«Все они свидетельствованные в вере…»
Евр. 11:39
Местечко Тулон и станция того же названия окружена тайгой. Когда-то здесь была большая община, много верующих, не в связи с начавшимися преследованиями они разъехались. По имевшимся у Левы сведениям, жили там всего три семьи.
Лева зашел к одной сестре. Она приветливо, радостно встретила его и рассказала, что ссыльных братьев в самом Тулоне нет, они находятся километрах з пятидесяти от станции, в одной из таежных деревушек. Сестра уговорила Леву переночевать у нее, чтобы с утра пойти в пеший путь тайгой. Она жила одна с двумя детьми, муж ее умер. По бодрому, спокойному лицу ее нельзя было подумать, что она вдова.
– Все у меня есть, – рассказывала она Леве, – утешаюсь Господом. Одно только плохо – собрания у нас теперь нет. Просто душа тоскует. Уж думаю не переехать ли туда, где собрание есть. Вряд ли можно это делать, – сказал Лева, – собрания везде скоро закроют, наступает время домашних церквей. Вот у вас сыночек, дочка да еще недалеко есть верующие семьи, вот и собирайтесь, пойте, молитесь.
– Да, брат, так мы и делаем, а иначе было бы как трудно с детьми. Они у меня уже и поют, и Слово Божие слышат, – говорила она, поглаживая по голове черноволосого мальчугана, который ласкался к матери.
– Да, в семьях сохранятся искры истины, – сказал Лева, – а потом эти искры вспыхнут яркими маяками во тьме, и из домашних церквей будут вновь восстанавливаться общины…
Наутро Лева подкрепился свежим, вкусным хлебом, только что вынутым из печи, и парным молоком. У сестры была корова, и она угощала гостя: «Пейте, брат, у нас молока-то вдоволь, вдоволь». Затем он, поблагодарив Бога и сестру, бодро двинулся в путь.
Что за чудная это была дорога! Красоты девственного леса открылись перед ним во всей их прелести! Он шел километр за километром, и старый лес с высокими, уходящими в небе соснами, стоявший стройной стеной по бокам дороги, сменялся молодым, нежным ельником.
Местами стояли берцовые рощи, попадалась высокие кедры. Озаренные солнцем, они стояли, словно сторожа, в таинственной беспредельной тайге. Дорога то спускалась, то поднималась по зеленым лесным холмам. Местами она была сырой, болотистой.
Лева вдыхал полной грудью свежий смолистый воздух и не чувствовал усталости. Взор его и сердце полностью наслаждались красотами природы. Как ни чудесно изображал лес И. И. Шишкин и как ни приятно бывает полюбоваться полотнами этого большого художника, тут было во ста крат лучше, краше. Настоящая, живая природа под голубым небом, согретая еще и теплым осенним солнцем, дышала ароматами трав и деревьев, звучала пением птиц, стрекотанием кузнечиков, и не только огромные кедры, но и маленькие, белые голубые цветочки, попадающиеся у дороги, живо свидетельствовали о великим искусстве Художника, Творца вселенной.
Наслаждаясь природой, Лева живо и непосредственно ощущал и Того, Кто создал ее. И душа его была полна хвалы и славы Богу…
И вдруг он вспомнил всех своих знакомых, которые отвергли Бога, и ему стало особенно жаль их. Ведь, не сознавая Творца, они не могут и иметь особенно живой радости, полноты жизни на лоне природы…
Когда заходящее солнце только еще золотило вершины сосен он подошел к таежной деревушке.
– Вы не знаете, должен тут быть старичок Севастьянов? – спросил он проходящего охотника.
– Вот тот переулочек, да через плетень перелезете, там виднеется крыша, это полуземлянка, там он и живет.
По крепким бревенчатым ступеням Лева спустился в землянку. За столом сидели два больших крепких старичка, седые с длинными белыми бородами. Взглянув на них, Лева сразу подумал: «А братья-то раньше, наверно, были молокане?»
– Вот радость-то нам Бог послал, вот радость! Мы-то думали: забыли нас братья. Но, слава Богу!
Старичок, который был выше ростом, уже поставил на стол третью чашку и, наливая чай из закопченного чайника, говорил: «Как раз к чаю, отведайте чайку, гость дорогой…»
– А вы, братья, видать из молоканства?
– А ты откуда узнал? – спросил старичок чуть повыше ростом.
– Да так: смотрю я на вас, какие вы большие да крепкие, как дубы старые; такие старцы только в молоканстве водятся.
– Да, это так, – сказал брат Севастьянов, прихлебывая и расправляя себе усы. – И деды, и прадеды наши были молокане, много гонений терпели от царского режима, они – первые основатели молоканской общины в Благовещенске и Хабаровске на Амуре. Потом, когда свет Евангелия ярче разгорелся, мы стали баптистами.
– А вот теперь, – сказал другой старичок, – Бог сподобил и нас, как и предков наших, пострадать за веру, за Слово Божие.
– Ну, а как вы, братья, не очень тоскуете здесь, в такой глуши? – поинтересовался Лева.
– Да, ничего, – сказал брат Севастьянов. – Мы вдвоем, да Господь. Поем, Библию читаем. А я еще и сапожничаю, брат мне помогает – кормимся.
– И что сказать, – заметил другой, дочери и сыновья-то у нас сами уже с хозяйством, малых деток мы не оставили. Одно плохо: нет братства.
– Бог даст, здесь посеем семена, всходы будут…
– Мы так и понимаем, – сказал один из них, – не напрасно Бог нас сюда прислал. Говорим людям, некоторые принимают, интересуются.
Весь вечер Лева рассказывал старичкам о своих путешествиях, о переживаниях ссыльных. Уже поздно ночью брат Севастьянов открыл старую огромную Библию и прочел. Читал он без очков, хотя ему и было лет под восемьдесят: «Да и все желающие жить благочестиво во Христе Иисусе будут гонимы».
– Вот как оно написано, так оно и было, так оно и есть, так оно и будет. Вот сейчас для верующих настала непогода. Во всем есть воля Божия.
Преклонив колена, ссыльные горячо помолились за свои родные общины, семьи, за весь народ, прося о Его пробуждении. Молились и за власть, прося, чтобы сам Господь через нее совершал Свою волю. Молился с ними и Лена, благодаря Бога, что он помог ему посетить в этом глухом месте братьев-изгнанников, молился за своих близких родных и особенно о ссыльных и заключенных, и об их семьях.
Лева сразу заснул крепким здоровым сном усталого человека. Он не успел повернуться на другой бок, как уже стало светло, и он увидел брата, хлопотавшего у печки. Ночь пролетела, казалось мгновенно.
Бодрый, жизнерадостный, Лева встал. В ногах усталости как не бывало. После завтрака старички повели его показывать свой огород, где было много картофеля, свеклы и других разных корнеплодов.
– Вот поработали на земле – и для здоровья хорошо, и на зиму сытно, – говорил брат Севастьянов, разглаживая мозолистой рукой большую бороду. Его друг ушел покупать молоко, а брат Севастьянов стал рассказывать о Леве о трудах и жизни на Дальнем Востоке.
– Все было хорошо, – говорил он, – да только пищать мы стали, вот Бог и наказал нас гонениями.
– Как так, пищать? – удивился Лева.
– Вот так. Говорят, жил-был когда-то один богатый генерал. У него в саду была статуя. Он со своими друзьями подошел к ней и говорит им: «Приложите-ка ухо к статуе, пищит в ней внутри?»
– Что-то пищит.
Ну вот друзья приходят и говорят: «Пищит, пищит». Это потому, что они генерала уважали, там в ней ничего не пищало. Получился один конфуз. Так наподобие этого получилось и с нами. Был у нас на Дальнем Востоке уважаемый брат – Винс Яков Яковлевич.
– Я его знал, – прервал Лева повествование. – Он был до революции пресвитером общины в наших краях. Хороший был брат…
– Да, он хороший был, – подтвердил старичок. – но только стал он совсем другой. Поехал он в Америку, а Америка его испортила. Пустой стал человек: блеск, треск, а духовности нет, Ну а мы, старики, пищим: уважаемый мол, человек.
– Да как же это так? – заинтересовался Лева.
– Да вот так, – грустно сказал Севастьянов и задумчиво покачал головой, всякое степенство он потерял. Красноречив был, а приехав из этой Америки, как начнет слово говорить, да как пример приведет – все хохочут чуть – ли не до упаду, просто скорбь, а не собрание получается. Надо бы нам старикам его обличить, а мы пищим: «Уважаемый, мол, брат».
– Ну а потом?
– Поедем, к примеру всей общиной на природу. Дело неплохое. Везде можно славить Господа, но народу масса, думаем: сейчас споем, будем свидетельствовать о Христе. А он говорит: «Помолитесь, братья и призовите благословение Божие». Ну, я помолился, призвал благословение, а он после этого как крикнет: «За мной!», да вприпрыжку к реке, молодежь, хор за ним, кричат, хохочут, а как нехорошо было! Ну просто измучились мы душой, а он открыл дверь всем и в кино, и в театры. Одним словом, не было в нем никакой духовности. Разложил молодежь да уехал снова за океан, не вернулся. Ну, а нас стали потом за него трясти: «Шпион мол, он шпион!» А мы ничего и не знаем. Рады только, что избавились от этого мирского человека. Одним словом, испортился он там, за океаном, да и нас портить стал. Надо бы нам его остановить, а мы – пищим: «Уважаемый, мол, брат». Ну и, слава Богу, Бог убрал его.
На другой день, сердечно простившись со старичками, как с самыми близкими друзьями, Лева бодро зашагал через ту же тайгу назад. Когда он смотрел на высокие кедры, он как бы видел перед собой этих двух старичков. Крепкие, сильные, степенные…
Самобытна, прекрасна природа нашей огромной великой страны. И так же, как есть в ней деревья и горы, не уступающие по красоте и величию никаким красотам других стран, так есть в ней самобытные, большие, духовно крепкие люди и религиозные общины, которые по своему величию и глубине не только не уступают заморским, но и во многих случаях превосходят их.