«Все заботы ваши возложите на Него, ибо Он печется о вас».

1 Петра, 5:7

Зима 1936/37 года. Страшная зима, унесшая столько безвинных жизней. В скольких душах она убила веру в справедливость, в торжество правды! Для Левы, однако, она пролетела незаметно. Опять наступили теплые дни, таял снег, оживала природа. Приезжавшее начальство как из санчасти, так и другое очень удивлялось, что районною больницей заведует фельдшер, и решало — прислать врача. Действительно, спустя некоторое время с этапом прибыл седоватый, пожилой врач Букацик. Он должен был работать под руководством районного врача Тишина. Но, как говорит пословица, два медведя в одной берлоге не живут. Недолго между ними были хорошие взаимоотношения. Вначале руководство больницей Тишин целиком поручил Букацику, Леве же дали отдельную палату, в которой лежали сифилитики; он ее должен был вести под руководством Букацика, который был специалистом по кожным и венерическим болезням. Леву это нисколько не огорчало. Наоборот, он был даже доволен, что будет иметь опыт и знания в лечении сифилиса. Он верил, что его Лучший Друг Иисус все устраивает для него только к лучшему. И он нисколько не огорчился, что его отстранили от ведения терапевтических больных.

Врач Тишин, периодически приезжая в районную больницу, проверял работу и давал указания. Но вот ему кто-то шепнул, что за медсестрой Раей, которая была ему близка, ухаживает Букацик. Это произвело на него впечатление разорвавшейся бомбы. Он тут же начал делать обход больных в больнице, проверять истории, болезни, санитарное состояние и в результате при всех накричал на Букацика, как на якобы «ничего не понимающего» врача, отстранил его от ведения больных, оставив ему только венерических больных, а терапевтических поручил опять целиком Леве.

Лева оказался между двух огней. Ему от души хотелось, как учит этому Святое Писание, жить в мире со всеми людьми. Но между двумя врачами началась война.

Нужно отметить, что больные в стационаре были рады, что Лева опять вел их, но Леве было чрезвычайно неудобно перед врачом Букациком, и он говорил ему, что он совсем не хочет вести районную больницу и что это временно, ведь он только фельдшер. Букацик косился на Леву, но, убедившись в его добром отношении к нему, явно не делал против Левы никаких выпадов. Кроме того, со всех колонн стали направлять мужчин и женщин, больных и переболевших сифилисом — к ним, так что Букацику было много работы.

Лева вел не только терапевтических больных, но на нем же была и палата с гнойной хирургией. В то время физически люди были ослаблены и было много абсцессов, флегмон, фурункулеза.

Наступила весенняя распутица. Водою сорвало мост. Работы на трассах продолжались по-прежнему. Лева кончал обход, когда его срочно вызвали в амбулаторию. Из-за зоны прибежал экскаваторщик. Левая рука его, замотанная в рубашку, была вся в крови. Его рука попала между барабаном и тросом. Все пальцы и часть ладони были совершенно размозжены, уцелел только большой палец. Что было делать? Немедленно нужно было отправить пострадавшего в управление, где был хирург. Но, увы, начальство сказало, что дорога размыта и отправить больного или привезти сюда хирурга нет никакой возможности. (Вертолетов тогда еще не было.)

Что было делать? Висели сухожилия, обрывки ткани… О, если бы была операционная! Лева, конечно, со спокойной душой мог бы прооперировать больного, но здесь не было никаких приспособлений. Как быть? Лева внутренне помолился, обратился к Иисусу и получил твердую уверенность, что он должен оперировать. Он сам приготовил и простерилизовал раствор новокаина, сделал хорошую футлярную анестезию в нижней трети предплечья и приступил к операции. Помогал ему санитар. Стерильный материал был только в индивидуальных пакетах, шелк использовали из ампул. В своей работе на Беломорском канале, а также по хирургии в Самарской больнице им.Пирогова Лева знал все тонкости асептики (обеззараживание всего, что соприкасается с операцией) и постарался сделать все, чтобы было стерильно. После мытья своих рук он сделал на них йодные перчатки. Он оперировал, глубоко сокрушаясь в душе, что не проходил операционную хирургию.

Заживление прошло без нагноения. Когда Лева впоследствии направил больного на консультацию к хирургу в управление, тот похвалил его и сказал, что кожный лоскут наложен правильно и операция произведена на должном уровне, с полным сохранением функции большого пальца.

Приезжавший в больницу начальник санчасти удивился, что Лева опять ведет больницу, но Тишин доказывал ему, что это самое лучшее для дела, а Букацик не претендовал на терапевтических и хирургических больных.

Наступило лето. Тихие, ясные дни. Лева за зоной бывал редко, но так хотелось ему побыть среди природы. «Какой бы найти предлог?» — подумал он. Трассу на производстве проверяли другие фельдшера.

— У меня к вам большая просьба: говорят, в речке водится рыба. Разрешите мне по утрам выходить за зону и ловить рыбу.

— Ну, попробуй. Все-таки это улучшит наше питание.

И вот Лева первый раз в жизни превратился в рыболова. Рано утром он выходил за зону и сидел у речки, где она делала залив, сидел среди кустарников и ловил удочкой. Тишина утра, зеркально чистая вода в заливе, в ней видна и рыба. Природа, казалось, сама входила в душу Левы и приносила тишину и покой. Здесь у него были тихие минуты молитвы. Рыба ловилась, и он торжественно входил в больничную кухню со своим уловом. Повар жарил ее, и ею можно было угостить несколько человек. Лева угощал и тяжелобольных.

Пришло предписание — направить его на Бузанчинский тракт. «Что это, почему?» — думал Лева. Сердце волновалось, но он успокаивался, вспоминая дивные слова: «Все ваши заботы возложите на Него, ибо Он печется о вас».

– Почему же именно меня направляют? — поинтересовался Лева.

— Это я вам сейчас объясню, и вы увидите, что вам выражают особое доверие. Вы поедете вместе с представителем отдела снабжения, как представитель медсанчасти по проверке пригодности продуктов, которые в свое время были заброшены на Бузанчинский тракт. Нужно будет составлять акты, списывать негодное, актировать. Об этом с вами подробно поговорит начальник санчасти по телефону, поедете вы без конвоя, вернее — придется идти пешком, потому что местами дороги совсем нет, только тропинки.

— Вы без конвоя, значит, начальство вам доверяет, — сказал старик, поглаживая бороду. — Ну, и тем более я вам, конечно, доверяю. Ночью бывает прохладно, и ночуйте у меня, в сторожке со мною, я вечером подтапливаю железную печку.

Он заварил чай, гости выложили свои продукты и с аппетитом принялись за них.

– А скоро ли нас будут освобождать? Не слыхать ли там, в управлении? — спрашивал старик.

– Пока ничего не слышно, — отвечала женщина из управления. — Одно ясно, что все мы должны хорошо, добросовестно работать, а начальство увидит само, что мы честные труженики и ничего плохого не говорим и не желаем, и освободят.

Старик закурил махорку и, пуская дым в горящую железную печку, пробурчал:

— Я и так вечный труженик и ничего плохого не говорил, а вот ни за что ни про что запичужили. И при царе был честным, и при Советской власти честным был, уважаемым. А тут вот оказался преступником. Чудно!

Лева, проводивший все месяцы внутри зоны лагеря, отвыкший от длительных переходов, чувствовал себя после этой дороги чрезвычайно усталым, а когда поели, у него просто слипались глаза.

— Иди ложись, — сказал старик. — Ты, видно, здорово устал.

Лева кратко помолился, смотря в окно, сквозь которое виднелось уже потемневшее небо, лег и сразу уснул. Проснулся он рано, но солнце проснулось еще раньше и уже поднялось высоко, но еще не жарко, а нежно согревало землю. Лева отправился на берег речки, умылся. Никого не было. Тишина. Лишь только щебечут, поют птицы. Он преклонил колени и стал молиться. Здесь, в кустарнике, его, кроме Бога, никто не видел. Он был рад, что мог преклонить колени; ведь в условиях лагеря этого делать не приходилось. Он молился стоя, сидя, лежа… В то время он почти не встречал братьев, которые молились бы на нарах, преклонив колени. Жуткие были годы!

Он весь отдался молитве. Молился с открытыми глазами, смотря в небо и видя в то же время дивный узор гор, синеющих вдали. «Возведу очи мои к горам, откуда придет помощь моя. Помощь моя от Господа, сотворившего небо и землю» — невольно воспомнился ему стих из псалма. Это была минута истинного отдыха. Потом он открыл Евангелие и стал читать. Перелистывая еще и еще страницы псалмов, Лева остановился на словах: «Тебя от ранней зари ищу я, по Тебе томится плоть моя в земле сухой, иссохшей и бесплодной…»

Он оглянулся кругом. Эта земля была отнюдь не иссохшей. Вот у ног его струилась горная речка, берега ее были покрыты зелеными цветущими травами, и везде леса — леса зеленые. Это была земля не бесплодная, не пустая. Каждое дерево, каждый кустарник, каждая травка — все приносили свои плоды, семя по роду своему. И в то же время Лева чувствовал себя как в огромной пустыне. И эта пустыня была в людях. Среди них, как среди заключенных, охраняющих их больных, так и среди местных жителей — шорцев, не текла живая река слова Божия. Души не цвели, не благоухали радостью, любовью и миром. Проволока, штыки, сторожевые вышки, неволя. А те, кто вне этой неволи — разве живут? Разве счастливы? Вот эта женщина, с которой они шли вместе, этот старик? Все это — земля пустынная, сухая, бесплодная. Но почему он, Лева, который держит в руках источник воды живой, сердце которого живет любовью к Богу и людям, — почему он не поделится этим источником, который способен превратить пустыню в цветущий сад, с другими, которые не имеют и понятия о чаше живой воды?

Это потому, что в те дни и годы в нем не было силы для свидетельства, не было огня, лишь в сердце мерцал скрытый свет… А Христос заповедовал: «Так да светит свет ваш перед людьми…» И еще: «Вы — соль земли». Но этого не было. Это были жуткие годы…

Они позавтракали и снова двинулись в путь. Теперь уже не было большой проторенной дороги, была тропинка, местами заросшая травой. В одном месте путь им преградила речка. Она была небольшая, но все же ее пришлось переходить вброд. Лева не искупался, а только освежил свои ноги. Дорогой путники говорили, беседовали обо всем. Леве так хотелось рассказать этой женщине о Христе, спросить, верующая ли она. Но он не решался. Кто знает: работает в управлении, возможно, дала подписку осведомлять Особый отдел обо всех разговорах, настроениях заключенных, с которыми она, соприкасается. И тогда, конечно, она передаст, что он остается горячим верующим. Казалось бы, что в этом особенного? Но все-таки тут Лева молчал.

В те годы был день, когда проводилась всесоюзная перепись населения, и Лева, находясь в этом лагере, знал, что придется ответить на вопрос: верующий ли или же атеист. Многие заключенные перешептывались между собою и говорили, что это страшная анкета, что тех, которые сообщат о себе, что они верующие, будут держать на особом учете, а потом «примут меры». И тогда в страхе некоторые люди отрекались, как Петр, и давали о себе ложные сведения — «неверующий», хотя и верили в Бога. Когда дошла очередь заполнения анкеты до Левы, он попросил записать: «верующий» — «баптист». Заполнявший анкету пожилой работник штаба вскинул на Леву глаза и с недоумением спросил: «Баптист?»

– Да, баптист, — ответил Лева.

– Я лучше запишу просто — «верующий». А то как бы вам не попало, что вы остаетесь баптистом.

— Пишите — баптист, — настойчиво сказал Лева. — Это славное имя христиан, которые, стремясь жить по учению Христа, много страдали в прошлом и страдают за истину и теперь. Я до конца останусь под этим именем христианина, что бы отсюда ни последовало…

— Ну, смотрите, смотрите, — сказал производивший перепись и написал: «Верующий — баптист».

Лева был счастлив тогда, что он исповедал имя христианина, крещенного по вере. Но в обычной жизни Лева всегда молчал о своих убеждениях. И тут, в этом путешествии, он так и не решился побеседовать о своей вере.

Они подошли к большой колонне. Это были большие бревенчатые бараки, огороженные проволокой. Около зоны поднимались строения складов, здания для охраны и — ни одной души. Как будто вымерло все. Но здесь еще никто и не жил. Это были здания, приготовленные для принятия заключенных, которые должны были строить здесь трассу железной дороги Бузанчинского направления.

Наконец они разыскали охранника, который в то же время был заведующим складами. Это был молодой человек с небольшим сроком, которому было поручено находиться здесь. Он был очень рад пришедшим.

– Я просто здесь одичал без людей, неделями никого не вижу.

– Вы голодаете? — спросил его Лева.

– О нет. Здесь столько завезенных продуктов, и все они начинают портиться.

– Вот мы для этого сюда и явились, чтобы проверить их качество и актировать.

Работы предстояло много. Был целый склад с бочками, наполненными капустой. Вскрывали бочки. Это, должно быть, была прекрасная кислая капуста, но сейчас вся она почти была испорчена. Составляли акты на испорченные продукты питания. Заведующий складами оказался очень гостеприимным и угостил пришедших прекрасными, вкусными мясными щами.

Так прошли они несколько колонн, актируя испортившиеся продукты. Все было сделано честно, добросовестно, на совести Левы было спокойно.

Возвращались той же дорогой. Одно мучило Леву — что он не сказал этой женщине, с которой проработал несколько дней, ничего о Христе.

Последнюю ночь перед возвращением в свою колонну они ночевали в амбулатории одной работающей колонны. Долго не ложились спать. Лева рассказывал о своих надеждах поступить учиться в институт, о стремлении посвятить свою жизнь науке по примеру Луи Пастера, академика И.П. Павлова.

— Мечтать никому не запрещено, — сказал фельдшер этого участка. — А вот мои годы ушли, я уже двигаюсь к старости, и одно желание — освободиться и пожить со своими детками, с женой, и больше ничего.

— И у меня уже нет мечты, кроме освобождения. Здоровье некрепкое, думать о том, чтобы создать семью, уже поздно. Выйду, освобожусь, как в пустой двор. Приехала в Россию, а никого у меня здесь нет: ни родственников, ни близких знакомых. Родина, тосковала я, хотела увидеть родную землю, вот и приехала… чтобы получить срок. Но и впереди никаких перспектив. Особенно печально, что это клеймо — бывшая заключенная — будет преследовать меня всюду.

Лева снова включился в прежнюю свою работу. Эта поездка была для него своеобразным отпуском. Он выключился на время из привычной обстановки и теперь с новыми силами принялся за работу.

– Ну, тебе повезло, повезло. Значит, отвел душу и тело с этой представительницей. Только смотри, не заразился?

– Мне смотреть нечего, — сказал Лева. — Какое может быть заражение, когда я абсолютно не касался ее.

— Ну, ты, конечно, там тово…?

Эти разговоры были Леве чрезвычайно неприятны. Но, видимо, то, что они были на этой работе вдвоем, и дорогой только вдвоем, — это и дало повод к подобным разговорам и грязным намекам. Перед Богом Лева был абсолютно чист, хотя он ощущал близкое присутствие женщины, но и в мыслях не допустил никакого греха с нею. И это объяснялось не тем, что он хорошо воспитан. Многие люди получают хорошее воспитание, но потом падают. Здесь причина, что он остался чист, была только в том, что он был с Иисусом, он молился. И когда замечал, что эта сотрудница в их работе минутами была особенно расположена к нему, он особенно обращал взор свой к горам, откуда приходит помощь. И только поэтому в данном случае он избежал искушения и падения.

Но из этого случая Лева особенно отчетливо понял, как нужно не давать повода ищущим повода. Он припомнил, как ему рассказывали о бывшем еще до революции пресвитере Самарской общины Всеволоде Ивановиче Петрове, память о котором глубоко чтили все знавшие его. Однажды он как-то шел после посещения с юной сестрой, и она предложила ему пройти через Струковский сад, где было обычное гуляние. И хотя их путь в самом деле пролегал через этот сад, Всеволод Иванович сказал:

— Нет, лучше пройдем мимо сада, малютка, чтобы не давать повода, чтобы не подумали, что мы с тобой гуляем в саду.

Лева вспомнил прекрасного семьянина Николая Александровича Левинданто, который был особенно строг к тому, чтобы не подавать никаких поводов, и старался никогда не оставаться наедине с отдельными сестрами и даже когда дорогой он встречал кого-либо из молодых сестер, то здоровался и спешил удалиться, чтобы не вызывать каких-либо лишних разговоров. «Не лучше ли было бы и мне, — размышлял Лева, — отказаться от участия в экспедиции, чтобы не вызывать двусмысленных улыбок этих врачей?»

Лева был особенно благодарен Богу, что Он сохранил его от искушения, и на душе его было спокойно и чисто. Да не подумает никто, что Лева сохранялся в чистоте своею силой. Нет, это результат того, что в эти дни он был близок к Иисусу, и это его сохранило. Тогда, когда он духовно охладевал или впадал в суету и не имел глубокого внутреннего общения с Иисусом, — пыль, грязь окружающего проникали в душу. Проникали грязные мысли, и он вел себя так, что приходилось оплакивать, и лишь опять прикосновение Иисуса очищало и прощало, давало силы идти вперед, не оскверняясь от мира.