«Притом знаем, что любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу».

Рим. 8, 28

Лева учился в мединституте, все шло хорошо, но временами ему беспричинно становилось как-то особенно тоскливо. Небо было безоблачно и, казалось, не было никаких симптомов, указывающих на приближение грозы. Но сердце почему-то предчувствовало что-то тяжелое, неотвратимо надвигающееся. И сам не зная почему, Лева временами, как говорится, не мог найти себе места.

Внезапно началась финская война. Стали набирать в армию пополнение, и многие студенты-первокурсники получили повестки — явиться в райвоенкомат. Вместе с парторгом института они направились на призывной пункт. Это еще не был призыв в армию, но их брали на учет для того, чтобы через некоторое время они могли пройти медицинскую комиссию и, возможно, быть направленными в действующую армию.

О, этот военный вопрос! С момента обращения ко Христу Лева соприкоснулся с ним и, видя, что в братстве нет единодушия в его понимании, глубоко изучал его. Он молился, искал правду, истину, желая поступить так, как учит Христос. Так, чтобы все было по воле Божией.

Получалось так, что на его маленькой карманной Библии, которую подарили ему родители, он на первый лист приклеил очень красивый печатный текст:

— Принимать ли военную службу «как оброк», нести ее, а если нести, то как: в меру ли совести каждого или же наравне со всеми гражданами, то есть отбывать военную службу с оружием в руках.

Одни считали, что на войне можно и убивать, и не будешь ответственным перед Богом; так, например, в Писании сказано, что Ирод обезглавил Иоанна, а не воин, непосредственно отсекший ему голову. Воин, утверждали они, тут ни при чем, он не несет никакой ответственности.

Другие, наоборот, полагали, что если мы за каждое праздное слово несем ответственность перед Богом, то тем паче, убивая человека, проливая кровь, мы являемся полностью ответственными.

Лева много читал. Он знал, что предшественники баптистов — анабаптисты (перекрещенцы) — отрицали военную службу, так же как и многие из родственных христианских движений — меннониты, квакеры — не участвовали в войне и не служили.

Изучая материалы Первого Всемирного конгресса баптистов (1905 г.), Лева узнал, что первые баптисты отрицали военную службу, а последующие признавали ее в такой степени, что из среды баптистов выдвинулись даже генералы, которые водили армии и лили человеческую кровь, сея смерть и опустошение.

Лева, далее, изучал материалы XXVI съезда братства баптистов, когда власть потребовала, чтобы они несли военную службу наравне со всеми гражданами. И старшие братья, на основании некоторых данных из истории христианства и Библии, «неопровержимо» доказывали, что нужно, подчиняясь власти, брать оружие и применять его «для защиты».

Лева молился. Он долго мучился над разрешением этого вопроса, и когда в школе, в которой он когда-то учился, ввели военизацию, как учебный предмет, он отказался учиться воевать, написав заявление, что он, как христианин, не может учиться отвечать злом на зло, и что если бы ему по военизации поставили отметку «хорошо», это означало бы, что он хорошо научился отвечать на зло — злом. И это для него, как христианина, будет позором.

Его тогда освободили от военизации. Потом все-таки были бури из-за этого. Ни мать, ни старшие братья по руководству Союзом баптистов, такие, как Одинцов Н. В., не советовали ему так поступать. Но он не мог, не мог поступить иначе… Ношение оружия и употребление его было, в глазах Левы, несовместимо с любовью Христа. Он не мог представить себе Спасителя, вооруженного винтовкой и вонзающего штык в грудь Пилата или первосвященников. Ему говорили:

— Ведь Христос все же вооружился бичом и выгнал предающих из храма.

На это Лева отвечал, что там была скотина для жертвоприношения, и Христос действовал бичом не против людей, а очищая храм от животных…

— Как быть? Можно было молчать и предоставить все дальнейшему течению; уповая на Бога, верить, что Он устроит все наилучшим образом. Хотелось думать, что все получится само собою и получится хорошо…

Но у Левы почему-то возникло горячее желание поведать людям, что он христианин, исповедать свою веру перед людьми. Ведь никто не знал, что он верующий, а разве это хорошо?! «Кто постыдится Меня и слов Моих в роде, сем прелюбодейном и грешном, того и Я постыжусь», — сказал Христос. — «Зажегши свечу не ставят ее под сосуд».

Вот почему на призывном пункте, когда дошла его очередь, Лева сказал, что он верующий баптист, готов служить в армии и, если нужно, просит призвать его в действующую армию, но только по своей специальности фельдшера.

— По своим убеждениям, — продолжал он, — как последователь Христа, оружие я в руки брать не могу, равно как и присягу принимать не буду, так как клятва запрещена Христом.

Это признание Левы было, как говорится, подобно разорвавшейся бомбе, оно вызвало всеобщее изумление. Парторг института был просто ошеломлен и никак не мог прийти в себя, никак не понимая, что вдруг студент мединститута оказался баптистом. Заявление Левы было воспринято так, как будто он заявил о себе, что он болен проказой. Никто из присутствующих даже не пытался разубеждать Леву, только вызвали фотографа, чтобы его сфотографировать.

Леве было сказано, что дело его будет передано в прокуратуру, а пока он может идти и продолжать учиться, так как в сущности их в армию еще не призывают, и это (то есть призыв) есть дело будущего.

Лева вернулся в общежитие, продолжал учиться, заниматься, но отношение к нему сразу резко изменилось. Вечером в общежитии в его комнату не вошел, а вбежал пожилой студент-коммунист, друг Левы. Он вызвал его в коридор и, смотря на него беспокойными глазами, как будто узнав, что Лева поражен раковой опухолью, спросил:

– Скажи, ты на самом деле баптист?

– Да, баптист, — спокойно ответил Лева.

— Ну что ты, ну что ты! На твоем месте я бы лучше стал бандитом, чем баптистом. Где у тебя отношение, что ты член комиссии по столовой? Выдвинули мы тебя, а не знали, кто ты такой. Вот беда!

Лева отдал бумажку. Звания старосты группы его тоже лишили, однако учение продолжалось по-прежнему, администрация его не вызывала. Только парторг пригласил к себе и в краткой беседе расспросил, как и когда он уверовал, почему он баптист.

— Вы поймите, — говорил прокурор, — ваши понятия не только не современны, но просто ни с чем не вяжутся. Раньше у нас был закон, по которому освобождали от военной службы по религиозным убеждениям, так как, как вам известно, мы — враги религиозных притеснений. Но потом, как, вероятно, вы также знаете, на одном из съездов нарком обороны К. Ворошилов заявил, что в течение ряда лет от религиозников не поступают заявления об отказе от военной службы по религиозным убеждениям, и поэтому в этом законе нет надобности, ввиду чего он и был упразднен. Только для вас один выход: если только вы не согласитесь принимать присягу и брать в руки оружие, — вам один только путь открыт: в тюрьму. И поймите, это неразумно. Вы — студент мединститута, у вас все впереди; вам, может быть, и не придется брать в руки оружия… Однако мы ведь это дело оставить не можем…

Прокурор вызвал его еще раза два, а потом, не сказав ничего определенного, оставил его в покое.

Лева продолжал заниматься, как вдруг на первом курсе мединститута ввели военное дело. Представитель армии знакомил студентов с общими положениями военной службы, обещая в скором времени приступить к изучению винтовки.

Лева посещал те занятия, на которых излагались общие положения. Ходили студенты также в парк и там обучались, как нужно ходить при марше, бегали, ложились в укрытия. Лева уже много лет имел при себе маленькую аптечку, которая не раз помогала ему быть «милосердным самарянином». В аптечке был индивидуальный пакет, йод и еще кое-что для оказания первой помощи. Для того чтобы было удобнее носить аптечку при себе, Лева приспособил кожаный футляр от велосипеда, в котором обычно хранятся инструменты, и прикрепил его к ремню. Отправляясь на занятия в парк, Лева пристегивал аптечку к ремню. Его выдвинули взводным, и некоторые из студентов полагали, что это у него собственное индивидуальное оружие.

Наступил новый, 1940 год, в Уфу приехала жена Левы — Маруся, встречать вместе с ним Новый год. Евладовы пригласили их к себе. Встреча Нового года в этой большой семье проходила торжественно. Было много приглашенных родственников, друзей. На столах стояли вина. Выпивали, как и везде. Все это было не по душе Леве, и Александра Евграфовна, понимая его, предоставила им маленькую комнатку, в которой они могли бы вместе встретить Новый год и отдыхать ночью.

Что принесет грядущий год? Он полон загадок. Маруся обещала непременно переехать в Уфу; о квартире была уже полная договоренность. Все, казалось, должно быть только хорошо. Встречали Новый год в молитве, на коленях.

— Да будет воля Твоя! — молился Лева. Он верил и был убежден, что верующим все содействует ко благу, и ободрял Марусю, которая была сильно встревожена его беседами с прокурором.

— Бог силен все устроить к лучшему, — говорил Лева. Вскоре Маруся уехала. Лева усиленно готовился к сдаче экзаменов на предстоящей сессии.

Но внезапно Леву вызвали в камеру следователя Ждановского района г. Уфы. Следователь была женщина, она разговаривала с Левой свысока, раздраженно, как с человеком, совершившим преступление.

— Мне из прокуратуры передали ваше дело, и я должна заняться им, — сказала она.

Обычное заполнение листка допроса, биографические данные. Лева всячески пытался доказать, что он от военной службы абсолютно не отказывается и искренно рад бы служить в Красной Армии. Но следователь неумолимо утверждала, что, не желая брать в руки оружие и отказываясь принимать присягу, он, Лева, тем самым «уклоняется от военной службы».

Все эти допросы отзывались пагубно на настроении Левы, вселяя в его сердце грусть. Но — что бы ни ждало его впереди, нужно было заниматься и сдавать экзамены. Лева молился, не опускал руки, продолжал усиленно заниматься, и в его «зачетке» появились уже первые оценки сданных экзаменов. Все шло хорошо.

Но вот на одном из уроков военного дела принесли оружие. Студентам надлежало изучать винтовку.

— Что угодно, но я этого не могу.

Лева даже представить себе не мог, что ради того, чтобы продолжать учиться в мединституте, он научится стрелять, будет учиться, как пользоваться штыком.

Все это было для него страшно, как для христианина. Он не мог спокойно даже думать об этом. Временами даже ему хотелось бы умереть, нежели учиться нести смерть другим.

Казалось, словно какое-то кольцо суживается вокруг него. С одной стороны — вот это, что он не мог принять ни под каким видом; с другой стороны — допросы следователя. Эти допросы были, конечно, не пустой забавой и предвещали страшную развязку.

Когда было слишком тяжело, Лева молился, открывал Евангелие, читал, а потом в республиканской читальне брал томик стихотворений С. Я. Надсона и читал их как что-то родное, близкое, обнадеживающее. И опять, как в прошлые годы страданий, его внимание жадно привлекали слова поэта:

– Что вы читаете? — спросил Лева.

– Мопассана «Милый друг», — ответила она.