»…Скитались…»
Евр. 11:38
Приходили люди со списками, выкликали прокомиссованных заключенных и переводили их в камеры, готовящиеся к этапу, В одном из списков оказался и Лева, перевели и его.
В этапной камере были не только осужденные по 58-ой статье, но и масса воров-рецидивистов. Они вели себя нагло и всячески старались обокрасть тех, кто имел какие-нибудь вещи, поэтому каждому приходилось быть начеку. Здесь каждый день выводили на прогулку, и, когда однажды их вывели во двор, Лева увидел побелевшую землю, выпавший первый снег. Сразу почувствовался мороз.
В этапных камерах не было такого строгого режима, как в следственных. Заключенные по вечерам пели. Особенно часто пели песнь этапников:
Тюрьма Иркутская большая,
Народу в ней не перечесть.
Ограда каменная высока,
Через нее не перелезть,
И вот заходит в тюрьму начальник
И начинает выкликать:
«Рецидивисты, все сбирайтесь!
Пора в этап вас направлять».
Рецидивисты все добрались,
Сложили вещи впереди,
И слышен голос конвоиров:
«Давай в вагоны заходи!»
Вот поезд тронулся, помчался,
Помчался прямо на восток,
А чья-то, чья-то мать старушка
Стоит и плачет у ворот.
Туда приеду, начальник спросит:
«Ты чей, откуда и куда?»
А я скажу, что я бродяга
Не помню матери, отца…
Лева смотрел на окружавших его бедных, несчастных людей. Особенно жаль ему было тех уголовников-рецидивистов, которые с юности скитались по тюрьмам. И все ради чего? Ради греха, преступления… Он решил побеседовать с одним из паханов — старым жуликом. Тот с удовольствием стал рассказывать ему похождения своей юности: побеги, успешные грабежи, убийства… Лева, в свою очередь, стал рассказывать ему свои приключения. Тот слушал, широко раскрыв глаза, и, недоумевая, разводил руками, когда Лева доказывал, что счастье — не брать у других, а давать другим.
— У нас совсем другой принцип, — сказал вор. — Вот какой: бери от жизни все, бери хотя бы с кровью.
Как ни пытался Лева рассказать ему о любви Христа, о вечной жизни, это было для него так ново, так необыкновенно, что он никак не мог понять, о чем говорил Лева.
— Ну, к чему вы стремитесь? — спрашивал старый вор. — Здесь страдать, все давать другим, что за жизнь такая?
Лева продекламировал ему старинный стих, который пели когда-то братья – пашковцы, братья – штундисты;
Ты куда идешь, скажи мне,
Странник с посохом в руке?
Дивной милостью Господней.
– К лучшей я иду стране.
Через горы и долины,
Через степи и поля,
Чрез леса и чрез равнины
Я иду домой, друзья.
Странник в чем твоя надежда.
Во стране твоей родной?
Белоснежная одежда
И венец весь золотой.
Там источники живые
И небесные цветы.
Я иду за Иисусом
Через жгучие пески.
Страх и ужас незнакомы
Разве на пути тебе?
Ах, Господни легионы
Охранят меня везде!
Иисус Христос со мною,
Он меня направит Сам
Неуклонную тропою
Прямо, прямо к небесам!
Так возьми ж меня с собою,
Где чудесная страна.
Да, мой друг, пойдем со мною,
Вот тебе моя рука.
Недалеко уж родная
И желанная страна.
Вера чистая, живая
Нас ведет с тобой туда…
— Да, все это интересно, — произнес преступник. — Сказать тебе по правде? Когда мне страшно бывает на деле, я молюсь Богу. Бога мы, воры, никогда не отвергаем, но и знать Его не знаем…
В своей вечерней молитве Лева особенно молился за этот несчастный, бедный мир, чтобы воссиял и для него свет учения Христа.
Перед этапом был проведен тщательный обыск, и с Левой случилось то, что можно назвать несчастьем. У него отобрали Новый Завет.
– Господи, пусть они вернут! — просил внутренне Лева. Но конвой был злой, напоминающий тех, кто раздевал и пригвождал Христа, лишая Его всего. Так лишили Леву Евангелия. Но он не возроптал, а только сказал:
– Благодарю тебя, Господи, что во все время следствия Твоя книга была дивным светочем, укрепляла и приближала меня к Тебе. А теперь Ты будь ближе ко мне и Сам говори мне…
Разлука с драгоценной книгой была необыкновенно тяжела для Левы. Он даже не отдавал себе отчета, как дорога она ему. А теперь, когда уже не мог каждый день и каждый час заглядывать в эту книгу, черпать из нее утешенье и все больше познавать в ней Христа, — теперь Лева особенно почувствовал все великое значение этой маленькой Божественной книги в жизни.
Этапников погрузили в товарный вагон. Набивали битком. В вагонах были железные печи, и они страшно дымили и никак не хотели разжигаться. Наконец разгорелись. Но тепло было только около них, в углах же вагона было холодно, как на улице. Куда везли — никто не знал. Заключенным никогда не говорят, куда их везут. Станции мелькали за станциями.
— Да будет воля твоя во всем, Господи! — молился Лева.
В этап, как всегда водилось в те времена, им выдали соленую селедку и порцию хлеба, а также небольшие кусочки сахара. Как всегда, не хватало питьевой воды, и заключенные надоедали конвою одной и той же просьбой:
— Дайте воды, дайте воды!
Прибыли на какую-то станцию. Вагоны отцепили, отвели на дополнительную, ветку.
— Мариинск, –– говорили те, кто выглядывал сквозь решетки вагона.
– Да, это был Мариинск, тот самый, который в свое время Лева посещал. Их выгрузили из вагона, построили, окружили конвоем, начальник сделал стандартное предупреждение о побеге. Тронулись в путь.
Лева думал, что их поведут к знаменитому Мариинскому распреду, в старинный тюремный централ, но их повели в другую сторону. Прохожие на улицах останавливались и смотрели на этапников. Невольно Леве вспомнились слова тюремной песни:
Я видел толпу любопытных людей,
Смотревших с каким-то укором,
Как будто для них я был злодей,
Мошенником, плутом иль вором…
В то же время Лева подумал о том, как вели в свое время на казнь Христа со злодеями. Тоже народ не разобрался, что Он ни в чем не виноват. Многие тогда смотрели на процессию, направляющуюся к Голгофе, примерно такими глазами: «Раз присудили, значит справедливо… Надо же наказывать за преступления!»
Их привели к огромной белокаменной Мариинской церкви, стоявшей возле леса. Церковь была окружена рядами колючей проволоки. За эту проволоку заключенных и поместили.
То, что увидел Лева в церкви, его потрясло. Это зрелище никогда не изгладится из его памяти. Церковь была необыкновенно переполнена. Все ее полутемное помещение, почти до самого купола, занимали многоэтажные нары, воздвигнутые на больших деревянных бревнах. Нары были соединены между собою лестницами, и люди находились не только внизу церкви, но и почти у самого ее купола.
В Мариинск из многих тюрем направлялась рабочая сила для формирования и пополнения лагерей Сиблага. Помещений для прибывающих осужденных не хватало, поэтому мудрые руководители в место их пребывания превратили церковь. В ней было, как в тюрьме: пахло не ладаном, а зловоньем бочек — параш; воздух был напоен не дымом кадильниц, а смрадом от сотен трубок и папирос курящих. Вместо благоговейного шепота молящихся и стройного пения хора: «Господи помилуй!» и «Аллилуйя», слышался непрерывный мат и крик дерущихся, спорящих, ругающихся. Это был какой– то живой гнойник разлагающегося, стонущего люда. Это была мерзость запустения на святом месте.
Утром их вывели на воздух, на прогулку. Умывались снегом. Как голодные, озлобленные животные, думали только об одном: когда получат пайку хлеба, когда выдадут тюремную похлебку.
Лева всматривался в лица соседей (лазить по всем нарам не было сил): может быть, есть здесь кто из братьев… О, как бы ему хотелось встретить брата, верующего! Но, увы, никого не встретил, никого не нашел. Кругом были грубые, опустившиеся люди.
Страшно было сидеть в этой церкви! Все только и мечтали, как бы их скорей перевели из нес…
