О последующих трех с половиной неделях рассказывать, в общем, нечего — кроме того, что это было худшее время в моей жизни.

Первые дня два-три я прожил на энтузиазме — полный энергии, гордый и довольный своей решительностью отбросить все змеиное, что так тщательно взращивал в себе с самого начала весны. Я постарался выкинуть из головы Грега с компанией, равно как и белого змея с его двуличным хозяином, и начал активно восстанавливать нормальные человеческие связи, которые совершенно забросил со всеми этими трансформациями. Друзья, родители, работа… В свое время меня удивляло, как легко я от этого отказался. А теперь — как просто оказалось вернуться.

Но я ошибался. Ох, как я ошибался! Обманчивая легкость остановленного превращения оказалась просто-напросто посттравматическим шоком. Так тяжелораненый вначале не испытывает боли.

А потом началось.

В один прекрасный день, продолжая по инерции чему-то радоваться, я вдруг осознал весь ужас моей ситуации. Не будет превращения, не будет волшебства. Не будет Той Стороны. Не будет больше ничего стоящего в жизни. У меня отныне нет будущего.

Все кончено.

И тогда все, чем я теперь пытался наполнить свое повседневное существование, в одночасье потеряло смысл. Буквально все, что занимало мои интересы в прежней жизни, обесценилось. Мир, ставший пустым, потерял основу и теперь разваливался, и что-то начало разрушаться во мне самом.

На улице набирала силу весна, дни стояли идиотски солнечные и теплые, но радостное пробуждение природы казалось мне жестокой насмешкой над дымящимися руинами, в которые превратилась моя жизнь. Оттаявший, подсохший, слегка зазеленевший городской пейзаж, который я всегда так любил, сейчас был для меня страшен, напоминая надуманно-оптимистичный финал какого-нибудь пост-апокалиптического романа. Первая нежная весенняя зелень казалась ядовитым полуразумным мхом-мутантом. Как намек на то, что все необратимо поменялось, и ничего хорошего уже точно не предвидится.

«Вот такое весеннее настроение, — мрачно думал я вечерами, плетясь с опостылевшей работы среди ненавистной зацветающей черемухи. — И это солнце… И пыль летит… Вся зимняя грязь на виду. Скорее бы уж трава выросла! А лучше — чтоб все снегом засыпало! Навсегда!!!»

И на фоне всего этого локального апокалипсиса, словно неугасимый нефтяной факел, днем и ночью, не давая покоя, полыхало одно-единственное желание.

Завершить превращение.

Но именно оно было совершенно невозможным.

Потому что я ни на миг не забывал, какой ценой оно должно быть закончено.

Естественно, первое, что я сделал, приняв решение, — позвонил Ленке и сказал, что передумал и Ваську забирать не буду. И вообще, в ближайшее время общаться с ней не смогу категорически. Сколько именно? Ну, месяц… два…

«Сколько выдержу», — мысленно ответил я.

Об этом я думал постоянно. А сколько я и впрямь выдержу?

Да — слово «ломка» лучше всего характеризовало мое состояние. С каждым днем внутри меня нарастала боль. Она не возникала в каком-то конкретном месте, я даже не мог определить ее причину. Я сам был этой болью, и она могла исчезнуть только вместе со мной.

«Ничего, — уговаривал я себя. — Надо просто перетерпеть. Скоро все пройдет».

Однако пока ничего не проходило, а только становилось хуже. Невероятным усилием воли мне некоторое время удавалось вести внешне нормальную жизнь. Но вскоре началась натуральная депрессия. Прежние припадки мрачности были просто цветочками по сравнению с ней. Появилось глубокое, прямо-таки физиологическое отвращение ко всему. К работе. К людям. К еде. По утрам не хотелось просыпаться. По ночам мучила бессонница — или, наоборот, снились такие кошмары, что впору в самом деле задуматься о наркотиках. Кровавые сны об убийствах, с чудовищными подробностями. Что самое жуткое — я ими наслаждался, не испытывая к своим жертвам ни малейшей жалости. Словно изгнанный мною змей переселился в сны и там резвился, заодно понемногу подтачивая мою решимость.

А еще были сны про Ваську, и после каждого я чувствовал себя таким разбитым и обессилевшим, будто всю ночь сражался со стаей вампиров, причем в итоге они победили и высосали из меня почти всю кровь, оставив чуток на следующий раз.

Вначале главным сюжетом этих снов была, разумеется, змеиная охота. Декорации каждый раз менялись, но кончалась она неизменно одинаково — обедом (или ужином). Такие сны я научился обрывать, просыпаясь, как только видел, к чему опять идет дело. Но недолго мне пришлось радоваться мелкой победе. Это напоминало игру в одни ворота, и единственным способом ее выиграть было бы не спать вовсе. Мне перестала прямолинейно сниться охота. К неизбежному финалу теперь вела любая, самая безобидная и занимательная история…

…тесная, загроможденная комната, рассмотреть которую мешает полумрак. Свет, причудливо меняя цвета, с трудом сочится сквозь витражные окна в свинцовом переплете. Темные балки нависают под потолком, с балок скалятся зубастые звериные морды и щерятся пестрые смешные маски. Мозаика на полу изображает полуголого античного бога, вроде Асклепия, — в одной руке у него чаша, в другой змея, на глазах повязка. Стен не видно за деревянными стеллажами. А в них — ящички, мешочки, склянки, медные сосуды, свитки, книги, бутылки…

Помещение пополам разделяет прилавок. Он тоже завален книгами и уставлен банками. Плоский прямоугольный ящик, прикрытый чистым полотенцем, стоит отдельно.

Здесь пахнет пылью — и травами, сильно, приторно, но приятно. Никогда не был силен в ботанике, но узнаю запах мяты, лекарственной ромашки, шалфея. И еще какой-то очень-очень знакомый, приторно-сладкий. Ах, да — лекарство от кашля! Корень солодки.

Это всего лишь аптека.

А вот и продавец — вышел из сумрака мне навстречу, вытирая руки о полу халата. Белобрысый, тощий, длинноносый парень с хитрыми глазами. Патлы перевязаны веревочкой вокруг лба, а потрепанный халат покрыт такими подозрительными пятнами, что невольно закрадывается сомнение — а что он в нем делал? Варил варенье, разводил краску или просто кого-то зарезал?

— Здравствуйте, господин! — восклицает парень, угодливо кланяясь. — А у нас сегодня завоз! Очень вовремя заглянули! Вы первый — стало быть, вам и сливки снимать!

— Какие еще сливки?

— Редкий товар!

Аптекарь оглянулся и, приглушив голос, сообщил:

— Змееныш! Только вчера поймали…

Тут я насторожился, но опоздал: он жестом фокусника сдернул полотенце с плоского ящика.

— Вот! Все свежайшее! Только что закончил разделку и сортировку. Выбирайте!

На первый взгляд, ничего особенного под полотенцем нет: тот же набор жестянок, баночек и пробирок, что на полках. Только к каждой прикручен кусочек пергамента, видимо, с инструкцией и ценником. А в баночках…

— Что это?!

— Как что? Змееныш! Препарированный, естественно. Наилучшее сырье для производства зелий и амулетов…

Желудок подскочил в горлу. Меня провели. Это опять сон про Ваську.

Вот она, прямо передо мной. Только по частям.

— Выбирайте, господин, — самодовольно говорит аптекарь.

Чувствуя, что вот-вот рухну в обморок, спрашиваю то, о чем думаю:

— Как собрать ее обратно?

Но аптекарь воспринимает мой вопрос вполне нормально. Только слегка приподнимает белесые брови.

— Зачем? А, вы предпочитаете работать с собственным сырьем… Так сказать, полностью контролировать процесс… Ну тогда, если вам нужен живой змееныш, так сказать, в комплекте, то вам, несомненно, подойдет вот это…

Он протягивает руку, некоторое время в раздумье шевелит пальцами в воздухе и достает из плоского ящика небольшую круглую склянку с узким горлышком. Внутри в какой-то тягучей жидкости плавает голубой глазик.

— Недешевая штука, но она того стоит. С ее помощью вы найдете сколько угодно змеенышей. Правда, их надо еще поймать…

Я молчу, скрипя зубами. Аптекарь, не чуя опасности, продолжает самозабвенно рекламировать товар.

— …кроме распознавания сородичей в любой толпе, обладает множеством полезнейших магических свойств! Глаза змеенышей крайне эффективны для скрытого наблюдения: подкинуть в мастерскую конкурента, спрятать в спальне жены… Ну и по мелочи — отводят сглаз и снимают некоторые виды порчи; видят под мороком любой сложности кикимор и дымных демонов; соответствующим образом заговоренные, годятся для приворота и отворота. Так же просто и эффективно, даже без специальных заклинаний, выводят из запоя. Достаточно незаметно подбросить этот симпатичный глазик в стакан пациента. Он всплывает, подмигивает и говорит…

Я хватаю аптекаря обеими руками за патлы и изо всех сил бью лицом о прилавок. Удар, хруст стекла, дикий вопль…

Тишина.

Проснувшись, я долго пытался понять, сошел ли я с ума или еще нет.

Решил, что это уже не имеет никакого значения.

На вторую неделю я затосковал. Отвращение к миру сменилось апатией. Мир существовал где-то сам по себе, а я блуждал в тумане, равнодушный ко всему. Однажды я вспомнил предупреждение Грега насчет того, что попаду в дурдом, если захочу выйти из игры раньше времени, но даже не огорчился по этому поводу. Мне стало все равно, что со мной будет.

Кто я, в конце концов, такой, в чем моя ценность? Если вычесть змея, что от меня останется? Жалкая, ничтожная личность. Неудачник. Слабое звено. Мне уже двадцать два, а чего я достиг? Бестолковая, никому не нужная работа и неудавшаяся личная жизнь. Лучшие годы позади. И зачем такому ничтожеству жить на земле? Вдобавок все начало валиться из рук. Я спотыкался на ровном месте и проваливал самые простые поручения на работе. Казалось, я обуза для мироздания, и оно скоро меня отторгнет.

Наконец у меня возникла странная уверенности что я проклят, и всем, кто со мной соприкасается, тоже будет плохо. Позвонил Кирилл, предложил встретиться, выпить пивка… Я отказался, не дослушав. И заявил, чтобы он мне вообще больше не звонил. Нормально? А меня даже совесть не мучила. Потому что казалось — если я буду и дальше с ним общаться, то навлеку на него несчастье.

Но Киря, вместо того чтобы обидеться, разволновался и принялся назойливо выспрашивать, что у меня стряслось. Едва отделался от него, заявив, что болен и не могу разговаривать. Потому что нет ни голоса, ни сил, и вообще засыпаю на ходу.

Киря попрощался со мной, не скрывая тревоги.

А я и в самом деле был нездоров.

То ли из-за снов, то ли от всего сразу, я все время чувствовал себя полудохлым. Под глазами залегли синяки. Уставал от малейшей нагрузки. Просыпался в поту, даже если не снилось ничего страшного.

Тетки на работе спрашивали, не малокровие ли у меня, и пытались подкармливать домашней выпечкой. Я отбивался, как мог, потому что аппетита тоже не было. Весь день клевал носом, мечтая, как доберусь до постели. А по ночам не мог уснуть или мучился от кошмаров.

Среди этого безбрежного упадка я вдруг поймал себя на мысли, которая меня потрясла. Я понял, что испытываю искреннюю радость, думая о смерти. Несмотря на периодические припадки депрессивных настроений, суицидальных мыслей у меня прежде не бывало никогда.

«Неужели так оно и происходит? — с любопытством думал я, прислушиваясь к себе. — Неужели я в самом деле однажды соберусь покончить с собой?»

Не знаю… Но при мысли о смерти у меня даже отступала депрессия. Порой я ужасался своим намерениям, но чаще упивался ими. Пожалуй, это было бы наиболее радикальное решение всех моих проблем.

Незаметно закончился апрель, промелькнули майские праздники. Газоны усыпало солнышками одуванчиков, возле парадной благоухал куст сирени, девушки переоделись из курток и джинсов в юбки и сандалии… Даже наши институтские тетушки как-то посвежели. Только я один как будто застрял в прошедшей зиме. Мое беспросветное прозябание и жизнь остальной вселенной устремлялись в разные стороны, расходясь все дальше. Мир стал плоским, серым и бесцветным, как газетная фотография. «Из трехмерного он стал двухмерным, — подумал я однажды. — Значит, скоро свернется в точку. Ну и хорошо».

Одним солнечным майским утром я долго валялся в постели, вяло пытаясь придумать, зачем мне жить дальше. За окном по небу бежали облака. Несколько раз начинал звонить телефон, но я не отвечал на вызовы.

Так и не найдя ни единой причины шевелиться, я решил пролежать весь день в кровати. И тут раздался звонок в дверь.

Вставать было лень. А от мысли о том, сколько сил придется потратить на общение, я окончательно ослабел и решил притвориться, что меня нет дома.

Но кто-то упорный все трезвонил и трезвонил.

Минут через пять мои уши так устали от этого звона, что я вылез-таки из кровати и поплелся в прихожую. Открыл дверь и утомленно закатил глаза вместо «здрасте». За дверью стоял Кирилл.

Так и знал, что он притащится! Накануне он снова звонил и так замучил меня расспросами о здоровье, будто я записывался к нему на прием. Вот и теперь — не успел войти, а уже буравил меня пристальным профессиональным взглядом.

— М-да, — сказал он наконец. — И давно это у тебя?

— Что — «это»? — буркнул я.

— А ты себя давно в зеркале видел?

— А у меня нет зеркала. Разбил… нечаянно.

Тут у меня закружилась голов а, и я незаметно оперся плечом о стену.

Точнее, это мне казалось, что незаметно. Киря изменился в лице, подхватил меня и практически дотащил до постели.

— Что ж ты так? — воскликнул он с укором. — Посмотри, до чего себя довел! И молчит! Давно это у тебя?

— Недели две уже.

— Так и думал, — сердито сказал он. — Я еще в тот наш разговор подумал, что у тебя что-то серьезное. Голос мне твой очень не понравился… Лечишься? А, что я спрашиваю? Конечно, нет! Ну-ка, снимай футболку…

И Киря учинил мне форменный медосмотр. Оказывается, он и стетоскоп с собой приволок, и тонометр, и даже градусник. Выслушал меня, померил пульс и давление, зачем-то помял живот… Потом снова принялся допекать меня вопросами. Правда, теперь было легче: он перечислял симптомы, а я кивал. Практически все им перечисленное — слабость, бессонница, потеря аппетита, боли в суставах — у меня было.

— Голова в последнее время не болит?

— Ты уже спрашивал. Болит.

Киря взглянул на градусник, встряхнул его и убрал в сумку.

— Температура субфебрильная. Давно держится?

— Давно, наверно. Не знаю, я ее не измерял…

Ощупав мои лимфоузлы, Кирилл нахмурился и снова было начал что-то спрашивать. Потом что-то увидел, и у него расширились глаза.

— Откуда синяки? Часто падал в последнее время?

Я опустил глаза и удивился. И впрямь — множество мелких синяков под кожей, будто меня кто-то щипал.

— Вроде не падал. Как-то сами собой появились.

Киря совсем помрачнел.

— Надо сделать анализ крови! — заявил он.

Я рухнул в постель и закрыл глаза.

— На фиг. С места не сдвинусь!

— Спокойно. Сам сделаю. Я тут взял на всякий случай…

Я приоткрыл один глаз и с удивлением увидел, как Киря извлекает из сумки одноразовый шприц, перчатки и несколько стеклянных трубочек с затычками.

— Ну ты подготовился!

— Протяни руку.

Я хотел было его послать, но меня одолела такая апатия, что я позволил делать с собой все, что угодно. Даже взять кровь из вены и разлить ее по пробирочкам.

После чего Киря наконец убрался восвояси. Правда, к сожалению, пообещал прийти завтра с результатами.

На следующий день меня спозаранку разбудил звонок. В трубке раздался голос Кирилла. Я его вначале даже не узнал.

— Даже не знаю, с чего начать, — запинаясь, сказал он. — Ты, главное, не пугайся… У тебя в семье нет никаких наследственных болезней крови?

— Вроде не было. А что?

— Нет? — обрадовался Киря. — Это хорошо. Знаешь, я, пожалуй, заскочу к тебе вечерком и еще раз возьму кровь…

— Что ты там нашел? — со слабым любопытством спросил я.

— На самом деле, такого просто не бывает. Понимаешь, лейкоциты…

Он зашуршал бумажкой и начал сыпать цифрами и медицинскими терминами.

— Гемоглобин… Выраженная тромбопения… А эритроциты вообще…

— С такими не живут? — пошутил я.

— Да, не живут, — серьезно ответил он. — Их фактически нет.

— Странно. А месяц назад был вполне здоров…

— Так я и думал, — мрачно подтвердил Киря. — Картина, Леха, складывается нехорошая. Внезапное падение числа эритроцитов и тромбоцитов, в сочетании с подобными симптомами, может означать только одно…

— Что?

— Лейкемию, — сообщил Киря загробным голосом. — Рак крови.

— Понятно, — озадаченно сказал я, не зная, как полагается реагировать на подобные новости. Воспринял я их совершенно спокойно, будто Киря говорил не про меня. Все чувства как-то отупели.

— И сколько месяцев мне осталось жить… поэтому твоему анализу?

— Нисколько.

— Совсем? — тупо уточнил я.

— Тут даже не на недели счет, а на дни. Ты должен уже вообще лежать и не вставать.

— Так я лежу и не встаю.

— Слушай, погоди! Это какой-то бред. Так стремительно даже лейкозы не развиваются. Я приеду и переделаю… Наверняка это ошибка…

— Нет ошибки, — пробормотал я.

— Что?

— Неважно. Ладно, я устал, пока…

Закончив разговор, я вернулся в кровать, натянул одеяло до подбородка и подумал, что надо бы впасть в отчаяние. Но вместо этого начал неудержимо хихикать.

В глубине души я с самого начала подозревал, что чем-то таким дело и кончится. Я задавил в себе змея, в которого превратился уже процентов на девяносто. На оставшиеся человеческие десять большой надежды не было. Но у меня почему-то было ощущение, что я все-таки переиграл эту тварь.

«Ну что ж, — сказал я себе, — игра шла по высшим ставкам. Не Васькина жизнь — так моя. Зато удалось остановить превращение. И умру я человеком, а не хищником-людоедом. И Васька будет жить».

А потом я безмятежно уснул, впервые за много дней.