров в диаметре. В лагере насчитывалось всего семь отрядов, и все они без труда умещались на этой небольшой площадке, рассаживаясь по кругу на скамейках. Без деревянных бортов и скамеек площадка выглядела сиротливо и убого, словно элемент пораженной ядерным взрывом территории.

«Зона!» — подумал Стасик. В голову проникла и там осталась стойкая ассоциация с мертвой и опасной территорией, описанной братьями Стругацкими и позже — многочисленными последователями в литературном сериале, созданном по компьютерной игре. Он теперь — сталкер, а перед ним дремала Зона, притворяющаяся безобидным островком бесхозяйственности. Интересно, какие аномалии поджидают его впереди? И есть ли тут пресловутый Исполнитель Желаний?

Стасик начал осторожно спускаться вниз по тротуару. Картина открывалась не очень радостная.

С двумя другими одноэтажными корпусами произошли те же метаморфозы: решетки на окнах, наглухо закрытые двери, разрушенные ступени крыльца. От умывальника, возле которого в то последнее утро августа 1989 года живописно приземлился четырнадцатилетний Гисыч, остались лишь металлические стойки и бетонный фундамент. Одноэтажный бункер бани, где состоялась трогательная встреча с Катей, находился на своем прежнем месте, но окна были забиты фанерой.

От останков летней эстрады вправо к центральным воротам лагеря вела главная аллея, широкая и асфальтированная. По правую сторону от аллеи высились два двухэтажных кирпичных корпуса, в которых когда-то отдыхали младшие отряды, по левую сторону аллею подпирала площадка для утренних линеек. Трибуна отсутствовала, как и флагшток, но плитки по прямоугольному периметру сохранились, хотя и изрядно поросли травой. Но главное — сохранились портреты пионеров-героев! Старательно прорисованные на листах фанеры, погрустневшие от времени и забвения, они по-прежнему охраняли заброшенное ристалище несовершеннолетних адептов коммунизма. Стасик раскрыл рот. Юность снова лизнула его в щеку, но в отличие от вчерашнего дня, когда он всего лишь проезжал мимо ворот, она решила принять его в объятия и не выпускать, пока он не задохнется.

Правда, объятия были холодны и неприветливы.

«Что произошло? — спрашивал себя Стас, вертя головой. — Его кому-то продали, а новые хозяева махнули рукой? Ведь здесь роскошное место для пансионата или дома отдыха! Почему здесь все так заброшено?».

Ощущение потерянности усугубляла и полнейшая тишина. Молчали даже птицы. Воздух стоял неподвижно. Слышно было, как жужжат мухи.

— Точно Зона, — на выдохе произнес Стасик. Он повернулся спиной к эстраде и лицом к стадиону. За стадионом начиналась песчаная береговая линия с широкой тропой, ведущей к дальнему пляжу. Не стоит терять время. Если уж Стасик очутился здесь, не вляпался в аномалию и не встретил зомби, нужно использовать везение на все сто процентов. Хотя он и представлял, что его ждет на пляже.

Ничего.

«Вот так и выглядит твое прошлое, в котором ищешь вдохновения. Прошлого нет, ты уехал и оставил за спиной мерзость запустения. Не было никакой курносой Кати, не было ее обнаженной фигуры, освещенной луной, не было поцелуя…».

Стасик смахнул со лба пот, вытер ладонь о футболку. Для утренних часов температура слишком высокая. К полудню будет пекло.

Надо идти к пляжу. Для очистки совести.

Он успел сделать всего несколько шагов к стадиону. Потом резко остановился. За спиной раздался неприятный металлический скрежет.

Звук открываемых ворот.

 

7

Костя не спешил обратно в кемпинг. Чего он там не видел? Рыжая к себе не подпустит, даже поболтать рядом не присядет, все возится со своим компьютером. Скорей бы уже у нее батарея села, ей-богу. Супруги Каревы себе на уме, как и их странный сынок. Вот Олеська Гисыч вполне ничего себе моделька, но это будет совсем уж несусветной пошлостью — кадрить ее под носом у супруга, тем более что Стасик парень добрый и беззащитный, его всякий обидеть может.

Костя отошел от магазина, присел на рельс. Хутор безмолвствовал. Видать, здешний люд днем спит, а ночью промышляет по окрестным лесам в поисках свежего туриста. Он открыл шкалик водки, отломил кусок несвежего батона (других в лавке у Никиты не нашлось, да и этот оказался предпоследним; к полудню староста обещал пополнить запасы продовольствия, снарядив машину в санаторий Дальняя Дача, что в двенадцати километрах отсюда). День обещал быть жарким. Если и связываться с алкоголем, то лучше сейчас, чтобы к вечеру снова быть в форме.

— Ну, будем здоровы, — молвил Костя и запрокинул голову. Жидкость царапнула горло, провалилась внутрь, опалив внутренности. Желудок взбунтовался. Костя уже решил, что пожадничал, и приготовился вытряхнуть на промасленные шпалы вчерашний ужин. Но обошлось. Он крякнул. Фыркнул. Занюхал батоном.

— Доброе утро, страна.

Похорошело. Жизнь налаживается помаленьку, как говорилось у одного писателя, страдавшего трагическим алкоголизмом. Повеселевший Костя стал с любопытством разглядывать деревню.

 

8

Через открытые кем-то ворота на территорию лагеря вкатился черный джип. Стасик точно помнил, что автотранспорт внутрь никогда не пропускали — главная аллея была слишком узка. Но, похоже, за двадцать лет многое изменилось.

Стасик раздумывал недолго. Перспектива быть пойманным с поличным при нарушении границ частного владения его не вдохновляла. Он метнулся к бане, спрятался за углом.

Большой джип медленно катился вниз по аллее. Тонированные стекла скрывали находящихся в нем людей. Ворота, пропустившие внутрь стальное чудище, медленно закрылись, и снова Стасик не увидел, кто ими руководил. Очевидно, они управлялись дистанционно. Значит, охраны на воротах действительно нет.

Джип ехал недолго. Он остановился возле одного из двухэтажных корпусов, как раз напротив пионерского плаца. Стасик перевел дыхание. Секунду назад он лихорадочно искал варианты бегства на случай, если автомобиль продолжит движение до самого конца аллеи, но необходимость искать варианты пока отпала.

Передние дверцы машины распахнулись. Со стороны пассажира вышел высокий и довольно крепкий мужчина средних лет в белой рубашке и солнечных очках. С водительского — столь же крупный лысый мужчина в безрукавке. В руке он держал какой-то небольшой темный предмет со свисающими ремнями. Стасику предмет показался знакомым, но жара и бушующий в крови адреналин мешали быстро соображать.

Мужчины огляделись, посмотрели на окна корпуса, наверно, обменялись впечатлениями о погоде. Разговор продолжался недолго. Потом лысый открыл заднюю дверцу.

То, что произошло дальше, Стасика не просто насторожило и удивило. Это его напугало.

Лысый вывел из джипа молодую женщину. Верхние пуговицы ее голубой блузки были расстегнуты, и Стасик мельком увидел белокожее декольте и часть груди без бюстгальтера. Женщина не могла поправить свой туалет, потому что за руку ее держал не очень-то учтивый кавалер. Зато Стасик услышал ее голос.

Она крикнула, судя по экспрессии и характерному набору звуков, что-то вроде «отвали!». Лысый не внял ее просьбам и продолжал подталкивать к крыльцу здания. В какой-то момент сопротивление ее усилилось, и мужчина ослабил хватку. Женщина опустила руки, остановилась возле скамейки. Второй мужчина молча наблюдал за ней, стоя у открытой дверцы машины. Потом медленно подошел и остановился рядом с дамой. Несколько секунд они стояли лицом к лицу и не двигались. Девушка сверлила парня глазами, а он, кажется, усмехался. Они были похожи на дуэлянтов. Потом девушка как-то странно дернула головой, и Стасик с секундным опозданием — лишь после того как мужчина влепил пленнице звонкую пощечину — понял, что она плюнула сопернику в лицо.

«Развод по-итальянски в джунглях Южного Урала, — подумал Стас. — Пора делать ноги».

Он не мог решить, стоит ли досматривать окончание мелодрамы, но на всякий случай укрылся за углом бани. Прильнул спиной к прохладной кирпичной стене. Сердце продолжало бешено колотиться.

Действительно, нужно уходить. Более того, разумно было бы вообще в ближайшие дни держаться подальше от бывшего пионерского лагеря. Стасик не мог точно сформулировать причины своих страхов, но ему казалось, что так будет лучше.

Дело в том, что он узнал предмет с длинными ремнями в руках лысого типа. Это была кобура пистолета. Стасик узнал и человека, отвесившего женщине оплеуху. Открытие сие оказало на него гораздо более сильное впечатление.

С собственной женой разбирался Даниил Крупатин, известный в области девелопер, герой парочки совместных материалов Натальи Ростовцевой и Станислава Гисыча.

 

1

Даниил не сомневался, что ведет себя как мужчина, каким его всегда хотел видеть отец, царствие ему небесное. Носить это звание непросто, порой приходится делать вещи сомнительные с точки зрения морали, и не каждому индивиду с яйцами такое по плечу. Но Даниил справится. Он будет делать такие вещи, если того потребует обстановка. Если потребуется оскорблять женщину, он будет ее оскорблять. Если он поймет, что женщину следует ударить по лицу наотмашь, чтобы осознала всю степень своей деградации, сучка, видит бог, он это сделает.

Собственно, он и сделал.

Действие возымело временный эффект. По крайней мере, Полина заткнулась. Ладонь Даниила еще пылала от соприкосновения с нежной кожей щеки, в груди еще пульсировала ярость, а женщина погасла, как свечка на именинном торте. Села на скамейку и уставилась в пустоту.

Даниил молчал тоже. Нервно сжимал и разжимал кулаки. Личный телохранитель не мешал, стоял в стороне возле урны и курил.

Молчание затягивалось.

Что его больше всего бесило в Полине, так это ее внезапный ступор. Который, впрочем, повторялся с такой предсказуемой регулярностью, что давно потерял право называться внезапным. Когда у Полины заканчивались слова, пропадало желание спорить и отстаивать свою правоту — да что там, когда у нее вообще пропадало всякое желание разговаривать со своим мужем — она надевала на лицо маску тупого упрямства и не снимала ее до тех пор, пока Даниил не уползал с поля боя, поджав хвост. Миллионы раз он ловил себя на мысли, что ему хочется погрузить в центр этой ослиной физиономии свой точеный кулак, но каким-то чудом удерживался.

В этот раз не сумел…

…но ничего не произошло. Полина снова окаменела, нарисовала на лице «я ничего не хочу слышать и ничего не хочу знать» и уселась на лавочке. Даниил понимал, что она может сидеть так до второго пришествия.

— Ушла в несознанку, — произнес он, закуривая. Полина отвернулась. Ее блузка оставалась расстегнутой. — Прикройся!

Полина хмыкнула и стала медленно, словно только что проснулась, застегивать пуговицы. Пауза становилась уже нелепой. Даниил отступил. Отошел к машине, посмотрел в небо, потом оглядел мертвые декорации пионерского лагеря.

На кой ему сдалась эта нервотрепка?

 

2

Отец возлагал на парня большие надежды. Воспитывал от заката до рассвета, вкладывая всего себя. Учил кататься на велосипеде, наказывал дворовых хулиганов, незаслуженно обидевших сына (если твоего ребенка кто-то обижает, будь уверен — обижают незаслуженно). Учил играть в футбол и драться, отдал в хоккейную секцию. Хоккей Даниил поначалу не жаловал, считая перекатывание куска резины по льду деревянными палками бессмысленной тратой времени, но ради отца все же добился в этом виде спорта некоторых успехов и даже заслужил похвал за напор, с каким расшвыривал по площадке зазевавшихся соперников, не владеющих шайбой. Словом, папа не оставлял парня без внимания ни на минуту.

Дело в том, что Даниил рос без матери. Она умерла на операционном столе от неудачной попытки устранить последствия запущенной болезни, когда мальчику было всего пять лет. То есть уже с пяти лет Данилка видел и слышал перед собой только отца, небритого, хмурого и часто под основательным хмельком. Лишь его советы мальчик принимал к сведению, только его мнением дорожил. Кандидаток на роль матери не жаловал, ибо ни с кем скупую отцовскую любовь делить не хотел. Подражал папе, как герою боевика, сокрушающему пенопластовые препятствия, и твердо усвоил (практически впитал с потом и кровью) простую истину: настоящий мужчина не плачет, не жалуется, не может позволить себе быть слабым и никогда не уступает. С возрастом список мужских доблестей ширился: мужчина никогда не рефлексирует, если нужно бить — он бьет; мужчина зарабатывает деньги, чинит в доме электропроводку, но не прикасается к посуде и грязному белью; мужчина проводит время там, где ему нужно проводить, — в гараже, в офисе, на переговорах в сауне, у черта на рогах, — и не считает нужным испрашивать разрешения; мужчина оберегает покой и сон своей семьи, дубиной отгоняя даже случайных ухажеров, вздумавших косо посмотреть на супругу.

Со всем этим до своего 35-летия Даниил Крупатин вполне удачно справлялся, спотыкаясь и падая, но неизменно добиваясь своего. Но с последним пунктом случилась промашка жуткая.

Ухажеров и хахалей у Полины Крупатиной быть не могло. Он точно знал. Вернее, был уверен. Корпоративными вечеринками (а трудилась Полина коммерческим директором небольшой торговой фирмы) не злоупотребляла, траектория передвижений вне дома — работа, подруги, шопинг, мама, маникюр, — обговаривалась заранее. Даниил начинал терзать ее телефонными звонками, если она долго не выходила на связь. Тайн и секретов Полина не имела, потому что попросту не сумела бы их скрыть — глаза врать не умели. Какие тут хахали! Да, она могла быть упрямой, кусачей и вредной, но спокойствием мужа никогда серьезно не рисковала, предпочитая уступить.

Любил ли он ее? Даниил был уверен, что любил. И отец в свое время одобрил его выбор. Папа при первом же знакомстве с невесткой сразу сказал, отведя сына в сторонку: баба хорошая, хозяйственная, красивая, но требует пригляда. С красивыми всегда так: хорошо иметь ее при себе, но интерес к ней будут проявлять всегда и везде, где бы она ни появлялась. Даниил так и поступал: осыпал любовью, заботой и деньгами в количестве, достаточном для того, чтобы она не испытывала желания смотреть по сторонам. Он все делал правильно, разве нет?

Оказалось — нет.

Полина влюбилась. На каком-то жизненном вираже, в какой-то «слепой зоне» ее подстерег чертов программист. Очкастое чудо, которое можно переломить одним неловким движением локтя. Неизвестно, чего он ей наплел, чем таким необычным сумел выделиться, но она, кажется, серьезно запала. Даниил долго отказывался в это верить, предпочитая версию, что от душных и тесных семейных объятий у жены снесло крышу; подышит свежим воздухом и вернется. Но Полина возвращаться не желала. Она взбунтовалась.

В первый раз, когда Даниил застукал их переписку в интернете, дело закончилось долгой и нудной «выемкой души». Она пообещала разобраться в себе и прогнать очкарика. Даниил успокоился. Но через два месяца чудак вылез снова.

Полина так и не усвоила преподанного урока.

Сука.

 

3

Молчанию ее, казалось, не будет конца. Даниил покосился на телохранителя. Лысый отошел в сторонку.

Даниил остановился перед женщиной, заслонив панораму заброшенного лагеря.

— Любишь его?

Она медленно подняла глаза, будто просканировала мужа от ширинки до подбородка. Выше не поднималась.

— Что молчишь? Не можешь просто ответить на вопрос? Да или нет?

Ее губы дрогнули.

— Всего одно слово, милая. Это так сложно?

Она разомкнула губы. Даниил напрягся. Жилы пульсировали на висках. Он добивался этого слова долгие дни, но хотел ли услышать? Может, стоит все отыграть назад, вернуть в состояние, хотя бы внешне напоминающее их обычные семейные будни? Ведь если она сейчас ответит, все может рухнуть окончательно.

Он уже готов был перекрыть ее рот рукой, но не успел.

— Да…

Он шумно выдохнул. Внутри все взорвалось. Ужас, ненависть, ревность — весь этот сгусток разрушительной энергии ударил в грудь. Даниил понимал, что она совершила поступок. Признаться ему в том, что любишь другого? Ему — Крупатину?!

Он даже немного восхищался ею.

Но слабины давать нельзя. У него не должен дрогнуть ни один мускул на лице. В голосе — прежняя сталь, в глазах — готовность навести порядок. Он Мужчина, вашу мать, и не позволит так играть с собой!

Он почти справился. В глазах все же блестели предательские слезы.

— Ты?! Любишь?! Его?! Вот этого доходягу, который тяжелее клавиатуры ничего в руках не держал? — Он сделал паузу, взял в грудь побольше воздуха. — Что он может тебе дать? У него за душой ничего, интеллигент сраный!!!

Впервые Полина как-то обозначила свои эмоции. Она все же взглянула на него и с едва различимой, но весьма обидной, усмешкой заметила:

— Проблемы с интеллигентами?

— Что ты улыбаешься?! — взревел Даниил. — Я работал все эти годы с утра и до вечера, я старался для тебя… для нас… Купил даже это, — он обвел руками вокруг; лагерь ответил равнодушным молчанием. — Он смог бы такое сделать?!

Полина отвернулась.

— Что ты кривишься?!

— Тебе не понять.

— А ты попробуй объяснить!

Она покачала головой.

— Смешной ты. Во-первых, все это еще не твое.

— Будет моим! Я куплю все суды, выкуплю все закладные и построю здесь дворец!!! Я сделаю это, ты меня знаешь!

— Хорошо, пусть так. Купишь все и всех, в этом я нисколько не сомневаюсь. А дальше?

Даниил молчал. Он не понимал.

— Ты любил когда-нибудь?

Он нахмурился.

— А что это все, по-твоему? Не любовь?

— Нет.

— А что тогда любовь?!

— Ооо…

Полина явно нарывается на взбучку. Если она в своей жизни прочла больше книг, чем он товарных чеков и квитанций, если слушает Бетховена и смотрит европейское кино без перевода, то это не значит, что над ним можно насмехаться.

— Что ты хочешь сказать этим «ооо»?

— Ничего особенного. Боюсь, ты все-таки не поймешь. — Она поднялась со скамейки. Она больше не походила на затравленную и послушную жену. — Зачем ты меня сюда привез?

Даниил не ответил.

— Отвези меня обратно домой, Саша будет волноваться.

Он махнул рукой помощнику.

— Славик, принимай клиента.

Полина переводила взволнованный взгляд с одного на другого.

— Что значит «принимай клиента»?

— А то и значит. Посидишь тут в тишине и покое, подумаешь о вечном, пока я навожу порядок.

Полина ощерилась.

— Какой порядок?! Что ты придумал?

Славик уже приступил к выполнению поставленной задачи, развел руки в стороны и пошел прямо на Полину Крупатину, подгоняя ее к дверям корпуса.

— Даниил, мерзавец, не смей этого делать!! — кричала Полина, пытаясь обойти охранника. — Отвези меня домой к моему сыну!

— Саша не только твой сын! — рявкнул Даниил. — Это наш сын!!!

Он подумал немного и добавил, зная, что Полину это ударит еще сильнее:

— Мой сын!!! Я не дам сделать из него педика, он вырастет настоящим мужиком!!!

Полина взвыла. Славик небрежно подталкивал ее к зданию, не прилагая видимых усилий, ведь у нее все равно не было никаких шансов победить. Вокруг — глухой лес, общественный транспорт в этих краях ходит редко, и даже если она вырвется и убежит, то все равно не сумеет добраться до города раньше мужа. Да и денег у нее нет, потому что предусмотрительный супруг отнял все кредитные карточки. Полина в буквальном смысле осталась ни с чем, а теперь еще и осядет тут взаперти, в заброшенном пионерском лагере в обществе лишенного сантиментов гиппопотама.

Даниил наслаждался, наблюдая ее отчаяние, а когда из глаз Полины потоком брызнули слезы, не смог удержаться от победного смеха.

— Поплачь, поплачь, подумай о своем поведении. И молись за своего интеллигента. Поглядим, как сильно он тебя любит.

— Не смей!!!

Ее крик встряхнул мертвую тишину лагеря. Птицы ответили дружным гвалтом. Из открытого окна на втором этаже выглянула лохматая голова молодого человека. Даниил махнул ему рукой.

— Ты уже проснулся, Сереженька? Я за что тебе плачу, паршивец?

Парень в окне виновато осклабился.

— Я только в туалет отошел, Даниил Аркадьевич. Я сейчас бегу.

— Канализацию прочистил?

— Конечно, все работает!

— Давай тащи сюда свой тощий зад!

Полина больше не сопротивлялась, только плакала. Даниил уже не обращал на нее внимания. Одно из запланированных на сегодня важных дел он закончил успешно, теперь следовало обратиться к другим.

Когда Полина скрылась за дверьми корпуса, он вынул телефон.

Связь долго не устанавливалась. В этой дыре нет ни одной базовой станции, сигналы уходят по какой-то странной траектории, наверно, через ближайший хутор. Надо будет озаботиться этим вопросом.

— Алло! — закричал он, когда абонент прорвался. — Крупатин беспокоит, тут со связью трындец просто!.. Как наши дела?

Трубка забубнила монотонным голосом. Выслушивая отчет своего юриста, Даниил смотрел на окна здания. Он видел, как Полина в сопровождении двух мужчин поднимается по лестнице, утирая лицо тыльной стороной ладони. В какое-то мгновение у него екнуло сердце. Все же он провел с этой женщиной восемь лет, она родила ему сына. Что же с ней произошло? Где она оступилась?

Даниил отвернулся и поспешил выбросить глупую бабу из головы.

— Так, слушай меня, — сказал он в трубку. — Тебе завтра передадут координаты судей, которые будут этим заниматься. Предварительная договоренность с ними уже есть, тебе нужно будет лишь закончить, уладить формальности. С приставами все решено, в природоохранном тоже… Все, добивайте это дело, у меня пять вагонов стройматериалов висят в Кыштыме и инвесторы над душой… Да, через две недели максимум в лагере должно начаться строительство… Я здесь хозяин, понятно, я выкупил этот берег, и никаких ебуржцев здесь не будет! Я за что вам плачу?!.. Да, и кстати!..

Он сделал паузу, огляделся воровато, будто боялся быть услышанным.

— Помнишь, я говорил тебе об острове?.. Да-да, здесь в центре озера стоит, пара гектаров всего… Узнай, что можно сделать. На любых условиях — аренда, покупка… что там еще есть… плевать на Минприроды, там уже все порешали… узнай обязательно! Всё, теперь отбой!..

Он спустился по пригорку на плац, остановился в самом центре. Перед ним шеренгой выстроились фанерные пионеры-герои, готовые выполнить любой приказ… Профукали вы свое счастье, строители коммунизма, теперь здесь другие хозяева. Я хозяин!

Даниил вскинул руку в пионерском салюте и крикнул так, чтобы было слышно на другом берегу.

— Всегда готов!!!

 

4

Самый счастливый момент в процессе звукозаписи — когда ты слышишь слово «готово», произнесенное звукорежиссером, и вокруг сразу же воцаряется благоговейная тишина. Всякий раз, когда Дмитрий Кожемякин слышал это слово, тело его и разум наполнялись восторгом. Ему не терпелось приступить к обработке и сведению записанных инструментальных партий, чтобы поскорее услышать готовый продукт. Ведь когда минусовая фонограмма полностью сведена, остается лишь наложить вокал — то есть, начинается зона ответственности самого Дмитрия.

Но звукорежиссер, за несколько лет работы на этой студии пропустивший через свои нежные уши несколько десятков суперзвезд, отнюдь не спешил сделать все сразу. Очевидно, безвестный, но богатый чудак с Урала, испытывающий сильную финансовую интоксикацию, заслуживал в его глазах гораздо меньшего пиетета, чем, допустим, Олег Газманов или Майкл Болтон.

— Кофе-брейк, ребята, — с улыбкой говорил звукарь и, отключив все, что могло издавать звук, спрыгивал с кожаного кресла на колесиках и исчезал в неизвестном направлении. Дмитрий не мог обвинить его в нелюбезности, отнюдь, но постоянные отлучки на кофе и сигареты раздражали все больше. Если бы кто-то из подчиненных Кожемякина в Кыштыме позволял себе столь частые брейки, он сначала лишился бы премии, а потом и ноздрей.

Дима удивленно смотрел на куратора проекта, пытаясь найти в глазах понимание и сочувствие, но Владимир лишь с дурацкой улыбкой разводил руками:

— Важный перец, что делать.

И Дмитрий кивал понимающе, хотя понимать отказывался. Все тут у них как-то неправильно устроено.

Взять хотя бы самого Владимира. При первой встрече он представился продюсером, хотя продюсером на этом проекте в исконном смысле термина являлся как раз постоянно бегающий в курилку звукорежиссер; именно он «ставил» звук, определял звучание каждого инструмента, порядок песен, контролировал тысячи других технических и творческих вопросов. А Владимир — всего лишь мутный администратор в дорогом костюме. Дмитрий мысленно называл его «директором».

Кроме того, в студии никто никуда не торопился, технический персонал передвигался сонно, словно в замедленной съемке, музыканты вообще будто засыпали, лениво перебирая струнами и растягивая каждую сессию как резиновый эспандер, хотя все прекрасно понимали, что Кожемякин оплачивает каждый час по очень серьезной цене. Это, конечно, одна из лучших студий Москвы, на которой записывался, помимо упомянутых Болтона и Газманова, весь столичный эстрадный колхоз, но, елки-палки, в прайс-листе компании черным по белому написано, что они рассматривают каждого клиента как уникального артиста, способного изрядно наследить в русской музыкальной культуре.

Безобразие.

Впрочем, работа, кажется, продвигается и уже близка к завершению. Осталось дописать несколько инструментальных партий, наложить вокал на два трека и готовить материал к релизу. Денег, конечно, потребуется значительное количество, говорил директор Владимир, но шоу-бизнес — дорогая игрушка; материал у вас хороший, перспективный, при должном уровне финансирования способный таки оставить след в этой самой fuckin» музыкальной культуре…

По большому счету, Дмитрий Кожемякин ему не верил. У него было достаточно времени, чтобы научиться распознавать откровенную лесть и дельные речи. Владимир всего лишь отрабатывает гонорар, это естественно для его образа жизни и рода занятий. Даже последнему идиоту, не способному отличить классическую шестиструнную гитару от гуслей Садко, Владимир будет обещать головокружительную карьеру и второе место на пьедестале (первое он, так и быть, отдаст Хендриксу). Смету надо осваивать, и в этом смысле Владимир свое дело знал на «отлично». Дмитрия беспокоило другое, и об этом он думал каждый вечер, выходя из студии на проспекте Вернадского после очередной сессии.

Он отпускал машину и пешком шел к Лужникам. Столичный воздух отравлял легкие, но шум проспектов и площадей, оживление, суета и, главное, размеры этого Монстрополиса, задавали нужный ритм и темп музыке, пульсирующей в сердце. Окруженный горами и лесами демидовский Кыштым с его городским прудом, сбегавшими вниз узкими улочками, покосившимися избами и неторопливым течением времени очень подходил для сочинительства, но Москва добавляла в его музыку драйв и упругость. После записи Дима обязательно тратил полтора-два часа на пешие прогулки по столице. Он доходил до Воробьевых гор, спускался на Фрунзенскую набережную и шел, меланхолично глядя на воды Москва-реки, до Крымского вала. Там в зависимости от физического самочувствия и настроения он принимал решение либо садиться в метро и ехать до гостиницы «Космос», либо гулять дальше по Садовому Кольцу. К вечеру эмоции настолько переполняли его, что он падал без сил на постель поверх покрывала. Максимум, на что его хватало, это выпить бокал виски, глядя в окно на ВДНХ. В такие минуты Дима чувствовал, что жизнь имеет совсем не тот смысл, какой он до сих пор в нее вкладывал.

Дмитрий сидел в Москве вторую неделю. Домой не спешил. У него отпуск, первый за четыре года, и он имеет право потратить его лично на себя. Понятливая жена не звонила, терпеливо дожидаясь, когда он сам даст о себе знать, друзей и компаньонов он отключал не выслушивая, но против вездесущей помощницы Виктории оружия еще не придумал — она умела найти его даже при отключенных мобильниках и отсутствии проводной связи. Впрочем, потому он и держал ее при себе.

— Дима, заказчики настаивают на пересмотре тарифов, — говорила она в первый день пребывания Кожемякина в столице.

— Дима, изменились правила сертификации в очередной раз, тебе нужно переговорить с этими живоглотами, — бубнила она на следующий день.

— Дима, тебя с утра домогается какая-то Марина, утверждает, что беременна, и рассчитывает на компенсацию морального вреда, — с придыханием сообщала Вика вечером третьего дня.

И так до бесконечности.

Дмитрий успешно решал эти вопросы на расстоянии, доверяясь Виктории целиком и полностью, как своему личному врачу, знавшему самые интимные тайны, но существовала одна проблема, которую не сумела бы решить и Виктория. Кожемякин сомневался, что он и сам в состоянии ее решить.

Он долго не мог подобрать подходящего слова, чтобы объяснить самому себе, в чем причина его бессонницы и беспокойства. Он вертел и крутил проблему и так, и эдак, как компьютерный дизайнер вертит на мониторе виртуальный объект, оценивая текстуру и освещение, и лишь к концу первой недели понял, что одного точного слова не существует. Есть лишь приблизительное определение, грешащее неоднозначностью.

Страх — вот это определение. Оно не объясняет всего, но объясняет очень многое.

Дмитрий испытывал страх, очень похожий на тот, что одолевал его в юности, когда он с друзьями пытался доплыть до Острова, или в более зрелом возрасте в момент счастливого физического соединения с девушкой, о которой мечтал. Когда до мечты рукой подать, организм твой вдруг начинает лихорадить то ли от возбуждения, то ли от ужаса, а в голове пульсирует мысль: может, стоит все отыграть и вернуться назад, еще раз как следует обдумать? Ведь мечтать так приятно! Твое воображение ничем не ограничено, его холсты не имеют рамок, ему плевать на то, что скажут одноклассники, друзья, соседи, родные. Оно рисует картину бытия не жалея красок, и ты с восторгом следуешь за ним. Но когда фантазии перетекают в реальность, начинается совсем другая песня, и главное опасение состоит в том, что «сбыча мечт» может изменить твою жизнь. А тебе оно надо? Ты уверен? Хорошо подумал? Может, стоит все-таки притормозить и еще раз все взвесить?

Да, именно в этом все дело. Ничего подобного Дмитрий не испытывал, когда осваивал экономические специальности, чтобы в будущем построить собственный бизнес и избавить семью от финансовых и многих других проблем, когда входил в деловые круги и знакомился с выходцами из кругов криминальных. Как говорил Фредди Меркьюри, никаких проблем, дорогуша, неужели тебе нужны чьи-то подтверждения, что ты самый великий сукин сын на свете?

Но что происходит сейчас? Почему его трясет так, будто весь мир ждет выхода дебютной пластинки хрена моржового Дмитрия Кожемякина из Кыштыма, затаив дыхание и приготовившись растерзать его в пух и прах в случае, если пластинка окажется из рук вон плохой? Дмитрий уже знал, что вложенных денег хватит не только на приличную запись, но и на съемку двух клипов, несколько десятков эфиров на музыкальных каналах и радиостанциях, на печать приличного тиража дисков и рекламной полиграфии. Но он также и понимал, что все эти эффектные мероприятия могут не произвести фурора, и тогда придется возвращаться к свиным окорокам.

Ему не было страшно там, где проходила линия повседневной жизни. И страшно теперь, когда речь идет об иллюзиях. Это значит, что сейчас он — настоящий.

Дмитрий тревожно засыпал в номере гостиницы «Космос» под шум неутихающего города и «Человека со звезд» Дэвида Боуи в наушниках плейера, и снилось ему, что сидит он в моторной лодке, несущейся к Острову со скоростью торпедного катера, но вместо приятного возбуждения чувствует неописуемый ужас.

 

1

Костю принесли в лагерь на руках ближе к вечеру. Он не мог выдавить ни слова по-русски, бормотал что-то неразборчивое на жуткой смеси татарского и английского с вкраплениями звуков, напоминающих язык китов. Принесли его трое местных жителей. Один из них, пухлый и смущенный, представился Никитой, старостой и хозяином лодочной станции, другой назвался Колей-Дровосеком, а третий, совсем еще мальчишка, все время молчал, лишь с любопытством озирался вокруг, словно никогда не видел ни палаток, ни автомобилей, ни вообще живых людей, кроме своих односельчан. Это был Степка Лобов.

— Принимайте бродягу, — сказал Никита, когда Костя, словно большой мешок, наполненный болтами, рухнул на коврик возле костровища.

— Где вы его нашли?

— Он сам нас нашел, — ответил Дровосек. — Еще утром. Весь день пытались спровадить.

Дровосек укоризненно покачал головой, присел на бревнышко недалеко от костра, вынул мятую пачку сигарет без фильтра. Олеся Гисыч и Татьяна Карева только что поставили на огонь кастрюлю с картошкой. Вода уже закипала.

— Ужин готовите… Дело хорошее. — Дровосек степенно закурил, сделал одну затяжку и кивнул на обездвиженное тело Константина. — Он обошел почти весь хутор. Распугал всех собак и кошек, а у Аленки, продавщицы нашей, чуть курицу не придушил. Аленка приболела сегодня, на работу выйти не смогла, так мы его с Никитой утром обслужили. А он высосал все и пошел к ней домой отовариваться.

Никто не вымолвил ни слова. Костя уже затихал. Было очевидно, что до утра его никто не добудится.

— Он кто по специальности? — уточнил Николай, попыхивая вонючей сигаретой.

— Нет у него специальностей, — сказала Наташа. — Он водитель.

Дровосек поцокал языком.

— Нагружайте его побольше, иначе пропадет парень.

 

2

Костя действительно недолго сидел утром на рельсе. Шкалик водки он приголубил в два приема, закусив чипсами. Жизнь казалась безмятежной, проблемы отошли на двенадцатый план, а солнце, мелькавшее за ветвями, было похоже на лицо девочки, которая не прочь позажигать. Карев что-то рассказывал вчера о Солнце. Кажется, называл его живой и мыслящей субстанцией. Что ж, сейчас Костя готов был в это поверить.

— Привет, красавица, — буркнул он и приступил к опорожнению первой полуторалитровой бутылки пива. Всего их было две, но Константин решил, что не будет обе таскать с собой. Взяв одну за горлышко, пересек рельсы и стал взбираться на пригорок.

Первым, кого встретил турист, оказался древний старец, сидевший на лавочке почти у самой насыпи. Оказалось, что он сидел здесь уже давно, но так хорошо слился с ландшафтом, что Костя его не заметил. Судя по виду, старик пришел сюда умирать.

— Бог в помощь, — крикнул турист. Ключник Егор смерил его из-под седых бровей задумчивым взглядом и сразу отвернулся. Косте такой прием не понравился. — Слышь, отец, есть тут у вас бабы приличные и свободные? А то у меня в лагере одни замужние да недотроги, тоска смертная.

Егор снова медленно повернул голову. От второго взгляда у Кости подобралась мошонка.

— Блин, дед, так бы сразу и сказал.

Он хотел уйти — так напугали глаза с красными прожилками и дрожащие губы — но на мгновение ноги словно приросли к земле. Старик разомкнул сухие губы, собираясь что-то сказать, но закашлялся (или стал задыхаться).

— Старый дурак, — бормотал Костя, быстро поднимаясь вверх по склону к ближайшей избе. Домик выглядел неплохо, но как-то разобрано. Невысокий дощатый забор зиял щелями, сарай отсутствовал, а небольшое маленькое строение в дальнем углу двора, похожее на баню, явно нуждалось в ремонте. Если Косте повезет, хозяйкой в этом доме окажется не старая ведьма без зубов, а какая-нибудь аппетитная сисястая вдовушка, готовая угостить одинокого туриста солеными огурчиками.

Молитвы его были услышаны. На крыльце перед открытой дверью курила Оксана Афанасьева, женщина хоть и деревенской наружности, но зато, кажется, плотненькая и упругая. Костя остановился у забора, приподнял бутылку пива.

— Здрава будь, боярыня! Хлеба кусок найдется?

— Колуном махать умеешь? — ухмыльнулась Оксана. — Или только языком мести?

— Могу и колуном… и языком тоже…

Оксана приняла его в доме, накормила. Он перед этим сбегал к насыпи за оставшимся пивом и хотел даже сгонять в лавку за более серьезными напитками, но хмурый местный шериф Никита и его железный Дровосек уже куда-то слиняли, повесив на дверь сельпо большущий амбарный замок. Впрочем, у Оксаны в доме нашлось что выпить. Костя наколол ей дров, нажрался от пуза и вскоре вырубился на пуховой перине в большой комнате. Оксана отправилась по своим субботним делам.

Костя спал до обеда. Обнаружив себя по пробуждении не просто в чужом доме, а в чуждой для себя обстановке, далекой от привычной городской среды обитания, немало удивился. По лбу градом стекал пот, во рту словно нагадили обезьяны. Организм настойчиво требовал продолжения. Не дожидаясь хозяйки, Костя сгреб со стола закуску — несколько бутербродов с холодной говядиной и литровую банку помидоров — и отправился гулять по деревне.

Солнце уже вовсю жарило с самой высокой точки. Беззаботность все еще крепко держала молодого человека за грудки. Он забыл, что делает здесь, в этой богом забытой деревне в ста километрах от родного дома, и не задумывался, что собирается делать дальше. Точнее, он знал, что нужно найти веселую компанию и продолжить радоваться жизни. Если судить по первой встретившейся ему аборигенке (старика у насыпи он в расчет не принял, сочтя встречу с ним недоразумением), то народ здесь гостеприимный и хлебосольный. Если повезет, можно будет и до вечера перекантоваться, а того и гляди, попарившись вечером в баньке, удастся остаться и до утра. Завтра, пожалуй, можно будет приводить себя в порядок и валить домой, а сегодня еще погудим.

Улиц в деревне не оказалось, все дома были набросаны в хаотичном порядке у подножия холма. Костя шел сначала по ровной тропинке, ведущей мимо ухоженных и аккуратных изб, где, скорее всего, нежданного гостя попросят валить подальше, потом забрел в траву на заброшенном огороде. Откуда-то из зарослей на него кинулась собака, но кусать не стала — лишь полаяла и убралась восвояси. Во дворе ближайшего дома сновали туда-сюда несколько кур, а на бревне сидел мужчина в трусах и майке, сосредоточенно ковырявшейся в каком-то железном механизме. В зубах у него дымилась сигарета.

— Бог в помощь, — начал привычную песню Константин, перешагивая поваленный частокол. — А я тут у вас совсем заблудился. Не поможете?

— Чем же тебе помочь, добрый человек? — ухмыльнулся мужчина, прервав свое занятие. Костя увидел у него в руках отвертку и странный прибор с шестеренками и пружинами, похожий на разобранные часы.

— Помогите уничтожить вот это! — Костя показал банку с помидорами и пластиковую бутылку с остатками украденного у Оксаны самогона.

Мужчина задумчиво почесал подбородок, оглянулся в сторону крыльца, где из распахнутой по случаю жары двери раздавалось женское бормотание. Борьба в душе мужчины продолжалась всего несколько мгновений. Он отложил свое металлическое рукоделие на бревно и поднялся, поглаживая майку на животе.

— Ну, давай, добрый человек, коль не шутишь. Как раз вовремя… Светка, я к Володьке за инструментом! Присмотри за пацаном!

Из дома донесся неразборчивый гневный окрик, а из-за угла в тот же миг высунулась чумазая детская головка, похожая на кукольную с лохматой паклей искусственных волос. Глаза сверкали любопытством.

Так Константин познакомился с водителем КАМАЗа Павлом Шмыгиным и его семьей. Павел работал на Тайгинском песчаном карьере, в субботу у него был законный выходной.

Шмыгин познакомил Костю с Володей, охранником с базы отдыха «Чайка». Гостям Володя не очень обрадовался, потому что пил мало, но когда узнал, что один из гостей — турист с побережья, неожиданно оживился, вынес вишневую настойку, из холодильника выцарапал кастрюлю с вареной картошкой, нарезал огурцов.

— Жена с дочкой уехали в Екатеринбург к брату, — оправдывался хозяин, — неделю уже один живу, так что довольствуйтесь этим.

Гости не возражали, ели и пили три часа. Костя рассказывал о своем житье-бытье, о друзьях, оставшихся на берегу, не замечая, как снова пьянеет и падает в пропасть, из которой не сможет выбраться до понедельника. Павел тоже заметно охмелел, и только Володя все подкладывал и подкладывал им закуски. Когда Костя, возвращаясь из туалета, прикорнул на старом диване в сенях, Володя позвонил старосте Никите. Бродячего туриста надо было как-то возвращать на родину, а раз уж Драгунов сам вызвался присматривать за нежданной группой пилигримов, как он их называл, то пусть и разбирается.

Но когда Никита явился к Володе, гостя уже след простыл. На диване осталась связка ключей с автомобильным брелком. Паша внятно объяснить исчезновение своего нового приятеля не сумел, ибо сам блуждал в сумеречной зоне, поэтому Никита и Володя вдвоем отправились его искать. Обошли всю деревню, заглядывали в сараи и канавы. Где-то громко рухнула поленица, мужчины ринулись на звук, но обознались. Оказалось, это Николай не очень удачно вытащил бревно для растопки. Зато Дровосек присоединился к компании, точнее, заменил Володю, заявившего, что нянькой к городским козлам не нанимался. Никита и Николай нашли парня быстро. Сузив границы поиска, они обнаружили Костю на крыльце избы Аленки, продавщицы магазина. Он дремал, привалившись к ступенькам. Сама Аленка, высокая плотная девка двадцати лет, выглядывала из окна с улыбкой.

— Забирайте его, пока весь погреб не вынес.

— Аленка, любовь моя, — гудел Костя, когда его брали под руки, — я приду к тебе завтра, как только солнце позолотит верхушки… или лучше ты приходи, я рыжую выселю к черту из палатки, все равно не дает…

Но все же обратно в лагерь он шел своими ногами. По пути беззвучно плакал. Николай спросил его, о чем он печалится.

— Счастья хочу, папаша…

 

3

— Вот такие пироги, — сказал Дровосек, поднимаясь с пенька. — Жалко, парень-то вроде неплохой.

— Только ссытся и глухой, — буркнула Олеся.

— Что вы сказали?

— Спасибо за павшего товарища, говорю!

— Да ничо.

Дровосек кивнул и пошел по тропинке в сторону хутора. Староста задержался.

— Что-то еще? — спросила Наташа.

Никита переминался с ноги на ногу. Наверно, чувствовал себя так, словно вломился в чужой дом посреди праздника.

— Ну, смелее, — подбодрил Вениамин Карев. Профессор только что закончил копаться в багажнике своей машины. Теперь рядом с их семейной палаткой лежала сложенная резиновая лодка и два коротких весла.

— Я что хотел сказать, — молвил Никита, — тут у нас неспокойно. Место дикое, необжитое, всякое может случиться.

— Например? — не отставал Карев.

— Например… — Никита обернулся. Дровосек отошел на порядочное расстояние и помочь не мог. — Не знаю даже как объяснить… в общем, тонут здесь многие. Так что лучше не купайтесь, особенно вечером, в темноте.

— А днем? — вмешалась Татьяна Карева. Она вытирала полотенцем волосы. — Мы купались днем. Водичка замечательная.

— Да, водичка замечательная. — Никита махнул рукой. — В общем, ладно, просто будьте осторожны. Если что-то случится, не дай бог, тут у нас на Хуторе есть нормальная связь. Мой дом на самом верху, с каменным забором. Ну, а если купаться и отдыхать по-настоящему хотите, то добро пожаловать ко мне на лодочную станцию. Тут недалеко, пешком можно дойти… Ладно, извините за беспокойство.

— Ну, какое же беспокойство, — сказала Наташа, протягивая руку для прощания. Никита с удовольствием ее пожал и даже задержал на мгновение. — Спасибо вам, что принесли этого идиота.

— Не стоит. Больше не отпускайте его одного.

Никита ушел. Степка Лобов еще какое-то время рассматривал резиновую лодку, потом спохватился и засеменил вслед за старостой.

— Странные какие-то, — заметил Карев, едва делегация скрылась за деревьями. — На что он намекал?

— Чтобы не заплывали за буйки, — усмехнулась Татьяна.

 

4

Пришла вторая ночь. Наташа констатировала, что обещанное главным редактором полное расслабление за минувшие полтора дня пока не наступило. Пусть здесь, в этой глуши, действительно дышалось свободно, и вода действовала успокаивающе (Наташа часто выходила на берег, сидела на обрыве и смотрела на далекий Остров), но до нирваны было еще далеко. Наталья решила, что если и дальше так пойдет, она, пожалуй, уедет. Если, конечно, Кира не станет возражать.

Сегодня все улеглись быстро. Лишь Стасик задумчиво сидел у костра, подбрасывая в огонь сухие ветки. Кира читала книжку в палатке. Сегодня она принялась за «Алису в стране чудес». Костю уложили в спальном мешке недалеко от машины, потому что ни Наталья, ни ее племянница не смогли бы всю ночь слушать храп и вдыхать убийственное хмельное амбре. Каревы заползли в свой гигантский шатер, едва стало смеркаться (Вениамин собирался утром отправиться порыбачить на лодке), Олеся тревожно постанывала во сне.

Звезды усыпали небосвод, прибой шелестел за кустами. Ночь была мрачна и величественна. Проводить ее в палатке казалось кощунством. В городе таких ночей, тихих и сверкающих бриллиантами, не сыщешь вовек.

— Что не спишь, друг? — спросила Наташа. Стасик не ответил, все так же смотрел на огонь. Наталья присела рядом, обняла парня за плечи. — Ну, колись.

— У тебя на ноутбуке села батарея? — хмыкнул тот.

— Хочешь, чтобы я ушла? Так и скажи.

— Нет, можешь остаться. Костер у нас общий.

— Как и многое другое.

Он посмотрел на нее с грустной улыбкой. Рука Наташи по—прежнему лежала на его плече, и Стасик чувствовал себя не очень комфортно в роли утешаемого. Им следовало бы поменяться ролями, потому что Стасик был старше, но Наташа Ростовцева выигрывала в росте и жизненном опыте, а потому имела больше оснований к панибратству. Впрочем, сам Гисыч предпочитал не обсуждать эту тему. Он сделал вид, что потянулся за свежим поленом, и рука Наташи сползла по спине вниз.

— Ты прости, — буркнул он, — что-то меня плющит сегодня.

— Я заметила. Ты, кстати, нашел свой лагерь?

— Нашел…

Последовавшая за этим пауза навела Наташу на мысль, что визит оказался не очень удачным.

— С ним что-то не так?

Стас усмехнулся. В уголках глаз обозначились морщины.

— Это со мной что-то не так, Наташ. И знаешь, что напрягает больше всего?

Наташа знала, но промолчала.

— То, что сейчас у костра со мной сидишь ты, а не жена. — Он обернулся к палатке. — Дрыхнет и не парится.

Наташа снова решила не комментировать, хотя ее так и подмывало произнести сакраментальное «Я тебя предупреждала». Ей с самого начала не понравилась идея взять в жены Олесю Куликович, и ревностью тут даже не пахло. Впрочем, «взять в жены» — не очень точная формулировка, и уже здесь кроется главное противоречие всей взрослой жизни Станислава Гисыча, раздирающее его душу: он редко делал что-то сам, чаще позволяя что-либо проделывать с собой. Маленькая щепка, плывущая в ручье обстоятельств. Родители Олеси, владевшие крупной транспортной компанией, купили мужа для своей единственной и неповторимой доченьки, как ранее купили ей рекламный бизнес, машину, квартиру и другие мелкие радости. Всё это в одночасье стало принадлежать (весьма условно, если говорить начистоту) и самому Стасику. Разумеется, почему бы не создать своим детям надежную базу и не помочь стартовать, если имеется такая возможность? Наташа Ростовцева последняя, кто будет упрекать любящих родителей, но… Очень уж нестабильны браки, когда один из супругов имеет все, а другой явился с чемоданом, ноутбуком, фотоаппаратом, по стоимости превосходящим подаренный родителями кухонный гарнитур, и амбициозными планами покорить мир. Рано или поздно либо Олеся решит, что она глава семьи со всеми вытекающими отсюда полномочиями, либо Стасик затоскует окончательно. Несмотря на задатки конформиста, не тот он человек, чтобы застрять навсегда в золотой клетке. В глубине души он совсем не конформист, уж Наташа знает точно.

Но об этом не станешь рассуждать вслух в присутствии близкого друга, который устал от поиска идеала и перешагнул возрастной порог, за которым уже стоило бы не привередничать. Все, что Наташа могла себе позволить, это слегка подтрунивать над новоиспеченной супругой, балансируя на тоненькой проволочке и едва не сваливаясь в откровенную бестактность. Она дала Стасику возможность все осознать, оценить и сделать выводы. И вот, кажется, время пришло. Наташа и не ожидала, что это произойдет так быстро.

— На мне, дружище, ты бы никогда не женился, — вздохнула она. — Да и я бы вряд ли согласилась стать твоей суженой. Это все равно что выйти замуж за одноклассника, который сидел за соседней партой, списывал твои контрольные, защищал от хулиганов и тискал на выпускном вечере. Слишком просто.

— А ты не любишь простые рецепты?

— Я в них не верю.

Она погладила Стасика по волосам и поднялась.

— Ладно, друг, доверься процессу, решение придет. Оно всегда приходит, ты же знаешь. А сейчас прошу за мной не шпионить.

Он вопросительно приподнял брови. Наташа пояснила:

— Можешь сидеть у костра, можешь идти спать, но на пляж не суйся.

Губы Стасика растянулись в улыбке.

— Гисыч, не облизывайся! Имею право!

— На шухере постоять?

— Спасибо, справлюсь!

— А если будешь тонуть? Этот местный шериф, кажется, намекнул, что купаться запрещено.

— У меня разряд по плаванию.

Наташа направилась к воде.

 

5

Она подсвечивала путь карманным фонариком размером чуть больше батарейки. Более мощное освещение осталось у Киры. Отойдя на несколько шагов, Наташа обернулась. Свет в палатке погас, значит, племянница начиталась и улеглась. Можно забрать у нее фонарь, но очень уж не хотелось будить ребенка. Кажется, девочка стала расслабляться и забывать о суровых буднях. Учебный год не за горами, но Наташе казалось, что учиться вовремя она в этот раз не начнет. Нужно будет что-то придумывать, изворачиваться, искать школу попроще, без гнутых пальцев, но где гарантия, что Кира не отличится и там? В общем, пусть отдыхает, пока есть время. Вчера она помогала женщинам готовить ужин и о чем-то долго и душевно разговаривала с младшим Каревым; сегодня строила замки на пляже, пыталась рыбачить, устроившись на большом камне, омываемом водой, гуляла по лесу. Одному Богу известно, что у нее на душе, но оснований волноваться она не предоставляла.

В этих не очень веселых раздумьях Наташа вышла на берег, посмотрела вперед…

…и холод пробежал по телу от колен до шеи. Она даже порадовалась, что Стас еще не спит. Сейчас ей очень хотелось знать, что где-то есть живые люди, готовые откликнуться на зов.

Ее окружала тьма. Наташа почти ничего не видела, только слышала, как прибой облизывает прибрежные камни. Света фонарика хватало лишь на то, чтобы увидеть белые гребни накатывающих волн. Дальше — совершенно непробиваемая мгла, огромное пространство воды и воздуха, поглощенное ночью. Звезд не было, их скрыли облака, и ни одного огонька не виднелось на противоположном берегу, где находились базы отдыха и пансионаты. Предположительно находились, потому что сейчас их, кажется, стерли из этого мира.

Наташа раскинула руки в стороны, посмотрела в небо. Свежий озерный воздух радовал ноздри и легкие.

— Смелей, Наталка, — сказала она вслух, — когда еще выпадет случай.

Она не могла сопротивляться. Родители хорошо знали эту хитрую ухмылку: девушке немедленно хотелось получить то, что понравилось, и не важно, какую цену придется заплатить. Мне нравится эта кукла — купите! Мне нравится этот мальчик — пусть он пригласит меня на танец! Я хочу эту работу — я получу ее! Я могу, я буду, я вижу, я хочу…

Сейчас она хотела окунуться в воды Озера без купальника, совершенно обнаженной. Она думала об этом с сегодняшнего утра, когда умывалась на берегу. Отражение в зеркале чистейшей воды подмигнуло ей, и ясная мысль пронзила сознание, как острая боль пронзает зуб: «Искупаться… голой… в темноте… под звездами… почувствовать настоящую Свободу…».

Наташа едва дотерпела до темноты.

Она замерла на мгновение. Вспомнила Сергея Ковалева. Сережка небрит, непричесан, улыбается устало. Кажется, будто он только что вернулся с дежурства и собирается отдохнуть, но кто-то донимает его вопросами. Да, кстати, сама Наталья и донимала — все те короткие встречи, что у них случались, она неизменно задавала ему вопросы, а он неизменно пытался отвечать, не имея, очевидно, ни сил, ни желания. Но пытался. Ведь он настоящий герой.

Сейчас, в ее воображении, он говорит ей, что нельзя отказываться от того, чего желаешь. Если ты что-то решила, это нужно делать. Рефлексии хороши, когда на них есть время, но никто из нас не может сказать, что времени предостаточно. Время для человека — самое главное.

Наташа еще раз оглянулась назад. Огонек костра мелькал между ветвями, согбенная фигура Гисыча все еще отбрасывала тень. Наташа посмотрела на часы, посветив фонариком на циферблат. Полночь.

— Ладно, хватит мучиться. Делай или уходи.

Она стянула через голову футболку, бросила ее на большое бревно, которое еще днем притащил Вениамин Карев. Наташа подумала, что не сможет найти в темноте свою одежду, если у фонарика сядет батарейка. Вот будет смеху. Придется действительно звать на помощь Стасика. Он хоть и старый друг, но голой ее, разумеется, никогда не видел — только в лифчике и трусах. Они тогда здорово напились в номере московского отеля, обмывая полученную накануне в Союзе журналистов премию за выдающийся вклад в развитие демократии (эта лицемерная формулировка и погнала Наташу после обильного фуршета в гостиничный бар за коньяком). Проснулись утром в неглиже, но стесняться и не думали, хотя у Натальи тогда было очень красивое кружевное розовое белье. Кого-то она собиралась любить в тот вечер, да так и не вспомнила…

Вслед за футболкой отправился лифчик. Ощущения восхитительные. Обнаженная грудь напряглась, соски стали набухать. Наташа попыталась вспомнить, чувствовала ли она что-либо подобное в своей жизни, но не смогла. Дожив до тридцати двух лет, она, кажется, ни разу полностью не обнажалась на свежем воздухе. Она с любопытством посмотрела вниз, на джинсы. Если ее грудь так радуется жизни, что же будет со всем остальным?

Она расстегнула пуговицу и молнию, потянула штаны. Трусики поползли вниз вместе с тесными брюками. Наташа дурела от восторга. Перед глазами мелькали странные образы: лица мальчишек и парней, которых когда-то любила (как выяснялось со временем, ей казалось, что любила, а в действительности лишь наслаждалась их восхищением), лица мужчин, бросавших ее, белые простыни, ядовито-зеленые лужайки, солнце, море, любовь…

Наташа хмыкнула. Джинсы и трусики уже лежали у ее ног. Она вышагнула из шлепанцев, ступила на влажный и прохладный песок. Чувство свободы окутывало мозг туманом, каждая клеточка обнаженного тела радовалась пространству и темноте. Наташе хотелось смеяться и кричать. Эх, если бы волна погромче и ветер в обратную сторону — она бы прочистила легкие криком!

И еще одно обстоятельство повергло Наташу в почти религиозный экстаз: она ощутила дикое сексуальное возбуждение. Она вновь опасливо обернулась. Убедилась, что никто не крадется, и провела обеими ладонями по ягодицам, потом подняла руки по бокам вверх, сжала груди и начала их массировать. Наташе даже не требовалось закрывать глаза — она не видела не только окружающее ее великолепие, но даже свое собственное тело. Это ли не счастье!

От груди руки поползли к низу живота. Она обязательно должна сделать это. Нет, лучше войти в воду хотя бы по колено. Ритуальное соитие с Озером…

Она хихикнула, сделала несколько шагов вперед, не отрывая рук от тела. Вода ласково лизнула ступни. Наташа не останавливалась. Дно оказалось ровным, хотя она могла бы поклясться, что днем видела под водой множество острых камней. Но сейчас ноги ее ступали по очень комфортному дну. Наташа не испытывала ни малейшего страха.

Секс… Секс… Секс… Слово горячо пульсировало в висках и между ног. Наташа усердно работала пальцами, одновременно продвигаясь по дну и погружаясь все глубже. Вот уже вода облизывала ягодицы, вот они уже полностью скрылись в воде. Вот Наташа вошла по пояс. Она смотрела прямо перед собой остекленевшими глазами, пытаясь довести себя до оргазма…

…но разрядка, казавшаяся такой близкой, не наступала, а женщина продолжала входить в воду.

Что-то шло не так?

Вскоре Наташа поняла…

Ощущение наслаждения пропало. Холодные щупальца ужаса вцепились в грудь. Наташа раскрыла рот, издав сдавленный хрип. Оргазм стал недостижим. Наташа выдернула руки из воды и охватила плечи, не сводя отрешенного взгляда от громадины, возвышавшейся перед ней всего в каких-нибудь нескольких сотнях метров. Ноги между тем продолжали упрямо уносить ее в глубину.

«Господи, я же утону… — забилась в голове паническая мысль, — стой… стой!!!».

Черная глыба Острова надвигалась прямо на нее. Все вокруг исчезло в непроглядной тьме, но Остров был чернее черного. И он приближался, словно айсберг к «Титанику», фантастическим образом увеличиваясь в размерах. Наташа помнила, что в действительности до него больше двух километров, и знала из школьного курса географии, что острова плавать не умеют…

…но этот Остров приближался.

«Это глюк… стой, дура».

Ноги не слушались. Вода заглатывала грудь, щекоча соски, но от сексуального возбуждения не осталось и следа. Наташа понимала, что погибает и даже не пытается сопротивляться.

 

6

Стасик недолго боролся с собой. Раньше он никогда не мечтал увидеть старую подругу голой и не пытался за ней подглядывать, когда выпадала редкая возможность. Даже на игривое «Стасик, принеси полотенце!», брошенное из ванной комнаты того же московского отеля, он отнесся без должного энтузиазма — просто повесил полотенце на крючок, бегло взглянув на очертания обнаженного тела, проступавшие сквозь полупрозрачную занавеску, и вернулся в спальню. Не воспринимал он Наташу как сексуальный объект. Над этим, пожалуй, стоило задуматься (практично ли всю свою взрослую жизнь располагать близким другом, имеющим вагину, и не пользоваться привилегиями?), но это было так.

Но всего через несколько минут, едва Наташа скрылась за ветвями, Стасик почувствовал странную дрожь в конечностях. Он уговаривал себя, что ему просто стало одиноко, что Олеся давно не выказывала желаний предаться нежности, что просто придавила хандра, а ближе Наташки у него, кажется, никого никогда не было… но он не мог не признать, что страстно желает покинуть бревно у костра и посмотреть, как она купается. Наверно, нагишом она красива.

Он спрятался за деревом. Неприятное открытие настигло его сразу, едва Стасик приблизился к линии прибоя: прятки не имели никакого смысла, потому что вдали от костра ночь становилась плотной, как вакса. От Наташи до него долетали лишь робкие всплески, доказывающие, что она все-таки вошла в воду. Стасик прошел немного вперед, пригляделся к чернеющему на песке бревну. Чтоб ему лопнуть, она действительно сняла с себя всю одежду.

Стасика охватило волнение. Необычайно яркое, как кадр из фильма, воспоминание взорвалось в мозгу: четырнадцатилетняя девочка Катя раздевается перед ним, стоя на берегу этого же Озера, бросает одежду на землю, и глаза ее лихорадочно блестят, словно она сама боится того, что делает.

Стасик посмотрел в сторону воды. Перевел взгляд на одежду. И снова подумал о Кате.

Странно все это…

…Он не успел оформить мысль. Совсем рядом справа кто-то неожиданно включил мощный фонарь. Толстый луч пронзил гладь воды и стал ощупывать пространство. И очень скоро в полоску света попали фрагменты тела Натальи Ростовцевой. Стасик едва не завопил от ужаса.

Над водой торчали две маленькие белые точки. Кисти рук. Они скрывались под водой и вновь выпрыгивали на поверхность. Наташа боролась. В какой-то момент руки вылезли по локоть, а потом даже показалась голова, но, издав нечленораздельный квакающий звук, Наташа снова скрылась в пучине.

Стасик оцепенел.

— Что ты стоишь?!!! — взревел человек с фонарем. — Свети мне!!!

Луч света немного рыскал вокруг, пока фонарь не оказался в руках у Стаса.

Человек, что спешил к женщине, имел невысокий рост и худощавое телосложение, был одет в темные джинсы и майку на лямках. Лица Стасик разглядеть не смог. Двигался человек очень быстро. Он бросился в воду и побежал вперед, перепрыгивая волны.

К счастью, Наталья ушла не очень далеко от берега, но дно резко уходило вниз уже через пять-семь метров. Спасатель настиг утопающую всего в несколько прыжков.

Стасик с трудом удерживал фонарь в устойчивом положении. Сердце бешено колотилось, ноги дрожали. Хотелось кричать и звать на помощь. Стасик понимал, что не сумел бы справиться один, и появление человека в подобном месте в столь поздний час казалось фантастической случайностью. Кажется, он успел.

Мужчина вытаскивал Наташу из воды, прижав к себе спиной и сцепив руки под грудью. Судя по всему, наглотаться воды женщина не успела, потому что вяло перебирала ногами, помогая себя спасать. Через минуту оба вышли на берег. Стасик не сразу догадался отвести фонарь чуть в сторону, чтобы не освещать обнаженное тело подруги. Мужчина мягко опустил Наташу на футболку, лежавшую на песке рядом с бревном.

— Прикрой ее чем-нибудь, — прохрипел спаситель. Стасик отложил фонарь, снял с себя футболку и набросил женщине на плечи. Наташа, дрожа всем телом, майкой прикрыла бедра, а грудь закрыла руками.

— Ладно, отойдем, — махнул рукой мужчина. Стасик отошел на несколько шагов, отвернулся. Спасатель последовал его примеру.

Пока Наташа одевалась, Стас украдкой, насколько позволяло освещение, разглядывал нежданного гостя. Короткие волосы, выдающийся лоб, тонкие руки. Черты лица скрывались тьмой. Слышен только голос — отрывистый и хриплый.

— Вам повезло, — произнес он, когда Наташа оделась и предстала перед ними. Она все еще обнимала себя за плечи, но дрожала не от холода. — Здесь нельзя купаться после захода солнца. Вообще подходить к воде нельзя.

— Почему? — спросил Стасик.

Мужчина не ответил, подошел к Наталье, тронул за плечо, желая убедиться, что помощь больше не нужна.

— Стоите лагерем?

— Да, — ответил Стас.

— Надолго?

— Хотели на неделю, но… теперь даже не знаю.

— Оставайтесь. Я загляну к вам завтра, если вы не против. Есть разговор.

Он поднял фонарь и зашагал по пляжу. Отойдя на расстояние, при котором не было видно даже его силуэта, он крикнул:

— Не подходите к Озеру вечером. Залюбит насмерть.

Наташа и Стасик еще долго стояли на берегу. Стас надел свою майку, включил маленький фонарик, направил его Наташе в лицо. Она зажмурилась.

— Не надо.

Требовалось что-то сказать, но слова не шли. Никогда в жизни Стас так не боялся за своего друга и коллегу, хотя они вдвоем побывали в разных переделках.

Наташа, как обычно, все сделала сама.

— Стас, — буркнула она, прижимаясь к парню, — или ты сегодня спишь в нашей палатке, или я сойду с ума.

Он кивнул. Он еще не знал, как будет решать проблему утром, когда проснется Олеся, но он ляжет сегодня рядом с Наташкой и постарается ее успокоить. И успокоится сам.

 

7

Блокнот Артура Вейса

Ну-с, продолжим? Я вот что хочу сказать.

На земле есть странные места. Загадочные места. Стра-ашные места. Там, где нога человека если и ступала, то не сумела найти обратный путь. Человек, разумеется, царь зверей (во всяком случае, легитимность его статуса никем из других живых существ в Организации Объединенных Наций не оспаривалась), но даже в собственном доме человек не всегда может добраться до каких-то темных углов, и именно в этих темных углах, возможно, таится что-то ужасное… или прекрасное, как знать.

Самым загадочным местом на земле считается Бермудский треугольник, «кусочек» Атлантического океана размером в миллион квадратных километров между Пуэрто-Рико и Флоридой. Стрелки компасов в этом месте сходят с ума, по волнам в темноте перемещаются странные огни (пугавшие еще Христофора Колумба), бесследно исчезают самолеты и корабли, начиная с французской «Розали», из всего экипажа которой в 1840 году выжила одна канарейка, да и то потому лишь, что сидела в клетке, и заканчивая германской «Анитой», следовавшей весной 1973-го из Норфолка в Гамбург и не достигшей пункта назначения. Ученые, фантазеры и шарлатаны, выдвигая различные версии (самые популярные — в Бермудском треугольнике нарушается течение времени, искривляется пространство, Господь играет в кости, дьявол прочищает кишечник и т. п.), сходятся, впрочем, в одном: это опасное место, от которого стоит держаться подальше.

Есть и чудеса помельче. Например, Уарас, район в Перуанских Кордильерах, где время от времени по небу пролетают неопознанные летающие объекты, до смерти пугающие местных жителей (пара аппаратов, похожих на глубокие суповые тарелки, даже приземлилась однажды с чудовищным грохотом, и один из них выпустил из своего чрева ушастых гуманоидов, взявших пробы воды в горной реке); или Марианская впадина глубиной в чертову уйму километров, на дне которой, по слухам, живут доисторические животные, способные переносить колоссальное давление воды; или многочисленные Блудные места — районы, в которых может произойти вообще самая невероятная аномалия от полной потери ориентации в пространстве до мгновенного помешательства рассудка. Словом, много мест на планете, где человек не чувствует себя хозяином. Скорее, наоборот, там он — непрошенный гость, либо принимающий правила, либо идущий прочь.

Но есть одно странное место, которое, возможно, лишит вас спокойного сна. О, ребята, это нечто неописуемое… уж в двух словах-то я точно не возьмусь описать. Я уже приблизился к самой разгадке тайны, осталось сделать лишь один шаг — маленький шаг для человека и гигантский скачок для всего человечества, как говаривал старина Армстронг. Злые языки утверждали, что, произнося свою знаменитую фразу, астронавт из-за стресса проглотил важную букву, превратив свой спуск по трапу капсулы «Аполлона 11» в курьез, но ваш покорный слуга, будьте покойны, давно справился с волнением.

Я готов ступить на неизведанные земли и приглашаю вас следовать за мной. Смертельные опасности подстерегают на каждом шагу, но и приз, ожидающий в финале, стоит того, чтобы рисковать.

 

8

Ночь казалась бесконечной, но утро пришло в срок. Солнце лениво вскарабкалось на небо на востоке и тут же спряталось за облаками. Озеро как ни в чем ни бывало плескалось за листвой, а Остров все так же безмолвно возвышался над водой вдали от берега.

Впрочем, кое-что изменилось.