Во время болезни детей всегда нужно уповать на Божию помощь

(Свидетельство матери)

Вышла я замуж юной и идеально-религиозной. Молодое сердце мое было открыто духовным истинам, но постоянная работа, заботы и огорчения отодвинули вопросы веры. Я жила, не имея времени ни обращаться к Богу с молитвой, ни даже ежегодно говеть. Проще сказать: я охладела к обязанностям, которые налагает на нас религия. Я никогда не останавливалась на мысли, что Господь услышит мою молитву, если я с верою обращусь к Нему.

В 1897 году я жила с мужем моим и детьми в городе Стерлитамаке. 11 января внезапно заболел мой самый младший ребенок, мальчик пяти лет. Пригласили доктора. Он осмотрел ребенка и сказал, что у него дифтерит в сильной форме. Сделали впрыскивание сыворотки. Через день повторили. Ждали облегчения, но его не последовало. Доктора констатировали непрохождение воздуха в легкие.

Ребенок страшно ослабел. Он уже никого не узнавал. Лекарства принимать не мог. Из груди его вырывалось страшное хрипение, которое было слышно даже в нижнем этаже дома. Приезжали два доктора. Печально посмотрели они на больного, озабоченно поговорили между собой и объявили нам, что на следующий день сделают третье впрыскивание, что ими получена новая свежая сыворотка и что та, которой уже делалось впрыскивание, оказалась по анализу негодной. Было ясно, что они видели, что ребенок не переживет ночи.

Я же, кажется, ни о чем не думала, делала особенно старательно все нужное для больного и как будто побуждала себя не оставаться праздной. Муж мой не отходя сидел у постели, боясь пропустить последний вздох. В доме все стихло, только раздавался страшный свистящий хрип. Надо удивляться, как из такого слабого организма мог исходить такой тяжелый, громкий звук.

Ударили к вечерне 16 января. Почти бессознательно я оделась и подошла к мужу, говоря:

— Я поеду, попрошу отслужить молебен о его выздоровлении.

— Разве ты не видишь, что он умирает? Не езди: он кончится без тебя.

— Нет, — говорю, — я поеду: церковь близко.

Поехала. Вхожу в церковь. Навстречу мне идет священник отец Стефан Никитин.

— Батюшка, — говорю ему, — у меня сын болен дифтеритом. Если не боитесь, то потрудитесь отслужить у нас молебен.

— Мы по обязанности напутствуем умирающих всюду и идем без страха, куда нас приглашают. Сейчас я к вам буду.

Вернулась я домой. Хрип по-прежнему раздавался по всем комнатам. Личико совсем посинело у моего мальчика, глазки закатились. Я дотронулась до ножек; ножки были совсем холодны. Неизъяснимо больно сжалось сердце мое. Плакала ли я, не помню. Я так много плакала в эти печальные дни, что, кажется, поток слез моих не прекращался. Зажгла лампадку и приготовила кое-что необходимое.

Приехал отец Стефан. Муж мой вышел к нему. Молебен начался. Я осторожно взяла на руки ребенка вместе с периной и подушкой и вынесла в залу. Мне было слишком тяжело стоя держать его, и я опустилась в кресло.

Молебен продолжался. Отец Стефан взял святое Евангелие для чтения. Я с трудом встала с кресла. Тут свершилось непостижимое. Мальчик мой поднял голову и слушал Божественные слова. Отец Стефан кончил читать. Я приложилась; приложился и мальчик мой. Он обвил ручонкой мою шею и так дослушал молебен. Я боялась дышать. Отец Стефан поднял святой крест, осенил им ребенка, его поцеловавшего, и сказал:

— Выздоравливай!

Я отнесла мальчика в постельку, положила его и пошла проводить батюшку. Когда отец Стефан уехал, я пошла опять в спальню, удивляясь, что не слышу обычного хрипа, надрывающего душу. Мальчик мой тихо спал. Я наклонилась к его ротику. Дыхание ровно выходило из губ. С умилением опустилась я на колени, благодаря милостивого Бога, а потом утомленная уснула на полу около его постельки.

На другое утро, лишь ударили к заутрене, мальчик мой поднялся и чистым, звучным голосом сказал:

— Мама, что это я все лежу? Мне надоело лежать!

Возможно ли описать, как радостно забилось сердце мое. Сейчас же поспел самовар, закипело молоко, и мальчик принял немного пищи. В девять часов тихо вошел в залу наш доктор, посмотрел в передний угол и, не видя там ожидаемого стола с холодным трупиком, окликнул меня. Я веселым голосом отозвалась:

— Сейчас иду.

— Неужели лучше? — удивленно спросил доктор.

— Да, — ответила я, здороваясь с ним. — Господь явил нам чудо.

— Да, только чудо могло исцелить вашего ребенка.

18 февраля отец Стефан служил у нас благодарственный молебен. Мальчик мой, совершенно здоровый, усердно молился. По окончании молебна отец Стефан сказал мне:

— Следовало бы вам описать этот случай.

Я отвечала ему:

— Я постараюсь его описать спустя не которое время.

С тех пор многое переменилось. Муж мой вышел в отставку. Мы переехали жить в другой город. Если когда эти строки придется прочесть тем, лицам, которые присутствовали при совершении в нашем доме чудесного исцеление, то они подтвердят справедливость всего сказанного. Искренне желаю, чтобы хоть одна мать, прочитавшая эти малые строки, в час скорби не впала в отчаяние а сохранила веру в благость неведомых путей, которыми ведет нас Провидение.

(«Воскресный день», 1901 г., № 43)

 

Непонятая молитва

Мой отец с большим предубеждением относился к отцу Иоанну Кронштадтскому. Его чудеса и необыкновенную популярность объяснял гипнозом, темнотой окружающих его людей, кликушеством и т. п.

Жили мы в Москве, отец занимался адвокатурой. Мне в то время минуло четыре года, я был единственным сыном, и в честь отца назван Сергеем. Любили меня родители безумно.

По делам своих клиентов отец часто ездил в Петербург. Так и теперь он поехал туда на два дня и по обыкновению остановился у своего брата Константина. Брата и невестку он застал в волнении: заболела их младшая дочь Леночка. Болела она тяжело, и, хотя ей стало лучше, они пригласили отца Иоанна отслужить молебен и с часу на час ожидали его приезда.

Отец посмеялся над ними и уехал в суд, где разбиралось дело его клиента.

Вернувшись в четыре часа обратно, он увидел у братниного дома парные сани и огромную толпу людей. Поняв, что приехал отец Иоанн, он с трудом пробился к входной двери и, войдя в дом, прошел в зал, где батюшка уже служил молебен. Отец стал в сторону и с любопытством начал наблюдать за знаменитым священником. Его очень удивило, что отец Иоанн, бегло прочитав положенное перед ним поминание с именем болящей Елены, стал на колени и с большой горячностью начал молиться о каком-то неизвестном тяжко болящем младенце Сергии. Молился он о нем долго, потом благословил всех и уехал.

— Он просто ненормальный! — возмущался мой отец после отъезда батюшки. — Его пригласили молиться о Елене, а он весь молебен вымаливал какого-то неизвестного Сергея.

— Но Леночка уже почти здорова, — робко возражала невестка, желая защитить уважаемого всей семьей священника.

Ночью отец уехал в Москву.

Войдя на другой день в свою квартиру, он был поражен царившим в ней беспорядком, а, увидев измученное лицо моей матери, испугался:

— Что у вас здесь случилось?

— Дорогой мой, твой поезд не успел, верно, отойти еще от Москвы, как заболел Сережа. Начался жар, конвульсии, рвота. Я пригласила Петра Петровича, но он не мог понять, что происходит с Сережей, и попросил созвать консилиум. Первым долгом я хотела телеграфировать тебе, но не могла найти адреса Кости. Три врача не отходили от него всю ночь и, наконец, признали его положение безнадежным. Что я пережила! Никто не спал, так как ему становилось все хуже, я была как в столбняке.

И вдруг вчера, после четырех часов дня, он начал дышать ровнее, жар понизился, и он уснул. Потом стало еще лучше. Врачи ничего не могут понять, а я — тем более. Сейчас у Сережи только слабость, но он уже кушает и сейчас в кроватке играет со своим мишкой.

Слушая, отец все ниже и ниже опускал голову. Вот за какого тяжко болящего младенца Сергия так горячо молился вчера отец Иоанн Кронштадтский.

 

Сон

Есть сны пустые, а есть особенные, вещие. Вот какой сон я видела в молодости.

Мне приснилось, что я стою в полной тьме и слышу обращенный ко мне голос: «Родная мать хочет убить своего ребенка». Слова и голос наполнили меня ужасом. Я проснулась, полная страха.

Солнце ярко освещало комнату, за окном чирикали воробьи. Я посмотрела на часы — было восемь.

Свекровь, с которой мы спали в одной комнате, проснулась тоже.

— Какой страшный сон мне сейчас приснился, — сказала я ей и начала рассказывать.

Свекровь взволнованно села на кровати и пытливо посмотрела на меня:

— Тебе сейчас приснилось?

— Да, — ответила я.

Она заплакала.

— Что с вами, мама? — изумилась я.

Она вытерла глаза и грустно сказала:

— Зная твои убеждения, мы хотели скрыть, что сегодня в девять часов Ксана (моя золовка, Ксения) должна идти в больницу на аборт, но теперь я не могу скрывать.

Я ужаснулась:

— Мама, почему вы не остановили Ксану?

— Что делать?! У них с Аркадием уже трое детей. Он один не может прокормить такую семью. Ксана тоже должна работать, а если будет малыш, ей придется сидеть дома.

— Когда Господь посылает ребенка, Он дает родителям силы вырастить его. Ничего

не бывает без воли Божией. Я пойду и попытаюсь отговорить ее.

Свекровь покачала головой:

— Ты не успеешь: она вот-вот уйдет в больницу.

Но я уже ничего не слушала. Не одеваясь, а как была, в ночной сорочке, я набросила на себя пальто, сунула босые ноги в туфли и, на ходу надевая берет, выбежала на улицу.

Ехать было далеко. Я пересаживалась с трамвая на автобус, с автобуса на другой трамвай, стараясь сократить путь, а стрелки часов меж тем перешли за девять…

— Царица Небесная, помоги! — молилась я.

С Ксаной мы столкнулись в вестибюле ее дома. Лицо у нее было осунувшееся, мрачное, в руках она держала маленький чемодан. Я обхватила ее за плечи:

— Дорогая, я все знаю! Мне сейчас приснился о тебе страшный сон: чей-то голос сказал: родная мать хочет убить свое дитя. Не ходи в больницу!

Ксана стояла молча, потом схватила меня за руку и потянула к лифту:

— Я никуда не пойду, — плача сказала она. — Никуда! Пусть живет!

Ксения родила мальчика. Он вырос самым лучшим из всех ее детей и самым любимым.

 

Старичок

Этот рассказ я слыхала от покойной Олимпиады Ивановны. Передавая его, она волновалась, а сын, о котором шла речь, сидел рядом с ней и утвердительно кивал головой, когда в некоторых местах рассказа она обращалась за подтверждением к нему.

— Ване тогда было семь лет. Шустрый он был, понятливый и большой шалун. Жили мы в Москве на Земляном валу, а Ванин крестный — наискосок от нас в пятиэтажном доме.

Как-то перед вечером я послала Ванюшу к крестному, пригласить его на чай. Перебежал Ваня дорогу, поднялся на третий этаж, а так как до звонка у двери достать не мог, то стал на лестничные перила, и только хотел протянуть к звонку руку, как ноги соскользнули, и он упал в пролет лестницы.

Старый швейцар, сидевший внизу, видел, как Ваня мешком упал на цементный пол.

Старик хорошо знал нашу семью и, увидев такое несчастье, поспешил к нам с криком:

— Ваш сынок убился!

— Мы все, кто был дома, бросились на помощь Ване. Но когда прибежали к дому, то увидели, что он сам медленно идет нам навстречу.

— Ванечка, голубчик, ты живой?! — схватила я его на руки. — Где у тебя болит?

— Нигде не болит. Просто я побежал к крестному и хотел позвонить, но упал вниз. Лежу на полу и не могу встать. Тут ко мне подошел старичок, тот, что у вас в спальне на картине нарисован. Он меня поднял, поставил на ноги, да так крепко, и сказал: «Ну, ходи хорошо, не падай!» Я и пошел. Вот только никак не могу вспомнить, зачем вы меня к крестному посылали?

После этого Ваня сутки спал и встал совершенно здоровым. В спальне у меня висел большой образ преподобного Серафима…