«Помните узников, как бы и вы с ними были в узах, и страждущих, как и сами находились в теле».

Евр. 13:3

Приближалась весна 1941 года. Где-то на юге повеяло теплом, а седой, заснеженный Урал еще спал глубоким зимним сном. Стояли морозы, были вьюги, весной еще не пахло.

Неожиданно в Капкалке все встревожилось, зашумело, заговорило. Заключенные узнали, что предстоит большой этап. Работники охраны и начальство колонии держали все в секрете, но десятники и руководители леспромхоза, дружески относясь к людям, лишенным свободы, сообщили им, что большинству предстоит отправка. Этап, переезд для заключенных — каждый раз самое тяжелое. И не только потому, что можно попасть из огня да в полымя. Лесозаготовки — это, безусловно, тяжелая, трудоемкая работа, но есть еще тяжелее и потруднее. Это рудники, шахты. Да и сам этап, если он дальний, например, на Север, в Заполярный круг, может унести все здоровье.

Скоро, однако, все выяснилось, и заключенные облегченно вздохнули. Оказывается, их направляли, как это предполагалось и раньше, в один из соседних леспромхозов, где была сплавная река. В ту часть заключенных, которая отправлялась для формирования новой колонии, был включен и Лева

На душе у него было совершенно спокойно. Он знал и твердо верил, что без воли Отца Небесного и волос с головы не упадет. И Отец усмотрел для него нечто лучшее 'в этом суровом, тернистом пути заключения.

Людей выкликнули по формулярам, поместили в отдельный барак, произвели санобработку. Это была очередная баня со стрижкой всех волосистых мест на теле. Это делалось для того, чтобы предупредить вшивость и более легкого отыскания заключенного в случае побега. Произвели обыск каждого, вывели за зону, выстроили рядами, вещи сложили на подводы. Этап, окруженный охраной в черных полушубках, вооруженной винтовками, двинулся в путь.

Идти было очень тяжело. Дорога была узкая, полузанесенная снегом. Кругом высились сосновые, березовые леса, и конвой, опасаясь побегов, все время грозно покрикивал. Ноги в валенках вязли в снегу, заключенные потели, выбивались из сил, но шли, шли, шли…

«Вот сейчас, — думал Лева, — мои друзья студенты, студентки кончают второй семестр первого курса мединститута, сдают экзамены. А может быть, учеба в самом разгаре. А я вот отвержен, выброшен за борт жизни, разлучен с женой, с семьей, изолирован от общества, как якобы злостный преступник. И за что? За то, что, следуя учению Христа, не захотел учиться проливать человеческую кровь, произносить клятву. Не Христос ли сказал: «Не клянитесь вовсе».

О, когда же придет день, о котором предвозвестил пророк Исайя: «Перекуют мечи свои на орала, и копья свои на серпы; не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать…»

Но так же как в горах Урала не веяло весной, так и на земном шаре не веяло миром. Заключенные через КВЧ получали газеты и знали, что творится на белом свете, Гитлер все более и более разжигал пламя войны, кровопролитие и смерть охватывали многие народы.

… Измученные, поздней ночью заключенные добрались до Куезов — это был леспромхоз, подготовленный к большому лесоповалу. Там были бараки для заключенных, как обычно огражденные проволокой; вблизи — бараки для охраны и работников леспромхоза.

Кругом на сотни километров стояли занесенные снегом деревья, девственные уральские леса.

Леве под медсанчасть выделили отдельный небольшой барак, В амбулатории была маленькая комнатка, отгороженная досками. В ней начальник колонии разрешил жить Леве.

Это было чудесно. Иметь свой уголок, после работы сидеть за столиком и заниматься у окна, выходившего во двор колонии. Лева благодарил Всемогущего Бога. Он сразу же написал письма домой — жене, матери — о перемене адреса и просил немедленно выслать посылку с медицинскими книгами, медицинским инструментарием, который был у него дома. Оборудование медсанчасти было очень убого, Лева же горел желанием, чтобы у него были и инструменты и медикаменты. Помимо этого, он очень просил прислать ему два тома стихотворений Н.А.Некрасова.

– Где здесь фельдшер?

– Это я, — ответил Лева.

— Не шутите, — сказала начальница. — Тут должен быть какой-то старик.

— Нет, я фельдшер, — подтвердил Лева.

– Мне говорили, что здесь фельдшер какой-то верующий фанатик. Я и вообразила старика с большой бородой. А вы? Неужели же вы на самом деле верите в Бога?

– Да, верю, — спокойно сказал Лева и, улыбнувшись, добавил: — Верю в Христа Спасителя и учился в Уфимском мединституте и оттуда попал сюда.

— Да что вы, с ума сошли? Вот диво-то какое! Начальница отнеслась к Леве очень участливо и, слушая его историю, все качала головой, будучи уверенной, что он ни за что ни про что сгубил себя.

Бедная, она никак не могла представить, что есть Бог — Творец неба и земли, Отец всех людей, и что Евангелие и все то, что в нем сокрыто, — есть самые великие драгоценности, которые когда-либо знал человек. Все это казалось ей чрезвычайно странным, чем-то древним, давно отжившим, наподобие сказок о бабе-яге или лешем в лесу. Но она видела, что Лева жил своей верой, чем-то необыкновенным, и это поражало ее.

Начальница пробыла несколько дней, проверила работу медсанчасти, произвела отбор инвалидов, дала Леве целый ряд инструкций, форм отчетности и уехала.

С обувью — валенками — в колонии было плохо, и инвалидам поручили плести лапти. Благодаря лаптям инвалиды неплохо питались.

В целом питание в колонии было неплохое. Те, кто работал в лесу, а особенно те, кто выполнял норму, получали достаточно хлеба. Кроме того, нужно отметить, что начальство, создавая новую колонию, постаралось не брать в нее «урков» и воришек. Заключенные, в основном, были трудящиеся, осужденные за бытовые преступления. Лева питался из пайка ИТР и был вполне сыт. Сахар он не любил и ежемесячный паек стал складывать в рюкзак, висевший в его комнате.

Маруся писала, что у них весна, тепло. С Урала же зима, казалось не хотела уходить. И Лева писал своей подруге:

«Еще вчера ласкало солнце, пели громко петухи и щебет птичек на березе был так приятен. Ты говорила: «Еще немного, придет весна, и на окно букет цветов поставлю я. Сегодня первое апреля, а небо черно, непроглядно, с утра метет, несет, взвивается… Все ударило в окно. Все сыплет, сыплет мертвый белый снег. Верь, бацилла Коха не тронет. Впереди — май. Ты ждешь весны, ты ждешь любви. Жди!»

Сердце Левы всегда было наполнено великой надеждой, что как непогода в природе, так и непогода в сердце человека должна кончиться. Придут ясные дни…

Весна приходит на Урал неожиданно, быстро, бурно. Сразу потеплело, необыкновенно быстро стал таять снег, откуда-то прилетели птицы, набухли, распустились почки, забелела, заблагоухала черемуха, и на зеленом ковре под деревьями появилось много ярких всевозможных цветов.

Лева любил весну, но теперь она словно захватила его. Кругом все зеленело, пело. В окна стационара, амбулатории смотрел оживший лес. И в эти дни, в свободные минуты, он с восхищением учил наизусть чудные некрасовские строки о весне:

– Слушай, доктор, я видел про вас какой-то странный сон.

– А вот приснилось мне, что захожу я в вашу комнату, и будто вы стоите на коленях и молитесь Богу.

– А когда вы этот сон видели? — спросил Лева.

– К утру приснилось мне, — ответил, улыбаясь, охранник.

– Значит, сон правильный, — сказал Лева. — Я и утром и вечером всегда молюсь Богу.

– Да неужели вы верующий?

– Да, и я удивляюсь, как могут люди искренно быть неверующими. Ведь когда зрячие говорят слепым, что есть свет, солнце, дивные краски цветов, то слепые, хотя и не видят этого, слушая зрячих, все же думают: наверное, все это есть, а не выдумка. Так и человек неверующий, хотя он и не видит то, что видит верующий, но искренно отрицать это не может.

В колонию приехал начальник всех белорецких лагерей. Это был высокий, плотный военный. От всех начальствующих, от всей охраны и от всех заключенных он отличался тем, что, как говорили о нем, никогда не материлися, не «лаялся». Все остальные — и охраняющие, и охраняемые — густо пересыпали свою даже совершенно спокойную речь сплошным матом.

Войдя в амбулаторию к Леве вместе с сопровождающими, начальник, как говорится, с места в карьер начал самым энергическим образом «перевоспитывать» его.

— Да что ты, в Бога веришь? Ведь это просто диву даешься! Сейчас-то и старики не верят…

— Вот это верующий! Вот это настоящий верующий!

И впоследствии, когда он приезжал вместе с кем-либо из начальства, например с руководством Белорецкого металлургического комбината, он вел их прежде всего показать Леву и знакомил их с ним, рекомендуя как настоящего верующего. Большие люди удивлялись, задавали Леве вопросы, качали головой.

– А у вас не бывает сомнения, что вы не на правильном пути? — спрашивали иногда Леву.

– Нет, никогда! — бодро и уверенно, смотря в глаза собеседнику, отвечал Лева.

Вот пришло и лето! Маруся писала, что собирается приехать к нему на свидание. С нетерпением ждал этого дня Лева. Как-то они встретятся? Как дадут свидание? Лева старался об этом не думать, возлагая все заботы на Отца. Но мысли шли, ожидание нарастало. Лишь только тот, кто был в заключении, кто долгие месяцы, а возможно, и годы был в разлуке с близкими и родными, поймет, что означает для него слово «свидание».

Спаситель знал томление каждого сердца и знал, что переживает узник. И потому-то Он так высоко ставил заповедь: «Был в темнице, и вы посетили Меня».

Это была пора, когда общины, церкви были разбиты. Каждый верил в душе, но на подвиг — посетить заключенного — кто бы мог отважиться? И за всю многолетнюю тюремную жизнь в изгнании никто из верующих не посетил Леву, не взял свидания. Лишь только мать однажды и жена дважды посетили его.

И даже тогда, когда братство было восстановлено и новые бури неслись над головой Левы, никто не решился взять с ним свидания. И это вовсе не потому, что оно было невозможно — «кто ищет, тот всегда найдет», а потому, видимо, что, как это понимал и сам Лева, уровень любви Христовой в те дни в братстве не был на должной высоте.

Ожидая Марусю, Лева невольно вспоминал, как когда-то к нему на Беломорский канал приехала его мама на свидание. Даже самые черствые преступники глубоко переживают свидание с матерью, и в одной тюремной Песне поется:

— Вот добралась до тебя! — крикнула она. — А дорога-то все лесом, лесом. Шла, шла…

Впоследствии Маруся описала весь свой путь в стихотворении, в виде дневника:

— Ваше время давно вышло, заканчивайте свиданку. — А им казалось, что свидание только что началось. Дежурный же утверждал, что время свидания давно истекло и пора расставаться.

И вот она стояла по одну сторону проволоки, он — по другую. И оба смотрели друг на друга.

— Я пойду за земляникой, — крикнула Маруся, — тут в лесах, говорят, ее много.

Она ушла быстрыми шагами по тропе, которая вела в соседний лесной массив.

Лева долго смотрел ей вслед, а на душе было горько и радостно. Радостно, что наконец-то все же они свиделись, и горько, что свидание было какое-то куцее, коротенькое, — не такое, как некогда было свидание с матерью на Беломорском канале.

На следующий день им опять дали пятнадцать минут, и Маруся передала Леве горшочек земляники. Лева высыпал землянику, а горшочек вернул жене. Придя к себе, Маруся обнаружила, что горшочек полон писем. Получаемые письма Лева никогда не уничтожал, а тщательно подшивал и хранил.

От мамы Маруся передала Леве домашние лепешки. Эти лепешки так ярко напомнили Леве дом и детство. Лепешки были завернуты в обрывки бумаги, на которые проверяющие не обратили никакого внимания, но для Левы это была драгоценность, так как мать выбирала лучшие .статьи из духовных журналов «Радостная весть», рвала их на части и в них завертывала съестное. Таким путем Лева смог получать духовную пищу. Эти листочки Лева берег особенно тщательно, так что никакой общий «шмон» (обыск) не обнаруживал их.

В высшей степени приятен был чай с земляникой, и Лева, окончив амбулаторный прием, угощался им вместе со стариком-санитаром. Не забыл Лева угостить земляникой и тяжелых больных. Они все, как один, сорадовались Леве, что его посетила жена.

… Время за полночь, в колонии все спят. Бодрствуют лишь часовые на вышках. Начальник охраны в дежурке. Стук в окно комнаты Левы. Вскочил — видимо, кто-то заболел. Открыл дверь. Перед ним начальник охраны. Улыбаясь и подмигивая, торопит Леву скорее одеться.

Они вышли из проходной, вышли из колонии и направились к баракам охраны. Сердце начальника расположилось — дать Леве тайное свидание, лицом к лицу.