Если репродуктор незаметно снять с гвоздика и поставить на стол, а рычажок, регулирующий громкость, сдвинуть влево, то мама вряд ли догадается, что сын, вместо того чтобы заниматься, слушает концерт. У Вальки за несколько минут до начала передачи все готово. Теперь можно для виду немного побормотать что-нибудь себе под нас: пусть мама думает, что он зубрит.

За окном — мороз. Он затянул стекла ровной мохнатой пеленой. Время от времени ветер качает деревья старого сада, и тогда на мутном белом фоне окна судорожно мечутся черные тени.

Вот, наконец, и концерт. Звенящий женский голос объявляет там, в концертном зале, начало программы. Валька пытается представить, какой он, этот зал, но не может. В наступившей тишине слышно разноголосое покашливание. Люди готовятся слушать.

Оркестр начинает торжественную, строгую мелодию. В ней преобладают солидные звуки низкого регистра, и вся она кажется чем-то незыблемым, прочным. И вдруг, эту стройность нарушает скрипка. Она прорывается через звуки оркестра. В ее голосе — торжество, будто она вырвалась на волю. Постепенно оркестр все больше подчиняется ей. Он как бы прислушивается, стихает. Скрипка и оркестр начинают общую песню — мягкую, задушевную и мужественную.

Скрипка… Валька почти вплотную припал к репродуктору. Он уперся подбородком в кулак, и глаза у него стали задумчивыми, совсем не детскими.

— Валя!

Он вздрагивает, но продолжает слушать. Мама откладывает в сторону шитье и подходит к столу.

— Валя, нехорошо так. Или уж уроки учи, или спать ложись. Времени-то ведь много.

В голосе у мамы нет сердитых ноток. Хотела погладить Вальку по голове, но сын посмотрел на нее так серьезно, что она постеснялась это сделать.

— Я слушаю, мама. Не мешай, пожалуйста.

— Днем ведь можно послушать! Не убежит никуда твоя музыка.

Спор длится недолго. В конце концов Валька сердито фыркает и встает из-за стола. Пока он чистит зубы на кухне, мама задумчиво смотрит в окно и вздыхает.

Новое увлечение у сына — скрипка. То на гитаре сам играть научился, потом на аккордеоне, а теперь вот скрипка…

Лежа в кровати, Валька долго еще вспоминал музыку. А потом ему спился концертный зал, весь обитый черным бархатом с золотыми цветами. Палочка дирижера взлетала стремительно, и от нее метались по стенам и потолку тревожные тени.

* * *

Шурка Злобин знал, казалось, все на свете. Это он и предложил Вальке отправиться к старику Фишеру. Шурка неведома где разнюхал, что Фишер когда-то преподавал в консерватории, а сейчас не работает, на пенсии. Но главное было не в этом. Главное Шурка сообщил, понизив голос и отведя предварительно Вальку в угол:

— Он знаешь какой? Он и сейчас учит. Только бесплатно. Ну да! Учит тех, кто ему понравится, понял?

Шурка страшно удивился, когда Валька отказался идти к Фишеру.

— Да ты что, того? — спросил он и выразительно покрутил пальцем у виска. — Да ты ему запросто докажешь. Вон как ты на аккордеоне даешь. — Не-е-т. Ты это брось!

Но Валька только крутил головой. И с чего это Шурка взял, что он, Валька, хочет учиться играть на скрипке?

Однако удивления разыграть не удалось. Шурка обиженно шмыгнул носом и повысил голос.

— С чего взял? С чего взял, да? Ты сам говорил, что хочешь научиться. Помнишь, когда на каникулах в театр ходили?

Дня через три Шурка, как только увидел Вальку, бросился к нему, молча схватил за руку и потянул за собой. В углу коридора, где они остановились, Шурка заговорил быстро, возбужденно.

— Я у него был! Он согласился, чтобы ты к нему пришел, понял? Я с тобой тоже пойду, так что все в порядке будет.

— Постой, постой. Ты о чем? У кого ты был? А-а-а…

— Вот-вот, у Фишера у этого.

— Ну и что?

— Как что? Да я тебе сколько времени толкую, к нему теперь вместе пойдем. Я тебя представлю, понял?

Валька даже не сразу нашелся что сказать. Худенький, высокий, с растрепанными русыми волосами, он стоял перед низеньким, коротко остриженным, большеухим Шуркой.

— Я тебя просил? Просил я тебя ходить, клянчить? Сам иди к этому старику, играй, а я не пойду.

Валька решительно повернулся и зашагал в класс.

— Постой! — Шурка догнал его и дернул за рукав. Вид у Шурки был растерянный, зеленоватые глаза бегали. — Ты же ерунду городишь. Ты не торопись, понял? Дай-ка я тебе что-то скажу.

И стоило Вальке остановиться, как Шурка перешел в наступление. Чего только он Вальке не наговорил! Глаза у него перестали бегать, Шурка воодушевился и, чтобы было удобней размахивать руками, положил портфель на пол.

Прежде всего он заявил, что Валька его подводит. Он, Шурка, обещал привести своего друга, ему неудобно идти одному. Это не по-товарищески. Покончив с этим доводом, Шурка повел атаку с другой стороны.

— Из тебя, может, Давид Ойстрах выйдет, понял? А ты упираешься. Тебе же, чудаку, добро хотят сделать. Да и не только тебе. Если есть у тебя талант, так ты обязан его применить, понял?

Валька, конечно, понимал, что Шурка беззастенчиво льстит. И все же ему было приятно слушать, что о нем говорят, как о талантливом мальчике. Он больше не возражал, а только краснел и слушал. Когда Шурка кончил говорить, Валька еще молчал несколько секунд. Вдруг, словно проснувшись, затряс головой и смущенно начал отнекиваться. Однако возражения были уже робкими, неуверенными. Шурка их просто слушать не стал.

— Э, чего там! — протянул он и нагнулся за портфелем. — Вот отсидим уроки, и айда к Фишеру.

* * *

Домик смотрел на улицу тремя окнами. Сбоку — ниша парадного, на двери — голубая стеклянная ручка. Шурка, став на цыпочки, деловито подергал отполированную ручку самодельного звонка.

Звука колокольчика не было слышно. Но вот послышались шаги, кто-то загремел засовами, дверь распахнулась и из-за нее выглянула черноглазая девочка с косичками. Ни о чем не спрашивая, она посторонилась, давая пройти.

Шурка двигался храбро, Валька явно робел. Едва войдя в коридор, он стянул с головы шапку, нерешительно остановился.

— Пойдем, пойдем, — прошипел его приятель.

Девочка зашла в комнату вслед за ними, по-прежнему ни о чем не спрашивая: видимо, запомнила Шурку. Слегка приподняв голову, она легко скользнула в другую комнату и прикрыла за собой дверь.

«Упорхнула», — подумал Валька. Ему почему-то пришло на ум сравнение с бабочкой. «Бант большой», — еще успел подумать он, но в эту минуту дверь в соседнюю комнату вновь открылась и на пороге остановился небольшого роста сутуловатый старик. Валька догадался, что это Фишер.

Старик с минуту задержался в дверях, внимательно рассматривая гостей. Глубокие складки, прорезая лицо от крыльев большого горбатого носа к подбородку, как бы оттягивали вниз уголки рта и придавали лицу старика слегка презрительное выражение. Брови и волосы были совершенно седые, отдельные седые волоски торчали из ушей. Фигура у Фишера была нескладная — он сутулился, и поэтому руки казались чересчур длинными. Вальке бросилось в глаза, что старик почти непрерывно легонько двигает массивной нижней челюстью взад-вперед, будто хочет закусить нижнюю губу, да не решается.

— Итак, вот мы и в сборе. Цузаммен, как говорят добрые немцы, — не здороваясь проговорил старик. Он сделал это так, будто возобновил только что прерванный разговор.

Фишер повернулся к Шурке.

— Ты молодец, слов на ветер не бросаешь. Однако надо взглянуть на твоего протеже, — с этими словами он перевел глаза на Вальку.

Вальке сразу стало жарко, бок противно защекотала струйка пота. Фишер смотрел на него пристально, не мигая. Большие серые глаза его, казалось, заглядывали куда-то глубоко-глубоко, где лежат такие мысли, о которых даже самому себе не каждый день скажешь.

Помолчав, старик вновь заговорил, обращаясь уже к Вальке:

— Мы с тобой будем беседовать потом, наедине. Музыка требует тихого и вдумчивого разговора, она не любит, когда машут руками. И лучше будет, если мы поговорим без свидетелей. Я очень уважаю твоего настойчивого друга, но мне вовсе не хочется, чтобы он нам обоим смотрел в рот. Да и в моем доме, наверно, найдется лишняя пара глаз и ушей, которым как ни толкуй, что они лишние, — не поможет. Одним словом, придешь завтра в семь вечера. Ты на чем-нибудь играешь?

— На аккордеоне, — прерывисто выдавил из себя Валька. Старик поморщился.

— Нет, такого варварства мои старые уши не выдержат. Придумаем что-нибудь другое. Ну, а сейчас — оревуар. — Он изобразил что-то вроде поклона и ушел.

Тут же появилась девочка с бантом. Когда она закрывала за ребятами дверь, Валька обернулся. И, честное слово, девчонка ехидно улыбалась! Валька видел это совершенно отчетливо.

* * *

Каким образом мама умеет узнавать, что ты с утра волнуешься и с нетерпением ждешь вечера, для Вальки всегда было необъяснимым. А ведь он еще ничего не рассказывал о том, что побывал у Фишера и что снова собирается к нему.

Но стоило им вместе сесть за утренний чай, как мама озабоченно спросила:

— Валя, ты что, спал плохо?

— Я? — удивился Валька. — Почему ты думаешь? Нет, хорошо спал.

— А в школе у тебя как?

— Обыкновенно, — Валька пожал плечами. — А что?

— Да так. — Мама взглянула на сына, и Вальке стало стыдно. Сначала скупо, как бы нехотя, а потом все подробней рассказал он о том, что с ним произошло вчера.

Мама слушала его внимательно, а когда он кончил, вздохнула и сказала:

— Ну, дай бог. Хороший он, видно, человек. Только ведь неизвестно, будет ли он тебя учить.

По тому, как она произнесла последнюю фразу, Валька понял, что маме очень хочется, чтобы Фишер взял его к себе в ученики. Впрочем, сам Валька хотел этого еще больше. Когда встали из-за стола, он подошел к маме, хотел что-то сказать. Но тут же нахмурился, сделал вид, что ищет на столе ручку.

Мама улыбнулась, чуть заметно, одними уголками губ. Она обняла Вальку за плечи, потом растрепала волосы и поцеловала его в лоб. Как всегда в таких случаях, Валька постарался поскорей вывернуться. А на душе у него было радостно.

Они жили вдвоем — мама и Валька. Отца Валька не помнил. Часто, особенно когда был дома один, разглядывал он его портрет. С фотографии задумчиво смотрел светловолосый, немного скуластый мужчина с высоким лбом и мягко очерченными губами. И иногда Вальке казалось, что отец вот-вот переведет глаза на него, улыбнется, спросит что-нибудь…

У мамы в комоде хранились извещение о гибели отца и письма его товарищей по службе. Когда пришли эти простые листки, принесшие столько горя, было Вальке всего-навсего три года.

Кое-что из последующего Валька запомнил. Особенно одну ночь. Он проснулся, но не сразу открыл глаза. Какие-то незнакомые звуки раздавались в комнате, словно кто-то плакал. Вальке стало страшно, он хотел позвать маму, но, открыв глаза, увидел, что она сидит, прислонившись лбом к его кроватке, и плачет.

Первым побуждением Вальки было зареветь. Но он сдержался, вылез из-под одеяла и только тогда позвал маму. Она как бы очнулась, кинулась к нему…

С той, верно, ночи и началась у мамы с сыном большая дружба. И сейчас, рассказав матери обо всем, Валька почувствовал облегчение. Волнение, нетерпение — все это прошло. Осталось только приподнятое, легкое настроение, приятное ожидание чего-то большого и светлого.

* * *

Как ни пытался Валька заставить себя сесть за уроки, чтобы сделать их до того, как пойдет к Фишеру, — не смог. Воображение против воли рисовало одну картину заманчивей другой. Вот Фишер приходит в восторг от его, Валькиных, способностей. Вот Валька уже выучился играть… А вот и полутемный концертный зал, оркестр, освещенный дирижерский пульт… И сам он, Валька, стройный, спокойный, со скрипкой…

Когда дошло до этого, Валька даже головой тряхнул. Фу ты, напасть какая! Вот выставит Фишер за дверь. Очень просто. Еще скажет что-нибудь обидное.

Половина седьмого. Мама поглядывает на часы, однако ничего не говорит. Валька тоже поминутно смотрит на часы. Но он дал себе слово — выйти из дома не раньше чем без двадцати семь, поэтому сидит и делает вид, что торопиться ему некуда.

Вот, наконец, долгожданная минута. Куда девалось Валькино равнодушие! Еле попав в рукава пальто, он уже выскочил в сени.

Вот и домик, в котором он побывал вчера, Рука сама тянется к звонку. И только когда позвонил — стало страшновато. На мгновенье мелькнула мысль — взять да убежать…

Дверь опять открыла девчонка с бантом. Только сегодня она была в пальто и в шапочке. Кусочек банта весело выглядывал из-под воротника.

Открыв дверь, девочка не посторонилась, чтобы пропустить Вальку, а остановилась, держась за ручку. Брови у нее были слегка нахмурены, и все смуглое лицо носило отпечаток озабоченности. Вальке стало неловко, во взгляде девочки он уловил недружелюбие.

— Дома… — спросил Валька и замялся: забыл вчера спросить, как зовут Фишера.

Девочка опустила глаза, поковыряла носком ботинка старый, выщербленный порог и ответила односложно:

— Дома.

После этого она помолчала еще немного и вдруг торопливо заговорила:

— К нему сейчас нельзя. У него сейчас Сережа. Они прощаются, и дедушка очень волнуется. Вы подождите немного, хорошо?

Валька хотел сказать, что он согласен, но не мог, только головой кивнул. Волнение девочки передалось и ему, горло сразу перехватило. Понял Валька только одно, что старик Фишер приходится девочке дедушкой. И в то же время сознание чего-то необычного, большого, важного не покидало его.

После того как он согласился ждать, лицо девочки значительно смягчилось. Она по-прежнему молчала, но само молчание было уж не таким, как несколько минут назад. Валька ясно чувствовал эту перемену в настроении девочки. Глаза их на минуту встретились, и оба вдруг смутились.

Тут Валька заметил, что в руках у девочки небольшой чемоданчик. «В баню, наверно», — подумал он, а вслух спросил:

— Вы тоже музыкой занимаетесь?

— Почему «тоже»? — живо откликнулась девочка Видно, ей, как и Вальке, это неловкое молчание было невмоготу и она с радостью ухватилась за ниточку разговора.

— Ну, как… дедушка.

— Нет, — энергично мотнула она головой, отчего бант вылез из-под воротника почти наполовину. Досадливо наморщив нос, девочка стала поправлять его одной рукой. Она все время порывалась пустить в ход другую руку, но ей мешал чемодан.

— Давайте подержу, — грубовато сказал Валька. Чемодан оказался совсем легоньким, а ручка у него была теплая. Ощущать это теплое прикосновение было приятно и в то же время немножко стыдно. Будто делал Валька что-то такое; о чем нельзя никому рассказать, да и думать об этом можно только одному, когда не видит никто.

Девочка справилась, наконец, с непослушным бантом, улыбнулась и протянула руку за чемоданом. Отдавать его было жалко, но и задерживать неудобно. Валька молча отдал чемодан и тоже улыбнулся.

В коридоре в этот момент послышались голоса. Девочка быстро оглянул ась, затем шагнула в сторону и поманила Вальку. Ничего не понимая, Валька послушно потянулся за ней.

Пятясь спиной, из двери показался высокий парень. Одет он был не по сезону — в легкое, широкое пальто и с непокрытой головой. В левой руке незнакомец нес футляр скрипки и шляпу, а правой держал руку старика Фишера.

Фишер был без пальто, в домашних туфлях. Он что-то быстро проговорил своему спутнику, глядя на него снизу вверх, потом вдруг потянулся к нему. Парень уронил шляпу, но не обратил на это внимания. Он бережно обнял Фишера, и они троекратно крест-накрест поцеловались.

— Ну, не забывай, — громко сказал, почти крикнул Фишер. — Пиши сразу же. И отправляйся. Пора, пора.

Видно было, что он старается улыбнуться, но это плохо ему удавалось. Парень нагнулся за шляпой и неловко затоптался на месте, счищая с нее снег. Он хотел что-то сказать, но Фишер не стал слушать его, махнул рукой. И парень медленно пошел по улице, неся шляпу и скрипку в одной руке, а второй рукой проводя время от времени по густым черным волосам.

* * *

На другой день Шурка Злобин встретил Вальку в школе вопросом.

— Ну как?

И столько было написано на его круглом лице любопытства, что Вальке даже смешно стало.

— Тридцать три! — отшутился он.

Шурка растерянно заморгал.

— А что это значит — тридцать три?

— А что значит «ну как»? — ответил вопросом на вопрос Валька. Шурка засмеялся.

— Купил, значит. А все-таки, как там с Фишером?

Валька рассказал, что вчера к Фишеру не пошел: неудобно было. Ему очень хотелось сказать, что отложить визит посоветовала Мара (чуть было не сорвалось с языка это имя), но он сдержался. Ему казалось, что Шурка обязательно улыбнется, чуть-чуть, одними глазами, но так, что после этой улыбки с ним и разговаривать не захочется.

— Это даже хорошо, — заявил Шурка. — Зато мы сегодня за скрипкой поедем. Должно выгореть дело. Если она еще цела, так ты сразу с ней и заявишься к Фишеру. В полной форме.

Из дальнейших объяснений выяснилось, что у Шуркиной тетки давно уже валяется без дела старая скрипка. По последним сведениям, она еще цела. Тетке скрипка не нужна, и она, конечно, ее отдаст.

— Я ей летом забор починил и крышу красил, — заявил Шурка. — Пусть отдаст за зарплату. Да она и не будет жмотиться, — махнул он рукой, — она добрая.

Шуркина тетка жила в дачном поселке Сосновом. Летом туда ходили по реке щеголеватые речные трамваи, а зимой приходилось ехать железной дорогой, да еще идти от станции километров пять. Друзья решили отправиться в путь сразу же после уроков.

В поезде ехали весело. Вагон был битком набит возвращавшимися после смены рабочими. Неподалеку от ребят расположилась веселая компания, затеявшая игру в «подкидного». Играли увлеченно, азартно шлепая картами и возмущалась по поводу каждого неудачного хода.

Наблюдать за всем этим было очень интересно. Ребята даже забыли посмотреть в окно, когда поезд проходил по большому мосту через реку.

После шумного прокуренного вагона лес встретил их величественным молчанием. Солнце пробивалось через верхушки сосен, и застрявший кое-где в колючих иглах снег казался особенно белым. Ребята притихли. Молча шагали они по пустынной дороге, и обоим казалось, что попали они в неведомую страну.

Поселок открылся за поворотом. Дым не мог оторваться от труб, висел в морозном воздухе. На заснеженных улицах причудливо переплетались темные тропинки. Было тихо, безлюдно. Поселок как бы дремал предвечерней дремотой, которая должна была перейти в глубокий и спокойный сон.

Заваленный снегом до окон домик Шуркиной тетки выглядывал из-за решетчатого забора высокой двускатной крышей. Едва ребята открыли калитку, как навстречу им бросился, захрипел, гремя цепью, громадный желтый пес. Шурка уверял, что Буян — его приятель, однако напомнить псу о давнем знакомстве не решался. Пришлось топтаться у калитки до тех пор, пока не вышла из дома старушка в деревенском клетчатом платке и громадных подшитых валенках. Она загнала пса в конуру, и ребята прошли, наконец, в дом.

Старушка, войдя вслед за ними, скинула платок и валенки и сразу помолодела. Она оказалась маленькой, подвижной пожилой женщиной с темными, как у Шурки, волосами, в которых заметно пробивалась седина. Едва усадив ребят, тетя Маня, как назвал ее Шурка, стала хлопотать у самовара. Она насыпала в него хрустящих сосновых шишек, и в кухне остро и приятно потянуло дымком.

Поставив самовар, тетя Маня придвинула к столу тяжелый табурет, обмахнула его фартуком и села.

— Ну, гостенек дорогой, — обратилась она к Шурке, — случилось, что ли, чего? Родители-то как, здоровы ли?

Она не отступилась от Шурки до тех пор, пока не выспросила о здоровье всей многочисленной родни. И только когда убедилась, что все здоровы, заметно повеселела.

— Неужели ты и вправду просто навестить меня приехал? — в конце концов удивилась тетя Маня. — Вот спасибо, обрадовал старую.

— Конечно, — не моргнув ответил Шурка. — Да еще узнать хочу, тетя Маня, цела ли у тебя скрипка.

— Скрипка? — Лицо тети Мани сразу стало серьезным. — А зачем она тебе? Ты ведь, знаю, и на балалайке-то тренькать не можешь.

— Понимаешь, тетя Маня, она не мне нужна, — в голосе у Шурки явно зазвучали вкрадчивые нотки. — Она другому мальчику нужна, понятно? Он, понимаешь, играет, как зверь. Здорово, одним словом, играет. И его один знаменитый профессор взял к себе в ученики. Старый профессор, только чудак, знаешь, злой такой. Приходи, говорит, со своей скрипкой, а то учить не буду.

— Постой-постой, а ты-то тут при чем? — перебила его тетя Маня. — Ты, что, обещал ему нашу скрипку отдать?

— Как при чем? — Шурка даже привстал. — Как при чем? — повторил он, заметно волнуясь. — Да ведь он, знаешь, как играет? Да он… Гитара у тебя есть? Валька, покажи-ка, понял, свои способности. У человека, может, талант есть, а ты говоришь…

— Талант… — Тетя Маня покачала головой. Она внимательно посмотрела на Вальку. Под ее взглядом Валька смутился вконец. Он готов был бежать из этого теплого, уютного домика, бежать сейчас же, без оглядки.

— Талант — это дело большое. А скрипку мне жалко. — Тетя Маня задумчиво смотрела в окно и говорила негромко, как бы для себя.

— Давно у нас эта скрипка, с прадеда еще. Отец рассказывал, что привез эту скрипку итальянец один. Он с Наполеоном в Россию шел, да в плен попал. Не знаю уж как, но забрал его Кудымов, заводчик здешний, к себе, детей музыке обучать. А у Кудымовых в Сосновом с незапамятных времен дачи были. Каждое лето итальянец здесь жил, тут с прадедом и познакомился…

Притихли ребята. Давним временем пахнуло от этого рассказа, таким давним, что даже дух захватило. История, которую оба знали только по учебникам, становилась осязаемой, наполненной живыми людьми.

Помолчав с минуту, тетя Маня глубоко вздохнула.

— Худая судьба у того итальянца была, сказывают. Полюбил он дочку кудымовскую, да и она его тоже. Как узнал об этом хозяин, дочь сразу за границу отправил и замуж выдал. А итальянца сюда, в Сосновый, прислал — сторожем. Тут он в первую же зиму и помер. А скрипку перед смертью прадеду передал. Они дружили крепко, прадед слушать любил, как он на скрипке играет. И еще сказывают, что итальянец этот плакал, все прадеда просил после смерти его отправить скрипку в Италию. На родине-то, видишь, он знаменит, дескать, был своей игрой…

Тетя Маня снова вздохнула.

— Не удалось прадеду эту просьбу выполнить. Да где там, — она махнула рукой. — Неграмотные ведь были, толком и не знали, где Италия эта…

Замолчала тетя Маня, молчали и ребята. Однотонный шум самовара еще больше подчеркивал тишину.

Нарушил молчание Шурка. На этот раз он говорил не так смело, как вначале.

— Но ведь она у тебя все равно без дела, тетя Маня. Пользы от нее никакой нет.

Тетя Маня откликнулась сразу.

— Вот то-то и оно, что лежит без дела. Сама об этом думаю. Если бы в хорошие руки, не жалко и отдать. Не для забавы чтобы, а для серьезного занятия. — При этом она внимательно посмотрела на Вальку.

Вальке стыдно было сказать, что его очень заинтересовала эта скрипка, что ему очень хочется ее получить. Он молчал и не решался даже взглянуть на тетю Маню.

А она вдруг вскочила, засуетилась, захлопотала. Самовар занял почетное место на медном, до блеска начищенном подносе. Быстро появились на столе чашки, несколько красивых вазочек с разным вареньем, большой ворох баранок. Тетя Маня угощала ребят старательно, не успокоил ась, пока не выпили по две чашки.

Когда чаепитие кончилось, она вскользь бросила:

— Сейчас я ее принесу. А вы отдыхайте пока. Потным-то нельзя будет идти, простудитесь еще.

Минут через пять она вновь появилась на кухне с большим, изрядно потертым футляром. Бережно обтерев его, она поманила Вальку пальцем.

— На, коли талант у тебя есть, учись. Нельзя такой вещи без пользы пропадать. Не такая у ней судьба должна быть.

Валька попытался пробормотать что-то о том, что у него никакого таланта нет, но тетя Маня не стала его слушать, захлопотала, засуетилась, стала собирать ребят.

Вскоре они опять шли по знакомой лесной дороге. Стало темно, над горизонтом ярко и чисто светилась звезда. Казалось, что в тонком, хрупком небосводе кто-то проделал аккуратную дырку в другой, солнечный и светлый мир. Валька шагал в ногу с нагруженным свертками Шуркой (не отпустила тетя Маня без гостинцев) и не чувствовал тяжести футляра со скрипкой. Ему хотелось скорей попасть домой и играть, играть, играть… Он даже забыл в этот момент, что играть на скрипке не умеет.

* * *

На улице темно. Из-за плотных штор, которыми занавешены окна, едва пробивается слабый свет. На фоне освещенных прямоугольников окон изредка мелькают силуэты прохожих. Улица тихая, малолюдная, — никто не мешает Вальке, стоящему против этого заветного дома. Вот уже третий раз приходит он сюда, подолгу стоит, прислонившись к старой липе, широко раскинувшей свои черные ветви, переплетающиеся причудливым и мрачным кружевом.

Две недели прошло с тех пор, как ездил он с Шуркой в Сосновый. На другой же день пошел к Фишеру, но незнакомая женщина, открывшая дверь, сказала, что он болен. В довершение всего и скрипка оказалась совсем не такой, какую хотелось иметь Вальке. Она была большая, облезлая, грубоватая, лак уцелел лишь в двух местах. Ни струн, ни смычка не было. Валька с тоской вспоминал скрипки, которые видел а магазине, — маленькие, изящные, поблескивающие лаком.

Вот такую бы ему! А с этой старой дрянью и показываться к Фишеру неудобно. Пойти и справиться, узнать, не выздоровел ли Фишер, Валька не решался.

Ему казалось, что если удастся поговорить с Марой, то сразу все станет на место, начнутся, наконец, долгожданные занятия с Фишером. Ведь в прошлый раз они так хорошо поговорили с этой девочкой, в глазах у которой нет-нет да и мелькали веселые искорки.

Она, правда, музыкой не увлекается, но и над Валькой не смеялась…

И вдруг Валька скорей почувствовал, чем увидел, что дверь домика открылась. Кто-то вышел, вот мелькнул силуэт на фоне одного окна, другого… Валька вытянул шею, стремясь разглядеть, кто это. И когда фигурка мелькнула в прямоугольнике третьего окна, он уже твердо знал — Мара.

Не очень задумываясь о последствиях, Валька бросился бегом догонять ее. На звук шагов она обернулась, посмотрела сначала удивленно, но, узнав Вальку, улыбнулась. Вальке даже показалось на мгновенье, что она обрадовалась. Однако девочка не спешила с вопросами, а тяжело дышавший Валька тоже поначалу растерялся, не знал, что сказать.

— Здравствуйте, как здоровье дедушки? — выпалил он, наконец, одним духом.

Девочка пожала одним плечом и пренебрежительно бросила:

— Спасибо, ничего.

Помолчали. Валька чувствовал, что он глупеет с каждой минутой.

— Вы куда собрались, в баню? — спросил он, наконец, заметив знакомый чемоданчик. И сразу сообразил, что сказал глупость.

Девочка презрительно фыркнула, вздернула головой. Бант, как и в прошлый раз, вылез из-под воротника пальто.

— Глупости какие, — сказала она. И, смерив Вальку прищуренным взглядом, добавила: — Музыкант.

После этого она повернулась и пошла. Валька остался стоять как столб.

В первый момент он обиделся, но обида только мелькнула, не задержалась. В следующее мгновенье ему захотелось догнать Мару и сказать, что все это зря. Но он не сделал этого, хотя и подался вперед.

А Мара вдруг повернулась, подошла и сердито, глядя в Валькину переносицу, сказала:

— Дедушка поправился. Он спрашивал… — она запнулась, — о вас. Приходите завтра к нему. А с чемоданом и на тренировки ходят.

И, не добавив ничего, девочка вновь резко повернулась и пошла. Бант расправился и крылья его горделиво подпрыгивали в такт быстрым шагам.

* * *

Со смешанным чувством дергал на другой день Валька знакомую ручку звонка. Он волновался, как и тогда, когда шел сюда в первый раз. Но сегодня к этому волнению примешивалось желание увидеть Мару. Ему казалось, что если он увидит ее, то исчезнет неприятный осадок, оставшийся после вчерашнего вечера. Нечего сказать, отличился! Нашел тему для разговора. И странное дело, если бы Мара приняла его слова за шутку, рассмеялась, Валька, наверно, даже и не подумал бы, что поступил невежливо. А сейчас ему казалось, что он сделал глупость, да еще и непоправимую. Вспоминать о вчерашнем разговоре было мучительно стыдно. За дверью послышались шаги. Валька весь замер. Вот сейчас покажется Мара.

Но показалась не Мара, а та самая женщина, которая две недели назад сказала, что Фишер болен. Она посторонилась, давая Вальке пройти в коридор, затем долго возилась с запором.

Шагнув в коридор, Валька остановился, перевел дух. Он испытывал большое облегчение от того, что встретила его не девочка, а вот эта незнакомая женщина, которая, конечно, ничего о вчерашнем разговоре не знает.

— Проходи, мальчик, — сказала женщина, закрыв, наконец, дверь.

Валька вздрогнул. В комнату он вошел с легким звоном в ушах, казалось, что вот-вот закружится голова.

Фишер появился так же, как и в первый раз, — неожиданно и бесшумно. Вслед за ним вошел в комнату тот самый парень, которого Валька уже видел однажды, когда он прощался с Фишером. Сейчас он был весел, улыбался. Рядом с ним Фишер казался совсем маленьким и совсем старым. Болезнь не оставила заметных следов на его лице, только больше стали мешки под глазами, да еще резче выдавался подбородок.

— Ну-с, явились, юноша, — произнес он в ответ на робкое Валькино приветствие. — Прелестно. Давайте попытаемся выяснить отношения. Насколько я понимаю, вы хотите наняться ко мне в ученики.

Не совсем обычная формулировка смутила Вальку. Он только молча кивнул головой.

— Прелестно, — повторил Фишер, усаживаясь на стул и указывая Вальке рукой, чтоб тот тоже сел. Парень остался стоять, не переставая улыбаться. Его, должно быть, все происходящее очень забавляло.

— Но позвольте узнать, — Фишер высоко поднял бровь, — с чего бы это я должен с вами маяться на старости лет? Слуга покорный, — не вставая, он сделал небрежный полупоклон.

Вальке стало тоскливо. С неотвратимой ясностью встал в голове вопрос, — а действительно, с чего бы это Фишер стал с ним заниматься? Вся эта история показалась вдруг нелепой. И почему Шурка вдруг решил, что надо идти сюда? А он, Валька, тоже хорош, поддался на уговоры…

Фишер, между тем, не сводил с Вальки глаз. Помолчав немного, он произнес:

— Впрочем, никогда не следует торопиться. Вот этот молодой человек, — он кивнул в сторону парня, — тоже пришел в мой дом лет этак семь назад. — Фишер прищурил один глаз и слегка склонил голову набок, будто прицеливаясь: — Да, лет семь. А сейчас, не угодно ли познакомиться, — без пяти минут студент консерватории Сергей Миронов. Не токарь, а, повторяю, студент консерватории. Бывший токарь. — Он сделал ударение на слове «бывший».

Вдруг повернувшись к Сергею, он весело закричал:

— Ха-ха! Помнят еще старого Фишера! Верят! Сказали небось, что возьмут. Впрочем, — добавил он, успокоившись, — я и не сомневался. Только тебя надо было принять без экзаменов. Да, да, без экзаменов. Много они там понимают. Про-фессор-а-а!

О Вальке он, казалось, забыл и еще минут пять доказывал, что «они» не понимают ни в музыке, ни в музыкантах.

Валька хоть и с трудом, но догадался, что все нападки Фишера относятся к преподавателям консерватории, экзаменовавшим Сергея. Расхваставшись, старик прямо заявил, что если бы ему убавить десятка три лет, так он подготовил бы из Сергея настоящего скрипача без всяком консерватории.

— Вот только инструмент, — сказал он и помрачнел, смолк. Потом вновь воззрился на Вальку. И уже совершенно другим тоном, немного подавшись вперед, спросил: — Ты ведь, кажется, на скрипке еще не играл?

Вальке от неожиданности захотелось вскочить. Уцепившись за стул, он отрицательно закрутил головой.

— А инструмент у тебя есть? Скрипка есть?

Валька поник. Вот оно! Сейчас выяснится, что Фишеру он без скрипки вовсе не нужен.

— Есть, — несмело начал он, — только… только она старая очень. Не знаю, можно ли играть. И большая…

— Старая? — Фишер насторожился. — А она у тебя откуда?

— Она еще от Наполеона осталась… — пробормотал Валька.

— От Наполеона? Ты что, знаком с ним был? — Фишер улыбался.

— Да нет! — Валька махнул рукой. — Тут история длинная. Рассказывать долго.

— Расскажи! — потребовал Фишер.

Битых десять минут, путаясь и сбиваясь от смущения, рассказывал Валька о том, как попала к нему в руки старая скрипка.

За время его рассказа Фишер не проронил ни слова, а когда Валька кончил, он встал и сказал коротко:

— Беги домой, неси ее сюда.

* * *

Лампа с мохнатой бахромой абажура низко опущена над овальным столом, покрытым черной скатертью, на которой вышиты красные розы. Фишер стоит у стола и внимательно рассматривает футляр, не торопится открывать его. В светлый круг от лампы попали только его руки, а лица Вальке не видно: оно в тени. От этого Фишер напоминает Вальке какого-то колдуна.

Старик последний раз проводит по футляру и наконец берется за застежку. Валька невольно затаил дыхание. Вот скрипка лежит на столе. Нарядная скатерть и яркий свет лампы еще больше подчеркивают ее убожество. Она лежит, старая, потемневшая от времени, без струн. Вальке даже жалко ее стало, ведь так хорошо рассказывала о ней тетя Маня.

Фишер долго, очень долго смотрит на скрипку. Но вот руки его, как два живых существа, зашевелились, легкими прикосновениями побежали по грифу, погладили деку, потом отпрянули. Фишер как будто испугался взять инструмент.

В тишине стало слышно, как он что-то зашептал. Сейчас он низко склонился над столом и стало видно его лицо, сосредоточенное, напряженное и очень серьезное. Старик бережно берет скрипку, поворачивает ее во все стороны, разглядывает. Лицо его постепенно светлеет. Он кладет скрипку на стол и начинает расхаживать по комнате. Через минуту останавливается перед Сергеем Мироновым и говорит:

— Гварнери. Гварнери дель Джезу. Возможно ли это?

— Что вы… — приподнимается со стула Сергей, но Фишер машет на него рукой.

— Знаю, знаю. На всю страну — единственный экземпляр. А марку поставить — раз плюнуть. Но одно не поддается сомнению. Ты готов в путь, но у тебя нет хорошего инструмента. А вот он, — Фишер кивнул головой в сторону Вальки, — и шагу не сделал, однако судьба его уже снабдила весьма подходящим посохом. Скрипка старинная. Настоящая скрипка. Впрочем, я не настаиваю. Может быть, это и не Гварнери. Филльляйхт, как говорят добрые немцы. Возможно.

Сергей встал, подошел к столу. Встал и Валька.

Фишер повернулся к нему.

— Ну, молодой человек, поздравляю. Если вы и не будете хорошим скрипачом, то во всяком случае будете владельцем хорошей скрипки.

— А она, правда, хорошая? — тихо спросил Валька. — У нее струн нет. И смычка…

Фишер рассмеялся и, совсем как мама, растрепал ему волосы.

— Ничего, молодой человек. Струны будут. Паганини на одной струне играл. И вообще, вместо струн у настоящего музыканта — собственное сердце. Завтра мы проведем первую операцию, посмотрим, подходящее ли оно у тебя. А сейчас… ты что-нибудь знаешь о скрипках?

Что мог Валька ответить? Что он знал о скрипках? Ничего, собственно, не знал. Примерно так он и ответил.

— Ну что ж, я когда-то неплохо разбирался в этом вопросе, — сказал Фишер. — Меня, может быть, стоит послушать.

Из угла комнаты он выкатил низкое кресло на медных колесиках, удобно уселся. Как бы раздумывая, с чего начать, несколько раз провел рукой по скрипке, затем откинулся на спинку кресла и заговорил.

Говорил он негромко, но проникновенно, выразительно. Речь лилась свободно, чувствовалось, что старик рассказывает о том, что прекрасно знает и любит.

Рассказ Фишера Валька слушал, как зачарованный, даже боялся шевельнуться. Опять история, интересная, живая, как бы вошла в эту комнату вместе со старой скрипкой.

Одно за другим называл Фишер имена великих итальянских мастеров — Амати, Страдивари, Гварнери… Там, в солнечной Италии, постигли великое искусство создавать такие инструменты, которые живут века. В трудолюбивых, талантливых руках запело, по-новому зазвучало дерево. По всему миру разошлись эти скрипки, всюду покоряли музыкантов своей отзывчивостью, чуткостью. Всюду разговаривали они на своем чудесном языке, понятном и близком каждому, кто любит искусство, музыку. Всюду пели, да и сейчас поют они в руках людей, постигших тайны владения этим тончайшим инструментом — скрипкой. История сохранила имена мастеров, создавших чудесные скрипки, хотя о некоторых из них мы знаем очень мало. Их великолепное искусство нашло достойных продолжателей: во Франции — Вильом, в России — талантливый крепостной Иван Батов…

Много секретов великих мастеров утеряно. Вот лежит старинная скрипка, она облезлая, лак сошел. Но новым лаком ее не покроешь: можно испортить звучание инструмента. У итальянцев был свой, особый лак, неизвестный нам.

— Но самый главный секрет мы знаем, — сказал Фишер. — Главный секрет — в любви к людям. Они любили людей, эти мастера, любили искусство, любили свой благородный труд. Ненавистью такие шедевры не создашь…

— Много развелось подделок под эти знаменитые инструменты, ведь стоят они очень дорого. Но меня не проведешь, — старик кивнул в сторону скрипки, — я видел и держал в руках много хороших скрипок. Может быть, это и не Гварнери, но во всяком случае на такой скрипке не стыдно играть любому музыканту. Итальянец был прав: на родине его вспомянули бы добрым словом…

Старик замолчал. У Вальки в голове возник целый рой вопросов, но он не решался заговорить. Сергей Миронов встал, подошел к столу, взял скрипку.

— Завидуешь? — коротко бросил Фишер.

Сергей улыбнулся, провел рукой по волосам.

— Завидую, — просто сказал он. — Такое счастье мальчику! Он и сам, верно, не понимает.

Сергей повернулся к Вальке и опять улыбнулся. Улыбка у него была хорошая, веселая.

А Валька уже вставал. Лицо у него побледнело, губы легонько вздрагивали. Он, Валька, понял. Решение пришло сразу, без раздумья, захватило все его существо. Внутренний голос, казалось, говорил ему: «Только так!»

Шагнув вперед, Валька произнес звонко, решительно:

— Вы возьмите ее себе… — Он запнулся и уже тише добавил: — Тетя Маня говорила, чтобы в настоящие руки…

Тихо стало в комнате. И в тишине отчетливо было слышно, как дрогнул голос Фишера:

— Хорошо, мой мальчик. У тебя сердце, музыканта.