В этот знаменательный день туман, лежавший с рассвета на море и острове, стал отрываться от воды часов с восьми. Внезапно поднявшийся ветер рвал его в клочья, свертывал в клубы и угонял на север. Время от времени начинал моросить мелкий дождь, но тут же кончался, а в разрывах туч появлялись голубые прогалины неба. Через них на море пробивались лучи солнца. Предвестниками хорошей погоды лежали золотые пятна на свинцовом неспокойном море.
Около восьми часов утра от флагманского корабля, стоявшего на рейде против Северного плато, отошел быстроходный малый „морской охотник“. Набирая скорость, он лег курсом на юг, в сторону бухты Мисима. На его борту находились представители штаба десантных войск и среди них майор Грибанов, а также группа охраны в составе двенадцати автоматчиков морской пехоты во главе со старшим лейтенантом Суздальцевым.
Еще вчера вечером от японского командующего поступил ответ на последний ультиматум. Представителям советского командования надлежало теперь проверить непосредственно на главной, базе, как идет подготовка к капитуляции, дождаться вывода всех войск к местам разоружения и взять под охрану главнейшие объекты базы и помещение штаба.
— Особенных иллюзий не строить, — напутствовал офицеров штаба советский командующий. — Идете в логово коварного врага. Ваша задача — показать ему, что вы прибыли не для разговоров о перемирии, а для того, чтобы принудить противника сложить оружие. Действуйте решительно. При первом же вашем сигнале о новой провокации немедленно даю приказ войскам для решающего штурма.
И вот они в пути. „Морской охотник“ мчится на огромной скорости. Укрывшись за большим стеклянным щитом, офицеры и автоматчики с напряжением всматривались в морскую даль, где вставали громады гор острова.
— Знаешь, Андрей, боюсь даже думать о судьбе наших товарищей, — говорил Грибанов Суздальцеву. — Если японцы в предвидении своего конца решились на такую провокацию, как обстрел наших судов с командующим, то что им стоит в любую минуту расправиться с четырьмя пленниками?
— Но ваш знакомец Кувахара обещал же позаботиться об их безопасности. Слово чести давал.
— Э-э, брат, ты его не знаешь! — вздохнул Грибанов. — Эта провокация — наверняка дело его рук. Если ему удалось сбежать, то наверняка он предварительно замучил всех пленников. Страшно представить себе Наденьку, умирающую от пыток…
Слева показался остров. Где-то в этом районе кончалась территория, занятая советским десантом, и начиналась та часть острова, которую еще контролировали японские войска. Вот и обрывистый берег, с которого четыре дня назад открыли предательский огонь японские пушки. Сейчас там было спокойно — никакого движения. „Морской, охотник“ обогнул мыс. Слева все те же обрывы с черными глазницами амбразур, справа, вдали, синие громады гор южной части острова.
— Если сейчас не лупанут по нас, значит, все будет благополучно, — сказал кто-то, когда „морской охотник“ обогнул мыс.
Но все шло благополучно. Вот кончились обрывы и начался пологий прибрежный откос, весь изрытый траншеями и ходами сообщений. Дальше на небольшой прибрежной площадке у входа в долину Туманов видны постройки военно-морской базы. Два длинных бетонированных пирса врезаются в синь моря. Меняя скорости, чтобы не попасть на прицел, малый „морской охотник“ направляется к базе. Уже хорошо видны сооружения, темные тропинки, поднимающиеся по зеленым склонам вулкана Туманов, вон дорога в долину Туманов, а людей нигде нет, будто все вымерло. Стоят лишь пустые баржи вдоль одного пирса.
До пирсов оставалось сотни две метров, когда все увидели бронированный вездеход, сбегавший с дюн к базе. Он промчался по пустынному плацу и остановился возле пирса. Из него вынырнули два японца в морской форме с саблями и торопливо прошли к тому месту, где приставал „морской охотник“. Еще на расстоянии офицеры взяли под козырек и льстиво заулыбались.
— Значит, все в порядке, — сказал начальник группы полковник Воронов.
Пирс оказался на метр выше палубы небольшого суденышка. Японцы подали руки и вдвоем помогли выйти на пирс сначала Суздальцеву, потом всем остальным.
— Я капитан Сато, — отрекомендовался один по-русски. Это был почти юноша. — Очень рада познакомить с росска. Все готово перемирия.
— Мы просим провести нас к командующему, — оказал по-японски майор Грибанов.
— О, вы отлично говорите по-японски! — воскликнул капитан Сато на родном языке. — К сожалению, командующего здесь нет, он в своем штабе.
— Кто из командования есть здесь?
— Я представитель командования!
— Что это за здание? — указал майор Грибанов на крашеный дощатый дом жандармерии и подмигнул товарищам. Над крышей дома раздевался японский флаг, которого, как помнил Грибанов, раньше не было.
— О, это комендатура военно-морской базы!
— Кто-нибудь есть там?
— Только радисты.
— Что вы знаете, господин капитан, о четверых русских, содержащихся в вашем плену? — спросил Грибанов.
— Ха, ничего не знаю.
— Где сейчас находится подполковник Кувахара?
— Я ничего не могу вам сказать. Он давно уже освобожден от своих обязанностей.
— Куда девалась жандармерия, которую вы называете комендатурой?
Капитан Сато сделал артистическую позу удивления и лукаво улыбнулся.
— По-русски она называется „жандармерия“? По-японски — это „комендатура“…
— Пусть будет по-японски „комендатура“, — согласился Грибанов. — Куда она девалась?
— Ха, войска готовятся к перемирию, они выводятся на аэродром. Туда же должна прибыть и комендатура.
Майор Грибанов перевел полковнику Воронову содержание разговора с капитаном Сато.
— Скажите ему, Иннокентий Петрович, чтобы он провел нас на радиостанцию, мы опечатаем ее.
Выслушав Грибанова, капитан Сато воскликнул с деланным испугом:
— О! У меня нет приказа главного командования…
— Ничего, — успокоил его майор Грибанов, — вы сошлитесь на приказ советского командования.
Капитан Сато уныло побрел следом за советскими офицерами к зданию жандармерии. Там действительно было пусто. Бумаги и тряпье, разбросанные по полу, указывали на то, что хозяева покидали это помещение в спешке. Карцеры были раскрыты настежь, в некоторых оставались топчаны с грязными измятыми постелями.
Радиостанция размещалась в противоположном конце здания, в двух угловых комнатах. Когда туда входили советские офицеры, четверо японцев-радистов еще продолжали сидеть возле аппаратов, выстукивая что-то телеграфными ключами.
— Переведите им, Иннокентий Петрович, — обратился полковник Воронов к Грибанову: — Я приказываю освободить помещение. Старший лейтенант, оставьте здесь двух автоматчиков. Прикажите не впускать сюда ни одного японца.
Японские радисты недоуменно посмотрели на капитана Сато, потом отключили аккумуляторы и, озираясь со страхом на советских офицеров, вышли из помещения.
Все прошли в помещение штаба базы и гарнизона. Там застали лишь двоих японцев: престарелого полковника Янэока и его адъютанта. Они сидели в кабинете у стола и рассматривали какую-то книгу.
Начальник штаба полковник Янэока встретил советских офицеров без особого энтузиазма и даже не вышел из-за стола, а лишь на мгновенье привстал в кресле. Указав советским представителям на табуретки, он спросил:
— С какой миссией, прибыли, господа советские офицеры?
Полковник Воронов, выслушав перевод, посмотрел на часы и сказал майору Грибанову:
— Прошу перевести господину полковнику: в пятнадцать часов истекает срок известного господину полковнику ультиматума, после чего наши войска начнут всеобщее наступление. Мы прибыли, чтобы получить ясный ответ: во избежание излишнего кровопролития готовы ли японские войска капитулировать, или японское командование намерено продолжать безнадежное сопротивление?
— О да, в интересах сохранения жизней японских и советских солдат, — скучным голосом заговорил полковник Янэока, — японское командование приняло предложение советского командования.
— Нам поручено, — сказал полковник Воронов — проконтролировать подготовку к капитуляции, изъять военные карты, получить план заминирования как на суше, так и на море. Прошу передать эти карты.
Полковник Янэока улыбнулся.
— Карты в голове, — он потрогал пальцем свой продолговатый узкий лоб, вышел из-за стола, взял мелок и быстрыми, уверенными движениями набросал на доске схему острова Минами, отметив места, где будут собраны войска для сдачи оружия.
— Другой карты нет, — с деланным сожалением проговорил он.
— Ясно: вы уничтожили все карты. — без обиняков сказал полковник Воронов. — Спросите его, товарищ майор, куда отправлены войска с главной базы?
— К месту сбора, для сдачи оружия.
— Скажите, как связаться с подполковником Кувахара? — спросил Грибанов начальника штаба.
— Этого я не могу вам оказать, к сожалению, — вздохнул полковник Янэока. — Прошлой ночью он вместе с поручиком Гото, пленными американцами и небольшой группой солдат скрылся из гарнизона.
— Дезертировал?
— Да, это называется „дезертировал“.
У Грибанова захолодело в груди.
— А четверо русских пленных? Что с ними?
— Я слышал о них давно, но никогда не видел и ничего не знаю о их судьбе.
„Все истреблены“, — полыхнуло в сознании Грибанова, и он стал мрачнее тучи.
— Что случилось, Иннокентий Петрович? — с беспокойством спросил его полковник Воронов.
— Похоже, истребили наших четверых товарищей. Этот говорит, что не знает. Врет, конечно. Как это начальник штаба не знает о русских пленниках? Чепуха!
Полковник Янэока слегка поморщился при этих словах: он, видимо, понимал русский язык. Именно в расчете на это Грибанов и произнес последние слова четко и громко. Но японец промолчал.
— Где сейчас находится подпоручик Хаттори? — спросил Грибанов.
— О, ха, подпоручик пропал без вести в первый день высадки вашего десанта.
— Еще один фокус, — сокрушенно сказал майор Грибанов полковнику Воронову. — Переводчик, который был приставлен к нам и потому знал хорошо о положении пленных, оказывается пропал без вести в бою! Ну и ну!
— Ничего, разберемся, — пообещал полковник Воронов. — Сейчас нужно дать радиограмму флагману. А пока будет подходить десант, нужно побывать у командующего, уточнить все детали относительно места сбора их войск для разоружения. Переведите полковнику, что мы требуем доставить нас к японскому командующему.
Полковник Янэока с мрачным вниманием выслушал Грибанова.
— Для этого мне необходимо связаться с господином командующим, — сказал он, — и получить его разрешение.
— Хорошо, связывайтесь, — сказал полковник Воронов, — а пока прикажите вашему адъютанту сопровождать нас по территории базы и показать все важнейшие объекты.
Больше часа продолжался осмотр телефонной, станции, складов, казарм, офицерских домов, расположенных на территории базы. Всюду было пустынно, везде виднелись следы поспешного ухода бывших владельцев базы. Только на телефонной станции у коммутаторов сидели два солдата. Они в страхе вскочили со своих мест при появлении советских офицеров и вытянулись по команде „смирно“.
— Садитесь! — приказал майор Грибанов. — Продолжайте выполнять свои обязанности, пока вас не заменят русские телефонисты.
Когда офицеры вернулись к штабу, здесь у подъезда стояла грузовая автомашина.
— Что за машина, откуда? — спросил майор Грибанов у шофера.
— Русских привезла, — ответил шофер, взяв под козырек.
— Каких русских, откуда?
— От господина командующего.
— Ничего не понимаю! — Грибанов повернулся к полковнику Воронову. — Говорит, привез русских, от командующего. Может быть, парламентеры с плацдарма?
— Возможно. Спросите, где они сейчас?
— Они у господина начальника штаба, — ответил японец.
В эту минуту через открытую дверь послышался гулкий топот ног в коридоре. Офицеры повернулись и остолбенели: первым из дверей выбежал капитан Воронков в измятом кителе, за ним показалась Андронникова в застегнутой на все пуговицы шинели и при погонах, последним бежал Борилка с забинтованной головой.
— Друзья! — прогремел ликующий бас Грибанова, и он широко раскинул руки, словно готовясь обнять всех сразу. — Наденька!
Андронникова без слов упала в его объятия, прижалась лицом к широкой его груди и разрыдалась.
— А Стульбицкий? — спросил Грибанов, когда немного улегся шум встречи.
— Умер, — сурово сказал Борилка. — На допросе меня избил Кувахара, я потерял сознание. Очнулся в карцере жандармерии. Со мной Стульбицкий. Его поместили со мной для острастки, чтобы согласился стать шпионом. А он и не выдержал. Сердце разорвалось.
— Товарищи, время не терпит, — Полковник Воронов посмотрел на часы. — Впереди у нас вечность, а сейчас дорога каждая минута. Отправляйтесь, друзья, на корабль, — с усмешкой он показал на „морской охотник“. — Да скажите, чтобы вас там накормили хорошенько. Что, сыты? Тогда гуляйте здесь, а нам нужно к командующему.
Когда офицеры вошли к начальнику штаба, полковник Янэока встретил их низким поклоном. Он сказал:
— По поручению господина командующего приношу от его имени глубокое извинение, он не может принять вас, господа офицеры, ввиду своего болезненного состояния. Но господин командующий полагает, что к концу дня он будет лучше себя чувствовать и сам прибудет на корабль к советскому командующему. Что касается разоружения японских войск, то господин командующий приказал мне сообщить вам, что войска собраны на аэродроме и ждут представителей, советского командования, чтобы сдать оружие.
— Все ясно, — коротко бросил полковник Воронов. — Даем радиограмму флагману.
Для Грибанова весь мир отодвинулся на второй план. На первом была Наденька Андронникова. Вышел из штаба, а на крыльце — она. Он ненасытно смотрит в ее чудесные глаза, на выбивающиеся из-под берета шелковистые прядки ее волос и не может ни о чем думать, кроме как о ней.
Вчетвером они прогуливались по плацу базы, как вдруг увидели группу людей на дороге, ведущей к интендантским складам. Люди приближались к плацу смелой, решительной походкой.
— Братцы, так это же отряд Ли Фан-гу и Тиба! — вскричал Грибанов. — Ура партизанам!
Да, это были партизаны острова Минами, славные герои подполья. Их было совсем немного, но как же много они сделали! Грибанов пошел им навстречу. Партизаны узнали его еще издали и подняли вверх кулаки.
Встреча произошла посредине плаца. Партизаны взяли под козырек, потом первым кинулся к Грибанову Тиба. Радостные возгласы, крепкие объятия. Грибанов прослезился. Заблестели росинки и на глазах подпольщика Тиба и железного Ли Фан-гу.
— Хо! Теперь я верю, что увижу родину, — смеялся Ли Фан-гу, смахивая украдкой слезы с глаз.
Но разговаривать Грибанову и на этот раз долго не пришлось. К ним бежал старший лейтенант Суздальцев.
— Товарищ майор, получено приказание командующего: полковнику Воронову и вам немедленно выехать на аэродром для участия в разоружении японцев.
— А ты не поедешь?
— Такого приказания не было.
— На твое попечение передаю этих товарищей, — он указал на партизан. — Это те самые железные люди, о которых я тебе рассказывал.
— Да ну?! Вот Здорово! Есть принять на попечение! — Суздальцев лихо взял под козырек.
На аэродроме, расположенном неподалеку от северного подножии вулкана Туманов, выстроились почти на километр шеренги японских солдат при всем вооружении и амуниции. Впереди — командиры подразделений, офицеры штаба, представители командования гарнизона. Напротив, по другую сторону взлетной бетонированной ленты, — десятка два советских офицеров и шеренга броневиков. Было солнечно, жарко.
— Все в порядке? — спросил полковник Воронов командира полка, которому было поручено обеспечить приемку оружия от японцев.
— Так точно, товарищ полковник, — ответил тот.
— Иннокентий Петрович, объявите японцам, чтобы начали складывать оружие.
Грибанов передал японскому полковнику-коротышу команду — складывать оружие. Японец откозырял и повернулся к своим войскам.
— По приказанию его величества императора… — выкрикивал он, и его слова, как эхо, убегали вправо и влево, передаваемые офицерами. — Во избежание ненужного кровопролития японские войска… установили перемирие с советскими войсками… В связи с этим приказываю… всем сложить оружие… банзай! [Банзай (японск.) — Ура!]
— Банзай! — нестройным хором троекратно повторили войска.
Потом первая шеренга сделала пять шагов вперед, нагнулась, словно делая гимнастическое упражнение, и снова выпрямилась. На бетоне аэродрома остался ровный ряд винтовок, патронных сумок и ремней. Первая шеренга вернулась на свое место, и сквозь нее вышла вперед вторая и проделала то же самое, потом — третья и четвертая шеренги. Все офицеры, за исключением полковника, подошли к столу, за которым находилось советское командование, и сложили свои пистолеты. Сабли, по условиям капитуляции, оставались при офицерах.
Снова зычные голоса команды, и колонна японских солдат уныло тронулась к казармам аэродрома. В последней шеренге майор Грибанов увидел и своих знакомых — рядового Комадзава и ефрейтора Кураока, привезенных к моменту разоружения с нашего судна.
А спустя три часа, когда группа офицеров во главе с полковником Вороновым и вызволенными из плена советскими людьми уже прибыла на флагманский корабль, все увидели утлую десантную баржу, движущуюся от берега к кораблю. Издали она казалась пустой. Но тем ближе подходила баржа к кораблю, тем яснее вырисовывалось что-то посреди нее, на дне. Немало было смеха на палубе флагмана, когда все разглядели на дне корытообразной посудины человека в широкой, накидке, сидящего в кресле и величаво положившего ладони на поставленную впереди торчком самурайскую саблю. Это был генерал-майор Цуцуми Нихо.
Позади, у кормовой надстройки, стоял навытяжку офицер, по-видимому, адъютант командующего.
Баржа сделала крутой разворот и пристала к борту флагмана в том месте, где был к этому времени спущен парадный трап. Генерал-майор Цуцуми, ни на кого не обращая внимания, величественно встал, сделал вялое движение, отбрасывая полы накидки. В ту же секунду за его спиной оказался адъютант, принял навскидку и очень быстрым движением приколол на левую сторону генеральского кителя большую планку с дюжиной разноцветных орденских колодок, прицепил саблю. Не поднимая глаз, генерал Цуцуми уверенно подошел к трапу и неторопливо, во всем блеске, поднялся на палубу. Тут его уже поджидал советский командующий. Японец встал по команде „смирно“ против советского генерала, откозырял и, бесстрастно глядя ему в лицо, доложил:
— Господин командующий, прибыл в ваше распоряжение.
С этими словами он отцепил саблю, пистолет, взял их на дрожащие ладони, как на поднос, и с поклоном подал советскому генералу. Тот, принимая оружие, сказал:
— Благодарю за разумный шаг, господин генерал. Прошу принять личное оружие обратно. Таково условие капитуляции.
— Ха, благодарю, господин командующий, — поклонился в пояс генерал-майор Цуцуми и принял оружие.
— Надеюсь, — продолжал советский генерал, — мы никогда больше не поднимем оружия друг против друга?
— О, ха! Согласен с вами, Ниппон и Россия — хорошие соседи! — льстиво пролепетал Цуцуми.
После обеда Грибанов и Андронникова вышли на палубу Солнце близилось к горизонту, вечер на море стоял тихий, и ясный. Охотское море отливало оранжевой позолотой, его отшлифованная гладь как бы подрезала громаду гор. Остров был виден очень ясно в остывающих огненных лучах солнца. У берега бухты Мисима столпились советские десантные суда. На плацу, на дороге, ведущей в долину Туманов, все двигалось — там высаживались наши войска. А над базой, на вышке бывшего здания жандармерии, колыхался огненный советский флаг.
— Вот и кончилась война! Даже не верится, что эта, теперь родная, земля была еще вчера Для нас страшным местом, — тихо проговорила Андронникова.
— А я, знаешь, Наденька, не могу отделаться от мысли о Кувахара. Сбежал! Ты понимаешь, до тех пор, пока он с жандармами ходит на свободе, люди не могут оставаться спокойными за себя и за своих детей.
ОПЕРАЦИЯ „СОКОЛ“
Над морем — кромешная темь. Вытяни впереди себя руку и не увидишь ладони — до того темно. Плотный, туман лег на воду. И тишина. Можно подумать, что в этом затянутом непроглядной чернотой мире, где теряются привычные представления о расстоянии и времени, — пустота.
В полуосвещенной штурманской рубке флагманского корабля склонились головы над мутным, как илистая вода, экраном радиолокатора. По экрану, в паутине градусной сетки, — россыпь золотых зерен. Это десантные суда, транспорты и малые „морские охотники“. Если вглядеться в экран попристальней, то можно заметить, что зерна образуют цепочки. Это строй. Из цепочки иногда вылезет в сторону какое-нибудь зернышко, и тогда в эфир летит монотонный писк морзянки: „Грицака, Грицака, два градуса вправо, два градуса вправо. Вы поняли? Прием, прием“. И зернышки послушно становится на прежнее свое место в цепочке. И в рубке снова тишина только иногда кто-нибудь приглушенно кашляет.
А между тем приближаются решающие минуты. Но об этом можно догадаться разве лишь по особой, какой-то натянутой тишине. Великая минута приближается. У края экрана в градусную сетку вползает лохматая туманная глыба — берег острова Минами. Глыба все больше надвигается на экран, подминая под себя тонкие линии паутины сетки. Но проходит еще немало томительных минут, пока глыба заняла всю верхнюю часть экрана. Рельефно обозначается дугообразная вогнутая линия — залив Северный.
Золотые зернышки помельче песчинки — остались позади. Вдоль дугообразной линии вытянулась цепочка зерен покрупнее — это десантные суда. Командующий встал и сказал решительно:
— Пора, товарищи! — И громче: — Радист, слово „Сокол“ — в эфир!
И морзянка, словно птичка, выпущенная на волю, радостно, возбужденно запела: „Пи-пи-пи-пи“ — „Сокол, Сокол, Сокол…“ Золотые зерна на экране развернулись фронтом к темной глыбе и двинулись к дугообразной линии залива.
Невозможно передать словами, как томительны минуты перед боем. Тем более они томительны для морских десантников. Впереди ночь, неизвестный берег и враг…
Рота Суздальцева спешно строилась по два. Тревожные звонки громкого боя заглушают голоса, топот ног и лязг оружия. Но вот звонки прекратились, отчетливо слышится гул машин, работающих на больших оборотах. И — громкая команда:
— Надеть спасательные пояса! Примкнуть диски к автоматам, закрепить гранаты!
Крупным шагом Суздальцев идет к сходням. Там уже скрипят тросы. За командиром роты — связные Кривцов, Зенков и комсорг Федя Вальков.
— Федя, будешь регулировать движение на правой сходне, ты, Кривцов, — на левой, а ты, Зенков, прыгаешь со мной.
Вдруг — удар, звон стекла, лязг железа, крики…
— Сели на риф! — кричит вахтенный.
Но и без того уже всем ясно, что в кромешной темноте судно село на камень. Суздальцев яростно ругается, потом отдает команду:
— Все по местам! Изготовиться! За мной — пошел!
Он прыгает одним махом с Зенковым. Вода пронизывающе холодная. И нет дна. Видимо, до берега еще не близко.
— За мной! — выплевывая горько-соленую воду, кричит Суздальцев. — Следить друг за другом, помогать слабым!
В темноте — плеск, бульканье и отчаянный вскрик:
— Братцы, тону! — Это голос Гришко. Кто-то уже рядом с ним:
— Давай автомат!
Другой голос:
— Сюда диски!
Третий голос:
— Брось вещмешок!
Вода кипит от множества тел — буль-буль-буль. Передних уже не слышно, а со сходен все падают и падают в воду — бух! бух! бух! И вот радостный, бегущий по воде голос: — Берег!
— Вперед, товарищи, берег близко!
Суздальцев и Зенков первыми встали на песчаное дно — по пояс. Слышен приглушенный гомон голосов справа и слева: там тоже выбрасываются десантники с судов. Суздальцев дожидается, пока вокруг него скапливается большая группа бойцов, и приглушенно командует:
— Оружие к бою! За мной!
Вот и берег — песок, укатанный волнами. За прибойной полосой — галечник, трава. Враг молчит. Неужели застигнут врасплох? Или это ловушка?
— Ложись у края травы, — тихо приказывает командир роты. — Командирам взводов разобраться в людях. Первый взвод — на месте, второй — вправо, третий — влево.
Суздальцев стоит у самой воды, прислушивается к всплескам. В воде уже меньше шума — выбираются на берег последние. Кто-то в темноте натолкнулся прямо на командира, чертыхнулся, спросил:
— Где второй взвод?
Не отвечая на вопрос, Суздальцев спросил:
— Твердохлебов?
— Я, товарищ старший лейтенант!
— Ты что, с другого судна?
Твердохлебов смеется, — теперь уже его не отправят обратно.
— С вами, товарищ старший лейтенант.
— Вот чертова голова! — в голосе Суздальцева добрая улыбка. — Как твой зуб, не болит?
— Побаливает, — сознался Твердохлебов. — Да разве теперь до этого? Голова будет цела, зубы вылечу!
Оба засмеялись.
Но вот, кажется, и последние выходят из воды. Слышно, как мокрые шлепаются в цепь у края травы. По цепи — приглушенный шепот, кашель, тяжелое дыхание позвякивание оружия. На море тихо, только где-то в темноте еле слышен гул машин — отходят десантные суда.
Легкими прыжками Суздальцев бежит к цепи, спотыкается о чьи-то ноги.
— Ты что, опупел? — шипит сердитый голос.
В цепи тесно. Суздальцев через кого-то перелезает вперед, командует вполголоса:
— За мной, вперед!
Охнула вся цепь, зашумела трава, затопали ноги. Впереди должен быть обрывчик, а за ним крутой косогор, — это знала вся рота Суздальцева по разведывательным данным. По бугру и косогору — дзоты, а перед ними две линии траншей. Рота задерживается у обрывчика, бойцы помогают друг другу взобраться на него: одни становится на плечи другому, вылезает на обрыв, потом вытаскивает за руки товарища. И все это делается с каким-то глухим хрипом, с ожесточенным шепотом. Обрыв уже позади. Суздальцев прислушивается. Тихо. И — снова вперед! С размаху падает через бруствер. Траншея. В ней пусто.
— Занять траншею! — бежит по цепи шепот. Короткая передышка. И — снова вперед! Косогор становится круче. Вот и вторая траншея — тоже пустая. Вперед, вперед! Ни выстрела, ни выкрика. Справа по цепи летит слово: „дзот“. Обратно возвращается другое: „блокировать“.
Где дзот? Ага, вот, чуть виден огонек в амбразуре. Цепь залегла в нескольких шагах. Кто-то уже пробрался к входу в дзот и звонко шепчет оттуда:
— Пусто!
Суздальцев — туда.
— Кто здесь?
— Рядовой Анисимов, товарищ старший лейтенант.
— Что там светится?
— Загляните, интересная штука.
И он потащил за рукав командира роты. Узкий ход сообщения, в открытой двери свет. Дзот довольно просторен. Грубый столик из неотесанных досок, на нем — полевой телефон и свеча. Вокруг — галеты, чашечка с недопитым кофе. Слева у стены — нары, на них куча одеял, солдатских шинелей; над нарами, на стене, офицерский китель. Суздальцев схватил китель — нашивки подпоручика, во внутреннем кармане бумажник с документами и деньгами.
— Здорово! — хохочет Суздальцев. — Не ждали они! Видать, на укрепления надеялись. Теперь только вперед, как можно быстрее вперед!
Цепь поднялась. Кончился откос, пошла ровная местность с высокой травой и отдельными купами кустарников. На пути попадалось много дзотов. Все они были пусты. Ясно: враг не ждал отсюда удара. Значит, удалась хитрость командующего: с вечера быстроходные суда совершили отвлекающий маневр вдалеке отсюда и вели там беглый артиллерийский обстрел берега. Спасены сотни жизней десантников!
Действия десантных войск ночью — самый трудный вид боя. Победа остается за тем, у кого больше инициативы, смелости, организованности, у кого крепче нервы. Противники не видят друг друга, и это больше всего страшит слабонервного.
Суздальцев, отправив связного к командиру группы захвата с докладом о результатах действий роты, снова поднял цепь. Продвигаться стало труднее — мешали заросли стланика. Вдруг справа пулеметная очередь. Звук захлебывающийся, видимо из амбразуры.
— Ложись! — командует Суздальцев. — Засечь огневую точку!
Кто-то подбегает.
— Товарищ старший лейтенант, разрешите нам с Лагуткиным… Оружие добыть…
Ах, вот это кто!
— С одними гранатами?
— Ребята дают автоматы, только чтобы вы разрешили…
— Разрешаю. Передайте командиру второго взвода, чтобы выделил с вами еще троих.
— Есть!
И легкий топот растаял в темноте. А пулемет побулькает-побулькает и замолчит. Там, где-то на правом фланге, еще заговорило несколько пулеметов. Оживает японская оборона! Через несколько минут — гах! — взорвалась граната, за ней — вторая. Ближний пулемет врага захлебнулся. И вслед — глухая автоматная очередь. „Стреляют в амбразуру“, — подумал Суздальцев, ловя доносящиеся от дзота глухие звуки. Вскрик — и снова автоматная очередь. Рота молчит, прислушивается к опасному поединку, происходящему во тьме. Оттуда еще никто не прибежал, а уж по цепи пролетела весть: „Захватили! Было трое, один убежал, двоих побили“.
Цепь продолжает двигаться вперед. То тут, то там заговорит вражеский пулемет. В темноте, в зарослях десантники ловко блокируют и уничтожают дзоты. Но вот тьма начинает редеть. Уж видно за несколько метров человека. В это время заговорил дзот прямо впереди роты. Его блокирует одно из отделений, первого взвода. Когда дзот окружен и в амбразуру летит граната, справа блокировочную группу накрыл пулемет другого дзота. От группы приполз связной, запыхавшись, докладывает:
— Товарищ старший лейтенант, убит командир отделения Залыгин! Прохоров и Левашов ранены…
„Первый убитый, — думает с горечью Суздальцев. — Началось!“
Чем больше светало, тем сильнее становилась трескотня пулеметов и автоматов. А вот и вражеская артиллерия начала ухать. С моря ей ответила наша корабельная. Двигаться вперед стало труднее. Израсходованы почти все противотанковые гранаты. Выбыло из строя одиннадцать человек: трое убиты, восемь ранены. Медленно — очень медленно! — но рота все глубже вгрызается в оборону врага. Позади наших десантников уже полтора километра. По расчетам, до высоты 171, находящейся почти в центре укрепленного района, около пяти километров. До крайности нужны боеприпасы, а связь с кораблями страшно затруднена. Что делать? Суздальцев лихорадочно думает, ищет решения. В это время резко усиливается огонь корабельной артиллерии и поступает приказ с командного пункта группы захвата: наступление прекратить, окопаться.
А позади десанта происходило вот что. Десантные суда, сняв войска с транспортов, подвозили их к берегу. Когда совсем рассвело и туман оторвался от воды, заговорили вражеские орудия, укрытые в подземных сооружениях мысов, охватывающих бухту клещами справа и слева. Перекрестный огонь пронизывал весь простор бухты. Десантные суда оказались под жесточайшим обстрелом. К берегу прорвались лишь немногие самоходные баржи, остальные были в критическом положении.
Стоявшие на рейде наши крупные боевые корабли немедленно ответили японцам огнем всех калибров. Было видно, как снаряды взрывались в черных глазницах амбразур на правом и левом мысах бухты. Вражеский огонь ослабевал, но ненадолго, — там, видимо, подкатывали запасные орудия, вводили в дело запасные команды, и из амбразур снова полыхало пламя пушечных выстрелов.
На нескольких судах второго эшелона подвозился артиллерийский полк, на берегу до сих пор у десантников не было ни одного орудия. Со штабом артполка находился и майор Грибанов. Судно, на котором он находился, подошло к берегу в тот момент, когда враг открыл меткий артиллерийский огонь с мысов. И сразу три попадания вражеских снарядов в правый борт, потом два в левый. Вышло из строя рулевое управление, в машине возник пожар. Но артиллеристы словно и не замечали этого: они подкатывали легкие пушки к сходням и сталкивали их на шлюпки. Но как только шлюпка отходила от сходни, ее накрывал вражеский, снаряд. Положение казалось безвыходным. И тогда кто-то догадался сталкивать пушки прямо в воду — глубина тут была по грудь. Вслед прыгали в воду артиллеристы и выталкивали пушку на берег.
С одним из орудий выбрался на берег и Грибанов. Едва пушку установили для стрельбы прямой наводкой, как в щит ударил снаряд и двое из расчета били убиты наповал, а командир расчета был ранен. Майор Грибанов заменил командира орудия, и пушка стала посылать снаряд за снарядом в левый мыс. Видно было, как там, в скалах, среди черных глазниц амбразур, рвались ее снаряды. Когда в зарядном ящике оставались последние снаряды, что-то тяжелое ударило по автомату Грибанова. Диск лопнул, и пружина, с визгом раскручиваясь, вылетела наружу. Автомат спас майора от верной смерти.
Бросив обломки автомата, Грибанов поспешил на командный пункт, расположенный в овражке, и только тут понял, в каком критическом положении находится десант.
— Видите, что получается, — объяснял ему командир группы захвата. — Враг отрезал доступ к нам с моря и готовится к контратаке. Я выделил и послал две группы с задачей блокировать укрепления на мысах. Но боюсь, что эти группы не успеют заткнуть глотку орудиям, прежде чем начнется фронтальная атака японцев.
— Командующий знает об этом?
— Да вот не можем связаться по радио. Страшные помехи в эфире.
Грибанов кинулся к радистам. — Что тут у вас?
— Глушат, — с тоской в голосе сказал радист. — Вот послушайте, товарищ майор, я совсем уже оглох…
Грибанов надел наушники и долго молчал. Наконец, сняв наушники, сказал:
— Глушат. Какой-то очень сильный центр работает. Снова надел наушники и долго крутил верньеры приемника.
— Ясно! — выдохнул он. — Знаете, кто это делает? Американцы! Их корабли тут недалеко к востоку. Нужно послать донесение с нарочным.
Командир группы распорядился и, обратившись к Грибанову, сказал:
— Лейтенант Суздальцев прислал китель японского офицера, а в нем документы. Может, посмотрите?
Грибанов занялся бумажником безвестного подпоручика Миямото, в панике бежавшего с боевым охранением. Ничего важного в документах не было, и Грибанов попросил привести ему пленных.
— Начните с офицера, — сказал командир группы захвата. — Его взяли в плен при интересных обстоятельствах. Два наших автоматчика лежали за кустом неподалеку от дзота. Вдруг видят, из дзота вышел офицер, выхватил саблю и, улыбаясь, стал размахивать ею. Наши автоматчики подумали, что за офицером поднимется цепь и японцы пойдут в атаку. Но никого за офицером не оказалось. Наши солдаты решили, что офицер сошел с ума, и поднялись ему навстречу. А он, что вы думаете он сделал, подлец? С расстоянии метров пятнадцати он метнул саблю в наших автоматчиков! Ну, наши его по ногам из автоматов — и подкосили, а потом притащили в плен. Сейчас санитары перевязали ему ноги, лежит вон в укрытии.
Японец лежал в овражке, где наскоро был сооружен навес из стланика, нечто вроде полевого госпиталя. На японце была теплая шинель без всяких знаков различия.
— Ваше звание и фамилия? — спросил его майор Грибанов по-японски.
— Подпоручик Миямото, — процедил сквозь зубы японец и с ненавистью посмотрел на советского офицера. Глаза его лихорадочно поблескивали, нервная дрожь кривила губы.
Грибанов вынул из кармана бумажник.
— Ваш?
Японец оживился, приподнялся на локоть.
— Хай! Там двести пять иен.
— Очень небрежно обращаетесь с личными документами и деньгами, — с улыбкой заметил Грибанов. — Стыдно быть таким трусом, господин офицер. Возьмите, — и протянул бумажник Миямото. — Тут все в сохранности. Китель вам тоже вернут.
— Расскажите, как же это с вами случилось?
— Солдаты подвели, — простонал Миямото. — Я находился в боевом охранении со взводом. В первой траншее были секреты. Я только что налил себе кофе, как послышался топот у дзота и несколько солдат крикнули в дверь: „Русские!“ Все, кто был со мной в землянке, кинулись наружу. Я думал, они хотят обороняться, а они, оказывается, убежали. Что я мог сделать один?
Он закрыл глаза, помолчал и снова заговорил:
— Но вы тоже обречены. Ни один из вас не уйдет живым с острова…
Возле дзота Грибанова поджидала группа только что доставленных с переднего края пленных солдат. Он допрашивал их по очереди. Из ответов Грибанов составил себе приблизительно такую картину о противнике: японцы спешно подтягивали крупные силы с других участков. Скоро должны подойти танки.
— Вся надежда на блокирование дотов на мысах, — сказал командир группы захвата. — Нужно во что бы то ни стало открыть доступ второму эшелону на берег, иначе нам придется туго…
Артиллерийский обстрел не ослабевал. Потери усиливались, положение десантников ухудшалось с каждой минутой. И вот случилось то, чего больше всего опасалось командование группы захвата: японцы пошли в контратаку.