Покоем и благолепием жизнь в крепости никогда не отличалась, но тот день спозаранку понесся по кочкам. Бывает, ни с того ни с сего пойдет что-то одно наперекосяк, следом «подарки судьбы» начинают сыпаться, как из дырявого мешка, и хоть плачь, хоть смейся.
После подъема девки уже привычно побежали на зарядку. Не всем она нравилась, конечно, но на пользу пошла всем – Арина оказалась права. Млава и та за прошедшее время подтянулась: брюхо уже не тряслось так безобразно на каждом шагу, и хоть она пыхтела на бегу, как каша в печи, а от подруг не отставала, благо, сил хватало, несмотря на постоянные «голодовки». Главное же, что убедило Анну в пользе столь необычного для девиц занятия – порядка у них заметно прибавилось. Не такого строгого, конечно, к какому приучали отроков – он им и не требовался, но девчачьих взвизгов, надутых губ, толкотни и щипков исподтишка стало намного меньше.
Выйдя из терема, Анна проводила девчонок глазами и привычно заспешила по своим делам, кои требовалось переделать, пока воспитанницы, слава Богу, заняты; забот у боярыни не убывало, хоть ты сколько помощников ни заводи!
Первым ей на глаза попался разъяренный донельзя наставник Стерв, который широкими шагами пересекал двор и при этом рычал, как разбуженный зимой медведь, что само по себе ни в какие ворота не лезло. Точно так же, видимо, считала и Вея, потому изо всех сил и спешила вслед за мужем, безуспешно пытаясь удержать его; судя по ее встревоженному виду, не меньше чем от смертоубийства.
Анна удивилась: вывести Стерва из себя за все время его пребывания в крепости еще никому не удавалось. Даже Сучок, чьи попытки задиристо шуметь по любому поводу или вовсе без оного разбивались о невозмутимую ухмылку охотника, как-то не выдержал: «Да в бога душу тебя, Стерв, лешак ты упертый! Да что ж это такое, раздери тебя вдоль и наискось кочергой?! И не поругаешься с тобой в удовольствие – молчишь да лыбишься, пень бесчувственный, а я как дурак тут разоряюсь… Тьфу!»
Сейчас от глаз этого «пня бесчувственного» можно было лучину зажигать, а вокруг них дыбом топорщились и борода, и взлохмаченная шевелюра. Следом за отцом почти бегом бежал Яков в сопровождении пятерки отроков из подчиненного Стерву десятка разведчиков, взбудораженных не меньше своего наставника. Завершала это странное шествие, разумеется, Верка – ну куда же без нее, если намечается какой-то переполох? Говоруха, судя по всему, разрывалась между сочувствием и желанием расхохотаться, причем последнее явно одерживало верх.
Присутствие Верки, а самое главное – выражение ее лица остановило Анну, когда она решала: догнать, разобраться и наказать – или пусть обойдутся без нее? Конечно, любой беспорядок лучше предотвратить, чем потом разгребать его последствия – а тут размер безобразия намечался немалый, если уж Стерва так проняло. Тем более, что обычное женское любопытство подталкивало в том же направлении – если боярыня, так уже и не баба, что ли?
С другой стороны, именно что боярыня – и не пристало поддаваться бабьим слабостям и, как Говорухе, лезть в любую дырку затычкой. По крайней мере, у всех на глазах. Прикинув, куда именно пронеслась возбужденная толпа, Анна пошла ко второй от ворот башне, поднялась на помост и увидела, что не прогадала: обзор сверху открывался просто замечательный!
На отмели под стенами Ульяна чуть не с рассвета вовсю распоряжалась холопками, стирающими гору грязной одежды, которая ежедневно собиралась в крепости, а рядом с ними пристроилась младшая жена Стерва, не так давно тоже перебравшаяся в крепость. Вея как-то упоминала, что если бы не помощь Неключи, принявшей на себя все домашние хлопоты немаленького семейства, то заготовки на зиму для Младшей стражи пришлось бы поручить кому-нибудь другому, и еще неизвестно, где этого другого найти: Плава целый день с кухни не выходила, Илья – из своих складов носа не казал, а Арина, понятное дело, Андрея выхаживала. Другие же ратнинские бабы – жены наставников, несмотря на все разговоры и Веркины подначки, не спешили перебираться в крепость, и заботы боярыни Лисовиновой (или, скорее, Аньки Лисовинихи) их не волновали ни в коей мере – своих хватало.
В общем, как ни крути, а фактическое двоеженство Стерва Анну в какой-то степени устраивало, тем более, что Неключа, которую отец Михаил окрестил Надеждой, оказалась бабой не то чтобы затурканной, а незаметной и занималась исключительно делами домашними. Анна даже голос ее слышала не каждый день.
«Ну что там у них стряслось? Чем там Вея размахивает?»
Анна привстала на цыпочки, чтобы получше разглядеть происходящее, но толпа на берегу загораживала от нее и самого Стерва, и обеих его жен. Вот слышно было хорошо.
– …Пя-а-атна?! Я с тебя щас все пятна во всех местах вместе с кожей сведу, мамка ежовая! – бушевала Вея. – Ты меня спросить не могла, кулема лесная?! Я сколь раз тебя предупреждала?! И без тебя есть кому стирать! Нет, сама поперлась от усердия!
– Ой, ну Надюха! Огуляй тебя бугай! Ну, уморила! – Верка, в отличие от своей закадычной подружки, ругалась не зло, а скорее от избытка чувств, то и дело сбиваясь на откровенный хохот.
А вот сам Стерв и прибежавшие следом за ним мальчишки молча замерли на берегу возле кучи какого-то тряпья, хотя именно от них, а не от напирающей на нее Веи и веселящейся Верки в ужасе пятилась Неключа.
Холопки, ради внезапного развлечения побросавшие свою работу, сгрудились чуть в стороне и с любопытством наблюдали за происходящим, а Ульяна почему-то им в этом не препятствовала. Она, прикрыв ладонью рот, разглядывала те самые тряпки.
«Это кто же так одежду замусолил? Неужели давно не меняли? Куда наставники смотрят?» — мимоходом возмутилась Анна, продолжая прислушиваться к крикам на берегу.
– Мусор? В голове у тебя мусор! Заставь дуру молиться… Расстаралась! – Вея разорялась так, что ее голос наверняка и на другом конце посада слышали.
Неключа всхлипнула, попятилась, споткнулась обо что-то и с размаха шлепнулась на песок.
– Вея, да ты глянь, какая старательная! Она ж все завязочки развяза-а-ала! Не иначе полночи сидела! – заходилась от непонятного восторга Верка. – Мусор она выкинула… И пятна не отсти-и-ирываются!
– Верка, не лезь! И без тебя тошно, – Вея махнула на несчастную Неключу рукой и повернулась к Ульяне. – А ты-то чего? Аль не видела? Ты же баба разумная…
– А что я? – всплеснула та руками. – Мне что теперь, за всеми, кто тут на берегу одежку стирает, глядеть? У меня вон работы полные корзины – некогда по сторонам-то… Да и не видела я, чего там она полощет… Подумаешь, дело какое, – она повернулась к Стерву и мальчишкам. – Высохнет, да все назад воткнете и привяжете. Зато чистое будет…
Лица Стерва Анна видеть не могла, но ей хватило того, как Ульяна вздрогнула и подалась назад от его взгляда. Впрочем, жена бывшего обозника и перед Буреем, бывало, не робела.
– Стерв, да ты чего? Бешеный, право слово. Уймись! – замахала она на него руками. – Я ж не со зла…
Звукам, которые издал Стерв, наверняка и ратнинский обозный старшина позавидовал бы, но это оказались всего лишь цветочки. От «ягодок» же, которыми вдруг начал сыпать разъяренный наставник, надо думать, и рыба в реке побагровела. Ну, или, как Верка и отроки у ворот, восхищенно заслушалась. Обычно немногословный охотник подробно и с чувством сообщил всем присутствующим на берегу женщинам, что он думает о них самих, об их матерях, бабках и прабабках до пятого колена, а также обо всех бабах, начиная от самого сотворения мира, включая Богородицу и всех святых, которых он успел запомнить из проповедей отца Михаила. Анна поймала себя на том, что не без интереса прислушивается к забористым словесным кружевам, известным, оказывается, Стерву. Вот уж про кого не подумала бы!
«Нет, ну надо же! Даже от Корнея я такого никогда не слыхала – а уж на что ругатель! Ладно, Анюта, неча краснеть, лучше на ус мотай: в боярском деле и брань порой необходима. Вот как его сейчас заткнешь? Не оплеухой же – он, пожалуй, в ответ такого леща отвесит, не разбираясь, кто перед ним. Мне там смолчать – значит попустить. И хорошо, что я вроде как и не вижу, и не слышу – и останавливать его не мне придется. Хотя какой там останавливать – самой бы не зареготать вместе с Веркой».
Причину столь бурного возмущения Анна быстро поняла, и оттого сдерживать веселье стало еще труднее: в куче тряпья на песке она опознала предмет гордости всего десятка разведчиков и Стерва лично – удивительную одежку, которая делала их почти неразличимыми в лесу или густом кустарнике. Да какой там неразличимыми – обряженного в это одеяние разведчика можно было принять за бугорок на поляне и в полушаге пройти мимо, а то и наступить на него.
Эти наряды десяток смастерил себе сам после возвращения из-за болота. Бабам такое ответственное дело они не доверили и сидели не один день, превратив обычную одежду, разве что непонятного грязно-зеленого цвета с желтоватыми и серыми разводами, во что-то доселе немыслимое. Еще раньше лазутчики из-за болота почти в таком же облачении появлялись возле Ратного, но их тогда перебили и в село притащили. Стерв сразу же положил глаз на невиданные одеяния: для его подопечных в лесу лучше не придумаешь.
Как ни бранился на него воевода, но наставник разведчиков отспорил у Корнея для них право носить «этакое непотребство». Сотник покривился из-за вопиющего нарушения обычаев («С чего ему тогда вожжа под хвост попала? Сам столько обычаев уже порушил…»), но выгоду воинскую оценил и плюнул: «Хрен с вами, носите! Но только в лесу – чтоб глаза мои вас не видели!»
Но у тех чужаков наряды были просто пятнистые. Стерв же, лесом вскормленный и им живущий, подошел к делу творчески, а может, и за болотом что-то еще подсмотрел, но одежку эту он переделал на свой лад. Получилось невесть что: на голову приспособил непонятную помесь – то ли куколь монашеский (но того же непотребного цвета, что и все остальное), то ли воинский шлем, который закрывал лицо так, что только одни глаза и виднелись. Кроме того, выпросил у Верки ветхие лоскутки, не годившиеся даже на заплатки, покрасил их травяным соком и отваром коры и нашил на одежду везде, где можно и где нельзя. Страшилище страшилищем, даже Вея поначалу струхнула, когда увидела мужа с сыном обряженными в эдакое-то. Стерв после первой примерки остался чем-то недоволен и заставил мальчишек собрать лесного сора, всяких веточек-щепочек, и тоже приспособил к делу.
Со стороны казалось, что весь этот хлам пристроен поверх рубах и портов как на душу придется, но разведчики над этим рукодельем сидели не менее старательно и с тем же азартом, как и девки над кружевом: вязали-перевязывали, чего-то добавляли и переделывали. Наставник от них не отставал, добиваясь одному ему понятного совершенства. Отроки доделали свои лесные наряды всего несколько дней назад и берегли их пуще глаз, просто так по крепости в них не ходили – только на занятия в лес.
Эта учеба за один день успела стать притчей во языцех у населения крепости, когда к Анне, чуть не плача, пришли жаловаться бабы-холопки. Дескать, боятся теперь в лес ходить, вон, намедни по грибы отправились и едва богу душу не отдали, хоть и в знакомом месте были, совсем рядом с посадом. Отошла одна молодуха в кустики по нужде – специально погуще выбрала – и только присела, а тот «куст» ее бранью обложил и под зад пнул. Анна их, конечно, успокоила, объяснила, что учеба у отроков такая, но едва дождалась их ухода, чтоб нахохотаться вволю.
Вот эти-то замечательные одежки-невидимки Неключа, проявляя радение, оказывается, не только постирала – чтоб чистое отроки надевали! – но и все веточки-щепочки-лохматушки поотвязывала. Хорошо хоть пришитые отпороть не успела.
Отсмеявшись, Анна на это происшествие решила пока махнуть рукой – без нее разберутся. Вея – баба разумная, сама со своей семьей справится и уж как-нибудь успокоит мужа. Боярыню больше другое обеспокоило: она давно заметила, что день, начатый с такого переполоха, простым и обыденным удается редко – скорее всего, потом что-нибудь еще случится, этакое.
* * *
Нинею большинство обитателей крепости заметило в тот момент, когда Великая Волхва стояла на нижней ступеньке лестницы, ведущей в терем, и, не обращая внимания на обычный дневной шум и суматоху, осматривалась со снисходительным любопытством. Вот только входящей в крепость ее не видел никто: как потом ни допытывались наставники, ни дежурный десяток, ни работники, возводившие стену рядом с воротами, ничего вразумительного сказать не смогли.
– Никто не проходил, господин старший наставник! – дежурный урядник ел глазами Алексея, почему-то совсем не пугаясь его рыка.
Пожалуй, окажись сейчас в крепости кто посторонний, он и не понял бы, что же такого грозного или необычного было в этой добродушно улыбавшейся пожилой женщине и почему ее появление вызвало такой переполох и всеобщее внимание. Но посторонних не сыскалось, а все прочие отлично знали, кто перед ними, потому и замерли, как завороженные, кто где стоял, внезапно обнаружив присутствие рядом с собой той, чье имя устрашало не одно поколение обитателей лесной округи на несколько дней пути. Впрямую пялиться, правда, опасались (вдруг осерчает за что-то и превратит в змею или жабу!), но отвести от нее взгляд получалось ненадолго, а потом глаза сами собой возвращались обратно.
Выскочившая из терема девка-холопка побежала по какой-то надобности к ступенькам, собираясь спуститься вниз, но, увидев обернувшуюся на ее топот гостью, ойкнула, заполошно метнулась туда-сюда по гульбищу и скрылась внутри. Захлопнувшаяся за ней дверь оборвала возглас. Зазевавшийся подмастерье споткнулся на лестнице, спускаясь с недостроенной стены, свалился в кучу стружек, которую сгребал один из лесовиков, и разметал ее, а работник и не заметил: метла у него в руках дернулась как будто сама собой и шлепнула по морде пробегавшего мимо щенка. Тот шарахнулся в сторону, попал под ноги выглянувшему из-под лестницы мастеру, взвизгнул от пинка и рванул в сторону спасительных собачьих клеток.
А Великая Волхва и по совместительству боярыня Гредислава Всеславна никуда не торопилась, все так же наблюдая за всеобщей суетой, потом опустила глаза и заинтересовалась точеными столбиками, на которых лежали перила крыльца. Чтобы получше разглядеть их, отошла на шаг, откровенно любуясь искусной работой, спустилась со ступеньки и стала разглядывать балясины уже с другой стороны. Одобрительно покивала, подняла голову и засмотрелась на богато украшенные наличниками окна, необыкновенно большие по сравнению с привычными волоковыми оконцами.
В самом же тереме в это время царила суматоха. Холопка, первая заметившая волхву, ворвалась в горницу к Анне с воплем «Матушка-боярыня, там!.. Там!..»
– Ну что там еще? – Анна раздраженно повернулась к двери. – Опять Ворона упустили?
– Нет, там, на крыльце! Она! – Девка, размахивая руками, обрисовала что-то огромное.
– Кто – она? Млава, что ли?
Холопка, вовсе ошалевшая, молча замотала головой и, только когда Анна сердито нахмурилась, шепотом выдохнула: «Волхва».
К собственному удивлению, Анна сдержалась и не вскинулась с бабьей заполошенностью от такого известия. Только хмыкнула про себя, будто руками развела.
«Ну вот, дождалась, боярыня. Без тебя все решилось. Теперь уж никуда не денешься».
– Куда?! – она ухватила за косу рванувшуюся к двери девку, дернула, приводя ее в разум, и потребовала. – Доставай лучший наряд!
Холопка непонимающе уставилась на хозяйку, потом кивнула и опять двинулась к выходу из горницы.
– Да не твой, дура! Мой! Не в этом же мне гостью встречать! – и подтолкнула очумевшую девку к двери в спальный покой, где в сундуках хранилась одежда. – Тот, в котором я в прошлый раз в церковь ездила, вынимай.
Прибежавшая на зов Жива – девчонка, которую Анна выбрала себе для услуг еще в Ратном, отправилась на кухню с наказом для Плавы: накрыть в горнице стол, приличествующий для приема важной гостьи.
– Да скажи, пусть в заднюю дверь заходят, через подклет, чтоб на крыльце не суетились. Как мы с боярыней Гредиславой в терем вернемся, все уже на столе стоять должно!
«Успею. Нинея вежество блюдет: коли уж пришла незваной, то даст мне время и переодеться, и на стол накрыть.
А уж как в разговоре перед ней не оплошать – это ты сама постарайся, Аннушка… коли собираешься боярыней на самом деле стать, а не только называться».
Когда боярыня Анна Павловна выплыла на крыльцо, со стороны глядя, можно было решить, что она готовилась к этой встрече чуть не с рассвета: только раз надеванная рубаха с богатой вышивкой («Хорошо, что успела новую справить, с крестами в рисунке. Ну и что, что у предков такого узора не было! С Великой Волхвой разговаривать – никакая защита не помешает»), новая юбка с пришитой по низу узкой кружевной полоской – подарком младшей дочери («Подумаешь, один край неровный! Как будто так и надо!»), шелковый платок, привезенный весной из Турова… Серебро чуть не все из ларца выгребла, не для того, чтобы пыль в глаза пустить – богатством боярыню древнего рода не удивить! – а чтобы уважение показать и радость от встречи.
Вот только радоваться особо нечему было: перед гостьей навытяжку стоял отрок Киприан – один из тех, кого Анна недавно выбрала себе в опричники.
«Этого мне не хватало! Не приведи Господь, скажет что-нибудь лишнее: ей же никто противиться не может!»
Пару раз вздохнула глубоко, пока Нинея не заметила, засияла радушной улыбкой, не спеша спустилась с крыльца, подошла, поклонилась:
– Здрава будь, боярыня Гредислава!
– И тебе поздорову, Медвянушка! А ты ступай, ступай, – «добрая бабушка» обернулась к отроку, который топтался рядом, то ли в ожидании чего-то, то ли не смея удалиться без разрешения. – А Мишаня-то твой, я гляжу, правильно строится. Основательно, – продолжила она, оглядываясь с одобрительным видом. – Не узнать островок-то. Вон какой терем возвели! Не знала бы, решила, что этакая красота всегда здесь стояла.
– Да, терем невиданный. Но Мишаня только сказал, как он его себе видит, а строили уже твои работники, Гредислава Всеславна.
Гостья рассмеялась дробным старушечьим смехом:
– Да будет тебе, Медвянушка! А то я не знаю, на что мои лесовики способны! Ты лучше позови мне старшину твоих плотников – хочу посмотреть на мастера, который такие чудеса творить способен, да поблагодарить, что дал мне возможность на старости лет на эдакое полюбоваться.
– Звала, боярыня? – старшина плотницкой артели Сучок, во Христе Кондратий, отличался невысоким ростом, плешью во всю голову и независимым, если не сказать скандальным, нравом. Вот и сейчас он подошел к Анне, стоящей у нижней ступеньки крыльца, ведущего в терем, с таким видом, что ей захотелось либо оглянуться в поисках подходящего дрына – без лишних разговоров заехать наглецу по лбу, либо сразу же позвать пару отроков с кнутами.
«Странно, он что, Великую Волхву не замечает? Или просто не понял, кто рядом со мной стоит?»
Спустить такого безобразия, да еще на глазах у гостьи, Анна никак не могла, но не ругаться же с закупом? Вспомнив уроки ратнинского старосты, боярыня подпустила меду в голос и принялась озабоченно расспрашивать, споро ли идут работы, не терпят ли плотники какого ущерба, ладят ли с присланными боярыней Гредиславой Всеславной людьми?
На этих словах хозяйка покосилась на стоящую на крыльце Нинею и поразилась: ну, старушка себе и старушка, ничего удивительного, что Сучок не обратил на нее внимания.
«Вот, Анька, учись! Ты все пыжишься, стараешься выглядеть величаво: не приведи Господи, кто-то не поймет, что с боярыней говорит! А оказывается, и так тоже можно – знать бы только, для чего ей такое понадобилось? Ладно, все равно сейчас увижу…»
– Что же касается помостов для стрелков, про которые вы на днях у меня совета спрашивали, то придется вам, старшина, их переделывать. Да прежде обратись еще раз к наставникам Филимону и Титу – они мужи умудренные, не дадут вам опять в ошибку впасть… – Анна сейчас выглядела сущим ангелом терпеливости, а то, что Сучок скривился, только добавило ласки в ее голос, – ибо прежние, сам знаешь, негодны оказались, хоть твоей вины тут и нет – не строили такого раньше.
«Покривись, покривись у меня – впредь закаешься со мной свои шутки шутить, сморчок плешивый!»
– Вот и посоветуйся с людьми в воинском деле искушенными, – на этом боярыня закончила свой разговор с мастером. Тот уже было повернулся уйти, но из-за спины у Анны раздался властный голос:
– Здрав будь, старшина! Хозяйке своей ты отчет дал, а теперь ответь-ка мне!
Неустрашимый Сучок, бесстрашно выходивший с топором на трех вооруженных ратников, известный всем ругатель и забияка, застыл на миг, как будто заробел, но потом совладал с собой, развернулся и низко поклонился одетой в темное старухе, которую он поначалу почему-то не заметил:
– И тебе поздорову, боярыня.
– Ну, рассказывай, как ты, старшина, на моей земле и для моей дружины крепость ставишь, чтобы защищать меня и людей, под моей рукой пребывающих.
– Строим, боярыня, стараемся…
– Знаю я, как ты стараешься! – неожиданно молодо фыркнула Нинея. – Аж в моей веси слышно! Ты вот, Медвяна, недовольна, что я над своими людьми старшего не поставила… – повернулась она к хозяйке. – Что ж внучке-то моей не поверила? Она ведь тебе нужного человечка указала.
– Она-то указала, – пожала плечами Анна, – да он сам от своего старшинства отпирался, будто ему смертью за это грозили.
«Не хочет признаться, что в суете просто забыла старшего назначить?»
– Видать, не того поставила, – сокрушенно покачала головой Нинея.
«Господи, и голос, и вид такой, будто и в самом деле в недосмотре раскаивается. Вот только мне почему-то не верится – глаза вон как поблескивают, того и гляди, захихикает».
– Больно грозно у вас тут – заробел, видать, – волхва то ли упрекнула, то ли уколола с насмешкой.
«Вот и пойми ее! Напустила туману на пустом месте – дался ей тот старшой, будто других дел нету, важнее…»
– Да, стараюсь! По-другому не научен! – встрял в разговор двух боярынь Сучок, сейчас донельзя похожий на мелкого, но бойкого и драчливого петуха. – И не тебе меня моим ремеслом попрекать! А болотники твои поделом биты бывают. Худая работа хуже воровства!
«Батюшки мои! И как у него язык повернулся?!»
– Да он у тебя, Медвяна, храбр без меры! Со мной спорить берется, – добродушно хмыкнула гостья. – Только ты не думай, боярыня, что он дурак и совсем страху не ведает. Боится – и еще как! Правда, иные со страху в кисель обращаются, а твой старшина из тех, что с перепугу на кованую рать с голыми кулаками попрет. Глядишь, еще и в былину попадет.
Анна хотела было вмешаться и хоть как-то приструнить вконец обнаглевшего закупа, но Нинея остановила ее жестом – пустое, дескать.
– Коли ты у нас такой отважный, тогда ответствуй, как ты, старшина, довел дело до того, что твои люди с тобой работать отказываются?
– Не возводи напраслину, боярыня! – вздернул бороду Сучок, – не скажут такого мои артельные!
– Не скажут, – неожиданно согласилась с ним Нинея и тут же огорошила собеседника новым вопросом. – А ответь-ка ты мне, старшина, что скажут ратники воеводе, который по собственной воле отказывается от присланной ему на подмогу дружины? А?
Сучок намек понял, скривился, будто ему вместо наливного яблочка поднесли недоспелый дичок, а боярыня Гредислава продолжала:
– Ты мастер или дите капризное? Или ты своим делом не дорожишь? Я тебе людей прислала… Я тебе сотню работников прислала! Под твою руку! Нарочно выбирала покладистых, чтобы работа спорилась. А ты что устроил? До мордобоя довел?! Какой ты после этого старшина? Твое дело – людей к работе приставить, а не в драку с ними лезть! Ты командовать ими должен!
– Не воевода я, чтобы тысячные рати водить! – Сучок продолжал огрызаться, и не думая уступать. – Есть у меня моя артель – и хватит. А эта сотня… Не хватало мне мороки лешаков безруких делу учить! И без них забот на стройке полно.
– А ты и не должен сам во все встревать!
Сучок пенился, как забродившие на жаре помои, а волхва вроде бы того и не замечала. Не спорила, а наставляла и разъясняла. Спокойно и немного снисходительно. И артельный старшина перед ней смотрелся нашкодившим мальчишкой.
– Не-е, боярыня, не учи меня моему ремеслу! Чтобы крепость построить, каждому работнику все объяснить надобно, во все мелочи вникнуть!
– Вот потому-то ты и не управляешься, старшина, что своим мастерам не доверяешь, сам во все дырки суешься.
«Мотай на ус, Анька! Ты и сама тем же грешна».
От такой хулы на своих артельных Сучок и вовсе взвился – напрочь позабыл, что трусит:
– Да у меня в артели, чтоб ты знала, самолучшие мастера от Киева до Новгорода собрались!
– А что ж ты их тогда за руки хватаешь? Ты им не мать, а они не дети малые, чтобы за твой подол держаться. Как им в полную силу развернуться, если ты им их же дело доверить боишься?
– Но без пригляду-то нельзя! – не сдавался Сучок.
– Нельзя, конечно. Вот и пусть они – каждый на своем месте – и приглядывают за работниками, и тебе обо всех неполадках докладывают. Ты же видишь, как в дружине все устроено: одному сотнику за всем не уследить, у него на то десятники и полусотники поставлены. Сам говоришь, что у тебя мастера умелые – вот и поставь их десятниками над моими людьми, пусть учат и работу требуют. А твоя забота – общий надзор.
«Все верно говорит, но как же тяжело поверить, что твои люди и без твоей мелочной опеки управятся! Все время боюсь, что недосмотрят, упустят, неправильно сделают. Привыкла на усадьбе сама все проверять… Эх-х, хоть и учу девчонок своими руками ничего не делать – все только через холопов, а сама никак от этой привычки не избавлюсь. Видать, крепко въелся страх опять в нищету скатиться, когда и холопов-то, почитай, не оставалось, самой приходилось во все впрягаться…
Что ж, отвыкай, Аннушка – каждому времени свои привычки пристали. Вот и Сучку пришло время старые отбрасывать, коли мешают. Тяжелое занятие, по себе знаю. Хватит у него ума принять совет?
…Что значит «хватит?» Заставлю! Сколько голову ломала, что с этой оравой лесовиков делать, как не допустить до нового мордобоя… Теперь знаю – и пусть только этот паршивец попробует возражать!»
Плотник же изо всего сказанного волхвой услышал только одно: ему своими руками ничего делать нельзя. И не понравилось ему это чрезвычайно, ибо, что ни говори, мастером он был от Бога и работал не только для того, чтобы прокормиться, но и оттого, что душа красоты просила. Каким образом Нинея вызнала про старания Сучка сделать деревянный цветок, неизвестно – на то она и Великая Волхва. То ли сама в глазах у него прочитала, то ли кто из Буреевых холопок подслушал, как мастер однажды в сильном подпитии изливал душу ратнинскому обозному старшине, и ей передали, но огорошила она этим не только его, но и Анну. Боярыня Гредислава не стала выслушивать от Сучка все его «Да как же?» и «Непривычен я к такому!» и опять повернула разговор по-своему. Анна, которая про пьяные откровения на Буреевом подворье ничего не знала, так и не поняла, что к чему, хотя слушала внимательно.
– Как, по-твоему, старшина, совместимы ли красота и грязь?
– Ну и задачки ты задаешь, боярыня! – мастер от такого вопроса сбился со скандального тона и полез чесать в затылке, но опомнился, опустил руку и неуверенно произнес:
– Нет, наверное…
– Бывает, старшина. Бывает, но редко. Рассказывают, был когда-то то ли в Риме, то ли еще где боярин, который требовал от холопов, чтобы они прекрасные цветы в выгребную яму по одному бросали, а сам сидел рядом и любовался, как красота в помоях постепенно тонет…
Сучок открыл рот, собираясь произнести что-то явно неблагонравное, но передумал, закрыл и, уже не стесняясь общества двух боярынь, принялся остервенело скрести там, где роскошная плешь граничила с остатками русой шевелюры.
– Но ведь ты-то не из таких! Ты один из немногих, кто красоту не только чувствует, но и сам создавать способен! – волхва сделала вид, что не заметила попытки Сучка перебить ее. – Для тебя это вещи несовместимые. Так зачем же ты тогда сам себе душу руганью поганишь?
– Так как же иначе? От Одинца и Девы стройка без срамного слова не идет! – возопил возмущенный покушением на основу основ мастер. – И по загривку тупому или непонятливому поучить не грех! От пращуров так заведено!
– А храмы, которые вы ставите по обету? Ведь ни единого бранного слова за это время не говорите! Зарок в том даете!
– То храмы… – начал было плотник, но стушевался на полуслове и вновь принялся терзать свою лысину. А Нинея давила его дальше, даже не повышая голоса.
– А разве крепость – не храм? Храм жизни? Она людские жизни оберегать предназначена! Что же ты, мастер, поносным словом сам, заранее, защиту ее ослабляешь? Ты ведь каждый раз, когда бранишься, считай, гнилые бревна в стену укладываешь, ибо вред от ругани такой же, если не хуже! Вот и выходит, что ты красоту дела рук твоих сам на поругание Чернобогу отдаешь!
«Насчет брани – это она вовремя, сил нет его слушать».
– Не спорю, и брань красива бывает, когда к месту да по делу, а самое главное – в нужную сторону ведет.
«Да уж, батюшка-свекор сказанет иногда – и мертвый зайцем подскочит. А староста как мне на днях заворачивал? Разозлил – слов нет, но ведь как подхлестнул! Да я на одной злости, считай, этих плотничков в та-акую лужу макнула… Не сама, конечно, но ведь придумала и других на это дело сподвигла. Тит, конечно, и свою душеньку потешил, но и мне выгода… Вот и выходит, что Аристархова брань мои мысли в нужную сторону направила, а я уж сообразила, как желания наставников к своей пользе применить. Ха! Учись, Анька, коли с мужами дел имеешь – и это пригодится».
А волхва в это время продолжала раскатывать строптивого ругателя в тонкий блин:
– А вот если ты руганью просто душу отводишь, грязь из нее наружу выплескиваешь, то сам же свое дело помоями и мажешь! В душе грязи только больше становится, да не у тебя одного. Вот и выходит, что не красоту ты созидаешь, а Чернобогу требы кладешь!
«Ты гляди, он даже ростом меньше стал. Вон, и руки плетьми повисли… Накомандует такой, пожалуй».
– А вот теперь, старшина, слушай самое главное! – Нинея говорила Сучку, но Анне почему-то показалось, что эти слова предназначались и ей. – Правильное руководство людьми – та же красота. Если ты верно подобрал людей, расставил их на те места, где они принесут наибольшую пользу, позаботился, чтобы они имели все необходимое для работы, учел и продумал сотню мелочей, благодаря которым твои люди не из-под палки будут трудиться, а с душой и с выдумкой – потом ты получишь то, что сам, один, ни за что в жизни сотворить не сможешь, хоть в узел завяжись! Не своими руками красоту сотворишь – но своей волей! Тем, как ты людьми повелеваешь!
«Умеет объяснить! Правда, непонятно, причем тут красота, но это я потом еще подумаю».
Вид у мастера был озадаченный до крайности, и Анна ему поневоле посочувствовала, потому что прекрасно помнила, с каким трудом преодолевала внутренне сопротивление, выслушивая поучения свекра, ратнинского старосты или Филимона.
Волхва, похоже высказала все, что намеревалась и, не давая Сучку возможности продолжать спор, небрежным жестом отпустила его:
– Иди, подумай о моих словах на досуге.
* * *
С Сучком так никогда и никто не говорил. Даже регент церковного хора, про которого он рассказывал своим артельщикам да закадычному собутыльнику Бурею, и тот все больше на самостоятельное творение красоты упор делал. Непонятная и страшная волхва, владеющая душами лесовиков и, по слухам – всесильная, по сути, повторяла то же самое, что он когда-то слышал от того регента – по другому поводу и другими словами. И так сумела повернуть, что старшина явственно увидел то, что раньше ему и в голову не приходило.
Мастер с законной гордостью творца любовался на выросший во дворе крепости терем, но не задумывался, что точно так же можно выстраивать и отношения между людьми – не как получится, а по заранее продуманному плану и с заранее выбранной целью. По всему выходило, что у его собственных отношений с окружающими основа подгнившая, по его же недосмотру. Значит, чтобы дело сладилось, придется уже сложенное перебирать по бревнышку и заменять гниль добротным материалом, то есть пересматривать и перестраивать свое отношение к людям. А как, если оно уже улежалось и приросло? Ломать да переделывать? Непривычно, трудно и больно. Вот и вспоминал он слова Великой Волхвы снова и снова, выискивая решение там, куда до сих пор и не думал заглядывать.
* * *
Стоявшая рядом Анна только диву давалась, наблюдая за тем, как мгновенно Нинея меняла образы, превращаясь из доброй старушки в строгую хозяйку, в собеседницу, без слов понимающую тяготы, приходившиеся на долю любого творца, или в мудрую наставницу.
– Что, Медвяна, дивишься, почему я твоего мастера сразу же не окоротила, а позволила спорить со мной? – прищурилась на Анну волхва, когда тихий и задумчивый Сучок, пришибленный странным разговором, удалился прочь.
Пока Анна колебалась, кивнуть ли ей согласно или попробовать притвориться, что и сама все прекрасно поняла, Нинея не торопясь пошла вверх по ступенькам, не опираясь на перила, а мимоходом прикасаясь к точеным балясинам – как будто внучат по белобрысым затылкам ласково трепала. Укоряя себя за минутную растерянность, Анна поспешила за гостьей и чуть не наткнулась на нее: поднявшись на высокое крыльцо, боярыня Гредислава развернулась и с самого верха еще раз обозрела двор строившейся на ее земле крепости, так что Анне поневоле пришлось остановиться на две ступеньки ниже – и смотреть на Нинею снизу вверх.
«Боярыня Анна Павловна, да? Не ври себе, Анька! Вот она – боярыня, а ты пока так… щенок брехливый… Не тебе перед ней выкобениваться – она видит и тебя насквозь, и под тобой на сажень».
– Думаешь, намного проще было бы приказать ему поступить по-моему? И не пришлось бы нам с тобой выслушивать все, что он мне наперекор с перепугу нес, так? – снисходительно вопросила Нинея.
«Точно – насквозь видит».
– Что проще, возражать не собираюсь, но вот правильнее ли? Подумай сама.
– Когда человек берется за дело только потому, что ему так приказали… Нет, конечно, и тогда что-то путное получится, вот только… – Анна пожала плечами.
– Ну-у? – Нинея наклонила голову к плечу и уставилась на хозяйку с веселым любопытством.
– Вот только работы той сделают тютелька-в-тютельку столько, сколько отмерено, и времени это у работников займет столько, сколько отпущено – а не сколько на это дело потребно. Не раз за холопами примечала…
– Умница, Медвянушка! – гостья посторонилась и дала, наконец, возможность встать рядом с собой. – Я-то собиралась тебе это объяснять, а ты уже и сама поняла. Ну, а раз это поняла, то, может, знаешь, и почему так получается?
– Если берешься за дело, которое тебе нравится, ну, или если хотя бы умеешь его делать хорошо, то и работается в охотку, с душой.
– И это верно. Значит, если тебе надобно, чтобы твои люди вкладывали не только все свои силы, но и всю смекалку, а если потребуется, то и душу в то, что ты им делать велишь, то?..
Анна чуть было не улыбнулась волхве в ответ на ее недовысказанный вопрос, но вовремя спохватилась и ответила со всем вежеством:
– Чтобы человек за порученное ему дело со всей душой взялся, надо, чтобы он его своим почувствовал. А уж как этого добиться… Своих людей хорошенько узнать надо, чтобы заранее определить, у кого к чему склонность есть и что кому поручить.
«Нашла же я подход к наставникам – вон как Тит тогда из-за помоста душу отвел… Да и отроки после разговора в трапезной изо всех сил выкладываются. Вот с Лешей я промахнулась… Видать, не все про него знаю».
– Все-то ты понимаешь, Медвянушка, – «добрая бабушка» ласково похлопала руку Анны. – Теперь осталось научиться вовремя свои знания использовать. Вот и используй!
«Куда только делись и взгляд ласковый, и доброта из голоса? Будто прошлогоднюю медовую лепешку откусить пытаешься: вроде бы и сладко, но зубы обломать проще простого.
…Анюта, она все-таки Великая Волхва, а не старая нянюшка, от нее укор принять – меня не убудет».
– Прости, Гредислава Всеславовна, не могу постичь, что ты мне сейчас подсказать стараешься. Сделай милость, объясни.
– Ты, Медвяна, сейчас изо всех сил стараешься боярыней стать и многое уже правильно делаешь. Нашла себе помощниц, каждой ее часть от общих забот определила, и в их распоряжения не вмешиваешься – только отчета потом спрашиваешь. Но ведь у тебя в подчинении не только бабы, мужей тоже хватает.
То ли Анна при этих словах поморщилась, то ли еще как-то себя выдала, но волхва понимающе усмехнулась:
– Да, не всегда тебе можно в их дела встревать – а зачастую и вовсе нельзя, ибо не примут они женского вмешательства. Но самой во все вмешиваться нет никакой необходимости, коли у тебя есть мужи-помощники, пусть даже пока и неумелые, как тот же Сучок.
– Да какой же он неумелый?
– Я не про его плотницкое мастерство говорю, – досадливо отмахнулась Нинея. – У тебя Прошка со щенками лучше управляется, чем старшина с артелью. Вот и проведи его той дорогой, которая тебе, боярыне, уже знакома, чтобы и он ее тоже прошел.
– Закуп?
– А давно ли твой свекор коровам хвосты крутил, а? – съехидничала волхва. – Однако же сейчас и сотник, и воевода! Думай вперед, Медвяна – далеко вперед. Умный начальный человек своих людей не принижает, а поднимает, потому как они своим ростом и его вверх подталкивают. Лисовины большое дело затеяли, а в таких случаях верных и умелых помощников всегда не хватает. Вот и учи этого упрямца, тащи его в начальные люди. Хоть за бороду волоки, хоть плешь дальше проедай.
И тут же строгая наставница уступила место кому-то другому – Анна даже не успела понять, кому именно, настолько быстрой оказалась перемена:
– А сейчас вели позвать свою помощницу, Арину – мне на нее посмотреть надобно. Да пойдем уже в горницу, вон, холопки замаялись знаки подавать, что стол накрыт.
Короткое время, отпущенное ей на подготовку застолья для двух боярынь, Плава использовала с умом и без лишней суеты. В конце концов, волхва прибыла в гости не разносолами лакомиться, хотя пренебрегать предложенным угощением, разумеется, не стала. Что и как подается в крепостной трапезной здешним обитателям, она, без сомнения, и без того знала, но, блюдя вежество, благосклонно осмотрела расставленные на столе блюда с нарезанным копченым мясом и дичью и сокрушенно качнула головой при виде миски с соленьями. После слов стряпухи: «Испробуй, боярыня, на козьем молочке варили!» положила себе немного еще горячей каши и свежего творога с ягодами, а от придвинутого к ней поближе блюда со вчерашними пирогами отмахнулась: «Потом сама возьму».
Плава напоследок разлила по кружкам ягодный взвар и вопросительно взглянула на Анну – не надо ли еще чего?
– Благодарствую, Плавушка! Если что понадобится – позовем, а пока всего в достатке.
Повариха выпроводила помогавших ей холопок и вышла сама, притворив за собой дверь.
– Видишь, Медвяна, я права: ты сама уже научилась своих людей на нужные места расставлять… – Нинея ела не спеша, понемногу зачерпывая ложкой кашу, ждала, пока она остынет, и так же не спеша говорила: – Вон как ловко твоя старшая стряпуха управилась: мы с тобой всего ничего на улице проговорили, а у нее уже все готово, даже кашу для старухи успела сварить. Тебе, правда, повезло – Плава уже умелой поварихой сюда попала, да и покрутиться бабе в жизни довелось, так что учить ее почти и не приходится – сметливая, сама догадывается, что и как делать. Ну, а там, где у нее не получается, и подсказать не грех. И с другими помощницами примерно то же самое, так?
– Так, Гредислава Всеславна.
– Да ладно тебе величать меня, – неожиданно фыркнула волхва, – а то мы с тобой и до завтра разговор не закончим. Зови, как все, Нинеей. О чем я?.. Ах, да, про Сучка… Ты зря нос воротишь – дескать, закуп. Ежели с умом к делу подойти, да подтолкнуть вовремя и в нужном направлении, то таких артелей под его рукой не один десяток может работать. Вас, Лисовинов, обустраивать. Так что думай, Медвяна, думай.
– Я уже поняла, что язык раньше разума сболтнул, Гре… ой, Нинея.
– То-то же! – усмехнулась гостья, то ли порадовавшись догадливости Анны, то ли позабавившись ее оговоркой. – А что подсказывать и подталкивать не один год придется – так это не в тягость. Оглянуться не успеешь, как привыкнешь. На тебя вон сколько лет потратили – и не зря, коли ты в большухах не задержалась и аж в боярыни проскочила.
«Не поняла… Кто это на меня время тратил? Свекровь-покойница? Но нас же двое с Татьяной…»
Нинея, не глядя на растерявшуюся Анну, выскребла остатки каши, запила взваром и уже поверх кружки уставилась на хозяйку донельзя ехидными глазами.
– И нечего так на меня таращиться! Ты что, до сих пор уверена, что ни с того ни с сего смогла после смерти свекрови взвалить на себя ярмо большухи и – экая разумница! – тащить его? Вот еще! – В этот раз фырканью «старушки» могла бы позавидовать любая кобыла. – Готовили тебя в большухи, понимаешь? Го-то-ви-ли!
– К-как готовили? – ошалело пробормотала Анна.
– Ну, слава Светлым богам, хоть не спрашиваешь, кто готовил! А как? В точности не скажу, но предположить могу… Ну, чего молчишь? Спрашивай!
Анна не успела даже задуматься – язык опять подвел ее. Ну, и бабье любопытство тоже:
– А кто тебе про это сказал? Корней?
– Делать нам с ним нечего было – только его снох обсуждать! – на этот раз ехидство оказалось заметно разбавлено обычным старческим брюзжанием.
«Тьфу ты! Анька, дура, думай, что брякаешь! Надоест ей мою чушь слушать – у кого учиться тогда?»
– Не велика хитрость, – Нинея, однако, не казалась разочарованной бестолковостью своей «ученицы», наоборот, уселась на лавке поудобнее, настраиваясь на долгий разговор. – Не ты первая, не ты последняя. Да что там – тебе и самой давно пора озаботиться тем же и себе смену подбирать.
– Так не из кого пока готовить, – возразила Анна. – Мои старшие все равно в чужой род уйдут, а Мишаня еще не женат.
– А что, если в чужой род уйдут, так и готовить их не надо? – въедливо хмыкнула волхва. – Или ты хочешь это для их свекровей оставить? Свою-то не забыла?
– Не поняла… – Анна помотала головой. – Это что же, Аграфена меня заранее выбрала? Сама?
– Нет, кому следующей после смерти большухи вручать судьбу рода, мужи решают. Так что выбирал тебя Корней. Ну, и Аристарх ему помог – не без этого.
За время короткой застольной беседы Нинея умудрилась столько раз огорошить Анну, что та не успевала собирать разбегающиеся мысли, не то что обдумывать услышанное, но последнее высказывание вообще не лезло ни в какие ворота.
– Как это – мужи большуху выбирают? Это же испокон веку бабы меж собой решают! – От возмущения хозяйка даже поперхнулась.
– Ну что ты, что ты! Запей, запей вот квасом-то, – захлопотала волхва.
«Да что ж это деется-то? Ведь издевается, по глазам вижу, что издевается! И спорить с ней бесполезно – только лишний раз носом в лужу ткнет.
…А коли она так тебя тычет, значит, есть за что. Так что не ной, Анька, а слушай и учись: кто еще тебе это объяснит?
Но все равно, насчет выбора большухи это она… Ну, даже не знаю…»
Пока Анна глотала квас, пока успокаивала сбитое дыхание, ее собеседница в очередной раз успела сменить личину: теперь за столом не вредная старуха ехидничала над хозяйкой, но мудрая наставница поучала не слишком старательную ученицу.
– Ты думаешь, только бабы могут свои дела незаметно, исподтишка творить? Возьми хотя бы своего свекра: ты множество его деяний не то что не видишь – даже и не подозреваешь про них! Баба, которая считает, что может незаметно управлять мужами, права. Но трижды не права, если думает, что мужи управляют только приказами, открыто.
Умные мужи в этом ни в чем не уступают! Ты скандалом, сплетнями или как-то еще упираешься дни, недели, а то и месяцы, чтобы добиться своего, а Корней мимоходом, одной презрительной ухмылкой даст понять: вот это надо делать, а вот это – нет. И будут делать! И будут уверены, что сами так решили. Одним своим «кхе!», – Нинея настолько точно передразнила воеводу, что Анна не смогла сдержать улыбки, – презрительным или одобрительным, добьется того, что ему требуется. А что никто и не подумает про его вмешательство… Ну так ему и не надо – главное, чтобы все было сделано правильно и вовремя. Он же не власть показывает, а о деле заботится!
«И власть тоже… Иной раз как упрется – с места не сдвинешь! «Я так сказал!» – и хоть ты тресни!»
То ли Анна как-то выдала свои мысли, то ли ее возражения на поверхности лежали, но волхва даже додумать ей не дала – не то что высказаться:
– И даже если тебе иной раз кажется, что он настаивает на своем из одного упрямства, только чтобы себя потешить, будь уверена: у него для этого есть очень веские причины. Отчитываться же тебе он не собирается, и правильно делает. Чтобы понять начального человека, надо не только знать все то, что знает он. Гораздо труднее понимать все точно так же, как понимает он.
«Понимать точно так же… Что-то мне об этом и Аристарх, и Филимон твердили… Ну да, мы же с Ариной потом удивлялись, что Филимон, уж на что умный, а сам нас не так понимает. А все дела Корнея знать… Ой, нет, лучше не надо!»
Анна даже зажмурилась и головой потрясла, потом спохватилась и взглянула на собеседницу, но та, к счастью, отвлеклась, чтобы промочить горло взваром. Посмаковала с задумчивым видом размякшие ягоды и, видно, решила, что к уже сказанному можно добавить кое-что еще.
– А уж как Аристарх все это устраивает, тут даже и я тебе точно не скажу. Могу только предположить… Вспомни, что тебе Арина твоя рассказывала – как она перед воеводой и старостой стояла? Рассказывала ведь?
Анна только кивнула.
«Откуда она про это-то знает?»
– А ты сама? Вспомни себя, когда ты только в Ратное приехала! Ведь и тебя Аристарх наверняка наизнанку вывернул! Думаешь, его цены в Турове интересовали? Чего морщишься? Вспоминать не хочется? Ну, ты не у него, так у сотника все время на глазах была – тебя он и пожалеть мог.
Ехидство, опять проскользнувшее было в голосе Нинеи, тут же пропало.
– Ты думаешь, почему здесь, в Ратном, про Погорынье знают все? Да потому, что каждая из наших погорынских девок, которую привозят к вам невестой, вот так же перед старостой стояла – и не по одному разу! И из каждой он вытряхивает все, что она знает… И даже то, о чем она понятия не имеет, что знает! Кто где живет, кто кому родня, кто с кем враждует или, наоборот, в добрых отношениях… Где хорошие хозяева живут, где негодящие… Любая девица в своей семье краем уха все это и еще много чего слышала, а Аристарх спрашивать умеет. И из сплетен и бабьих пересудов выуживает немалый улов.
Знаешь, почему именно тебя, а не Татьяну в боярыни выбрали? Думаешь, только потому, что ты здоровьем крепче, детей у тебя больше и ты способна этот воз тянуть? Не-ет, тогда, когда тебя выбирали, никто еще не мог знать, что из вас обеих выйдет.
– А как же? – удивилась Анна.
– Помнишь, как Лавр себе жену раздобыл?
* * *
Те давние события Анна помнила весьма смутно – и не только потому, что с тех пор прошло много времени. Она сама тогда еще не успела привыкнуть к жизни в совершенно непривычном, непонятном и порой пугающем окружении, робела перед властной свекровью, до дрожи боялась грозного свекра и не всегда находила защиту и ободрение у сурового нравом мужа. Купеческая дочь, пусть и не избалованная строгой матерью, она частенько попадала впросак со своими городскими представлениями о том, что правильно, а что нет. Ратнинские же молодухи, да и бабы постарше не упускали случая уколоть прибывшую из стольного города красавицу. Сколько раз ей хотелось забиться в самый дальний чулан и вдоволь наплакаться – если уж пожаловаться некому! Только священник выслушивал внимательно и участливо, но всей помощи было: «Молись, дочь моя!» Ну, и прочее, не менее душеспасительное…
Поэтому, когда после таинственной отлучки Фрола, Лавра и Андрея деверь привез свою невесту, самую малость помладше Анны, она было порадовалась, что у нее наконец-то появилась подружка, но быстро разочаровалась. Нет, поговорить с Таней, конечно, можно было, но пересказ ратнинских сплетен, которые и без того немало отравляли жизнь, совсем не радовал, на расспросы о жизни в родительском доме та по большей части отмалчивалась (про отцовское проклятие Анна узнала гораздо позже), а обсуждать распоряжения и указания свекрови они обе отучились очень быстро.
Вот и получилось, что о похищении Татьяны Анна знала только то, что оно было, а что да как – представление имела самое смутное. Ну, помогали Лавру брат и младший родич, Андрей; ну, побили там кого-то – но не до смерти, кажется. И все. А потом рождение двойни и вовсе мысли в другую сторону направило. Только недавно из обмолвок Веи и Плавы выяснилось, что не так уж благостно тогда дело обошлось. Да и давнишнее проклятие Таниного отца не с пустого места взялось, если подумать.
Вот в отце-то, судя по рассказу волхвы, и оказалась загвоздка. Славомир люто, до звериной злобы ненавидел… Правда, Нинея не уточняла: то ли всех христиан скопом, то ли только ратнинцев – за насаждение того же христианства отнюдь не благолепными способами, то ли своего богами (и непонятно с чего сдуревшей младшей дочерью) данного свата – сотника тех самых окаянных «крестителей». Причем оказалось, что вражда началась не с похищения девицы из его рода, но тянулась много лет – а о причинах ее сейчас, пожалуй, уже никто и не знал, кроме самого Корнея. Ну, и его закадычного друга – Аристарха.
Откуда ратнинский староста прознал о готовящемся похищении, это его тайна, но он не просто помог «молодым остолопам» выкрасть девку; не велика хитрость, в конце концов – сколько веков молодые удальцы себе жен добывали именно так. Если похищение заранее не обговаривалось или (и такое случалось) крали девицу из откровенно враждебного рода, то старшие мужчины семьи прикрывали своих младших родичей: пропускали беглецов вперед, а сами садились на их след, в засаду. Дожидались разъяренных преследователей и самых быстрых, самых ловких, самых злых выбивали, ослабляя таким образом врагов. Случалось, нарочно из сильных родов девок крали, чтобы спровоцировать погоню и проредить неприятелей. Знали про это сами похитители или нет, неведомо. Очень может быть, что и не знали – до тех пор, пока им самим не приходилось повторять то же самое уже для следующего поколения.
Не Аристарх и не Корней такое придумали: из века в век, поколениями передавался такой способ укрепления своего рода и одновременно – ослабления врагов. С одной стороны, лили их кровь, а с другой – той же кровью себя укрепляли: если мужчины храбры и сильны, то и потомство от девиц из такого рода крепким родится. Хотя впрямую Нинея ничего не утверждала, но у Анны осталось ощущение, что не сам Лавр случайно себе невесту из Куньего городища нашел, а каким-то непонятным образом и тут оказался замешан ратнинский староста. А когда беглецы появились в Ратном, то Корней рвал и метал не из-за самого похищения, как все домашние тогда решили, а из-за того, что по какой-то причине Татьянин отец отказался от погони: то ли догадался о засаде и испугался, то ли решил сберечь своих сыновей, то ли еще почему.
* * *
– Аристарх всякое мог решить, но, кажется мне, именно он тогда и подсказал твоему свекру, что из Татьяны толку не выйдет. Если уж родной отец от нее отказался… Видать, знал что-то такое…
«Ох ты, Господи! Как же она это повернула-то… Выходит, что просчитались Корней с Аристархом, не ту жену для Лавра выбрали? Хоть и из сильного рода, но что-то у них не сложилось…
Или крутит волхва? Откуда я знаю, так ли оно тогда было на самом деле? Не Корнея же спрашивать… Хотя… Нет, не решусь…»
– Может, при разговоре он в ее душе какую-то слабину углядел, может, что-то она ему такое ненароком сказала, что у него сомнения появились… Не знаю. Но в одном можешь быть уверена: именно тогда ваш свекор и выбрал тебя, а не ее. А что ты об этом ничего не знаешь, так оно и неудивительно – незачем тебе об этом знать было.
– А почему же ты мне об этом говоришь? – Анна хоть и была ошарашена откровениями Нинеи, но любопытства сдержать не смогла. – Вдруг Корней поймет, что я знаю?
– Да и пусть! – благодушно махнула рукой та. – Сейчас уже можно. Вернее, теперь тебе об этом знать не только должно, но и необходимо. Пусть не завтра, не через месяц, но скоро и тебе придется точно так же выбирать ту, которая заступит на твое место. Сумеешь выбрать правильно – род Лисовинов разрастется и прославится, промахнешься – заглохнет, как и не было вас.
Что-то из того, что рассказывала Великая Волхва, казалось Анне настолько само собой разумеющимся, что она удивлялась, зачем об этом вообще говорить.
– Быть женой и матерью – большого ума и особых знаний не требуется, женщина и без этого свое место в семье понимает. Да, конечно, какие-то обычаи от семьи к семье разнятся, но немного, и любая баба знает, кто она, кому подчиняется и кто подчиняется ей.
– А что тут понимать? – пожала плечами Анна. – Детьми распоряжаться можешь, а тобой распоряжаются все остальные.
– И что изменилось, когда ты стала большухой?
«Ничего хорошего не помню, только тяжесть, которая меня придавила. Если раньше за спиной свекрови была, то тогда все самой решать приходилось. И отвечать за все – тоже самой».
– Ну, детьми я могла распоряжаться не только своими… Татьяна со всеми вопросами ко мне шла… А больше вроде бы ничего…
– У тебя просто не было тогда возможности заметить различие: на весь род две небольшие семьи. В больших же родах разница есть, и немалая. Если в семье бабе только её дети подчиняются, то большуха имеет право – да что там, обязана! – распоряжаться не только всеми детьми рода, но и всеми бабами, даже если они ей ровесницы. Мало того, и молодыми мужчинами тоже! Правда, тут до определенного предела, заступать за который нельзя – другие мужи на это непременно укажут.
«Ну да, Аристарх мне тогда так и сказал: с Кузькой мы сами разберёмся, есть средства, ты сюда не лезь. Это что же получается: староста про него как про молодого мужчину уже думает, а я с ним как большуха с ребенком обошлась? Сопляк же еще…»
– Но не только в подчинении дело, сама понимаешь, – продолжала разжевывать очевидное волхва. – Я о защите говорю. Мать, конечно, всегда и во всем защищает своих детей – и никто ей в этом перечить не смеет, даже боги порой отступают. Но ведь и сама она в защите нуждается, и эту защиту ей дают мужчины. Сначала – отец, дядья, старшие братья, если есть; после свадьбы – муж, свекор, другие родственники. А большуха? Кого она защищает, а?
– Ну-у, всех детей… – протянула Анна. – Потом – молодух, если мужья у них поумнеть не успели, или свекровь слишком придирчивая попалась…
«Хотя это еще как посмотреть, иной молодухе и добавить не помешает, чтобы лишнюю дурь побыстрее выбить. Меня свекровь не жалела и правильно делала. А сколько у нас молодых дур из куньевских появилось, даже считать не хочу. У самой руки к кнуту не раз тянулись…»
– Правильно говоришь, Медвяна, но не все. Иной раз и молодого мужа защищать приходится, если его на дурной девке женили. Обязанность большухи – вмешаться самой и не доводить дело до вмешательства главы рода. Бывает, что и перед старшими мужчинами надо свое слово сказать, чтобы они не рубили сгоряча, а с холодной головой разобрались, если случилось какое-то недоразумение. То есть, став старшей в роду, женщина получает слово и в каких-то мужских делах, если они всего рода касаются. Послушают ее или нет – это другое дело, но высказаться она может. Другую и слушать не станут.
«Ага, помню, когда батюшка-свекор объявил на все Ратное, что выделяет Андрею его долю, потом не только с Лавром и Андреем советовался, но и меня позвал, спрашивал, что и сколько потребуется для новой усадьбы. И сколько мы выделить можем. Про Татьяну и не вспомнил. Теперь понятно, почему».
Нинея замолчала, переводя дух после долгой речи, и Анна поспешила подлить ей еще взвара – промочить горло. Волхва ответила благодарственным кивком и продолжила:
– А вот теперь самое главное, что тебе понять и запомнить надо. И жена, и большуха имеют дело только с родней, в пределах рода, и заботятся только о своих близких. Но ты, становясь боярыней, должна была заметить, что вокруг тебя родни почти не осталось. И не вскидывайся мне возражать, дослушай сначала.
Знаю я, знаю, что все твои никуда не делись, рядом с тобой живут, но ты прикинь, сколько их – и сколько народу в крепости! И за всех ты в ответе! И пусть меж вами нет самомалейшей родственной связи, они все обязаны тебе подчиняться. И мужчины, и женщины! В крепости хватает народа старше тебя – и все равно они тебе подчиняются. Но просто так подчиняться никто не станет. Они с такого положения дел хотят свою выгоду поиметь: прежде всего защиту, и не только для себя, но и для своих семей. Но одной защиты мало, нужна еще выгода и сугубо хозяйственная.
Анна попыталась было задать вопрос, но Нинея только выставила ладонь – подожди, дескать, не перебивай.
– А ты подумай сама: если просто жена может подсказать своему мужу, чего у них в хозяйстве не хватает, чего требуется сделать или купить, и умный муж ее послушает, то большуха без всяких сомнений обязана следить за благополучием всего рода, в том числе и в делах торговых, и мудрый глава рода никогда не станет пренебрегать ее словами. Порой к ней прислушиваются даже в тех вопросах, к которым молодые мужчины не допущены. Не всегда она решает – но ее выслушивают и с ее мнением считаются. А уж в том, что касается выбора женихов или невест, так и тем более. Про боярыню же… опять мне говорить или сама сообразишь?
Анна не обратила внимания на ехидство, звучавшее в голосе гостьи, а мысленно перебирала возможные ответы. Наконец, решилась:
– Значит, мне надо поставить так, чтобы жизнь в крепости была не только безопасной для всех, но и подсказывать людям, кто чем может заработать?.. Нет, не дело это – мне разорваться придется, и все равно везде не поспею. Да и не во всем я разбираюсь, чтобы советы мастерам давать… Уж к воинам-то я точно не полезу – я им насоветую, пожалуй.
– Умница, Медвянушка! – заулыбалась Нинея. – Сама догадалась, мне и растолковывать ничего не пришлось! Никто, будь он хоть семи пядей во лбу, не может знать всего, да и не надо. Толковый начальный человек первым делом позаботится о том, чтобы собрать вокруг себя людей опытных, тех, кто разбирается в чем-то одном, но очень хорошо. Вот их-то и надо призывать для совета, если нужда придет. Первые такие помощники у тебя уже есть, хотя много их не бывает. Тут, правда, одна сложность есть: выслушивать-то их, конечно, необходимо, но решать все равно тебе. И отвечать тоже тебе. Только так – и не иначе.
«Ну да, примерно то же самое мне и Аристарх объяснял, про советчиков… Мало ли кто чего насоветует, кто искренне, не зная всего, что надо, а кто и из корысти. Эх, еще бы кто подсказал, знаю ли я все необходимое… или так и буду ошибаться, не разобравшись до конца…
Хватит ныть, Анька! Самой-то еще не тошно? Справлюсь, куда я денусь!»
Что-то в словах боярыни Гредиславы удивляло Анну, даже пугало, но было и такое, что душа категорически отказывалась принимать. Все это смешивалось самым причудливым образом в невообразимую кашу, в которой она судорожно пыталась разобраться, продолжая прислушиваться к словам Нинеи. Знакомая и привычная картина мира менялась на глазах и оказалась не то чтобы совсем чужой, но не такой, как виделось. И почему-то казалось Анне, что это только начало.
– Не пугайся ты так, – заметила волхва ее смятение. – Я слова не на ветер бросаю. Дай срок, пусть само в голове уляжется.
– Да я и половины не запомнила, наверное! – подосадовала на саму себя Анна.
– Не спеши. Придет время – само в памяти всплывет. Для тебя сейчас самое главное – осознать, как все обстоит на самом деле, а не так, как ты себе все это представляла. Потому и пришлось вернуться в прошлое, чтобы…
Гостья неожиданно оборвала свою речь на полуслове, прислушалась к шуршанию за дверью и опять резко переменилась.
«Да сколько же у нее личин? Ей только самострела сейчас не хватает: смотрит, как прицеливается… Кто там? Арина пришла, что ли? А чего тогда Нинея так подобралась?»
В дверь постучались, и в горницу зашла помощница Анны. Поздоровалась со старшими, улыбнулась, кивнула, отвечая на незаданный вопрос об Андрее – дескать, все хорошо. А потом спокойно и уверенно посмотрела прямо в глаза волхве.
«Батюшки! Куда что делось?!»
На лавке напротив Анны сидела не благообразная старушка, не страшная Великая Волхва, а Боярыня – такая, какой она сама пока что только мечтала стать.
«Анька, учись! Смотри и учись! Иначе так и помрешь дура дурой и посмешищем хорошо если только для одного Ратного! Не надуваться от спеси надо, не смотреть свысока на всех остальных, а… даже не знаю, какие тут слова подойдут… Ей никому ничего доказывать не надо – она сама все про себя знает. И другие тоже знают и не сомневаются в ее праве приказывать.
Не спеши, она говорит… Само, значит, придет… Эх, а надо-то сейчас! Что ж, придется, видать, и этому тоже учиться. Меняться самой, привыкать к себе – новой, и приучать к этому всех вокруг. И не сомневаться! Я смогу!
…А куда я денусь?»
За своими мыслями Анна не обратила внимания на короткий разговор между своей помощницей и волхвой. И последующие вопросы Нинеи и ответы Арины Анна не то чтобы совсем не слышала – они мимо нее прошли. Так, отложилось что-то на краю сознания – и все.
Встряхнули ее непривычные крики за окном. Шум во дворе крепости давно уже перестал удивлять, но на этот раз происходило нечто странное. Млава (уж ее-то ни с кем другим не спутаешь!) орала так, будто у нее последний кусок изо рта вырывают, а голоса отроков и наставников казались скорее недоуменными, чем разгневанными, – кто-то даже и хохотнул коротко. Да и сами девичьи вопли «Спасите!» звучали как-то не так. Не испуганно, а… торжествующе, что ли? Анна потрясла головой, прогоняя задумчивость, и сконфузилась, увидев понимающие глаза сидящей напротив нее волхвы.
– Наговорила я тебе сегодня… всякого, не один день думы разгребать придется, – отмахнулась от ее извинений Нинея. – Да и мне пора честь знать, загостевалась я у вас. Успеем еще наговориться.
Пока Анна и Арина прощались с гостьей, отроки дежурного десятка мигом запрягли лошадь в «воскресную» телегу, на которой девки обычно ездили в ратнинскую церковь, и один из них повез волхву восвояси.
Арина к этому времени разве что не приплясывала от нетерпения, и Анна не стала ее задерживать, отпустила к Андрею. Все-таки в первый раз она оставила его так надолго, пусть не одного, под присмотром, но все равно переживала – как он там. Тем более, что Анне и самой не терпелось узнать, что за странные крики вывели ее из задумчивости.
Виновницей переполоха и впрямь оказалась Млава. После памятной и ставшей уже почти былинной «битвы у ворот», когда дежурный десяток не смог справиться с разъяренными Млавой и ее мамашей, наставник Прокоп выполнил свое обещание: отроки подкрадывались к девкам, когда те этого не ждали, и нападали на них. Девица же должна была при этом не растеряться, а дать отпор. Устраивать драку, разумеется, никто не предполагал, достаточно было научить девок не застывать столбом с перепугу в случае такой оказии, а вырываться, нанося ущерб нападающему и производя как можно больше шума, убежать с громкими призывами о помощи.
Чтобы не смущать криками строителей и другой крепостной люд, занятия проводили в кустах на дальнем конце острова.
Млава, в результате той эпической битвы уверовавшая, что рукопашный бой – единственный учебный предмет, в котором она может превзойти других девок, на этих занятиях старалась вовсю. Даже обидное поражение в драке с Ксенией стало для толстухи скорее поводом удвоить свои усилия. Похвальное усердие не замедлило сказаться, но довольно своеобразно: после «учебного» нападения на нее то один, то другой отрок отправлялся в лазарет к Юльке с телесными повреждениями легкой, а случалось, даже и средней тяжести.
В конце концов, дело дошло до того, что охотники связываться с ней совсем перевелись. Мальчишки нахально уклонялись от своих «обязанностей» и предпочитали выбирать себе «жертвы» поспокойней. Дело тут было вовсе не в их трусости или неспособности сладить с толстухой, а в жестком приказе наставников: «Девок ни в коем случае не калечить и боевых приемов к ним не применять». А без этого с неуемной внучкой Луки Говоруна справиться не получалось.
Но Млава уже вошла во вкус и натуральным образом тосковала без «спарринг-партнеров». Все время, отведенное для этого урока, безутешная дева бродила по кустам, производя побольше шума, чтобы ее легче было найти, нарочно поворачивалась спиной к местам, удобным для засады, чтобы на нее способнее было напасть, и… ничего! Хоть плачь! С горя она попыталась приходить на помощь другим девицам, исправно зовущим на помощь, но это счастье оказалось недолгим: либо нападающий тут же смывался, либо предполагаемая жертва сама накидывалась на Млаву с бранью, а потом жаловалась наставнику, дескать, «эта толстуха мешает учиться».
Добром это кончиться не могло. Страдающая от вопиющей несправедливости – не дают заниматься тем, что как раз хорошо и получается! – Млава не удержалась и прямо посреди крепости с воплем «Спасите, люди добрые!!!» сама накинулась на зазевавшегося отрока, тащившего на кухню ведра с водой. Сбила его с ног, не обращая внимания на то, что парень рухнул мордой прямо в образовавшуюся лужу, плюхнулась на него сверху и, продолжая орать во всю глотку, принялась заламывать ему руки.
Прибежавшие на крики плотники остолбенели. То, что парни порой принуждают девиц силой… ко всякому, им было прекрасно известно, но чтобы девица парня, да на глазах у всех, да еще и призывая на помощь! Такого они не только не видали, но и не слыхали никогда! Их сомнения разрешил подоспевший Илья:
– Стойте! Не мешайте им, учение у них такое.
Обозный старшина, выдерживая паузу, орлом оглядел собравшихся, огладил бороду, вздел к небесам указательный перст и важно добавил:
– Великая наука! Корней сказал – дехренизация называется!
Млава, наконец, заметила зрителей и замерла, сидя на спине поверженного отрока. Впервые в жизни она уловила на себе уважительные взгляды взрослых мужчин, ибо Михаил и его ближники все-таки приучили артельщиков относиться к науке с надлежащим почтением!
Следствием произошедшего стало событие, которое навсегда осталось в летописи Академии Архангела Михаила: впервые в поруб, на репу и воду, была водворена девица, а не отрок. Анна одобрила наказание, наложенное наставником Филимоном в ее отсутствие, но попеняла при этом, что раз уж придумали учить, так и следили бы, чтоб отроки не отлынивали, потому как негоже оставлять девицу без учения. А потом еле добралась до своей горницы, чтобы нахохотаться там вволю.