Колыбельная для Маши
Машеньке сегодня одиноко. Ей никто не хочет пожелать спокойной ночи, никто не торопится рассказать на ночь сказку или спеть песенку. Даже старый добрый Сон-старик куда-то улизнул, хотя и обещал, что всегда придет на помощь, если что-то случится. Болтун.
Машенька оттягивает краешек одеяла, приподнимается и выглядывает в окошко.
— Сон-старик, — зовет она. — Сон-стари-ик!
Тишина.
— Сон-старик, что мне приснится сегодня?
Молчание. Только скребутся по стеклу ветки облезлого тополя, и месяц грустно улыбается в небе. Больше никого и ничего.
Маша снова падает на подушку и смотрит в потолок. Если бы она умела говорить по-взрослому, если бы она владела всеми этими заумными оборотами, которыми пользуется папа, когда бывает в духе, то она сказала бы… Ух, она бы завернула такое, что они все вмиг позабыли бы о неотложных делах и обратили внимание на ребенка. Она сказала бы примерно так:
«Хоть кто-нибудь, мать вашу, поговорите со мной! Мне погано! Спросите у меня, как прошел день, какой сон мне приснился, как я к Ваське отношусь. Мне глубоко по барабану, чем вы занимаетесь. Ничего не знаю. Я хочу, чтобы у меня была нормальная семья. И не ругайтесь, черт бы вас побрал!!!».
Она бы сказала именно так, если б умела.
Кое-кто сегодня все-таки появился. Это была бабушка (она была еще нестарой женщиной, и когда шла по улице, на нее пялились нестарые мужчины). Обнаружив Машеньку бодрствующей, бабушка шагнула в комнату и присела на краешке кровати.
— И почему мы до сих пор не спим?
— Не знаю, ба. Чего-то не хочется. Расскажи мне сказку.
— Сказку? — Бабушка прокашлялась, сняла очки, протерла воротом халата запотевшие стекла и пробубнила: — От твоих сказок, Марья, у меня по ночам кошмары бывают. Ты мне лучше ответь, почему ты сегодня так сильно плакала?
— Потому что нам в садике давали манную кашу невкусную, и я не смогла кушать, а воспитательница сказала, что я безмозговая девочка.
— Безмозглая.
— А?
— Надо говорить «безмозглая». Учись говорить правильно.
— Ладно. А потом воспитательница сказала, что у меня мама такая же и что папа — собака…
— Кобель, — поправила бабушка.
— … и еще она закрыла меня в кладовке с мышами и долго не выпускала, пока все ребята гуляли на участке. А еще она…
Девочка приготовилась заплакать. Ей хотелось рассказать, как воспитательница прошлась по ее попке грязным веником, а потом силой заставила выпить ненавистное кипяченое молоко, половину вылив ей за шиворот, — но слов уже не оставалось. Одни только слезинки, словно капли росы, скатывались по щекам.
— А про бабушку она что-нибудь говорила?
— Да… Про тебя она тоже говорила, только я таких слов еще не знаю.
— Ясно, — задумчиво протянула бабуля. — Дождется она у меня когда-нибудь, выдра.
— Что, ба?
— Ничего, золотко, это я просто сама с собой разговариваю.
— А почему?
— Потому что я уже большая.
— А-а-а… Ба, а можно я Сон-старику на воспитательницу пожалуюсь?
— Можно.
— А он сможет превратить ее в большого и страшного крокодила?
— Не знаю, наверно, сможет. Только нам Сон-старик не нужен. Вот завтра я поведу тебя в садик и тогда… Мало я эту выдру за космы таскала в молодости, ох, мало!
Машенька терпеливо выжидала, пока бабуля закончит свою гневную тираду, а потом сочла нужным напомнить:
— Ба, завтра выходной, ты забыла.
— Точно, выходной. Ну, пусть живет до понедельника.
Бабушка умолка. Она как будто забыла, зачем пришла в детскую комнату, и Машенька решила воспользоваться ее внезапным замешательством.
— Бабушка-а!
— Аюшки?
— Ну, расскажи мне сказку!
— Сказку? Да про что?
— Ну, про Красную Шапочку или про кого-нибудь другого.
Бабушка задрала кверху очи, задумалась.
— Сказку… Ну, ладно. Жил-был добрый-предобрый волшебник. Жил он в тридевятом царстве, в тридесятом государстве…
— Где?
— На Колыме. Не перебивай. Вот, и был этот волшебник такой добрый, что даже самому тошно было. Иной раз сядет он перед зеркалом, смотрит на себя и весь как квашня по стулу расползается. Во-от. И ходили к нему люди разные, просили сделать им какое-нибудь доброе дело, а он и рад-радешенек — квашня ведь. То машину кому-нибудь подарит, то чемодан долларов сделает.
— Чемодан чего?
— Фантиков волшебных, зеленых таких. Ты будешь слушать или будешь перебивать все время?
— Я буду слушать.
— Ну вот. Ходили к нему, значит, всякие люди, ходили, и вдруг надоело доброму волшебнику задарма работать. Повесил он у себя над крылечком табличку и написал в ней, что он больше не добрый волшебник, а частный предприниматель. Стал, значит, добрые дела за денежки делать, олигарх недорезанный, гнида, падла…
Увлекшись, бабушка не заметила, что глаза внученьки стали похожи на два больших блюдца из подарочного сервиза. Кровавая история о массовых арестах добрых волшебников в интерпретации бабушки уже долетала до детских ушей, но девочка так и не смогла понять, о чем все-таки идет речь. Взрослые иногда бывают такими странными.
— Ну, значит, — продолжала бабушка, — стал он бизнесменом, отгрохал себе большой офис, по вечерам стал в него девок водить и, короче… в общем… так…
— Ну, а что же было дальше?
Бабушка замешкалась. Она не знала, что было дальше. По ее здравому рассуждению, доброго волшебника потом застрелил серый волк из другого леса, но стоит ли рассказывать об этом маленькой девочке? Вряд ли.
— Ба! — торопила внучка.
— Короче, Марья, не вышло у него ничего, у этого Копперфилда.
— Как это?
— Разорился, потому что халява никогда до добра не доводила. Все, сказочке — конец. Спи! А мне надо еще папу твоего дождаться. Где-то он у нас сегодня загулял.
— У доброго волшебника?
— У доброй феи в короткой юбке и с ногами от коренных зубов!
Машенька, как обычно, ничего не поняла.
— Ба, а спой мне песенку.
— Если спою — будешь спать?
— Буду.
— Ну ладно. Кхм! «Она-а была-а актри-исою-у, но абсолютно лы-ысою-у»… Достаточно?
— Ну что ты, ба, ты же только начала.
— Да неохота мне петь. Ты лучше скажи, собираешься сегодня спать или нет?
— Собираюсь. Дай мне конфетку, и я усну.
— Ага, щас! Ты ее опять своему прожорливому Сон-старику скормишь. И так каждый вечер половину ужина ему отдаешь. Кто тебе только эту бредовину подсказал? Папуля твой любимый?
— Баба, не надо!
— Ладно, Манька, спи уже давай, некогда мне с тобой возиться.
— Ну, ба…
— Долго ты мне еще нервы трепать будешь?! Спи, а не то возьму ремешок и пройдусь по срамным местам.
— А где «срамные места»?
— Где, где! В… А, согрешишь с тобой! Сама узнаешь, когда вырастешь. Спи!
— Ну, мне не хочется.
— Спи!
Шлеп! Шлеп!
— Спокойной ночи, Машенька. Бабушка устала, бабушка пошла принимать лекарства.
Она ушла, закрыв за собой дверь. Из кухни еще очень долго доносилось ее пение: «А я такая, блин, такая, растакая… Мадам Брошкина!»…
Маша снова одна, и ей по-прежнему не спится. Плачущий месяц скрылся за тучами. Наступила еще одна ночь, девочка снова оказалась предоставленной самой себе. Что ж, ей не привыкать, тем более что она почти не чувствовала себя одинокой, если ее навещал Сон-старик, добрый ночной волшебник, совсем не похожий на того чудака, который раздавал волшебные зеленые фантики. Он появлялся почти каждую ночь, рассказывал интересные истории, навевал красивые сны, а под утро исчезал, слопав свежую булочку с маком. Сегодня он немножко задержался, но он обязательно появится. Нужно только позвать как следует.
— Сон-старик! — сказала девочка, приподнявшись на локтях. — Сон-стари-ик!
Никакого ответа не последовало, но Маша почувствовала, что он уже здесь.
— Сон-старик, покажись!
Тюлевые занавески, прикрывавшие окно, дрогнули. Машенька улыбнулась.
— Старичок ты мой… Ну, где ты? Заходи!
Сон-старик зашел.
Через открытую форточку просочилось сопровождаемое тихим хрустальным перезвоном бледное туманообразное облако. Его можно было увидеть только в темноте и только глазами ребенка. Бабушка никогда его не видела.
Облако немного повисело над подоконником, затем передний край вытянулся и стал похож на руку с толстой мясистой кистью.
— Привет, Сон-старик, — зачарованно глядя на это представление, промолвила Маша. — Заходи, поболтаем.
Туманообазная «рука» отогнула занавеску, и облако плавно влетело в комнату. Оно немного покружилось над кроваткой, то принимая обличье ушастого зайца, то превращаясь в огромного слона с длинным хоботом, похожим на шланг пылесоса, затем мягко опустилось вниз и устроилось в ногах у Машеньки.
— Сон-старик, — восхищенно проговорила девочка, — ты сегодня похож на котика.
Видение послушно приняло очертания пушистого кота, свернулось клубочком и замурлыкало.
— Котя, ты расскажешь мне сказку?
Облако махнуло хвостом.
— Ты будешь со мной, пока солнышко не встанет?
«Котя» промурлыкал и снова махнул хвостом.
— Ладно, — сказала Машенька, — тогда я буду спать.
Девочка поудобнее устроилась на подушке, подтянула одеяло до самого подбородка и закрыла глаза. Сегодня Сон-старик расскажет ей самую интересную свою сказку.
— Спокойно ночи, — сказала Машенька.
Облако громко мурлыкало, пока девочка не уснула. Оно лежало на кроватке всю ночь, и Машеньке снилось, что она гуляет по дивному лесу, населенному феями и говорящими зверушками. Каждый обитатель леса, ростом не больше плюшевой игрушки, протягивал ей свою лапу и почему-то поздравлял с днем рождения. Машеньке было очень весело. И легко.
Облако, лежащее на ее кроватке, растворилось и исчезло, едва первый луч утреннего солнца заглянул в комнату.
В осаде
Бабуля выглянула в окно. Покряхтела, пошамкала губами, почесала укушенную комаром правую щеку. Снова покряхтела.
— Стоят… — вдохнула она, — стоят ведь, хоть бы хны! Семей, что ли, нет ни у кого?!..
Она отвернулась от окна, прошла в угол избы, прислонилась к печке. Почему-то вспомнилась фраза о том, что если пожилого человека к печке прислонить, то он еще практически ничего, на что-нибудь сгодится… Ох, что-то не верится. От теплой печи бабуля становилась еще более квёлой и почти желеобразной — в таком состоянии она могла сгодиться разве что на холодец или наполнитель матраца. Не очень светлое будущее для тысячелетней карги, которую сам Кощей когда-то давно — еще до неприятности с яйцом — называл не иначе как «Моя маленькая бэйба».
Печка остывала, и раскочегарить ее было уже нечем. Двухнедельная блокада усадьбы «Курьи ножки» в самом сердце Вологодчины принесла свои плоды — дрова напрочь отсырели, уголь из сарая растащили добрые молодцы, что в осаде стоят, да и солярка вся ушла на заправку ихних же вездеходов. Днем эти ребятки митингуют, красуются перед телекамерами, негодуют и блещут эрудицией, а ночью, супостаты, халкают самогонку и тырят оставшееся бабулино добро.
— Я-га, у-хо-ди!!! Я-га, у-хо-ди!!! — донеслось со двора бодрое скандирование команды баскетболистов. Судя по мощности, они могли стоять и кричать еще целый месяц, если не больше, и мороз их не гнал обратно по теплым квартирам, и отсутствие реакции из-за окошек избы не остужало молодецкий пыл. Право слово, им бы кайло да лопату в руки, да на стройку какую-нибудь, чтобы пользу приносили. Ан нет — стоят уже какую неделю и орут, орут, орут. Вот, пожалуйста, сегодня им полевую кухню пригнали, кашу в котелках раздают, поди и водочки наливают. А иначе откуда силы у них — без водочки-то?…
Бабуля в который уж раз вздохнула и присела на деревянную лавочку подле печи. Взгляд полуслепых глаз упал на газетную вырезку, валявшуюся на полу и завизированную громадным следом грязного сапога. Ее однажды принес Федяка Леший, уставший и по обыкновению злой, как собака. Он пробрался через кордон, предъявив этим самозваным таможенникам охранную грамоту от областного министерства культуры. Впрочем, пропустили его не сразу. «Небось у вас на Лысой горе целая канцелярия такие бумажки рисует?» — усомнился один из «баскетболистов», обнюхивая бумагу, но когда Федяка показал ему еще и партбилет в красной корочке, стражник не рискнул продолжать расспросы, снял с крючка конец веревки и, козырнув напоследок, пожелал хорошо провести время.
Так вот, газетная вырезка эта вогнала бабулю в такую непроходимую и дремучую тоску, по сравнению с которой ломка после издевательств Ивана-Царевича была просто легкой мигренью. Статья вопила:
«Начиная со времен позднего Советского Союза, особенно последние 10—15 лет, людям навязывается мода на изображение нечистых духов, бесов, леших, ведьм, бабы Яги и прочей нечисти, которая в русских народных сказках обычно символизировала злые силы. Все это исподволь приучает детей и взрослых привыкать к мысли, что зло — это нечто веселое, модное и в целом приемлемое».
Бабуля покачала головой.
— Вот ведь скажут, как в лужу, понимаешь… это самое…
«Любые заигрывания с нечистью, любая привычка к общению с ней меняют в худшую сторону душу человека и, в конце концов, могут сделать человека несчастным».
«Кого я сделала несчастным в своей жизни?» — подумала бабуля и подняла взгляд на бревенчатую стену, покрытую плесенью и паутиной. Там почти под самым потолком висел на гвоздике выцветший портрет старичка в очках. Чем-то он был на нее похож, этот сухонький седой мужичок, чем-то мил и дорог. Именно к нему она обращалась со словами горести и печали в те минуты, когда непростая жизнь в современном мире доставала ее до самых печенок.
— Вот ведь как, Георгий Францевич, — сказала Яга портрету, — доигрались мы с целлулоидом, допотешались. Сбросили нас в подпол, ниже уже некуда.
Под портретом был пришпилен маленький клочок бумаги с четырьмя цифрами — одними нулями. Это был магический телефонный номер, но набирать его следовало лишь в самых экстренных случаях.
Она, кряхтя, поднялась с лавочки, вновь подошла к окошку. Подышала немного на стекло, протерла рукавом, чтобы было лучше видно. Впрочем, смотреть на это ей совсем не хотелось. Она вспомнила популярную лет двадцать назад песенку: «Ей бы к лешему веселому сгонять, чай с малиновым вареньем похлебать. А потом — на санки, в рощи да полянки, соснячки, дубравы…» — и ей стало совсем дурно.
Команды протестующих «баскетболистов» на дворе продолжали скандировать и трясти плакатами.
— Я-га, у-хо-ди, Я-га, у-хо-ди!!!
Бабуля не выдержала. Сжав всю оставшуюся волю в кулак, она толкнула створку окна, высунула голову наружу и, закрыв глаза от обжигающего ветра, завопила что было сил:
— А вот постный шиш вам баян!!!…
И тут же потеряла сознание.
…А ведь как все чудно образовалось вначале! Престарелую Ягу, уже не способную ни на колдовство, ни на манипуляции с метлой и ступой, внесли в реестр почетных пенсионеров Вологодчины и Ярославщины вместе с Федякой Лешим, Петрушей Водяным и еще дюжиной классической нечисти. Им выделили несколько гектаров леса, позволили вести строительство и благоустройство территории, да и вообще — чувствовать себя как при царе Горохе. Взамен от них ожидали самую малость — всего лишь привечать как следует туристов, демонстрируя по максимуму свои сказочные возможности.
Нечисть трудилась на совесть.
Со всей страны в усадьбу «Курьи ножки» стали съезжаться взрослые и дети, с молоком матери впитавшие байки о Яге, ее костяной ноге и всей этой веселой гвардии сказочных люмпенов. Вспышки фотокамер, совместные съемки, позирование, сотни пар восторженных глаз — о, да! — бабуся была в полнейшем восторге. У нее, можно сказать, началась вторая молодость, а уж о Федяке и Петрушке и говорить не стоит — перестали водку пьянствовать, безобразия нарушать, по утру всегда подтянутые, чистенькие, «чего изволите-с?». Даже Змей Горыныч, что последние пятьсот лет скучал в своем ангаре на болотах, и тот стал оставшиеся две шеи вытягивать, прислушиваясь к детскому визгу. К общему празднику он, правда, присоединяться не спешил, потому что боялся ненароком устроить пожар от переизбытка чувств. Сердобольный стал Кирагас Мефодьевич.
Так вот и жил-поживал этот русский народный Диснейленд без финансовых и иных проблем года три с хвостиком. Иван-Царевич выгуливал свою лягушку по зеленой лужайке на радость зевакам, Федяка бренчал на балалайке, Петруша в бассейне пускал пузыри и стягивал трусики с молодых девушек, отчего те визжали (не трусики, естественно, а девушки), но из воды не вылезали, продолжая дразнить Водяного румяными ягодицами. Яга же сидела на веранде своей отреставрированной избы, покачиваясь в кресле, вязала на спицах и умильно глядела на отдыхающих туристов. Сердце ее ликовало…
…впрочем, не так долго, как ей хотелось бы.
Первый звоночек раздался за месяц до того, как вокруг усадьбы выстроились плотным кордоном «блюстители нравственности». Однажды вечером в избушку Яги заглянул человек в дорогом костюме и с аккуратной бородкой. В это время сама Яга и ее друзья пили чай с вареньем. Человек присел на лавку у входа, погладил бороду, почесал пузо, выглядывающее из-под расстегнутого пиджака, и принялся протяжно вздыхать, не говоря при этом ни слова.
Минуты три чаевники так же молча разглядывали его, а затем нервы Федяки не выдержали:
— По какому вопросу, товарищ? На сегодня экскурсии закончены, усадьба закрыта, приходите завтра…
— Кхме, — сказал бородатый и снова почесал пузо. — Кхме… ха…
— Красиво излагаете, Киса, — ответил Федяка, начиная разминать пальцы. — Только у нас ничего крепче чая сегодня не наливают. Обращайтесь в министерство культуры.
Бородатый, наконец, соизволил подать голос:
— Я только что оттуда… — сказал он и, в очередной раз почесав поверхность желудка, припечатал: — Вам конец, нечисть.
Звучало пугающе.
Вслед за Федякой начал нервничать Водяной Петрушка. Обычно когда он нервничал, то становился похожим на страдающего чумкой бегемотика, но в тот раз эмоции довели его до состояния полного ступора. Это был уже не добродушный бегемотик, а прошлогодний утопленник.
— Буль-буль, — сказал Водяной, — бль…
Иван-Царевич отодвинул свой стул, поднялся во весь рост и с шумом вынул из ножен короткий меч.
— Говори ясней, добрый человек, а не то огорчу до невозможности.
Вместо ответа бородач вынул из невидимого кармана маленький блокнотик и золотой «Пакер». На виду у изумленной публики он принялся что-то выводить размашистыми буквами на первой же чистой странице.
— Так и запишем, — бубнил он себе под нос, — нечисть лесная оскорбляла парламентера нехорошими словами и угрожала холодным оружием…
Все присутствовавшие в избе сотрудники заповедника «Курьи ножки» раскрыли рты. Чай был забыт и остыл, варенье растеклось по столу, сладкая плюшка выпала из рук Яги и приземлилась на полу возле башмака незваного гостя.
«Не ждали» называется.
Гость, закончив писать, сунул блокнотик обратно и, наконец, решил прояснить свои туманные намеки. Во взоре его появился робкий блеск номенклатурного превосходства.
— Итак, господа… кхм, товарищи,.. так будет вернее. Короче, супостаты, вам велено передать, что вы должны выметаться отсюда в недельный срок, ибо в этом живописном месте будет открыт другой заповедник.
Гробовое молчание в ответ. Иван-Царевич зачехлил меч, Яга икнула, а Водяной Петруша даже перестал булькать.
— Чаво? — спросил осторожно Федяка.
— Ничаво! Другой заповедник будет, говорю! — Бородач поднялся с лавки и начал по-хозяйски осматривать помещение. Номенклатурное превосходство в его глазах уже не маскировалось и сверкало всеми цветами радуги. — Здесь мы разместим сторожа. На большее твоя халупа, бабуся, не годится.
Яга молчала. Ей нечего было ответить.
— Читали последние новости? — осведомился бородатый гость, заглядывая в стоявшую у окна кадку с солеными огурцами. — Слышу, не читали. В газетах пишут, что вы, язычники, забиваете чистый разум людской всяческой гадостью и отвлекаете народ от размышлений о вечности. На вашей совести, бабуля, десятки преступлений против нравственности… Кхм, послужной список тот еще! — Бородач усмехнулся.
Поскольку Яга хранила партизанское молчание, погруженная глубоко в себя, слово взял Федяка.
— Огласите список, пожалуйста.
— Пожалуйста, нам не жалко. — Гость переместился к печке, выдернул край пухового одеяла, зачем-то пощупал его внутренности. Судя по улыбке, остался доволен. — Каннибализм — раз! Неоднократные попытки сексуального совращения — два! Недозволенные химические опыты — три! В общем, полный сатанизм. Вот.
Бородач продолжал обходить избушку, регулярно поглаживая объемный живот. В образовавшейся паузе вновь лязгнул меч Ивана-Царевича. Молодой и горячий Ваня не мог смотреть на происходящее спокойно.
— А мил человек, — сказал он, выдвигаясь из-за стола, — скажи, пожалуйста, куда девать сотни лет эволюции? Неужто ты не замечаешь, что они граждане теперь вполне законопослушные, детишек развлекают…
— Ты, пьяный мачо, вообще помолчал бы, — ответил бородач, на всякий случай отходя подальше от вооруженного Царевича. — Сидишь тут, пьешь вместе с ними, супостатами. Кстати, твой моральный облик давно внушает мне опасения: как ты с лягушкой-то… это самое…
— Чаво? — вновь произнес Федяка.
— Да ничаво! — взорвался незваный гость, и всю его дипломатическую шелуху разом сдуло в окошко. — Содом и Гоморра, говорю, вот чаво! В общем, болтать мне с вами некогда. Либо вы покидаете здешние места и уходите там себе в какую-нибудь глубокую чащу, либо мы будет разговаривать с вами на другом языке!
Баба Яга, наконец, обрела дар речи.
— Это на каком? — робко поинтересовалась она, механически собирая со стола хлебные крошки. Вопрос застал бородача врасплох. Точного ответа у него явно не было. Да и не за этим он сюда пришел, чтобы на вопросы отвечать.
— Увидите, — сказал он. — Итак, супостаты, неделя сроку вам, и усё! Честь имею!
Бросив прощальный и полный необъяснимых эмоций взгляд на Ивана-Царевича, гость развернулся и вышел за дверь.
…Разумеется, в недельный срок они не уложились. Да, собственно, и не собирались. Усадьбу пришлось закрыть, оставив в разочаровании сотни приехавших из разных городов туристов. Яга пыталась дозвониться до областного министра культуры, чтобы обрушить на него гневный вопрос: «Почто без вашего позволения здесь распоряжаются какие-то незнакомые люди и обзываются нехорошими словами?! Ведь это же ваш проект!» — но телефон министра женским голосом стыдливо сообщал, что абонент временно недоступен.
Тогда они поняли: министр решил не ввязываться в это дело. Как говорится, на любую крупную рыбу в море найдется рыба покрупнее.
Когда неделя прошла, а «супостаты» все еще торчали в своей приватизированной вотчине, к рубежам усадьбы стали стягиваться активисты непонятных организаций и движений. В основном это были молодые люди, похожие на студентов, которых ради борьбы за попранную духовность отпустили с занятий и освободили от экзаменов. С таким контингентом бороться было бесполезно, и, наблюдая их маневры через мутное стекло окна, Яга решила, что им действительно пришел конец.
…Во сне она летела на метле, как булгаковская Маргарита на борове, была молода, стройна, и длинные черные волосы развевались на ветру, и из одежды на ней было только ожерелье из миниатюрных человеческих черепов. Она летела над городом со скоростью истребителя, под ней молнией пролетали огни городских магистралей, и она ничего не успевала увидеть. Впрочем, она чувствовала, что этот мир под ней — чужой и безвозвратно утерянный…
Она проснулась от толчка в бок. Открыла глаза, зевнула, посмотрела в окошко. В рядах осаждающих студентов-баскетболистов наблюдалось какое-то шевеление.
— На штурм пойдут, стервецы, — сказал Федяка. Это он ткнул Ягу в бок. За спиной у него маячило бледное лицо Водяного Петруши, Иван-Царевич сидел на лавке у печи и любовно поглаживал свой зачехленный меч. Вся гоп-компания была в сборе.
— Сколько я так пролежала? — спросила Яга, поднимаясь на ноги.
— Не знаю. Мы пришли, ты валяешься на полу, окошко открыто. Что они с тобой сделали?
— Ничего. Я просто хотела сказать им, что они не правы.
Иван-Царевич усмехнулся и, не поднимая головы, бросил:
— Им говорить бесполезно, они сказок не читали и манную кашу не кушали, а вместо детского сада сразу пошли в Интернет-клуб.
— Буль-буль… Бль.., — согласился Петрушка.
Все, кроме Царевича, прильнули к оконному стеклу.
Там за окном происходило что-то необъяснимое. Плакаты антиязыческого содержания были свернуты и сложены в кузов грузовика, полевая кухня уже уехала, народ бегал туда-сюда. Но все это не очень походило на передислокацию или отступление. Скорее всего, осада грозила перерасти в нечто более разрушительное.
— Что они делают? — беспокоилась Яга, пытаясь нацепить на нос старые разбитые очки.
— Готовятся к штурму, говорю же. Надо уходить отсюда. — Федяка вынул из кармана сотовый телефон, набрал какой-то номер, недолго прислушивался, затем с разочарованием захлопнул крышку. — Нас отрубили.
— Чаво?
— Отрубили за неуплату! А вы как хотели? Я уже неделю не могу пополнить баланс. Я уже сколько раз говорил…
— Погоди! — отрезала Яга. — Смотри-ка, наш бородач идет.
Они уставились в окно.
Перегруппировка прекратилась. Вперед из толпы вышел их недавний гость. В руках он держал мегафон. Не было никаких сомнений в том, что сейчас осажденным «супостатам» предложат выходить по одному с руками за спиной. Яге показалось даже, что где-то за деревьями мелькнул ржавый бок милицейского «воронка».
«Куды катимся, а!»… — в отчаянии подумала бабуля.
Бородач приблизился на максимально возможное расстояние — остановился метрах в пятнадцати от крыльца избушки, видимо, опасаясь выстрелов из сказочной базуки или, на худой конец, из рогатки. Поднял мегафон к лицу.
Федяка не смог не съязвить:
— «Внимание, внимание, говорит Германия!»…
Мегафон прокашлялся, свистнул, и, словно переводчик с прищепкой на носу, загундосил:
— Внимание, внимание! Супостаты языческие, злыдни окаянные и иже с ними — призываю вас в пятиминутный срок покинуть избу, иначе мы будем применять самые решительные меры.
Еще один свист, еще немного кашля, и дальше:
— Иван-Царевич, ты ведь нашего народу-племени! Что общего у тебя с этим отребьем? Выходи, тебе мы ничего не сделаем…
Пауза. Бородач ждал ответа, переминаясь с ноги на ногу. Мороз сегодня был знатный, градусов двадцать с сильным западным ветром. Нужно было иметь нешуточную убежденность в своей правоте, чтобы в такую погоду заниматься выселением безобидных стариков из социального жилья. Впрочем, за неимением убежденности годилось и освобождение от экзаменов.
Ответ Ивана не заставил себя ждать. Царевич растолкал своих товарищей, выбил окошко ударом рукояти меча и завопил:
— Это я вот тебе щас сделаю! Я тебе так сделаю! Я с этими ребятами со времен Царя Гороха, я с Александром Роу лично был знаком, когда ты еще пеленки пачкал! Я Георгия Францевича Милляра с дуба сбрасывал, пока ты за мамину юбку держался. Я тебе щас покажу, кто у нас супостат!…
Мегафон свистнул в последний раз.
— Не хотите — как хотите, — прогудел бородач и повернулся к своим. — Ребята, вперед!
Из толпы, стоявшей в отдалении, вперед вышли несколько крепких детин в черных телогрейках с надписью на груди «ВСЕГДА!». В руках они держали бейсбольные биты. Неторопливо и даже как-то вальяжно эта зондер-команда начала продвигаться к крыльцу.
Водяной Петруша заплакал и снова стал похож на больного бегемотика.
— Буль, буль… а-а-а… мама…
Федяка скрипнул зубами, лоб его покрылся испариной. Он схватил Ягу за плечи и отодвинул от окошка. В их распоряжении было всего минута-две, и это время следовало использовать максимально эффективно.
— На крайние меры пошли, стервецы. Ванька, хватай Петрушку и тикайте через черный ход!
Ивану эта мысль не понравилась.
— Я не собираюсь бежать! Я лично с Роу был знаком, я…
— Да вот будет тебе сейчас «сроу»! Щас тебя прямо тут и закопают вместе со сказочником твоим! Тикайте, говорю!
Иван сплюнул и махнул рукой.
Зондер-команда сократила расстояние от избушки еще на пять метров. Вслед им вылетело распоряжение бородача:
— Живьем брать демонов!
Иван-Царевич схватил в охапку Петрушку, но тот вырвался и с криком «мама!» бросился к двери.
— Держи его, Ванятка!!!
— Убежит!..
Но было поздно. Через пару секунд Петрушка уже торчал во дворе, и оставшиеся непримиримые «супостаты» видели в окошко, как он, заложив руки за спину и понурив кудлатую голову, направился к захватчикам.
— А на черной скамье-е-е, на скамье подсуди-и-имых!… — орал он.
— И отряд не заметил потери бойца, — резюмировал Федяка. — Что будем делать?
Вместо ответа Яга указала костлявым пальцем на стену в то место, где висел портрет Георгия Францевича Милляра.
— Звони!
— Нас заблокировали! — напомнил Леший.
— Этот номер должен работать! Звони, говорю!
…Я наливал себе кофе, когда мой мобильник начал орать благим матом. Пришлось отложить занятие, хотя я жутко не любил, когда меня отрывают от кофе.
— Алло! — сказал я.
Трубка сначала прокашлялась, потом голосом разозленного вахтера поинтересовалась:
— Слышь-ка, мил человек, ты будешь автор этого безобразия?
Его тон мне не понравился, поэтому я ответил осторожно:
— Ну, в общем… как бы…
— Да ясень пень, что ты! — отрезал Федяка.
— Ну да. И что?
— А чаво происходит-то, можешь сказать?
Я улыбнулся. Как они предсказуемы! В тяжелую минуту они всегда хватаются за телефон и набирают четыре нуля, чтобы получить дальнейшие распоряжения. Мельчает персонаж, мельчает…
— В общем, Федор, мизансцена такая: на вашей территории обнаружились минеральные источники, и охотников заработать на этом гораздо больше, чем любителей детских сказок.
Трубка озадаченно помолчала несколько секунд. По моим подсчетам, зондер-команда с бейсбольными битами уже должна вступать на крыльцо.
— Слышь-ка, мил человек, ты манную кашу кушал в детстве? — осведомился Федяка.
— Никогда ее не любил. А что?
— А то, что конец у сказок должен быть счастливым. Неужто забыл?
— Нет, это я прекрасно помню и без тебя. Поэтому предлагаю два варианта: либо я отправляю вас в Великий Устюг — там пахан посерьезней вашего министра культуры и он с радостью возьмет вас на баланс; либо эмиграция.
— Чаво?
— Уедете далеко-далеко отсюда и будете проводить время за вышиванием и кроссвордами.
Федяка, очевидно, пришел в ярость от такой перспективы:
— А дети?! — взревел он и, кажется, чуть не стукнул трубкой по чему-то деревянному.
— Дети к вам вернутся, я обещаю. Не сразу, но вернутся, дай срок
Федяка вздохнул.
— Давай Устюг, елки-палки…
— Даю.
Я спокойно довершил свое дело — налил кофе, размешал сахар, сделал один глоток — и только потом сел за ноутбук.
Побежденные, но не сломленные духом хозяева усадьбы «Курьи ножки» стояли во дворе на ледяном ветру, окруженные детинушками в телогрейках, и выслушивали обвинительный монолог.
— …В связи с этим постановляю, — бубнил бородач, сверяясь с бумажкой, — в десятидневный срок определить степень вины задержанных и препроводить их в места весьма отдаленные…
Яга толкнула Лешего в плечо и прошептала:
— Ну и где оно, твое чудесное спасение?!
Федяка смотрел в небо и молчал. Обезоруженный и со связанными руками Иван-Царевич проследил за его взглядом, и лицо его тут же озарилось хитрой улыбкой.
— А ведь нашел он лишнюю канистру, паршивец!
— Да не верти ты башкой-то! — одернул Федяка. — А то засветят.
Ваня тут же отвернулся.
По серому зимнему небу с запада к ним приближалось необычное летающее существо. Оно размахивало крыльями, как птица, но на птицу было похоже не больше, чем трамвай на болид «Формулы-1». Это был Змей Горыныч, постаревший, многократно битый, преданный анафеме и лишившийся одной из трех голов. Он спешил на выручку.
— Где-то я уже видел эту картину, — пробормотал Иван. — Кажется, в первом «Шреке».
— Ага, — согласился Федяка. — Застоялся Змеюка, заскучал. Щас он даст им жару, оторвется за все.
— Я даже готов извиниться перед ним за отрубленную голову.
— Да, Ваня, это было бы очень великодушно с твоей стороны.
Змей приближался, и уже были видны языки пламени, и дым из ушей, и кроны деревьев испуганно расступались перед чудищем.
— Змеюшка, — протянула Яга ласково. Из полуслепых глаз ее текли слезы счастья.
…Примерно через год, однажды снежным утром 31 декабря я получил от них весточку. Почтальон принес открытку, на обратной стороне которой неуверенной старческой рукой было выведено:
«Спасибо, мил человек, никогда не забудем. Ты был прав: дети пошли. Привет тебе от Деда».
Я улыбнулся и пошел на кухню кормить дочь манной кашей. Манная каша гораздо вкуснее завтрака «Несквик».
Горлум и унитаз
«Порву как тузик грелку!!! — вскричал Альфред и начал раздраженно размахивать мечом. — Я не шучу! А ну, доставай свои доспехи, надевай шлем, пойдем на пустошь биться!…
Оранжевый Горлум икнул от страха, громко пукнул, извергая в вечерний воздух Священного Леса запах вареных яйцев, и как-то сразу стало понятно, что биться сегодня он категорически не желает — ни на пустоши, ни в каком-либо другом месте»…
… — Саша, унитаз засорился!
В кабинет вошла жена, по обыкновению неожиданно, и Саша сам чуть не испортил воздух, как только что персонаж его романа.
— Подожди, Лен, — отмахнулся он, стараясь загородить монитор ноутбука своим худым торсом. — Последняя глава осталась, уже почти финал!
— Да знаю я твои ложные финалы! — Лена пристроилась у него за спиной. — Ну-ка не прячь! Что тут у тебя?…
Саша покраснел, но отступил от монитора. Он понял, что сейчас его будут бить. Возможно, даже ногами.
— Та-ак, — протянула жена. — «Запах вареных яйцев»? Я всегда думала, что яиц…
Саша начал канючить:
— Ну, Лен, я сколько раз тебе говорил — не лезь в то, чего не понимаешь! Это же…
— В яйцах я точно понимаю больше, чем ты, дружище! Слава богу, пятый год у плиты.
Саша вздохнул, но промолчал.
— Так, дальше: какие грелки и Тузики могут быть в твоем Средиземье? Там же от силы одиннадцатый век до нашей эры, там же, наверно, еще траву кушают.
Саша пыхтел, но молчал. Он вновь терпеливо ждал, когда супруга удовлетворит свою потребность потоптать непризнанного гения. Обычно на это уходило минут пять-семь, и потом Саша, ощущая себя туалетной бумагой, выполнившей свой гражданский долг, возвращался к работе. Ничего, пять-семь минут можно потерпеть.
— И вот еще, — продолжала Лена, поглаживая писателя по плечу, — мне кажется, что слова «пукнул» и «священный лес» не совсем монтируются. Ты уж, милый, выбери что-нибудь одно — либо пиши о расстройстве кишечника, либо о священных лесах.
И она, улыбнувшись, направилась к двери.
— И вообще, насчет унитаза: по-моему, это более интересная точка для приложения твоих талантов.
Саша покраснел. Пожалуй, сегодня экзекуция была слишком болезненной.
«Черт бы все это побрал!» — подумал он и вернулся к тексту.
— Так… блин!…
«Ну что, испугался, подонок?! — вскричал Альфред, видя, как Оранжевый Горлум начинает пятиться в сторону Великого Дуба. — Я еще и не так могу! Ты ответишь за все! Ответишь за свои злодеяния, ответишь за Пухлощекую Принцессу»…
«Вот же зараза какая! — думал Саша, молотя по клавишам компьютера, — истории про кишечник ей подавай, домохозяйка несчастная!».
«…ответишь за Принца, сожженного на костре, и за нашего Дракона, которого ты уморил голодом»…
«Я должен, я просто обязан закончить этот роман! Я всем им покажу… всем… они узнают»…
«Оранжевый Горлум уперся спиной в Великую Сосну… — «Тьфу, блин!» — …«уперся спиной в Могучий Дуб и…»
Писатель замер. Что же было дальше?!
— Саша-а! — донеслось из кухни требовательно и даже раздраженно. Как же она достала, господи!
«Оранжевый Горлум отошел на три шага назад.
«Ага, испугался, тварь!» — победно закричал Альфред и уже собирался снести твари голову своим обоюдоострым мечом, но Горлум вдруг грустно улыбнулся.
«Да пошел ты к черту, дурак, — устало бросил он. — Иди унитаз чинить».
Счастливая Катя
Катя сидела на девятом этаже и, разумеется, не знала, что творится на первом, втором и чуть выше. Она не представляла даже, как дела на восьмом, хотя могла бы при желании спуститься и посмотреть — благо буфет и ближайший туалет располагались именно там. Но нет, она не знала. И была счастлива.
На первом этаже однажды прорвало канализацию. Пустячок, а неприятно. Фекалии расплывались по коридору коричневой лавой, и всяк приходящий на работу считал своим долгом помянуть недобрым словом чью-то маму и слесаря. Вонь расползалась по кабинетам, хозяйственным помещениям и далее поднималась вверх по лестнице — все выше, выше и выше. Дошла она, хоть и достаточно ослабленная, и до девятого этажа, и Катя, глядя в телекамеру, слегка повела носом. Но ничего не сказала.
Мужественная женщина.
— Сегодня в городе N. Иркутской области запустили новую котельную, — щебетала она. — На церемонии открытия присутствовали президент, полпред президента, первый и второй замы полпреда президента, а также представители интеллигенции. Под песню Надежды Бабкиной и ансамбля «Русская песня» президент разрезал ленточку, местный священник отец Онуфрий прочел молитву, и тут же в город пришло тепло, которого ждали долгих пятнадцать лет…
…Фекальные массы, между тем, устремились вслед за своим запахом — на верхние этажи. Коричневая жижа извергалась из развороченной канализации и вопреки всем законам физики ползла по лестнице вверх, разгоняя курильщиков и спешащих куда-то молодых ассистенток режиссеров. Народ в ужасе расступался, прыгал на носках и зажимал носы. Кто-то громко предложил «вызвать, наконец, каких-нибудь техников!».
— … А теперь к другим новостям, — щебетала Катя, улыбаясь телесуфлеру. — В зоопарке Ставрополя пополнение — на свет появился медвежонок. В адрес зоопарка пришла поздравительная телеграмма от президента, а председатель правительства прислал в подарок Топтыгину бочку меда с личной пасеки мэра Москвы. Надежда Бабкина и ансамбль «Русская песня» на торжественной церемонии рождения громко спели песню…
…Второй этаж был затоплен. Уцелевшие сотрудники заперлись в кабинетах и стали пить коньяк, склоняя на все буквы алфавита долгожданную стабильность. Те, кто не успел укрыться, захлебнулись в зловонной жиже или задохнулись. Жижа между тем заползла на третий этаж. Клокочущая коричневая масса, похожая на кипящую в кастрюле кашу, источала убойный аромат. Кто-то завизжал. Некий молодой человек, оказавшийся в западне на подоконнике в торце коридора, лихорадочно набирал на мобильнике номер телеведущей Кати. Он уже почти дозвонился, но тут к нему на всех парах, словно пароход, примчался охранник.
— Я те щас позвоню, вражина!!!
Парень с телефоном получил удар в челюсть и упал в жижу.
— … А теперь к новостям культуры, — продолжила Катя. Ее нос уже пятнадцать минут тщетно пытался сигнализировать хозяйке о заражении территории. — Премьера нового фильма Федора Бондарчука «Обитаемый остров» состоялась в персональном кинотеатре президента. На премьере присутствовали сам президент, сам Федор и половина съемочной группы, а также представители интеллигенции. Президент отметил, что картина актуальная, нужная и будет способствовать возрождению государства. После просмотра Надежда Бабкина хором спела…
…Третий этаж телецентра ушел в коричневую пучину без остатка, за ним нырнул четвертый, а на пятом этаже большой и круглый начальник информационной службы молча пил кофе. Когда в щель под дверью его кабинета заглянул первый вонючий ручеек, зазвонил телефон.
— Слушаю, — промурлыкал начальник.
— Эй, там, в соседнем здании! — закричала трубка с английским акцентом. — Что за дым у вас из окон?
— А вам-то чего?
— Да ничего! Мы с подветренной стороны, к нам от вас вонища какая-то несется.
— Это не в вашей компетенции, — хрюкнул начальник информационной службы, ковыряясь во рту зубочисткой. — Это наша вонища, и к вам она никакого отношения не имеет. Свою нюхайте. Пока!
Он бросил трубку, посмотрел на дверь. Туалетная лава, играя пузырями, шустро осваивалась на новой территории. Начальник хихикнул и выудил из ящика стола суперсовременный противогаз…
— … Официальная хроника! — объявила Катя, стараясь дышать ртом. — Сегодня в Кремле президент вручал государственные награды деятелям культуры и искусства, внесшим наибольший вклад в возрождение духовности. Орденом Вертикали первой степени были награждены Александр Розенбаум, Станислав Говорухин, Филипп Киркоров и Маша Распутина. Надежда Бабкина и ансамбль «Русская песня» от переизбытка чувств ничего не смогли спеть…
…Обитатели последних этажей телецентра смирились с неизбежным — звонили домой родным и с криками «Служу Отечеству!» ныряли в пучину. Все происходящее вокруг напоминало сюжет известной сказки о горшочке, который сам варил кашу, но, к сожалению, никто не помнил пароля, который нужно было произнести, чтобы заставить горшочек остановиться. Коричневая зловонная «каша» поглотила буфет на восьмом этаже, съела комнаты гримеров, комнату отдыха вместе с отдыхающими и бильярдным столом, а «горшочек» все варил и варил.
Вот уже и финишная прямая — лестничная площадка, девятый этаж, коридор. Вот и дверь эфирной студии…
Телеведущая Катя поняла, что у нее два варианта: либо уже рассказать людям о том, что происходит, и предупредить об опасности, либо, отцепив от блузки микрофон, драпать из студии вон. Времени на размышление оставалось совсем чуть-чуть. Катя краем глаза увидела, как вонючая река заплывает в студию и проглатывает оператора, звукорежиссера и прочих ассистентов. Еще пара мгновений — и все.
И тогда Катя выбрала третий вариант. Задрав подбородок, она закричала что было сил:
— Травка зеленеет, солнышко блестит, ласточка с весною… в сени… к нам летит… А! — Она сделала последний вдох. — Как будут развиваться события, вновь покажет вре-е-е…
…И сия пучина поглотила ее в один миг.
Зрители так ничего и не поняли. Когда на телеэкранах появились белые полоски, люди выключили телевизоры и, успокоенные и уверенные в завтрашнем дне, отправились спать.
А горшочек все варил и варил.
Зодчие в городе
Дело было в далеком 1989 году. Май, жара, плавленый асфальт, вспотевшие советские граждане завидуют героям романа братьев Стругацких «Град обреченный», которым на несколько дней выключили солнце. И я, как и многие другие, в тот день впервые ощутил на себе последствия солнечного удара.
Мне 16 лет. Я меломан. В те времена любую редкую грампластинку, которую удалось достать — выдернуть прямо из-под носа стоящего впереди покупателя или выклянчить у продавца из-под полы — считал крупной удачей. Ходил потом целую неделю счастливый и даже немного пьяный без всякого портвейна.
В тот майский день я купил в магазине грампластинку группы «Зодчие». Это была веселая и безбашенная команда, исполнявшая песни на стихи Игоря Иртеньева. Что-то среднее между советским официозом а-ля Пахмутова, народными частушками и блюзом обкуренного акына. Названия и строчки песен повергали в такую веселуху, что даже отсутствие в магазинах колбасы и масла воспринималось как-то философски: «Здесь среди нас алкоголиков нет, пусть нас услышит Верховный совет! Дайте народу пиво!», «Девушка в прозрачном платье белом в туфлях на высоком каблуке, ты зачем своим торгуешь телом от большого дела вдалеке?»…
Ну, в общем, купил, иду себе, радуюсь, разглядываю обложку пластинки (виниловой, разумеется, ибо других не было в природе). На ней музыканты группы какую-то тянут лямку, как бурлаки на Волге. Вот же, думаю, молодцы какие, веселые, талантливые. Поднимаю взгляд и…
…упираюсь в почти точно такую же картину: музыканты группы «Зодчие» идут прямо на меня. Лямку не тянут, но грызут семечки и разглядывают дома.
Я подумал, что мне плохо. Потер виски, закрыл глаза, открыл — картина все та же. «Зодчие» даже ближе стали, поскольку продолжали наступать. Еще несколько секунд — и они меня снесут! Мама…
Они вежливо обошли меня, застывшего остолопа, мельком глянули на предмет, который я держал в руках, улыбнулись и продолжили свое движение. Еще с минуту я молча наблюдал их спины.
Пару часов спустя я узнал, что «Зодчие» выступают вечером с концертом в челябинском дворце спорта. В свободное время они решили прогуляться по городу.
Случай, конечно, пустяковый, но представьте состояние 16-летего парня, повернутого на пластинках, вышедшего из магазина в провинциальном городе и увидевшего живьем сразу четыре лица с обложки только что купленного диска! Мне и в голову не могло прийти, что столичные гастролеры могут вот так запросто гулять по городу и грызть семечки.
Жара, солнце. Вот и перегрелся парень.
Либо звезды раньше были какими-то другими.