Ну да, не стоило и сомневаться, что сегодняшний вечер я проведу не с Олесей. Психологически я настроился на это уже утром в садике, когда рассказывал ей о деловой встрече. Сработал механизм мотивации пьяницы: можно поставить перед собой задачу провести вечер без алкоголя, но стоит допустить хотя бы мысль, что пара бокалов не повредит, как ты почти наверняка нажрешься в хлам. Допустив лишь возможность, что мы с Олесей не встретимся, я подсознательно разрешил себе с ней сегодня не встречаться.

Но вечером также появилась объективная причина, и мои душевные конвульсии тут уже ни при делах. Над моей головой ударила молния, разверзлись хляби небесные, потопом смыло и меня, и мои чаяния и надежды… и вообще все посторонние мысли и соображения. Не знаю, какие еще метафоры применить, чтобы вы поняли.

– Мама!!! – неожиданно завопила Томка, едва мы покинули машину. Я копался на заднем сиденье, забирая пакеты из супермаркета, и не успел должным образом отреагировать. Я лишь выпрямился и тут же больно ударился затылком о верхнюю раму дверного проема машины.

– Черт бы тебя!!!..

Я бросил пакеты обратно. Томка уже пересекала двор по диагонали со скоростью экспресса. На дальнем углу детской площадки, в нескольких метрах от нашего подъезда, стояла женщина. Марина Гамова. Мать моего ребенка.

Далее можете перечитать абзац выше, касающийся хлябей небесных…

В душу мою ворвалась огромная черная туча. Не темная и не серая – именно черная, почти как вакса. И «ворвалась» – это очень точное определение. Душу мою разорвало на куски, сердце так резко ухнуло вниз, будто лифт без тормозов, что я чуть не присел.

Впрочем, я именно так и сделал – присел обратно на пассажирское сиденье, оставив дверь машины открытой. Смотрел с этого места, как моя девочка, моя кровиночка, моя козюлька висит на шее матери, болтая ногами. Точно так же она висит на мне вечерами, когда я забираю ее из садика, и мне никогда это не надоест.

Я видел, что Марина не сводит с меня глаз. Она держала дочку в объятиях, но смотрела на бывшего мужа. И мне этот пристальный взгляд не понравился.

Зачем она пришла? Чего хочет? Еще один серьезный разговор, девяносто девятый последний разговор, как у китайцев?

Не хочу. Ничего не хочу – никаких с ней контактов и разговоров не желаю, я даже видеть ее не могу физически, хотя и понимаю, что у меня нет никаких шансов помешать ей встречаться с дочерью, если она того захочет. Но она после ухода своего в прошлом году не баловала Томку ни вниманием, ни подарками. Я уж не говорю о каких-то обыденных и скучных вещах типа алиментов – слава богу, я хорошо зарабатываю и вполне могу обеспечить дочку всем необходимым. Я, наверно, смог бы ей квартиру купить в хорошем районе в качестве приданого на будущее замужество и оплатить учебу в хорошем университете. Да, я все это могу, я хороший отец, заботливый, внимательный, временами неумелый, но я быстро учусь. Я всему могу научиться – даже эти чертовы косички заплетать из волос метровой длины! Я научусь обязательно…

Одного я не могу сделать в этой жизни: стать матерью. Смешно, правда?

Ребятишки в садике недавно разучивали песню, которую я сам помню наизусть до сих пор, потому что тоже пел ее в детском саду и крутил ее на маленькой пластинке старого маминого проигрывателя:

Томка так весело пела ее, когда мылась в душе, что у меня оборвалось в груди: действительно, маму я ей заменить не могу, и мне бы очень не хотелось, чтобы девочка страдала от отсутствия женской заботы. Но Томка, выключив воду, выглянула из душевой кабины, розовая и свежая, высунув язык в прореху между передними зубами, и с улыбкой попросила полотенце.

И вот теперь мама таки явилась. Мы не видели ее с конца мая, когда закончилась та безумная история с Медальоном, которую я уже рассказывал. Несколько раз созванивались. Марина, безусловно, испытывала вполне определенную и предсказуемую неловкость перед нами, если не сказать стыд: ведь она подвергла опасности собственную дочь и создала нам много лишних проблем своим многолетним молчанием, и я внутренне был ей благодарен за то, что она нас больше не беспокоила. Но зачем она пришла сейчас? Без звонка, без всякого предупреждения. Просто пришла, встала возле нашего подъезда, не имея никакой уверенности, что мы сегодня явимся домой, а не уедем к бабушке или еще куда.

Пришла наугад – и выиграла.

Но от Томки я такого порыва не ожидал. Если у некоторых женщин, как утверждает психологическая (или медицинская? не знаю) наука, отсутствует материнский инстинкт, то детские инстинкты природой не отменялись.

Бесконечно отсиживаться в засаде я не мог. Собрал пакеты с заднего сиденья, закрыл машину и медленно, как на эшафот, побрел к подъезду. Томка с матерью о чем-то переговаривались, но Марина периодически бросала напряженный взгляд в мою сторону. У меня самого с лицом творилось что-то неладное, я надеялся, что справлюсь с эмоциями, когда подойду на расстояние разговора, но уверенность покидала с каждым шагом.

Наконец я остановился прямо перед ней.

– Привет, – сказала Марина. Томка стояла рядом, прижавшись к ее бедрам, и с озорной улыбкой смотрела на меня.

Выглядела моя бывшая очень даже неплохо. Изящное синее платье до колен с рискованным декольте, дорогая сумочка на плече, идеальный макияж. Лицо с обложки, не меньше. Я, впрочем, и не сомневался, что дела ее пошли в гору, ведь круг знакомых, в котором она вращалась после развода, предполагал достаток и благополучие. И пусть с ее сожителем (терпеть не могу это слово, но из лексикона бывшего мента его не выкинешь) Виктором Кормухиным случилась неприятность, Марина не могла долго оставаться одна и без поддержки.

В верности своих выводов я убедился спустя несколько минут.

– Здравствуй, – ответил я и отошел к скамейке рядом с детской песочницей. Это была единственная свободная скамейка – на всех остальных отдыхали пенсионеры – и она была укрыта от заходящего солнца густыми ветвями деревьев. Я не хотел, чтобы нас с Мариной поедали любопытными взглядами. Кроме того, не хотел держать тяжелые пакеты. – Томыч, можешь пока побегать по двору, поиграть. Вон, кстати, Дашка с мячиком вышла. А мы с мамой поболтаем.

– Конечно, – улыбнулась дочь и побежала к своей подружке из восьмого подъезда. Я уселся на скамейку, не оборачиваясь к Марине. Этот нехитрый маневр позволил не смотреть ей в глаза.

Марина присела рядом. Мы оба смотрели на играющих девчонок.

– Какими судьбами? – спросил я.

– Соскучилась.

Я усмехнулся. Она избрала неправильную тактику, взяла неверную интонацию, и ко мне вернулась былая уверенность.

– Тебя это удивляет? – поинтересовалась она.

– Конечно.

– Думаешь, у меня вместо сердца пламенный мотор?

– Нет, не мотор. – Я снова усмехнулся, вспомнив эпитет, который мне нравился. «Замороженное филе трески» – вот что у нее вместо сердца. – Для мотора ты слишком индифферентна.

– В смысле?

– Не важно.

– Все умничаешь…

Я полез в карман за сигаретами. Разговор приобретал странный характер. Она приехала повидать дочку, но сразу начала лаяться со мной, прекрасно понимая, что я могу и разозлиться. А когда я злюсь, подарков от меня не жди.

– Дай мне тоже, – попросила она.

Мы закурили. Немного помолчали. Потом Марина, обуздав гордыню, робко попросила:

– Отпусти ее со мной на вечер.

– Куда?

– Мы просто погуляем в парке. Еще рано, тепло, там еще работают аттракционы, я видела. Покатаемся, поедим мороженого, погуляем, покормим белок. Ты же знаешь, как она любит кормить белок.

– Я – знаю.

Пожалуй, я поторопился заявить об обретении уверенности. Я начинал закипать. И одновременно стыдился своей злости. Я чувствовал себя неловко с Мариной, если быть до конца точным. И причину этого пока не мог объяснить. Что-то произошло с нами после истории с Медальоном. Мне никогда не приходило в голову считать себя неудачником – мне удалось поднять собственное дело и внести в свою жизнь стабильность – но Марина как будто поднялась на ступеньку выше. Дурацкое ощущение. Причина в ее сожительстве с богатым и состоятельным бизнесменом или в чем-то другом?

Ревность. Вот что меня гложет. По-прежнему!

«Ревность умирает последней. Даже когда любви уже нет, ревность продолжает трепыхаться, словно рыба на песке». Ненавижу ревновать! Наверно, именно поэтому я долго не могу установить близкие отношения с Олесей.

– У тебя нет причин мне отказывать, – сказала Марина, не обратив внимания на мою вспышку. – Родительских прав меня никто не лишал, как ты знаешь, и никаких иных судебных решений на этот счет не имеется.

– А ты подкованная стала. Кормухин поднатаскал?

– Кормухин… – Она помрачнела, стряхнула пепел под ноги, попала на лакированную туфлю. – Черт!.. Кормухин вернулся в семью, если тебе это интересно.

– Нет, мне не интересно. Пока он снова не начнет искать свою дорогую безделушку, пусть занимается чем хочет и живет с кем хочет.

– Он не ищет. И Валуйский не ищет. Все смирились с потерей, не беспокойся на этот счет.

– Валуйский? – Я встрепенулся, услышав фамилию известного в городе эксперта в области антиквариата, который был активным участником событий, связанных с поиском Медальона. – Ты теперь…

Она покраснела.

«Час от часу не легче!» – подумал я, и ощущение, что Марина постоянно перепрыгивает на ступеньку выше меня, усилилось. Пожалуй, она перемахнула сразу через две ступеньки. Валуйский не просто состоятелен. Он, мать его, в большом авторитете! Поговаривают, что не чурается скупкой краденого, переправляет культурные ценности за границу, нарабатывая серьезную маржу, и появись у меня желание прихватить его за задницу, не хватило бы и моих былых полномочий опера.

– Господи, Марин, во что ты постоянно ввязываешься! От бандита к бандиту! Не можешь найти себе нормального мужика, чтобы варить ему борщи и стирать носки?

– От бандита к менту, от мента к олигарху, от олигарха к Карабасу-Барабасу. Тебя впечатляет моя карьера, правда?

– Карьера содержанки. Чего ты ищешь все время? Любви там нет и не будет, тепла тоже не дождешься. Деньги?

Она не ответила. Бросила сигарету сбоку от скамейки и затушила носком туфля. Ее задели мои слова, потому что они были точны: Марина всю свою жизнь плыла по течению, словно прекрасный цветок – за что-то цеплялась, где-то застревала, но неизменно продолжала свой путь вниз по ручью. Ни мечты, ни устремлений, ни желаний. Странная женщина.

Впрочем, я ничем не мог ей помочь и не собирался, я должен был обезопасить Томку.

– Ты считаешь, я могу спокойно позволить тебе таскать нашу дочь с собой, пока ты вращаешься в этих полубандитских кругах? Не рассчитывай на это. Один раз ее уже похитили…

Марина вздохнула, поднялась, встала напротив меня. Посмотрела сверху вниз.

– Только один вечер. Мы погуляем в парке. С ней все будет хорошо. Я не мог поднять на нее глаз. Точнее, не хотел.

– К десяти она должна быть дома, – сказал я. – Она ложится спать в одиннадцать. Плохо встает по утрам, а у меня нет времени ее собирать по два часа.

– Хорошо. Спасибо.

Я проводил взглядом ее спину. Насупившись, смотрел, как Марина подходит к Томке, что-то шепчет ей на ухо, и девочка от радости подпрыгивает и бросает Дашкин мячик в траву.

Два чувства разрывали меня. Я был рад за дочку. Я всегда рад, когда она счастлива. Но еще меня грызла проклятая ревность.

Я посмотрел на часы. Половина седьмого. В ближайшие три с половиной часа я буду сходить с ума.

Выпить водки, что ли?