ТОЧКА НЕВОЗВРАТА
Из блога Олеси Градовой «Диагноз:, Любовь».
— А вы не боитесь смерти? — спросил Жан Монье.Андрэ Моруа. Отель «Танатос».
— Конечно, боюсь… Но еще больше я боюсь жизни…
— Остроумный ответ, — заметил Жан.
Как хорошо, что есть Интернет. Можно положить трубку и продолжать диалог с тобой. Я предлагала тебе отказаться от твоей истории. Стереть, как history в окошке ICQ, и начать новую тему. У влюбленных нет истории, есть только «здесь и сейчас» и, насколько хватает смелости, — будущее…
Я ведь знала — нельзя просить больше, чем тебе могут дать. Не стоит просить больше, чем можешь унести. Но я все время нарушаю законы, потому что хочу — «всего и сразу. А получаю постепенно и ничего…» (реклама «Русского Радио»).
Я знала, что будет больно, но не смогла остановиться в тот миг, когда еще не было поздно, и разум еще сохранял некоторую автономность от пульсирующего сердца. «Скорость принятия решения» — как в первом советском фильме-катастрофе «Экипаж»… Раненый при взлете борт набирает скорость, и стрелка на приборах касается той самой критической отметки, когда надо либо оторваться от земли, либо остановиться до взлета. И ровно секунда на принятие решения. Но остановиться нельзя — позади горящий нефтезавод.
Однажды в бурю, отплыв от берега, я остро почувствовала близость того, что называется «точкой невозврата». Словно миновав невидимый буек, отделяющий опасную зону от защищенной, ты уже не можешь вернуться. Центростремительное течение начинает относить тебя от берега со скоростью, не равной, а чуть превышающей скорость твоего движения к суше. Простая математика. Выбиваешься из сил, но тебя медленно, но неотвратимо затягивает в море. Ты уже почти различаешь его черты — мифического крылатого юноши с погашенным факелом в руке. Но витальный инстинкт или божественное провидение позволяет тебе набрать необходимые обороты, чтобы преодолеть силу притяжения к смерти, и на каком-то последнем полувздохе все-таки оказаться в спасительном расстоянии от берега. Эрос и Танатос, я как планета меж двух полей гравитации… Но тебе, единственному из богов, не любящему даров, не придется коснуться мечом моей головы, отрезая прядь волос и забирая мою душу.
Точка невозврата. Наверное, я опять где-то рядом от этого географического места, но еще надеюсь выплыть. Пытаюсь понять — смогу ли быть без тебя, если не смогу быть с тобой? Я пыталась остановиться. Не получалось. Не дышала без тебя. Умирала, когда ты был рядом. Зачем я стремилась туда, где обжигает? Нет ответа…
Когда ты звонишь, я еле успеваю схватить трубку, на маленьком экране — твое имя… Буду через сорок минут. Едва успеваю одеться, накрасить ресницы, добраться до нашего «Северного Гоа»… С мокрыми волосами, в твоих руках, сопротивляюсь как кошка, ты опускаешься на колени, ног не чувствую, изменяет равновесие. Не надо, сейчас привыкну, не так сразу, точка невозврата, нет, да, так… С ума от тебя схожу, ногти впиваются в ладони. Пот в ложбинке спины между лопатками и крестцом — твой и мой. Каждый удар — боль и сладость, насквозь, если хватит сил…
Ты молчишь. Боюсь слов. Любые слова будут пустыми, как позднее оправдание. Сжимаюсь в комочек рядом, закрывая лицо ладонями, не смотри в мои глаза, ты поймешь, что мне больно. Близость, которая кажется доказательством взаимного влечения, становится оправданием взаимной слабости.
Я всегда боюсь утра, потому что утро обнажает трещины в породе камня, из которого сделано тело. Очень трудно просыпаться рядом с человеком, который не стал твоим. Душа, она сложнее устроена, чем тело, которое знает, чего ему нужно.
Хочу сказать — не гони меня. Я постелю постель, я испеку хлеб, я сошью рубашку, я рожу ребенка. Маленького тебя воспроизведу с кропотливостью художника-самоучки. Не сказанные слова умирают на губах. Мы из разных миров. Мы встретились на мгновенье, и у каждого впереди — своя вечность. Любимый мой, мне, наверное, пора. Я поднимаюсь над взлетной полосой, а ОНА остается там, где горит нефтезавод. В огне не горит любовь…
Звонок с того света
Утром опять шел дождь. Накануне к нам заехал Антон, и мы всю ночь просидели за экзистенциальными спорами. Антон возвращался от своей клиентки, тоже жительницы «Северного Гоа». Был уставшим, по его словам, она выпила из него «всю кровь». Однако в нашей гостеприимной обстановке он быстро пришел в себя и был исключительно мил.
Странный у нас был разговор. Беспечный Треп по форме и содержанию. Однако мне казалось, что меня «сканируют» невидимым сканером, делают замеры психофизических параметров, сверяют показания со счетчиками. Неожиданные вопросы, отслеживание моей реакции. Восхищение моей находчивостью и умением выкрутиться из щекотливой ситуации. Положительная оценка чувства юмора. Восторг от моих мгновенных и поэтических образов. Не скрою, мне льстило внимание Самого Учителя. Однако я отметила, что Дамир становился более рассеянным, чем обычно. Он как бы «выпадал» из разговора.
Особенность моего поведения в любых переговорах — я всегда нахожу «опорного» человека, то есть того, кто принимает решение, и все дальнейшие аргументы адресую ему, в малой степени принимая в расчет остальных присутствующих. В этот вечер я заметила, что в категорию этих «остальных» невольно попадает Дамир, уже несколько потерявший интерес к изыскам моего сознания и способности принимать, как хамелеон, различные образы и цвета. А вот Антона эта моя особенность заинтересовала, и мы продолжали словесный поединок — я это называю игрой ума. Мы расставляли друг другу ловушки и радовались, если собеседник оказывался на грани провала, бутафорно расстраиваясь, если кто-то из нас раскусывал очередную хитрость противника.
Безусловно, это был собеседник моего уровня. Я любила игру в слова. Единственное, что меня удручало, — то, что я, увлекаясь, выдавала себя с головой. Вся моя амбициозность, желание понравиться, показать свою значимость и даже ряд профессиональных фокусов — все это я периодически «сдавала», рискуя не только произвести впечатление, но и раскрыть чисто профессиональные тайны.
Так, в азарте, я рассказала об одной региональной кампании, которую мы провернули несколько лет, использовав для устрашения местного населения число 666. В инициалах одного из кандидатов на губернаторский пост, нашего противника, были три символические буквы «ССС». С помощью заборного граффити мы превратили их в три шестерки и занялись пропагандой пришествия Антихриста. История это довольно известная, но давать постороннему человеку ключи и ниточки, которые могут помочь выйти на заказчиков и исполнителей, — практика порочная и достойна разве что блондинки. Кстати, этот образ я опять нарочито эксплуатировала, и в те моменты, когда мне это было удобно, прикидывалась девочкой с бантиками в белых гольфах.
Внимание Антона льстило мне и с другой стороны — оно должно было приумножить степень моей исключительности в глазах Дамира. Уверена, что таких женщин в его окружении было немного. А соответственно, он должен был не только признать мою «особость», но и приходить в трепет от мысли, что может меня потерять. Жалкая довольно-таки уловка, типа «вызвать ревность», но в арсенале женщины тридцати-с-лишнем не так много действенного оружия.
Мы курили траву, болтали о жизни, и мне было легко. Антон, в отличие от моего Черного Принца, мало говорил о своих производственных буднях, а значит, в меньшей степени травмировал мою подвижную психику рассказами о демонах. При расставании мы договорились собраться завтра, в субботу, на шашлыки и продолжить столь содержательную беседу. В ту ночь мы, кажется, и перешли с Антоном на «ты».
Утром наши планы смешались. Шел дождь, заставляя нас отказаться от мысли о шашлыках на природе, и телефон Антона долго не отвечал. Позже я услышала от Дамира еще одну душераздирающую историю, что в переулках «Северного Гоа», не пройдя и пятидесяти метров от нашего подъезда, Антон подцепил какую-то девицу, которая притащила его в жуткий барак и мучила весь остаток ночи. Зачем Антон сделал это, он и сам не понимал. А я, в свою очередь, не понимала, зачем опять стала свидетелем чьего-то грехопадения. Я давно устала от всякой «клубнички», которой без устали угощали меня в этом доме.
Встряхнувшись, выпив кофе и выкурив пару сигарет, мы решили опять отправиться в фитнес-клуб. Эта субботняя традиция радовала меня исключительно — к моим занятиям йогой и танцами добавить еще и плавание — и я само совершенство! Тело свое я любила, относилась к нему трепетно и бесконечно шлифовала спортом, массажем и прочими приятными SPA-процедурам и. Под этим самолюбованием была и своя философская концепция: тело — божественный дар, и к нему надо относиться с высочайшей заботой и нежностью.
Наплававшись вдоволь, мы погрелись в сауне, и Дамир решил не отступать от своих планов: «Я накормлю тебя шашлыками. Я никогда не нарушаю своих обещаний». И мы отправились на летнюю веранду восточного ресторана, рядом с которым стоял огромный мангал. Дождь к тому времени перестал и жизнь налаживалась.
Мы заказали все возможные виды мяса — баранину, свинину, теленка, курицу и откупорили бутылку шампанского. Напиток был скорее адекватным для настроения, нежели для закуски. Но мы уже давно привыкли устанавливать собственные правила, преследующие целью максимум наслаждения из текущего момента.
Наша привычка — сидеть не напротив друг друга, как делают обычные парочки, а рядом, давала неизменное преимущество — мы могли касаться друг друга, незаметно для глаз окружающих, или целовать друг друга в те места, которые в данный момент оказывались доступными.
Такое поведение, ранее казавшееся мне предосудительным, стало привычным для нас обоих. В нем не было демонстративности, во всяком случае с моей стороны — я все время хотела ощущать его — кожей, губами, плечом или бедром. Это мой Принц, и пусть весь мир подождет…
Мою эйфорию прервал звонок Антона. Я уже узнавала эту музыку, которая была поставлена на его звонки. Видимо, он окончательно проснулся, и сейчас последуют предложения, как превратить эту субботу в настоящий праздник жизни.
Но лицо Дамира внезапно побледнело. Он выскочил из-за стола и отошел на расстояние, с которого я не могла слышать его слов. Судя по мимике его лица, новости были плохи. Если не сказать большего — весьма ужасны. Выражение испуга и беспомощности — оно сохранилось, когда он закончил разговор и вернулся за стол.
— Милый, что-то случилось?
— Звонил Антон.
— И что…
— Он сказал, что ты должна к нему приехать.
— Зачем? Он приглашает на шашлык? — как-то уже неуверенно говорила я, наивно подсказывая ему ответ.
Ему было тяжело говорить. На его лбу выступили капельки пота. Дыхание было рваным.
— Речь идет о тебе и твоем ребенке.
— При чем тут я и мой ребенок?
— Олеся, он что-то узнал. Ты же понимаешь, что ему дается информация…
Тут я не выдержала, почти заплакала:
— Но я не просила никакой информации. Ты понимаешь, что я боюсь любой информации, которая касается моего ребенка! — Я уже понимала, что мне не готовят хороших сюрпризов.
— Ты можешь не ехать. Это твое право. Но он сказал, что это очень серьезно.
Я отодвинула тарелку с остывшими кусками шашлыка, по сути, так и не притронувшись к еде. Его подали совсем недавно, а пока я ждала возвращения Дамира, щипала петрушку из общей тарелки.
— Мне совсем не хочется есть. А я была голодная… Ты действительно думаешь, что надо поехать? — Я словно опять перекладывала решение на него.
— Я не знаю, о чем речь.
— Но он должен был тебе что-то сказать…
— Нет, он объяснил, что по телефону не может.
— А если я ему позвоню… — Я сама знала ответ на этот вопрос. — Ну что ж, тогда едем прямо сейчас.
Когда мы садились в машину, зазвонил телефон у меня. Странно, по субботам меня не беспокоили мои коллеги. Звонок был от киевской журналистки, которая приехала на стажировку в Москву. Я сняла квартиру на улице Марины Расковой недалеко от ВГТРК, и каждый месяц в нее заезжала новая группа журналистов — мальчик и девочка, которые около месяца работали на канале, перенимая опыт своих российских коллег. Меня всегда занимало, почему из Киева стабильно приезжали парами, но в конце концов я расслабилась — при таком тендерном раскладе в квартире был относительный порядок и соседями не отмечались оргии. Квартира была дорогая, и две изолированные комнаты с двумя большими диванами намекали на полновесное алиби.
Но что им нужно в субботу? Самолет только через неделю, машину для них я уже заказала. Мне не хотелось отвечать, но что касается работы — я как солдат на посту. Мало ли что…
Я не сразу въехала в проблему.
— Какие еще клопы?
— В доме клопы, — почти плакала Оксана, симпатичная журналистка с Первого украинского телеканала.
— Это невозможно, вы не первая группа, и никогда не было никаких клопов…
— Они меня искусали, я вся в крови и даже не могу ходить на работу.
Я судорожно соображала, что делать. Про тараканов я знала, но они не нападали на людей. А вдруг это смертельно?
— Оксана, я перезвоню. Я должна подумать. В голове бродили мысли: «Санэпидстанция, служба быта… объявления возле лифта… семь, восемь, восемь…».
Дамир смотрел на меня так, как будто клопы входили в его представление о моих текущих и грядущих проблемах:
— Началось?
— Что началось, Дамир? Ты как будто все знаешь заранее!
— Клопы — это только начало. Видимо, сейчас твой «вектор удачи» поменялся в обратную сторону.
При чем тут мой сын, Антон и клопы? Все каким-то образом завязывалось в узел, но я не прослеживала связи. Я включила зажигание и неровно тронулась с места. Клопы. Ребенок. Антон. Информация. Я начала притормаживать, и сзади гудели. Я решила взять себя в руки, насколько это возможно, и пока не думать о клопах, в моем уравнении с множественными неизвестными насекомые-паразиты были явно лишними. Они лишь усугубляли общий неблагоприятный фон.
Дорога туда
Я впервые ехала по МКАДу со скоростью 40 километров в час. Водители пытались придать моей «Мазде» ускорение нервными гудками, но мне не хватало смелости, чтобы сильнее надавить на газ. Плохие предчувствия заставляли меня тянуть время.
Левой рукой я держала руль, а правой старалась коснуться Дамира, его руки. Мне нужна была его поддержка. Когда раньше он брал мою ладонь в свою, я чувствовала, что мы одно неразрывное целое. Но сейчас я не чувствовала ответа.
— Дамир, я боюсь. Может быть, не поедем? Вернемся к тебе. Есть вещи, которые лучше не знать.
— Ты можешь вернуться, разворот через триста метров…
Я брала правее, но, не притормаживая, ехала дальше.
— Если речь идет о ребенке, наверное, надо набраться сил. Но я дрожу и мне страшно. Посмотри, руки холодные…
Я смотрела на его профиль — напряженный и какой-то отстраненный. Что ему сказал Антон? Что будет теперь с нами? Он становится все более и более чужим, чем дальше на юг Москвы мы уезжаем от нашего «Северного Гоа». Я как будто прощалась с ним, пытаясь запомнить любимые черты, искорки в темных, как ночное небо, глазах. Но не было больше этих отблесков, которые, как мне казалось, рождает любовь. Рука была твердой и холодной. Мой разум метался — в какую истину мне откроют дверь, в какую бездну заставят заглянуть, я так боюсь подойти к краю неизвестности. Этот человек стал дорог мне. Я всегда и всем была чужой. Никто не пытался понять меня, да и я никого не впускала в свою душу. Дамир хотел знать обо мне все — про мою работу, о чем я думаю, мечтаю, к чему стремлюсь. С любым мужчиной ранее я чувствовала себя в гостях, и только с Дамиром впервые ощущала себя дома. Словно никуда уже не надо идти и это конечная станция моего пути.
Никогда ранее не было ощущения, что я хочу остаться, никуда не уходить. Выйти на улицу, сориентироваться в окружении магазинов и овощных лавок и на следующий день поздороваться с соседями. А здесь, как мне казалось, я обрела СВОЙ дом, нашла эту точку на карте. Свое «Северное Гоа».
Разговор
Мы подъехали к дому. Я предложила перекурить. Как последняя сигарета перед расстрелом, перекур был слишком коротким. Антон открыл дверь, и я поставила туфли в коридоре. Он предложил мне кофе без молока. У него никогда нет молока. А я не пью горький кофе. Но сейчас я согласилась…
— Дамир, может, ты сходишь в магазин, купишь молока и чего-нибудь сладкого, мне, кажется, нам лучше пообщаться тет-а-тет.
Мы остались вдвоем. Я сидела на том же потертом диване, разглядывая артефакты на стенах и не зная, как начать. Он тоже начал издалека:
— Расскажи о своей семье.
— Да нет никакой семьи. Я и ребенок, вся семья. Родителей давно похоронила.
— А сестра?
— Мы с ней редко видимся. Очень разные. Она не принимает моего образа жизни. Я не всегда понимаю ее. Она кажется мне слишком умной, а я ей кажусь легковесной. Знаешь, как она называет меня? Богиня Кали — танцующая на телах убиенных мужчин… Знала бы она, сколько раз они убивали меня… Я же никому из них не причиняла зла. Даже если уходила, старалась сделать это «бескровно».
— Она ведь счастливей тебя, правда?
— Наверное… Она несколько раз была замужем. Все мужчины ее жизни становились ее мужьями. Такая особенность — она бросала одного ради другого, потом его постигала та же участь.
— Получается, что богиня Кали — это она?.. — тень улыбки скользнула по лицу Антона.
— Расскажи, что случилось с ней года два назад. Я имею в виду что-то необычное.
— Я даже не знаю. Ну, для меня необычным показалось, что она неожиданно начала богатеть. То есть откуда-то посыпались какие-то гранты, гонорары, она всегда занималась наукой, ее область — исследование мозга. Вроде как подтвердились какие-то ее научные гипотезы. Одно время она участвовала в проекте «Дети Индиго».Изучала скрытые возможности человеческого мозга. Ездила в тунгусскую тайгу, читала книгу Зоар, Всея Светную грамоту, искала Шамбалу, но все это не было областью ее научных интересов, скорее хобби. Мы мало общались последние годы, с тех пор как умерла мать. Она как бы вычеркнула меня из жизни.
— Подумай, почему она не общается с тобой?
— Я же сказала, мы очень разные. У меня светская жизнь, а она живет в лаборатории, ставит опыты, ездит на научные семинары. Некоторые из них мне кажутся не совсем научными, если честно…
— А тебе не кажется, что она понимает, что ты несешь родовое проклятие, и, чувствуя вину, боится разделить эту ношу с тобой?
— Антон, я помню, она говорила несколько раз… «Это твой крест, и ты должна его нести»,но я не помню контекста. Кажется, это было в тот момент, когда тяжело заболела моя мать. У нее не было шансов выкарабкаться, и я была единственная, кто ухаживал за ней, — я кормила ее, делала уколы морфия, когда боли становились невыносимы… Она тогда первый раз произнесла: «Это твой крест». Потом еще несколько ситуаций было, когда я пыталась на что-то пожаловаться, но она не хотела вникать. И еще какое-то странное слово она говорила: «Отработчик». Да, так и говорила: «Ты отработчик».
— Я не исключаю, что твоя сестра знает больше, чем говорит.
— Она и на картах Таро умеет гадать. Правда, сколько я ее ни просила, она отказывалась в довольно резкой форме.
— Она скрывает от тебя и от всех. Область ее действительных интересов — черная магия. Отсюда ее знания, отсюда те изменения, которые происходят в ее жизни. Таро, Шамбала — это всего лишь пути познания Истины. Видимо, каким-то своим путем она пришла к истинному Знанию. Потому что в наших картотеках нет о ней никакой информации.
— В каких еще картотеках?
— Все настоящие маги, кроме откровенных шарлатанов и самоучек, состоят на учете в ФСБ. Мы все подконтрольны, и иногда власть прибегает к нашим возможностям для решения различных вопросов. Им нужно манипулировать сознанием как отдельных людей, так и целых социальных групп. Они организуют секты, массовые самоубийства, с помощью террора сеют страх. И для этого им нужны люди, которые владеют информацией и умеют с ней работать, способны использовать технологии для того, чтобы управлять.
— Антон, магам нужна личная сила, которую они получают от обычных людей. А этим что нужно?
— Маг работает с отдельными людьми, а этим нужна сила в промышленных масштабах.
Я задумалась. Чем-то и моя работа была похожа на магию — влияние на общественное мнение, на поведение отдельных социальных групп. Только я использовала для этого воздействия средства массовой информации… Хотя хрен редьки не слаще.
— У тебя дома нет разбитого зеркала или стекла?
— Нет, ничего… Хотя постой… Я на прошлой неделе увидела, что в комнате моего сына разбита форточка. Я тогда пытала его — испугалась, что они баловались огнестрельным оружием, но он сказал что-то про мяч…
— Когда бьется окно, значит, что-то уходит из дома. Что-то хорошее уходит, а плохое приходит. Ты думаешь, что это случайность, но это Знак…
Он внезапно изменил доверительную интонацию. Как он стал похож на Дамира, когда тот доставал маятник! Металлический голос, практически без эмоций. Он говорил о том, что я знала всегда, но о чем никогда не хотела думать…
— С тех пор как он родился, в тебе поселился страх. Ты уже не принадлежала себе. Ты боялась потерять работу, потому что внутри сидел страх голодной смерти, ты работала как ненормальная, потому что все время казалось, что стоит остановиться, и твое место будет занято. Вечный страх, который толкал тебя вперед, и во многом благодаря ему ты очень многого добилась в жизни. У кого-то стимулом является жажда удовольствий, денег, власти. Твоим единственным движком были страх и ответственность за его судьбу. Судьбу твоего сына. Ты растила его одна и прекрасно понимала, что, если что-то случится с тобой, он попадет в приют, он погибнет. Он с детства был незащищенным, неполноценным в твоих глазах. Ты начала бояться самолетов, боялась не за себя, ты давно стала воспринимать смерть как избавление от мучений, которые испытывала всю свою жизнь. Ты думала — что будет с ним, если самолет промахнется мимо взлетно-посадочной полосы? Сейчас ты видишь, что связь между вами становится все тоньше, а твое влияние на него, а значит, и защита ослабевает. Он взрослеет и все меньше прислушивается к твоим бесконечным предупреждениям. Ты хочешь быть ответственной за него и не готова принять, что сейчас он начинает отвечать за себя. И тебя страшит тот факт, что его решения, на которые ты уже не влияешь, могут привести к роковой ошибке. Твоя сестра действительно все знает. Она понимает и даже испытывает какой-то комплекс вины за то, что тебе пришлось отвечать за грехи твоего рода. Выбрали тебя. И никто не может объяснить, кого назначают «ответчиком» и почему в благополучной семье может родиться ребенок, даже не первый, который заберет на себя это кармическое обязательство.
— Вот почему она называла меня «отработчиком», а я не понимала, что она имеет в виду…
— Ты вообще мало думала о глубинных причинах и механизмах, сознательно упрощала свои представления о жизни, потому что тебе нужна была точка опоры. А мир, который измеримый, плоский, казался тебе не только доступным для понимания, но еще приемлемым для жизни…
Он выбивал почву из-под ног. Я опять вынуждена была прибегнуть к своим приемам, которые нередко использую в переговорах, когда перевес оказывается не на моей стороне.
— Антон, ты говоришь мне о том, что я уже знаю… Я пришла для того… чтобы узнать то… чего я еще не знаю. — Я старалась сократить количество произносимых мною слов, но увеличивала паузы между ними, использовала их как низкую скорость на МКАДе или сигарету у подъезда — чтобы оттянуть момент истины, к которому я таки не успела подготовиться.
— Что я могу сказать тебе? Я вчера не спал, запрашивал информацию о тебе. Странно, судя по той информации, тебя уже не должно было быть на свете. Я даже удивился, что ты умудряешься неплохо выглядеть, работать. Ты уже давно живой труп.
— Что за ерунда?!! — я забыла, что с магами надо выбирать выражения, чтобы не задеть чувства профессиональной гордости и не выказать недоверия к «высшим». — Прости, но я, конечно, болела недавно, и довольно тяжело, но сейчас абсолютно здорова, и даже врач удивился, что ни одного симптома не обнаружено — у меня было воспаление легких и какие-то затемнения…
— Ты выздоровела, потому что Дамир дал тебе силы. Он брал на себя твою карму, я ему всегда говорил — не таскай всякую грязь в дом. Ты же маг, ты же должен быть ответственным за то, что делаешь, говорил я ему. А он слишком горячий, чтобы думать перед тем, как что-то сделать.
— Он говорил мне о каком-то другом проклятии. От человека. Он даже сказал мне, от кого…Это отец моего ребенка. Он говорил, что никакого родового проклятия нет. Почему демоны говорят разное? И почему я грязь?..
— Он еще не может знать, кто наложил проклятие, он еще не умеет запрашивать эту информацию.
— Ну я, может, что-то путаю… Мне кажется, он говорил, но я могла забыть… Я блондинка, и у меня плохо с памятью, и с логикой не очень…
— Ты переигрываешь, это выглядит бездарно. Ты лжешь. И тебя окружает ложь. Тебе все лгут — твои мужчины, сын, друзья, коллеги по работе, которые только и ждут случая, чтобы подставить тебя, твои подруги, которые жрут твою энергию, чтобы обстряпать свои личные дела. У тебя огромный запас энергии, прежде всего сексуальной, и они использовали твое поле в личных целях — ты привлекала мужчин, а они забирали их с собой, потому что ты так и не научилась использовать данное тебе оружие. Разве только забавы ради. Ты можешь зарабатывать огромные деньги, а играешь в виртуальные игры и собираешь очки. Ты можешь покорить любого мужчину, а вечно ищешь романтики и любви. Ты не можешь использовать мужчин в личных целях, хотя твой дар рассчитан именно на это. Тебя ненавидят все вокруг — кто-то из страха, другие из зависти, они хотят уничтожить тебя, не понимая, почему их стрелы отлетают.
— Ну это не открытие… Мне всегда завидовали, потому что казалось, что я все получаю даром. Что мне просто везет, в то время когда другие прилагают усилия. Но это не так, я работала день и ночь, когда была журналисткой, работала по нескольку недель без сна и перекуров на выборах, и не только потому, что нужны были деньги — я зарабатывала опыт, связи, могла идти дальше. Мне никогда ничего не давалось просто так. Но я всегда старалась показать, насколько легко у меня все получается…
— Да. Ты чувствовала, с каким трудом тебе все это достается. Будто через тернии проложен твой путь. Ни настоящей любви, ни настоящей удачи, ни денег, которые ты могла бы реально заработать. Ты можешь себе представить, чтобы сделала со своей энергией и жизнеспособностью, если бы не эта «сила трения», этот камень, который ты тащишь всю жизнь? Да, тебе хватало на жизнь, но те, с кем ты начинала, давно ездят на» ягуарах» и имеют недвижимость в Ницце.
— Я не стремилась в Ниццу. Я ставила другие цели. Когда я зарабатывала «шальные» деньги, всегда старалась их отдать тем, кому они в данный момент были нужнее, чем мне…
— Ты что, подаешь нищим?
— Это не нищие, это мои близкие люди, которые не так приспособлены к жизни, как я. Ну и нищим тоже подавала…
— А ты никогда не думала про инвалидов, убогих попрошаек — как они в тридцатиградусный мороз часами стоят на улице? Поставь так тебя или меня — ведь мы сдохнем через неделю от пневмонии! На них проклятие черных! И когда ты им подаешь, они делятся своей кармой с тобой. Им становится легче, а ты теряешь вместе с деньгами что-то очень важное для тебя — любовь, здоровье, удачу. Это их проклятие, их крест, и не надо помогать его нести. Каждый раз, когда ты будешь подавать нищим или бесплатно делать какое-то доброе дело — твой жизненный ресурс, как шагреневая кожа, будет сжиматься, пока не исчезнет совсем.
Он остановился, чтобы отпить глоток остывшего кофе. Я тоже выпила из кружки — должно быть, горький, невкусный, но в этот момент я практически не чувствовала вкуса.
— Мне жаль тебя. В принципе тебе еще можно помочь. Тебе повезло, что ты встретила Дамира. И он привел тебя в МОЙ дом…
Я уже жалела о том, что меня привели в этот дом. Но если так случилось, значит, это действительно имеет какой-то стратегический смысл…
— Ты говорил про сына…
— А теперь слушай. В его окружении есть или появятся мусульмане.
— У него полно таких друзей. И они вхожи в мой дом. Но я знаю эти семьи, это достойные люди…
Его фразы стали совсем короткими, рублеными, а голос похожим на голос телевизионного диктора, делающего репортаж из района, пострадавшего от землетрясения.
— Они заставят его пойти на преступление. Они готовят его к террористическому акту. Это произойдет не сейчас, он еще ребенок, но им нужен мальчик со светлыми волосами и голубыми глазами, который не привлечет внимания. Это будет либо самолет, и новое одиннадцатое сентября, как в Нью-Йорке, или страшный взрыв — может, даже храм Христа Спасителя…
— Нострадамус говорил о белом мужчине, который взорвет Храм, уничтоженный и построенный вновь… Антон, ты хочешь сказать…
Слишком много для меня. Я еще не готова воспринять всю эту информацию. Меня знобит… Но он продолжает:
— Ты умрешь, он останется один, будет искать поддержки, а найдет подставу. Его ждет тюрьма или смерть. Он — конченый человек.
— Антон, это жестоко. Никто не может с точностью предсказать будущее. Дамир мне говорил, что всегда есть альтернатива.
— Это у Дамира есть альтернативы. А у Князя тьмы, который является моим покровителем, есть только Истина.
Зубы стучали от холода, соприкасаясь с остывшей кружкой кофе. Я не знала, как принять его слова. Я ощутила, что буквально означает «не укладывается в голове», когда ты пытаешься понять смысл предложения, разложив его на отдельные слова, а потом пробуешь соединить еще раз, чтобы вместить их смысл. Я делала это по кругу, несколько раз соединяя и расчленяя его фразы на отдельные смысловые конструкции, но ничего не получалось…
— У меня один сын. Я у него одна. Мы не можем потерять друг друга. Я должна его спасти. — Меня клинило от этих попыток осознать услышанное и при этом принять, что всё это наяву, а не в кошмарном сне.
Я мучительно пыталась сориентироваться, откуда он мог получить эту информацию? Про сестру могли сказать в отделе кадров, далее — найти ее работы в Интернете, выступления на конференциях, это открытая информация… Что-то мог «слить» Брусникин. Про то, как строила карьеру, работала на выборах, я много рассказывала Дамиру. Про друзей-мусульман — ну если очень захотеть, расскажет консьержка в подъезде, совершенно бесплатно. Но про разбитое окно не знал НИКТО. Ни Дамир, ни Брусникин, ни отдел кадров… Я начала ощущать какой-то перегруз, как будто в компьютерную программу запустили вирус и система начала «виснуть». Мне надо было вернуть контроль над ситуацией, взять себя в руки, потому что я чисто по-бабьи растерялась. Я даже перестала смотреться в зеркало, которое висело чуть правее от его спины, и контролировать выражение своих глаз. Он произнес аббревиатуру «ФСБ». Там может быть любая информация, все состоят на учете, и не знаю, какие данные они собирают и хранят в своих архивах. Им нужна власть. Но зачем им я? Не слишком ли серьезный ресурс задействован для того, чтобы испугать одинокую и беззащитную женщину? Мое сознание словно прокрутили через мясорубку. Выкинули мои ценности и заменили их чужими установками. Виртуозно, быстро. В меня заселили страх, и он уже пускал корни как растение, которое посадили в слишком тесный горшок. Лопалась оболочка моего сознания…
— Ты будешь курить? — он отщипнул пальцами кусочек «пластилина».
— Нет, — я затянулась своей тонкой сигаретой. — И тебя прошу — не надо. Я уйду, и вы покурите, а сейчас не хочу, — я хотела сохранить остроту восприятия.
Он понял меня и завернул черную пластинку обратно в фольгу. Хотя сейчас было бы неплохо… Я уже начала привыкать к состоянию радостного покоя, который дарует правильная «доза».
— Антон, часть той информации, которую ты мне сообщил, соответствует действительности. И я для себя пока не могу определить, какими источниками ты пользуешься. — Я практически перешла на язык, который использую в жестких переговорах с клиентами-рейдерами — основными заказчиками «черного PR». — Но она явно заслуживает доверия, поскольку релевантна некоторым фактам и обстоятельствам моей жизни. Я уверена, что из любой ситуации есть выход. Если я еще жива, если Дамир привел меня к тебе, значит, это должно было произойти.
— Ты очень умная женщина. Умеешь выстраивать связи. Сюда не попадают случайные люди. Эта дверь открыта только для тех, кому позволено сюда войти. Я могу тебе помочь. Но ты должна быть готова к этому.
Я пыталась освоиться в новой реальности — когда ни в малой степени не управляю ситуацией, а гибко подстраиваюсь под нее, прибегая к мимикрии и психологическим уловкам. Блондинка, испуганная женщина, доверчивая жертва, сильная натура, гибкий переговорщик, человек, сохраняющий контроль над ситуацией, переходящий в контрнаступление…
Я выбирала тональность, в которой продолжать разговор: жаловаться — «люди мы не местные», пытаясь заслужить сострадание, плакать, чтобы со мной обходились чуточку нежнее… Или вести себя жестко, с «понтами», как будто мы выходим на какой-то договор… Выбрала третью — более привычную для меня и, как мне показалось, адекватную ситуации. С начала разговора я несколько раз меняла тактику и выстраивала разные образы, пытаясь подстроиться, надеть ту самую маску, которая позволит мне доиграть роль до конца. Наверное, это Дамир называл моей способностью «менять цвет ауры». Мне казалось, что я действительно меняю не только интенсивность испускаемого излучения, но и его цвет. Но это была защитная реакция.
— Я привыкла обсуждать дела таким образом. Если тебе есть что предложить, а мне это необходимо, мы должны обговорить условия сделки. Чем более прозрачны эти условия и чем выше гарантии, тем проще мне будет подписать договор.
— Проклятие, которое висит на тебе и на сыне, очень сильное. Ты должна собрать деньги. Найти женщину, которая возьмет это на себя и подростка, лучше, если это будет ее ребенок. И вы придете ко мне.
К такому повороту я не была готова. Какой-то другой ребенок должен пострадать или женщина — чужая мне и абсолютно невинная… Он словно прочел сомнение на моем лице.
— Если твоя мораль не позволяет тебе поступить с кем-то несправедливо, откажись от этой морали. Речь идет о твоей жизни и жизни твоего ребенка.
— Антон, — мой голос сделался хриплым, словно мне не хватало воздуха. — Я готова отдать любые деньги, чтобы спасти своего сына и спастись самой. Но я никогда не смогу обречь на гибель чужую душу. Мне кажется, что и свою таким образом погублю.
— Это ложные установки. Каждый раз, когда будешь бесплатно делать какое-то доброе дело — ты будешь забирать у себя. Ты растратила себя. Тебя пили, как колодец, в котором уже не бьют ключи, и ты высыхаешь. И только усталость. Хроническая, безысходная усталость и боль. Ты же живешь все эти годы с болью! Мучаешься, ноне понимаешь, от чего. А тебя просто-напросто ЗАКАЗАЛИ!.. Если тебя смущает этический аспект нашей сделки — найти и привести ко мне» жертву», — я сам найду такого человека. От тебя потребуются только деньги.
— Сколько?
— Два родовых проклятия, на тебя и ребенка, и одно на смерть. — Он калькулировал в голове. — И сделаю тебе скидку в три тысячи евро…ИТОГО…
Сделка
Он назвал сумму, которая была достаточно велика для меня. Но я знала, где могу взять такие деньги. В понедельник я должна была встретиться с партнером, передать ему за работу ровно такую сумму в евро. Сначала меня не удивило, почему эти цифры совпадали, а исчисление в редкой в нашей практике валюте даже обрадовало как редкая удача. В понедельник я смогу их привезти Антону. Да что прибедняться, я сейчас могу поехать на работу, взять ключи у охраны и открыть свой сейф. И никому не придет в голову спрашивать, зачем я приезжала. Начальство может появляться на работе когда хочет, это была одна из немногих привилегий, которую я себе отвоевала. То, что это были чужие деньги, меня не волновало — надо будет перекрутиться пару недель, снять все, что есть на карточке, часть суммы занять, а еще часть придет на следующей неделе с зарплатой.
Когда вернулся Дамир, мы уже практически обо всем договорились. По его лицу я поняла, что он все знает или почти все. Антон был в хорошем настроении. Начал шутить. Эти шутки были несколько оскорбительны для меня.
— Сколько раз я тебе говорил — сначала надо узнать человека, а потом тащить его в постель.
Мне казалось, что они забыли о том, что я еще здесь.
— Но что я должен был сделать? Да, я знал про проклятие, но не мог же сказать своей девушке: «Дай десять тысяч, и только потом я буду спать с тобой».
— А то, что ты перетаскиваешь на себя ее грехи, тебя не очень волнует?
— Антон, не ругай его, он увлекается, как мальчишка.
Я хотела защитить своего возлюбленного, но добилась обратного эффекта — Дамира как-то передернуло от моих слов. Я смотрела на моего Черного Принца — он был необычно бледен, и на лбу опять выступили капельки пота. Я коснулась его лба.
— Похоже, у тебя жар. Антон, есть какой-нибудь фервекс?
Я пыталась обнять его, но он стал совершенно чужим. Он горел изнутри, при этом его колотил озноб. Мне казалось, что его что-то или кто-то выводит из игры. Настолько резко и неожиданно напал на него недуг. Когда я притрагивалась к нему, он словно защищался, пытаясь уклониться от моих прикосновений, словно я могу испачкать его. Я вспомнила, как еще несколько дней назад мы сидели рука в руке на этом же диване, украдкой касаясь нежных поверхностей тел друг друга, я была восторженна, уверенна, сильна. Антон спросил тогда: «Где ты берешь таких красивых женщин?» И вот я сижу, раздавленная жаба, прикосновения которой вызывают судороги. Я пересела в дальний угол, сжавшись в довольно крупный комочек.
— Антон, ты говоришь, что вокруг меня много лжи и злых людей. Получается, что в любой момент они могут опять обрушить на меня свой негатив. Таким образом, какие гарантии на ту услугу, которую ты оказываешь?
— Я сниму эти проклятия, но дальше чиститься нужно будет постоянно. Потом надо подумать про «союзника».
— Это ты про демона?
— Да, надо будет выбрать тебе нового охранника.
— Дамир говорил, что можно подключить Мефистофеля, и тогда я смогу писать книги. — Я уже немного успокоилась, поскольку решение было найдено, и начала предаваться мечтам.
— Но тебе нужен тот демон, который будет тебя охранять.
Я прикинула по прайсу, сколько это может еще стоить. Но лучшая доля, наверное, стоила этих денег.
— Но я никогда больше не войду в церковь?
— Нет, этого наши не прощают.
Я стала более раскованной, и уверенность понемногу возвращалась ко мне.
— Я вот недавно подключил союзника одной знакомой Дамира. И у нее сразу пошли дела в гору.
— Та самая Лола, которая предлагала Дамиру двести тысяч долларов за секс?
— Этой истории я еще не слышал. — Я почувствовала, как напрягся Дамир. — Хотя, может, так оно и было. Просто мне она предлагала пятьсот. — Он засмеялся. — На нашем тандеме девушка могла бы разориться.
— Дамир частенько путается в показаниях. В прошлый раз он сказал, что угощает меня травой, которую курит Путин. А на следующий день уверял, что этого не говорил, он не знает, что курит Путин и курит ли он в принципе. — Я хотела разрядить обстановку, но поняла, что опять сказала лишнее.
Да, я видела, как сильно Дамир пытается подражать своему учителю, и это копирование умаляло его в моих глазах. Он был значительным там, у себя на кухне, где я доверяла ему безраздельно. Сейчас же я видела ИСТИННУЮ силу и ИСТИННОЕ знание. И проверяя то, что говорил мне Дамир, все больше и больше ловила его на несоответствиях.
Я вдруг увидела масштаб личности Антона. При этом не могла понять, в какой момент это произошло, но мой Черный Принц вдруг отошел на второй план, и я почувствовала, кто мой настоящий хозяин. Я даже придвинулась к креслу Антона. Я кожей чувствовала его силу, сексуальность, невероятную притягательность, я только смотрела ему в глаза, а где-то в подсознании наши тела соединялись в экстазе. Мне казалось, что я слышу шум воды, речной воды, трущейся о берег… Я боялась признаться себе, что хочу его. И более того, хочу прийти сюда в понедельник без Дамира, потому что должна быть с Ним.
Я вытащила из пачки сигарету. Какое-то наваждение, я пыталась стряхнуть порочные мысли, внезапно поселившиеся в больной голове, как будто их внушили мне извне. Дамир словно почувствовал, что его уже не берут в расчет. Он запаниковал и начал совершать ошибки… Вышел на кухню, Антон воспользовался этим и взял меня за руку. Меня словно током ударило. Хотелось вырвать ладонь, но он держал ее, внимательно рассматривая линии судьбы. Стало холодно, немели кончики пальцев, хотя все это длилось не больше минуты.
— А я могу приехать с Дамиром? Или я должна быть одна?
— Зачем теперь Дамир, ты все время прячешься за него.
— Я не прячусь, мне спокойно, когда он рядом.
— Дамир уже выполнил свою миссию, он привел тебя ко мне. Дальше ты пойдешь по жизни сама, если сделаешь правильный выбор. И он тебе не будет нужен.
— Но я люблю его… — Не знаю, как сорвались с губ эти слова, но я цеплялась за свое прошлое, боясь, что и оно предаст меня.
— О чем ты говоришь, в мире черных нет любви! И если ты принимаешь наши правила, должна выбросить весь этот мусор из головы.
И это я уже где-то слышала: «Выбросить мусор из головы», но если я только начала жить, дышать, впервые за всю свою жизнь…
— Сейчас ты должна преследовать только одну цель — избежать предначертанной тебе Судьбы. И дальше расправить крылья.
— И это означает жить без любви?
— Неужели ты еще не поняла, что нет никакой любви! — Я начала раздражать его. — Или ты думаешь, что ты за три недели знакомства могла узнать этого человека, понять и принять его образ жизни? Ты же смотрела на это всё как на детские забавы, любопытное хобби. Ты сопротивлялась, как могла, бесконечно анализируя и пропуская через фильтр любую информацию. Я же видел, какая работа происходит у тебя внутри, — ты взвешиваешь каждое слово! Ты хочешь трахаться с ним день и ночь, играть с его телом, как с вибратором, потому что тебя по большому счету интересуют только собственные ощущения, собственный кайф… И твоя собственная жизнь, твое Эго занимают тебя гораздо больше, чем он. Ты хотела сделать его частью своего мира, не думая, что у него свой собственный путь. Да, он еще недостаточно набрал силы, совершает много глупейших ошибок, растрачивая себя, в том числе и на таких, как ты. Он должен учиться и стать в один ряд с равными ему. Он должен перестать быть учеником и начать учить других. Он должен выйти на новый уровень, и ему не нужны попутчики. И ты сможешь зарабатывать сумасшедшие деньги, и тебя все будут не только уважать, но и бояться.
— Но мне не нужны ни власть, ни деньги, я хочу только одного — жить, дышать и любить…Быть с ним рядом.
— Это уже три или четыре… А истинно только одно — ЖИТЬ. Потому что это один из основных законов черных — жизненная суть вместо иллюзий и несбыточных мечтаний.
Антон словно прокручивал мое сознание через мясорубку и тут же лепил из этого фарша котлеты. Выворачивал наизнанку мое представление о мире, мои установки, распинал на кресте мою единственную языческую религию — Любовь.
Я пыталась найти какую-то точку опоры, призывала Дамира сказать хоть что-нибудь, но он молчал. Но разве мог ученик спорить со своим Учителем? Чего же стоили те отношения, которые совсем недавно наполняли все мое существо и, как мне казалось, Его тоже?..
— Я могу прийти завтра?
— Нет, не раньше понедельника. В десять.
— В десять у меня танцы. Может, в одиннадцать?
— Нет вопросов. Иди на танцы. — В его голосе звучало пренебрежение, а я опять показалась себе легкомысленной.
— Хорошо, я не пойду на танцы. Я буду у тебя в десять.
— Но помни, это может случиться в любой момент. Ты будешь каждую минуту озираться по сторонам, будешь тормозить в потоке машин, ходить по лестницам, чтобы не садиться в лифт, покупать билеты на поезд, чтобы не лететь самолетом… Ты будешь делать все, чтобы избежать этого «возмездия», но оно будет постоянно за твоей спиной…
Дорога обратно
Мы ехали назад, в «Северное Гоа», почти не разговаривая.
— Ты обижен на меня? — Я понимала, что это не совсем правильное слово, но не могла выразиться точнее.
— Ты несколько раз опустила меня перед моим другом! Ты вела себя точно так же, как все остальные бабы, которые предавали меня!
— Прости, но я не помню… Что я сделала не так?.. Но если что-то сказала неосторожно, я прошу прощения…
— Ты сказала, что я подражаю Антону. Меня это оскорбляет. Ты сказала, что я путаюсь в показаниях. Ты пыталась сказать, что я лгу… Все жен-шины, которых я знакомил с Антоном, тут же сдавали меня и выставляли посмешищем. Я устал от подлости! Ты сказала ему, что я мальчишка!
— Да, увлекающийся мальчишка, но я хотела оправдать тебя в его глазах. Я всегда всё порчу, я всё время говорю что-то не то… Дамир, я не хотела, но если что-то сделала не так, прости, я уже в третий раз прошу: «Прости»…
— Ты единственная, кто попросил прощения. — Он смягчился немного. — Я прощаю, но это первый и последний раз.
Мы опять замолчали довольно надолго.
— Ты не против оставить меня сегодня одного, я плохо себя чувствую? — сказал Дамир, когда мы доехали до его дома.
— Я могу просто ухаживать за тобой, согрею тебе чай…
— Олесь, пойми, я не могу общаться с человеком, обреченным на смерть.
После этих слов я чуть не сползла под руль.
— Ты сначала должна сходить к Антону. Иначе то, что должно случиться с тобой, может произойти и со мной тоже.
Я посмотрела на него и поняла — это совсем другой Дамир, не имеющий ничего общего с моим Черным Принцем. Он больше не видел меня, он больше не хотел меня, он боялся меня до дрожи, до брезгливости. Он опустил голову, словно чувствовал себя виноватым, и произнес:
— С этой минуты ты лишаешься моей защиты. Я не имею права давать тебе свою энергию.
— Значит, я могу погибнуть в любой момент?
— Да. Будь осторожна. Мне все-таки жаль потерять такую женщину.
— Дамир, послушай, всё это можно изменить, не перечеркивай того, что было!
— А НИЧЕГО НЕ БЫЛО. Я действительн одолжен был слушаться своего Учителя, он всегда меня предупреждает. Но я увлекся…
В небе, как дыра, зияла огромная и круглая луна. Ее унылая морда была равнодушна ко мне. Я боялась оставаться одна в эту полнолунную ночь. Хотелось сказать: «Не отпускай, просто побудь со мной. Я не могу остаться в пустоте сейчас, когда у меня нет сил жить и остался только СТРАХ». Но он совершил свою стратегическую ошибку, не оставив мне воскресенья. Если бы он был рядом, не дав мне ни на минуту опомниться и прервать этот гипноз, ничего из того, что произошло дальше, могло бы и НЕ БЫТЬ.
Звонок домой
Я ехала, не разбирая ни скорости, ни дороги. Какой-то ливень пытался смыть разметку, проблескивающую в свете фар. Я не могла унять дрожь, казалось, что сотрясается весь агрегат, некогда называвшийся «Маздой». Я остановилась у обочины. Протерла дворниками стекло, удивилась, почему не сделала этого раньше. Поняла, что от слез плохо вижу.
Я стала набирать номера в телефоне. Те, которые принадлежали самым близким, и прописаны в меню быстрого набора номера. Коснуться иконки с именем пальцем, и телефон начинает набирать номер… Длинные, невозможно длинные гудки, никто не отвечает. Ни по одному номеру. Ян говорил, что никто не ответит, когда мне станет плохо, когда будет по-настоящему СТРАШНО. Потому что я слишком часто звонила по ночам с пустой болтовней, дурацкими идеями, хотела обсудить Фаулза или Нечипорука, процитировать что-то из стихов великого поэта современности Орлуши… «Я курю эту жизнь, как дурную траву…», и им попросту надоело слушать весь этот гламурно-литературный бред в моем исполнении.
Мой телефон связывался с пустотой, как часто бывало в те минуты, когда обо мне забывали любимые.
Вот и кончились иллюзии. Наступила темнота. Мир без иллюзий — это страх. Так говорил Ян… Мне придется жить в мире без иллюзий, без надежд и бояться собственной тени…
Я набрала «ДОМ».
«Никита, ну ответь, я должна предупредить тебя. Ответь, пожалуйста, я больше не могу слышать этих длинных гудков». Он взял трубку, голос сонный.
— Никита, я все знаю, ты должен перестать общаться со своими друзьями. Они принесут тебе беду.
— Мама, о чем ты? Где ты? Когда приедешь домой?
— Я уже еду домой. Но хочу сказать тебе, — я спешила, словно у меня было впереди слишком мало времени, — ты должен быть осторожным. Они заставят тебя совершить преступление, и ты сядешь за них в тюрьму. Они подставят тебя!!!
— Мама, ты приедешь, давай поговорим. Какое преступление?
— Они подонки! У них есть план! Твой Мага, Анар — они предадут тебя!
— Ты не знаешь их, они настоящие друзья!
— Они мусульмане, они живут по своим законам и у них другой бог! Никитушка, я не хочу потерять тебя. Для них убить неверного, то есть православного — это еще пять лет жизни!
— Кто тебе это все рассказал? — Он был напуган, ребенок, на которого сваливается безумие матери, и он пока не знал, как с этим жить.
— ОНИ все знают!!! Это люди, которые знают будущее! Ты должен быть осторожен, и если они замышляют плохое, ты должен сказать мне прямо сейчас. Где они хранят оружие, взрывчатку, что они хотят от тебя?
— Никакой взрывчатки у нас нет.
— Но они мусульмане!
— И что, мусульмане гораздо лучше русских. Они не подставляют СВОИХ!
— Но ты не СВОЙ! — Я кричала и плакала, трубка намокла и становилось слышно все хуже. — Чтобы со мной ни случилось, ты должен понимать, что ты белый, ты — мальчик со светлыми волосами и глазами, и им нужно именно это! Ты должен всегда думать, что делаешь и каким последствиям это приводит…
— Мама, со мной ничего не случится. Я же понимаю, что делаю…
— Я узнала будущее и хочу его изменить. Ты должен слушать меня…
— Как можно узнать будущее?.. Ты выпила, мама, ты за рулем?
Я бросила трубку, потому что не могла найти слова, которые бы он услышал…
Авария
Я завела мотор и рванула с места. Мне страшно, и это все правда, и я не знаю, когда это произойдет, и мне никто не может помочь… — Мои губы шептали не то молитвы, не то заклинания, не то мольбы.
МИР БЕЗ ИЛЛЮЗИЙ — это СТРАХ…
Я не заметила, как стрелка преодолела обозначенную красным черту на спидометре, какая-то сила качнула машину на повороте, и левая пара колес попала на растекшуюся по асфальту слизь, размоченную дождем… Я уже не услышала, а где-то внутри почувствовала скрежет металла, короткий, практически мгновенный и страшный звук расколотых внутренностей японского двигателя и лопнувшего стекла. Я пыталась стряхнуть с плаща осколки, но сознание уплывало. Удар в левый висок, как будто удар в колокол, и долгий медный гул, затихающий вместе с сознанием. Какая-то легкая белая тень вспорхнула с соседнего сиденья или даже чуточку ближе ко мне и перемахнула через искореженный капот.
Эта тень наблюдала за тем, как приехала милиция и «скорая», как резали заклинившую дверь вместе с фрагментом крыши. Как еще достаточно молодую женщину осторожно положили на носилки и погрузили в белый фургончик с красным крестом.
Белая тень села рядом, как будто чего-то ждала. Она была спокойна и возвышенна, она ничего не боялась, но видела свой долг в том, чтобы быть совсем близко, дожидаясь приказа, когда можно будет либо уйти совсем, либо еще на какое-то время… остаться.
Я протянула к ней руку, но тень исчезла. Рядом сидел толстый медбрат и жевал гамбургер. Он был молодой, но лысый. Или бритый. Лицо лоснящееся, как у домашнего любимого кота. Круглые глаза и чуточку приплюснутый нос дополняли это сходство. Не хватало усов и банта на шее.
— Живая, — . как-то скорбно сообщил он мне.
— А что, были варианты? — Я попыталась понять, действительно ли он говорит со мной.
— А хрен знает, тут всякого уже повидал.
Я внимательно осмотрела салон, ожидая где-то в верхнем углу встретить белую тень, но там висели какие-то кофры с приборами, огнетушитель и почему-то зеленый огородный шланг для полива.
— А почему мы все время едем вниз? Вы куда меня везете? Такое ощущение, что мы в какую-то преисподнюю движемся.
— Это от сотрясения, мы едем по прямой, а тебе кажется, что вниз. Видимо, сильный удар был.
— А вас как зовут?
— Бегемот. То есть по имени, конечно, Мотя, Матвей. А все зовут Бегемот.
«Опять что-то булгаковское», — подумала я, радуясь, что не забыла классику после сотрясения мозга. Пыталась размять извилины, припоминая какие-то обстоятельства, связанные с Бегемотом в «Мастере и Маргарите», но почему-то ничего не припоминалось, кроме кота, который исчезал, а улыбка оставалась витать в воздухе. Но это уже, кажется, из другой книжки, и я решила не напрягать ушибленный мозг. Улыбка у него мне показалась тоже какой-то «чеширской». Видимо, это были детские воспоминания из мультиков. Он сидел и откровенно набивал косяк.
— Будешь?
— А что, здесь курят?
— Только в медицинских целях.
Когда фургон открыли люди в белых халатах, мы оба сидели на кушетке и передавали из рук в руки окурок. Халаты были явно не первой свежести, а один забрызган говном. Меня разобрал смех. Почему даже белый халат не может быть по-настоящему белым, когда я в кои-то веки попала в руки столь приятных молодых мужчин, которые пытаются меня уложить на носилки и занести в коридор с кафельными стенами?
— О, да она жить будет! — засмеялся санитар с коричневыми подтеками на полах халата. Именно он пытался отнять у меня косяк, вероятно, собираясь докурить ценную траву.
— Я исключительно в медицинских целях, — цитировала я Бегемота.
— Да-да, у нас тут все такие, в медицинских целях…
Меня клали под какие-то лучи, щелкали затворами, облучали сетчатку глаза, комментировали какие-то снимки, будто разглядывали негативы, на которых я была изображена в неглиже, выражали оптимизм и везли меня на каталке через длинные коридоры, подъемники или лифты, пытаясь определить в палату.
— Ни одной свободной палаты. Здесь травма, я же не могу положить ее к мужчинам, — шелестела девочка-медсестра с челкой-уголком, как у Натальи Орейра. — Можно в коридоре поставить кровать. У нас тут только одна пациентка, она тоже в коридоре, вон, возле туалета, а эту можем положить к окошку, там пока свободно.
— Поехали в нумера! — развязно заявила я. — Согласна на одну палату с мужчинами, только пусть они не храпят и носками не воняют…
Быстро выкатили кровать, поставили ее к окну и отгрузили меня на несвежий матрас. Протестовать не хотелось. Напала некоторая апатия и даже одолел мазохизм. Я буду лежать в коридоре, я не заслуживаю человеческого отношения, я должна пройти через все унижения, они будут ходить мимо и кидать в меня камни. Я хочу лежать в коридоре и страдать.
Я схватила с подоконника газету «Коммерсантъ» и увидела радостно-глупое лицо Грефа на первой полосе. Я умудрилась даже прочитать крупный заголовок, несмотря на то, что буквы немного плыли. «Держитесь подальше от торфяных болот». Я пыталась вспомнить, откуда это украли…
Встреча на лестнице
Тщетно пыталась уснуть. Болело всё, но, что самое интересное и странное, — всё было на месте и практически цело. В который раз выхожу сухой из воды. Царапины на костяшках пальцев правой руки — видимо, задела стекло. И немного несвежая блузка… Снимать одежду не хотелось. Я укрылась многоразовым шерстяным одеялом, брезгливо пытаясь отделиться от него накрахмаленной простыней с синими печатями больницы и немного согреться. Почему-то знобило.
В какой-то момент мне показалось, что я почти отключилась и даже стало тепло. Меня разбудили вопли. Старушенция, которая лежала возле туалета, билась о железные прутья спинки кровати и кричала страшным голосом: «Бесы! Бесы!» Она требовала убрать бесов, зажечь свет и разобраться с беспределом, который «происходит в отделениях СОВЕТСКИХ больниц». Она явно выпала из своего времени или, точнее, осталась в «своем».
Захлопали двери, в коридор выползали люди с перевязанными головами, отрезанными ушами, сломанными ногами. Помахивая костылями, они бурно обсуждали инцидент. Мимо неслась та самая Наталья Орейра со шприцем в руке. По скорости ее реакции можно было судить, что она явно готовилась к вторжению бесов.
Я накрылась одеялом с головой, тщетно надеясь, что меня в суматохе упустят из виду. Появление в коридоре бесов я приписала исключительно собственному пришествию. Мания величия начинала прогрессировать. Там, под одеялом, я надеялась переждать штурм. Бабулечка на время успокоилась от инъекции, и когда я высунула нос наружу, травмированные разошлись, а буйная пациентка была тиха, как младенец, который насосался материнского молока, только методично пускала газы.
Мелькнула мысль: так долго продолжаться не может — рано или поздно меня выведут на чистую воду и выставят не только в коридор, а вообще в больничный двор. Поэтому решила не раздеваться, а то мало ли что… Через час-полтора она вновь всех подняла по тревоге. Бесы вернулись.
Я выползла из кровати и перебралась на лестницу. Мимо меня опять пробежала та же медсестра. В этот раз не одна. С ней была миловидная женщина немного восточного типа. В светском платье, поверх которого был накинут халат. То, как она надела халат, выдавало в ней человека, не связанного с медициной. Она сделала это в соответствии с внутренним распорядком, не более того.
Я почти засыпала, сидя на холодных ступеньках, когда увидела, что она возвращается. Мы встретились глазами. Как будто узнали друг друга, но потом я поняла, что мы никогда не виделись ранее. Она пристальней, чем положено незнакомым людям, смотрела на меня. Мне стало не по себе. Я чувствовала себя какой-то черной по сравнению с ней — светлые глаза, белая кожа в вырезе платья, светлые чулки. Я смотрела на ее ноги, потому что взгляд был слишком пронзительный. А я в несвежей блузке и со смазанным макияжем. Я уже несколько часов не смотрелась в зеркало.
— Тебя как зовут?
— Олеся…
— Ты попала в плохую историю, девочка.
— Я знаю, сегодня разбила машину, ну и сама, немного…
— Нет, я не об этом… Тебе нужна помощь?
— Не знаю, голова очень болит. От удара. И спать не могу, бабуля нервная какая-то, мешает…
— У тебя другая боль. У тебя с ребенком может случиться беда. В плохую компанию он может попасть.
Я сжалась в комок, обхватив руками колени так, что побелели пальцы. Слезы подступили куда-то к горлу и внутри заклокотало, хлынул поток, и я, захлебываясь словами и слезами, начала говорить с ней:
— Я знаю, я очень боюсь, они сказали, что умру, а он попадет в тюрьму. Мне страшно, они показывали фокусы, и это все было правдой!
— Куда ты ходила?
— Они хотели помочь, они сказали, что я должна дать им фотографию сына, и тогда все будет хорошо.
— Ты показывала им фотографию?!! — Она почти закричала, как будто я сделала что-то предосудительное.
— Нет, у меня не было фотографии, я поеду в понедельник, если отсюда выпустят. Я должна ехать, я должна его спасти. Он у меня один…
— Послушай. Я вижу, очень хорошо вижу, что ты не умрешь, ты еще многое должна сделать, успокойся. А вот сыну твоему надо помочь. Похоже, они влезли в его информационное поле и изменили его карму… Они и тебя затронули. Подожди, — она поднесла руки к моей голове, как будто хотела обнять, но руки замерли где-то в сантиметрах десяти надо мной.
Я почувствовала, как будто меня прижало к лестнице, но терпела, ожидая… Я уже привыкла к непонятному вокруг.
— Девочка моя. Я не смогу тебе помочь. Воздействие очень сильное. Эти двое опасны. Очень опасны. Они хотели забрать твою душу, но что-то их остановило. Наверное, именно те силы, которые вывернули руль из твоих рук.
— Они говорили, что я лишилась их защиты, и это произойдет в любой момент. И это произошло…
— Не бойся, ты под защитой своего Ангела. Он не покинул тебя даже в ту минуту, когда произошла авария.
— Вы говорите, что не можете мне помочь, а кто может? И что мне теперь делать?
— Это очень сильные люди. Моей силы против них недостаточно. Ты должна поехать в монастырь, съезди к отцу Герману, он изгоняет бесов. В тебе сидит дьявол, я не справлюсь.
Меня вдруг осенило — забрать душу! Они хотели забрать душу. Они хотели забрать не только мои деньги, им нужна была моя душа! Жизнь не нужна! А если они заберут душу, я превращусь в зомби, сойду с ума. У меня и так хрупкая психика… Это и означает СМЕРТЬ! Другой вопрос — ради чего?
— Они хотели, чтобы ты принесла им деньги. Они разделили бы их пополам. Потом ты опять должна была отдать еще большие деньги — те, которых у тебя еще нет. Они невысокого мнения о тебе. Считают проституткой.
— Но они же знают, что у меня есть работа, я уважаемый человек! — Мне оскорбительно было это слово.
— Нет, проститутка в другом смысле — ты очень любишь деньги и ради них готова на все. Кроме того, готова расплачиваться телом за какие-то блага, которые они тебе предлагают…
— Я не расплачивалась телом… — я не знала, что ответить.
Вспомнила обряд — снятие грехов. Как они говорили, что им нужна женщина, проститутка, которая за деньги, небольшие деньги, согласится принять карму моего Черного Принца. Мне стало страшно. Я пыталась вспомнить, произносила ли я, хотя бы в шутку, или под гипнозом, или еще в каком наркотическом угаре те самые слова… которые проговаривал Дамир, посвящая меня в свои планы. Я пыталась понять, могли ли они сделать ЭТО со мной, пока я была в состоянии растерянности и животного страха…
— Проститутка… Наверное, они действительно так думали. И им нужна была молодая и красивая женщина… Они на самом деле могли забрать мою душу? — Я рыдала, я тряслась на холодной лестнице, хватаясь за витые железные перила.
— Есть мужчина, на твоей работе, который их привел. Он ненавидит тебя. Он хотел, чтобы они уничтожили тебя… Ты должна была находиться в состоянии вечного кайфа, и они подсунули тебе этот суррогатный кайф. — Я вспомнила, как настойчиво мне предлагались «плюшки»… — Ты бы сидела на наркотиках, отдала все деньги, продала квартиру. Они бы сделали из тебя марионетку. С их помощью ты бы поднялась очень высоко. Но ты работала бы только на них.
— А как высоко?
— Не знаю, может, ты стала бы министром!
— Так почему же я отказалась? — пыталась улыбнуться я.
— Видишь, это твоя алчность, она тебя и губит.
— Я совсем не жадная, и никогда деньги небыли для меня главным.
— Да, деньги тебя мало волнуют. У тебя азарт — забраться как можно выше, получить самые большие проекты, летать в самые дальние страны, общаться с самыми высокопоставленными людьми.
— Но почему они выбрали меня? Ведь у меня совсем немного денег…
— Ты думаешь, душа — это мало? Значит, в тебе есть что-то еще, что им нужно. Я не знаю, что.
— Мы практически подписали контракт…
— Ты бы продала душу дьяволу, вот и весь контракт.
Сорок дней
— А какой навар с души?
— Душа — это сила, бессмертие. Им нужна была именно ты, они очень много сделали для того, чтобы ты оказалась в их руках. А твоя душа, видимо, особенная.
— Исключительная?
— Нет, незащищенная… В тебе есть качества, которые им необходимы. Это алчность, агрессия, азарт… Такие, как ты, могут далеко пойти…
— Он говорил — интуиция, и потом, что я умею менять цвет ауры по желанию. Он хотел научиться этому. Они знают обо мне практически всё. Они говорили, что помогут мне…
— Такие, как ты, для них — всего лишь «пушечное мясо», на котором зарабатывают деньги и получают силу.
Как на ускоренном просмотре в видеомагнитофоне промелькнули все эпизоды последних недель. Тверская, розы, утренний кофе, я у врача — доктор, а я смогу еще иметь детей? Конечно, только брось курить…
— Но я любила этого человека. Я хотела от него ребенка.
— А это был человек? Ты уверена, что те маски, которые тебе показывались, человеческие? Это же была одна ложь, это ничтожество пило твою кровь и наполнялось силой. А ты говоришь — человек? Ты не забыла, что у тебя уже есть ребенок, за которого ты отвечаешь и который очень нуждается в тебе.
— Я не знаю… Я запуталась, мне страшно. Я не хотела умирать…
— А ты не умрешь… Все с тобой будет хорошо.
— Они объявили, что на мне проклятие. Родовое проклятие на мне и Никите и одно на смерть от человека. Что мужчина, от которого я родила ребенка, проклял меня. «Не доставайся же ты никому»…
— А зачем ты врала ему? Зачем ты из всего делаешь спектакль, дешевую мелодраму? Он любил тебя, но ты не поверила в эту любовь!
Здесь я потеряла дар речи. Она, а значит, и я подошли вплотную к разгадке основной тайны моего существа — я не живу. Я играю спектакль под названием «Жизнь». Но когда пошли титры, то есть дали занавес, я начала отчаянно сопротивляться и пытаться изменить сценарий!
— Да, я не хотела ему ничего говорить. Мои родители не ладили и всё время «делили» младшую дочь, то есть меня, пытаясь сделать больно друг другу. Я родила ребенка «для себя», чтобы никто, кроме меня, не имел прав на него и ему никогда бы не пришлось выбирать, с кем остаться — с мамой или с папой, стоя в зале гражданского суда и разрываясь от страшной муки невозможности выбора. Я солгала ему. Сообщила, что «это не имеет к нему отношения»…
— Ты родила его для себя. Нельзя детей рожать для себя. Ты же Рак. Раки становятся самыми лучшими матерями, а ты всегда жила своей жизнью, считая, что если даешь ему денег, сколько он хочет, то исполняешь свой материнский долг… Ты должна была стать прекрасной женой и матерью. Но один-единственный «сбой в программе» все изменил. И ты уже не управляла своей жизнью. Нет на тебе проклятия. Твое проклятие — ты сама. Твоя любовь к удовольствиям, мужчинам, амбициозность, желание «звездить»…
— Я думала, что смогу вырастить его одна, что мой мальчик будет гордиться матерью, которая красива, занимает хорошую должность, ездит на дорогой машине… Я все время работала, чтобы он ни в чем не нуждался…
— Это не главное. Ему ты нужна. Ему хочется говорить с тобой. Но он не знает слов. Ему не хватает твоей защиты, но он не может попросить. Ты должна думать о нем, отказавшись от жизни светской и беззаботной девицы. Я говорю с тобой жестко, ты можешь обижаться на меня, но это правда — ты бросила ребенка на произвол. А теперь пытаешься его спасти… И не надо так вызывающе одеваться — она показала намою слишком короткую для взрослой женщины юбку.
Она не пыталась успокоить меня, но в ее голосе была какая-то сила, которая передавалась мне, и сердце начинало стучать ровнее.
— Ты должна с сыном поехать к отцу Герману. Он помогает. Так говорят. И никогда к ним не возвращайся. Они будут звонить, могут искать тебя, следить за тобой, прослушивать телефон, но ты ни в коем случае не должна с ними контактировать. Ни под каким предлогом… И потом, будь осторожна, они каким-то образом связаны с твоей работой. Через семейную пару.
Это я знала и приняла спокойно. Следующий ее вопрос заставил меня содрогнуться:
— А ОТКУДА У НЕГО ШРАМЫ?
— У кого?
— У того, который главный.
— А РАЗВЕ Я ГОВОРИЛА ПРО Шрамы? Она улыбнулась:
— Нет, ты ничего не говорила. Это я тебя спрашиваю.
— Страшная месть. Он спас от смертельной болезни свою жену, нарушив законы черных, и ему отомстили — он возвращался мирно домой и попал в перестрелку между бандитами. Восемь пулевых ранений, кома, а эта стерва его бросила, пока он был в больнице.
— Девочка моя. Эта история — выдумка. А все было по-другому. Ему мстил тот, кого он обманул. Он не первый раз идет на преступление и не всегда его жертвы — доверчивые и одинокие барышни…
Она коснулась рукой моего лба, как будто замеряла температуру. Мне хотелось обнять ее, как обнимают мать, но я понимала, что это чужой человек, который просто проходил мимо. Она спускалась по лестнице, а я смотрела на ее ноги в светлых чулках. Ее походка была легкой, а сама она абсолютно материальной, настоящей, живой. Во всяком случае мне так казалось. Она обернулась, словно забыла сказать что-то очень важное:
— Ты будешь радоваться каждому дню, тому, что видишь солнце, просыпаешься утром, целуешь ребенка на ночь… Ты будешь жить по другим меркам.
— А когда станет легче?
— Это душевный аборт. После него потребуется время, чтобы оправиться. И сроки есть — сорок дней, полгода, год. Так прощаются с умершими.
Мне стало совсем одиноко, как будто я вернулась с кладбища.
— Я никому не нужна…
— Ты сама себе не нужна, вот что плохо…
Бегемот
Я вытерла слезы, просушила руки о край блузки, мне уже было все равно, как я выгляжу. В этом отделении, где лежали люди с отрезанными ушами, мало кто имел товарный вид. Хотелось курить, но с собой ничего не было. Я сидела и пыталась «прощупать» наличие или отсутствие той самой субстанции, которая зовется душой… Это было похоже на то, как человек сам у себя меряет температуру — не горячий ли лоб. Я пыталась вспомнить что-то духовное или, например, мысленно написать что-то в блоге Олеси Градовой. Ничего не получалось, все путалось в голове.
Мне казалось, что эта встреча была в сценарии, которым управляет кто-то сверху. Вся эта чудовищная история напоминала детскую матрешку — ты достаешь из расписанной Хохломой матрешки другую, поменьше, а та в свою очередь раскрывается и внутри опять глупо улыбающаяся кукла…
Вдруг я услышала за спиной уже хорошо знакомый голос Бегемота:
— Вот ты где? Почто не спишь? А меня сняли с дежурства за то, что мы с тобой курили. Еще хочешь?
— Ага, было бы в самый раз.
Он вытащил из нагрудного кармана газетный сверток, мне показалось, опять мелькнул фрагмент лица вечно гламурного Грефа В теле образовалась какая-то легкость, мысли прояснились. Хорошая доза правильных эндорфинов прошла в мозг.
— Говорят, что ты легко отделалась. Ну полежишь немного из-за сотрясения, но быстро отпустят.
— Слушай, а как ты думаешь, она их, правда, видит?
— Кого?
— Ну, этих, бесов?
— Бабка-то? Да она каждую ночь здесь орет.
— Каждую ночь! И до меня тоже?
— Конечно. Ее поэтому и положили в коридоре, а не в палате. Бесноватая бабуся. Я часто дежурю. Ей тоже траву предлагал, а она меня демоном обозвала. — Он как-то по-хорошему засмеялся, тело заколыхалось, и показался таким настоящим, надежным, как будто я его давно и хорошо знаю.
— Может, завтра палату тебе найдем. Будут выписываться, денежку дашь и положим как королеву.
— Ты такой хороший, Бегемот. Но я хочу остаться с этой бабушкой. С ней весело, будем вместе по ночам чертей гонять.
Мы заржали, потому что трава попалась правильная. Фантазировали, как будем гонять чертей, забивать с ними косяки и слушать анекдоты про грешников, которых жарят на сковородках. Весь этот бред как-то настраивал меня на возвращение к жизни. Периодически я вспоминала имя «Германн», ассоциируя с «Уж полночь близится, а Германна все нет», и с Грефом, и клочком газеты «Коммерсантъ»… Опасаясь, что завтра я забуду обо всем, что сказала мне таинственная гостья, я попросила Бегемота дать мне обрывок газеты с кусочком заголовка про торфяные болота, которые у Грефа, видимо, связывались с банками, предоставляющими ипотечные кредиты.
— Слушай, а эта женщина, которая к ней приходила, она кто?
— Не знаю, но я ее часто здесь вижу. Она помогает врачам. Если диагноз непонятен или родственники не могут принять решение, делать операцию или нет, приглашают ее. Очень редко, но бывает, что она отказывается говорить. Как правило, это означает, что все усилия напрасны и пациенту уже ничто не поможет… Просто она все видит…
— Как это — все видит?
— А ты не обратила внимание, какие у нее глаза — как рентген. Насквозь видит. Мне даже иногда совестно, что у меня косяк в кармане заначен…
Я заснула прямо на лестнице. Бегемот принес мне одеяло и подушку. Видимо, у него не было моральных сил тащить меня в койку возле окна. Я словно провалилась в бездну. Все переживания прошедшего дня, превратившегося в какую-то бесконечную череду происшествий, прибили меня прямо на месте нашего дисциплинарного нарушения.
Проснулась от мысли, которая полоснула, как ножом. Я вскочила и чуть было, споткнувшись, не полетела кубарем с лестницы. Участливый Бегемот был тут как тут, схватил меня за какую-то конечность и удержал в равновесии.
— Там мой ребенок. В машине остался мой ребенок!
— Как это ребенок?.. Там никого не было…
— Я просто забыла. Он был на заднем сиденье, его надо срочно забрать!..
Бегемот замер в раздумье, будто чего-то вспоминал…
— В машине никого не было. Мы же резали ее вместе с ребятами из МЧС. Двери-то заклинило, он же не мог сам уйти.
Я в изнеможении опустилась на колени.
— Он там, и надо его спасти, но у меня нет сил, Бегемот, пожалуйста…
Он взвалил меня на плечо и потащил в коридор. Положил на кровать.
— Я сейчас поеду туда, где осталась твоя машина, обещаю, все осмотрю. С ним все будет хорошо…
— Какой ты милый, Бегемот, настоящий… Ты даже не представляешь…
Я проснулась на следующее утро. Голова болела, но я чувствовала себя отдохнувшей. В руке был клочок газетной бумаги. Рядом стояла Наталья Орейра и протягивала мне телефон:
— Вам звонили много раз. У него батарейка села, но мы нашли зарядник. Редкий у вас какой-то телефон. Наверное, дорогой.
— Это коммуникатор.
— Звонил какой-то мальчик, вроде как сын, спрашивал, где мама. Мы сказали, что с вами все хорошо. Позвоните домой.
Я позвонила Никите, сказала, что произошла небольшая авария, но я в порядке, приеду домой, мы сходим в «Макдоналдс» и у нас всё-всё будет хорошо с этой минуты.
Днем пришел следователь из милиции по поводу аварии, кажется. Написал протокол, нарисовал карту происшествия. Я плохо помнила детали, но подписала схему ДТП равнодушно и покорно, как будто это не имело ко мне отношения. Вечером упросила главврача выпустить меня под подписку, что, если возникнут осложнения, не буду предъявлять ему претензии. Он был последний, кому в этот момент я хотела бы предъявить претензии.
Мне хотелось проститься с Бегемотом, но его нигде не было. Я подумала, что если потребуется, я всегда найду его где-нибудь на лестнице между вторым и третьим этажами, рядом с жестяной баночкой для окурков.
Я шла по улице, думала о том, хватит ли мне денег на такси — несколько сложенных тысячных купюр из моей сумочки за ночь испарились. Но какая-то мелочь, видимо, из сострадания, осталась на метро и сигареты. Вид у меня был, конечно, не очень, поэтому в метро я решила не соваться. Хотя Ума Турман, когда вылезла из могилы в «Килл-Билл-2», выглядела еще хуже. Какой-то хачик на традиционно разбитой «шестерке» согласился подвезти меня за 80 рублей. Видимо, на большее я не тянула.
В качестве компенсации за трату времени на бедного пассажира он хотел получить хотя бы телефон или просто поболтать, но я села на заднее сиденье, вытащила коммуникатор и перо-стилус. Я подумала, что эту ночь смогу описать в блоге Олеси Градовой.
ОБЫКНОВЕННОЕ УБИЙСТВО
Из блога Олеси Градовой «Диагноз: Любовь».
Чем позднее прибывает «скорая» — тем точнее диагноз.Афоризмы Рунета
В любой день, если это будет воскресенье, я перестану ждать тебя. Ты, наверное, этого не заметишь, но в календаре я сделаю новую отметку «Еще один день без…» Мое место рядом с тобой к этому моменту будет занято, а я лишь буду предпринимать тщетные попытки обменять обретенную реальность на утраченные иллюзии.
Ты, изначально отнесенный к сфере моего иррационального, бросил на мой стол пухлый скоросшиватель с материалами дела об убийстве и вышел, не захлопнув дверь. Я еще долго слышала твои удаляющиеся шаги на лестнице.
Весь твой преступный замысел, или, скорее, «преступление по неосторожности», заключался в убийстве моих чувств. Я смотрела на фотографии «потерпевших», на линии, очерченные мелом на полу, и краткие записи криминалиста, фиксирующего обычные в таких случаях наблюдения: «Обнаженные тела лежат в неестественной позе, следы на видимых поверхностях подтверждают факт насильственной смерти».
Молодой следователь-дознаватель строил глазки и пытался заигрывать со мной, а я, проникаясь его расположением, пыталась как можно более весело рассказать о произошедшем. В результате получилась байка о том, как я открыла дверь мужчине, который показался мне достойным кандидатом в «свидетели моей жизни». А тот, кого я приняла за возможный сценарий развития, просто овладел мной в коридоре, обрушив вешалку с верхней одеждой прямо на визжащую рыжую суку, проживающую со мной на правах совместной аренды жилья и носящей гордую кликуху Эммануэль.
Далее началось совместное распитие спиртных напитков, которое, собственно, и приводит к разного рода беспределу, называемому на языке ментов бытовухой. Бытовуха — дело хорошее для молодого следователя: потерпевшие остаются по месту жительства, а преступники не успевают добежать до канадской границы — их берут практически сразу, с колюще-режущими предметами в окровавленном кулаке.
— Так, я не понял, — делая пометки в блокнот, осведомился молодой лейтенант угрозыска. — Всё было по обоюдному согласию?
— Я продолжаю надеяться, что да.
— Вы плохо помните обстоятельства дела?
— Нет, я могу выражать только свою позицию. Я так и не поняла его истинных мотивов.
— Но вы же его обвиняете, требуете преследования по закону?
— Ну что вы, при нашем несовершенстве законодательной базы требовать возмездия самонадеянно.
— Простите, но что же делать мне?
— В интересах следствия поменяйте все фамилии задержанных на фамилии следователей.
— Простите, у вас нет психических отклонений?
— Документально подтвержденных — нет.
Изящный человечек при исполнении морщил лобик и заносил в тетрадные клеточки мои показания. Хотела ли я возмездия? Как всякая женщина, которую не оценили по достоинству? Наверное, и вместо административного с конфискацией я бы закатила пожизненный без права на апелляцию.
Впрочем, пока я иронично и с достоинством давала показания, за моей спиной появились люди в белых халатах. Они накинули на меня нетканую рубаху ловко, как ветеринары сеть на тигра, которому надо сделать укол противовирусной вакцины, и завязали рукава на спине бантом. Их возбужденные лица были чертовски привлекательны — это особое удовольствие наблюдать за мужчинами, увлеченными работой, как делом своей жизни. Когда меня выводили из помещения, я успела подмигнуть рыжей суке по кличке Эммануэль и шепнуть ей: «Прорвемся!» Она замахала обрубком хвоста и срыгнула плохо переваренный завтрак на ботинки санитара.
Эх, товарищи, в кои-то веки не очередной «висяк», а надежное, живое дело, где пока еще есть у кого брать свидетельские показания. Но то ли коррупция в верхних эшелонах власти, поразившая ржавчиной систему вплоть до самого низа, то ли план психиатрической лечебницы по привлечению новых состоятельных клиентов… Но я довольно быстро оказалась в пахнущем сырой рыбой ресторане с привязанными к столешнице алюминиевыми плошками.
Окружавшие меня люди были дружелюбны и настроены на взаимовыручку. Интересовались историей болезни и ситуацией с шаттлом на мысе Канаверал. Мой бэкграунд позволял вести непринужденную беседу на разные темы, не фиксируясь на причинах моей транспортировки.
— Ты, наверное, актриса? — говорила гламурная дама с коробкой из-под рафинада на голове.
— Мы все тут актеры, готовые уйти из жизни, как из театра…
— А что, на воле мужики есть?
— Да разве это мужики… — вспомнила я фразочку из фильма «ДМБ», надеясь на воссоздание общего культурного пласта.
— Знаешь, если ты потеряла какую-то вещь, не надо ее искать. Надо раскрутить Вселенную таким образом, чтобы она сама вернула тебе потерянную вещь.
— А как ее раскрутить? Мне нужна точка опоры и рычаг, как Архимеду?
— Надо просто Очень Сильно Захотеть, и тогда это произойдет. Вот я как-то начала раскручивать…
Внезапный вопль, раздавшийся со второго этажа, заставил ее прервать рассказ на самом интересном месте и поспешить с толпой наверх. Зрелище, представшее нашим глазам, холодило кровь и будоражило воображение. Женщина, обмотавшая тряпкой металлический штырь, торчавший из батареи центрального отопления, отчаянно наваливалась на него абсолютно голой задницей и ритмично дергала всем телом, находясь, судя по всему, на пике оргазма. Выражение участливости и готовности к взаимовыручке не пропало с физиономий моих «однокашников». Однако «сеанс» она закончила самостоятельно.
Трибуны аплодировали, судья выкидывал желтую карточку, болельщики с разрисованными под российский триколор лицами обнимали и тискали меня в объятиях, случайно расстегивая крючки на лифчике. Я уже не чувствовала себя одинокой, кругом были влажные руки и напряженные ширинки. Я почему-то вспомнила о тебе.
…Ты перестал думать обо мне, как об игроке своей сборной. А я продолжаю смотреть на тебя, как Франция на Задана в его последнем матче, помнишь, в том самом, где он пнул головой в живот Матерацци за оскорбление чести сестры. И как Франция, я готова за одну секунду перейти от обожания к ненависти, ибо женщины готовы всё простить, кроме слов «НИЧЕГО НЕ БЫЛО…».
…Я закрыла файл, через несколько часов я должна быть на работе, в десять совещание. Я вспомнила, как герой этого рассказа, в те самые первые дни, когда мы еще оставались немного чужими и только-только приступали к стыковке «космических объектов», писал мне в ICQ: «Ты — Женщина-Вселенная…» А я поверила этим словам.