«Но скоро поднялся против него ветер бурный, называемый эвроклидон. Корабль схватило так, что он не мог противиться ветру, и они носились, отдаваясь волнам».

Деян. 27, 14-15

Леву привезли в тюрьму. Опять открылись перед ним железные двери. Опять эта зловонная, душная камера, и люди, люди, гибнущие, прокуренные, озлобленные, жаждущие свободы и ожидающие суда.

– Ну как, почему ты опять попал в нашу камеру? Не осудили, что ли? — спрашивали заключенные.

– Нет, суд не состоялся. Был опять в институте, в том большом зале, где я когда-то выступал на торжественной встрече профессуры с нами, поступающими. Но прокурор отложил суд, потому что я отказался от защиты.

– Как от защиты отказался? — изумились товарищи по камере.

– Да, отказался, — сказал Лева. — Хочу, быть всегда последователем Христа. Его судили без защиты, и мне она не нужна.

– Напрасно, напрасно, — заметили бывалые преступники. — При хорошем защитнике, глядишь, неполную катушку дадут по статье.

– У меня самый хороший защитник, — спокойно сказал Лева, — Бог, Он меня будет защищать.

И опять потянулись томительные, серые тюремные дни, ночи, полные тревоги и ожидания.

Лева отлично знал, что если дело санкционировано прокурором и переведено в суд — свободы не видать, как бы он ни старался доказывать свою правоту. Однако отчаяния, уныния в душе не было. Лева знал, что без воли Отца Небесного и волос с головы не упадет. И если все это произошло и буря разразилась, то все имеет определенное значение. С одной стороны, это испытание его веры и стойкости; с другой стороны — это определенные планы Божий.

Он был спокоен; только было больно,– страшно больно за несправедливость. В самом деле, он искренно хотел служить в армии и абсолютно не уклонялся и не отказывался, но хотел служить только так, как позволяла ему его совесть, быть «милосердным самарянином». И он знал, твердо знал и был уверен в себе, что он был бы полезен там. Но нет, люди не понимали или не хотели понять.

В один из этих дней ожидания суда Леву вызвали на свидание. Перед ним его жена Маруся, она обнимает, целует его. Глаза ее полны грусти, она старается сдерживать слезы. Лева понимает, насколько ей тяжело.

— Тебе не холодно? Я вот привезла теплые вещи. Изголодался, наверное, побледнел, похудел…

— Все хорошо и терпимо.

— Лева, ты все же возьми защитника, хотя бы бесплатно. Все-таки и я, и мама будем спокойны. Я уже говорила с одним из адвокатов, и мы наймем.

Лева, однако, отказался от этой услуги и просил только об одном: молиться за него.

— Что решит суд?

Маруся отнюдь не пыталась говорить с мужем о том, что, может быть, ему следовало бы несколько изменить свои убеждения, как это сделали многие собратья по вере. Она хорошо знала, что в своих стремлениях и взглядах Лева был кристально чист и никогда не мог покривить душой, отступив от того, что он рассматривал как истину, как святое святых. С этой точки зрения внушать ему что-либо было бесполезным занятием.

… И вот пришел час, когда Леву снова вызвали в канцелярию тюрьмы. Те же милиционеры, обыск, и опять они выходят за ворота тюрьмы. На этот раз Леву не посадили в грузовик, а повели по заснеженным улицам города. Он понял, что его ведут не в институт. Ему стало ясно, что суд будет не при народе, а при закрытых дверях, чтобы молва о его взглядах не распространилась широко.

Действительно, его привели к зданию суда Ждановского района, где он впервые встретился с судьей. Состоялся суд, посторонних никого не было. Лева посматривал, не появится ли жена. Ведь она еще в Уфе. Ей, вероятно, неизвестен день суда. Но Маруся так и не появилась.

Судья, народные заседатели, прокурор — все как обычно. Судья очень злой, раздраженно смотрит на Леву, как на своего личного врага. Зачитываются материалы дела, в которых излагается, что Лева, будучи студентом, явившись на призывной пункт, заявил, что готов служить в армии, но только по специальности фельдшера. В руки оружия брать не будет, и клясться в присяге также не будет.

Вопросов к нему было мало. Все склонялись к тому, что под предлогом религиозных убеждений Лева уклоняется от военной службы.

Ему предъявили статью 59, пункт 4-й Уголовного кодекса, которая предусматривала максимальный срок — пять лет лишения свободы.

В заключительном слове Лева сказал, что искренность его религиозных убеждений установлена советскими законами и что он не уклоняется от службы в армии, а просит дать ему возможность служить по указаниям своей совести.

Секретарь суда, ведя протокол, с недоумением смотрела на Леву. В сущности, все понимали, что суд был сплошной нелепицей. Даже по состоянию здоровья медицинская комиссия призывного пункта зачислила Леву в нестроевые, и никто его в действующую армию призывать не собирался. Но машина суда уже завертелась и должна была выдать свою продукцию.

Суд вышел из совещательной комнаты. Лева и охраняющие его милиционеры почтительно встали. Определение суда гласило:

— Пять лет лишения свободы.

Леву увели в тюрьму и, как осужденного, поместили в камеру для приговоренных. Вскоре пришла на свидание Маруся, принесла передачу и очень жалела, что не попала на суд, — ей не сказали точно время суда. Она старалась утешить Леву, а Лева взаимно утешал ее. Пять лет — это не малый срок, это значительная часть жизни. За это время он мог с успехом закончить институт и стать врачом.

А теперь его ждала тюрьма, колючая проволока, лагерь… В камере Лева встретил некоторых, уже осужденных, с которыми вместе был в подследственном изоляторе.

– Ну, как, помог тебе Бог, защитил? Сколько дали?

– Пять лет дали, — отвечал Лева.

– Ого! А где же Бог? Вот так защитник! Ха-ха-ха… — смеялись некоторые.

– Да, Бог мой защитник. Он мог, бы сделать так, чтобы я вообще сюда не попал, и если мне дали пять лет — это не без Его разрешения. Он усматривает лучшее.

– Ну и фанатик! Ну и фанатик! — возмущался какой-то отпетый безбожник… — Говорил я, что Бога нет, и остаюсь при своей убежденности. Молится Богу, водку не пьет, не курит. Бог, видите ли, его «защитил». Вот и дали на всю катушку…

Эти насмешки и доводы атеиста не были даже искушением в глазах Левы. Он снисходительно смотрел на этого духовно ослепленного человека, глубоко верил и нисколько не сомневался, что Бог ведет его, как отец ведет свое дитя за руку. Весь опыт его прежней жизни, жизни больших страданий, в его глазах служил подтверждением извечной истины Библии: