В Иродовой Бездне (книга 2)

Грачёв Ю С

Глава 20. «Что делать с тобой?»

 

 

«Хулят вас, мы молим; мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне»

1 Кор. 4:13

Индия… Когда услышите это слово в тюрьме, не думайте, что речь идет об известном государстве в Азии. Нет, это индия тюрьмы. Самое дно преступного мира. Мирок индии настолько развращен и нетерпим даже в условиях заключения, что его изолируют в особые камеры, где индийцы ждут «зарплаты» за свои злодеяния. В большинстве своем это молодежь, соблюдающая лишь законы преступного мира. Всех остальных заключенных, не из категории индии, они ненавидят и презрительно именуют мужиками. Главное удовольствие обитателей индии — карты. Они проигрывают последние пайки, одежду с себя, оставаясь часто совершенно нагими. Мир индии пропитан не только матом, он словно нашпигован всякими преступлениями, какие только знало человечество.

Камеры с индией в глазах заключенных были самым страшным местом наказания. Обитателей индии называли шакалами. Если случайно туда помещали обычного арестанта, он буквально пропадал. Эти камеры выходили на тюремный двор со стороны, противоположной одиночкам. И в одиночках были слышны ужасные крики, которые часто раздавались в индии. Эти крики-боли и отчаяния разрывали сердце Левы.

Иногда там пели, шакалы, обладавшие хорошими голосами, пели громко, не обращая никакого внимания на окрики надзирателей. Некоторые из этих песен остались в памяти Левы. Вот одна из них:

Судьба во всем большую роль играет, И от судьбы далеко не уйдешь, Она тобой повсюду управляет, Куда ведет — покорно ты идешь. Друзья мои, двенадцать лет мне было, Когда меня принял преступный мир, И сила волю быстро охватила: Я ревизором стал чужих квартир. Чтоб можно было жить, работала мамаша. Я потихоньку начал воровать, И пойман был, и был лишен свободы, И все забыл, что предсказала мать. Не слушал я мамаши наставления, И не молился перед Божеством, И не исполнил я судьбы своей веленья: Я шел тропой, проложенной отцом. Был вор отец, я, сын его, — бродяга, У отца сыночек я был один. Теперь я болен страшною чахоткой… Помру иль нет, но только жаль мне жизнь!.. Лева вслушивался в стон этой безыскусной песни, и душа его болела за всех несчастных, бедных грешников.

— Если бы дали свободу! — думал он. — Мы начали бы работать среди самого падшего мира. У входа каждой тюрьмы повесили бы тексты Священного Писания и лозунг: «Покайтесь и веруйте в Евангелие!» Я бы ничего не пожалел, чтобы проповедовать и звать ко Христу этих страшных шакалов. Ведь они тоже люди, люди…

…А там, в индии, петь перестали, и какой-то шакал громко закричал в тюремный двор:

– Пусть будет проклял тот отныне и вовеки, кто думает тюрьмой исправить человека!

Лева слышал все это и не со вчерашнего дня знал, что тюрьма — это университеты преступности.

Наконец Леву вызвали опять на допрос. В большой светлой комнате сидел начальник, который вел дело Левы. Он осмотрел его каким-то усталым, равнодушным взглядом. Видно было, что ему приходилось страшно много работать. Ведь тогда для арестованных и подследственных не хватало ни тюрем, ни камер.

— В общем, так, — начал начальник. — Мы проверили твое дело и пришли к определенным выводам. Ты просто фанатик, и вся эта твоя организация существует только в твоей голове. Однако ты совершил предосудительные поступки, и за это мы должны тебя наказать.

— Как угодно наказывайте, — сказал Лева. — Я за Христа готов…

Начальник встал и развел руками:

— Так вот, мы оставляем тебе ту же самую статью 58, пункт 10, часть 3-я. Следствие пришло к заключению, что одиннадцатый пункт, то есть контрреволюционная организация, к тебе не подходит: слишком ты был одинок, и все люди, которых мы задерживали и арестовывали по твоему делу, после детального опроса освобождены.

Лицо Левы просияло. Значит, Господь услышал его молитвы. Буду страдать один…

– Ты, видно, обрадовался, что за тебя никто не страдает, — произнес начальник, улыбаясь оживлению Левы. — Да только пойми, что все это временно. Ничего не изменилось. Вы сектанты, а значит, враги советской власти. Идеализм нам враждебен, и мы будем до конца бороться с ним. Ваша активная религиозная деятельность контрреволюционна, т.к. она подрывает устои нашего строя, основанного на истинах материализма. Рано или поздно, но все твои братья и сестры ответят по закону.

– Но, поймите, — сказал Лева, — Христос стремился делать только добро, чтобы было меньше страданий, несчастий. Никакой контрреволюции у нас и в мыслях нет! К нам эта статья совсем не подходит. Хоть мы для вас как сор, как прах, но мы за вас молимся…

Начальник увидел искренность Левы:

– Если вы субъективно и не против нас и любите нас по вашему Христу, то объективно вы вредите нам, мешаете, и мы должны принимать к вам какие-то меры.

– Но статья! Статья совсем не подходит мне, — продолжал Лева. — Просто сердце болит, что за чепуха: вел пропаганду, агитировал против советской власти, и главное — с целью свержения… Использовал предрассудки народных масс. Нет, в этом я совершенно неповинен.

Начальник сел за стол и начал перелистывать материалы дела Левы. Затем внимательно посмотрел на него и сказал:

— Все это вы наделали в восемнадцать лет. А что будет, когда вам стукнет двадцать пять? Что делать с тобой?

Лева ничего не ответил. Начальник позвонил, и Леву увели.