Глава 1. Накануне совершеннолетия (Катта-Курган)

— Больной, я вам говорила и еще раз повторяю: вставатаь с постели вам нельзя. Вы должны лежать и только лежать.

— Почему, доктор? Я уже чувствую себя гораздо лучше, — сказал Лева. — Мне уже лучше. Я так давно лежу…

— Поймите, молодой человек, болезнь дала осложнения на сердце. Вот вы только приподнимаетесь с постели, а сердце уже скачет. Если будете выполнять все наши предписания, то мы вас выпишем здоровым. А пока нужно лежать. Ваше здоровье в опасности.

Доктор ушла. Лева лежал в отдельной палате, изолированной от других больных.

В окна была вставлена решетка, сквозь нее виден небольшой садик, высокая каменная белая стена, небо… И все. Он был инфекционный больной, к которому никого не пускали; от него не принимали никаких писем, нельзя было передать даже самую маленькую записочку. Считалось, что через бумагу от больного можно заразиться.

Он лежал целыми днями и думал, думал. Мысли текли одна за другой непрерывно. Перед ним проходили картины детства, жизнь в родной семье и недавний неожиданный отъезд. Первый раз в жизни он уехал в Узбекистан, где все было иное, странное и непонятное. Он ни разу не плакал, ему даже не было грустно, несмотря на то, что он был неделями совершенно один в этой маленькой белой палате на чужбине. Казалось, никаких перспектив не будет. Однако он не унывал и чувствовал, что Тот, Которого он любил больше своей жизни, не оставил и не покинул его. В тот момент, когда он больной, разбитый, в глухую полночь сошел с поезда на маленькой станциии, вошел в прокуренный, грязный вокзал, где, коптя, слабо горела керосиновая лампа, и сел на свою корзинку с вещами, он ясно увидел, что он приехал сюда не один. Болела, шумела голова, очень трудно было глотать, мелькали странные фигуры в халатах и белых чалмах. Он был не один! Его лучший Друг был рядом, он ощущал дыхание любви Его, и на душе его было так хорошо и спокойно. Если бы кто в этот момент спросил бы его: «Счастливы ли вы?», он мог бы без колебания ответить: «Да, счастлив, больше всех живущих!»

— Больной, вот вам бульон и хлеб, кушайте! — сказала няня, пожилая женщина, ставя на табуретку перед кроватью тарелку супа.

— Спасибо, — ответил он. Няня вышла, он повернулся, взял ложку и тихо прошептал: «Благодарю Тебя, Отец, что Ты посылаешь мне пищу. Аминь». Он съел несколько ложек бульона.

— Больной, вы опять ничего не едите, я буду жаловаться доктору. Я вам еще кисельку принесла, давайте я сама покормлю.

— Не хочется что-то.

— Да ты не расстраивайся, — успокаивала няня, приветливо смотря на больного. — Это ты с тоски по дому есть-то не хочешь. Жаль мне тебя, посидеть бы около тебя надо, да некогда. Там у нас сколько больных-то, и все — маленькие.

— Идите, я сам съем кисель, я не тоскую, просто нет аппетита. Кисель был кисло-сладкий, и Лева съел его.

Он просил сестру принести книгу почитать.

— Нет, больной, — улыбаясь, отвечала веселая краснощекая сестра. — Ты инфекционный, и после тебя книги можно только сжигать.

— Хоть бы что-нибудь…

— Ничего, ничего нельзя!

В этот день после обеда он задремал. Ему снился родной дом. Они с отцом в саду корчевали яблоню. Нужно было удалить с корнем старое дерево, чтобы на этом месте посадить новое. Отец перерубил большой корень, потом принесли длинную вагу и положили под самый корень, чтобы удалить его, но тут мать позвала их обедать. А в саду столько яблок: боровинка, хорошавка… Но вот будто ветка хлестнула по голове. Лева проснулся. Не было отца, а болело ухо, ныло и дергало.

— Что это? — подумал он. — Видно осложнение на уши. А если останусь глухим? Почему так сложилась жизнь? Где теперь отец? Как бьется сейчас мать в нужде с четырьмя детьми? И за что? За что?

Глядя в окно, он стал молиться. И будто само небо отвечало ему: за что? За свет, за правду, за любовь… И снова как-то спокойно, радостно стало на душе. «Радуйтесь и веселитесь», — вспомнил он слова заветной книги и улыбнулся.

Вечерело. На небе загорелись первые звезды. Любил эти минуты Лева. Он с напряжением всматривался в небесную даль.

Вечером сестра сказала, что у него температура. Он пожаловался на боль в ушах.

— Ничего, — успокоила она. — Доктор завтра посмотрит.

— Доктор, у меня ухо болит, — сказал он при обходе на следующий день врачу.

— Вызвать специалиста! — распорядился лечащий врач.

И дежурная медсестра вскоре привела пожилого мужчину. Ой осмотрел ухо, покачал головой и назначил лечение. Вскоре приступившая к дежурству медсестра пришла с огромным бинтом и сделала Леве компресс на горло.

— У меня ухо болит, — сказал Лева, — а не горло.

— Ничего, — улыбнулась сестра. — Врач лучше знает. При вашей болезни горло особенно страдает. Температура колебалась, сердце давало перебои, аппетит стал хуже. Лева все больше слабел. К окну иногда приходил проведать его дядя. Напрягая голос, Лева диктовал ему письма для родных, утешал мать, друзей, молодежь.

Вскоре ему передали маленькую тоненькую книжечку — Евангелие от Марка. Он, не отрываясь, с наслаждением читал ее. Дорогое, давно знакомое и вечное Слово!

Иногда врач во время обхода с удивлением смотрела на него, спрашивая: «О чем Вы думаете, больной? У вас такой вид, будто Вы решаете мировые проблемы», Лева молчал, блаженно улыбаясь.

Он думал о жизни Христа, о первых проповедниках Евангелия, приходя к мысли, что и ему надлежит пройти школу испытаний.

 

Глава 2. Подарок свыше

На днях ему должно было исполниться восемнадцать лет. Появился аппетит. Лежать, в постели не вставая становилось все труднее. Дядя к нему больше не приходил, его отправили куда-то в глушь узбекских кишлаков. Посещал его двоюродный брат Юрий. Он недавно прибыл в этот город и поступил на работу чертежником. Он уговаривал Леву поскорее выписываться.

— Теперь Вам стало лучше, — сказала врач во время обхода, — с сегодняшнего дня можете ходить.

Она приветливо улыбнулась больному, радуясь, что ей удалось спасти его от смерти и инвалидности. Лева тоже обрадовался, он сел на кровати и попытался встать и идти, но увы! Ходить он не мог! Он разучился ходить. Не мог ходить не потому, что кружилась голова, просто ноги не подчинялись ему, и он не мог делать шаги, как это удается даже годовалому ребенку. Смущаясь, держась за стены, он начал учиться ходить. Через два-три дня он уже свободно передвигался по палате, силы прибавлялись с каждым днем. Радость возвращения к жизни наполняла его. Лева не беспокоился о том, где он будет жить, как питаться, где работать. Заботы свои он возложил на лучшего Друга, Который печется о нем. И врач, и медсестры, и няни привыкли к Леве, полюбили его и жалели.

— Где же ты будешь работать? — спрашивали они Леву.

— У меня есть хороший, верный Друг, Он все усмотрит, — отвечал, улыбаясь, Лева.

Настал день, когда его выписали. Он шел по улице бодрый, с интересом посматривал на узбекские постройки, дувалы, караваны верблюдов, несущих на себе тюки хлопка, узбеков, сидящих на осликах.

 

Глава 3. Внутренний рост

Зима узбекская — сырая, с дождями, грязью. Лишь временами подмораживало и выпадал снег. Лева поселился вместе с Юрием в большой комнате, снятой у узбеков. На работу устроиться было трудно. Масса безработных. Записался на биржу труда и каждый день ходил отмечаться, ожидая, не предложат ли работать садовником.

Но работы не было. Материально было трудно, однако ни уныния, ни отчаяния на душе не было. Питались в основном рисовым супом да традиционными узбекскими лепешками. Очень тяжело было с топливом. Комнату обогревала железная печка, но топить ее было нечем. Дрова продавались на вес и были очень дорогие. Сидеть в холоде было трудно, и Лева предложил Юрию изобрести какое ни будь отопление.

— Самое дешевое топливо — керосин, — сказал Юрий.

Братья недолго ломали голову и придумали. В аптекарском магазине купили стеклянную кружку Эсмарха с краном и резиновой трубкой. На примусе оттянули в виде конуса стеклянную трубку. В железную печку наложили кирпичей, в дверке пробили дырку, в нее вставили стеклянную трубку — получилась форсунка.

— Ну, теперь попробуем, — сказал Юрий. Лева налил в кружку Эсмарха керосин и чуть-чуть приоткрыл кран. Юрий поднес к печке горящие щепочки — к тонкой струе керосина, она вспыхнула. Скоро печка зашумела, раскалилась докрасна. Друзья ликовали, стало жарко, разделись.

— Вот теперь поживем! — потирая руки, сказал Юрий. Недостатком отопления было то, что помещение быстро остывало. А входившие в комнату гости всегда потягивали носом и спрашивали:

— Что у вас тут — жилище или керосиновая биржа?

Снег возле дома быстро покрывался черным налетом от сажи. Да и в носу у друзей бывало часто черно. Однако они не унывали. Благодарили Бога за все и, ложась спать, часто затевали жаркие споры.

— По-моему, — говорил Юрий, — совместить горячее служение Господу и семейную жизнь вполне возможно.

— Нет, — говорил Лева, не соглашаясь с Юрием, — Павел ясно сказал, что неженатый заботится о Господнем, как угодить Господу, а женатый заботится о том, как угодить жене.

— Так ты что же, Лева, дал обет не жениться?

— Никакого обета я не давал, — отвечал Лева. — И не видно из Писания, что на это нужно давать обет. Буду стремиться как можно дольше быть свободным, чтобы, подобно доброму воину, не связывать себя делами житейскими в угоду Небесному военачальнику.

Юрий все время убеждал, что можно жениться, иметь семью и быть настоящим христианином. Лева на примерах из жизни молодых пар старался доказать, сколько проблем имеют они. Если раньше они беспокоились о доме Господнем, то теперь весь интерес их сводится, в основном, к заботам о собственном доме.

Засыпали поздно. Утром, подкрепившись рисовой кашей или рисовым супом, расходились по разным местам. Юрий шел на работу, Лева — на биржу труда, где часами приходилось простаивать в ожидании. В это время Лева впервые осознал, что значит быть безработным. Потом он шел на квартиру, варил обед и изучал руководство по садоводству или чертил. Вечерами посещали верующих или ходили в молитвенный дом, на собрание. Верующих было немного, несколько семей. Небольшое собрание проходило на окраине, в холодной комнате с земляным полом. Юрий, любитель пения, старался организовать хор. Но голосов было мало, и у него ничего не получалось. Приближалось Рождество 1929 года.

— Ты тоже будешь непременно петь, — сказал Юрий Леве.

— Но у меня нет слуха, не умею, — ответил тот.

— Ну, ты понимаешь, нам нужен бас, чтобы рождественской ночью порадовать родных.

— Ну, хорошо. Я буду петь, — согласился, наконец, Лева, но только «Ночь перед Рождеством».

— Спасибо, — сказал Юрий и стал учить Леву петь басовую партию в псалме: «Иисус нам рожден, наш Спаситель, Спаситель, сильный Господь, наш Бог…»

Дело двигалось плохо.

— Какой ты бесталантный! — удивился Юрий. — И не поешь, и на инструментах не играешь…

— Уж какой есть, — смущенно заметил Лева. А про себя подумал: «Действительно, какой я бесталантный, на что я только годен в деле Его?»

Так или иначе, басовую партию он несколько усвоил, и когда рано утром на Рождество группа молодежи пошла возвещать о родившемся Христе, он изо всех сил подпевал низким голосом: «Хвалите и славьте, прославляйте!»

После даже старичок Прозоров сказал Юре:

— Откуда появился такой бас?

В дальнейшем с пением у Левы ничего так и не получилось. Он пел только для себя, не пытаясь больше участвовать в хоре.

Вскоре Юрий перевелся на новую работу в другой город. На квартиру к Леве попросились молодые верующие — муж и жена. Он пустил их, отгородив половину комнаты ширмой. Узнав, что коммунальному хозяйству города требуется садовник, подал заявление и через биржу труда устроился на работу.

Узбекская весна наступает рано, и, как только зазеленеет трава, закипает работа по пересаживанию деревьев на улицах города, в городском парке вблизи вокзала, около хлопкового завода. Леве выделили рабочих, кроме того, он, выступая на комсомольских собраниях различных организаций и предприятий, призывал молодежь принять участие в озеленении города. Устраивались субботники, воскресники, на которых узбекская и русская молодежь с пением народных песен сажала деревья.

Все теплее грело солнце, весело и радостно было Леве озеленять город. На месте большого пустыря красивыми квадратиками, треугольниками, кругами клумб и посадок был разбит новый парк. Лева прочел в узбекском училище лекции о значении растений для человека, и все учащиеся вышли озеленять старый город. Вечерами, возвратившись домой, усталый и довольный, он спешил к знакомым верующим, бывал на собрании. Его любили и всегда встречали приветливо.

— Лева, как дела? — спрашивали его.

— Слава Богу! Хорошо, все хорошо, — отвечал он.

Он поправился, разрумянился, от болезни не осталось и следа, кожа рук и лица покрылась золотистым загаром. Из заработанных денег Лева мог уже немного посылать матери, которая нуждалась в его помощи.

— Вот поработаешь, — говорил ему черноволосый, кудрявый брат Соловьев, — а там дальше пойдешь учиться в сельскохозяйственный вуз, станешь специалистом.

— Да, хорошо бы! — говорил Лева, и у него загорались глаза. Хотя его образование оборвалось, но он так любил науку, что не представлял жизни без учения и совершенствования знания.

Соловьев особенно хорошо относился к Леве, часто приглашал его к себе домой, рассказывал ему о своей жизни. Он был старый работник ЧК, перенес на своих плечах всю тяжесть борьбы с басмачеством. Теперь нервы его не выдерживали, и ему приходилось, лечиться иногда в психиатрической больнице. Сейчас наступило улучшение, но он не находил покоя душе своей. И только когда познакомился с верующими во Христе, стал молиться и жить вместе с ними, тогда нашел успокоение.

— Но полностью христианином быть не могу, — говорил он иногда сокрушенно Леве. — Как увижу несправедливость, так нервы не выдерживают. Вот вчера иду, очередь у лавки, а какой-то гражданин лезет вне очереди. Подхожу ближе — вижу мой заведующий. Так я его прямо палкой огрел. За это мы боролись, за это кровь проливали?..

Часто Лева бывал и у пресвитера местной общины, низенького старичка столяра. Он все уговаривал Леву стать проповедником, но Лева не чувствовал ни силы, ни призвания к этому. Когда-то в родной общине на юношеских собраниях по субботам он не раз выступал с проповедями, но от своих проповедей не видел особенного благословения.

Была весна 1930 года. В местную общину Катта-Кургана, того городка, где жил Лева, поступали тревожные вести об усиливающейся буре над верующими в Евангелие. В России везде закрывали общины, отбирали молитвенные дома, а пресвитеров, проповедников объявляли врагами советской власти, арестовывали и сажали в тюрьмы.

Лева с детства вращался среди евангельских христиан, он знал их настроения и стремления, но никогда не слышал от них никаких антисоветских высказываний, никогда 'не встречал среди них политиков. Ему стало ясно, что атеисты, потеряв надежду победить верующих путем диспутов, пропаганды союза воинствующих безбожников, решили прибегнуть к клевете, лжи и под флагом борьбы с контрреволюцией, используя тюрьмы, ссылки, обезглавить общины, задушить христианство. Он знал, что и Христа причисляли к злодеям, и Его осудили на политической почве, и, глубоко скорбя за терзаемое братство, он вместе с другими молил Бога, чтобы Он заступился и защитил народ свой.

Часто, когда Лева оставался в своей комнате один, он молился и вспоминал о том, что ему надлежит сделать доброе дело, что именно для этого он и оставлен в живых. Но как прославить Господа, когда мрак все сгущается и слышно стало, что и в Средней Азии скоро закроют молитвенные дома?

Всюду нависли грозовые тучи. Боролись с кулачеством, боролись с врагами, мнимыми и подлинными, и одновременно терзали ни в чем не повинных верующих христиан-сектантов.

 

Глава 4. Ключ к подарку найден

Чем больше молился Лева, чем больше он читал Библию, тем больше ощущал жажду подвига, жажду положить душу свою за друзей своих. Всякая радость покинула его. Он сознавал, что живет неправильно. Теперь, когда Христа презирают, гонят, можно ли спокойно жить, есть, пить? Перед ним была альтернатива: или застыть духовно, или идти за гонимыми, поруганными, оплеванными христианами, идти путем Христа, по Его стопам. Лева чувствовал, что ему нужно было идти. Но куда? Он этого совершенно не знал. Он делился своими мыслями с некоторыми братьями, что его не удовлетворяет просто «жить», что надо трудиться — на ниве, но его только успокаивали:

— Благодари Бога, ты живешь неплохо. Написано: «Великое приобретение — быть благочестивым и довольным», — поучал его пресвитер. Сердце тосковало. Часто, находясь один, он вставал на колени, открывал свою Библию и читал, молил Бога, чтобы Он указал ему, что делать, чтобы не быть бесплодной смоковницей. Но ответа не было. Тот подарок, который он получил в день рождения в восемнадцать лет, по-прежнему был заперт. Не было ключа открыть его. В это время он получил телеграмму из родного города, от двоюродного брата: «Умерла моя мама, поезжай к папе, утешь его». Незамедлительно он сел в поезд и приехал в Зербулак, оттуда на арбе с огромными колесами добрался до кишлака Мирбазар, где находился в ссылке его дядя — инженер. Когда Лева приехал, он был на работе. Вызывав его, Лева сказал, что ему нужно передать нечто важное. Они остались одни в убогой комнатке с земляным полом, где жил дядя. Нужно было утешать, но слов не было. Горе разрывало сердце Левы. Не сказав ни слова, он зарыдал.

— Что, что случилось? — участливо спросил дядя.

— Большая скорбь постигла Вас, — наконец сказал Лева. — Будем молиться, чтобы Бог помог вам перенести эту скорбь. Они опустились на колени и оба просили Всемогущего о помощи — перенести всякую скорбь. Когда они встали, Лева подал телеграмму. Прочитав ее, дядя тяжело опустился на табуретку, склонил голову и тихо произнес:

— Это удар свыше сил, сверх сил…

Да, действительно это был страшный удар. Как вскоре выяснилось, жена его умерла, рожая двойню. Мать ушла в вечность, оставив двенадцать детей, из которых только один Юрий работал, живя вдали от семьи. Отец же был далеко в ссылке. Он просил у начальства разрешения съездить к детям на несколько дней, но ему отказали.

Этот случай с семьей дяди широко открыл глаза Леве на то горе, страдание, в котором находятся заключенные и ссыльные, оторванные от своих родных, заброшенные, заклейменные позорной кличкой «мракобес». Он по-прежнему тосковал, не находил себе покоя и молил Отца Небесного указать, какое доброе дело он может сделать.

Однажды днем, вернувшись с работы, Лева открыл 25-ю главу Евангелия от Матфея стих 32–40 и стал читать место, которое он знал с детства, но теперь оно с особой ясностью стало перед ним. «И соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как Пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону Его: «придите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо акал Я, и вы дали Мне есть, жаждал и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня, был наг и вы одели Меня; был болен и вы посетили Меня; в темнице был и вы пришли ко мне».

Тогда праведники скажут Ему в ответ: «Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим и напоили? Когда мы видели Тебя странником, и приняли? или нагим, и одели? Когда видели мы Тебя больным, или в темнице и пришли к Тебе?» И Царь скажет им в ответ: «Истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне».

Читая, Лева размышлял, какое из этих добрых дел надлежит сделать ему. Если кормить других нуждающихся, голодных, то он сам зарабатывал мало. Поить жаждущих — водою все обеспечены. Стать же благовестником, то есть поить водой живою Слова Божьего — он не имел зова внутри. Принимать странников было бы хорошо, он восхищался теми, кто это делает, но сознавал, что быть гостеприимным Гаем — не основное его дело. Одевать раздетых, нуждающихся — это великолепно, но у него нет для этого средств. Он сам был бедно одет. Посещать больных — это самое христианское дело, но к этому не лежало его душа…

Когда он вспомнил слова: «В темнице был и вы пришли ко Мне», — они зажглись в душе его ярким огнем, который охватил все его существо. — Да, да, посещать заключенных, ссыльных, в тюрьмах, в далеких селениях — вот святое дело, к которому зовет его Господь.

Он упал на колени и благодарил Бога за чудное откровение. Нашелся ключ к тому подарку, который он получил от Господа в день рождения. Все ясно. Отрешиться от всего, пожертвовать собою, чтобы нести страдающим людям любовь и привет, утешение и надежду.

Лева несколько дней ходил погруженный в самого себя. Казалось, он совсем не замечал окружающих, механически исполнял работу, как обычно разговаривал с людьми. Сам же он жил тем откровением, которое было дано ему свыше. Он вполне сознавал всю опасность, всю трудность предстоящего пути, всю свою неопытность и молодость. Ведь он еще, в сущности, совсем молодой человек, у которого не росли еще ни усы, ни борода. Но огонь был в душе его и влек неудержимо.

Когда он сказал о своем намерении пресвитеру, тот строго посмотрел на него и сказал: «Ты брат возгордился! На такие дела может пойти только союз из Москвы, а тебя кто посылает? Это самозванство».

А Соловьев, узнав о его планах, покачал головой и сказал: «Жаль мне тебя. Доброе дело — подвиг, но быстро схватят тебя: не поймут органы, и пропадешь ни за что».

Все верующие стали отговаривать Леву. Они не без основания утверждали, что только скорбь и тюрьма ждут его на этом пути.

Он поехал к своему дяде и рассказал о том, что Господь зовет его посвятить себя делу посещения заключенных и ссыльных. Дядя внимательно выслушал его, задумался, потом сказал:

— Великое доброе дело! Но для тебя ли оно? Разве по силам твоим будет это? Поразмысли-ка! У тебя не будет удостоверения, что ты брат; куда ни придешь в общину, все с недоверием, с подозрением будут смотреть на тебя, а, возможно, и не примут. Это сразу поразит твое молодое сердце. А потом подумай о матери, разве ты не любишь ее? Ты должен помогать ей. Вспомни: «Кто не печется о домашних своих, тот хуже неверного». Встать на этот путь — означает идти на верную гибель, а тебе нужно учиться, у тебя еще все впереди. А на какие средства ты будешь путешествовать? Ведь в наше время, когда разбиты общины, когда все в страхе, этот твой путь почти нереален.

— Я обо всем этом подумал, — тихо сказал Лева. — Я чувствую, что Господь зовет меня. Ты твердо уверен в том, что это зов Божий? — спросил дядя, всматриваясь в открытое, спокойное лицо Левы.

— Да, вполне уверен. — ответил он.

— Тогда — да будет воля Божия! И он поцеловал племянника. Помолившись, они расстались…

 

Глава 5. Отрешение от всего

Лева написал письмо Юрию, своему брату и другу. В нем он сообщал ему, что на днях оставляет все и, как говорили в старину, берет в руки страннический посох, то есть станет странником и пришельцем на земле с тем, чтобы посещать ссыльных и заключенных.

Юрий тут же ответил, что считает это невозможным. Христос писал, что Он всегда посылает учеников по двое, а поскольку у Левы не было спутника, он усомнился в том, что его посылает Христос. Но Лева знал, что хотя он неопытен и немощен, но сила у Бога, что идти вдвоем на это — значит двоим потерять жизнь. Лучше было одному стать жертвой.

Затем Лева написал прощальное письмо матери. «Дорогая мама, — писал он, — Господь позвал меня на дело, «был в темнице и посетили меня». Я оставляю все и знаю, что, потеряв жизнь ради Христа и Евангелия, я приобрету ее. Оставляю все свои интересы, оставляю тебя, мама, и родных. Я прошу тебя помолиться обо мне и верить, что Отец Небесный поведет так, как Ему угодно. У тебя было пятеро детей, считай, что осталось четверо. Считай меня умершим для этой жизни…»

В горкомхозе Лева подал заявление об увольнении.

— Что ты? — удивился заведующий. — Все основные работы по озеленению сделал. Теперь будешь спокойно работать. Оставайся…

Но как ни уговаривал заведующий Леву, тот стоял на своем, чтобы ему дали расчет. Все имевшиеся личные вещи он постарался раздать. Себе оставил вещевой мешок, полевую сумку. Купил фляжку и приспособил ее носить на ремне через плечо.

После вечернего собрания он встал и сказал:

— До свидания, дорогие братья и сестры! Отъезжаю, чтобы исполнить волю Божию.

Пресвитер встал и прочел место из Деяния Апостолов 31 глава, 14 стих: «Когда же не могли уговорить его, то успокоившись, сказали: да будет воля Господня». — Мы знаем, дорогой брат, что тебя ожидают скорби и узы…

Некоторые заплакали. На это Лева ответил словами апостола Павла: «Что вы делаете? Что плачете и сокрушаете сердце мое? Я не только хочу быть узником, но готов и умереть в Иерусалиме во имя Господа Иисуса». Попросил спеть гимн: «К неземной стране…» Дружно запели, и проникновенное пение как бы освещало Леве грядущий путь.

К неземной стране путь указан мне,

И меня влечет, что-то все вперед.

Не растут цветы на пути моем,

Лишь шипов кусты вижу я кругом.

Соловьи зарей не ласкают слух,

Лишь шакалов вой слышу я вокруг.

Не сулит покой мне прохлады тень,

Но палящий зной жжет и ночь, и день.

Не в тиши идет путь кремнистый мой, –

Ураган ревет, проносясь над мной.

Не среди лугов, под шумом ручья,

По камням холмов пробираюсь я.

И встречаю я всюду крови след:

Кто-то шел скорбя, средь борьбы и бед.

В черной мгле сокрыт путь суровый мой,

Но вдали блестит огонек живой.

Огонек горит, и хоть вихрь шумит,

Но вдали влечет что-то все вперед…

В заключение спели ему еще: «Бог с тобой доколе свидимся…» Обнялись, поцеловались и расстались, обещая поддерживать его молитвами.

Ночь перед отъездом Лева спал так же, как всегда — спокойно. Он не думал о грядущем. В нем жила полная уверенность, что Отец поведет, проведет и прославится через него.

 

Глава 6. Клопиная ночь (Самарканд)

Поздно ночью Лева прибыл в большой среднеазиатский город Самарканд, бывший в то время столицей Узбекистана. Здесь он надеялся увидеть своего двоюродного брата Юрия. Но придя по адресу, узнал, что тот уехал. Отыскав самаркандского пресвитера, решил переночевать у него. Пресвитер слышал о Леве от Юрия и принял его приветливо. Они пили чай и тихо разговаривали. Лева кратко рассказал ему, для чего и почему он тронулся в путь. Старик погладил свою бороду и едва слышно произнес: «Это удивительно! В наше время все пресвитеры, проповедники, кто только успел, бегут в Среднюю Азию, чтобы только избавиться от страданий, а ты идешь им навстречу!»

— Господь зовет, — ответил Лева — и идя за Ним, избежишь скорбей.

— Это конечно, — сказал пресвитер. — Ведь все мы немощные… — и, наклонившись к уху Левы, он прошептал:

— Признаюсь тебе, брат, тяжело мне, а иногда выхода нет. Вызвали меня туда и говорят: «Как только приедет кто-то из верующих жить в Самарканд, так донеси нам, иначе арестуем тебя». Вот и приходится мне ходить к ним, на братьев доносить. А как же иначе? У меня семья, дети. Страдает душа, мучается, да нет выхода — подписку дал…

Леве было до глубины души жаль старика, он видел, что и жить-то ему осталось немного, но прославить Бога твердости у него не хватало.

— Ты переночуй у меня, — предложил пресвитер, — а завтра поедешь. Лева согласился. Хозяин уложил его на деревянном сундуке в передней, а сам ушел спать к себе. Эту ночь Лева никогда не забудет. Говорят, у каких-то индейцев есть такой обычай: прежде, чем юноша становится воином, ему надевают на руки рукавицы, наполненные москитами, и он должен спокойно выдержать миллионы укусов и этим показать свое терпение и выносливость. Нечто подобное случилось с Левой. Как только потушили керосиновую лампу и он после молитвы улегся на тюфячок на жестком сундуке в надежде хорошо отдохнуть после знойного дня, сотни клопов набросились на него. Он мужественно защищался, давил их на лице, шее, руках и ногах, отчего получалась нестерпимая вонь. Но как ни пытался Лева обороняться, новые и новые полчища тощих, больших и малых клопов с каким-то особым остервенением нападали на него. Все тело горело, как в огне. Он давно не ощущал клопиных укусов, и этот неприятный сюрприз просто ошеломил его. Встать, зажечь свет и выйти — он не решился. Всю ночь он метался, но ни одного стона или звука ропота не сорвалось с его уст. Хотелось спать, но это было невозможно.

— Что это? Зачем я здесь? Зачем брат поместил меня сюда?

К утру полезли мысли, а не напрасно ли он оставил свою квартиру и пустился в путь, который начался так ужасно. И вдруг он понял, в чем дело. Это сатана искушает! Ведь Христос, выходя на служение, перенес муки голода, искушения сатанинские, а потом уже пошел дальше.

Лева стал молиться, и как будто укусы стали не так ощутимы. Начинало светать. С сильной головной болью встал он утром.

— Ну, как брат, хорошо отдохнул? — поинтересовался утром пресвитер.

— Хорошо, хорошо, — сказал Лева. — Только знаете, у вас клопы покусывают…

— Да, есть немного, — сказал хозяин. — Но ничего, мы их уже не замечаем.

Позавтракали, и пресвитер проводил Леву на вокзал и посадил в поезд.

— До свидания, дорогой брат! — сказал он Леве, — Встретимся, если не здесь, то там, в доме Отца.

Здесь, на земле, они больше не встречались. Встретятся ли в вечности — Лева не знал. Ведь участь боязливых ужасна…

 

Глава 7. Лев бесстрашен (Станция Урсатьевская)

Он слез на станции Урсатьевская и стал отыскивать верующих. Быстро нашел их.

— Слава Богу, — сказала, улыбаясь, старушка. — Наконец-то нам Господь гостя прислал, а то про нас проповедники забыли.

— Я не проповедник, — сказал Лева. — Я к вам мимоходом, отсюда иду пешком в Ура-Тюбе.

— Зачем же туда, сынок? На работу устраиваться?

— Нет, не на работу. Там есть ссыльные, хочу их посетить.

— Что они, родственники или знакомые вам?

— Да, такие же родственники и Знакомые, как и вам — по крови Христа, — ответил Лева.

Скоро пришли еще другие верующие и стали жаловаться, что у них закрыли молитвенные собрания.

— Молиться надо! — сказал Лева и, открыв книгу «Есфирь», начал читать о том, какой героизм проявила Есфирь, пойдя хлопотать к царю о своем народе.

— Нам тоже говорят, — сказал пожилой брат, — что надо идти в ОГПУ хлопотать, да никто у нас не решается, все боимся.

— Давайте молиться! — сказал Лева.

После горячей молитвы у Левы появилась мысль: а почему бы не пойти ему в местное ОГПУ и не похлопотать? Ведь не ради себя, а ради доброго дела будет он подвергать себя риску.

— Братья и сестры! Молитесь обо мне горячо. Завтра утром я иду в ОГПУ.

И наутро он без страха и сомнения стоял перед начальником ОГПУ и просил разрешения собираться верующим для молитвы.

— Да мы им не запрещаем, — ответил он. — Пусть только антисоветскими делами не занимаются.

И, посмотрев на юношу, спросил:

— А ты тоже из них? Верующий?

— Да, верующий.

— Странно! Ну, иди. Молитесь, как там полагается вам.

Лева пришел к своим и передал им свой разговор с начальником местного отделения ОГПУ.

После этого верующие стали собираться для молитвы.

 

Глава 8. Принимают за больного (Ура-Тюбе)

Он хотел выйти пораньше утром, когда туркестанское солнце еще не накалило землю. Но пока он прощался с родными, пока слушал пожелания в свой адрес, солнце поднялось высоко и с каждой минутой становилось все жарче и жарче. Предстояло пройти сорок километров пешком в пустыне, пока не начнутся горы Узбекистана и Таджикистана, где было курортное местечно Ура-Тюбе.

Лева имел самый походный вид. С одной стороны сбоку висела фляжка, вещевой мешок — за плечами и через плечо скатанное демисезонное пальто. Первые километры он прошел быстро, бодро и легко! Потом, по мере того как солнце поднималось все выше и выше, а сил становилось меньше, путь становился все труднее. Он не раз прикладывался к фляжке. Вода уменьшалась, нужно было дорожить каждой каплей. Как ни напрягал он силу воли экономить воду, жажда нарастала, и скоро фляжка опустела. Дорога шла ровная, укатанная, временами по ней проходили машины, но не было места присесть, отдохнуть: солнце все раскалило, и не было ни кустика, ни малейшей тени.

— Господи, помоги мне! — просил Лева, начиная терять силы. Вскоре он заметил, что дорога спускается в лощину, где около двух небольших деревьев была расположена хижина — видимо, чайхана. Напрягая силы, он дошел до нее и досыта напился чаю, закусил сухарями и, ободренный, двинулся дальше.

Солнце склонилось к западу, когда он подходил к горам. Снеговые вершины их казались совсем недалеко, но как он ни шел, они нисколько не приближались, лишь показалось зеленое предгорье, среди садов которого виднелись дома города Ура-Тюбе. Силы оставили его. После каждого километра он останавливался, отдыхал. Солнце спускалось ниже, палило меньше, становилось легче. Усталый, еле передвигая ноги, он вошел в город.

— Скажите, пожалуйста, где здесь больница? — спросил он у проходившего русского.

— Вот тут за угол заверните, за белой каменной стеной и будет больница, — ответил тот ему! Лева знал, что сосланная из Москвы сестра работает в больнице, и там он надеялся узнать что-нибудь о ней.

— Скажите, пожалуйста, — сказал он, заходя в приемный покой, — здесь работает медсестра Надя Иванова?

— Да, здесь, — ответила старушка няня, участливо глядя на Леву. — Сейчас я ее позову.

В комнату вошла среднего роста, бледненькая, худенькая молодая девушка.

— Проходите, больной, раздевайтесь. Что болит? Мы сейчас вас положим.

— Извините, я пришел не ложиться в больницу.

— Так вы на амбулаторный прием?

— Нет, мне нужно Надю Иванову.

— Это я и есть, — улыбнулась девушка. — Вы что, через меня хотите к врачу попасть?

В комнате никого не было, кроме них.

— Я ваш брат, — сказал Лева, приветливо, ласково глядя на девушку.

— Брат! — воскликнула девушка. — Вы из Москвы, от наших.

— Нет, я не из Москвы, я от Господа. Приехал специально братьев посетить и ободрить…

— О, как это чудесно! — почти закричала Надя, обрадовавшись. — Я сейчас на дежурстве. Идемте, я отведу вас туда, где можно покушать и отдохнуть.

Лева думал, что они идут в какую-нибудь санаторную столовую, но ошибся. Выйдя на улицу и пройдя немного, они остановились перед небольшим зданием с вывеской: столовая «Свой труд».

— Посидите за столиком, а я закажу.

Очень скоро к нему подошла молодая официантка, поставила перед ним зеленые щи со сметаной и, протягивая руку, с улыбкой сказал: «Приветствую, брат!» Лева крепко пожал руку, обрадовавшись, что здесь оказалась не одна сестра. Дверь кухни отворилась, и в зал столовой вошла повар — пожилая женщина в белом халате и большом колпаке. Она подошла к столику, где сидел Лева и разговаривал с официанткой, и, подавая ему руку, сказала:

— Приветствую, брат!

.— А вот идет и наша заведующая, — сказала официантка. К столику подошла невысокая полная женщина в черном и, протягивая руку Леве, сказала:

— Приветствую, брат!

От удивления и радости у Левы пропал аппетит. Он вскочил, не зная, что делать. Между тем к нему подходили новые повара, официанты и все приветствовали его. Заметив его удивленный взгляд, заведующая столовой сказала:

— Вся это столовая принадлежит артели верующих и обслуживается ими. Мы содержали эту столовую в Москве. Когда начались гонения на христиан, мы все выехали сюда, к нашей ссыльной сестре Наде. Ну, пока, дорогой брат, кушайте, а потом поговорим. И они оставили Леву одного. К нему вернулся аппетит, и он хорошо поел.

Теперь идите отдохните, — сказала молодая официантка, которая подавала ему обед. Она проводила его через двор, где в двухэтажном доме среднеазиатского типа они жили.

— Вот вода, освежитесь, вымойте ноги.

В небольшой комнатке ему была приготовлена постель, и он уже собрался ложиться, как вдруг в его комнату вошел средних лет человек, с умным интеллигентным лицом, и, вопросительно глядя на Леву, запел: «Оружие долой, солдаты все домой!»

Но тут же появилась сестра заведующая и позвала:

— Алексей, Алексей, идите, не мешайте гостю отдыхать! Незнакомец покорно удалился, чему-то усмехаясь.

Сколько времени прошло Лева не знал, но проснулся от какого-то внимательного взгляда. Действительно, рядом с его кроватью на стуле сидела Надя и всматривалась в его лицо, словно изучая.

— Вы не болеете? — участливо спросила она, как только Лева открыл глаза.

— Нет, не болею, — бодро ответил Лева и быстро приподнялся.

— А у вас был такой утомленный, болезненный вид, когда вы пришли в больницу, что я подумала — вы тяжелобольной.

— Я переутомился с дороги, — сказал Лева, — шел пешком. До этого была бессонная ночь с клопами…

Потом появилась заведующая.

— Знаете что, — сказала она, — если у вас скудно со средствами, вы можете остаться у нас, рубить дрова для столовой вместе с Алексеем.

— Господь усмотрит, — ответил юноша.

 

Глава 9. Простые русские люди

— Идемте, выйдем в сад, побеседуем, — предложила Надя. Они прошли в небольшой тенистый сад и сели на скамейку. Смотря на проникающие лучи солнца, Лева догадался, что он проспал всю ночь и было уже утро.

— Во-первых, я хочу спросить вас, брат, давно ли вы стали трезвенником, — спросила Надя.

— Трезвенником я стал с детства своего, — сказал, улыбаясь, Лева. — Я никогда не употреблял никаких спиртных напитков и надеюсь на Бога, что Он сохранит меня от этого зла. Но я не называюсь трезвенником. Да? А мы все думали, что вы — трезвенник, — сказала Надя.

— Кто же вы?

— Я принадлежу к Братству евангельских христиан-баптистов.

— Да? А ведь у нас в Москве баптисты с трезвенниками не сообщаются.

— Дорогая сестра, — ответил Лева, — Господь мне открыл, когда я встал на путь посещения заключенных, чтобы я, не пренебрегал никакими искренно верующими, навещал заключенных в тюрьмах и ссылках — всех, независимо от их веры. Вы страдаете за Господа, я могу только восхищаться вами и нести вам привет и любовь. Написано: «Во всяком народе боящийся Бога приятен Ему».

— У нас после завтрака будет собрание в столовой, побудьте с нами, — сказала Надя.

Лева думал, что будет производственное совещание членов артели, но ошибся. Как только последние посетители ушли и в зале столовой убрали, весь коллектив артели собрался там. Окна занавесили, и началось молитвенное собрание. И гимны, и чтение Слова Божия — все было так же, как у евангельских христиан. Лева горячо молился, благодаря Бога, что Он встретил родных по вере. Его полюбили. Он остался работать у них дровосеком.

Из бесед со всеми он познакомился с историей движения трезвенников в Московской области. С особой любовью рассказывали верующие о брате Иванушке Колоскове, основателе их движения. Из их рассказов Лева узнал, что это был простой русский православный мужичок, который еще до революции поднял знамя борьбы с алкоголизмом, привлек к себе массу сторонников, жаждущих светлой, лучшей жизни.

Сначала он работал в контакте с православной церковью, но, распознав ложь и обман православия, оставил его. Он соприкоснулся с последователями Л. Н. Толстого. Мысль об общинной жизни, о братстве, о любви на земле захватила Колоскова и его последователей. Тогда же трезвенники все, как один, оставили убийство животных для употребления их в пищу, а многие из них по своим убеждениям стали отказываться от участия в войне. Ими за короткий срок были организованы в Москве вегетарианские столовые, различные общества по совместной обработке земли на христианских началах, учреждено народное издательство «Трезвая жизнь».

Виднейшие толстовцы, войдя в среду трезвенников, воспитывали их в духе учения Льва Николаевича. Они почитали Христа только великим Учителем, но не Спасителем. Скоро члены общества, да и сам Колосков, осознали недостаточность учения Толстого. Было великое покаяние среди них, и они приняли Христа. Не только их проповедники-мужчины, но и простые девушки-сестры двинулись в народ, возвещая Христа Спасителя. Большое влияние на движение трезвенников оказали евангельские христиане. Они уже хотели присоединиться к их союзу, но встретили некоего Воронаева, приехавшего из Амерки. Он начал насаждать дух «трясунства». Восприняв от него учение о крещении Духом Святым, трезвенники стали смешиваться с так называемыми пятидесятниками. Как рассказывали Леве, Колосков понял, что Воронаев — грозный и нечестный человек и прямо сказал ему: «Ты работаешь не Духом Святым, а гипнозом».

После этого Колосков откололся от пятидесятников. Он решил вести дело Божие самостоятельно, не присоединяясь ни к какому союзу верующих. Когда началась борьба с религией, страшный удар обрушился на трезвенников. Их ссылали, общины закрывали, столовые тоже. Тогда они, ища аналогии в истории Древнего Рима, в один день и час разбросали по всем правительственным учреждениям Москвы брошюру под названием «Рим горит, а христиане виноваты». Это вызвало новую волну репрессий против них. Пытались арестовать Колоскова, но он скрылся и только по телефону разговаривал с ОГПУ, убеждая прекратить преследования. Тогда, чтобы найти его, преследовали его родных, и он был вынужден явиться в «органы».

Чем больше Лева знакомился с трезвенниками, тем больше становились понятны ему эти простые народные души, стремящиеся к свету. Вечером, после работы, Лева с некоторыми из них направлялся в горы, где с вершины открывалась изумительная панорама. С одной стороны — дикие громады скал, уходящие вверх, к снеговым вершинам, с другой стороны — необъятный горизонт пустынь и степей Туркестана, а внизу под ними — утопающий в зелени городок, орошаемый горной рекой, текущей с ледников. Особенно красиво было, когда всходила луна и освещала все своим торжественным спокойным светом, а внизу светлячками горели огни города.

— Ну, расскажите, Лева, какие у вас планы дальше? Наша заведующая, сестра Катя, до сих пор не верит, что вы действительно посвятили себя посещению заключенных. Говорит: «Может быть, он просто домой на Волгу пробирается».

Лева улыбнулся и, подняв руку, указал на небо:

— Да, я пробираюсь домой, но дом мой не на Волге, а там…

На небе горели первые звезды. Сестры запели сначала тихо, потом все громче:

К небесам нас путь ведет…

Мы к родной стране стремимся,

Жребий чудный нас там ждет…

…Я отказался от матери, сестер, брата, отрешился от всего. Все, исполнившие волю Отца нашего Небесного, — мне брат, и сестра, и матерь, как сказал Христос.

Одна уже немолодая девушка, сидевшая среди них, сказала:

— Какой вы счастливый, Лева, какой счастливый! Я вполне понимаю. Среди нас было движение странников и странниц. Я тоже была странницей. Это была лучшая пора моей жизни.

— Как это так? — заинтересовался Лева.

— Зимой я работала в столовой официанткой, а как только наступала весна и начинались сельскохозяйственные работы, я уходила в деревню. Прихожу, узнаю, где многодетная семья, где работник нужен, и работаю у них как батрачка, А вечером читаю Евангелие, народ собирается, думают — монашка какая или святая. А я про Христа Спасителя им рассказываю, как Он меня, трешницу, спас. Бывало, полна изба народу, люди плачут, а я молюсь. Поработаю так с недельку и иду в следующее село. Тружусь и Христа проповедую. Странницей тогда я называлась. Счастливое время было!

Рассказчица вытерла глаза платком от катившихся слез.

— А теперь мы как бы застываем. Нет того огня, — сказала сидящая рядом с ней подруга.

На проходивших собраниях трезвенников Лева читал Евангелие и горячо призвал всех бодрствовать и сохранить то, над чем трудились. Несколько вечеров он провел с Надей, делясь с ней теми откровениями, которые послал ему Госродь в болезни, советуя и ей не искать своего, но целиком и полностью посвятить себя делу Христа. Надя благодарила, они вместе молились.

С Алексеем он пилил и колол дрова. Это был муж заведующей столовой. Смелый толстовец, открыто исповедующий свои убеждения, за что попал в тюрьму и был выпущен оттуда с поврежденным рассудком.

Как ни уговаривали работники столовой Леву пожить и поработать у них подольше, Господь звал его дальше. Рано утром, в понедельник, после воскресного дня и чудных сердечных собраний, он стал прощаться.

 

Глава 10. Расставание

Было раннее утро, но жаркое туркестанское солнце уже давно встало, и в воздухе не чувствовалось той утренней свежести, какая бывает здесь весной или осенью. Ожидая знойный летний день, все работники столовой «Свой труд» вышли провожать Леву.

— Пешком вы не пойдете, — сказала, улыбаясь, заведующая столовой. — Мы в награду за колку дров купили билет на автобус.

— Спасибо, спасибо-, — сказал Лева. — Я больше привык пешком. К нему подошла сестра Катя и протянула узелок: «Это вам на дорогу пирожки. Конечно, не мясные. Мы строгие вегетарианцы и не желаем другим того, чего сами не хотим».

Лева всем пожал руки, благодарил за их любовь.

— Не благодарите нас! — воскликнула Надя. — Мы благодарим Бога и вас, что вы посетили меня, ссыльную, и были для нас, трезвенников, родным братом, хотя вы и баптист. — Я все более и более понимаю, — сказал Лева, что во Христе и Его любви мы родные и название не имееет значения для тех, кто искренно любит Господа.

К нему подошел Алексей подергал его за руку и вдруг, не стесняясь посторонней публики, громко запел: «Оружье все долой, солдаты все домой…»

Жена пыталась его остановить, но бедный толстовец, тронувшийся рассудком в тяжелых переживаниях, не понимал, что от него хотят и что происходит, и продолжал петь.

Лева сел в автобус.

— Приезжайте еще к нам! — слышались голоса. — Мы словно проснулись, ожили…

Лева долго махал кепкой, высунувшись из окна автобуса.

— Это все ваши родные? — спрашивали его соседи.

— Да, родные, очень родные! — ответил Лева.

Набирая скорость, автобус несся по пустынной дороге. Степи, безводные степи, камни, песок… А на душе у Левы — словно цветущий сад. Ему близки эти люди, он близок им, и все это через веру во Христа.

 

Глава 11. Семьи узников

Когда Лева прибыл в Урсатьевскую и хотел брать билет на Ташкент, чтобы там узнать побольше адресов заключенных, брат местной общины сказал, что недалеко отсюда находится небольшой Орловский поселок. Там в местной общине одних верующих арестовывают, а другим угрожают.

— Вам необходимо побывать там, обязательно нужно! — убеждал он Леву.

— Да зачем же? — спросил Лева. — Моя обязанность одна. Я не проповедник, я просто самый меньший, только позван Господом посещать заключенных.

Но брат все-таки уговорил его, сказав, что он сможет утешить семьи, остающиеся без отцов. И Лева поехал в этот поселок. Там действительно оказалось много верующих. Узнав о его приезде, в молитвенном доме собралось много людей. Лева много не говорил, только вместе с ними, встав на колени, со слезами молился Богу, чтобы заступился, чтобы защитил народ свой. Дух говорил Леве: «Не бойся, возвещай!»

И он, открыв Библию, громко прочел историю Есфири, о верности Мардохея, о молитве народа.

— Мы верны, — говорил Лева. — Мы никогда не будем врагами советской власти, мы самые верные, преданные граждане, как Мардохей. Но поклоняемся мы только одному Богу. Злой Аман неверия решил, что вера не нужна, мы обречены на уничтожение; Выход один: вопиять, молиться Богу и не роптать, зная, что за грех нам послана скорбь для у беления и очищения…

Вопли горячих слезных молитв вознеслись к небу, прося дать силы быть верными, чтобы не исчез народ Божий, чтобы сохранилась вера на земле.

 

Глава 12. Диотреф (Ташкент)

В Ташкенте был огромный молитвенный дом. Собрания проходили по воскресениям и в будни, и всегда дом был переполнен. Большой стройный хор пел чудесно. Проповедников было более, чем достаточно: пресвитеры, благовестники из разных мест России бросали свои «стада» и бежали в Среднюю Азию, где тогда верующих почти не преследовали. Когда Лева. приехал в Ташкент, он встретил там многих братьев, которые, оставив дело Божие, покинули Поволжье. Здесь редко приходилось им проповедовать хватало и местных проповедников и, как выразился один брат, они стоят в очереди перед кафедрой, как в магазине за хлебом.

— Почему вы оставили свое дело, покинули Поволжье? — спросил Лева виднейшего благовестника Волге-Камского союза Кудюрова, которого он уважал за его сильные, красноречивые проповеди.

— Не о спасении душ человеческих сейчас приходится заботиться, — сказал «благовестник», — плетью обуха не перешибешь…

Больно стало Леве слышать эти слова, ведь написано: «Кто хочет душу сбою сберечь, тот потеряет ее». Впоследствии Лева узнал, что эти слова подтвердились в жизни многих, в том числе и Кудюроза, которого оставил Дух Божий, и он стал пьянствовать. Правда, пришел момент, когда он горько раскаялся в своем падении, но стать благословенным тружеником уже не смог.

Встретил Лева и других благовестников с Поволжья, которые горели огнем служения Господу и скоро пошли на страдания, и, как слышно, многие из них в узах почили.

— А, брат Лева, маленький Лев! — приветствовал его словами и поцелуем брат Крыжановский, пресвитер местной общины, он же председатель Среднеазиатского союза баптистов. Это был весьма благообразный старичок, полный, среднего роста, с огромной белой бородой, расходящейся направо и налево. Он бывал в Самаре проездом, бывал и в доме родителей Левы и там видел его. Лева знал, это го пресвитера и сначала слушал его проповеди, восхищался им. Но когда увидел его действия, разочаровался в нем. Лева не признавал лжи, а во время пребывания Крыжановского в Самаре искали какого-то человека с длинной бородой. Крыжановский поспешил скрыться, уговаривал братьев в случае чего указать, что он уехал в противоположную сторону. Это был обычный принцип, усвоенный многими, в том числе и старообрядцами, — «ложь во спасение». Однако большею частью искренно верующих людей этот принцип отвергается, как не соответствующий внутренней установке безусловной праведности.

В кабинете при молитвенном доме сидели двое: благообразный старец с длинной бородой, очень хорошо одетый — Крыжановский и худенький невзрачный юноша, восемнадцати лет, в синей, с белыми полосками рубашке, подпоясанный узким ремнем — Лева. Пресвитер участливо расспрашивал его о жизни. Лева рассказывал ему о том, что он посвятил себя посещению заключенных, желая исполнить слова Христа: «В темнице был, и вы посетили меня». Рассказывал о том, как много теперь братьев находится в горе, нужде. Лева видел, как лицо председателя Среднеазиатского союза становилось все менее приветливым. Он беспокойно заерзал на стуле, глаза его выражали страх. И наклонившись почти к самому уху Левы, он старчески зашептал:

— Я понимаю, что братья страдают, понимаю, что они в нужде, но дело Божие дороже всего. У нас каждое собрание собирает тысячи рублей, но я ни копейки не дам для заключенных.

— Да я у вас и не прошу ни копейки, — нахмурившись, сказал Лева.

— Нет, ты, брат, пойми, не огорчайся, — и он отечески положил руку на плечо Левы. — Ведь если я помогу заключенным, власть узнает, молитвенный дом закроют, а сколько жаждущих Слова Божия, какой хор поет! Что с ними будет?

Лева ничего ни отвечал. Ему было страшно больно от этих рассуждений, он чуть не плакал. Нет, не понимаешь, — продолжал пресвитер кротким голосом, — ведь узнают, что я помог заключенным да еще и меня посадят. А я ведь нужный человек делу Божию, председатель, понимаешь?

— Понимаю, — прошептал Лева и смахнул пальцем набежавшую на глаза слезу.

Вечером, находясь в одиночестве на квартире Лышенкова. Лева стоял перед Богом и изливал перед Ним свою скорбь. Он не видел героев веры, жертвенно идущих на страдания за дело Христа и Евангелия. Все говорили о какой-то «осторожности», никто не хотел страдать ради дела, за которое лилась кровь Спасителя. Лева и не мечтал, что он соберет большую материальную помощь заключенным верующим: личных средств не было, а только жизнь, и все, что он мог сделать, — это отдать свою юность, чтобы как-то утешить, порадовать скорбящих.

— Иисус, — молился он,-~ помоги мне не смотреть ни на кого, не смущаться ничем, идти за Тобою, по Твоим следам. Держи меня за руку, я так одинок… И нужно сказать, что как в то время, так и впоследствии, неблаговидные поступки столпов церкви не поколебали веру Левы, Он смотрел только на Христа, верил только Ему.

Скитаясь, он скоро узнал, что молитвенный дом в Ташкенте закрыли и что Крыжановский влачит жалкое существование, торгуя на базаре и в киоске… антирелигиозной литературой.

 

Глава 13. «Подумай, парень!»

Поезд двигался из Ташкента в Россию по пустынным, песчаным местам. Это был просто пассажирский поезд, переполненный людьми, известный в народе под названием «Максимка». В вагонах было душно, жарко. Несмотря на то, что окна были открыты, табачный дым от множества курящих наполнял воздух.

Лева стоял у окна и всматривался в песчаные безводные дали, думая о тяжести жизни в глуши, на которую были обречены ссыльные. Теперь он ехал в заброшенный среди степей и пустынь казахский городок У ил, где находились в ссылке лучшие представители самарской христианской молодежи. Это место еще во времена царствования князя Голицина называли помойной ямой. Туда теперь ссылались преступники. И там недавно находились близкие сердцу — Валя Алексеева, Коля Иванов, Коля Бондаренко. А теперь из письма Лева узнал, что Коля Бондаренко уже отошел в вечность, Валя Алексеева больна туберкулезом и находится при смерти. Лева надеялся застать ее в живых, а также хотел посетить могилу Коли.

В Ташкенте у Левы созрел план издания журнала «Вестник изгнанника». Он уже закупил бумагу и сложил ее у Лышенкова. В общих чертах он нарисовал и обложку будущего журнала, где изображался вестник, который с котомкой за спиной, опираясь на палку, идет по дороге к изгнанникам. В этом журнале он намерен был осветить вопросы страдания ссыльных и заключенных, состояние общин и чудную руку Божьей помощи, оказываемой всем верным Его.

Об этом журнале он хотел посоветоваться с Колей Ивановым, бывшим студентом Самарского педагогического института, тоже сосланным за веру.

— Что-то ты задумался, парень! — сказал сидящий на мешке бородатый старичок. — Куда едешь?

— Да, вот до станции Ак-Булак.

— Что, родные там?

— Нет, никого родных…

— Так что же ты в такую пыльную дыру направился? Работать, что ли? Я в этих местах бывал.

— Да нет, я туда проездом, потом поеду в Уил.

— В Уил? — на лице старика отобразилось удивление. — Какая нелегкая тебя туда несет?

Лева взглянул на открытое лицо старика, его добрые спокойные глаза, и ему захотелось поделиться с ним.

— Да вот там родные мои по вере, — сказал Лева.

— Да ты кто будешь? Уж не баптист ли?

— Баптист, — спокойно ответил Лева.

— Знаю я этих людей, у нас в Тамбовской области их много. Хорошие люди. Только зачем ты едешь к ним, в Уил — то?

— Они сосланы туда, посетить хочу.

— Доброе дело, — сказал старик. — Но невозможное. Добраться туда в такую жару — смерть. Дорогой хлеба не найдешь ни крошки. Кругом разные разбойники, киргизы грабят, убивают.

Сидевший на соседней лавке молодой человек кивнул головой, как бы соглашаясь со стариком, и сказал:

— Я недавно был в тех местах. Хлеб вывезли подчистую, люди уезжают оттуда, иначе — голодная смерть.

— Ты, парень, вот что, — сказал старик, закуривая трубку, поезжай-ка к нам, в Тамбовскую область, там братья твои живут неплохо и хлеб есть, будешь жить припеваючи.

— Я не хочу жить припеваючи, — улыбнулся Лева.

— Как — не хочешь? Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше. Ага, — засмеялся старичок, — так ты на небе ищешь теплого местечка! Царство Божие хочешь заработать себе добрыми делами? Ведь я знаю Писание-то.

— Нет, нет, — сказал Лева. — Мною движет желание выполнить волю Божию, любовь к людям. И я знаю: Царство Божие мы получаем только по милости Голгофской жертвы Христа…

В это время поезд остановился и пассажиры высыпали из вагонов, чтобы немного поразмяться. Вышел и Лева со стариком. Стоя у двери вагона, старик наставлял Леву:

— Подумай, парень! Подумай! Вот как здесь солнце печет, и ветер какой жаркий, песок и пыль бросает, точно так и в Ак-Булаке, а к У илу еще хуже будет. Подумай, парень, не губи себя, поезжай-ка в Тамбов.

Когда подъезжали к Ак-Булаку, вошли новые пассажиры. Узнав о намерении Левы, они все согласно утверждали, что это невозможно.

— Хлеба-то нет, — доказывали они ему. — Воды и то, не всегда найдешь.

Но Лева нисколько не колебался. Он твердо верил, что Бог, пославший его, силен помочь ему во всех трудностях. Он слез с поезда на станции Ак-Булак и пошел по адресу искать брата по вере. На улицах было безлюдно из-за зноя, пыли, поднятой ветром. Вот и дом, который он ищет. Постучался.

— Войдите! — послышался голос. Лева вошел и сказал: «Мир вам!»

Сидевший за низеньким столом человек с колодкой в руках, видимо, сапожник, встал и обнял гостя:

— С миром принимаем! С миром принимаем!

Помолились. Лева изложил брату свое желание — попасть в Уил для посещения ссыльных.

— Не знаю, что и сказать, — промолвил брат, — убирая работу. Дело трудное очень. Сам я не ездил туда, но, говорят, дорога трудная. А сейчас и хлеба нигде нет. Мы тут на станции едва достали.

— Подумай, брат, может быть, не пойдешь? Слишком опасно.

— Нет, — сказал Лева. — Все уже обдумано. Он Сам сказал, что не оставит и не покинет меня, и Он силен провести меня и через пустыню.

 

Глава 14. Хождение по мукам (В пустыне Туркестана)

Видя непреклонность Левы, брат-сапожник, взялся ему помогать. Он послал жену купить хлеба и сказал ей, чтобы немедленно затопила печь — сушить сухари. Сам пошел к знакомому, который когда-то бывал в У иле, и вернулся от него с целым списком деревушек, аулов, через которые. нужно пробираться, чтобы достигнуть Уила.

Жена брата была истинная христианка. Узнав о предстоящем трудном пути Левы, она с восхищением смотрела на него и поспешила, достав хлеб, пересушить его на сухари. Большой мешок привязали Леве на спину, но брат утешил, что с каждым днем он будет все легче.

— Ведь этими сухарями угостишь и ссыльных, у них тоже, верно, хлеба нет.

Свой вещевой мешок Лева оставил у брата. Рано утром сапожник разбудил его. Было решено отправиться пораньше, пока солнце не так печет. Помолились. Позавтракали. Попрощались.

Лева имел вид довольно-таки странный. С фляжкой и полевой сумкой через плечо, в которой была Библия, со скаткой пальто, перекинутой через другое плечо, он напоминал воина, а с огромным мешком с сухарями был похож на пилигрима с мешком грехов за спиной, по Джону Буньяну.

Километр за километром он шагал бойко и бодро. Солнце поднималось все выше и выше. Жгло. Вперед, несмотря ни на какие преграды! Там ждут его ссыльные!

Местность была холмистая, пустынная, ни дерева, ни кустика. И вдруг он заметил, что эта местность не совсем совпадает с рассказом брата. Давно уже должна быть деревушка, но ничего нет. На его счастье вдали показалась лошадь, запряженная в телегу.

Проезжавший мужичок объяснил ему, что он вышел не на ту дорогу, что нужно идти гораздо левее. Там будет дорога, которая приведет к названному Левой селу. Шагая по бездорожью, обливаясь потом, он молил Бога укрепить силы его нести этот тяжелый мешок. Болели плечи. К вечеру он добрался до села, в котором по плану должен был переночевать.

Когда он развязал мешок и стал пить чай с сухарями, подошли дети хозяина дома. Они с жадностью смотрели, как он ел сухари.

— У вас нет хлеба? — спросил он.

— Давно не видим, — сказала хозяйка постоялого двора. Лева угостил детишек сухарями. По их худеньким лицам он видел, что они недоедают.

Переночевав на дощатом диване и наполнив фляжку холодной водой, рано утром он двинулся дальше. Болели ноги, непривычные к большим переходам. Болели плечи от тяжелого мешка. Лева не унывал, он шел, шел… Как трут плечи эти лямки! Он посмотрел на правое плечо и увидел, что лямка перетерла рубаху. Жарко. Душно. Все время потеешь, пить хочется. Рубаха пропиталась солью от пота. Лопнула одна лямка, он связал ее. Лопнула другая. Он связывал их, но материал, оказался непрочным, расползался. Можно было прийти в отчаяние, но Лева не унывал. Он вытащил два носовых платка, которые у него были, и очень удобно их приспособил. Платки раздвигались, облегали все плечи и не так резали. Он еще засветло дошел до следующего села, где хотел переночевать.

От зноя и напряженной ходьбы щеки у Левы ввалились, лицо потемнело. А постоялого явора в селе не было, пришлось проситься на ночлег. У избушки сидела пожилая женщина. Подошел:

— Здравствуйте! Разрешите переночевать…

— Проходи дальше. Много вас здесь шатается…

Видимо, вид Левы не внушал доверия. И не мудрено. Штаны на коленях потерлись, зияли дыры. Подошел к другой избе:

— Проходи дальше, — послышалось там,

Горько, больно, обидно стало, Но он вспомнил Спасителя, Который скитался по земле и не имел места, где преклонить голову. Вспомнил, что также не принимали и Христа, и ему стало легче.

Наконец, в одной избе ему разрешили переночевать в сенях.

И опять с раннего утра он встал и пошел. Питался он лишь сухарями и водой. Силы уменьшались, а впереди был еще длинный путь,

Русских селений становилось меньше, появились казахские. Однажды он остановился отдохнуть в небольшом поселке, Одна добрая женщина разрешила ему посидеть в ее избе. Лева немного задремал. Она разбудила его: «Вот я напекла лепешек, покушайте немножко».

— Спасибо, спасибо, — говорил он, — у меня сухари есть.

— Ну, что на сухарях… Покушайте лепешки, они — не на свином сале. Лева все же отказывался.

— Да я вам правду говорю, что они — не на свином сале.

Лева съел две лепешки и поблагодарил Бога и женщину, а затем спросил:

— А почему вы мне сказали, что они — не на свином сале?

— Да я вижу, вы татарин, а татары свинину не едят.

— Нет, я русский, — сказал Лева.

И он понял, как обожгло его солнцем и ветром.

Всего ему нужно было пройти от железной дороги до Уила, как говорят, 250 километров, но в сущности, дорогу никто точно не измерял. Спрашивает он казаха, сколько до Уила?

— Если на хорошем верблюде поедешь, то тридцать верст, а на плохом — сорок.

А пешком, с грустью подумал Лева, все пятьдесят будет.

Местность стала каменистой, дорога вилась узкой, серой лентой, сливаясь с горизонтом. Это был, как говорили казахи, самый трудный участок дороги. Лева экономил каждую каплю воды в фляжке. Солнце поднималось все выше и выше, невыносимо пекло. А он шел и шел.

Вокруг ни одного человека, ни единого кустика. Как будто царство смерти. Силы покидали его. Пройдет версту и ляжет на раскаленную землю, от жгучих лучей солнца пальто накинет на голову. Потом привалы стали все чаще. Страшно хотелось пить. И вдруг он увидел высоко над собой четырех горных орлов. Они увидели жертву. Вот все ниже и ниже спускаются хищники, кружатся. Лева собирает последние силы, идет… И падает Хищники все ниже! Вот один из них, словно камень, падает и, шумя крыльями, проносится над ним. Лева слышал, что они прежде всего выклевывают жертве глаза. Он в ужасе закрывает голову пальто и взывает к Тому, Кому покорны все стихии… И орлы поднимаются все выше и выше и улетают от него.

Но идти сил, кажется, уже нет. Зной нестерпимый. Так страшно хочется пить! Он уже несколько раз открывает фляжку и смотрит, не осталось ли там хоть капли воды. Волы нет. Хотя бы смочить губы, хотя бы каплю воды! Но кругом лишь безжизненное пространство каменистой пустыни! Где взять воду? Солнце еще высоко и ужасно палит! В голосе проносятся вихрем мысли о смерти.

— Господи! Неужели погибнуть здесь, в безводной пустыне? Но ведь Ты можешь из скалы высечь воду. Кругом дали, десятки километров, и никаких признаков воды.

Лева вспомнил из прочитанных книг, как умирали путешественники в пустыне без воды. Видимо, такова и его участь. Запекшиеся губы прошептали еще раз:

— Господи!!!

Он встал и сделал несколько шагов, сам понимая, что они бесполезны. И вдруг увидел за бугром в овраге казахскую кибитку, человека.

Собрав последние силы, он направился туда. Казахи заметили его, они сразу поняли, что ему плохо.

— Пить, пить! — кричал он, что есть силы. Они вынесли ему навстречу ведро с водою. Он сел на землю, обхватил ведро руками и пил, пил, пил…

Бог дал ему воду в пустыне. Он был спасен.

 

Глава 15. Облегчение

С каждым глотком выпитой воды к Леве возвращалась сила. В тени юрты он хорошо отдохнул. Казахи понимали и говорили по-русски. Они сказали ему, что недалеко отсюда находится селение, где живут русские немцы, и иногда они ездят в Уил. Поблагодарив казахов и поделившись с ними сухарями, Лева на другой день направился к этому селению.

Когда он пришел туда, то был очень удивлен. Окна домов были заколочены. Никаких признаков жизни. Он шел, не встречая ни одного человека, не слыша собачьего лая. Все как будто вымерло.

В конце села он увидел толпу людей. Стояли повозки с разным домашним скарбом. Видимо, люди уезжали. Тут же шел и торг-базар. Он подошел ближе. Продавали корову. «Почем?» — спросил он. — «Три рубля», — ответил юноше высокий крестьянин.

— Ого! — подумал Лева. — Если купить корову и сесть на нее верхом, то можно доехать до Уила. Но тут же сообразил, что кормить корову дорогой будет абсолютно нечем, и эта идея передвижения на корове, разумеется, неосуществима.

Поодаль стояло несколько человек. По их акценту Лева догадался, что это немцы.

— Пойду, расспрошу их о дороге в Уил, — подумал он.

— Вы не знаете, как добраться до Уила? — спросил он.

— Это трудно, — сказал один из них. — Дальше начнутся пески, и можно пробраться только на верблюде или арбе. А зачем вы хотите туда, молодой человек?

— Там у меня есть родные, ссыльные.

— Кто они такие?

— Верующие. Евангельские христиане-баптисты.

— Так вы брат будете?

— Да, да, — ответил Лева.

Стоявшие бросились обнимать и целовать его.

— Брат, дорогой, а как вы сюда-то попали? Как доехали?

— С Божьей помощью пешком из Ак-Булака.

Подошли женщины и стали говорить что-то по-немецки. Тут же он увидел, как одна из них сняла с повозки маленькую мельницу и стала молоть зерно. «Это они для меня стараются», — подумал Лева. И действительно, скоро его угощали кофе с молоком и лепешками.

Хорошо говоривший по-русски пожилой брат сказал: Мы сегодня собираемся уезжать отсюда; здесь страшный голод, русские уже уехали. Еще бы день, и ты бы нас не застал. Сейчас у нас будет молитвенное собрание, и ты будешь говорить слово с переводчиком: у нас мало кто понимает по-русски.

В большом, хорошо сделанном доме, увешанным текстами на немецком языке, собрались верующие. Раздалось стройное пение торжественного гимна. Потом их проповедник прочитал что-то из. Библии. Предложили выступить Леве. Он открыл книгу «Есфирь» и говорил о необходимости молиться и уповать на Бога. Переводчик сразу же переводил его слова. После все горячо, со слезами молились. По окончании собрания к нему подошел один из немцев и на ломаном русском языке объяснил, что у него есть знакомый казах, который сегодня на арбе будет ехать в У ил и согласился взять его с собой. Это было большой радостью для Левы, Поспешно простившись с братьями и сестрами, которые вышли провожать его, он влез на арбу. Казах, весь закутанный в несколько ватных халатов, с огромной меховой шапкой на голове, повязанной белым платком, дружелюбно кивнул ему, и арба покатила. Понукаемая окриками степная лошаденка бежала бодро. К закату солнца они добрались до какой-то речушки, которая, как ручей, текла среди песков. Кругом не было растений и никаких признаков жилья. Отдыхали под открытым небом. И тут, среди этой безжизненной природы, наблюдая закат солнца, Лева почувствовал красоту пустыни.

— Как у вас хорошо здесь! — сказал Лева.

— О, у нас самый лучший край! — воскликнул казах. — Овца, баран, есть кумыс, джаксы! Хорошо!

С молитвой к своему лучшему Другу, Который так дивно облегчил его путь. Лева заснул, Утром казах вскипятил чай. достал овечий пузырь, наполненный сливочным маслом, вылил часть масла в чай и с наслаждением стал пить.

— Попробуй, — сказал он Лева, — Очень хорошо Лева попробовал и хотел сказать, что «очень плохо», но воздержался. Он пил чай с сухарями и находил это вкусным. Потом он достал свою неизменную спутницу — Библию и стал читать чудесную главу пророка Исайи, где говорится, что пустыня будет, как сад. Лева молился о бедных казахах, сердца которых были пустынны. Они не знали Христа и так нуждались в том, чтобы свет Евангелия озарил их.

Лева и казах поехали дальше, по песку дорога была трудная. Солнце жгло. Лева расстегнул рубашку и изнывал от жары. Казах, укутанный в халаты и шапку, посмотрел на него и сказал:

— Что ты не оденешься, неужели тебе нежарко?

Лева надел пальто и, действительно, ему стало прохладней, К вечеру вдали на одном из холмов показались очертания каких-то построек.

— Уил, — сказал казах, указывая кнутом вперед.

Словно затерянный, забытый, стоял на берегу речки Уила одинокий казахский городишко У ил, начинающийся и исчезающий в песках. С давних пор он был местом казахских ярмарок. Сюда кочевники сгоняли для продажи свои стада, здесь же торговали кожей, мясом.

Сердце Левы лиховато, цель была достигнута. Он тихо пел:

И когда от болей жгучих

Я устану на пути,

На руках Твоих могучих,

Верю, будешь Ты нести…

 

Глава 16. Что стало с Валей

Простившись с казахом, Лева медленно шел по незнакомым улицам. Непривычно низкие дома. В глаза бьет поднятая ветром пыль. Почти никого не видно. Однако Лева не замечал всего этого убожества. Сейчас он увидит Колю Иванова, этого чудесного юношу, который самоотверженно пошел за Христом и, не закончив образования, попал в узы Сейчас он увидит Валю Алексееву. Ведь именно она привлекала его к работе среди молодежи. Ее самоотверженный труд среди больных, ссыльных всегда вызывал восхищение у Левы, Нужно сказать, что он любил и уважал ее больше всех из молодежи. Он знал, что Коля Иванов и Валя Алексеева с тех пор, как начались страдания, особенно полюбили друг друга. Некоторым, в том числе и Леве, было известно, что их сердца принадлежат друг другу. И вот они попали в ссылку вместе. Некоторые писали им, чтобы они поженились, дабы не было искушения. Коля Иванов отвечал, что это невозможно, потому что Валя больна, почти при смерти. И вот теперь он увидит их, утешит, порадует. Из дома вышел какой-то парень.

— Послушайте, товарищ, вы не знаете, где живет Валя Алексеева?

— Знаю.

— Скажите, пожалуйста, ее адрес.

Парень усмехнулся, сказал:

— Можно. Я с ней дружу, хорошая деваха!

Этот тон и слова насторожили Леву, Какая может быть у Вали дружба с этим человеком? Что-то странное!

— А хотите, я вам ее фотографию покажу? — спросил незнакомец и вытащил из кармана портмоне. — Вот, посмотрите.

Снимок был неважный, черты лица трудно различить, но то, что увидел Лева, ужаснуло его. У Вади были прекрасные длинные косы, а тут он увидел лицо с обрезанными волосами.

— Что стало с Валей? — чуть не воскликнул он. — Неужели эти испытания так ее изменили? Неужто Валя теперь другая?

Было больно, горько сознавать это. Между тем парень объяснял:

— Пойдете прямо, потом налево, там во дворе большой дом, в нем она живет.

Лева быстро нашел этот дом. Постучал.

— Войдите! — раздался голос. Он вошел и остолбенел. Перед ним на больших длинных нарах лежали и сидели полуобнаженные девушки. Кто причесывался, кто шил, кто готовил.

— Мне бы Валю Алексееву, — сказал Лева.

— Эй, Валько, вставай! — крикнула какая-то толстуха.

В углу комнаты кто-то, зашевелился, сердце Левы совсем упало. К нему подбежала какая-то стриженая, низкого роста девушка и сказала:

— Я — Валя Алексеева, — что вы хотите?

— Нет, вы — не Валя Алексеева, — сказал обрадованный Лева.

— А-а, протянула девушка, — есть другая Валя Алексеева. Она живет на следующей улице с Колей Ивановым. Могу проводить вас к ней.

Впоследствии Лева узнал, что он попал в дом, где жили девушки, высланные из Ленинграда за аморальное поведение. Та, которую называли Валей Алексеевой, решила проводить Леву до квартиры, где жила ее тезка. Дорогой она жаловалась Леве:

— Ну и жизнь тут! Могила тут! Хлеба нет и зелени нет, и мужчин очень мало.

— Что же, что мужчин мало? — спросил Лева.

— Да мы из Ленинграда, там их много, хорошо нам жилось. А тут тоска: ни выпить, ни погулять. Голод. Так вот одна за другой и умрем. Проклятье! — сквозь зубы произнесла она, зло и уныло смотря на песок дороги. Налетел ветер, бросил пыль в глаза идущим. Девушка, протирая глаза, произнесла какую-то ругань.

— Эх, очки забыла полевые, тут без них невозможно. Где же ты родной, любимый Ленинград? Вы не бывали в Ленинграде?

— Нет, не бывал.

— Побывайте, там хорошо можно заработать…

Она остановилась возле небольшого полуразрушенного деревянного дома.

— Вот тут она живет. Идите один, я уж не пойду. Не могу смотреть, как мучается, бедняжка. Ведь у нее туберкулез, скоро помрет. Да, забыла спросить, вы кто ей — родственник?

И она с некоторым пренебрежением посмотрела на Леву.

Его истощенный, потрепанный вид не был привлекателен.

— Брат ей, — сказал Лева.

— А, брат! Я слышала, она говорила нашим мошенницам, что брат ее тоже жулик, так вы видно из заключения бежали?

— Нет, я не тот брат, другой, — сказал Лева. Распрощавшись с девушкой, он тревожно вошел во двор и постучал в низкую дощатую дверь, ведущую в дом.

 

Глава 17. Живые мощи

Ответа не было. Он потянул за щеколду. Дверь отворилась. Вошел в сени. Постучал в следующую дверь. Послышался кашель:

— Войдите!

Это был родной, близкий голос. Да, там, за дверью, была Валя, Валя, с которой он имел столько радостей в служении Господу. Она отдала Богу все, что имела. И сейчас он увидит ее. Он открыл дверь, шагнул и замер на пороге. Там у стола, на кровати, сидела она, или вернее, то, что осталось от нее. Когда-то он знал ее энергичной, сильной, с пухлыми румяными щеками. Теперь на него смотрело до боли знакомое, но худое лицо, казалось, обтянутое кожей, губы и щеки были другие, не ее…

Она протянула навстречу ему руки, худые, изможденные. Лишь волосы прежние — длинные, заплетенные в одну косу, украшали ее голову. А на плечи, несмотря на страшную духоту и жар в комнате, была наброшена та же серая пуховая шаль, которую он видел на ней в прежние годы.

— Лева, Лева! — воскликнула она, — какими судьбами? Не сон ли это?

Она встала, попыталась пойти ему навстречу, но мучительный кашель остановил ее. Она оперлась о стол рукою, прикрыла рот платком и долго надрывно кашляла. Лева смотрел на нее, на эту мученицу христианку и глубокое восхищение и почти благоговение наполняло его сердце.

— Да, да, — подумал он, — она отдала все, что имела. Ведь он так хорошо знал и сам был свидетелем того, как самоотверженно трудилась на Волге. И не только там. Ведь она ездила даже в далекую Сибирь, сопровождала семью ссыльных. И вот теперь догорала. Когда-то люди ходили, посещали святые места, их обманывали фальшивыми мощами, и народ слепо верил обману и восхищался «подвижниками». Теперь же перед Левой была сама истина жизни. Валя пожертвовала собой ради светлого, самого лучшего, что знает человек, — учения Христа.

И только один вид этой мученицы, этих живых мощей, поднял в душе его еще большее стремление следовать ее примеру ради ближних, как учил Христос. Он подошел к Вале и пожал ей руку. «Лишь бы кровь не пошла», — тихо прошептала она. Лева опустился на колени и, смотря в окно, через которое сквозь разбитое стекло виднелось жаркое безоблачно небо пустыни, произнес:

— Господи, благодарю, благодарю Тебя, что Ты помог мне добраться до этого места и увидеть Валю в ее горе и болезни. Благослови увидеть и остальных и порадовать их. Будь с нами, ибо Ты видишь желание мое исполнить слово Твое: «Был в темнице, и посетили меня», «был болен, пришли ко Мне». Голос его задрожал и он окончил молитву словами: «О, Господи, если бы Ты мог исцелить Валю!»

Валя тихо произнесла несколько слов благодарности Богу за их свидание и прилегла. Она приняла какие-то порошки, что были на столе, и ей стало легче.

— Ну, где же Коля? — с беспокойством спросил Лева.

— Коля на работе, — ответила, покашливая, Валя. — Господь помог ему устроиться счетоводом туда, где принимают кожи. Теперь мы имеем немного денег и можем покупать мясо.

— А как же с хлебом? — спросил Лева.

— Не видим давно,

— Совсем не видите?

— Совсем не видим.

— А сухари?

— Сухарей тоже давно нет.

— Так вот, — сказал, улыбнувшись, Лева, — в этом мешке сухари. Я все-таки почти полмешка принес.

— Спасибо, спасибо, — сказала Валя и тоже улыбнулась. — А вид-то у тебя, Лева, неряшливый. Видно, ты штаны не умеешь чинить.

— Заплаток не было, — смущенно сказал Лева.

— Ну, я починю тебе все. Как ты вырос, большой стал! Да и голос какой-то другой, медленный, степенный.

— Это от переутомления, — сказал Лева.

— Ну, а теперь, ты видишь, я устала, хозяйничай сам. Тут моя посуда стоит, а вон там — Колина. Так вот, бери Колину и чайник на таганке, разогрей чай и пей.

Лева быстро приготовил чай, но сказал, что один пить не будет. Они вместе пили чай с сухарями, но как Лева ни угощал Валю, она ела мало, едва дотрагиваясь до всего.

— У меня аппетит плохой, ничего не поделаю с собой, — оправдывалась она.

— Вы что же здесь, без хозяев живете?

— Да, хозяева в соседнем доме, а этот нам отдали.

Валя предлагала Леве лечь отдохнуть в соседней комнате на кровати Коли, но он категорически отказался:

— Не привык днем отдыхать, сплю только ночью.

Тихо, спокойно, как ручей, текущий по равнине, лилась их беседа. Валя больше расспрашивала, как Лева живет, и он рассказывал о своих путешествиях, встречах, стремлениях.

— Да, чуть не забыла! — сказала Валя, слушая его, — ты неправильно в молитве упомянул, что я в горе. То, что я — в болезни, это так, но не — в горе. Хочу сказать тебе, Лева, все, все, откровенно. Ты знаешь меня, я от души полюбила Господа. Как мы работали, ты знаешь. Хотя ты моложе нас, совсем еще мальчик и недавно присоединился к нам, но ты видел, что наша молодежь была как дружная, любящая семья.

— Да, такой молодежи не найти! — сказал с восхищением Лева. — Вы полюбили только Господа. И какой бы грязью вас ни поливали, она к вам не пристанет.

— Так вот, Лева, я хочу открыть тебе всю душу, — сказала Валя. — Ты помнишь, меня: я была энергичная, здоровая девушка. Когда я вступила в союз студенческой христианской молодежи, а потом пришла к баптистам, идеи Христа захватили меня. Я жила мыслью о помощи ближним, больным. Некогда было даже есть: после работы перехвачу кусок хлеба и бегу посещать больных или еще что…

— Валя, Валя! — воскликнул Лева. — Когда я отдался Христу, ты была для меня примером, образцом.

— Так, вот, хочу сказать тебе, — продолжала Валя, — что я — плохой пример для подражания. Я пренебрегла питанием, отдыхом, и вот развился туберкулез. Теперь уже нет надежды на выздоровление… Но не об этом я думала с тобой поговорить. Я хочу сказать, что я совсем не в горе. Когда разразилась гроза и наших стали направлять в Сибирь, в Соловки, я молила Господа об одном: чтобы мне быть с Колей. Ведь ты знаешь, как я полюбила его и как он меня…

— Да, я знаю, — сказал Лева и несколько потупился. Ему совершенно не нравилось это. Он считал, что не время теперь заниматься любовью, не время думать о семейных гнездах. Нужно все, все отдать на алтарь служения Христу…

— И вот, — продолжала Валя, — Господь услышал. Получилось так, что мы оказались вместе в этой далекой ссылке в Уиле. Кто мы? Жених и невеста, как многие думают? Нельзя так сказать, ведь я — умирающая, мы не имеем надежды на совместную жизнь, на семью. Но любовь Коли делает закат моей жизни таким лучезарным…

— Валя, — ответил Лева, — Бог милостив, выздоровеешь.

Она отрицательно покачала головой, закашлялась и. протянула ему бумажку. То было заключение местных врачей о том, что пребывание ее в условиях Уила смертельно, и ходатайство их о переводе ее в иное место ссылки с лучшим климатом.

— Так вот, — сказал, оживляясь, Лева, — тебя переведут и ты поправишься.

— Ответ уже получен, — сказала Валя, и в ее голосе не было ни грусти, ни сожаления. — ОГПУ запретило переводить меня отсюда. А я сказала: «Слава Богу», ведь куда я поеду от Коли? Он мне заменяет и отца, и мать, он самый близкий друг, посланный от Бога. Вот жду, когда придет он с работы. Правда, теперь уж я не могу ничего сама готовить, он все делает. Он такой любящий, такой хороший. Все время говорит, что я для него не бремя, а радость в жизни.

Лева слушал и думал, что если к любви Божией присоединяется любовь человека к человеку, то, возможно, это не так плохо. Как ни предлагал Лева Вале перестать разговаривать и отдохнуть, она не могла этого сделать. Ее впалые щеки покрылись лихорадочным румянцем, видно было, что ее тело горит в туберкулезной лихорадке, но душа горит в другом огне, огне любви к Богу и ближним. К вечеру пришел Коля. Он вошел в комнату теми же быстрыми шагами, как делал это раньше, и, не замечая Левы, обратился к Вале:

— Вот смотри, удачно сегодня получил без очереди, не задержался. — И он положил на стол два кулечка — «фунтика» с пшеном. Это то, что ГПУ ежедневно выдавало ссыльным, чтобы они не умерли с голода.

Заметив стоявшего в углу Леву, Коля бросился к нему:

— Вот друг, вот друг! — воскликнул он, обнимая Леву. — Доходили до нас слухи, что ты посещаешь ссыльных и заключенных, но не думали видеть тебя в наших краях. Молодец!

— Какое «молодец»! — возразил Лева. — Просто меньший ученик Христа» ничего не стоящий, делающий то, что должно делать.

— Да, — сказал Коля. — Если бы все делали то, что должно делать, то давно бы земной шар был цветущим садом.

Лева с большой радостью смотрел на Колю. Он и духовно, и физически был тот же. Полный сил, бодрости, верящий в то, что в жизни главное — вера, надежда, любовь. Друзья провели чудный вечер. На столе горела керосиновая лампа, лежала открытая Библия. Коля и Лева, сидя друг против друга, открывали места Священного Писания и с жаром рассказывали о своих надеждах, стремлениях. Валя лежала в постели, не сводя глаз с друзей, и лишь иногда вставляла свои замечания. В этот вечер они особенно много читали послание Петра, радуясь, что детям Божиим приходится страдать, как христианам. Они даже спели известные гимны:

За евангельскую веру,

За Христа мы постоим,

Следуя Его примеру,

Все вперед, вперед за Ним…

Затем еще спели

Я не стыжусь возвещать умершего Христа,

Его веленья защищать и мощь Его креста…

Пел в основном Коля, Лева подпевал. Валя же просто слушала. В заключение Коля прочел слова: «Время начаться суду с дома Божия» (1 Петра 4:17). Он подчеркнул мысль, что все события, которые произошли с разными общинами верующих, эти гонения, которые обрушились на христианскую молодежь Поволжья, имеют исключительное значение. Это суды Божий.

— Не так мы вели дело Божие, — говорил Коля. — Много набралось мякины в сердцах наших. И вот суд Божий над нами. Лопата Его в руке Его. Лопата — это власть, которая есть слуга Бога, через которую Господь испытывает детей своих. Он очистит гумно свое, пшеницу соберет в житницу, а солому сожжет огнем неугасимым. Слушая Колю, Лева думал: Никогда ведь у нашей молодежи не было ничего, против власти, никогда плохого слова я не слышал ни от кого из них, но почему, почему так их оклеветали?

И словно голос свыше ответил ему: «К злодеям причтен был», «меня гнали, и вас будут гнать». В сознании вновь прозвучали слова, пропетые Колей:

Радуясь, носим бесчестие мира,

Чтобы исповедывать имя Христа.

Лишь на Него мы глядим с упованьем, –

Славят хвалой Его наши уста.

— А скажи, Коля откровенно, — обратился к нему Лева — не жаль тебе, что ты бросил учебу в педагогическом институте?

Коля задумался и тихо ответил:

— Да, очень жаль. Я так люблю детей, мечтал со школьной скамьи стать хорошим педагогом, и говорят, имел к этому способности. Ну, что же сказать?

«Отче, прости им, ибо не знают, что делают» Да, прости им! — сказал в душе Лева. И перед его глазами невольно предстала картина: десятки, сотни лучших представителей молодежи изгоняются из жизни за имя Христа, и все они покорно идут, взирая на небо со словами: «Отче, прости им, ибо не знают, что делают». О, Русь! Если бы ты знала, как любят тебя твои сыны и дочери — христиане, которых изгоняют, лишают образования, свободы, а сколько добра, счастья, мира несут они тебе!

Но, увы! Это сокрыто ныне от очей твоих…

 

Глава 18. На могиле

Была душная летняя ночь. В доме, раскаленном от солнца, было особенно жарко. Коля предложил Леве идти отдыхать в сарай, где было чуть прохладнее. Но это был плохой отдых. Тысячи, нет десятки тысяч блох напали на них. Они водились и в доме, но меньше. Все же усталость после перенесенной дороги быстро взяла свое, и Лева уснул.

Наутро он обнаружил на ногах какую-то сыпь, не исчезающую при надавливании. Коля успокоил его, сказав, что это укусы блох.

— Ну и край у вас тут! — сказал Лева.

— Да ты еще не видел здешних метелей. Как подует, так пыль везде и. повсюду, глаз не откроешь…

В это утро они встали пораньше, поели пшеничной каши и попили чаю с сухарями. Коля по просьбе Левы перед работой проводил его на кладбище. Леве очень хотелось посетить могилу Коли Бондаренко — любимого молодого поэта волжской христианской молодежи. Еще вчера в беседе с друзьями Лева узнал подробности жизни и страданий Коли Бондаренко в этих местах. Это был в высшей степени жаждущий истины, полный искания юноша. Крепко преданный делу Евангелия, он посвятил свой чудный дар поэта Господу. Как говорили специалисты, он был восходящей звездой. Но разразилась «непогода», и поэт, как и все, открыто исповедующие Христа, попал в немилость. Его арестовали, он пел, шумел, требовал справедливости и в итоге был сослан в Уил. Самоотверженная жена с маленьким ребенком приехала к нему в далекое место ссылки. Она застала его еще живым.

Преждевременная, преждевременная смерть, — сказал Лева, когда они приблизились к кладбищу, расположенному вблизи протекавшей здесь речки Уила. Это было безжизненное, мертвое место. Ни кустика, ни единой травки. Камни, песок, надмогильные холмики.

— Вот здесь мы похоронили друга, — сказал Коля.

— Какая преждевременная утрата! — со скорбью сказал Лева и на глазах его навернулись слезы. — Я мало дружил с ним, он был гораздо старше меня, но мне не забыть, как он учил меня декламировать. Не забыть его смелые, энергичные, проповеди.

— Ты, наверное, побудешь здесь, — сказал Коля, а я поспешу на работу. Только давай вместе помолимся. Перед молитвой Коля подумал вслух: «Ты возвращаешь человека в тление». И поделился тем, как он это понимает: преждевременной смерти быть не может, только Всемогущий Бог решает конец жизни человека и число дней его. Нет случайностей в вопросе смерти.

Когда Коля ушел, Лева опустился на могильный холм и стал размышлять. Восходящее солнце начало припекать, и он покрыл голову белым платком.

— Хорошо, или плохо, что поэт ушел от нас? Горько, больно терять было такого друга. Ведь если его брат написал столько произведений, то, говорят, Коля имел еще больший талант. Но, увы, все оборвалось. Только теперь, находясь в Уиле и зная некоторые подробности, Лева понимал и внутренне уже соглашался, что нелепости тут не было и Коля отошел вовремя, ушел еще не испачканный, не сломленный жизнью.

Дело в том, что, как рассказал ему вчера Коля, поэт начал дружить с неверующими ссыльными и больше времени проводил с ними, нежели с Колей или другими верующими. Незадолго до смерти он поделился мыслью, что «Гусли» — сборник духовных песен — нужно переработать, перестроив все в современном стиле. Он даже выразил мысль, что Библию нужно переиздать, устранив из нее всякие устаревшие славянские выражения. Видно, сознание его катилось не по гладкому духовному руслу, и Господь взял его, когда еще горели в нем, вера, надежда и любовь и он не растерял драгоценностей. Взял его, видя его искренность и преданность Ему. От этой могилы, похоронив мужа, его спутница с маленькой дочкой на руках, едва не умершая здесь от дизентерии, возвратилась в Россию.

Лева поднялся с могилы, посмотрел вокруг. Пустыня, пустыня. Скоро сюда ляжет и тело Вали. Эта жертва не пропадет. Как семя, падшее в землю, умирая, даст росток и потом обильный плод, так и смерть дорогих друзей не бесполезна. Она дает свои плоды. Смерть первомученника Стефана родила Павла. Кто знает, какие плоды принесет жертва нашей молодежи. Один Бог знает, и не страх, не робость перед грядущим родило в душе Левы это кладбище. Он верил в вечность. Он знал, что все это лишь этапы большого пути. Он знал, что, только жертвуя собой, зерно пшеничное не останется одно. И ему вспомнилась строка из стиха Коли Бондаренко, которое было известно в то время: «И на узористое жизни полотно узористым полетом я отвечу». Полет Коли здесь кончился, продолжается в надзвездных пространствах. Мы же летим здесь. Помоги, Боже!

Впоследствии' мать все силы отдала воспитанию своей дочери. В это время особенно сгустился мрак нетерпимости и неверия, в порыве слепого страха вдова Бондаренко сожгла произведения своего мужа. У дочери оказался недюжинный музыкальный талант. После многих лет скитаний Лева посетил их. Девушка сидела за пианино. «Вы любите Господа?» — спросил ее Лева. Она снисходительно улыбнулась: «Никакого Господа не знаю. Бога нет». Лева посмотрел на мать. — «Идет новым путем, к прошлому возврата больше нет», — сказала она. «Вспомните Колю, — сказал Лева, — его надежды, стремления!» — «Да, и он погиб. Я не хочу такого несчастья дочери. Она получит музыкальное образование, выйдет в общество и будет счастлива». — Прошли годы. Господь постучал в сердце матери. Дочь, ее кумир, сошла с ума. Рухнули надежды, лучшее лечение не помогало. И тогда вдова вспомнила, что есть над людьми Всевышний, у Которого всякая власть, Который милует и наказывает. Она покаялась, помолилась. «Через большие страдания Бог нашел меня…» — заявила вдова.

Жара усиливалась. Лева направился к реке. Она текла среди каменистых обрывов, песка. Лева разделся и бросился в воду. Брр… как хорошо, свежо! Эх, Волга, Волга, и ты за горами! Он вышел из воды и прилег на песке. Как чудесно, как прекрасно, что и здесь протекает речка. Правда, она никуда не впадает, а исчезает в песках, но все-таки, это — река.

И кто знает, может быть, со временем люди найдут здесь воду, устроят плотину, и оживет пустыня зеленым оазисом. Он вынул из полевой сумки Библию и прочел 35 главу Исайи: «Возвеселится пустыня и сухая земля, и возрадуется страна необитаемая и расцветет как нарцисс. Великолепно будет цвести и радоваться, будет торжествовать и ликовать… Укрепите ослабевшие руки и утвердите колена дрожащие; скажите робким душою: будьте тверды, не бойтесь; Вот Бог ваш, придет отмщение, воздаяние Божие; Он придет и спасет вас… И превратится призрак вод в озеро, и жаждущая земля — в источники вод…» Лева смотрел на эту медленно текущую воду и думал: «Придет время, и на этой реке будет крещение, местные жители и казахи из районов будут приезжать и в этой воде, будут давать обещание Богу доброй совести служить. Новая, будущая лучшая жизнь будет». К берегу подошли две девушки. Громко смеясь, нисколько не стесняясь, они разделись и бросились в воду. «Это из Ленинграда», — подумал Лева. И эти бедные души во тьме. Они отверженные, изгнанные, презираемые, и за них тоже умер Христос, и им нужно сказать о спасении. Однако он им ничего не сказал. Поспешно оделся и ушел.

 

Глава 19. Оазис

Несмотря на то, что Лева не работал, а Валя была больна, у них не было ни минуты свободной. Валя дала Леве литературу, какая у них сохранилась со студенческих времен: рефераты, журналы. Лева с интересом их читал, знакомясь ближе с христианским студенческим движением начала 20-х годов. Кроме того, у нее была литература по туберкулезу, и Лева с интересом читал об этом биче человечества.

Вечером возвращался Коля, и они вместе ходили посещать ссыльных верующих. Особенно запомнился среди них один старичок, пресвитер из Рыбинска. Если Коля и Валя никому не писали о своих нуждах и терпели страшные трудности с питанием, то старичок писал: «Хлеба нет!» и получал часто посылки с сухарями. Когда появились сухари, то он поделился с Левой..

— Кушайте, кушайте, — говорил он. — Я вот только удивляюсь, почему ваши братья не могут прислать вам сухарей?

— Да мы им не пишем о наших нуждах, — ответил Коля.

— Напрасно! Такая скромность Господу неугодна!

Скоро Коля получил жалованье, купил баранины и приготовил исключительное кушанье, которое Лева не ел с тех пор больше никогда. Он насыпал в горшок пшена, положил баранины, потом засыпал опять пшеном и снова баранины, снова пшено и поставил вариться. Это кушанье с удовольствием ела и Валя

Быстро бежали дни за днями. Находясь в Уиле, Лева разработал анкету для ссыльных и заключенных, в которой ставились вопросы о вере каждого, о причинах репрессий, о перспективе дела Божия в России. Можно отметить и теперь, что эти анкеты окончательно показали, что верующие, евангельские христиане-баптисты твердо придерживались Евангелия, принимали и повиновались власти во всем и считали, что воздвигнутые гонения на них допущены Богом для очищения церкви. Все без исключения верующие на последний вопрос анкеты отвечали, что верят в необыкновенно великое будущее дела Божия в России.

Поднялись песчаные бураны. Да, действительно, без очков, защищающих от пыли, невозможно было выходить из дома. Каждый вечер Коля и Лева ходили купаться на Уил. Там, лежа на песке под лучами заходящего солнца они строили планы на будущее.

— Вот, что я думаю, — говорил Лева. — Посещу ссыльных, соберу статистический материал о гонениях в России и представлю высшей власти, чтобы они увидели, что сектанты — не враги, а такие же честные трудовые люди, как и весь народ.

— Да, — говорил Коля. — был бы жив Ленин! Как он относился к верующим сектантам, вот я читал его книгу «Что делать» и другие. А возьми декрет, подписанный им. об освобождении по религиозным убеждениям от военной службы. Ведь он говорил: «С религией мы должны бороться идейно, и только идейно». При нем пользовались полной свободой, были и юношеские кружки и детские собрания…

— Да, Господь руководит сердцами их, — сказал Лева.

С помощью Вали и Коли Лева сделал несколько диаграмм о самарской христианской молодежи, по которым четко можно было определить их возраст, образование, занятие, годы уверования и т. д., а также процент ссыльных, гонимых за них. Из этих диаграмм было видно, что верующая молодежь — это не представители каких-то «буржуев», а рабочие, крестьяне, служащие, которые, проповедуя имя Христа, преследуются за это. Лева с помощью Вали написал также статью о христианском воспитании детей в данных условиях.

Незаметно летели часы, и они так счастливы были во взаимном общении, что не заметили, как пробежали две недели.

 

Глава 20. Просили и получили

Лева стал собираться в путь. Оказалось, что выехать из Уила гораздо труднее, чем добраться до него. Имелся ряд трудностей: если идти пешком, можно легко заблудиться, дороги расходились веером во все стороны, можно попасть и на Ак-Булак, и на Джурум, и на Актюбинск, или совсем сбиться в сторону. И никто из местных жителей, узнав о том, что Лева добирался сюда пешком, не советовал ему возвращаться этим же путем.

Вторая трудность — это питание. Друзья могли снабдить его провизией на день, на два — не более: они сами нуждались. Что делать? Как быть? И Коля, и Валя советовали ему остаться с ними.

— Глядишь, устроитесь на какую-нибудь работу, и так поживем. Нет, — отвечал Лева. — Меня ждут еще многие и многие места тюрем и ссылок. Я должен идти дальше.

— Ну, подумай, — говорила Валя. — Господь закрыл путь. Как ты выберешься?

— Он закрыл, Он и откроет, — твердо отвечал Лева. — Просите, и дано будем вам.

Молились, думали, ломали головы и в конце концов решили, что единственный выход — это обратиться в ОГПУ с просьбой, чтобы его вывезли. Дело в том, что у органов ОГПУ имелся транспорт — лошади, на которых возили почту и привозили ссыльных. Рано утром, помолившись, сопровождаемый добрыми пожеланиями Вали, Лева отправился в ОГПУ.

Когда он постучал и открыл дверь, с койки вскочил заспанный дежурный и, схватившись за наган, закричал: «Чего надо?»

Лева просто сказал, что приехал навестить родных и теперь просит разрешения на попутных лошадях выехать обратно.

— Ваши документы! — потребовал дежурный. Лева подал паспорт, справку с последнего места работы.

— Это оставьте, у меня, — сказал дежурный, записав его еще на отдельном листке. — Завтра придете за результатом.

— Можно идти?

— Идите.

Когда Лева, вернувшись, рассказал Вале, она очень забеспокоилась:

— Вот как бы они не начали чего, да схватят тебя! Чуяло мое сердце, не надо было к ним обращаться, оставайся, живи с нами.

Пришедший вечером Коля покачал головой:

— Ну-ну! Одним словом, в пасть ко льву!

— Лев льва не обидит, — улыбнулся Лева. — Глядишь, завтра и уеду.

— Только зачем же они паспорт-то взяли?

— Паспорт-то чистый, и я чист перед Богом и перед ними, так что все будет хорошо.

С тревогой в сердце они обратились к Небесному Отцу, прося, чтобы все послужило ко благу и чтобы, если возможно, Леве благополучно выехать.

На следующий день Лева был опять перед тем же дежурным.

— На, возьми паспорт и справки, — сказал тот. — Докладывал начальству. Как добрался, так и выбирайся. Нечего нам развозить праздно шатающихся.

Лева взял документы и поспешно побежал к Вале, которая ждала его с нетерпением.

— Ну, вот, — сказала она, покашливая, — видно, твоя судьба жить с нами.

— Нет, нет, — говорил Лева. — Для Господа нет ничего невозможного, и Он выведет меня.

На другой день рано утром Лева бродил по пустынным улицам Уила, внутренне молясь, чтобы Господь его вывел. Как-то незаметно оказался на окраине города. Вдруг он увидел идущего ему навстречу казаха, очень хорошо одетого, не похожего на здешних. В белой войлочной шляпе, в белом новом халате, он производил очень хорошее впечатление своим приветливым выражением лица.

— Вы, кажется, нездешний? — спросил его Лева, когда тот поравнялся с ним.

— Да, — ответил казах, — я курсант Эмба-Нефть. Едем на машине с Каспия.

— Куда едете?

— Едем в родные места, отдыхать, по направлению на Джурум.

— А где ваша машина?

— А вон там, за бугром.

— А ваш шофер не возьмет меня до Джурума?

— Поговори, может и возьмет.

Лева бегом бросился к бугру, за которым стояла автомашина. Шофер охотно согласился взять его. Через полчаса машина отправится. Лева побежал к Вале.

— Вот, видишь, Господь устроил невозможное, и как удачно!

— По вере твоей да будет тебе! — сказала она, грустно смотря на него. — Доколе жива, буду молиться о тебе. Встретимся теперь уже там, на небесах. Да воздаст тебе Бог, что ты посетил нас, это не забудется и в вечности. Попросив благословения Божия на путь, Лева поспешно стал одеваться. Перекинул через плечо флягу с водой, через другое — полевую сумку и скатку из пальто, повесил за спину вещевой мешок. Починенные штаны с заплатками выглядели довольно прилично. Валя, собрав все силы, вышла из дому проводить его. Хотя тело ее было, как мощи, но дух был полон бодрости.

— Здоровья желаю, — сказал Лева. Валя наклонила голову и сказала:

Если внешний человек тлеет, то внутренний со дня на день обновляется.

— С Господом, дорогой брат! — были ее последние слова.

Вот он уже в кузове, среди казахов — курсантов Эмба-Нефть. Зашумел мотор, дрогнула машина и понеслась. Ветер свистел в лицо, машина набирала скорость. А душа у Левы пела. Эта быстрая езда вдохновляла его. Наконец, песнь, звучавшая внутри, переполнила его, и он запел:

На крыльях могучих орлиных,

Над морем житейским несусь,

Несут меня мощные крылья,

Я к вечности сердцем стремлюсь.

Тот путь, который Лева проходил томительными днями, идя в Уил, теперь они проехали за несколько часов. Наконец, среди пустыни показались кибитки кочующих казахов. Машина круто повернула по направлению к ним. Курсанты оживились: здесь были их родные. Навстречу подъезжающей машины высыпали все жители кочующего села. Тут были и старики, и маленькие, голые дети. Мигом соскочили казахи с машины, бросились обнимать родных, раздались радостные крики приветствий. Близкие приветствовали друг друга не поцелуями, а терлись носами друг о друга. Лева с интересом наблюдал этот обычай. Затем старик с длинной бородой предложил и Леве слезть с машины и зайти к ним в юрту. В огромной юрте все сели кружком, поджав ноги калачиком. Принесли кумыс и стали угощать. Усадили и Леву, и он вместе с ними пил кумыс. Приятный, кислый, холодный напиток действовал освежающе. Часть курсантов приехали домой, к родным, и оставались здесь.

— Мы уже дома! — сказал казах, которого Лева встретил первым в Уиле. — Как хорошо! Отец, мать, сестры, дома очень хорошо.

Лева слушал и думал:

— А мне уже не видать такой встречи! Я оставил все, отрекся от родных, от матери и уже не мечтаю вернуться в тот дом, где родился. Дом мой там! Там, у источника спасения, будут меня встречать! Но тут же он вспомнил слова Спасителя: «Нет никого, кто оставил бы дом или братьев, или сестер, или мать, или жену, или детей, или земли — ради Меня и Евангелия, и не получил бы ныне во время сие, среди гонений, во сто крат более домов и братьев, и сестер и отцов и матерей и детей и земель, а в веке грядущем и жизни вечной» (Марк 16:29–30). И грядущее полностью подтвердило в его жизни эту истину.

Они ехали дальше. К вечеру, когда уже стемнело и стали светить звезды, показались и огни железнодорожной станции и послышались паровозные гудки.

Расспрашивая в поселке, прилегающем к станции, о том, есть ли тут верующие, Лева вскоре подошел к избушке, в которой, как было слышно, живет брат.

 

Глава 21. Предательство

Хотя было поздно, но на стук Левы дверь тотчас же отворилась. В дверях стоял плотный высокий мужчина.

— Мир вам! — сказал Лева.

— С миром принимаем! — ответил басом хозяин и попросил проходить в дом. Прошли темные сени, и он отворил перед Левой дверь в ярко освещенную комнату. Множество детворы сидело за столом, на который мать, высокая, полная женщина, ставила ужин.

И слова «с миром принимаем», и плакаты на стене с текстами, — все говорило о том, что Лева попал к брату. Поприветствовались.

— Ты что-то вроде военного, — сказал хозяин, рассматривая гостя.

— Да, добрый воин Иисуса Христа, — сказал Лева, снимая вещевой мешок и все свои доспехи.

— Откуда же Господь направил?

— Сейчас из Уила.

— Из Уила? — изумился хозяин. — Далекий путь! Лева кратко рассказал о себе.

— Ну и рисковый же вы человек! — сказал брат, усаживая гостя за стол. — Разве можно…

Он не договорил, о чем думал, и предложил помолиться, предполагая, что гость сильно проголодался. Действительно, скрывать было нечего: у Левы аппетит был прекраснейший. Сестра поставила на стол горячие щи. Они были очень вкусные, и Лева, не стесняясь, как в родном доме, стал их есть.

— А у меня здесь домашняя церковь, — сказал хозяин. — Все дети поют, а жена хористка была.

— А что теперь? — спросил Лева.

— А теперь у нас все разрушено, ни молитвенного дома, ни хора.

После ужина спели семейным хором: «Мой дом и я служить хотим, Тебе, Господь, лишь одному, но дай мне силы самому, примером быть…»

Когда дети улеглись спать, Лева долго беседовал с братом.

— Я известен тут как сын старика; ведь мой отец — пресвитер здешний общины Иванов. Он не раз бывал у вас, в Самаре, бывал и в вашем доме, рассказывал про вашего папашу. Ведь у нас здесь такая община была: и молокане здесь были, и трясуны начинались. Но главное дело Божие было среди нашей общины. Сколько радости было, какие съезды, пение! А теперь… камня на камне не осталось. Многих арестовали. Отец мой уехал, и остался я один, как сын старика. И моей души ищут…

— Как же это так все получилось? — спросил Лева. — Ведь не могут же так, без всякого, закрывать, арестовывать. Откуда же Иуды взялись?

— Да, гостеприимством мы обладали широким. Бывало, кто ни придет, всех привекали. Были всякие люди. Вот, например, приехал один, сидит на собрании. Спрашиваем: «Брат?» — отвечает «Брат»… «Из проповедующих?» — Говорит: «Из проповедующих». Ну, пошептались между собой, решили дать ему слово. Уж так он сказал, так сказал, всех растрогал, у всех на глазах слезы… Вот мы и обрадовались: «Вот брат приехал, так брат». А он обобрал верующих и исчез. Слышим дальше, он у молокан. Те спрашивают на собрании:

«Брат?» — он говорит: «Брат». Ну, говорят ему, спой псалом. А он так запел, так запел псалмы! Молокане говорят: «Вот уж брат приехал, так брат!» А он и их обобрал и скрылся. Слышим, попал к трясунам, как начали молиться, он как крикнет: «Дай дух! Дай дух!» Да притопнет, да заговорил на языках, трясуны говорят: «Вот брат, так брат!..», а он оказался обманщик.

— Так он и навредил вам? Общину закрыли? — спросил Лева.

— Нет, не совсем он.

— Да кто же?

— А вот, у Христа было много учеников, а самые близкие, неразлучные — двенадцать, и один среди них оказался… Иуда. Так и тут…

— Да кто же? — снова спросил Лева.

— Ваш, ваш, с Волги. Самый лучший друг, благовестник большой, поэт. С какой любовью мы принимали его, как одаривали…Вот он и погубил братьев.

— Уж не Филадельфийский ли? — с ужасом спросил Лева, широко открыв глаза.

— Он самый, благовестник всесоюзный. Он у нас здесь жил перед арестом братьев, и ничего плохого не было, ни слова. Не знаю: или его заставили написать на братьев, или из-за денег, только видел я, и его захватили, а он тут же им какую-то бумажечку показал, и его сразу освободили. И уехал. А у нас и дом молитвенный отобрали, и много сирот, вдов оставили…

— Да, понимаю, — сказал Лева. — Все это началось с малого. Раньше хороший брат был, потом полюбил роскошь. Бывало, на собрание в пролетке подъезжает… Костюмы за костюмами… А потом слышно было, в Сибири не святая жизнь у него была. Не было сил при искушении, вот и превратился в Иуду.

— Так, так, — сказал, брат. — «Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет ее ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее». Надеюсь, тебя, Лева не смутило то, что ты узнал о земляке?

— Нисколько! Только очень, очень жаль его. Ведь такой труженик был! А теперь, как соляной столб, — предупреждение для нас. Избави нас Бог искать уюта, роскоши в жизни… Это путь погибели.

Они преклонили колени и умоляли Бога дать им силы быть твердыми и верными до конца. Молились о многих ссыльных, заключенных, и о тех, кто, как Петр, отреклись от Него.

Леве долго не спалось. Ему было больно. Но что же сделаешь, если этот предатель был внутри гнилой. Поэтому и убран был из Церкви Божией.

 

Глава 22. Духовный семафор

Утром Лева проснулся свежий, бодрый. Брат уже ушел на работу. Сестра пригласила гостя к столу. Когда он ел, она говорила:

— Я все думаю о вас, брат, какой вы на себя тяжелый крест взяли. Ведь вас непременно в конце концов арестуют.

— Я не хочу сказать, сестра, что тяжелый, — сказал Лева. — Ведь Господь дает силы и с Ним все не так трудно. Я вот думаю про вас: сколько у вас детей, вот их родить, воспитать, накормить — вот это крест.

— Конечно, — улыбнулась сестра, — нелегко. Но дети — моя жизнь. Не будь их, было бы пусто. Ох, хорошие они у меня! Только вот старший — непослушный немного. Но отец умеет с ним разговаривать.

— Да, ваш крест, — сказал Лева, — как раз по вас. А мой, видимо, по мне. Нам нужно только благодарить Господа, что Он каждому дает то, что нужно.

Он поблагодарил сестру за хлеб и молоко, которыми она его угостила и собрался на станцию.

Целый день Лева простоял за билетом. Народу было много. На станции, как говорится, яблоку некуда было упасть. Поезда шли переполненные. Массы крестьян хлынули в Среднюю Азию.

— Господи! Пошли мне билет! Ведь мне нужно ехать! — говорил в душе Лева. Но билета не было. Вечером он опять вернулся к брату.

— Да, — сказал тот. — Сейчас уехать очень трудно. Многие едут в Среднюю Азию. Поезда забиты, В Россию куда легче уехать, билетов сколько хочешь.

На следующий день Лева снова был на станции. Но, увы, не было никакой надежды получить билет. Стояли огромные очереди уже' много дней.

К вечеру Лева пошел на гору, которая виднелась вблизи Джурума, одиноко возвышаясь над равниной. Всякий, кто проезжает мимо станции Джурум, и сейчас может видеть вблизи поселка эту одиноко возвышающуюся гору-холм. На нее взошел Лева, и перед ним раскрылись широкие горизонты далеких степей и маленькие села. Дужрум с колеей железной дороги, лежащей как на ладони. Там он стал размышлять. Он как бы видел перед собой пройденный путь.

Небольшое начало и дальнейшее, которое уходило в неизвестную даль, как уходила далеко-далеко эта виднеющаяся железная дорога. Один конец ее шел в направлении Средней Азии, другой — в Россию. Теперь семафор в Среднюю Азию был как бы закрыт, думал Лева, — билета не достать, может быть, неделями; семафор на Россию словно открыт: бери билет и поезжай. Тут ведь совсем не так далеко: через Актюбинск, Оренбург, Бузулук и родной город. А там друзья, родные, мать, брат, сестра. Но возвращаться к ним назад Леве даже в голову не приходило. Он отлично знал, что взявшийся за плуг и озирающийся назад не благонадежен для Царствия Божия.

Опустившись на колени на вершине горы; Лева начал молиться Тому, Кто послал его посещать заключенных:

— Господи! Тебе ничего не трудно. Для Тебя нет невозможного, так почему Ты не даешь билет? Что Ты хочешь от меня?

Он больше не говорил, а как бы ожидал ответа, оставаясь на коленях, прислушивался к своему сердцу.

— А что, может быть, здесь вблизи есть ссыльные, которых ты мелькнуло в сознании.

Он встал, поспешно сошел с горы и направился в дому брата. Тот как раз умывался, придя с работы.

— Ну, как с билетом? — спросил он Леву.

— Никакого результата, — сказал Лева, улыбнувшись. — Здесь вблизи ссыльные есть?

— Есть. Я совсем забыл тебе сказать. В городе Темире. Это будет километров тридцать от железной дороги, — старушка — благовестница Курского отдела евангельских христиан.

— Так вот, — сказал Лева, радостно улыбаясь, я потому и билет не достал, что сейчас же отправляюсь в Темир.

— Да уж, поздновато, пожалуй, — сказал брат, смотря в окно. — Наш сосед собирается на подводе ехать в Темир. Пойду ка, узнаю.

Через несколько минут он вернулся и сообщил, что лошадь уже запряжена и сосед согласился подвезти Леву. Они горячо поблагодарили Господа, что Он все так дивно устраивает, и Лева двинулся в путь.

 

Глава 23. Старушка изгнании (Темир)

Дни были летние, длинные, и Лева с соседом брата основной путь проехали засветло. Путь был однообразный: выжженная солнцем степь, овраги, маленькие холмы. Дорогой разговорились:

— Ты, молодой человек, к кому в Темир — то?

— К сестре, — ответил Лева.

— А я смотрю на тебя: уж ты не ихней ли веры, как мой сосед?

— Ихней, — отвечал Лева.

— Ну, что же, вера неплохая. Бывал я на ваших собраниях. И сам чуть не уверовал. Но только эта вера не для нашего времени,

— Почему не для нашего? — спросил Лева. — Хорошая вера всегда хороша.

— Так-то, оно так, — заметил возница, погоняя лошадь, — но только этих верующих не любят сейчас крепко. Чуть что — сразу гонят. Вот сколько тут было вашей веры бедных мужиков, так всех объявили кулацкими подпевалами и отправили… А они испокон веку — самые трудовые батраки.

— Господь испытывает людей, — сказал Лева, — и все может быть ко благу.

— Это по-вашему вроде: «Господь терпел и нам велел?» Но я с этим не согласен. Лучше подальше от всяких молельных домов, лишь бы тебя не трогали…

— Мы стараемся идти по пути Христа, — сказал Лева.

— А я тебе скажу, молодой человек: к добру этот путь не приведет, только погубишь себя. Теперича живи не как Бог велит, а как люди приказывают. И будет тебе хорошо. Говорят: «Нет Бога», и ты говори: «Нет!» А там в душе — верь.

— А вы-то зачем в Темир едете? — спросил Лева.

— Вот везу тут кое-что продать там. Одним словом, деньгу зашибаю. Деньги-то — это самое важное в жизни. Понимаешь?

— Нет, не понимаю, — нахмурился Лева. Ему вдруг вспомнился рассказ Максима Горького «Челкаш», где художник слова развернул напоказ эгоистическую душу мужика, способного ради денег на все. Похожий ехал теперь и с ним. И таких много. У них нет ни руля, ни ветрил. Они верят в то, что повыгоднее. Плывут по течению, как мертвая рыба.

Лева стало грустно. Таких много… есть они и в братстве. Из них вербуются Иуды. Но как сделать, чтобы таких людей стало меньше? Как? Он не знал.

Стемнело. Дело было к полночи, когда они подъехали к окраине города, где лишь в некоторых местах мерцали огни. Распростившись с мужиком и поблагодарив его, Лева стал искать улицу. Это не сразу удалось. Наконец, он нашел ее. Пошел в дом, в котором, по всей вероятности, проживала ссыльная.

Избушка было во дворе. В окне горел свет. Лева постучал.

— Войдите! — послышался старческий голос. Он вошел, и то, что увидел, навсегда врезалось в его память.

Это была небольшая чисто выбеленная комната. Перед окном стоял стол, за которым сидела седая старушка. Она что-то писала на больших листах бумаги. Освещенные керосиновой лампой перед ней лежали на столе две открытые книги. Лева сразу сообразил: Библия и «Симфония». Слева на стене висела простая картина. На ней была нарисована голова Христа в терновом венке, а ниже — крупным четким шрифтом текст: «Кто Мне служит, Мне да последует».

— Мир вам! — сказал Лева,

Старушка с недоумением посмотрела на него. Видимо его вид, напоминающий военного, не совсем соответствовал словам: «Мир вам».

— С миром принимаем, — сказала она, вопросительно уставившись на него.

— Я брат ваш, пришел посетить вас, — сказал, улыбаясь, Лева.

— О, как приятно! — воскликнула старушка. — Слава Богу, наконец-то! Я здесь уже больше года и никто не посетил меня.

— Садитесь, раздевайтесь! — засуетилась она. — Так вас, значит, курские братья направили, вы из Курска?

— Нет, не из Курска, — сказал Лева, снимая свои доспехи.

— Так вы из Ленинграда, от Союза евангельских христиан?

— Нет, — ответил Лева.

— Так, может быть, из Москвы?

— И не из Москвы. Я послан Богом. Он побудил мое сердце исполнить слова Христа: «Был в темнице, и посетили Меня».

— Как это дивно! — сказала старушка и опустилась на колени. И она, и Лева со слезами на глазах благодарили Бога за эту встречу и просили, чтобы Он сам был среди них.

После молитвы старушка сказала:

— А к какой общине евангельских христиан вы принадлежите?

— Ни к какой, — ответил Лева. — Я — баптист.

— Баптист? — протянула старушка. — А вы знаете, я работница Союза евангельских христиан.

— Знаю, знаю, дорогая сестра! — сказал Лева, с искренней любовью глядя на нее. — Ведь мы дети одного Отца. И если были ссоры между нашими братствами, теперь, в горниле испытаний, Господь переплавляет все.

— Да, да! — воскликнула старушка. — Я так счастлива, что вы ко мне пришли. Я долго думала, почему в России два братства, и пришла к выводу, что это план Божий. Чтоб две руки шире, больше сделали для Господа. А теперь пришло время, и мы должны слиться в одно.

Они провели в беседе почти всю ночь. Старушка рассказала, как она отдала свою жизнь Господу и теперь живет только Им.

— И знаете, брат, — говорила она, — хотя я здесь совсем одна, но я много тружусь. Я исследую Слово Божие, и предо мною открывается бездна богатства Его. Я пишу на определенные темы и направляю в общины Курской области. Эти статьи там читают, передают другим.

Она показала копии имеющихся у нее работ: «О святости», «О тайне Христовой». Одну из них подарила Леве. На его вопрос при заполнении анкеты, как она смотрит на будущность дела Божия в России, старушка воскликнула:

— Великое, необыкновенное! — и глаза ее засияли, — не знаю, доживу ли я до того времени, когда Евангелие будет проповедоваться везде и всюду, но я теперь готовлюсь к участию в этом. Я знаю твердо — это будет. И теперь зима, время подготовки к большой работе.

Лева радовался. Разве, не чудо, что где бы он ни спрашивал гонимых, все были они убеждены и верили в великое грядущее России?! Да, не напрасно вселял Бог эту твердую уверенность во многие, многие сердца. Великое утро любви и мира среди народа нашей страны — впереди.

Уже светало, когда старушка уговорила Леву отдохнуть, так как на следующее утро он собирался назад. Она предложила прилечь на ее постель, но он категорически отказался, сказав, что привык спать только на твердом, и после молитвы, расстелив свое одеяло, быстро уснул.

Было совсем светло, когда она разбудила его, приглашая подкрепиться горячим чаем.

— Как жаль, что вы так быстро покидаете меня! — говорила старушка. — Вы не были и суток.

— Но эти краткие часы, — сказал Лева, — незабвенны. У Господа ведь и один день, как тысяча лет. И я за эти краткие часы получил от вас очень многое. Ваша вера и надежда особенно дороги.

Обратную дорогу он проделал пешком. Было легко идти, пока солнце не сильно пекло. Но когда настал полдень и оно висело над головой, двигаться становилось все труднее и труднее. Однако путь уже кончался, слышался паровозный гудок, и он бодрым вошел в Джурум.

— Как теперь будет с билетом? — подумал он, подходя к дому брата. — Теоретически семафор должен быть открыт теперь и на Среднюю Азию.

Встретивший брат радостно приветствовал его и сказал, что есть надежда купить билет.

В этот же вечер билет был куплен, и Лева, горячо простившись с дорогой семьей, так радушно принявшей его, опять поехал в жаркий Ташкент.

 

Глава 24. Суды Божий

В вагоне было набито битком. Ехали крестьяне с мешками, с сундучками. Все они лавиной устремились в Ташкент. Это были те, которые боялись устройства новой жизни — коллективизации, или же кулаки, убегавшие от принудительного выселения. Все они страшно курили, плевались, ругались, рассказывали разные смешные истории, но больше толковали о том, как заживут они в Ташкенте, сытно и привольно.

Несмотря на то, что окна были открыты, воздух был пропитан табаком, махорочным дымом. От него у Левы заболела голова, а от всех разговоров, в которых сытая еда и богатая жизнь занимали первое место, щемило тоскою сердце. Ведь это были люди. Люди, созданные по образу и подобию Божию и совершенно забывшие о Боге. Они не имели Бога ни в сердце, ни в уме, хотя спроси их, и каждый скажет, что он — православный христианин. Но эта была тьма, не имеющая никакого понятия о христианстве. Лева слышал, что они произносили имя Бога лишь как клятву «ей-богу», чтобы убедить собеседника в справедливости своих слов.

Пугливо озираясь кругом, седой старик с пожелтевшими от махорки усами, сердито сверкая глазами, говорил соседу, мужику с длинной серной бородой:

— А сколько v меня лошадей, коров-то было! А хлеба-то в амбаре!.. А теперь вот пролетарием стал…

— Ничего, — отвечал ему мужик с черной бородой. — В Ташкенте, говорят, сарты просты, из них деньгу можно выколотить — заживем.

— А ты, паренек, что в Ташкент едешь? — обратился он к Леве. — аль сын богатея, тоже счастье ищешь?

— Я не сын богатея, мой папа — старый фельдшер, а счастье я уже нашел.

— Не видать, что нашел, — усмехнулся старик с усами. — По одежде да по хлебу с огурцами видно, что нужду терпишь.

— Счастье не в одежде, и не хлебом одним будет жив человек, — сказал Лева.

— А ты, видать, божественный, что ли? — спросил он.

— Нет, я просто человек, только верующий.

— А специальность какая?

— Садовник.

— Это хорошо. В ташкентских землях сады большие, подработать можно хорошо.

— Я не ищу возможности хорошо подработать, — сказал, улыбаясь, Лева.

— Так зачем же ты едешь, как не за длинным рублем, в Ташкент?

Лева видел, что эти люди не поймут его, и то драгоценное, чем он жил, совершенно чуждо им. Он хотел прекратить разговор с ними, но все-таки не выдержал и сказал:

— Я последователь учения Христа, счастье в том, чтобы нести его окружающим. Отдать ближнему, что имеешь, послужить нуждающемуся, — вот хорошо.

Мужики захохотали.

— Ну, так не пойдет, — сказал мужик с длинной черной бородой. — Я вот мельницу построил, а как? Все деньги копил, с другим все больше хотел получить и старался никому ничего не дать, вот и зажил припеваючи, и в уважении был, — сказал он, поглаживая бороду. Всякий кланялся: «Иван Павлыч, Иван Павлыч…» Бывало иду, шапки снимали предо мной, а самогонка рекой лилась…

Лева слушал и думал: «Велики суды Божий. Жили эти люди, с других каждую крошку обирали и теперь еще не поймут, что так жить нельзя».

— Да, — сказал мужик. — Бог-то Бог, а сам-то не будь плох. В Писании сказано одно, а ты изворачивайся. Вот попы-то тоже жили припеваючи.

— Да, и вот пришел суд Божий, — твердо сказал Лева, нахмурившись. — И беда в том, что вы не каетесь, не молитесь Богу. Если не покаетесь — все погибнете.

— Рано тебе учить нас, — резко сказал старик с прокуренными усами. — Молокосос, материнское молоко на губах не обсохло…

Поезд остановился на станции Кзыл-Орда. Сотни пассажиров высыпали из вагонов и смешались с пестрой толпой местных жителей. Шла бойкая торговля дынями, арбузами. Лева ничего не покупал. Ему казалось преступлением купить и съесть арбуз, когда там столько узников несут лишения и часто не имеют даже хлеба. Он смотрел на весь этот люд, слышал их возгласы, крики, перебранки, и ему становилось больно за них: их ждет погибель.

Оно так в основном и получилось. Те тысячи крестьян, которые хлынули в Среднюю Азию в разгаре жаркого лета, в большинстве своем заболели: одни дизентерией, другие малярией, и сколько их легко костями там, — знает Бог да мать — сыра земля.

 

Глава 25. Женатые

В Ташкенте Лева увидел братьев. Он не пошел к Крыжановскому — председателю братского союза, но отправился к простым братьям. Некоторых он знал по берегам Волги. И когда он рассказывал о жизни ссыльных, о пыльном знойном Уиле, где умирала Валя Алексеева, многие брали у него адреса, обещая помочь в нужде и горе изгнанникам.

Его пригласил к себе в гости отдохнуть Петр Ананьевич, токарь из Самары. Он давно уже жил в Ташкенте, и домик его был окружен чудесным фруктовым садом,

Рано утром, сидя в тени разросшихся деревьев у тихо текущего арыка, они оживленно беседовали. Петр Ананьевич рассказывал про свою раннюю юность и стремления. Это было прямой, открытый человек, который, уверовав во Христа, бесстрашно исповедовал Его учение во всем. В первые годы революции он со своими юными друзьями открыто, на площадях и улицах, устраивал митинги, посвященные теме спасения души от греха. Лева с восхищением слушал его.

— Ну, а теперь? Теперь как вы трудитесь? — спросил он его.

— Теперь не то, — вздохнул Петр Ананьевич. — Пою в хоре, иногда участвую в слове на собраниях, но все что-то не то. Теперь семья, жена, сын, нужно им уделять внимание. Но, в общем, жду, жду лучшего времени, когда можно будет широко возвещать о Христе. (Лучшего времени он не дождался. В 1937 году был взят органами Ежова, и исчез бесследно. Погиб без вины.)

Петр Ананьевич предлагал Леве пожить у него, отдохнуть, поправиться.

— Ты уж очень похудел в этом Уиле, а впереди у тебя еще более трудная дорога.

Но отдохнуть Лева отказался. Посетив в окрестностях Ташкента ссыльных, он стал собираться в дальнейший путь. Масса репрессированных была в Сибири.

Помолясь Богу какое-то время и при этом соблюдая пост, Лева решил направиться туда по Турксибу через Алма-Ату. Он пошел на станцию узнать насчет билета. Но, увы, билет достать было невозможно. Стояли огромные очереди. Многие, поняв, что климат Ташкента не для них, спешили уехать в Алма-Ату, где, как слышно было, жилось «привольно». Да и не так там жарко. С личными деньгами у Левы также было не совсем хорошо. Нужно было получить какую-нибудь работу. То, что давали верующие, он не считал своим, и все берег для ссыльных и заключенных. И он решил завербоваться.

Вербовали как раз молодежь для сбора урожая в садах Алма-Аты. Лева предъявил свои документы садовника, и его приняли. Вербовщик сам заботился о билетах, об отправке, а Леве вместе с другими завербованными, веселыми ребятами и девчатами, нужно было прийти на вокзал за час до отправления поезда. Багаж Левы немного увеличился. Ему удалось приобрести несколько пачек хорошей бумаги, больших блокнотов, что необходимо было для издания журнала «Вестник изгнанника».

На вокзал его провожал брат Лыщиков. Это был сапожник, с юности уверовавший во Христа. У него была интересная история жизни с полной отдачей себя делу евангелизации Поволжья. Как-то на большом собрании верующих в Самаре приехавший благовестник предлагал каждому пожертвовать то, что у него есть с собой самого дорогого. Между собравшимися проносили тарелку, на которую те клали для дела Божия деньги, золотые кольца, часы и т. д. У Лыщекова ничего с собою не было, ни рубля. Он написал записочку и положил на тарелку: «Жертвую собою целиком на один год для Господа».

Когда называли собранную сумму и вещи, то зачитали его записку и сказали: «И это Господь принимает».

Лыщиков пошел по деревням и селам Волги, он сапожничал и проповедывал о Христе. Он так думал прожить год, но когда уже глубоко увидел тьму народную и жажду слышания Слова Божия, то отдался полностью делу благовестия.

Теперь на вокзале, провожая Леву, он как всегда спокойный, тихий, с радостью смотрел на Леву и говорил, что путь, на который встал Лева, самый лучший, но и самый опасный.

— Почему же вы не решились идти этим путем? — спросил Лева.

— Да вот, женился.

— Но у вас детей-то нет?

— Это так, — сказал задумчиво Лыщиков, но обязанности есть перед женой, она у меня слабая да хворая.

С грустью смотрел Лева на брата. Ему вспомнились слова Павла: «Неженатый заботиться о Господнем, как угодить Господу, а женатый заботится о мирском, как угодить жене».

Но в тоже время пред ним в душе зажглись слова Христа: «Кто оставит ради Меня и Евангелия…»

Прощаясь, Лыщиков протянул что-то Леве:

— Это брат, тебе немного на дорогу, на арбузы. Купи арбузы, они дешевые.

Лева взял деньги, но арбуз не купил. Он все копил для заключенных и ссыльных. Сидя в вагоне, он думал о них.

 

Глава 26. Завербованный

Поезд тронулся. Вагон был полон молодежи. Зазвучали гитары, заиграла гармонь. Некоторые подвыпившие молодые люди начали песню, которую подхватили девчата, и она широко полилась из окон, приковывая к вагону взоры провожавших на перроне. Среди ехавших Лева был, пожалуй, самый молодой. Ему было восемнадцать лет, а большинству завербованных свыше двадцати.

Это была веселая, беззаботная молодежь, жившая в свое удовольствие. Между девчатами и ребятами быстро завязалась дружба, а некоторые из них, как потом узнал дорогой Лева, были уже мужьями и женами. Их шутки, громкий смех, анекдоты и двусмысленные разговоры были чужды для души Левы. Он молчал присматриваясь к ним. Впервые он был в компании такой молодежи, и ему хотелось понять, чем они живут, к чему стремятся. На него не обращали внимания, как бы не замечали. Каждый старался чем-нибудь похвастаться, показать себя, некоторые даже пытались, несмотря на тесноту в вагоне, плясать. Большинство из них были крепкие, красивые загорелые юноши. От девушек также веяло красотой и здоровьем. Лева, пожалуй, был самый невзрачный из них. «Вот, если бы эту молодежь, — думал Лева, — познакомить со Христом, сколько хорошего, прекрасного они могли бы иметь в жизни и принести другим! Какие чудные гимны они могли бы петь! А сейчас, что они поют?» — «Эх, чай пила, самоварничала, всю посуду перебила, накухарничала…» Леве хотелось сказать им лучшее, хорошее. Но они были так далеки от него, что он так и не решился это сделать.

Ему представилась родная христианская молодежь Самары. Это была совсем другая молодежь. Она пела больше, лучше. Она любила чище, жила краше. И ему захотелось хоть на один день вернуться в родной город, в родную семью, побыть среди друзей. Он поймал себя на этом чувстве и постарался больше не возвращаться к нему. Он вновь вспомнил, что взявшийся за плуг и озирающийся назад не благонадежен для Царствия Божия. Ему надлежало идти, идти, не зная жизни с близкими, друзьями. Идти в самые темные, глухие места, где томятся вместе с преступным миром братья и сестры. Идти, не останавливаясь, не отдыхая, чтобы в конце концов самому попасть в тюрьму и, возможно, в юности умереть за решеткой, умереть одиноко на чужбине…

Казалось, это была ужасная перспектива. Ведь он был еще так молод, но иного пути теперь, когда он познал Слово Христа, что самая большая любовь — это положить душу свою за друзей своих, для него не было. Он смотрел, как пили, ели, веселились, любили друг друга эти молодые люди. Он знал это из множества художественных произведений, в которых описывается такая любовь. На него большое впечатление в самой ранней юности произвела повесть Тургенева «Первая любовь». И теперь, когда он наблюдал, как Ваня, словно голубь, воркует над Таней и Таня, краснощекая, полногрудая девушка, поблескивает счастливыми глазами, он все понимал, но для него все это было совершенно чуждо, мертво.

Он вышел в тамбур и, стоя у полуоткрытой двери вагона, запел, смотря на сухую, выжженную солнцем местность:

В пустыне греховной земной,

Где неправды гнетущий обман,

Я к Отчизне иду неземной,

По кровавым следам христиан…

В край родной, неземной,

От обмана мирской суеты,

Я иду и приду,

K незакатному солнцу любви.

Стучали колеса вагонов, свистел знойный ветер, и Леве казалось, что он не один. Что с ним незримо поет хор многих и многих страдальцев Христа, которые ради имени Его идут узкой, тернистой тропой.

Не грусть, не тоска, а какая-то особая жертвенная бодрость, стремление вперед ради любви к людям, наполняли душу Левы.

Когда он вошел в вагон, соседи пили водку и стали угощать его.

— Спасибо, — сказал Лева. — Я никогда не пил и не буду пить.

— Ну, как хочешь, нам больше достанется, — сказал веселый Ваня. И заиграл на гитаре, напевая: «Ешь, пей, веселись, умрешь — не убыток».

Поезда ходили с продолжительными остановками, и время нахождения в пути до Алма-Аты — около недели.

 

Глава 27. Отдых у Голгофы

Поздно ночью поезд остановился у станции Алма-Ата, недалеко от города.

Вышедшие пассажиры спешили к автомашинам, чтобы ехать в город, одни завербованные не спешили, они спокойно расположились около станционного здания, сложив вещи в кучу и предоставив вербовщику хлопотать о дальнейшей отправке их в город.

Скоро тот достал большую грузовую машину, в которую все и забрались. Мотор загудел, вспыхнули яркие фары и, освещая путь, машина понеслась. Ехали по аллеям пирамидальных тополей. Стройные, уходящие ввысь, они стояли, словно почетный караул, принимающий гостей.

Быстрая езда на машине взбадривала. Все чувствовали себя крепкими, сильными, хотя и устали с дороги. Лева любил скорость. Да и кто из русских не любит быстрой езды, как писал Гоголь. И теперь, в эту ночь, въезжая в Алма-Ату, Лева, полный юношеских стремлений к хорошему, смотрел ввысь на звездное небо и в душе просил Всевышнего, чтобы Он благословил его въезд в этот большой, неизвестный город.

Здесь были ссыльные, заключенные. Сюда был сослан из Москвы известный юрист Иванов-Клышников. Здесь предстояло Леве работать для того, чтобы иметь пропитание и необходимые средства для дальнейшего пути.

Машина выехала на одну из площадей города и их высадили. Оказалось, что «Союзплодовощ» был закрыт, гостиницы и дома крестьянина поблизости нет и ночевать было абсолютно негде. Но молодежь не унывала. Кто-то пошел на разведку и обнаружил вблизи сад. Предложили переночевать в саду. И все, перебравшись через забор, расположились на сухой земле и, утомленные дорогой, быстро уснули.

Наутро, умывшись в арыке и подкрепившись каждый тем, что у кого было, направились в контору, где должны были оформляться на работу.

В основном предстояла работа по сбору в садах урожая яблок сорта апорт, известного своим вкусом, величиной и ароматом.

Часть завербованных должны были направить на фабрику, где изготовлялись ящики для яблок, других — непосредственно в сады. Когда посмотрели документы Левы о его образовании, то предложили обратиться в высшие инстанции, чтобы получить работу не простого упаковщика, а в соответствии с его знаниями. Была суббота, и Леве не удалось попасть в те учреждения, которые могли бы разрешить его вопрос. Нужно найти своих братьев, но где и как? Адреса в Ташкенте получить не удалось. Вечером он спрашивал по городу, но увы, никто не знал, где собираются баптисты.

Эту ночь провел вместе со всеми вербованными в большом доме «Союзплодоовоща». Коек не было, постелей тоже. Все расположились, кто как мог. Нужно сказать, что Лева в Ташкенте прихватил с собой оставленную им там подстилку-тюфячок, которую сшила ему тетя Паша, когда он уезжал из Самары. Подстилка была плотная, но Лева так привык спать на твердом, на досках, что иной постели себе и не представлял.

Рядом с ним, прикрывшись тонкой простынкой, спали Ваня и Таня. Они долго шептались между собой. «Счастливы ли они? — думал Лева. — Да, все было бы хорошо, если бы они знали истину».

Он спал, как всегда, спокойно и безмятежно. Встав рано утром, Лева тихо, чтобы не разбудить других, вышел, умылся и обратился с просьбой к Отцу Небесному, чтобы Он помог ему найти друзей. Эта жизнь в дороге в течение недели вместе с завербованными, их шутки, анекдоты — утомили Леву, и он жаждал свидания с другими людьми, живущими по — Божьи. Открыв любимую Книгу, он прочитал из Псалма: «К дивным Твоим, к святым Твоим все желание мое».

Он вошел в помещение. Ваня и Таня, обнявшись, все так же крепко спали. Без зависти, равнодушно посмотрел на них Лева. Он отрешился от всего, он не ждет ласки, уюта в жизни. Для него радость — это исполнить волю Пославшего его.

Долго бродил Лева по городу, спрашивал о верующих. Наконец, одна старушка сказала, что их можно встретить в ближайшем поселке, если перейти парк и овраг. Он вышел из города, прошел сад и стал спускаться в овраг. Не зная дороги, он опускался по такой крутизне, что в одном месте сорвался вниз. Хорошо, что там была глина, и он не ушибся. Вышел в поле. Показался поселок. Усталый, измученный, вошел в него.

— Господи, Ты видишь, я устал, я не знаю, как найти своих родных, но помоги мне! — мысленно молился он.

Идя по улице, он увидел вдали избу, окруженную народом. Он направился туда. Было уже за полдень, и солнце жарко пекло. Леве хотелось пить и хотя бы немного отдохнуть, присесть.

Чу, слышится родное пенье! Он подошел ближе и до слуха его из этого дома донеслось:

Взойдем на Голгофу, мой брат!

Посмотрим, как нашей греховности яд

В страданиях горьких Христа истомил,

Как дорого Он нам спасенье купил…

Падем перед Ним!

— Да, сегодня воскресенье, первое в этом месяце, — вспомнил Лева. — Сегодня совершается вечеря Господня в память Его Голгофских страданий. Неужели я попал на хлебопреломление? Какое счастье? Но, может быть, я уже опоздал и все кончено?..

Он подошел к толпе, положил свои вещи у стены дома и стал пробираться к двери. Дверь была открыта, кругом стоял народ. Справа на скамьях сидели пожилые братья-труженики. Среди них он увидел человека с небольшой светлой бородой, открытым лбом и каким-то сияющим взором. Он видел его только на фото, но теперь узнал сразу. Это был ссыльный из Москвы Иванов-Клышников. Народ пел:

Ручьем святая кровь течет

В— омытие грехов.

Покой в ней страждущий найдет

И отдых от трудов…

Лева сел на порог двери, из глаз его полились слезы. Это были слезы не печали, не горя, а слезы глубокой благодарности Тому, Кто дал ему возможность прийти сюда в то время, когда вспоминалась великая жертва Христа для спасения человечества. Лева не чувствовал уже ни жажды, ни усталости. Душа отдыхала, слушая великую повесть о том, как отдал Христос все, был поруган, убит, чтобы принести людям мир и вечную жизнь.

Когда проносили мимо него тарелку с хлебом, то спросили, брат ли он? Он ответил: «Да» — и ему протянули хлеб. Взявши кусочек хлеба с особым благоговением, он вкушал его, вспоминая о жертве Христа и Теле Его. Своею жизнью, отдав юность Иисусу, он уже приобщился к этому Телу Христа, и теперь в этом воспоминании он еще более соединился всем существом со Христом. И капли вина в память о пролитой Крови Спасителя влили в него, усталого, новые потоки бодрости и сил. Тихо, от души и сердца, он благодарил Господа за всю помощь и просил сил идти дальше.

После собрания все горячо приветствовались, все были полны какой-то особой любви и кротости. Его здесь никто не знал, и о нем не слыхали. Он видел этих людей первый раз. Но все они были такими близкими, родными, как будто с ними прожита целая жизнь.

Он подошел и поприветствовался с Ивановым-Клышниковым.

— Откуда, брат? — спросил тот, приветливо глядя на юношу.

— Сейчас из Ташкента, завербованный приехал на работу по садоводству, а в общем-то… — Лева улыбнулся. — Посещаю ссыльных, приехал вас посетить…

Лицо брата оживилось.

— Так прошу к себе в гости, у меня жена, дети, живу тут недалеко.

 

Глава 28. Наставник братства

Жена Иванова-Клышникова приветливо встретила гостя. За большим широким столом сидели маленькие дети. Леву посадили среди них. Он в этот же день подружился с ними. Иванов-Клышников был все время занят: к нему приходили братья, и он беседовал с ними. Лишь вечером он смог уделить время Леве, и они, уединившись в сад, повели тихую беседу. Солнце скрылось, и в саду наступили сумерки. Аромат зреющих яблок наполнял воздух. Вдали виднелись снеговые вершины Тянь-Шаньских гор. Было тихо. Лишь издали доносился шум реки Алматинки, бегущей с гор.

Лева рассказал брату о том, как Господь призвал его посещать ссыльных, о встречах, о состоянии общин, в которых он был. Брат молча слушал, не прерывая рассказ вопросами. Когда Лева закончил свое повествование, они встали, и брат поблагодарил Бога за то, что он выслал юношу на этот путь.

— Задача собрать сведения о наших страдающих братьях особенно интересна, — сказал он, — ведь никто не ведает, о том, сколько их, и никто не ведет статистики, как пошли на страдания ради Господа наши братья и сестры. Несомненно, многие оказались наемниками и побросали свои стада. Но особенно важно знать героев веры, которые бесстрашно пошли на страдания ради дела Божия.

Лева поделился своими анкетами и особенно вопросами, за что страдают верующие.

Он сказал, что на основании собранных данных, он приходит к выводу, что верующие — никакие не враги советской власти и не ведут борьбу с нею.

— Да, — сказал Иванов-Клышников, — мы возглавляли союз нашего братства, я руководил библейскими курсами, и мы твердо держались принципа, который исповедуется баптистами всех поколений: отделение церкви от государства. Не дело христиан вмешиваться в ту или иную политику, политику борьбы. Мы вполне лояльны, понимая, что власть — слуга Божия, выполняющая планы Божий. Мы всегда воспитывали верующих в полном подчинении правительству во всем, что не противоречит их духовной религиозной жизни.

— Да, я это знаю, — сказал Лева. — Вы разослали послание, что бы верующие вступали в колхозы.

— И не только это, — сказал Иванов-Клышников, задумчиво потирая лоб. — Мы старались делать все, чтобы быть в полном контакте с местными властями и поддерживать все лучшее, прогрессивное Но, увы, когда началась кампания безбожия в 1928–1929 годах, диспуты, беседы с целью «перевоспитания» верующих, они увидели, что идейно бессильны против нас, и решили прибегнуть к другим методам. Они смешали нас, сектантов, с верхушкой православной церкви, действительно настроенной против советской власти. Ведь ты знаешь, — сказал он, посмотрев на Леву и невольно подумав: «Такой юный брат, еще ни усы, ни борода не растут, знает ли он историю христианства Россия?» и продолжал: — Так вот, тебе, вероятно, известно, что православная церковь блудодействовала с самодержавием, самодержавие же всячески искореняло нас, Советская власть, давшая полную свободу вероисповедания, была встречена нами как освободительница, как ответ на многие молитвы скорбящих, гонимых при царизме, И всегда мы ей симпатизировали. Скажу прямо: когда в Москве один брат вздумал присоединиться к одной реакционной партии, мы немедленно исключили его из общины. Он был духовно мертвый человек. Теперь же нас всячески: клеймят «врагами», и все попытки доказать, что мы — самые полезные и нужные и честные люди, ни к чему не приводят. Я читал ваш доклад на 26-ом съезде, — сказал Лева, где вы высказывались за полное признание военной службы и в то же время подчеркнули, что в братстве есть такие чистые, золотые души, которые не могут участвовать в убийстве. Говорят, что вы этими словам позолотили пилюлю, чтобы ее удобнее было проглотить.

— Я не давал никакого повода так думать, — сказал Иванов-Клышников, — мое искреннее убеждение, что есть такие высоко стоящие духовные люди, правда, их единицы, которые совершенно не могут убивать, даже злейшего врага,

— Какие же по-вашему перспективы духовного развития братства? — спросил Лева, ставя этот вопрос в порядке заполнения анкеты.

— Мои убеждения вытекают из Слова Божия, — ответил брат, смотря на небо. Становилось темно, Первые звезды, яркие, мерцающие. — «Вы — соль земли». Отсюда наше движение должно развиваться так, чтобы проникать во все слои общества, оказывать влияние на общественную, культурную жизнь народа, облагораживающе влиять на характеры людей, законы, литературу, искусство. Конечно, мы — только искра свечи и нас постараются затушить. Несомненно, статья Конституции (речь идет о подписанной Лениным Конституции 1923 гада), говорящая о свободе религиозной пропаганды, для них особенно нетерпима, полное идейное бессилие, против веры приведет к еще большим репрессиям. Но Христос сказал, что ничто не одолеет Церковь— Божию и я верю в великое будущее ее в нашей стране.

— Павел, Павел — раздался голос из дома, — Уже совсем темно, идите ужинать. — позвала нас жена Иванова-Клышникова

За столом всей семьей спели:

Книга жизни нам дана,

хоть поношена она,

Дорогая и живая я люблю, люблю тебя.

Ты дороже с каждым днем

и ведешь своим путем,

К чудной Родине, где ждет Господь меня…

Действительно, Библия в их семье занимала первое место. Иванов-Клышников, прекрасно знавший английский язык, никогда не расставался с английской и русской Библией. Он сравнивал различные переводы, чтобы глубже вникнуть в смысл Писания. Он очень любил своих детей и старался просто объяснить им некоторые вопросы из Слова Божия:

— Кушайте, Лева. — говорила Анна Петровна, подкладывая Леве еще порцию жареного картофеля. — Если бы вы были у нас, в Москве, мы вас угощали бы точно так же. Ведь и там, хоть мы и занимали известное положение, мы жили небогато. Братья определяли себе такое жалование, чтобы можно было лишь прокормить семью и угостить приезжих гостей.

— А у вас, их, вероятно, бывало немало? — спросил Лева.

— Каждый день, как говорится, — улыбнулся брат. — Умеренность во всем служителю необходима. А желающие обогащаться впадают в роскошь, в противность Христу.

Леве хотелось еще беседовать с братом, но Павел Васильевич чувствовал себя утомленным, а утром ему предстояло рано идти на работу.

— Спокойной ночи! — сказал он после вечерней молитвы, целуя домашних и Леву.

Он надел на голову черную шапочку и пошел спать в сад, где ему была устроена постель. Леву уложили на террасе.

 

Глава 29. «Никодим»

На другой день с утра набежали тучи, и пошел дождь. Лева торопился в учреждение оформляться на работу. Анна Петровна отдала ему свой плащ, чтобы он не промок под дождем. Из управления «Со-юзплодоовощ» его направили в управление земледелия Казахстана, где был отдел садоводства. Там, среди сотрудников, он познакомился с одним выдающимся тружеником баптистского движения Средней Азии, который, оставив духовную работу, занял большой пост в Наркомате, став крупным специалистом по агротехнике. Он принял Леву приветливо, поблескивая стеклами черных очков, сквозь которые не видно было выражения его глаз.

— Поймите, — сказал он тихо Леве, — я занял положение Никодима..

— Ну, что ж, — сказал Лева, — и такие ученики у Христа приносили пользу.

— Ну, а вы мне скажите, — спросил он, испытующе всматриваясь в Леву, — вы интересуетесь не только духовными вопросами, но и наукой?

— О, да! — воскликнул Лева. — С ранней юности, можно сказать, с детства я так мечтал взбираться на горы науки…

— Так что же? Можно предоставить вам и эту возможность. Здесь, в горах Тянь-Шаня, работает научная экспедиция академика Н.И. Вавилова, директора института растениеводства. Они как раз делали запрос на техников-практикантов по садоводству. Кроме того, у них здесь развертывается научная работа по улучшению вкусовых качеств Венского апорта. Хотите заниматься наукой? — Пожалуйста!

(Директор Всесоюзного института растениеводства выдающийся ученый академик Н. И. Вавилов погиб в 1943 году, став жертвой «культа». Избежал ли этой участи «Никодим»?)

— С удовольствием! — сказал Лева. — Это для меня сверх всяких ожиданий.

— Только вот что, — сказал «Никодим», — вам придется жить в горах, вне Алма-Аты, и только на выходной вы можете приезжать в город.

— Ну, что же, я согласен, — ответил Лева.

— И хорошо, — наставительно сказал «Никодим». — Сейчас такое время, что вам нужно для ваших успехов держаться несколько в стороне от верующих.

Вскоре Леве вручили приказ, что он направляется в горы, в экспедицию Ленинградской сельскохозяйственной академии, в распоряжение начальника экспедиции в качестве техника-практиканта.

Не бежал, а, казалось, летел Лева из Наркомата. Ведь отказаться от всего ему было трудно, он был выброшен из школы за борт жизни, — и вдруг перед ним — вершины науки. Участие в научной экспедиции. «Как дивно все Бог делает!» — думал он.

Дорогой Лева купил набор открыток И. К. Айвазовского с разными видами моря, затем он написал на них тексты и пожелания детям Иванова-Клышникова. Они уже успели полюбить Леву и были очень рады, когда он вручил каждому из них на память по художественной открытке.

— Когда же вы едете в горы? — спросила Анна Петровна.

— Завтра, к вечеру, — отвечал Лева. — Сегодня я еще хочу сходить в тюрьму, передать продукты заключенным братьям, а завтра с утра попросить свидание и посетить брата, который находится за проволокой около Алма-Аты.

— Как же вы все это успеете? — спросила сестра.

— Да я бегом, быстро!

Схватив шапку и провизию, приобретенную для передачи, к которой Анна Петровна добавила кое-что от себя, он направился к тюремным воротам. Передачу у него приняли, но в свидании ему отказали. В коротких записках, посылаемых с продуктами, он написал слова утешения, ободрения для брата.

К вечеру он снова был в семье Павла Васильевича. Перед сном опять вели тихую беседу. Лева поделился своими откровениями в отношении следования за Христом, подражая Павлу. С большим энтузиазмом рассказывал он брату о том, как будет хорошо, когда, отрешившись от всего, люди, молодежь объединятся в одну семью по примеру первых христиан и пойдут так, как шли ученики Христа, как шел Павел.

Павел Васильевич слушал и улыбался тихой, кроткой улыбкой, в которой было что-то грустное, но не безнадежное. Когда Лева изложил открывшиеся ему стремления, Павел Васильевич, помолчав, сказал:

— Все это прекрасно, как утренняя звезда; как розовая мечта. Но сейчас темнеет. Ни ты, ни я. никто другой не в силах сделать так, чтобы рассветало. Вот этот сад сейчас погрузился во мрак. Близится ночь. И это, видимо, в планах Всевышнего. Мы сделали много ошибок. Мы старшие братья ссорились между собою. Среди нас появились такие уродливые явления, как Филадельфийский. Ему, да и Леве, было известно последнее стихотворение Ивана Ивановича о руководящих братьях, в котором он полностью раскрыл свою гнилую сущность. И вот Господь отнял у нас дело Божие. Нужно нечто, прежде чем взойдет новая, чистая заря. Тогда твои мысли жить по апостолу Павлу будут нужны, а сейчас они утопия.

— Темнеет, но на небе — все новые и новые звезды, — сказал Лева.

— О да! — подтвердил Павел Васильевич, — «Чем ночь темней, тем ярче звезды». Но все же сейчас их мало. Все ищут своего. И у нас благовестников не хватало, чтобы посылать их по одному, а не то, что по два, как предлагаешь ты, по примеру учеников Христа. В отношении того, чтобы не жениться, скажу тебе прямо: мы неженатым проповедникам не доверяем. Их везде встречают, как женихов. Начинаются всякие недоразумения, искушения, так что, дорогой Лева, если хочешь трудиться на нивах народных, возвещая Христа, придет время — женись,

Этот совет Леве не совсем понравился. Он мечтал по примеру апостола Павла не связывать себя семьей. Но прошли годы, и с мнением Иванова-Клышникова он в основном согласился.

 

Глава 30. В горах Тянь-Шаня

И в другой день, встав как можно раньше, Лева отправился в окрестности Алма-Аты, где находились лагеря заключенных. Официального свидания ему не дали. Но через добрых людей ему удалось подозвать к изгороди брата-узника и, сидя напротив, на каменистом бугре, поговорить с ним.

— Как вы брат, не унываете? — кричал Лева видневшемуся за проволокой человеку средних лет в поношенной, грязной от глины одежде. — Что поделываете?

— Печи кладу. Всем доволен. «Великое приобретение — быть благочестивым и довольным».

— Пищи хватает?

— Хватает. «Девятьсот» зарабатываю, да еще на кухне подкармливают, когда ремонт делаю.

— Какие надежды?

— Бог усмотрит! — и, указывая рукой на небо, узник сказал, — Все там!..

Показался какой-то начальник, обходящий с вооруженной охраной зону лагеря, и узник, помахав приветливо рукой, отошел в сторонку. Лева слышал о том, что у него осталась большая семья, много детей. Он был пресвитером одной из небольших сельских общин и, несмотря на многократные предупреждения, продолжал смело проповедовать Христа. Его арестовали, приписав, как водится, антисоветскую агитацию с использованием религиозных предрассудков с целью… свержения существующего строя!

— Как это дико! — размышлял Лева, возвращаясь в Алма-Ату. Простой многодетный крестьянин, плотник по отхожему промыслу, по вере человек совершенно безобидный, покорный… О нем рассказывали, что он отличался особой кротостью. И вдруг — свержение существующего строя.

Глубокой скорбью и болью наполнилось сердце Левы за многих и многих братьев и сестер, в поведении которых не было абсолютно ничего антисоветского. Их лишали свободы, заточали в тюрьмы и лагеря только за то, что они ревностно проповедовали Христа.

Одно утешало его — это то, что они идут путем Спасителя, ибо и Его, и Павла, и первых христиан гнали, обвиняли во всяких злодеяниях, которых они никогда не совершали и не мыслили совершать.

Попрощавшись с семьей Иванова — Клышникова и забрав свои скудные пожитки, Лева направился в горы. Дорога шла полем и степью, вблизи берега речки Алматинки. Он шел быстро, километр за километром, и седые от вечно лежащего на них снега горы вырисовывались все яснее и яснее.

У дороги он увидел отдыхающую девушку. Он узнал ее, и та, всмотревшись, узнала Леву.

— А, Таня! Вы куда, на работу? — спросил Лева.

— Да, на работу, в сады. Ходила в город, теперь спешу, да устала немножко.

Это была Таня, что дружила с Ваней. Они пошли вместе. Девушка явно была чем-то расстроена.

— Как поживаете? Как Ваня? — спросил Лева.

— Да ничего, — сказала девушка. Потом, помолчав, доверчиво взглянула на Леву. Видимо ей хотелось поделиться: Нехорошо получается… Меня-то со всеми девчатами назначили собирать яблоки, вон в те сады, — и она указала рукой направо, где виднелись начинающиеся у подножья гор сады. — А Ваня остался с ребятами на фабрике по сколачиванию ящиков. Ну, получили они там хороший задаток и выпили… А по пьянке пошли к бабам. Услыхала я, бросила работу и туда… На фабрику вот ходила.

— Ну и что же? — спросил Лева.

— Ничего. Только со мною он грубо обошелся. Злой какой-то. «Что ты, — говорит, — меня к своей юбке привязать, что ли хочешь?»

— Ну, он вас не оставит, — утешительно сказал Лева. — Вы такая хорошая…

— Уж не знаю, — вздохнула Таня, болит мое сердце, прямо разрывается. Эх, доводит все эта пьянка. А я ему себя отдала…

— Да вы бы лучше дружили с непьющим парнем, — сказал Лева.

— Да где они, непьющие-то? Все они пьют, гуляют…

Уже начало темнеть, когда Лева дошел до экспедиции. Она располагалась в одном из садов, находившихся в предгорье Тянь-Шаня. Экспедиция размещалась в нескольких простых деревянных избушках. Узнав о его назначении, сотрудники отвели его к начальнику. Это был крупный ленинградский ученый, специалист по растениеводству. Когда Лева увидел плотного седого человека, невысокого роста, с морщинистым улыбающимся лицом, он сразу почувствовал к нему самое доброе расположение. Тот принял его с полным радушием и дружески подал Леве руку, потом познакомил его со своей юной дочерью и женой, которые сопровождали его в экспедиции. Он что-то сказал жене не по-русски и она, утвердительно кивнув головой, вышла.

— Мы вас сейчас покормим, — сказал начальник, — а то ведь вы с дороги.

Через несколько минут перед Левой стоял вкусный суп с бараниной. Как ни старался Лева делать вид, что он не голоден и равнодушен к супу, он ел его с большим аппетитом, уплетая, как говорится, за обе щеки. Чтобы не смущать его, начальник экспедиции занялся какими-то бумагами, перекидываясь время от времени с женой отдельными фразами на каком-то непонятном ему иностранном языке.

Когда Лева кончил есть, в комнату вошла стройная девушка в белом. Лицо ее было бледное, волосы очень светлые, и вся она производила впечатление чего-то белого, светлого, прозрачного. Она поклонилась Леве и села у лампы с книгой.

— Беда в том, что наша дочь совершенно не умеет говорить по-русски. Она воспитывалась за границей, — сказал начальник. — Ну, ничего, в будущем вы сумеете объясняется, а пока знаками можете разговаривать.

Леву очень удивило, почему так приветливо, почти как гостя, встретили его здесь. Лишь впоследствии он догадался, что из Наркомата звонили по телефону и дали о нем самую положительную характеристику.

— Работа у нас очень интересная, — сказал начальник, — ведется уже не первый год. Дело в том, что в окрестностях Алма-Аты растет много диких яблонь. Наша задача — глубоко изучить эту дикую яблоню. Мы ее описываем, собираем семена, чтобы потом на выросшие из них саженцы, привить Венский апорт и другие сорта. Тогда бы мы вырастили в этих лесах колоссальные массивы чудесных садов. Кроме того, мы ведем еще ряд отдельных работ и одну из них, как дополнительную нагрузку, будете проводить вы. Вы не будете жить с нами, — начальник улыбнулся. — Я не знаю, понравится вам или нет быть отшельником. Мы вам дадим палатку, и вы поселитесь в одном из самих отдаленных садов. Там будете наблюдать за созреванием Венского апорта. Разрезая ежедневно плоды, будешь смотреть, как созревают яблоки на деревьях, растущих у арыков, и на деревьях, что на возвышенном сухом месте. Как делать записи и оформлять наблюдения, я объясню Вам завтра.

— А основная ваша работа, — продолжал начальник, — будет заключаться в том, чтобы целый день ходить по окрестностям и собирать гербарии, образцы дикой яблони. У вас крепкие ноги?

— О, да, не жалуюсь.

— Иногда вы будете ездить со мной на отдаленные участки, в ущелья. А теперь идите и отдыхайте, постель вам приготовили в комнате художника.

Молодой художник, с которым пришлось познакомиться в этот вечер Леве, целыми днями занимался живописью. Задача его здесь заключалась в зарисовке плодов и листьев дикой яблони. Ложась спать, Лева заметил, что художник почти не переставал есть яблоки.

— У вас прекрасный аппетит! — заметил Лева.

— Да, — сказал художник, — это потому, что я его не порчу, я вегетарианец и никогда не ем мясо.

— Это почему же?

— Мясо вредно, — кратко ответил художник и больше не стал распространяться об этом,

Первую ночь в горах Лева спал крепко, спокойно, как только могут спать люди с чистой совестью, хорошо потрудившиеся.

На другой день ему вручили папку для сбора гербариев, белые мешочки для заготовки плодов дикой яблони и тетради с особыми вопросами по описанию высоты, толщины, расположения деревьев. По данному адресу он добрался до того сада, где он должен основать свое жилище. Он расчистил от травы площадку под яблонями и раскинул палатку.

Это была необыкновенная жизнь. Чудный, чистый горный воздух, насыщенный ароматами зреющего Венского апорта. Не слишком жаркое, но сильное, все оздоровляющее солнце. Кругом яблони с массой прекрасных румяных плодов, а дальше горы, леса и выше — снеговые белые вершины. И день, и ночь ровный, как бы успокаивающий шум Алматинки, несущей свои воды через каменные пороги вниз,

С питанием Лева устроился исключительно хорошо. У местных жителей он брал молоко, в экспедиции — белый хлеб и сахар, яблок кругом было много. Аппетит при ходьбе по горам был отличный. Все казалось таким вкусным, приятным. И на душе было легко и радостно. После больших трудностей Сам Бог дал ему такую работу, чтобы он мог трудиться своими руками (одновременно он как бы отдыхал от предшествующих скитаний, то есть отдыхая, работать и физически поправляться).

Нужно отметить, что эта жизнь в горных садах день и ночь на свежем воздухе имела исключительно оздоровляющее значение для здоровья Левы. Отец Небесный знал, что впереди его ожидают чрезвычайные испытания и трудности, и, любя, Он готовил его к ним.

 

Глава 31. Удивительное ущелье

В выходные дни Лева спускался с гор, шел в Алма-Ату. Там он имел отдых для души и общение с родными по вере. Их было немало. Все они приглашали Леву к себе, но он, будучи ограничен во времени, кроме семьи Иванова-Клышникова, смог побывать лишь в семье одного садовника по фамилии Чигалейчик, который недавно поселился там. Этот брат в своей жизни мною путешествовал. Последнее время он был далеко в Заполярье и охотился там на белого медведя. В юности, уверовав в Господа, он готовил себя к миссионерской работе, окончил библейскую школу. Школа эта была интересна тем, что в ней, помимо духовных библейских предметов, преподавалась избираемая курсантом специальность. Там он освоил садоводство.

В тихой беседе за чаем Чигалейчик рассказал Леве, что он вместе с другими садоводами и охотниками бродил в прилегающих к Алма-Ате горах и наткнулся на удивительное ущелье, которое поразило их всех необыкновенными дикими яблонями.

— Эти яблони огромные, старые, и яблоки на них как бы настоящие, культурные. Ущелье очень заинтересовало Леву, и он попросил план дороги. Чигалейчик охотно нарисовал его и подробно указал приметы местности, по которой нужно было идти.

Вернувшись домой после выходного дня, Лева подробно рассказал и начальнику экспедиции об удивительном ущелье и необычных больших яблонях. Он говорил об этом взволнованно, как бы предчувствуя большое открытие. Все заинтересовались рассказом Левы и решили на следующий день выделить ему специального проводника-казаха, который служил при экспедиции, дать транспорт и направить на поиски удивительного ущелья.

Лева был вне себя от радости. Он видел, что Господь благословляет его жизнь и дает ему успех в работе.

Рано утром к экспедиции подъехала легкая тележка, запряженная двумя крепкими казахскими лошадьми. Дочь начальника экспедиции, узнав об удивительном ущелье, уговорила родителей пустить ее в это путешествие на поиски ущелья. Отец и мать, провожая Леву, проводника и дочь, делали десятки наказов об осторожности, убеждали Леву, что он отвечает за все и не рисковал бы лазить по крутым склонам. А главное — вовремя, засветло нужно возвращаться, чтобы о них не беспокоились.

Уселись на тележку, придерживая провизию, папки для гербариев и прочее снаряжение. Проводник Алмабек что-то тихо крикнул лошадям, и они, сытые и бодрые, рванули вперед. Вначале дорога шла вниз, и проводнику то и дело приходилось удерживать лошадей. Потом некоторое время они ехали по равнине. Самое примечательное в этих путешествиях было то, что они плохо понимали друг друга. Лева говорил только по-русски, Алмабек — только по-казахски, а по-русски знал всего несколько слов; дочь же академика владела лишь каким-то иностранным языком, по всей вероятности, английским. Так что всю дорогу ехали молча.

Лева больше жестикулировал, следя по плану и показывая проводнику, куда ехать. Вот они опять свернули с горы и поехали долиной. Наконец, начались такие заросли, что и маленькая лошадка двигаться дальше не могла.

Тогда распрягли лошадей и поставили тележку на видном месте, а сами на лошадях поехали верхом. Впереди проводник с Левой ехали на одной лошади, а на другой одетая под мальчика ехала дочь академика, которая оказалась прекрасной наездницей. Путь продолжался сквозь заросли. Они уже были на большой высоте, и перед ними местами открывались замечательные картины. Неожиданно показалось зеленое ущелье, на дне которого виднелись пасеки, расположенные около маленьких горных озерков.

Но вот, кажется, они приехали, судя по плану. И действительно, перед ними раскрылось ущелье, озаренное солнцем. В нем росли густой чащей зеленые деревья, а в глубине журчал поток воды, невысокие круглые скалы окружали его. Привязав лошадей, они сделали привал, закусили и немного отдохнули, потом пешком стали углубляться в лес.

Лес состоял в основном из обычной дикой яблони, но вот он поредел, и перед ними раскрылась как бы каменная поляна, и на ней множество огромных, высоких, кряжистых старых яблонь. Они бросились к ним, и действительно, на многих из них красовались крупные, румяные яблоки. Лева попробовал: вкус настоящих, культурных плодов: кислые, ароматные, но это был не Венский апорт и не Анис, а какой-то другой сорт, с которым Лева не был знаком. Это были удивительные яблоки, которых он никогда не видел. Спешно стали собирать гербарии, набирать плоды в большие белые мешки, описывая окружность, расположение деревьев. Девушка деятельно помогала, проводник уселся на большом камне у ручья и без конца курил свою трубку. Но вот он встал, подошел к Леве, хлопнул его по плечу, указывая на солнце, готовое скрыться за скалами, и сказал:

— Темна будет, плоха будет.

Лева сразу сообразил, что они забыли о времени. Поспешно собрав еще с одной яблони гербарий и часть плодов, они пустились в обратный путь. Но как ни спешили, солнце уходило быстрее, и приближалась ночь. Все же, на их счастье, они еще засветло добрались до своей тележки и на ней доехали по малознакомой дороге до степи. Опоздай хотя бы на час с окончанием работы, и им пришлось бы заночевать в лесу. Усталые, крепко проголодавшиеся, но веселые, счастливые от успехов, глухой полночью они подъезжали к экспедиции.

Там местами горели красные фонари — признак того, что в экспедиции случилось несчастье. Сердце у Левы екнуло, видимо, тревожатся о них. И действительно, ведь они обещали вернуться засветло. У ворот белели люди, похоже их ждали. Когда они остановились, к ним бросилась прежде всего, вытирая слезы, мать девушки. Начальник стоял молча, имея весьма суровый вид.

— Следуй за мной в кабинет, — сказал он. Лева собрался было докладывать ему об успехах поездки, но тот и слушать не стал.

— Что это такое? Тревожить столько людей, обещал вернуться засветло и быть столь неаккуратным, нехорошо.

Размахивая кулаками, он сказал проводнику, что тот ему больше не нужен и что он его рассчитает. Леве же обещал вкатить приказом выговор, а дочь… высечь.

На утро был ясный солнечный день, начальник смягчился, и от гнева не осталось и следа, никто не писал никакого приказа. Никто не понес никакого наказания. Все с интересом рассматривали добытые в ущелье яблоки и гербарии.

— Уж не обманываете ли вы меня? — говорил начальник. — Прогуляли в каком-нибудь лесу и набрали яблоки говорите: «Удивительное ущелье», — шутил он.

Высказывались различные догадки: одни предполагали, что это остатки какого-то древнего мира, прошлой, реликтовой растительности. Другие думали, что, возможно, в прошлом гам были поселения людей с садами и потом землетрясениями, которые так часто бывают в этих местах, все было уничтожено, сохранились только эти яблони.

Мир прошлого захватил фантазию Левы: «А, несомненно, эти яблони говорят о чем-то древнем. Удивительное ущелье!»

Когда вечером он отдыхал в своей палатке, прислушиваясь к неумолкаемому шуму горной речки, перед ним рисовался Эдемский сад, начало всех садов, где начинал свою жизнь человек — житель сада. И ему становилось все яснее, что как было бы чудесно, если бы все люди стремились к доброму, хорошему, не было бы змея-искусителя, и вся земля и жизнь на ней превратилась бы в удивительный прекрасный сад…

Утром он читал из Библии книгу «Песни Песней», где так воспевается любовь и сады, и мечтал, мечтал…

— Боже! Да придет царство Твое! Да будет воля Твоя, как на небе, так и на земле, — молился он.

 

Глава 32. Вперед и только вперед

Дни стояли тихие, ясные. Лишь иногда поднимался ветер. Он нагонял громады туч, и в горах начиналась гроза. Что это за величественная картина грозы и бури в горах! Нередко она заставала Леву на высоте какого-нибудь зеленого предгорья, и он оттуда с наслаждением любовался раскрывавшейся пред ним картиной.

Бесконечные дали казахских степей, еще озаренные солнцем, снеговые вершины, уходящие выше туч. И раскаты торжественно-могучего грома, которому вторило эхо десятков огромных ущелий. Молнии блистали, и звуки грозы сливались в какую-то особую небесную кананаду, говорящую о силе и о чем-то бесконечном, великом. Ни гром, ни молнии никогда не наводили на душу Левы страх. Наоборот, в этой горной грозе он ощущал прилив бодрости, подъем новых стремлений вперед.

После грозы небо прояснялось, солнце быстро сушило все, в том числе и до нитки промокшего Леву. И воздух, исключительно свежий, чистый воздух, наполнял, казалось, не только организм, но и всю душу.

Бывая в выходные дни у Иванова-Клышникова, Лева особенно отметил в нем тихую кротость. Будучи весьма образованным, он никогда не возносился перед простыми братьями, никогда не старался мудрствовать. Особенно запомнился Леве один случай, когда пришли к нему с просьбой объяснить какой-то текст. Он спросил: «Как читаете написанное?» Ему ответили: «Так, как написано».

— А дополнительно к этому в Слове Божием есть ли что?

— Нет, ничего. Так вот мы и пришли, брат, чтобы вы дополнили, разъяснили.

— Написано, — сказал Павел Васильевич, спокойно, смотря куда-то вдаль, — «не мудрствуйте сверх написанного».

И в самом деле: сколько вреда причиняло братству бесплодная мудрость сверх написанного, к каким ужасным спорам, раздорам приводила всякая схоластика! Ведь ясно написано, что «сокрытое принадлежит Богу, а открытое нам».

Эти мысли о бесплодности мудрствования особенно запали добрым семенем в сердце Левы. И он никогда в будущей своей жизни не старался мудрствовать. Простое, понятное, доброе осуществлять в жизни — сот это дорого. Ему стали близки давно услышанные слова: «Знание надмевает, а любовь назидает».

С начальником экспедиции у Левы установились самые лучшие отношения. Он нередко брал его в дальние поездки, причем в трудных местах проводник ехал на одной лошади впереди, а за ним, на наиболее сильной, — начальник с Левой, который держался за него. Однажды на одном крутом подъеме лошадь с размаху скакнула кверху, и Лева, сорвавшись, кубарем полетел вниз. Но он даже не ушибся, и все отделались простым испугом.

В беседе у костра начальник расспрашивал Леву о его родителях, о нем самом. И как-то Лева не выдержал и рассказал ему, что он верующий и старается жить по учению Христа.

— Жить по-Божески, во всем честно, стремиться только к добру, к любви, — это и значит жить по Христу, — говорил Лева, сверкая глазами.

Начальник внимательно выслушал его, а потом сказал:

— Я давно наблюдаю за тобой, вижу, что ты большой энтузиаст, юноша с чистой душой. Энтузиасты науке нужны. Много добра ты сделаешь, если пойдешь дорогой науки. Потрудишься, достигнешь ее вершин. Я говорил о тебе с женой, ты ей нравишься, как честный, хороший человек. И мы уже решили между собой сделать доброе дело, — ведь мы тоже хотим добрых дел, как и ты, — сказал он, улыбаясь и посматривая на Леву, который, опустив глаза, пошевеливал палкой догорающие угли костра.

Вот кончится экспедиция, мы возвращаемся в Ленинград и берем тебя с собою. Квартирой будешь обеспечен, работой тоже. Зимой мы обрабатываем результаты экспедиции и ищем литературные источники. Ты будешь учиться, станешь студентом, а потом — человеком науки. И много пользы сделаешь для людей.

— Благодарю вас, — ответил Лева. — От души благодарю. Это так заманчиво и чудесно, как в сказке. Но я должен скоро ехать в Сибирь.

— В Сибирь? Там никакого еще путного садоводства нет. Даже не думай об этом!

— Я думал в конце месяца увольняться.

— Даже и в голову себе не бери этого! Я никогда не подпишу увольнительную. Ты нам нужный человек, и я желаю тебе добра, как отец.

Через месяц Лева предпринял попытку уволиться, но все его просьбы оказались бесполезными. Ни в Наркомате, ни в экспедиции ему не давали согласия на увольнение.

— Вот тебе и на! — думал Лева. — Что же это? Искушение? Или, может быть, Бог сжалившись над его юностью, отклоняет его жертву и открывает ему путь в науку, к большому, хорошему. Он молился. Ему представлялись многие десятки ссыльных, сотни заключенных, отверженных, полузабытых, выброшенных из жизни, к которыми даже близкие родные зачастую стыдились иметь переписку. «Был в темнице, и вы посетили Меня», — вновь и вновь звучали слова. Вспомнились также любимые стихи Некрасова: «Где трудно дышать, где горе слышится, — будь первым там! Но он никак не находил возможным уехать так, не получив увольнения. Это было как-то некрасиво и не по-христиански. Хотелось расстаться со всеми в дружбе и в хороших отношениях, Казалось, создалось положение безвыходное. Нужно сказать, что несмотря на соблазн лучшей жизни в Ленинграде и жажду получить высшее образование, Лева ни на минуту не задумался о том, что он должен свернуть с того пути, на который встал,

В это время произошло нечто, что дало Леве возможность быстро и легко уволиться.

 

Глава 33. Увольнение

Находясь в прошлых своих путешествиях, Лева непрерывно двигался и не имел возможности получать письма от близких, даже от матери с Волги, а от отца, находившегося в Сибири, он месяцами не получал весточки, Писал же он всем аккуратно. Сообщал о бодрости и жизни узников, о положении в общинах, о своих продвижениях. Тяжело было не получать ответных писем. Но и в этом Лева находил некоторое самоотвержение, вызванное необходимостью. В Алма-Ате же, благодаря временной оседлой жизни, он получил много писем. Это были строки горячей любви, это были потоки сердечных молитв о нем. Тут были и письма матери, которая просила не беспокоиться о ней и домашних, ибо Бог посылал ей здоровье и она, работая портнихой на фабрике, кормила семью. «Молитва моя о тебе всегда и до конца, дорогой сын! Да будет воля Господня в твоей жизни», — писала она Леве.

Сколько любви, ласки, приветов было от друзей из Катта-Кургана, Ташкента, Уила. Даже старушка из Темира прислала хорошее большое письмо, где желала ему успеха, повествовала о тайне Христовой. Были письма даже из далеких Соловков, где томилась лучшая молодежь Поволжья. Письма были бодрые, зовущие.

Много писем Лева получил из Сибири, где были дорогие сердцу друзья и среди них его родной отец. Папа писал ему, что надежда встретиться с ним вносит в его душу особую радость и что он просит у Бога этого дня свидания. Он прислал Леве гимн, который разучил в Сибири. Там, между прочим, были такие слова:

Боже, видишь Ты страданья на земном моем пути,

Устаю я от скитанья, но хочу с Тобой идти…

Как мне дорого общенье со святыми на земле!

Но и это наслажденье не всегда возможно мне…

И вдруг от отца пришло письмо, что он тяжело болен, лежит в больнице, определяют — тиф. Получив это письмо, Лева тут же бросился к начальнику экспедиции. С большим волнением он протянул ему письмо.

Начальник прочел, сочувственно сказал:

— Ну, что же, дорогой, чем же ты тут поможешь? Время идет, и пока ты приедешь, отцу твоему станет лучше, и он уже поправится. Ехать-то ведь не близко, а если хуже станет, чем поможешь, ты ведь не доктор.

— Нет, нет, прошу отпустить меня, — сказал Лева умоляюще. И подал заявление. На нем начальник наложил резолюцию: «Уволить по причине болезни отца». В Наркомате его также быстро рассчитали. «Никодим», горячо пожав руку Левы, просил передать его отцу самый лучший братский привет.

— Твоего папу я очень уважаю, с ним я познакомился в голодный 21-й год, когда он приезжал в Ташкент за хлебом.

Все алма-атинские родные провожали Леву в путь с сердечной молитвой. Павел Васильевич сказал, что он его очень полюбил и желает ему лучших встреч после тернистых дорог этих дней. Его ободрение из книги Иова врезалось в сердце Левы: «Теперь не видно яркого света в облаках, но пронесется ветер и рассеет их».

Пожелание Иванова-Клышникова еще не осуществилось. Они не встретились больше на земле. Павел Васильевич уже давно окончил тернистый путь, Лева же все идет по нему. Но пройдет время, и его путь приблизится к концу. Тогда пожелание осуществится — они встретятся. Чигалейчик подарил Леве теплые защитного цвета шаровары.

— Бери, бери, это тебе в Сибири пригодиться, там холодно…

И опять паровозные гудки, мерный стук колес, пассажиры — соседи по дороге.

Впереди — далекая большая Сибирь.

 

Глава 34. Встреча с отцом и братьями (Красноярск, Мариинск)

Скоро на смену степям показались места, покрытые зеленым лесом. Чем ближе подъезжали к Сибири, тем их становилось все больше и больше. В Северном Казахстане уже не стало тех знойных жарких дней, какие обычны для Туркестана. Да, кстати, и лето кончилось. Были на исходе и дни осени, так богатые всевозможными плодами и фруктами. Проехали ряд станций западной Сибири — Ачинск, Бочкарево и другие. С тревожными мыслями подъезжал Лева к Красноярску. Он думал об отце. Как он? Ведь он уже далеко не молод.

Мысль о том, что отец, может, быть отошел в вечность Лева совсем не впускал в сердце. Бог милостив и не допустит такой печали. Поезд остановился в Красноярске. Большая железнодорожная станция: по одну сторону раскинулся город, по другую — железнодорожный поселок. Лева направился именно в этот поселок. Здесь в основном с давних пор жили люди, работающие на железной дороге.

Наконец, Лева нашел улицу и дом, указанные в адресе отца. Постучал. Открыла маленькая девочка.

— Скажите, здесь Сергей Павлович живет? Девочка ничего не ответила и скрылась в дверях.

— Мама, там какой-то дяденька… — послышался ее голос. В дверях показалась женщина. Увидев Леву, она закричала:

— Сергей Павлович! Сергей Павлович, а сын-то на вас похож!

— Мир вам! — сказал, заходя Лева.

— С миром принимаем!

Из соседней комнаты вышел отец. Он был бледный и несколько осунувшийся.

— Здравствуй, Лева! — сказал отец. — Вот и дождались тебя. Слава Богу, живы, здоровы…

И у сына, и у отца на глазах блестели слезы.

— Поблагодарим Бога! — сказала сестра, хозяйка дома, у которой глаза тоже стали влажные. Они опустились на колени и горячо благодарили Бога, даровавшего радость встречи, и просили Его благословения на дни свидания.

Отец в молитве горячо вспоминал свою любимую семью, жену, детей, с которыми в этот момент незримо сердцем были вместе. Сестра благодарила Бога, что Он удостоил под ее кровом видеть встречу отца и сына. По обычаю гостеприимства она тут же стала хлопотать о чае, усаживая обоих к столу.

— Как же твое здоровье, папа? — спросил прежде всего Лева.

— Слава Богу, все обошлось. Думали брюшняк, но оказался паратиф. Организм быстро справился с этим недугом. Вот слабость пройдет, и начну работать опять.

— А ты за эти годы много уже путешествовал по Сибири?

— Да, пришлось немного. И Канск, и Шиткино, и Бугучанский район. Ведь нас, ссыльных, на одном месте долго не держат. Как только хорошо устроимся, так снимают с работы и направляют дальше. Вот сейчас вызывали в Красноярск, живу здесь. А что будет дальше, один Бог знает.

Отец говорил все это бодро, радостно, как будто о самых приятных вещах, и в глазах его бегали отблески веселого, жизнерадостного характера.

Отца Лева знал не только в спокойные дни, но и в дни больших затруднений и печалей, в дни тяжелого 21-го года, когда он день и ночь работал среди больных, страшно уставал, но ни на минуту не терял бодрости. Дома он пел и часто с пением уходил на работу. Видел он отца и в большом горе, когда при смерти была мама и все прощались с ней. И тогда луч надежды не покидал отца. И теперь Лева видел прежнего отца, которого не сломили ни несправедливые обвинения, ни тюрьмы, ни ссылки. Он держал в руках сборник духовных гимнов и как прежде, запел громко, звучно:

Дорогие минуты нам Бог даровал,

Мы увидели братьев, сестер.

А Иисус дорогой с нами быть обещал,

Дадим Ему в сердце простор!

После чая отец предложил погулять.

— Погода стоит чудесная, — сказал он. — Люблю воздух, здесь места интересные. Взять хотя бы Столбы на Енисее. Что за горы среди зеленого моря! Чем-то напоминают Жигули.

Гуляя среди деревьев над каким-то оврагом, Лева рассказывал отцу о последних месяцах своего пребывания на Волге. О том, что побудило его поехать в Сибирь и в Среднюю Азию и об обстоятельствах жизни там. Рассказывал о дяде Пете, о Юрии и многих других близких родных.

Оторванному в ссылке от жизни близких отцу все было дорого, приятно, интересно. Он улыбался, расспрашивал обо всем подробно.

— Ну, Слава Богу, все хорошо, все живы, бодры, — говорил он, улыбаясь.

Вечером они пошли в молитвенный дом. Он находился недалеко от квартиры отца. Это был длинный, бревенчатый, старый одноэтажный дом. Внутри все было просто и добротно. Толстые некрашеные большие скамьи, желтые от времени бревна стен, простая деревянная кафедра. Отец познакомил Леву с пресвитером, невысоким юрким человеком, с бородкой клинышком. Он наклонился к Леве и сказал: «После молитвы будешь говорить слово». Лева несколько растерялся, он не был готов к этому. Но молчать, когда предлагали говорить, он не мог. Вообще же нужно отметить, что Лева, где бы он ни бывал, старался быть менее заметным и как можно меньше участвовать в проповеди, так как его служение состояло только в посещении узников. И он понимал: чем меньше он будет выставлять себя напоказ другим, тем будет разумнее.

Большой дом наполнился народом. Это в основном были простые люди, — рабочее и служащие Красноярска. Их влекла сюда любовь Христова. Пресвитер произнес краткую молитву, и собрание началось. Первым гимном спели: «В край родной, в край». И раньше несчетное число раз слышал и пел этот гимн Лева в родной общине. Но теперь, когда он стал странником и пришельцем, гимн этот пелся по-особенному. От сердца лились слова:

Жесток здесь бой, дни тяжелы,

И страшно мне в борьбе,

Темно среди греховной мглы

В скитальнической борьбе…

Когда звучали слова этого гимна, перед Левой рисовался путь христиан сегодняшнего дня. Гонимые, презираемые, они, казалось, должны быть стерты с лица земли.

После молитвы, в которой участвовали многие, все вместе спели известный гимн:

Ближе, Господь, к Тебе, ближе к Тебе.

Хотя б крестом пришлось, подняться мне,

Нужно одно лишь мне: ближе Господь к Тебе.

И опять когда пели этот гимн, он показался Леве необыкновенно понятным и близким. И со слезами на глазах он пропел вместе со всеми куплет:

В пустыне странник я, и ночь темна.

Отдых на камне лишь найдет глава.

Но сердце и во сне: ближе

Господь к Тебе, Ближе к Тебе!

Лева вышел на кафедру. В рука он держал маленькую Библию, ту самую, которую подарили ему родители и которая теперь всегда была в его полевой сумке. Он открыл «Евангелие от Иоанна» и прочел: «Сия есть заповедь моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас. Нет больше той любви, как если кто душу свою положит за друзей своих. Вы друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедую вам».

Сердца Левы трепетно билось. Сотни взоров были обращены к нему. Тут были близкие братья и сестры, но были те, которые пришли сюда в поисках истины. Лева говорил от сердца, объясняя что любовь человека к человеку является заповедью Христа и что, только исполняя эту заповедь, можно иметь в жизни настоящую радость, радость совершенную. Высшее проявление любви — положить душу, жизнь свою за близких.

Лева рассказывал, какую любовь Христос явил, положив жизнь за мир людской, который возлюбил. Исполняя заповедь Христа, можно быть не только спасенным, не только смотреть на себя, как на дитя Божие, но стать другом Христа. Это самое лучшее. Хорошо иметь близких верных друзей, с которыми делишь все. Но часто их с нами нет. И вот Христос обещает быть нашим лучшим другом, идти с нами. Но для этого нужно только одно условие: «Вы друзья мои, если исполняете то, что Я заповедую вам». Только исполняя Его заповеди, мы становимся друзьями Христу, а Он — нашим действительным, верным, задушевным Другом.

— Это не слова, это факт, Я его испытал на себе. Был момент, когда я сомневался во Христе, но когда я покаялся, Он стал моим Спасителем, Учителем. Он был близко ко мне. я молился Ему. Теперь же, когда я пошел дорогой, чтобы больше любить верных Ему, Он стал моим Другом. У меня много братьев и сестер, есть близкие друзья, но я с ними в разлуке. Только Иисус, и только Он, действительно оказался другом.

— Меня часто спрашивают, — продолжал Лева, — почему ты путешествуешь один? Мне же кажется этот вопрос странным. Ведь я никогда не один. Мы идем вдвоем. Идет Иисус, и я с ним. Это большая дружба, это невозможно пересказать словами, ибо это сознается не только умом, но чувствуется всем сердцем.

Делясь опытом своей жизни, Лева раскраснелся, глаза его сверкали. Заканчивая свое слово, он, прижимая к груди Библию, сказал:

— Быть в дружбе со Христом — это самое лучшее. Тогда раем пустыня глядит. Будем исполнять Его заповедь — любить друг друга, и лучший Друг Иисус будет с нам во все дни до окончания века…

После этого все, встав, спели:

Я Друга дивного познал и есть ли в мире равный?

Любил меня, когда не знал Его любви я славной.

Какая сила разорвет союз с Ним мой сердечный,

Иль час невзгод, иль час забот? Нет! Я Его навеки!

На кафедру поднялся Сергей Павлович, отец Левы. Он раскрыл большую Библию, лежащую на кафедре, и прочел из «Послания к Римлянам» 8:32–39: «Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не даруем нам и всего? Кто будет обвинять избранных Божиих? Бог оправдывает их. Кто осуждает? (Христос) Иисус умер, но и воскрес; Он и одесную Бога, Он ходатайствует за нас. Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? Как написано: «За Тебя умерщвляют нас всякий день; считают нас за овец, обреченных на заклание.

Но все сие преодолеваем силою Возлюбившею нас. Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисуса,/Господе нашем».

Он говорил о великой любви Божией, познав которую, человек может исполнить заповедь Христа — любить друг друга. У отца был громкий голос, и когда он говорил, увлекаясь и громогласно возвещал то, во что верил. Слушая, Лева вспомнил, как мама не раз просила его говорить потише, но он, улыбаясь, отвечал ей, что глуховатые очень благодарят его. И теперь Лева радовался, что ни испытания, ни болезнь не снизили энергии отца,! Любовь Божия пребывала в нем, и от избытка сердца говорили уста,

Громко и ясно подчеркивал он, что никто и ничто не может отлучать верующих от любви Божией. Как малое дитя хорошо развивается и здорово на груди матери, ощущая ее любовь, так и дитя Божие живо и здорово только в любви Христа.

В своей речи отец особенно отметил, что препятствия, трудности мы преодолеваем не своей силой, а силой Возлюбившего нас. Пользуясь этой силой, мы останемся верными Господу до конца, хотя не поют уже хоры, хотя прекратятся собрания и не будет молитвенных домов, все лишения духовной жизни преодолеваются силою Возлюбившего нас, и будем верны до конца.

В выражении лица, л жестах проповедника была полная уверенность в том, что поколебать веру в Христа невозможно. Всей своей жизнью он доказывал это и, по полученным много лет спустя сообщениям, в последние предсмертные минуты жизни вел душеспасительные беседы, заботясь не только о себе, но и об окружающих.

После проповеди потоки горячих молитв вознеслись к небу с просьбой к Возлюбившему сохранить до конца веру, надежду, любовь.

По окончанию собрания общим пением спели:

Непобедимое дано вам знамя,

Среди гонений его вознесем…

Радуясь, носим бесчестие мира,

Чтобы исповедовать Имя Христа,

Лишь на Него мы глядим с упованьем…

Несколько тихих, светлых дней провел Лева к общении с отцом. Но не только с ним. В Красноярске было много ссыльных братьев, например. Носков с Дальнего Востока и другие с разных краев страны. Со всеми Лева имел близкое общение, расспрашивал о настроении и утешал их Словом Божиим.

Все это были, в большинстве случаев, пожилые, семейные люди, просто рабочие и служащие, которые одновременно проповедовали в общинах. Все они очень тосковали о своих детях и женах, терпели лишения, но никто из них не выразил никакого ропота или огорчения против власти. Наоборот, Лева всегда слышал, что они понимали, что их испытания — воля Божия, что Господь очищает и переплавляет их в скорбях.

Никто из них не думал и не сделал отречения от веры. Ведь каждый из них, кто написал бы в газету статью о разочаровании в своей вере во Христа, мог бы значительно облегчить свою участь. Все они были полны решимости страдать до конца, зная, что здесь временное, впереди — вечность. Многие из них почили, не вернувшись к своим семьям, близким. Они приобщились к великому сонму страдальцев Христа.

Не раз Лева ходил в Красноярскую тюрьму с передачами. Высокая, многоэтажная, каменная, стояла она среди простых домов. Ходила с ним одна из сестер, по профессии прачка, которая особенно ревностно относилась к заботам о заключенных. Свидания Леве не дали.

— Ничего, — утешала его сестра. — Бог даст, еще встретишься с этими братьями и порадуешь их.

Не думали ни она, ни Лева, что придет час, и это огромное мрачное здание проглотит и Леву.

Отец Левы жил довольно скудно, и хотя и он, и Лева были сыты, с одеждой было плохо. Брюки у Левы окончательно разорвались, но он не унывал: он надел теплые шаровары защитного цвета, подаренные ему Чигалейчиком. Они имели вид обычных брюк. Натянув на них носки, Лева имел сравнительно приличный вид. Отец предлагал сыну пожить у него подольше, устроиться на работу, но это оказалось трудно. Лева пытался сделать что-либо через биржу труда, но она в это время закрылась… за ненадобностью. Вступила в действие и широко развернула свою вредоносную деятельность другая «биржа труда», связанная с именем Ежова.

— Пока есть возможность и погода теплая, я, папа, лучше поеду. А зимой буду работать. Потом дальше, дальше…

— Каков же твой приблизительный план? — спросил отец.

— Да вот посетить заключенных в Сибири, а потом — на север России, наконец, Соловки.

— А к маме не думаешь?

— Нет, я отрешился от всего.

— А как дальше будешь жить, после посещения Соловков?

— Не знаю, совершенно не знаю. Это усмотрит Сам Бог. Так или иначе, приходится быть готовым ко всему. Да будет воля Его.

Отец подумал было, что не худо бы сказать сыну, чтобы он поберег себя, но тут же вспомнил, что Бог так возлюбил мир, что отдал Сына Своего Единородного… И ничего не сказал. Посмотрел в окно, вздохнул и тихо произнес:

— Да будет воля Божия над тобой. Я в былые годы много, много хотел сделать для Господа, но была семья. Я всегда помнил о семье.

— И твой труд в семье и для семьи для Господа был, — сказал Лева. — И труд твой не тщетен пред Ним.

— Да, я верю, — сказал отец, — что мои дети будут Его детьми. Я не могу воспитывать их, но я верю, что Господь поможет Нюре сделать это за себя и за меня. С тобой же я расстался, сын мой, когда ты тоже был несовершеннолетним, и не я, а Сам Господь воспитал тебя. Мы только не загородили тебе дорогу к Нему, а указали тебе на Него.

— Папа, верю. — сказал Лева, подходя к отцу и целуя его, — я особенно счастлив, что родился в такой верующей семье, где больше делают, чем говорят. В тебе я видел всегда настоящего христианина. Не помню ни одного случая, когда бы ты нарушал заповедь Христа.

— Помоги и тебе сын мой, — сказал отец, обнимая Леву, — быть всегда только настоящим христианином. И никогда своими поступками нельзя загораживать Христа, а наоборот, являть Его. Пусть Его пронзенные руки благословят тебя в дальнейший путь…

На следующий день после этого разговора Лева уехал. Он купил билет до Мариинска, В этом небольшом городе находился старинный централ знаменитая царская тюрьма. День и ночь огромные эшелоны заключенных прибывали сюда со всех сторон страны. Отсюда формировались этапы для снабжения строек рабочей силой…

В вагоне было душно, тесно. Лева встал совершенно разбитым, утомленным физически. Эту ночь он почти не спал и, добравшись до дома брата в Мариинске, он жаждал только одного: поскорее посетить всех ссыльных и заключенных здесь и двигаться дальше. Ведь он мечтал добраться до Соловков. А дни летят, и приближается зима — наиболее трудная пора для путешествий.

Ссыльных в Мариинске он увидел быстро. Они пришли к брату, вместе помолились, побеседовали. Трудно было в Мариинском распределителе, где находился в заключении один юноша, учащийся московских библейских курсов, Володя.

Стоя около огромной каменной стены распреда, Лева просил Отца Небесного, чтобы Он устроил ему свидание. Сначала ему в свидании отказали, мотивируя тем, что сейчас их вообще нет. Но Лева упросил, говоря, что он о;1снь соскучился по родному брату и что находится здесь проездом,

Свидание дали. Крепкий, статный юноша в сером бушлате и кожаной фуражке, румяный, со сверкающими глазами, обнял его.

— Очень рад, очень рад! — говорил Володя. Они сели на скамеечку и тихо разговаривали. Лева рассказал о себе, передавал приветы от близких Володе братьев, а также делился невеселыми новостями о положении дела Божьего в стране.

— А ты не унываешь, брат? — спросил Лева, заканчивая рассказ.

— Ну, что ты, брат! Разве можно нам унывать! Написано: «Радуйтесь и веселитесь, ибо велика награда ваша на небесах».

— А я не удостоился этой чести! — сказал Лева.

— Твой труд, дорогой брат, очень нужен, — сказал Володя. Но вот, я удивляюсь, на какие средства ты ездишь?

— Стараюсь подражать апостолу Павлу. Работал и садовником, и дровосеком, и последнее время техником-практикантом по садоводству. Поработаю здесь и — снова в путь. Для себя я ничего не ищу,

Володя взглянул на заплатанные штаны брата и понял, что это действительно так,

— Вот болею душой, — сказал Лева, — что некоторые не хотят оказывать помощь узникам и говорят, что они поступают так, якобы для того, чтобы сохранять дело Божие. Ну Господь судья всему…

Свидание их было непродолжительным — всего около часа, но этого было достаточно, чтобы они полюбили друг друга и поняли, что путь у них один — путь полной отдачи Господу и желание одно — прославлять Его.

Лева уехал дальше, а Володя опять вернулся за каменные стены, бодрый и радостный. Сверля металлическую деталь, он весело напевал:

В тебе забыты козни тьмы.

Печаль в земной борьбе,

Когда настанет час, и мы поселимся в Тебе!

Мы терпеливо крест несем,

Как велено Творцом,

Пока Спаситель у ворот спасенных соберет,

— Ты что веселый, жирную передачу получил? — спросил его товарищ по заключению, слесарь.

— Нет, не то, — ответил Володя и продолжал работать, улыбаясь. На душе его было особенно бодро и радостно после этого свидания. Он не одинок! Многие и многие идут этим путем! «Нужно только одно, — думал он, — иметь веру, надежду, любовь, — до конца». … Лева проехал Красноярск, и великое пространство Восточной Сибири раскрылось пред ним.

 

Глава 35. Гонимые (Канск)

Лева поехал по направлению к Иркутску. Первое ближайшее место, где были ссыльные — Канск. Этот сравнительно небольшой городок Сибири, расположенный на железной дороге, основанный еще при царском режиме, как и все подобные города, имел большую каменную тюрьму, а вокруг были глухие места, удобные для ссылок. В первом и сделал Лева останову. Среди живших здесь сибиряков уже давно возникла братская община, и свет Христова учения распространился не только в городе, но в самых отдаленных таежных уголках.

Трудились не только местные верующие, но и ссыльные.

По адресу Лева легко нашел пресвитера. На приветствие Левы он бросился обнимать его. Это был светловолосый стройный мужчина.

— Всегда, всегда рад приезжему. Проходи, брат, садись. Что, в ссылку попал?

— В ссылку, — улыбнулся Лева, — но не ссыльный.

— А как же так?

— Очень просто. Исполняю только волю Божию.

— Какую же?

— Помните узников, «был в темнице, и вы посетили Меня».

— Ого! Это славно. А то некоторые здесь живут, к ним даже жены не едут.

Вошла румяная, крепкая, молодая женщина.

— Моя спутница. Знакомьтесь. Оля, ставь на стол.

За столом хозяин разговорился, и из его слов Лева узнал, что он в свое время учился на московских библейских курсах. Когда Лева рассказал ему о посещении им Иванова-Клышникова, в глазах брата засверкали слезы.

— Да, вот это был наш Учитель! Как он учил нас любить Библию, изучать, читать ее…

В несколько минут Лева и хозяин стали близкими друзьями. Через него Лева достал адреса некоторых ссыльных, обещая посетить их в следующий раз.

— Вы знаете Ясырина Сергея Федоровича? — спросил Лева.

— Как же! Он с семьей в ссылку проехал мимо Канска. Сейчас находится где-то в глухих местах Ангары.

— Я собираюсь у него перезимовать, если Господу будет угодно, — сказал Лева.

— Как же вы к нему думаете пробраться? Это очень глухое место. Он мне писал, что можно двумя путями. Один — вниз по Енисею, до Ангары, потом вверх по Ангаре, через деревушки старых ссыльных, которые называются: Покукуй, Потоскуй, Погорюй. Другой путь — через наши места: Шягкино, Яугучаны, на Ангару. Тогда — Господь усмотрит. Здесь у нас, в Канске, находится сейчас ссыльный Карпенко. Очень интересный брат, вам нужно с ним познакомиться.

— Я уже слышал о нем. — сказал Лека, — и непременно постараюсь его посетить.

— У нас сегодня собрание, и он, вероятно, будет.

Когда Лева с братом пришли на собрание, в помещении было полно людей. Лева попросил пресвитера не назначать его к проповеди, так как мое служение не проповедь, — пояснил он. И сел на задней скамейке. В молитве Лева просил, чтобы его пребывание в этом городе было благословенно.

Среди проповедующих говорил и Карпенко. Невысокого роста белорус, бодрый и энергичный, он говорил на тему: «Всегда радуйтесь», и по его словам, и по виду было ясно, что он сам полон радости. Никто не мог бы подумать, что он чем-то обижен и что он является ссыльным. После собрания пресвитер познакомил Леву с ним.

— О, ко мне пойдемте брат ночевать, — говорил Карпенко, сияя глазами. — Хотя у меня тесновато, но найдем место, Я, жена и детки будем рады.

Подошел еще один брат, оказывается он знал отца Левы. Он также усиленно приглашал его к себе. Как быть? Леве не хотелось обидеть ни того, ни другого. С другой стороны, он знал, что в доме пресвитера ожидают его на ночлег. Как быть? И тут Леве вспомнились слова Учителя: «В какой дом войдете, в том и оставайтесь, не переходите из дома в дом»,

— Вы уж, братья, простите меня, — сказал Лева. — Я пойду в тот дом, где меня приняли с миром первый раз. Это будет по Слову. Все согласились, что так написано, и не стали противоречить.

Сам пресвитер несколько задержался по делам общины, и Лева пошел к ним с его женой. Дорогой она рассказывала Леве, что мужа вызывают и предлагают оставить служение Христу.

— Ну, и как же?

— Знаю, я, — говорила сестра, — что его ждет та же участь, что уже постигла многих тружеников — тюрьма.

— А вы не предлагали мужу уехать, чтобы того не случилось?

— Нет, — ответила она. — Мы не наемники. Это наемник видит приходящего волка и бежит, а волк расхищает стадо.

— А вы не думали, что вам будет очень трудно без мужа?

— Вот об этом не думала. Я с юности уверовала в Господа и знаю: Он никогда не оставит. «Счастливая семья! — подумал Лева. — Они идут в ногу по жизни и сумеют во всем поддержать друг друга».

На следующий день Лева с передачами посетил находившегося в тюрьме, а потом отправился искать семью Карпенко. В небольшой, с одним окном и низким потолком, комнате его приветливо встретила жена Карпенко.

— Вы, конечно, тот брат, о котором мне говорил муж. Проходите, проходите, садитесь на наш единственный стул. Мы все время путешествуем, так что у нас почти ничего нет.

С кровати спрыгнули две девочки, лет семи и девяти. Они, улыбаясь, не спускали с него глаз. Над кроватью кисел текст. «Се Я с вами во все дни, до скончания века». Текст был покошенный, углы стерты, видно было, что он немало был в пути. У окна на гвозде висела скрипка. Лева уже слышал, что брат был большой любитель музыки и не расставался со своим инструментом.

— А где же ваш спутник? — спросил Лева.

— Скоро, скоро придет. Пошел работу взять. Он жестянщик, и работы всегда много.

— Ну, как вы, сестра поживаете? Не унываете в скитаниях? Скучаете, верно, по своей Белоруссии?

— Как же, брат, скучаем. Там и родные ведь, и община родная. Ну ничего, Бог с нами я в Сибири.

— А как же это вы решились ехать в Сибирь, да еще с двумя детками?

— А как же брат? Не годится мужа оставлять одного. Сослали его, пишет: тоскую. Ну я, недолго думая, и поехала.

— И говорят, вы все и здесь продолжаете ездить?

— Да, слава Богу. Муж мой такой неспокойный, везде ревнует о деле Божием. Ну и получается: Вот направляют нас в село, найдем квартиру, работа у мужа всегда есть. А вечером как начнем петь под скрипку, так вся деревня соберется. Он проповедует. Начальство сердиться, дальше гонит. Однажды вызвали его и говорят; «Мы тебя к медведям сошлем!» «А там люди есть?» спрашивает муж. — Отвечают: «Всего две избушки» — А он говорит: «Ссылайте, я и им должен проповедовать Христа». — «И вы поехали с ним?» — А как же, вместе поехали. Да дело-то было зимой, вот уже жизнь была! И в самом деле мы там медвежатиной питались.

— А вы ели медвежатину? — спросил Лева девочек.

— Ели.

— Вкусная?

— Вкусная.

— Ну, а потом, продолжала сестра, — гоняли нас, гоняли, и в Канск пригнали. Говорят, вроде мы здесь меньше вреда сделаем.

— Вы не ропщите, что у вас жизнь такая получилась? — спросил Лева.

— Нет, нет. Ведь Сам Христос сказал: «Меня гнали, будут гнать и вас».

Вошел Карпенко. Он был в самом веселом настроении. «Таких ссыльных мне и утешать нечего», — подумал Лева. После молитвы брат взял скрипку и стал ее настраивать.

— Сейчас мы тебе, Лева, споем приветственную песнь. Он играл и пел. Пели его жена и дети. Лева слышал эту песню впервые, и она надолго запомнилась ему:

Привет вам, борцы за свободу!

Сердечный вам, братский привет!

С любовью несли вы народу

Евангельской истины свет.

Вас мир неприветливо встретил,

Насмешкой и злобой клеймя.

Мы чтим вашу память и будем

Мы славить Иисуса Христа…

После этого спели еще несколько знакомых гимнов. Особенно красиво переливались со звуками скрипки чистые детские голоса. В дверь кто-то постучал.

— Войдите! — приветливо крикнул брат, прерывая пение. Вошел крепкий, приземистый человек, по лицу которого сразу можно было определить, что он татарин.

— Мир вам! — сказал вошедший.

— А, брат Сабиров! — сказал Карпенко, обнимая его.

— Слыхал, у тебя гость есть, хочу увидеть его, — говорил он, приветствуя Леву. — Слыхал, слыхал о тебе, будешь гостем у меня.

— Да мы еще не беседовали почти, — сказал Лева.

— Сиди, говори, а потом ко мне айда!

Лева провел у Карпенко несколько часов. Рассказывал ему об особенностях пребывания в тюрьмах различных заключенных, об их радостном настроении, о состоянии дела Божия во многих местах и пожелал ему быть горячим светильником до конца.

— Да, да, — говорил Карпенко, прощаясь. — Быть свидетелем Иисуса — это наше призвание. Нести свет миру — к этому мы призваны.

Больше Лева не встречался с Карпенко. Через несколько лет до него дошли грустные слухи о нем. Власть махнула на него рукой и перестала гнать, и он так ревностно служить Господу тоже не стал, Изменив внутреннему человеку, Карпенко стал более восприимчив к внешней стороне жизни. Его манила радость, красота, внешняя привлекательность. Жена его, оставшись верной Христу, не могла примириться с подобным охлаждением мужа к былым идеалам. Начались ссоры, всякие неприятности, дело дошло чуть ли не до развода. Вывод отсюда один: тот, кто дает обещание Богу и горит, как зажженная свеча, тот счастлив, радостен в самых трудных, ужасных условиях, и наоборот: тот, кто не верен своему служению, устраиваясь и обогащаясь материально, тот становится несчастным во всем.

А тогда Лева пришел к брату-татарину, который прежде всего усадил его за стол и угостил очень вкусным мясным борщом. Он рассказывал, что из всей родни он уверовал один во Христа и что татары на него очень обозлились, даже хотели убить его за то, что он оставил Ислам и веру в Пророка.

— А мне со Христом лучше, — говорил Закир. — Хочу, чтобы все родные были со Христом. Вот за тебя рад: хорошо, что пошел этой дорогой.

Когда гость поел, хозяин сообщил ему, — улыбаясь, что щи были из лошадки, молодого, хорошего, вкусною коня. Лева сердечно поблагодарил хозяина за угощение, находи конину очень вкусной,

И он, и другие братья проводили Леву на станцию. Все они обещали молиться о нем и выражали пожелание, что бы Лева вновь посетил их края когда-нибудь.

Махая провожавшим из окна, Лева думал: «Как дивно роднит людей любовь Христа! Вот и татарин становится близким, родным братом. И как неправы оказались те, кто думал, что верующие везде будут встречать Леву с недоверием и подозрением, соответственно, будут чуждаться его. Все, все братья и сестры относились к нему только с любовью. Чуждаются лишь такие большие, влиятельные люди, как Крыжановский.

Внутренне поблагодарив Бога за все. Лева стал смотреть в окно, где виднелись сибирские леса. Все сосны, ели, пихты — зеленое море лесов.

 

Глава 36. Тулонские старцы

Местечко Тулон и станция того же названия окружена тайгой. Когда-то здесь была большая община, много верующих, не в связи с начавшимися преследованиями они разъехались. По имевшимся у Левы сведениям, жили там всего три семьи.

Лева зашел к одной сестре. Она приветливо, радостно встретила его и рассказала, что ссыльных братьев в самом Тулоне нет, они находятся километрах з пятидесяти от станции, в одной из таежных деревушек. Сестра уговорила Леву переночевать у нее, чтобы с утра пойти в пеший путь тайгой. Она жила одна с двумя детьми, муж ее умер. По бодрому, спокойному лицу ее нельзя было подумать, что она вдова.

— Все у меня есть, — рассказывала она Леве, — утешаюсь Господом. Одно только плохо — собрания у нас теперь нет. Просто душа тоскует. Уж думаю не переехать ли туда, где собрание есть. Вряд ли можно это делать, — сказал Лева, — собрания везде скоро закроют, наступает время домашних церквей. Вот у вас сыночек, дочка да еще недалеко есть верующие семьи, вот и собирайтесь, пойте, молитесь.

— Да, брат, так мы и делаем, а иначе было бы как трудно с детьми. Они у меня уже и поют, и Слово Божие слышат, — говорила она, поглаживая по голове черноволосого мальчугана, который ласкался к матери.

— Да, в семьях сохранятся искры истины, — сказал Лева, — а потом эти искры вспыхнут яркими маяками во тьме, и из домашних церквей будут вновь восстанавливаться общины…

Наутро Лева подкрепился свежим, вкусным хлебом, только что вынутым из печи, и парным молоком. У сестры была корова, и она угощала гостя: «Пейте, брат, у нас молока-то вдоволь, вдоволь». Затем он, поблагодарив Бога и сестру, бодро двинулся в путь.

Что за чудная это была дорога! Красоты девственного леса открылись перед ним во всей их прелести! Он шел километр за километром, и старый лес с высокими, уходящими в небе соснами, стоявший стройной стеной по бокам дороги, сменялся молодым, нежным ельником.

Местами стояли берцовые рощи, попадалась высокие кедры. Озаренные солнцем, они стояли, словно сторожа, в таинственной беспредельной тайге. Дорога то спускалась, то поднималась по зеленым лесным холмам. Местами она была сырой, болотистой.

Лева вдыхал полной грудью свежий смолистый воздух и не чувствовал усталости. Взор его и сердце полностью наслаждались красотами природы. Как ни чудесно изображал лес И. И. Шишкин и как ни приятно бывает полюбоваться полотнами этого большого художника, тут было во ста крат лучше, краше. Настоящая, живая природа под голубым небом, согретая еще и теплым осенним солнцем, дышала ароматами трав и деревьев, звучала пением птиц, стрекотанием кузнечиков, и не только огромные кедры, но и маленькие, белые голубые цветочки, попадающиеся у дороги, живо свидетельствовали о великим искусстве Художника, Творца вселенной.

Наслаждаясь природой, Лева живо и непосредственно ощущал и Того, Кто создал ее. И душа его была полна хвалы и славы Богу…

И вдруг он вспомнил всех своих знакомых, которые отвергли Бога, и ему стало особенно жаль их. Ведь, не сознавая Творца, они не могут и иметь особенно живой радости, полноты жизни на лоне природы…

Когда заходящее солнце только еще золотило вершины сосен он подошел к таежной деревушке.

— Вы не знаете, должен тут быть старичок Севастьянов? — спросил он проходящего охотника.

— Вот тот переулочек, да через плетень перелезете, там виднеется крыша, это полуземлянка, там он и живет.

По крепким бревенчатым ступеням Лева спустился в землянку. За столом сидели два больших крепких старичка, седые с длинными белыми бородами. Взглянув на них, Лева сразу подумал: «А братья-то раньше, наверно, были молокане?»

Узнав, кто он, его не только обняли, но и расцеловали в обе щеки.

— Вот радость-то нам Бог послал, вот радость! Мы-то думали: забыли нас братья. Но, слава Богу!

Старичок, который был выше ростом, уже поставил на стол третью чашку и, наливая чай из закопченного чайника, говорил: «Как раз к чаю, отведайте чайку, гость дорогой…»

«И гостеприимство-то молоканское!» — подумал про себя Лева.

Когда молились и стали пить чай, — а он оказался очень вкусным: это была заварена таежная сушеная черемуха с молоком — Лева не выдержал и спросил:

— А вы, братья, видать из молоканства?

— А ты откуда узнал? — спросил старичок чуть повыше ростом.

— Да так: смотрю я на вас, какие вы большие да крепкие, как дубы старые; такие старцы только в молоканстве водятся.

— Да, это так, — сказал брат Севастьянов, прихлебывая и расправляя себе усы. — И деды, и прадеды наши были молокане, много гонений терпели от царского режима, они — первые основатели молоканской общины в Благовещенске и Хабаровске на Амуре. Потом, когда свет Евангелия ярче разгорелся, мы стали баптистами.

— А вот теперь, — сказал другой старичок, — Бог сподобил и нас, как и предков наших, пострадать за веру, за Слово Божие.

— Ну, а как вы, братья, не очень тоскуете здесь, в такой глуши? — поинтересовался Лева.

— Да, ничего, — сказал брат Севастьянов. — Мы вдвоем, да Господь. Поем, Библию читаем. А я еще и сапожничаю, брат мне помогает — кормимся.

— И что сказать, — заметил другой, дочери и сыновья-то у нас сами уже с хозяйством, малых деток мы не оставили. Одно плохо: нет братства.

— Бог даст, здесь посеем семена, всходы будут…

— Мы так и понимаем, — сказал один из них, — не напрасно Бог нас сюда прислал. Говорим людям, некоторые принимают, интересуются.

Весь вечер Лева рассказывал старичкам о своих путешествиях, о переживаниях ссыльных. Уже поздно ночью брат Севастьянов открыл старую огромную Библию и прочел. Читал он без очков, хотя ему и было лет под восемьдесят: «Да и все желающие жить благочестиво во Христе Иисусе будут гонимы».

— Вот как оно написано, так оно и было, так оно и есть, так оно и будет. Вот сейчас для верующих настала непогода. Во всем есть воля Божия.

Преклонив колена, ссыльные горячо помолились за свои родные общины, семьи, за весь народ, прося о Его пробуждении. Молились и за власть, прося, чтобы сам Господь через нее совершал Свою волю. Молился с ними и Лена, благодаря Бога, что он помог ему посетить в этом глухом месте братьев-изгнанников, молился за своих близких родных и особенно о ссыльных и заключенных, и об их семьях.

Лева сразу заснул крепким здоровым сном усталого человека. Он не успел повернуться на другой бок, как уже стало светло, и он увидел брата, хлопотавшего у печки. Ночь пролетела, казалось мгновенно.

Бодрый, жизнерадостный, Лева встал. В ногах усталости как не бывало. После завтрака старички повели его показывать свой огород, где было много картофеля, свеклы и других разных корнеплодов.

— Вот поработали на земле — и для здоровья хорошо, и на зиму сытно, — говорил брат Севастьянов, разглаживая мозолистой рукой большую бороду. Его друг ушел покупать молоко, а брат Севастьянов стал рассказывать о Леве о трудах и жизни на Дальнем Востоке.

— Все было хорошо, — говорил он, — да только пищать мы стали, вот Бог и наказал нас гонениями.

— Как так, пищать? — удивился Лева.

— Вот так. Говорят, жил-был когда-то один богатый генерал. У него в саду была статуя. Он со своими друзьями подошел к ней и говорит им: «Приложите-ка ухо к статуе, пищит в ней внутри?»

— Что-то пищит.

Ну вот друзья приходят и говорят: «Пищит, пищит». Это потому, что они генерала уважали, там в ней ничего не пищало. Получился один конфуз. Так наподобие этого получилось и с нами. Был у нас на Дальнем Востоке уважаемый брат — Винс Яков Яковлевич.

— Я его знал, — прервал Лева повествование. — Он был до революции пресвитером общины в наших краях. Хороший был брат…

— Да, он хороший был, — подтвердил старичок. — но только стал он совсем другой. Поехал он в Америку, а Америка его испортила. Пустой стал человек: блеск, треск, а духовности нет, Ну а мы, старики, пищим: уважаемый мол, человек.

— Да как же это так? — заинтересовался Лева.

— Да вот так, — грустно сказал Севастьянов и задумчиво покачал головой, всякое степенство он потерял. Красноречив был, а приехав из этой Америки, как начнет слово говорить, да как пример приведет — все хохочут чуть — ли не до упаду, просто скорбь, а не собрание получается. Надо бы нам старикам его обличить, а мы пищим: «Уважаемый, мол, брат».

— Ну а потом?

— Поедем, к примеру всей общиной на природу. Дело неплохое. Везде можно славить Господа, но народу масса, думаем: сейчас споем, будем свидетельствовать о Христе. А он говорит: «Помолитесь, братья и призовите благословение Божие». Ну, я помолился, призвал благословение, а он после этого как крикнет: «За мной!», да вприпрыжку к реке, молодежь, хор за ним, кричат, хохочут, а как нехорошо было! Ну просто измучились мы душой, а он открыл дверь всем и в кино, и в театры. Одним словом, не было в нем никакой духовности. Разложил молодежь да уехал снова за океан, не вернулся. Ну, а нас стали потом за него трясти: «Шпион мол, он шпион!» А мы ничего и не знаем. Рады только, что избавились от этого мирского человека. Одним словом, испортился он там, за океаном, да и нас портить стал. Надо бы нам его остановить, а мы — пищим: «Уважаемый, мол, брат». Ну и, слава Богу, Бог убрал его.

На другой день, сердечно простившись со старичками, как с самыми близкими друзьями, Лева бодро зашагал через ту же тайгу назад. Когда он смотрел на высокие кедры, он как бы видел перед собой этих двух старичков. Крепкие, сильные, степенные…

Самобытна, прекрасна природа нашей огромной великой страны. И так же, как есть в ней деревья и горы, не уступающие по красоте и величию никаким красотам других стран, так есть в ней самобытные, большие, духовно крепкие люди и религиозные общины, которые по своему величию и глубине не только не уступают заморским, но и во многих случаях превосходят их.

 

Глава 37. Узники с Украины

И опять поезд мчал Леву все дальше и дальше в глубь Восточной Сибири. Вот и станция Половина. Кругом дремучая тайга, реки таежные, ко которым сплавляется сибирская древесина. Вдали от станций и маленьких мест на одной из таких рек был расположен лагерь заключенных. Там были и братья с Украины. Туда спешил и Лева, чтобы проведать своих.

На этой станции он тоже нашел верующих, но они имели самые смутные представления о месте нахождения братьев.

— Так что же, их никогда не посещали? — спросил Лева.

— Нет, не приходилось, — отвечал ему брат — сибиряк высокого роста.

— Ведь трудно там, охрана кругом, штыки, проволока колючая. Это не то, что ссыльные…

— Но все же, — заметил Лева, — в свободное время вы могли бы посетить узников.

— Брат, мы ходим в деревушку, что по ту сторону железной дороги. Там много братьев, радостное собрание. И тебе советуем непременно пойти туда. Поназидаешься с другими и сам порадуешься.

— Нет, — сказал Лева, — это мне не по пути. Я стараюсь быть не в доме пира, а в доме плача.

С раннего утра он двинулся таежными тропами, идущими вдоль реки, в далекий лагерь. И опять пред ним раскрылись, одна краше другой, картины тайги. Осень начинала медленно накладывать свои краски. Местами листва деревьев темнела. Необычайно нарядно выделялись группы высоких стройных рябин с ярко-красными ягодами и разноцветной листвой. Вся красота леса отражалась, как в зеркале, в тихой спокойной реке. Солнце уже грело не жарко, а нежно, тепло, приятно. Приближалась та давняя пора тишины и тепла, которая известна в народе под названием «бабьего лета».

Лева шел километр за километром, но не чувствовал усталости. Солнце начинало склоняться к закату, и он ощутил голод. Достал из вещмешка краюшку хлеба, соленый огурец и быстро съел. Хотелось пить. Вода в реке была чистая прозрачная. Он наклонился и стал пить: приятная, вкусная, холодная, как родниковая.

Пошел дальше. Местами в лесу показались высокие вышки с находящимися на них часовыми. Появились и группы людей, бригады с двумя или тремя охранниками, работавшие в лесу. Лева шел мимо них, никто не останавливал его. Наконец, заметив одну бригаду, в которой он по шапкам и рубахам определил украинцев, подошел к ним. Охранники не обращали на него внимания.

— Скажите, вы не знаете, тут Петренко должен быть?

— Знаем, знаем, — ответило несколько голосов. — Он был в самом лагере. Он инвалид, работает в лагере. Да кто он тебе будет?

— Брат?

— Брат.

— Ого, так ты с Украины, с каких мест? Как Украина? Как жизнь?

Но Лева на Украине никогда не бывал и, естественно, спешил уклониться от всяких расспросов. Он направился к видневшемуся на берегу реки лагерю, который не был полностью огорожен проволокой. Видимо, побегов отсюда не было, и заключенных держали сравнительно свободно.

Вместе с другими бесконвойными заключенными Лева беспрепятственно прошел в лагерь. Он представлял из себя несколько больших бревенчатых бараков и ряд мелких деревянных построек. Без труда нашел он брата Петренко, который работал дневальным в одном из бараков. Заключенный просто просиял, когда узнал, что пришел браг по вере посетить его.

— Какое счастье! Какое счастье! Бог послал! — говорил он, воздевая руки к небу, — Благодарю Тебя, Господи, что Ты послал брата. И торопливо добавил, обращаясь к Леве:

— Я тут не один, есть еще три брата. Сейчас придут с работы. И еще же похвалился: — У нас тут есть молитвенный дом. Вон там, — показал рукой на большое окно, Сквозь деревья виднелась старая постройка,

— Мельница чья-то была. Там наверху мы молиться собираемся. В бараке никого не было, кроме двух-трех спящих больных, и их беседе никто не мешал.

Из слов заключенного Лева узнал о том, как они служили Господу на Украине, о тех больших собраниях, какие были во многих селах. Волна репрессий остановила растущее пробуждение украинского народа. Многие руководящие братья как в больших городах, так и в селах, были арестованы, сосланы, заточены в тюрьмы. Молитвенные дома закрыты, духовная работа пала на плечи сестер.

Петренко доставал письма и читал гостю, как во многих местах простые женщины-сестры поддерживали семьи, оставшиеся без отцов, оказывали помощь заключенным передачами и посылками.

Петренко продолжал читать чудные строки, написанные сестрами узнику, и из каждого лился мир на утомленную душу.

И Леве стало ясно, что к деле заботы об узниках он далеко не один, он только маленькая крупица того великого благословения, которое изливает Господь через искренних своих на гонимый, страдающий народ свой. Один только Господь с высоты, очи Которого обозревают землю, видел тот дивный аромат любви, который изливался в саду Господнем, когда подул ветер с севера и с юга.

Лева вспомнил те потоки заботливой любви, которая проявлялась к заключенным и их семьям на Волге, и у него стало легко на сердце от сознания того, что он не одинок, что ныне он приобщился к тем многим, многим людям — мироносцам, которые несут свои ароматы, чтобы помазать оплеванное, истерзанное Его тело.

Пришли братья, и все они пошли в «молитвенный дом». Там, в полуразрушенном помещении мельницы, они пели, преклоняли колена, читали Слово Божие. И было так хорошо и так радостно, что совершенно забывалось, что они в глухой тайге, на чужбине и что кругом стоит вооруженная охрана.

— Да, для Слова Божия нет уз, — сказал вдохновенно Петренко. — Господь и здесь приходит к нам, и мы с Ним так утешаемся, нам так хорошо, как не было даже на больших собраниях.

Душу Левы томил один вопрос: так или иначе, наступает ночь. Где же ночевать? Кругом ни одного домика, только лагерь. Идти назад невозможно, ночевать в тайге опасно: всякие звери водятся;

Он поделился своими опасениями с братом Петренко.

— О, ничего! — воскликнул тот. — Поночуешь у нас в бараке. У нас чисто, вшей нет. Я скажу старосте, он — мужик хороший.

Староста из заключенных, назначаемый начальником лагеря для наблюдения в бараке, оказался добрым мужичком.

— Пусть ночует рядом с тобой. Потеснитесь на нарах. Малый хороший, брата пришел проведать.

И в первый раз в жизни, будучи «вольным», Лева уснул на нарах вместе с заключенными. Нужно отметить, что перед сном братья угостили его из лагерного котла очень вкусной пшеничной кашей с маслом. Лева быстро безмятежно уснул.

Ночью он проснулся от резкого требовательного крика:

— Вставай, поднимайся, стройся на проверку! Стройся!

Заключенные поспешно вскакивали на проверку! Это была ночная проверка заключенных, которая периодически делалась начальством.

Выстроились рядами, и с ними Лева. После переклички, в бараке оказался один лишний. Хотели уже пересчитать второй раз, но староста вышел вперед и сказал:

— Гражданин дежурный, разрешите доложить. Тут к нашему дневальному братишка приехал. Так ночевать-то негде, мы его здесь и пристроили.

— Кто такой? — спросил дежурный, сонно позевывая. Лева вышел вперед. Дежурный махнул рукой:

— Нехай ночует. Если число больше — это нам ничего, а вот не хватит — плохо.

Утром, сердечно простившись с братьями, Лева двинулся обратно в путь. Когда он к вечеру пришел на станцию Половина, то сестра высокого брата, что убеждала его посетить собрание, стала тоже упрашивать его идти в село, где как раз должно было вечером состояться собрание.

Очень не хотелось Леве идти туда. Однако, скрепя сердцем, он уступил просьбам сестры и пошел. Дорогой его все время мучил вопрос: «Зачем я иду туда? Ведь я призван посещать ссыльных и заключенных. Не моя это обязанность — ходить по собраниям».

Когда он уже приближался к деревне, по дороге навстречу ему показалась какая-то женщина. Поравнявшись с ним, она внимательно посмотрела на него и тихо спросила:

— Вы будете брат?

— Да, брат, — ответил Лева, останавливаясь.

— Так не ходите, не ходите туда. Меня Сам Господь послал навстречу вам. Там у нас собрание началось, вдруг начальство нахлынуло и всех арестовало. У меня сердце разболелось, и вот кажется мне, кто-то должен к нам прийти, и словно Сам Господь говорит мне: «Иди навстречу, предупреди!» И я пошла.

— Помолимся, сестра! — сказал Лева и начал молиться. — «Господи! Ты всеведущ, и всемогущ и все в Твоей руке. Ты послал эту сестру, чтобы предупредить меня и сласти от этой сети. Воздай ей за ее послушание Тебе. А меня веди дальше и помоги посетить еще узников. Да будет воля Твоя в жизни нашей».

Он распрощался с этой сестрой и в тот же вечер уехал в Иркутск.

 

Глава 38. Иркутские родные

— Здравствуй, брат! — сказал Лева, идя навстречу мужчине, открывавшему дверь. Хотя он первый раз видел его, но сразу по лицу, по выражению глаз понял, что это верующий.

— Приветствую, — ответил тот, несколько недоуменно смотря на доспехи Левы.

Лева вошел в комнату. Это была кустарная переплетная мастерская. Брат Попов, к которому он попал в Иркутске, мог делать прекрасные переплеты, даже тисненные золотом, и был всегда завален работой. Он приветливо принял Леву и, пока его спутница готовила обед, продолжая работать, беседовал с Левой.

— Да, трудную долю ты избрал себе, брат! — сказал он, услышав о желании Левы посетить в Иркутской тюрьме заключенных, а так же заключенных и ссыльных в области.

— Есть они в лагерях около Байкала, много наших братьев в Александровском централе. Слыхал о нем?

— Да, слышал, — сказал Лева, — говорят, очень глухое место старой царской каторги.

— Историческое место, — заметил брат Попов, подогревая клей на печке. — Говорят, там и кандалы старых каторжан сохраняются.

— А я слышал песню об этом ценрале, — поделился Лева:

Далеко в стране Иркутской

Между двух огромных скал,

Обнесен стеной высокой,

Александровский централ.

«А скажи-ка мне, голубчик,

Кто за что же здесь сидит?»

— Это, барин, трудно помнить:

Есть и вор здесь, и бандит.

Есть за кражи и убийства,

За подделку векселей,

За кредитные билеты…

Много разных штукарей…

— Так, так, — заметил брат, — а теперь вот попал туда наш иркутский пресвитер.

Брат — огонь. Когда он был грешником, греху служил, известен был всему Иркутску. Первый был и по работе в пожарной охране города. Ну и кутил тоже… А отдался Христу — несет везде служение и Евангельскую весть. Примером святой жизни стал человек. Женился на одной из лучших сестер. Мы его пресвитером избрали. Церковь Божия стала расти. Человек, прямой, справедливый…

— Проходите, проходите кушать, — приглашала спутница брата. За столом брат Попов поделился грустной новостью В Иркутской тюрьме недавно скончался известный руководитель украинского евангельского движения брат Хомяк.

— Долго, говорят, был под следствием, потом эти этапные тюрьмы до Иркутска. Подорвал здоровье и тихо угас. Мы к нему на свидание ходили, передачи носили. Что за брат был! От него веяло словно неземной жизнью. Мало знали его, но сразу полюбили. Какие нам записочки ободрения писал! Чувствовалось, будто брат уже живет не здесь, на земле, а — на небе. В память его я выбил ленту тисненую и послал ее родным и знакомым на Украину.

Смерть брата Хомяка была для Левы неожиданностью. Он много слышал об этом подвижнике и надеялся с ним встретиться.

— Вы брат, что то утомленный вид имеете, — заметила сестра смотря на Леву. — Видно устали с дороги?

— Нет, ничего, — бодро сказал Лева. — Я всегда такой.

— После обеда у нас мертвый час, — сказал переплетчик. Сейчас отдыхать будем. Извольте быть послушным!

И Леву уложили на диван. Однако он так и не уснул. Воображение рисовало перед ним смерть брата в тюрьме. Одиноко, среди разбойников — преступников. Путь один. В душе грустно пелось:

Они собираются все домой!

Все домой!

Один за одним входят в край родной!

Да, все домой!

Ему было грустно и за себя, что он не — успел и не застал этого брата живым, не сказал ему бодрого, приветливого слова. И Леве еще более захотелось, дорожа временем, спешить посетить тех, кто продолжает путь через Голгофу.

Вечером он пошел с братом на молитвенное собрание. Сердечное, простое пение действовало успокоительно и в то же время влекло к подвигам.

Собранием руководил молодой человек, который, как слышал Лева, недавно прибыл в Иркутск. Проповеди были простые, проникнутые одной мыслью: «Верность Христу до конца».

В заключение говорил проповедник, приехавший из Иркутска. Он вынул свою Библию из портфеля и начал читать громко, по-ораторски. Вся его манера проповедывать и хороший галстук, выделявшийся на белой рубашке, говорили о том, что он хочет показаться весьма культурным человеком. Когда была молитва, Лева просил, чтобы Господь дал ему силы быть верным до конца так, как был верен Стефан, о котором упоминалось в проповеди, и многие другие мученики всех веков ради Христа и Евангелия.

После собрания Леву познакомили с молодым человеком, выполняющим обязанности пресвитера.

— Вы из проповедующих? — спросил он Леву,

— Да, как сказать, — ответил Лева. — Мое назначение не проповедывать, а посещать ссыльных, заключенных.

Услышав о Иванове — Клышникове, этот брат сразу расположился к Леве и рассказал ему свою историю. Уверовав во Христа, он после принятия крещения также ревностно стал служить Господу. И вот, когда он пребывал в молитве, ему была открыто, чтобы он посвятил себя миссионерской работе среди друзей-якутов. Он поехал в Москву, там встречался с председателем союза баптистов Одинцовым, который благословил его в путь в далекую Якутию.

— И вот, — рассказывал он, — я уже достиг Иркутска и намеревался отправляться дальше, в Якутию. И вдруг, вижу: Иркутская церковь обезглавлена, нет пресвитера. Братья мне говорят: оставайся, будешь пресвитером. Я подумал: «Что мне ехать к мертвым в Якутию, когда живые нуждаются во мне?»

— Странно, — не выдержав, спросил Лева. — А как же это объясняется Словом Божиим?

Молодой человек нисколько не смутился и наставительно сказал:

— Жены-мироносицы шли помазать мертвого Христа, а встретили живого. Так и я.

Побеседовав еще с Левой, он вдруг предложил:

— А знаешь что, брат? Будет хорошо, если ты тоже останешься здесь и будешь моим помощником. Труда много, нужно проповедовать, посещать верующих…

— Нет, нет, — поспешил ответить Лева. — Об этом и не думайте. Мой путь ясен, и я не могу сворачивать ни направо, ни налево.

Впоследствии этот брат попал в испытания, но вышел из них благополучно. Женился, зажил обычной обывательской жизнью. Слышно было, что в семье были неурядицы, он проявлял гнев. Искренний, хороший был брат, но, видимо, сделал ошибку, не поехав к якутам, когда Господь звал его туда.

 

Глава 39. Звезды Сибири (Ангара, Тальцы)

Из Иркутска по направлению к Байкалу шел поезд. Огни его прорезали ночную тьму, нарушая покой спящей тайги. Поезд остановился у маленького разъезда. На перроне, слабо освещенном коптящей керосиновой лампой, был одинокий пассажир, сошедший с поезда. Он огляделся кругом, постоял, что-то припоминая, и, обогнув станцию, стал спускаться по откосу в таинственный мрак ночи. На фоне ночного неба рисовалась зубчатая тайга. Там, ниже, белела какая-то полоса. «Должно быть, Ангара» — соображал юноша и, осторожно ступая по мелким камням, стал спускаться к воде.

Да, это была великая сибирская река Ангара. Стоя на берегу, он внимательно всматривался в темный силуэт ближайших выступов берега, пока его глаза не уловили очертания чего-то похожего на избушку. Он направился туда и скоро стоял перед небольшим деревянным домиком рыбака. Постучал в дверь, ответа не было. Постучал еще, кто-то закашлял, послышался скрип внутренней двери и голос:

— Кто это?

— Ваш брат, странник и пришелец!

— Эй, старуха, вставай скорее! Брат, брат пришел!

Старик открыл дверь и, всмотревшись в стоявшего юношу, спросил:

— Да вы откедова?

Похоже, что внешний вид юноши изменил отношение старика к нему. Действительно, висевшая сбоку полевая сумка, с другого бока — фляжка, за спиной — вещевой мешок и через плечо, как шинель, скатка пальто, производили впечатление военного.

— Привет вам из Иркутска, от братьев Петрова, Попова, — сказал юноша. Старик разгладил свою большую седую бороду и обнял молодого человека. Целуя его, старик говорил:

— А я уже подумал по твоему виду, не души ли ты моей ищешь?

Старушка приветливо усаживала гостя и хлопотала у печки:

— Вот тут у нас немножечко картошки осталось, угощаем. Я уж уху завтра утром сварю,

С аппетитом ел Лева вареный картофель и рассказывал о своем желании переправиться через Ангару, а потом берегом добраться до стеклянного завода а далеко идти по деревушкам, где находились узники.

— Рад, я за тебя; брат рад, — говорил рыбак. — Не оставит тебя Бог без милости за такое доброе дело. Да вот только смотрю я на тебя — трудно одному. Ведь Христос всех учеников по двое посылал, вдвоем — то полегче.

— Да, вдвоем полегче, — вздохнул юноша, — но не нашел я тех людей, которые бы жертвовали собой ради этого.

— Да, — сказал брат-рыбак, — не слыхал я тоже. Да и Павел в свое время имел верного Тимофея, а об остальных он писал: «Все ищут своего, а не того, что угодно Господу Христу»

Помолившись, крепко уснули. Наутро, чуть взошло солнце, Лева стал уговаривать рыбака переправить его на ту сторону реки, не дожидаясь, когда будет готова уха. Старичок вынужден был уступить уговорам юноши и перевез его на плоскодонке на противоположный лесистый берет Ангары. Прощаясь с ним, он спросил:

— А как твои ноги? Идти-то далеко. Выдержишь ли?

— Бог даст, выдержу, — ответил юноша. — Молитесь обо мне. И он бодро зашагал по берегу Ангары вверх.

Это было чудное осеннее утро. Воздух был свеж, наступали первые осенние заморозки. Тайга, убранная в разноцветную одежду отмирающей листвы, была прекрасна. Он шел километр за километром, не встречая никого. Кругом была девственная природа. Временами поднимались стай диких уток и гусей и летели к югу. Все интересы Левы, его стремления, мысли были направлены на то, чтобы исполнить волю Пославшего его.

До стеклянного завода он дошел, нисколько не устав. Не делая передышки, расспросив о пути к таежной деревушке, он направился туда. Несколько утомленный, подошел к краю небольшой деревеньки, расположенной в глухой тайге.

— Слушай, парнишка, не знаешь, тут у вас должна быть портниха, звать Паша, из города, работает тут…

— Есть, есть, — сказал паренек, который вел лошадь, — вон там. Он указал кнутом на старую потемневшую косую избу.

— Там она.

С сильно бьющимся сердцем направился Лева к избе. Сейчас он увидит Пашу, о которой он столько слышал. Он так хотел знать людей, жертвенно отдавшихся Иисусу, добровольно идущих на лишения ради ближнего, но он еще не встречав их. А они были, как бывают звезды на темном небе во время глухой ночи. И одной из этих чудесных звезд, как говорили, была Паша,

Подойдя к двери избушки, он приоткрыл ее:

— Можно войти?

— Войдите! — раздался приветливый звонкий голос девушки.

— Мир вам! — сказал он, войдя и остановившись среди комнаты.

— С миром принимаем! — сказала Паша, вставая от швейной машины и с недоумением смотря на незнакомца. Его обмундирование вызывало у всех верующих недоумение.

— Кто вы? — спросила она.

Он не ответил, а только сказал: «Давайте помолимся». Они опустились на колени. Он не мог молиться, он плакал, молилась Паша. Потом молился и он, благодаря Бога, что Он помог ему добраться до того места, где есть узники, а также увидеть ту настоящую христианку, которая служит им и заботится о них.

Они встали с колен и начали разговаривать, как добрые друзья. Кровь Иисуса, близость к Нему сразу сделали их родными, понятными друг другу. Лева рассказывал о том, как он оставил родных ради Истины, как он просил Отца Небесного, чтобы Он указал, что ему делать, и как, получив от Него благословение, пошел в тяжелый, далекий путь посещать узников.

Паша слушала, и на лице ее была улыбка. Она радовалась тому, что видела таких же людей, как она, которые посвящают свою жизнь, юность делу служения ближнему. О себе она рассказывала мало. Как ни старался Лева подробнее расспросить Пашу о том, как достигла она такого высокого уровня, она скромно отмалчивалась и старалась говорить не о себе, а о других.

Каждое слово, каждое движение было воплощением величайшей кротости и смирения.

— Ведь я не могла не приехать сюда. Господь побудил мое сердце, это Он, а не я.

— Да, — соглашался Лева, — все доброе, хорошее, что проявляется в нас, это не наше, это Его. Наше — это только грех. И верно, Паша, нам нечем хвалиться, только Христом, Христом одним…

— Дорогой брат, я угощу вас сейчас чаем. Извините, что я сразу не догадалась, вы так увлекли меня своим рассказом. А потом придут узники, ужин уже готов, стоит в печи, и мы будем ужинать с ними.

Она поставила горячий чай, молоко, хлеб, и Лева с аппетитом пил и говорил о том, как дорога для христианина простая пища — хлеб насущный.

— Я вот в своих путешествиях больше питаюсь хлебом и огурцами и чувствую себя сытым и спокойным.

Паша поделилась своим желанием посвятить себя всецело только Господу!

— Да благословит вас Господь! — сказал в ответ Лева. — Лучшего нам и желать нечего. А я вам скажу откровенно, — продолжал он, — думаю никогда не жениться, все отдать Иисусу. Обет я, конечно, не давал, но стремлюсь.

— Много, много силы для этого нужно, — сказала Паша, серьезно смотря на юношу. Эти слова врезались в его душу, и прошло много лет, но он их помнил и, пройдя большой жизненный путь, убедился, что для большой жертвы нужна и большая сила.

Чем больше присматривался Лева к Паше, тем более внутренне восхищался ею. Он как бы не видел ее внешнего облика, не замечал даже, какого цвета ее глаза, вьются или гладкие у нее волосы, полная или хрупкая она. Он только видел ее и ощущал перед собой чудную душу живой христианки, живущей любовью к Богу и ближним.

Он узнал, что Паша трудится не только тем, что посещает узников, питает их, много шьет, работает, чтобы поддержать их материально; он узнал, что она каждую свободную минуту работает над Словом Божиим и ведет большую переписку с различными страдающими, неся им утешение, а также со многими друзьями из молодежи и проповедниками.

Послышались тяжелые шаги. Дверь отворилась, и в комнату вошел огромный седой старик в лаптях. За ним шел высокого роста, статный, бледный молодой человек, тоже в промокших лаптях. Третьим оказался приземистый человек в крепких сапогах.

Несмотря на усталый вид, они улыбались. Лева сразу догадался, что это братья.

— Это брат приехал, чтобы посетить нас, — сказала Паша. Они обнялись, поцеловались, как самые близкие друзья.

— Редко, редко к нам гости попадают, — сказал старик, снимая лапти, — и вот Бог прислал. Вы от какой общины?

— Я не от общины, — сказал Лева, улыбаясь.

— Так значит из Москвы, от союза прислан посетить?

— Нет, не от союза, — отвечал Лева.

— Так от кого же?

— От Самого Господа, Который любит вас, больше, чем все.

— Ну, беседовать будете после, — сказала Паша. Она ставила на стол дымящиеся щи, а Лева помогал братьям умываться. Поблагодарив Бога за пишу и за приезд брата, сели за стол.

— А скажи, брат, — спросил молодой высокий юноша, — ты много посетил заключенных, ссыльных, видал, как они питаются, а были ли где такие вкусные щи, какие мы, узники, а кушаем вот здесь?

— Нет, ничего подобного я не видал. Большие слезы, лишения.

Старик положил ложку, которой хлебал щи, и, кивнув головою на Пашу, сказал:

— С ранней юности она радостью для общины была и теперь все нас утешает, кормит.

— Вы неверно говорите, дорогой брат, — сказала Паша, ставя на стол тарелку с хлебом. — Это не я, это ведь Господь.

— Это верно, верно, — подтвердили все. Паша убрала со стола, и Лева подробно, со слезами на глазах, начал описывать неизвестным узникам события последних дней. Закрывались общины, отбирались молитвенные дома, многие пресвитеры — союзные благовестники оказывались наемника ми, бросали свои стада и трусливо бежали, оставив дело Божие, чтобы спасти благополучно своя тела. Некоторые писали в газетах, что отказываются от веры, вновь насмехались и позорили Распятого.

— Вывод один, — говорил Лева, — это как в книге «Есфирь» поднять вопль к Богу. Только Он один может спасти народ Божий от уничтожения.

Преклонив колена, они еще раз в слезах молились Богу, моля о разрушенных, покинутых общинах, о рассеянные, обездоленных верующих, чтобы не скудела вера ни в ком. Когда поднялись с колен, вытирая свои глаза, то брат старец бодро сказал

— А мы вас брат порадуем. Ну-ка, Паша, давай!

Из соседней комнаты Паша вынесла скрипку, гитару, мандолину. Старичок настроил мандолину, Паша взяла гитару, а юноша, радостно улыбаясь, как будто бы он был самый счастливый человек в мире, — скрипку. Под звуки музыки полилась песнь христиан:

Радость, радость непрестанно!

Будем радостны всегда.

Луч отрады, Богом данный,

Не погаснет никогда!

«Да, действительно, — думал Лева, глядя на них. — Ни тюрьма, ни разлука с ближними, ни тяжелая работа не гасят радости. Кто они? — Непобедимые! Люди с чистой душой и совестью, Люди, несущие всем мир и любовь!» А они пели дальше:

По следам пойдем Христовым,

Будем льнуть к рукам Его,

Чтоб под бременем суровым

Не остаться без Него.

Среди мужских голосов отчетливо выделялся чудный дискант Паши. Гармония звуков песни наполняла комнату и, казалось, поднималась к небесам. Склонив голову, Лева думал о. Паше: «Что за чудная христианка!» Она умеет не только шить, писать письма, готовить пищу, но и замечательно поет, играет, Все лучшее в человеке: труд, любовь и искусство — соединилось в этой душе…

— А ты, что брат, на мои сапоги смотришь? Думаешь мои? — сказал приземистый брат. — А братья в лаптях? Нам в лагере на троих одну пару дают. Вот мы по очереди носим.

— Одна пара, — сказал старик, — беря рукавицы. Как ни добро наше начальство, да нужно быть аккуратными. Скоро проверка, а ты, брат, — обратился он к Леве, — если хочешь посмотреть, как мы живем, идем с нами.

— Да, я пойду вместе с вами, — воскликнул Лева.

Поговорив с охраной и сказав, что приехал брат, они получили разрешение провести Леву в барак. Длинное, большое помещение, нары, кучи людей, то играющих в карты, то непрерывно изрыгающих мат, спорящих между собой.

— Тяжело нам среди них, как во рву львином, — сказал брат в сапогах, — но они нас не трогают.

— Нас все уважают, — заметил высокий юноша.

— А вы, брат, приходите к нам на работу, посмотрите, как мы работаем, Паша знает дорогу.

— Непременно, непременно приду, — сказал Лева, прощаясь с братьями.

Вечерело. Тайгу окутал таинственный сумрак. Временами слышался крик: «Кто идет?», и опять все тихо.

Лева мечтал провести вечер в беседе с Пашей, но она категорично заявила, что он с дороги, имеет очень утомленный вид и должен лечь спать. Как ни возражал Лева, ничто не помогало.

— А я ложусь на полу, — заявил он решительно.

— Нет, я здесь хозяйка, не возражайте, я старше вас…

Не с сестринской, а с материнской заботой она приготовила ему постель, и, еще раз поблагодарив Бога, они легли спать. Лева туг же уснул после большого пути, а Паша, засветив маленькую керосиновую лампу, еще долго писала письма. А потом, постелив старенькое пальто, она легла на полу и тихо, безмятежно уснула спокойным сном. Спала тайга. Была темная ночь. А на небе ярко горели чудные сибирские звезды. Своими лучами они были готовы указать верное направление каждому ищущему путь. Они светят и теперь.

Наутро, шагая по бездорожью, они с Пашей пришли на место работы братьев. В глухой тайге рубили деревья, корчевали пни, готовили ледяную дорогу, чтобы по ней возить зимой древесину. Сырая земля, камни, ветвистые пни.

— Вот тут-то мы и работаем, — весело сказал старик, приветствуя Леву.

— А ну-ка, дайте я с вами поработаю, — сказал Лева и взял кирку. Он хотел долбить грунт и отбрасывать лопатой, но вскоре запыхался и вспотел.

— Ого, работенка, — сказал он, вытирая пот со лба…

— Втянуться, надо — заметил высокий юноша. — Вот так.

Он взял совковую лопату и богатырскими движениями стал выкидывать землю.

— Норму перевыполняем, начальство довольно. Премируют. Вечером они прощались.

Лева подарил Паше на память почтовую открытку, на которой он нарисовал терновый венок, центр которого занимал крест, стоящий на холме. На кресте была распята буква «Я». На полях — по бокам возле креста — было написано: «Ради Христа и Евангелия», с левой стороны и с правой: «Кто Мне служит, Мне да последует». Каждый выражал свои пожелания. Среди всех этих пожеланий на всю жизнь врезалось в сердце пожелание Паши, которое она прочла из своей Библии: «Очи Господа обозревают всю землю, чтобы поддерживать тех, чье сердце вполне предано Ему».

…Двадцать семь лет прошло с тех пор, как было высказано это пожелание, много воды утекло, многое изменилось в жизни людей, а этот чудный текст все так же сияет для. Левы и для всех тех, кто любит Господа. И вот теперь, когда пишутся эти строки, на столе лежит старая Библия. Это та самая Библия, из которой Паша взяла тот дивный текст. Сверху, на коричневом переплете, который от времени стал черным, оттеснено: «Библия» и рядом фамилия Паши. Эта книга имеет свою историю. Она принадлежала брату Паши, который пошел на страдания ради Господа. Он подарил ее своей сестре. Открываю книгу: надпись: «Дорогой сестренке Паше. В память пребывания с заключенными Тальцы. Пусть это Слово Бога Будет светочем твоим. Счастливый путь тебе, дорогая, Сострадальцем будь всегда моим. Твой меньший братишка Гоша. Тальцы. 20.10.30 г.» Долгие годы, жертвенные годы любви, эта книга сопровождала Пашу. И теперь не только книга, которою жила Паша, но живое воплощение любви и лучшего находится здесь и радует многих.

Высокий юноша пользовался таким доверием начальства, что ему разрешили проводить приехавшего брата.

Он взял лодку и перевез его на другую сторону Ангары. Прощаясь, они обнялись:

— До свидания, брат! — сказал Лева. — Далек твой путь, далек и мой. Встреча, видимо, будет у Господа. Раньше едва ли встретимся.

— На все воля Божия, — ответил, прощаясь, узник и поплыл туда, где его ждали дни разлуки и терпения.

 

Глава 40. Отверженные

Иркутск проснулся. Восходящее солнце освещало сибирский многолюдный город. На улицах — большое движение. Среди пешеходов торопливо пробирались Лева с сестрой, неся узелки с провизией. Народу много, но каждый спешит, трудится и двигается, чтобы устроить свою жизнь. Он же направился к тому месту, от которого все старались быть подальше. Пожилая сестра, которая шла вместе с ним, вздохнула и сказала: «Ох, тюрьма у нас, в Иркутске, огромная! Недаром народ про нее и песню сложил:

Тюрьма иркутская большая,

Народу в ней не перечесть.

Ограда каменная высока,

Через нее не перелезть…

И вот они — у стен этой знаменитой тюрьмы. Огромные железные ворота. Вот и двери с железными решетками в каменных стенах. Дежурные пускали людей для свиданий и передач. Свидания с узниками, всегда краткие, из-за двойных, мелких решеток напоминали Леве зверинец. Об этом уже многие писали и раньше. Заключенный находился за одной сетчатой решеткой, пришедшие на свидание — за другой. В проходе между решетками стояли часовые. Все, стоя напротив своих близких, кричали им. Те, старались перекричать своих соседей, чтобы их услышали родственники. Шум стоял невообразимый. За решетками Лева толком не рассмотрел брата, пришедшего на свидание с ним, да и мало что понял из его слов. Одно было ясно, что брат не унывает и чувствует себя куда бодрее, нежели его соседи.

В тюрьме находилось несколько братьев, и каждому передавали по маленькой передаче. В ожидании ответа Лева сидел с сестрой на лавочке в этом угрюмом помещении для свиданий, ощущая своеобразный тяжелый запах тюрьмы. «Как все-таки им тяжело здесь!» — подумал он. А сестра рассказывала, ему, сколько в этом месяце ей пришлось посетить вновь поступивших сюда братьев-заключенных, и никто из них не жаловался на свою судьбу.

— Были такие даже, — говорила она, — кто, видно, был доволен своей судьбой, тем, что удостоился пострадать за Христа.

Леве вспомнилось стихотворение, которое пела волжская христианская молодежь в конце 20-х годов, когда начались гонения: Не смущайся железной решетки, Ни тяжелых засовов дверей, Христиане считали находкой пострадать за Христа от людей.

Вынесли их же записочки. В них заключенные писали карандашом: «Передачу получили сполна, принесите простого хлеба». Больше писать не разрешалось.

С чувством глубокой скорби о братьях, лишенных свободы, вышли они из ворот тюрьмы. Сестра проводила его к жене бывшего пресвитера, которая, как было слышно, собиралась ехать к мужу в Александровский централ.

— Так вы тоже собираетесь туда? — приветливо спросила молодая женщина, качая грудного ребенка. — Садитесь, брат.

— Да, я завтра собираюсь ехать, — сказал Лева, опускаясь на стул.

— О, как это хорошо! — воскликнула сестра. — А я-то молила Бога: «Господи, пошли попутчика!» Ведь там столько приходится идти пешком, тайгой. Я и думала, как понесу малыша и корзинку. Вот мне Господь и послал Вас.

— А мне вас Господь послал! — радостно сказал Лева. Я все путешествую один, только с Господом и очень рад, что пойдем вместе.

Она положила ребенка в кроватку и приоткрыла простынку.

— Посмотрите, брат, какой он хороший, а папа его еще не видел. Лева с интересом посмотрел на малютку, который, приоткрыв глаза, видимо, собирался плакать. И действительно, лицо его вдруг горестно сморщилось, он громко расплакался.

— Да, ему кушать пора уже, сейчас я его покормлю. С какой любовью смотрела она на своего первенца! Лева с восхищением наблюдал за матерью, которая должна была теперь заменить малютке и отца. Они договорились встретиться на вокзале на следующее утро.

— До него меня сестры проводят, а там уж вы будете помогать.

— Непременно, непременно, я очень — очень рад, — говорил Лева, прощаясь.

 

Глава 41. Жена изгнанника

На следующий день они сидели в поезде, идущем из Иркутска на запад, и тихо беседовали. Она рассказывала ему о своей жизни, работе для Господа.

— Вот тогда было весело. Мы много пели. Это была весна духовной жизни.

— И как же вы решились замуж выйти? — спросил Лева. — Ведь написано, что замужняя заботится не о Господнем, а о том, чтобы угодить мужу.

— Да, я, брат, это знала. Мы, сестры молодые, тогда беседовали об этом. И безусловно, когда верующая выходит замуж за неверующего, то ее заботы о Господнем кончаются: ведь муж-то не Господень. А вот, если верующая выходит за верующего, и муж — настоящий христианин, то она, заботясь о нем, заботится о Господнем, потому что муж живет Господом, Правильно, брат?

— Да, пожалуй, правильно, — согласился Лева.

— Тем более, войдите в мое положение. Разве я не понимала, что выходя замуж за него, ревностного труженика, не буду носить тот же терновый венец, что и он? Понимала и согласилась на это, зная, что буду идти узким путем.

— И вы не раскаиваетесь теперь в этом? — спросил Лева.

— Нисколько! — сказал она, смотря на него спокойными, кроткими глазами. И, покачивая малютку, нагнувшись над ним, произнесла:

— Нам дано не только веровать, но и страдать за Него.

Лева с восхищением смотрел на нее. Да, эти страдания и разлуки — проверка веры, и не только тех, кто сидит за решеткой, но и их жен, матерей, детей. И в огне испытания они становятся драгоценнее золота. Вот она, эта простая женщина, сидит с ним рядом, качает, кормит младенца, едет к изгнаннику-мужу, и ни слова возмущения, горечи, ропота. Полное спокойствие веры, крепкая надежда, что все в руках Божиих. Горячая любовь к Богу, к ближним… Да, эта простая женщина — героиня веры,

Сойдя на станции, они направились в местечко Усолье.

— Что вы хотите нести, брат, корзинку или ребенка?

— Да, что потяжелее, — ответил Лева.

— Они пожалуй, одинакового веса, — сказала женщина, приподнимая брови, как бы сравнивай тяжести.

— Тогда давайте ребенка — сказал Лева,

— А вы умеете? Приходилось?

— Не умею, не приходилось, — сказал, признаваясь, Лева. — А вы научите.

Мать бережно подала ему ребенка, показывая, как удобнее держать. Без привычки нести ребенка Леве стоило большого напряжения. Он все думала, может быть, он не так удобно держит его, и боялся, как бы не споткнуться, не упасть. В то же время это доставляло ему необыкновенное удовольствие. «Несу сына заключенного, который его еще не видел, — думал он. — Помогать матери — как это хорошо!»

Усолье, живописно расположенное на берегу реки, славилось соляными шахтами. Среди рабочих были и верующие, у которых они остановились переночевать, с тем чтобы на следующее утро, перебравшись через реку, углубиться в тайгу.

Леву особенно радовало, что верующие с большой любовью и заботой приняли жену заключенного брата. Каждая сестра хотела понянчить ребенка, все любовались им.

Вечером ребенок спокойно уснул. Перед сном много горячих молитв вознеслось за заключенных, за их семьи. Любовь, любовь во всем видел Лева. И, засыпая, он особенно чувствовал боль за тех людей, которые не понимают этой любви, клеймят верующих и всячески стараются расправиться с ними.

Когда утром он проснулся, то, независимо от его воли, в сердце звучал гимн:

Горько плакал Великий, Могучий Христос.

Слезы горя на землю ронял…

Сильной воин любви, не стыдился Он слез…

Нет, Я плачу о вас;

Я лью Свои слезы и кровь,

Но Я вижу, что вам непонятна любовь,

За нее Вы распнете Меня…

Когда Лева умывался, мелькали мысли: им непонятна любовь, они не хотят знать Христа, они распинают Его. Но можно ли сердиться на них за это? Отче, прости им, ибо не знают, что делают, ссылая лучших братьев, лишая жен мужей, детей — отцов.

День выдался чудесный, какие нередко бывают осенью, прежде чем погода окончательно испортится и начнутся дожди. Солнце приятно грело, воздух был как-то особенно легок, свободно дышалось. Ветерок не качал даже вершины высоких слей. Переправиться через реку на пароме и идти тайгой — было одно удовольствие. Тем более, что он дорогой мог беседовать с сестрой. Они двигались не торопясь, часто отдыхали. Мать пеленала и кормила сына. Холмы, покрытые лесом, были кругом. Дорога вилась между ними, уходя все дальше и дальше. Часто Лева, привыкший ходить быстро, удалялся от сестры и потом, покачивая младенца, дожидался ее. Лева был плохой певец, сестра же прекрасно пела, поэтому дорогой он несколько раз просил ее спеть, сам же только слушал.

— Ну, спойте, сестра, — говорил он. — С песней легче идти.

— О чем же вам спеть?

— О том, что у вас на душе.

Она запела:

— Мы бодрей на жизненном пути пойдем,

Если будем доверять Иисусу.

Просветлеет путь тогда, радость будет навсегда,

Не смутит враг никогда,

Если будем доверять Иисусу.

Уже темнело, и тайга погружалась во мрак. Лишь вырисовывались на фоне неба зубчатые вершины гор, когда, наконец, дорога стала спускаться куда-то вниз, и перед ними в тайге открылась маленькая Александровка. Как говорили, эту деревушку основали в прошлом оставшиеся на поселение каторжане, возможно, декабристы. И в этой небольшой далекой деревне уже тлела искра доброго света и огня. Обратилась ко Христу одна женщина, которую и стали искать Лева с сестрой.

— Вы не знаете, тут должна быть одна верующая женщина? — обратилась она к старушке.

— Да мы все — верующие, — отвечала она.

— Да, такая, что по Евангелию живет.

— А, это зобатая баптистка! Вот идите в ту избу, — махнула рукой старушка.

Сестра оказалась дома и радостно приняла их.

— Проходите, проходите, гости дорогие! Вот Господь послал! Прозвище «зобатая» дано было ей не напрасно. У нее на шее был зоб, величиной с детскую головку.

Узнав, что прибывшая с малюткой, есть жена брата К., она особенно обрадовалась.

— А ведь он бесконвойный, часто у меня бывает. Такой бодрый, все про вас рассказывает. «Жди. — говорит, — жену с ребенком».

Хозяйка угостила прибывших парным молоком и свежим, душистым хлебом своего изготовления. И Лева, и сестра с аппетитом поели с дороги.

— Чудно Господь делает! — заметал Лева. — Вот сколько я ни путешествую, везде есть родные, так что у чужих останавливаться почти не приходится.

— Да, брат, — сказала хозяйка, — это мое служение. Вот бывало, когда братьев не сажали, я так тосковала, думала, — ну зачем я живу в такой глуши? Нет от меня пользы. А вот теперь и братья заключенные ко мне ходят, и приезжающие на свидание у меня останавливаются, и поем, и беседуем, и молимся. Благодать одна. Оказалось, и я нужна Господу!..

 

Глава 42. Узники централа (Александровский централ)

Рано утром сестра пошла и сообщила через дежурную охрану, что к К. приехала жена. Он тотчас же прибежал и бросился обнимать жену и подбрасывать маленького сына. Увидев же Леву, он еще более развеселился, обнял его и поцеловал.

— Вот это чудесно! И как вы вовремя прибыли! И, наклонившись к уху Левы, он шепнул:

— Этой ночью у нас будет здесь вечеря Господня.

— А ведь работа у меня здесь интересная, — сказал он громко. Ведь я — специалист по пожарной охране и теперь фактически руковожу в централе всем этим делом. Пожарка — то у нас как раз напротив централа, и я целый день хожу по воле…

Рассказывая, он почти не оставался на одном месте, постоянно жестикулировал. Это был весьма энергичный, подвижный человек, южного темперамента. Сестра усадила всех за стол, и, хотя брат-пожарник и уверял, что он уже позавтракал, она накормила его тоже.

— А мне все-таки нужно на работу, — сказал он. — А, ты, брат, — обратился он к Леве, — пойдем со мной. Посмотришь, как мы работаем. К тому же у тебя такой вид, что ты похож на заключенного. Так что, внимания не обратят.

Он показал ему пожарный сарай, машины. Все пожарники были на своих местах, во всем чувствовался порядок и дисциплина.

— У меня, брат, дело идет слаженно, — рассказывал он Леве. — И вот мой принцип. Он указал на плакатик, написанный от руки, висевший над столом: «Один за всех, и все за одного». Безусловно, его здесь любили и уважали.

Он рассказывал Леве, как по тревоге они вскакивают и готовы ехать немедленно. Брюки заправлены в сапоги, так что пожарник сразу попадает одновременно ив брюки, и в сапоги, застегивается — и готов.

Обойдя все, что положено, он сел с Левой на ближайшем холме, и пошла искренняя беседа. Лева рассказал о своем призвании, посещениях, стремлениях быть там, «где трудно дышится, где горе слышится». Брат К., оказалось, любил Некрасова. Он писал стихи и, подражая Некрасову, написал одноименную поэму: «Кому на Руси жить хорошо», но только с духовным уклоном. Благодаря своей работе, он был в курсе жизни заключенных всего Александровского централа и знал, где находятся какие братья и сестры, всячески старался облегчить их участь. Александровский централ не вмещал всех заключенных, поэтому вблизи были построены для них особые бараки, обнесенные колючей проволокой.

Поговорив с братом, Лева направился в самый централ. Это было огромное здание, обнесенное высокой, каменной, побеленной стеной. На огромных воротах на красном фоне была издалека видна надпись: «Александровский распределитель».

Лева стал хлопотать о свидании. Проверили документы, дали разрешение. Потом провели через огромные железные ворота и еще через такие же и решетчатую дверь высокого здания. Он оказался в совершенно пустой комнате с мрачными решетками на окнах.

На свидание он пришел не один, было еще несколько женщин, на лицах которых он читал глубокую скорбь и тревогу за своих близких. Открылись темные железные ворота в противоположной стене и надзиратели вывели заключенных на свидание. Лева не знал, к кому идти.

— Что же ты не идешь? — спросил надзиратель. — Или не узнаешь, что он так изменился.

— Да, действительно изменился, — сказа Лева, обнимая седоватого обросшего старичка. Это был брат с Украины, которого он в первый раз видел, но которого полюбил так, как будто они всю жизнь прожили вместе. Они обменялись несколькими словами и убедились, что они навеки родные. Их сердца горели любовью Божиею.

Старичок сидел в камере, мало дышал свежим воздухом, лицо его было бледно, несколько отечно. Когда Лева поприветствовал его и рассказал, как стойко, с большой надеждой на лучшее братья переносят страдания, глаза старичка наполнились слезами.

— Ох, брат, — сказал он. — Тот же Господь и со мною, точно так же, как вы рассказываете о других. Он утешает и укрепляет меня. Ведь если я умру и не вернусь к родным — это не беда, ведь я пойду к Господу, там встречусь с родными, там лучше…

Когда кончилось свидание, старичок особенно благодарил Леву за посещение.

— Не меня, брат, благодарите, — отвечал Лева. — Я — ничто, я только послушался Господа, Его и благодарите.

В те дни, когда Лева посещал заключенных, он нес им радость, но какую — он сам тогда не сознавал. Лишь спустя несколько лет, когда он сам многое испытал, он понял, что значит для заключенного — встретить близкого по духу человека.

В тот день Леве удалось познакомиться и побеседовать еще с несколькими бесконвойными братьями. Для них встреча с Левой была большой радостью.

Наступила ночь, темная, беззвездная, осенняя ночь. И тайга, и Александровский централ, и все вокруг погрузилось во мрак. И один за другим к избушке, где жила сестра в Александровке, потянулись братья. Они шли на вечерю Господню, вспоминать страдания Христа. Некоторых из них отпустили свободно, так как начальство, зная, что они баптисты, вполне доверяло им. Другие с риском вышли из-за проволоки, чтобы только приобщиться к Телу Христа, к Его пролитой за грешников Крови.

Эту вечерю Господню Лева никогда не забудет, как первую вечерю среди заключенных. Он был один «свободный» брат среди них. Тускло горела керосиновая лампа. На простых табуретках сидели они, страдальцы за Христа. Строго, с глубокой сердечностью и мыслью звучало негромкое пение:

Взойдем на Голгофу, мой брат.

Там посланный Богом Мессия распят.

О правде святой проповедывал он,

Больных исцелял, а теперь Он казнен,

Падем перед Ним.

К глухим мужским голосам красиво и стройно присоединялись два женских голоса,

Хлебопреломление совершал брат К. Он говорил, что соблюдение этой великой заповеди Христа никогда не прекратиться до Его пришествия. Он рассказывал, как в условиях Иркутской тюрьмы, они с большим трудом доставали вино и аккуратно в камере совершали вечерю Господню. Он делился тем дивным благословением, которое они имели тогда.

Теперь, открыв «Евангелие от Матфея» 26 главу он прочитал с 21-го стиха: «И когда они ели, сказал: истине говорю вам, что один из вас предаст Меня. Они весьма опечалились и начали говорить Ему, каждый из них: «Не я ли, Господи?»

Брат обратил внимание на состояние сердца Иисуса в момент последней встречи с учениками. Он скорбел о том, что один из близких учеников, который видел всю любовь Его, окажется предателем. Он говорит им: «Один из вас предаст Меня». Эти слова наполняют скорбью души Его последователей: «Не я ли, Господи?»

Брат говорил о том, что и теперь самые видные служители Божий зачастую предают дело Божие. Своим поведением, своею неверностью, отступничеством они вновь предают Христа на распятие.

— Да, испытывает себя сам человек, «Что ты делаешь?» Если ты предаешь брата, не предаешь ли ты тем самым Христа?

Как многие были искушены до такой степени, что предавали друг друга? Брат предложил всем представить себя пред Господом и сказать Ему то, что говорили ученики: «Не я ли, Господи?»

И, склонившись на колени, в молитве со слезами, заключенные обращались к Нему с вопросом: Не я ли, Господи? Молили Его дать силы не оказываться предателями дела Божия. Это была особая молитва. Это было особое положение душ, исповедание их, гонимых, лишенных всего за Истину.

Дальше совершалась вечеря Господня. Стояли со склоненными головами, тихо воспевая, рассуждая о Теле и Крови Христовой, они вкушали хлеб и вино, черпая силу для дальнейших подвигов в верности. С ними был и Лева, он тоже спрашивал: «Не я ли, Господи?» и умолял Спасителя вести его так, чтобы не предавать никого. Спели гимн: «Да будет Отцу Всеблагому хвала, Господня любовь нас от смерти спасла…»

Приветствовали друг друга целованием и тихо, мирно разошлись…

 

Глава 43. Среди заключенных

Два дня пытался Лева получить свидание с теми заключенными, которые находились за проволокой, но безуспешно. Он молил Господа научить его, как правильно поступить. И вот однажды, когда заключенные тянули телефонную линию в лагерь я ставили столбы, он присоединился к ним. Когда они, вскочив на телеги, поехали на обед в лагерь, поехал с ними и Лева. Благополучно проникнув в зону, он свободно ходил по баракам, знакомясь с братьями и сестрами, приветствуя их верой, надеждой, любовью. Он смотрел как они живут, трудятся, полные огня и веры.

Особенно понравился ему брат-кузнец. Энергичный, сильный, он работал на хоздворе, ковал в кузнице железные детали. Его веселость, бодрость особенно понравились Леве.

Глубокое, неизгладимое впечатление произвела на него встреча со слепым братом — скрипачом. Ему предлагали здесь играть в агитбригаде плясовые вещи, но он категорически отказался, считая, что этим он не славят Господа. Тогда его заставили работать, пилить дрова. И он пилил их с одним зрячим заключенным двуручной пилой. Там, сидя на бревнах, делился он с Левой.

— Дивное Господь делает! — говорил он. — Мы не видим, не замечаем, а к небу несется гармония служения Богу, Это как в хоре. Звучат одни голоса, потом они умолкают. Поют другие, более слабые, нежные. Потом опять все вместе. Так и тут» в деле служения. Мы служили Господу, много делали передовые братья. Но вот Господь — регент душ человеческих — заставил замолчать. Нас арестовали. Теперь ноют более слабые, нежные, но их служение также драгоценно пред Богом и дивной музыкой льется к небесам,

— Да, велики планы Божий, — сказал Лева. На прощанье слепой сказал:

— Не печальтесь обо мне, брат. И без зрения, с Господом хорошо везде, и тут хорошо. Благодарю Бога.

Так же благополучно, как въехал, выехал Лева на подводах вместе с отдохнувшими и пообедавшими заключенными.

К вечеру до него дошли слухи, что за ним начинают следить.

На другое утро, с большой любовью простившись с братом К., его спутницей и сестрой-хозяйкой, жительницей Александровки, Лева двинулся пешком в обратный путь.

Погода все еще была по-осеннему прекрасная, но уже местами по небу ходили невеселые тучи, обещая дождь. Лева шел легкими быстрыми шагами по таежной дороге и снова восхищался разноцветным убранством леса. Здесь было больше хвойных пород, и основные массивы тайги стояли вечнозеленые, свежие.

Благополучно переправившись через речку и побывав в Усолье, он передал там братьям и сестрам привет от заключенных и двинулся по направлению к железной дороге.

На станции было много народу, все больше крестьяне. Они перемещались в разных направлениях. Билет удалось получить, без затруднений.

Лежа на полке и посматривая на мелькавшие мимо леса, поселки и деревни, Лева прислушивался к разговорам пассажиров. О чем только ни говорили люди: об одежде, о пище, о своих семейных обстоятельствах и о переменах в жизни…

Но никто из них не говорил о Боге… Было ясно, что никто из них не знает истин евангельских, что они — бедные язычники, живущие во тьме и уходящие во мрак могилы, «Какая разница, — думал Лева, — они и те, кого он посещает? Их жизнь озарена светом правды, у них совсем другое содержание жизни, другие нравы…»

Поезд двигался все дальше и дальше, приближаясь к Красноярску. И Лева мысленно перенесся в этот город. В его воображении рисовалась встреча с отцом, их сердечные беседы, воспоминания о Волге, о близких, хотя бы короткий отдых. Но он ошибся. Когда в знакомом железнодорожном поселке приблизился к дому, где жил его отец, дверь открыла та же гостеприимная сестра. Она радушно приняла его, но с печалью в голосе сказала:

— Папы твоего у нас уже нет. Его отправили дальше — вниз по Енисею.

Сестра угостила его чаем, и пока Лева пил, рассказала, как бодро и радостно его отец собирался в путь, говоря, что он нужен там…

 

Глава 44. По узкому пути (Красноярск и вверх по Енисею)

Лева решил на несколько дней остановиться в Красноярске и привести в порядок свои записи — анкеты. Он даже изобрел шрифт, хотел переписать всех тех, кого посетил, но подумал, что это ни к чему, и оставил эту затею. Много времени занимали письма. Журнал «Вестник изгнанника» он думал оформить в зимних условиях, живя у ссыльных, в глухих местах Ангары. Теперь же он писал своим близким, находящимся на воле и в заключении, о своих путешествиях, встречах, о тех великих надеждах, которыми живет народ Божки,

На красноярский адрес ему пришли письма из разных мест, где он был и где не был. Из этих писем он узнал, что заключенные не забыты, и это особенно радовало его. Были вести из Соловков, от дорогой, близкой сердцу, молодежи Поволжья, которая находилась в изгнании в лагере особого назначения. Большую радость доставили ему письма матери, которая не ограничиваясь этим, исполненная материнской любви и заботы, прислала посылку с зимним пальто, шапкой и старыми подшитыми валенками. Это было как раз кстати. Надвигались суровые сибирские холода, и без теплых вещей двигаться было невозможно.

В это время о пище, и об одежде Лева совершенно не задумывался. В нижнем белье было много новых дыр, их Лева старательно стягивал нитками, совершенно не задумываясь, что будет дальше. Все его внимание поглощали письма, анкеты и записи. Поразмыслив, он решил оставить их у одной сестры, которая жила вблизи молитвенного дома.

— Я прошу вас сохранить эти пакеты, — сказал он низенькой краснощекой сестре, у которой бывал уже не раз. Муж ее был на работе. Их маленькая дочка лет восьми, подружилась с Левой и сегодня, как всегда, радовалась его приходу.

— А вы, дядя, уезжаете? — спросила она. — Уезжаю, далеко, далеко, на Ангару.

— О, там медведи! — сказала она.

— И не только медведи, есть и люди, — сказал Лева. — Я еду к людям, братьям,

— А медведей не боитесь?

— Нет, не боюсь. Я ведь не один еду.

Он попрощался с ними и пошел на квартиру, где жил его отец, собираясь в дорогу. Был ветреный, холодный день. Енисей волновался. Волны, покрытые беляками, вовсю ходили по нему. На пристани не многолюдно. Леву провожали сестры. Среди них была и та прачка, которая носила с ним передачи в тюрьму.

— Я здесь недавно и вашего отца провожала, — говорила она. — Вы к нему заедет».;?

— Видимо, не придется, — сказал Лева. — Его направили в Енисейск, это ниже. Я же еду до устья Ангары, чтобы по этой реке потом подняться вверх,

Последние слова прощания.

— С Богом! Обещаем молиться…

Третий гудок, зашумели машины, пароход вздрогнул и двинулся вниз по течению. Скоро провожающие стали маленькими, незаметными фигурками и исчезли из вида вместе с городом и пристанью.

Чудные картины дикой природы енисейских берегов раскрылись перед глазами Левы. Огромная многоводная сибирская река. Сколько мощи и силы в ней! А берега! Какие скалы, какие угрюмые, мрачные горы! Ч го-то суровое, дикое было в них, И Лева вспомнил родные Жигули, Родную Волгу Каким миром, особой красотой повеяло на чего из воспоминаний о тихой русской реке, о Жигулях. Но и эта дикая, девственная природа была по-своему хороша. И Лева, не отрываясь, смотрел на скалы, нависшие над водой, а на горы с соснами, я на их вершины. А пароход все шел и шел. Местами он замедлял ход и осторожно пробирался между порогами, подводными камнями. Вода бурлила, пенилась, шумела над ними. Приближалась ночь. Становилось все холоднее. Пароход не отапливался, и пронзительный ветер проникал всюду. Лева старательно укутался в свое пальто и вместе с другими пассажирами усаживался поудобнее, чтобы меньше мерзнуть.

Так как сейчас он ехал в сущности с намерением перезимовать в глуши Ангары, то захватил с, собой и постель — плотную подстилку и небольшую подушечку, Попросив у Бога благословения на сон грядущий, Лева развернул свою подстилку и. не раздеваясь, прикрывшись пальто, под шум машин парохода быстро уснул. Ему снилась река, быстрая, бесконечная. И он плывет, плывет, и так холодно в воде, и так мрачно кругом, и берега не видно. Вдруг он увидел лес, полянку и большие деревянные бараки. Проснулся, уже светало. Холод пронизывал. Чтобы согреться, он стал быстро ходить из угла в угол, потом увидел пьющих чай пассажиров, вошел к ним, наполнил кружку кипятком и с наслаждением нанялся горячего чая с хлебом.

— А если дальше будет так холодно, надо что-нибудь придумывать, — рассуждал он про себя. И решил, что в случае резкого похолодания прорежет дырку в тюфячке, наденет его поверх пальто и будет чувствовать себя прекрасно. Но до этого не дошло. Ветер утих, выглянуло солнце, и стало теплее.

В одном месте пароход остановился посередине реки. Путь был прегражден. Между порогами застряла большая баржа, груженная хлебом, и мешки с зерном перетаскивали на другую баржу, чтобы та, несколько приподнявшись над водою, могла свободно пройти.

Наконец, пароход остановился у пристани, которая называлась «Стрелка». Это было устье Ангары. Прозрачные, чистые коды красавицы-реки, вытекающей из Байкала, вливались в мутные воды Енисея и, некоторое время не смешиваясь с ними, сохраняли сбою чистоту. Сойдя на берег, Лева оглянулся на реку. Да, это была ширь водная. Здесь берега словно расступались, приветствуя слияние двух рек. У пристани расположилась небольшая деревушка с одноименным названием. Лева пошел туда, чтобы узнать, как можно плыть вверх по Ангаре, Однако все старожилы деревни, с кем бы он ни говорил, качали головой и утверждали, что уже поздно.

— Скоро, парень, лед пойдет, — наставительно говорил старый сибиряк-чалдон. — И никакие катера вверх по Ангаре не пойдут.

— Да как же быть? — спрашивал Лева. — Мне нужно добраться вверх до деревень Погорюй, Потоскуй, Покукуй. И еще дальше. Нельзя ли тогда берегом реки?

— Ничего не выйдет, — говорил старый чалдон, махнув рукой. — Нужно ждать, когда санные дороги установятся. Да и вообще, тут на Ангаре дороги трудные.

Ночевать Лева попросился в одну крестьянскую избу. Хозяин подтвердил, что пробраться теперь вверх по Ангаре невозможно:

— Придется тебе зимовать у нас на Стрелке, никуда не денешься, раз заехал.

Перспектива зимовать в глухой сибирской деревушке, где нет родных и близких, очень беспокоила Леву. Как быть?

Он открыл любимую книгу и прочел: «Все заботы ваши возложите на Него, ибо Он печется о вас». Эти слова сразу успокоили. Он печется, Он устроит все, — думал Лева. У хозяев он купил замечательный сибирский хлеб. Это очень вкусный пшеничный крендель-витушка. У них же оказались своего засола огурцы. Чай, огурцы и хлеб были самой любимой Левиной пищей.

Наутро ударил мороз, вода в лужицах замерзла. Что делать? Лева поспешил на берег. Енисей нахмурился. Маленькую пристань подбрасывало на волнах. От обслуживающего ее человека Лева узнал, что пароходы к берегу уже не пристают, а торопливо идут вверх, вниз, спешат, чтобы не замерзнуть в пути. Что делать, что делать? — думал Лева.

Свирепый ветер, казалось, готов был сорвать с него пальто. Глухо, заунывно, по-осеннему шумела еловая тайга.

У Левы созрел план: вернуться назад в Красноярск, потом ехать в Канск, и оттуда санным путем пробираться к ссыльным на Ангару. Ни холодный ветер, ни надвигающиеся морозы сибирской зимы не останавливали его. Но как выбраться с этой Стрелки? «Господи, помоги!» — молился он.

Он решил весь день не уходить с берега и ждать. Может быть, какой-нибудь пароход пристанет. Но они не приставали. Вверх прошел один большой пассажирский пароход, но даже не приблизился к пристани, прошел другой — и тоже мимо. Но Лева не терял надежды. Он все стоял на берегу и всматривался в волнующуюся реку, воды которой уходили на север. Он ждал, ждал.

И вот показался небольшой буксирный пароходик, тянувший баржу. У него, видимо, было что-то не в порядке, и он пристал к берегу.

Лева бросился к капитану.

— Вы плывете в Красноярск?

— Да, к Красноярску, — отвечал тот озабоченно. — Да не знаю, как сойдем, того и гляди лед ляжет.

— Захватите меня, пожалуйста, я заплачу.

— Пассажиров не берем, — резко ответил капитан. — Нам не до них. Вот матросов нам нужно.

— Так, пожалуйста, я матросом буду. Я с Волги. Буду работать матросом.

— Ну, тогда садись! — сказал капитан и спустился в машинное отделение.

Схватив под мышки свою постель, Лева тотчас оказался на палубе. Пароход отплыл и потянул за собой баржу. Лева приступил к матросской работе.

 

Глава 45. В непогоду (По Енисею)

В обязанности Левы входило подносить смазочные масла и горючее в машинное отделение, а также под руководством механика делать уборку. Свои вещи он сложил в матросской каюте, спустившись по лестнице в трюм. Матросы сидели за столом, пили чай и не обратили на него никакого внимания. Всех их занимал только один вопрос: доплывут ли они до Красноярска, или придется причалить в каком-нибудь затоне, или, что всего хуже, замерзнут где-нибудь на пути.

Все внимание уделялось работе машины, подаче горючего; плыть приходилось против течения, с большим трудом. Лева тоже волновался. Ведь застрять дорогой — совсем не входило в его планы.

Глухой ночью, стоя на палубе, Лева заметил, что впереди появляется все больше и больше огней. Из разговора капитана он понял, что они приближаются к пристани, у которой стоит большой пассажирский пароход, идущий вверх. Капитан решил пристать к берегу, чтобы механик устранил некоторые неполадки в работе машины.

Как быть, Господи! Подскажи мне — внутренне молился Лева. У него зрела мысль, что ему нужно покинуть ненадежный буксирный пароход и пересесть на пассажирский. Он так и сделал. Как только пароход причалил к берегу, он схватил свои вещи, прыгнул на подмостки и исчез во тьме берега.

Войдя на пассажирский пароход, он тут же купил билет 4-го класса и, промелькнув мимо спящих людей, забрался на свободную верхнюю полку и тут же уснул. Сквозь сон он слышал, как пароход тронулся и, равномерно покачиваясь, двинулся вперед, вверх.

Он проснулся от страшного крика. Пароход стоял. В проходах сновали люди в черных полушубках и, нещадно матерясь, поднимали всех спящих, заставляя выгружать пшеницу. Слышался жалобный голос:

— Я больной, не тронь.

— Вставай, иди к врачу, он осмотрит, освободит, если больной. Озираясь кругом, Лева понял, что он попал в лагерь заключенных, которых эвакуировали в 4-ом классе вверх по Енисею.

— Ну, а ты, что лежишь? — обратился к нему какой-то военный.

— Я не ваш!

— Как так не наш? Документы?

Лева достал паспорт, военный посмотрел и оставил его в покое.

Заключенные возвращались потные, разгоряченные после тяжелой работы — выгрузки мешков с пшеницей с парохода. Несли в чайниках кипяток и закусывали ржаным хлебом и воблой, которая была у них в изобилии.

— Эй, паренек! — крикнул Леве седоватый старичок, очищая воблу. — Не брезгуй нами, слезай чай пить.

Лева слез, достал из своего мешка несколько витушечек и, угощая заключенных, присоединился к ним.

— А ты нашего хлеба попробуй, хороший хлеб, чисто ржаной, и рыбка хороша, жирная, кушай!

Лева с наслаждением ел хлеб с вкусной воблой, запивая кипятком. Заключенные рассказывали, что их везут в Красноярский лагерь. Он быстро сдружился с ними.

Наутро положение стало тревожным. По широкой глади Енисея пошел лед. Пароход вздрагивал, напрягал свои силы, торопился вверх. Но льда становилось все больше и больше. Мороз крепчал.

Наконец, на левом берегу Енисея, что полого подходил к воде, показалось какое-то селение. Пароход остановился, и было объявлено, что все пассажиры должны сойти на берег. Пароход в Красноярск не пойдет, направляется в ближайший затон.

Сначала сходили заключенные, их считали, окружали вооруженной стражей и вели в ближайшие избы. Потом выходили пассажиры, которые спешили расположиться в оставшихся свободных избах. Лева попал в дом, в котором уже была одна пассажирка с двумя маленькими детьми. Она оказалась женой заключенного и следовала за ним. Ее муж, видимо, пользовался уважением у начальства и скоро явился к жене, досадуя, что из-за мороза она переживала большие трудности в пути.

Лева вышел, чтобы узнать что-нибудь о подводе. Но увы, часть подвод мобилизовал для своих нужд лагерь. Оставшихся лошадей наняли за большие деньги более состоятельные пассажиры и уже отъезжали к Красноярску. До города, как они говорили, оставалось 72 километра. Дорога шла берегом Енисея по неровным скалистым местам. Как быть? — думал Лева. «Господи! Помоги мне!»

Ведь если бы не вещевой мешок да не постель, можно было бы смело идти пешком. Но добираться в зимнем пальто, в валенках, да еще по гололедице с вещами было невозможно.

Он вошел в избу, где остановился. Там заключенный рассказывал жене, что завтра их вещи сложат на подводу и они строем двинутся в путь. Он уже договорился с начальством, чтобы подвезли на подводах и его жену с детьми.

— Послушайте, обратился к нему Лева. — Тут у меня немного вещей. Я оставлю их вам, а вы дайте мне адрес вашего лагеря, и я, когда буду в Красноярске, возьму их у вас:

— Пожалуйста! — сказал заключенный. — Вы не боитесь, что мы украдем?

— Нисколько, — ответил Лева. — Я знаю, что и среди заключенных есть вполне честные люди. Я уже познакомился с вашей женой и вполне доверяю вам. Бог даст, ничего не пропадет.

На следующее утро, оставив у них вещи, Лева раньше всех отправился в путь. Падала мелкий снежок. Зима вступила в свои права. Километр за километром бодро шагал Лева. Но скоро он убедился, что идти пешком зимой и идти пешком летом — большая разница. Зимняя одежда — лишний груз, быстрее устаешь, валенки трут ноги. Первый день Лева прошел сравнительно легко, но на ногах уже были натерты мозоли.

Когда стало темнеть, он остановился на ночлег в небольшом селе, расположенным у дороги. Его пустили ночевать пожилые крестьяне, муж с женой. В избе было тепло, чисто. Перекусив, он достал Библию и стал читать.

— Что читаешь? — заинтересовался крестьянин.

— Библию?

— О! Говорят, святая книга?

— Да, святая, — ответил Лева и прочитал несколько строчек.

Крестьянин и его жена слушали внимательно, вздыхали.

— Вот попы нам правду не говорили, — сказала старушка. — Пьянствуют они больно много. Мы уже последнее время с мужиком и в церковь не ходили. А про настоящую веру Христову так и не слыхали.

— А здесь у вас нет ли баптистов или евангельских христиан? — спросил Лева.

— Нет, не слыхали, — сказал крестьянин. — Темные мы люди… Перекрестившись на угол, где виднелась закопченная икона, он полез на печку спать. Лег на лавку и Лева. Перед сном он молился: «Господи! Ты видишь, сколько еще деревень, сел находится в полной тьме. Пошли свет Евангелия, Твое спасение многим».

Сердце Левы ожидало тепла и света не только для себя, но и для других, для народа, среди которого он жил и путешествовал.

Старушка потушила лампу. Где-то заунывно трещал сверчок. В трубе зловеще выл ветер. Надвигалась зима — морозная, снежная. Страшная, беспросветная ночь. Неужели эти молитвы о пробуждении русского народа, о свете Евангелия, мира и любви, останутся не услышанными? Неужели и впереди будет бесконечная, беспросветная ночь?

— Нет, — твердо решил Лева. — За ночью следует день. Молитвы будут услышаны. Прекрасное, солнечное — впереди.

 

Глава 46. Темнеет (Красноярск)

Еще было темно, когда хозяйка встала и начала хлопотать у печи. Проснулся и Лева и сразу стал собираться в дорогу.

— Ну, покушай сынок, — сказала старушка, ставя перед ним кружку молока.

Перед едой и после нее Лева открыто молился. С удивлением смотрели на него крестьяне. Такой молитвы они в жизни не слышали. Заплатив за ночлег и молоко, Лева распрощался с хозяевами и вышел.

Моментально почувствовал он мороз.

В Сибири морозы наступают как-то сразу сурово. Уже рассветало. Небо было серым от туч. Местами ветер надул сугробы. Лева шел и шел, размышляя, вспоминая, иногда внутренне возносился душой и сердцем к небу. Хотелось бы скорее добраться до своих, немного отдохнуть и двигаться дальше, чтобы потом где-то перезимовать. Путешествуя уже много месяцев, Лева чувствовал не только физическую усталость, но и какое-то внутреннее утомление. Ведь так часто его путь требовал напряжения, риска, и только силы Неба укрепляли его бесстрашно двигаться вперед.

Несмотря на эту усталость, у него и мысли не было вернуться на Волгу, к матери, жить так, как живут все.

Дорога шла то в гору, то под гору, то приближалась почти к берегу реки, идя через тайгу, то уходила в сторону через покрытые снегом поля. Он останавливался, иногда присаживался на ствол упавшего дерева, закусывал и потом опять шел и шел. К вечеру стали страшно болеть утомленные, растертые ноги. Мороз крепчал, не было никаких признаков того, что город близко. Но он все, более напрягал силы, надеясь хоть к ночи добраться до Красноярска.

И вот, наконец, на горизонте показался холм с видневшейся на нем башней. Лева знал, что эта башня стоит вблизи Красноярска, и ободрился. Потом послышались паровозные гудки, и вдали он увидел очертания окраины Красноярска. Совсем уже смеркалось, когда он, с трудом передвигая усталые ноги, напрягая волю, вошел в железнодорожный поселок.

По дороге встретилась знакомая сестра, та самая, у которой останавливался отец. Но что это? Она с каким-то испугом смотрит на него и делает вид, как будто не замечает. Поспешно идет в сторону. От страшного, непонятного предчувствия защемило сердце. По дороге ближе всего был молитвенный дом, и, хотя собрания не было, он решил зайти туда. Тяжело переступая через порог, Лева вошел в сторожку.

— Мир вам! — сказал Лева и опустился на табуретку.

— Ах, Боже мой! Ах, Боже мой! — воскликнула находившаяся там сестра, бледнея при виде его.

Он с недоумением посмотрел на нее.

— Лева, вы знаете, в доме той сестры, где вы оставили бумаги, был обыск. Взяли все, Вас ищут. Допрашивали всех: «Что за человек?» Катали на автомобиле маленькую девочку, угощали конфетами, все расспрашивали, какой это у них дяденька был.

— Пойду, скажу брату, что вы пришли. Она поспешно оделась и выбежала. Лева опустил голову на руки. Он страшно устал, был голоден, болели ноги.

Вошел брат.

— Дорогой брат, — сказал с дрожью в голосе сильный пожилой мужчина. — Я обещал, что как только увижу вас, пойду сообщу им.

— Хорошо, — сказал Лева. — Но давайте прежде помолимся. Этот брат, опустившись вместе с Левой на колени, плакал. Душа его страшно терзалась, и ему было бесконечно жаль Леву, который, он знал, идет ради Христа. И в то же время данное обещание…

— Господи! Господи! Будь милостив ко мне! — стонал он.

— Господи Боже! — молился Лева. — Я так устал, так устал, у меня нет больше сил. Да будет воля Господня, Твоя святая воля во всем. Будь милостив к нам.

Когда они встали с колен и поприветствовались, то Лева спокойно сказал:

— Дорогой брат. Вы должны быть честным, я нисколько не осуждаю и не упрекаю вас. Люблю по-прежнему. Идите и скажите, как вы обещали.

Брат вышел. Была ночь. Лева встал и тоже пошел. Шел шатающейся походкой измученного человека. Шел во мрак ночи. Куда? Он сам еще не знал.

— Господи, укажи, где и как я могу иметь хотя бы маленькое пристанище и хоть немного отдохнуть?

И вдруг пред ним как бы предстал образ той сестры-прачки, которая так старалась помочь все бедствующим, особенно заключенным. Великою радостью засветились ее глаза, и она приняла его, зная обо всем, что произошло.

— Сестра, вы не боитесь принять меня? — спросил Лева,

— Нет, нисколько, дорогой брат, нисколько! Я счастлива, что мне выпало на долю послужить вам. Видимо, вы больны?

— Нет, — сказал Лева. — Просто устал.

— Так вымойте ноги и ложитесь на мою постель.

— Нет, — возразил Лева, — я вот лучше здесь на сундучке.

— Даже не думайте! Я здесь хозяйка. Мне послужить для вас — это как послужить для Господа!

Она помогла ему вымыть ноги, на ступнях которых было много кровавых мозолей, и накормила.

Преклонив колена, Лева горячо благодарил Бога, что Он послал ему отдых. А сестра благодарила Бога за то, что Он послал ей брата.

Квартира была с отдельным входом. Это Леву вполне устраивало.

— Никто, брат, не должен знать, что вы у меня, — говорила сестра, — пока заживут ноги, ни о чем не думайте. Дальнейшее усмотрит Господь!

Она ушла на работу, а Лева целый день лежал в чистой, мягкой постели. — Как чудесно сделал Господь! — думал он. — Казалось, впереди полное отчаяние, пропасть, и вдруг — покой.

Он открыл книгу псалмов и стал читать. Бессчетное количество раз читал он псалмы, знал наизусть, но теперь эта книга воспринималась по-новому. Псалмы не только читались — переживались. Скорби, трудности, вздохи автора псалмов были трудностями и вздохами Левы.

Некоторые места из псалмов были такие, что он свободно мог использовать их для молитвы:

«К Тебе, Господи, возношу душу мою. Боже мой! на Тебя уповаю, да не постыжусь… Призри на меня, и помилуй меня, ибо я одинок и угнетен. Скорби сердца моего умножились, — выведи меня из бед моих… Сохрани душу мою и избавь меня, да не постыжусь, что я на Тебя уповаю.» (Пс. 24)

«Приклони ко мне ухо Твое, поспеши избавить меня. Будь мне каменною твердынею, домом прибежища, чтобы спасти меня. Ибо Ты каменная гора моя и ограда моя; ради имени Твоего води меня и управляй мною. Выведи меня из сети, которую тайно поставили мне, ибо Ты — крепость моя.» (Пс. 30)

Вечером пришла сестра с работы, принесла из больницы мази и бинтов, перевязала ноги Леве. Несколько дней пролежал он у нее. Ноги зажили, силы вернулись к нему. Он сходил в лагерь и принес веши, которые оказались в полной сохранности.

Как теперь действовать дальше? Выехать в Россию, покинуть Сибирь? Или направиться в Архангельскую область? Или по направлению к Соловецким островам? Или же твердо продолжать намеченный путь и пробираться в глушь Ангары?

Лева долго не думал. Там, на Ангаре, его ждали. Особенно он обещал брату Ясырину прибыть к нему на зиму. И Лева решил не уклоняться ни вправо, ни влево, а твердо придерживаться намеченного курса.

С сестрой они договорились, что она заранее пойдет на станцию с вещами и купит билет. Лева же на вокзале не покажется до последнего. Будет на перроне между вагонами и в момент отхода поезда подойдет к ней, возьмет билет, вещи и уедет.

Была ночь. Хлопьями падал снег. Чтобы не замерзнуть, Лева быстро ходил поблизости перрона. Когда подошел поезд и началась посадка, он только в самый последний момент вышел из-за вагонов, взял у сестры билет, пожал ей руку и исчез в тамбуре.

Он ехал в Канск. Теперь ему нужно было вести себя осторожно, еще незаметнее. И в Канске он пошел только к пресвитеру, решив больше никого не видеть.

Пресвитер очень обрадовался, увидев его, и передал с ним письма и деньги для ссыльных.

Теперь Лева ехал на подводах среди убеленной снегом тайги. В одном из сел он встретил брата, который собирался также ехать в глухие места Ангары, чтобы продать там некоторые вещи. У него была еще своя лошадка, и вдвоем на санях они продолжали путь.

 

Глава 47. Особенный день (Евсеев мыс)

Приближалась середина ноября. Истекло восемнадцатилетие существования Левы на земле. И он дорогой, в часы, когда ехали с братом молча, невольно просматривал пройденный жизненный путь. Он сделал все, что мог. Чудный подарок, который он получил от Господа в день совершеннолетия, осуществился. Он отдал этот год жизни тем скорбящим изгнанникам, к которым звал его Господь.

За эти дни, он, казалось, прожил и увидел больше, чем можно прожить и увидеть за десять лет.

Он окончательно увидел и оценил свет Евангелия в людях и в то же время понял всю тьму и пустоту жизни без Бога. Не в тепличных условиях, а среди ненастья и непогоды росла и крепла его юная вера.

Они подъехали к местечку, которое называлось Евсеев мыс. Оно было превосходно. Несколько избушек стояли на поляне, расположенной среди высокого, стройного леса тайги. Здесь и жили братья. У одного из них, который валял валенки, они остановились. Верующие жили в глуши. Невозможно передать радость, которую, подарил им приезд двух братьев. Эти твердые, крепкие сибиряки, жители тайги, особенно любили петь. Вечером, собравшись в избе со своими семьями, они громко славили Господа, пели гимны.

Их печалило одно, что ни Лева, ни приезжий брат не обладали певческими дарованиями и не могли научить их новым гимнам.

— В таком случае почитай нам, брат, Слово Божие, — сказал брат, весело улыбаясь.

Лева открыл свою неизменную спутницу — Библию и сказал:

— Братья и сестры. У меня сегодня особенный день, день рождения, или как его иначе называют именины. Я знаю, что у вас не принято праздновать дни рождения, но счислять дни, чтобы приобресть сердце мудрое, мы должны, как написано. Я сегодня хочу поделиться сердцем своим с вами. Когда-то этот день я проводил в кругу семьи, с отцом, матерью, братьями и сестрами. Теперь я счастлив, что отмечаю его тоже в кругу семьи, ибо Христос сказал: «Кто исполняет волю Отца Моего Небесного, тот мне и брат и сестра и матерь».

— Сейчас, — он взглянул на всех, — я прочту вам места из Слова, дорого оно мне.

Он обвел глазами всех слушающих. Взоры всех собравшихся с любовью и вниманием были устремлены на него.

— В Евангелии от Марка в 8-й главе написано с 34-го стиха: «И подозвав народ с учениками своими, сказал им: Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душ) свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее».

— Вот я прожил восемнадцать лет. В них особенно стал близок ко Христу и хотел идти за Ним, и раньше шел, но это было не то. Я не отвергал себя. Теперь же, идя за Ним, я взял крест мой — служение заключенным, я действительно последовал за Ним. Много радостного принес крест мой. Но он не был из цветов. Один Бог знает все. Идти, терять душу, жизнь, ради Христа и Евангелия. Возможно, что этот год жизни принесет новые потери и страдания ради Христа и Евангелия, но нет ничего лучшего, чем этот путь.

— Хочу сказать вам, — продолжил Лева. — Все вы очень радовались, услышав от меня рассказы о моих путешествиях. Вы благодарили Бога за меня, но ведь я тоже простой верующий, как и все вы. У меня есть только то, что я не на словах, а на деле пошел за Христом, отвергну!? себя.

— Ушел восемнадцатый год жизни. Что я сделал за это время? Только одно: исполнил волю Бога — «Был в темнице и вы посетили Меня». А сколько необыкновенных благословений и переживаний я имел! Как чудно видел спасающую, руководящую, заботливую руку Господа! Ведь видя Его любовь и водительство, странно смотреть на людей, которые вообще Его отвергают. Ведь если бы не Он, никогда не были бы пройдены эти восемнадцать лет. И если бы могли вновь вернуться эти годы, я прожил бы их так же — в следовании за Христом.

— Братья и сестры! — Лева с особым вниманием посмотрел на сидящих вокруг него пожилых и молодых верующих. — Я верю, я глубоко верю, что каждый из нас, если отдаст себя целиком в распоряжение Господа, отвергнет себя, будет терять душу свою ради Христа и Евангелия и исполнит в течение года хоть один Текст повеления Иисуса, будет иметь великие благословения, радости как для ближних, так и для себя.

— А теперь я хочу молиться. Я хочу благодарить Бога за эти дивные восемнадцать лет моей жизни, просить благословения на грядущее.

Все преклонили колени, горячо молились Богу.

Лева от сердца благодарил Христа за спасение, за Его Голгофскую жертву. Благодарил, что в течение этих лет Он помог ему идти за Ним, видеть, ощущать Его, познавать красоту любви Его.

— Господи! Я не знаю, что меня ждет. Иду за Тобою. Этими словами Лева закончил молитву.

Леву горячо поздравляли с новым, девятнадцатым годом его жизни. И, слушая их приветствия, признания в любви, которые звучали в словах каждого, Лева воистину чувствовал себя в одной семье. Он оставил отца, мать, брата, сестер ради Христа и Евангелия и ныне, среди гонений, обрел во сто крат больше отцов, матерей, братьев и сестер.

 

Глава 48. Начало страдальческого пути (Село Черчет)

После этого они ехали еще около трех дней. Оказались на местности среди екал, где было неспокойно. Волновались крестьяне в связи с новыми преобразованиями. Всюду разъезжали конные военные. Лева и брат поздно ночью доехали до деревни Черчет и остановились на ночлег.

Только они уснули, укрывшись на полу тулупом, как в дверь раздались удары прикладом.

Хозяин вскочил, отпер. В комнату ворвались люди в черных полушубках.

— Кто здесь? Вставай! Руки вверх! Обыскивай их!

Несмотря на то, что документы у обоих были в порядке и в вещах не было ничего предосудительного, их задержали.

— Началось! — подумал Лева.

Брат вынул из кармана Евангелие и открыв место, прочитал Леве: «Итак воины, по данному им приказанию, взявши Павла, повели ночью…» (Деян. 23:31).

Эти слова сразу успокоили Леву. Он знал, что это дано по указанию свыше, вовремя и к лучшему…

Издательство «Благовестник», Москва, 1994 г.