Скоро «Малайя» снялась с якоря с «Резвым» на буксире. Ее парадный ход не превышал восьми узлов, а с буксиром она с трудом давала 5–6. Этот пароход был самым простым «купцом» и, даже несмотря на то что входил в состав эскадры, плавал под торговым флагом. Весь командный персонал состоял из коммерческих моряков, по-смешному воинственно настроенных и потому чрезвычайно обиженных, что адмирал отказался от «Малайи» и отослал ее в Россию. Им хотелось идти до самого конца и геройски разделить общую участь.

Меня и Ч. устроили в одной каюте, так как свободных мест больше не имелось. Было, конечно, приятно оказаться в роли пассажиров, всегда располагать временем и спокойно спать ночами, но время тянулось чрезвычайно медленно, и иногда становилось нестерпимо скучно. «Малайя» медленно ползла по Красному морю, и я опять мог наблюдать те же островки, которые меня так заинтересовали. Первые три дня море стояло тихое, а потом задул свежий ветер, поднявший легкую волну. К счастью для «Резвого», погода все же держалась сравнительно хорошая.

Я часами просиживал в кресле на юте «Малайи», наблюдая, как тащится миноносец. Белые и серые чайки огромными стаями носились над ним и с дикими криками ныряли за кормой. Их привлекали остатки еды, выбрасываемой с кораблей, и они все время сопровождали нас.

Получалась живописная картина: узенький длинный миноносец, сверху сам похожий на большую рыбу, и над ним бесчисленные стаи птиц, которые кружатся, взлетая, опускаясь, ныряя и пронзительно перекликаясь. Ночью при луне картина становилась еще красивее: из-за сильной фосфоресценции струи, идущей от судов, образовывалась как бы широкая серебряная дорога, и по ней, освещенный луной, покачиваясь, точно сказочный корабль плыл «Резвый». Это действительно было очень красиво.

Пять суток шла «Малайя» из Джибути до Порт-Саида. По прибытии я немедленно отправился в консульство и узнал, что обратный пароход будет только через десять дней. Следовательно, все это время придется жить без всякого дела в гостинице. Взять деньги из банка имело смысл лишь в день отъезда, чтобы их не держать при себе, тем более что город славился темными элементами.

Первый вечер в Саиде я провел еще с Ч. и офицерами «Резвого»; на следующий день они отправлялись дальше. В обществе любезного, все того же драгомана Д. мы опять побывали в кафе и проделали обычную программу, которую, очевидно, проделывают все моряки, съезжающие в Саиде на берег. Но после ухода «Малайи» я остался совершенно один и сразу же почувствовал одиночество. Было очень трудно придумывать, чем бы заполнить время: обойдешь, бывало, город вдоль и поперек и вернешься в гостиницу. Если в городе царит тишина, значит, в порту никого нет, заметно оживление, откуда-то вылезают торговцы, слышится громкий говор, значит, пришел пассажирский пароход или военный корабль.

Единственное лицо, с которым я мог проводить время, был драгоман консульства, но он целые дни работал, и только по вечерам мы с ним встречались. Увидя, что я скучаю, он посоветовал съездить осмотреть Каир. Эта мысль мне понравилась. Ведь неизвестно, забросит ли меня еще когда-нибудь в эти края, а они так интересны. Это не банальная, «прилизанная» цивилизацией Европа, а колоритная Африка.

Расспросив Д., как ехать, где остановиться и что осмотреть, я забрал чемоданчик и отправился в путешествие. По железной дороге до Каира было всего 4–5 часов, и шли прекрасные поезда. Д. любезно меня проводил и усадил в вагон первого класса. Когда поезд тронулся, я с наслаждением стал наблюдать открывающиеся виды. Мы неслись по краешку пустыни. Изредка попадались верблюды, нагруженные товарами, мелькали оазисы с группами пальм, и на редких полях виднелись пашущие крестьяне, погоняющие запряженных в один плуг верблюда и вола.

Поезд останавливался на нескольких маленьких станциях, переполненных пестрыми толпами горланящих жителей и торговцев фруктами. Все было так ярко и типично, что в уме невольно всплывали известные картинки из сказок и романов о жизни этой когда-то великой и сказочной страны. Путешествие было занимательным. Но в таких случаях особенно всегда ощущается, что не с кем делиться своими впечатлениями. Кругом сидели англичане-туристы и флегматично курили, отнюдь не располагая к знакомству с ними. Впрочем, я и английского языка почти не знал и потому все равно с ними разговориться не мог.

Из-за незнания языка и обычаев в таких поездах я даже остался без обеда: в пути в вагон вошел какой-то господин в форменной фуражке, быстро проговорил какие-то слова и стал предлагать билетики; видя, что некоторые пассажиры от них отказываются, и я тоже не взял. Через некоторое время он опять прошел, ударяя в гонг: стало ясно, что приглашают завтракать; как и другие, я спокойно пошел в ресторан, но у входа мне преградил путь лакей и попросил показать именно тот предательский билетик, от которого я так легкомысленно отказался. Увидя, что у меня его нет, он вежливо заявил, что все места заняты. Несолоно хлебавши пришлось вернуться на место, досадуя на свою неопытность и утешаясь, что следующий уж раз впросак не попаду.

В Каир поезд пришел в семь часов вечера. Я вышел из вагона и направился к выходу с вокзала, где был сразу же окружен целой толпой комиссионеров местных гостинец. Хорошо, что Д. указал, где лучше остановиться, не то, наверное, попал бы я Бог знает куда. В этой толпе был и человек из нужного мне отеля, и, вручив ему вещи, я сел в маленький дилижанс, и мы поехали по темнеющим уже улицам знаменитого города.

В первый момент я даже немного разочаровался: дома да и улицы были чисто европейские, а я ожидал увидеть что-то особенное – восточное. Правда, по ним двигалась пестрая толпа, одетая в разнообразные одежды, и это оживляло картину, но я ожидал все же чего-то большего от этого города. На мои расспросы кучер меня утешил, сказав, что это только европейская часть и имеется другая – туземная, которая сохранила прежний вид.

Скоро мы подъехали к огромному шестиэтажному дому, меня быстро водворили в чистенькой комнатке пятого этажа. Почистившись и вымывшись, я спустился вниз и, так как был голоден, справился, где ресторан. Мне указали на красивое помещение и сказали, что обед будет подан через четверть часа. Я очень обрадовался и вошел в зал. Столики были еще пусты, но вскоре появились обитатели гостиницы и все места оказались занятыми. При этом я обратил внимание, что дамы одеты в вечерние туалеты, а мужчины в смокинги. Это обстоятельство неприятно на меня подействовало, так как на мне был светлосерый костюм, который резко выделялся среди черных смокингов. Скоро и за мой столик уселись великолепный джентльмен с не менее великолепной леди, и я окончательно смутился. Они вежливо поклонились и делали вид, что ничего особенного во мне не замечают, но в душе, очевидно, глубоко презирали за совершенно неприличный, с их точки зрения, вид.

После такого начала и аппетит пропал, и мне казалось, что вся публика и лакеи только на меня и смотрят. С тоскою я ждал, чтобы поскорее кончился бесконечно длинный обед, отлично, впрочем, сервированный. Таким образом, я получил еще урок путешествия «по заграницам» и теперь уже знал, что смокинг положительно необходим, чтобы считаться приличным человеком, а без него и за деньги не всюду пустят. Для меня это было совсем новым открытием, так как я никогда штатской одежды не носил и вообще ею не интересовался, наивно полагая, что важно иметь чистую и нерваную одежду, а ее цвет и покрой значения не имеют.

Наконец обед кончился, и я один из первых вышел из ресторана и пошел к портье, чтобы сговориться насчет гида, который показал бы мне город и все, что полагается. Весь Каир переполнен туристами, и это там прекрасно налажено: в любое время можно получить гида, говорящего на нужном языке, коляску, верблюдов и т. д. С гидом я условился с раннего утра начать осмотр всех достопримечательностей.

Он добросовестно исполнял свои обязанности, а я не менее добросовестно всем интересовался и в поте лица смотрел, ходил и лазал. Самое сильное впечатление осталось у меня от пирамид, но способ взбираться на них тоже незабываем. Только мы подъехали, как подскочили три араба, быстро переговорили с гидом и, не спрашивая моего согласия, схватили меня под руки и поволокли на самую высокую пирамиду. Ее стены представляют ступени высотой около метра, так что все время приходилось страшно высоко задирать ноги, и от этого они, конечно, быстро устали.

Вся операция восхождения происходила чрезвычайно быстро, так как арабы дошли до большого совершенства в этом искусстве. Двое ловко тащили меня за руки, а третий усердно подсаживал сзади. На половине подъема я чувствовал, что ноги у меня подкашиваются и дальше я ими двигать ни в коем случае не могу. Но не тут-то было: черные ни на что не обращали внимания и тащили меня все выше, а я только машинально передвигал ногами. Все объяснения, что я устал и хочу отдохнуть, на них не действовали. Может быть, они меня плохо понимали, но, видимо, туриста просто полагалось дотащить до определенной высоты, и только тогда они могли считать, что добросовестно выполнили задачу и заслужили полную плату. Наконец мы, должно быть, достигли цели, потому что я был предоставлен самому себе и в изнеможении мог опуститься на камни.

Немного придя в себя, я стал осматриваться. Вид открывался действительно замечательный: море желтого песка, вдали ряд пирамид, с другой стороны живописно раскинувшийся Каир, а у подножия узкой лентой вьется вечный Нил. Я его представлял гораздо «поэтичнее». Всюду открывается широкий горизонт, точно безбрежное песчаное море сходилось с небосклоном. Пустыня казалась такой загадочной и манящей в свою даль.

Этот вид настолько увлек меня, что и спускаться не хотелось. Находясь наверху, легко было представить прежнюю жизнь этой страны, за тысячелетия до нас, внизу же меня ожидали бесконечно скучные лица англичан с бедекерами в руках, и все напоминало, что великое и величественное прошлое кануло в лету, и остались только «достопримечательности» для туристов.

В Каире я незаметно провел шесть дней и наконец решил, что пора и обратно ехать. До парохода, правда, оставалось еще три дня, но я боялся, что в мое отсутствие могли прийти телеграммы с поручениями. Распрощался с гидом-арабом, который оказался милым приличным человеком, и с неподражаемо важным портье гостиницы и в прежнем дилижансе поехал на вокзал. Поезд быстро домчал до Саида, который представлялся уже чем-то вроде родного города.

В Порт-Саиде для меня телеграмм не оказалось. Посетил нашего матроса с откушенным пальцем, который оставался во французском госпитале. Он был вполне доволен случившимся с ним несчастьем: без одного пальца он мог отлично существовать, но зато освободился от участия в войне, которой страшно боялся.

Я отправился с Д. в банк и предъявил свои бумаги. Все оказалось в порядке, и деньги могли быть немедленно выданы. Мне представлялось, что я получу изрядное количество кредитных билетов, которые займут не так уже много места. Все же, по совету Д., я купил хороший кожаный чемодан небольших размеров. Я и в мыслях не имел, что он будет почти полон деньгами. Но каково же было мое удивление, когда в банке меня подвели к огромным медным весам и на них начали отвешивать груды золотых монет фунтового достоинства, а затем пересыпать в маленькие парусиновые мешочки. Таким способом отмеривание восьми тысяч фунтов окончилось быстро, и мне оставалось их принять.

Однако я с большим недоверием отнесся к такому способу подсчета денег. Как Д. ни доказывал мне, что он безошибочен, но я все же счел необходимым проверить несколько мешочков: сумма каждого была, разумеется, совершенно правильной. Банковские чиновники почтительно улыбались, видя мои сомнения, и выражали полную готовность присутствовать при проверке их всех. Вот эта-то их готовность мне и показалась лучшим доказательством того, что меня не обманывают, и я удовольствовался уже произведенной проверкой на выбор.

Мешочки, уложенные мною в чемодан, совершенно заполнили его. Чемодан оказался таким тяжелым, что я еле-еле мог его поднять, и при этом он чрезвычайно подозрительно прогибался и отвисал. Нечего сказать, приятное предстояло путешествие с этаким багажом! На ночь я не решился деньги взять в гостиницу, и банк любезно предложил сохранить чемодан в своем сейфе.

На следующий день, как только пришел пароход, я пошел в банк с рассыльным из консульства, который перенес чемодан в мою каюту. Заперев ее на ключ, весьма довольный успешно исполненным поручением, я вышел на верхнюю палубу. Когда до отхода парохода оставалось всего несколько минут, вдруг прибежал служащий из консульства и передал телеграмму. Она была от командира, и в ней он сообщал, что получил срочное предписание выйти на присоединение к эскадре, а мне приказывал ехать в Джибути и получить у консула пакет с распоряжениями, что делать дальше. Это известие меня сильно взволновало: я оказался брошенным с чемоданом, полным золота, и без надежды догнать свой корабль. Немножко успокоившись, я стал обдумывать положение. Меня не покидала все-таки надежда, что, может быть, командир и не сразу уйдет из Джибути и я еще застану «Иртыш».

Пароход наш был по тому времени хотя и не очень новый, но все же достаточно комфортабельный. Я-то вообще первый раз в жизни шел на пассажирском пароходе, и меня все привлекало. Пассажиров оказалось немного, и среди них несколько французских офицеров колониальных войск, возвращающихся со своими семействами из отпуска.

Салон, в котором собирались для еды, имел восемь довольно больших столов. Кормили, как на всех французских пароходах, прекрасно. За столом меня посадили рядом с одним господином, крупным немецким коммерсантом по фамилии Нагель. Он ехал для закупки партий каучука на Мадагаскар и оказался милым и увлекательным собеседником, так что с ним приятно было проводить время. Узнав, что я русский, он мною особенно заинтересовался и все расспрашивал о России. На своем веку ему удалось объездить почти весь земной шар, но в России он еще не бывал. Его также интересовала война, и он выражал полную симпатию русским и уверенность, что они победят. Он не скрывал, что в Европе не очень-то склонны допустить усиление России на Дальнем Востоке, и потому, в особенности Англия, наверное, приложат все старания, чтобы не дать России там утвердиться.

Тогда я мало разбирался в политике, и оттого такая враждебность к России со стороны других европейских государств меня поразила, но я высказывал полное убеждение, что мы все же окажемся победителями. Я горячо доказывал своему собеседнику, что никакие неудачи не могут помешать довести войну до победного конца.

Вообще же мы с ним войной и политикой не слишком увлекались, и наши разговоры больше касались его бесконечных путешествий по Южной Африке, Америке и Австралии. Меня зависть брала, слушая его рассказы: еще бы, столько путешествовать, видеть все самое интересное – это ли не жизнь. Мы с ним так сдружились, что под конец плавания он стал меня убеждать бросить флот и поступить на службу в его фирму, чтобы всюду разъезжать. Как ни заманчиво было это предложение, но, конечно, я сейчас же отказался, так как одна мысль – снять морской мундир, который мне был так дорог, показалась чудовищной.

Путешествие проходило незаметно: утром все вставали сравнительно поздно, пользуясь обычаем французов подавать утренний кофе в каюту. Приятно не спеша пить огромную чашку вкусного кофе с поджаренными сухариками, лежа в койке и нежась под пока еще прохладными струями воздуха, идущими из открытого иллюминатора. Впрочем, рано вставать было бы нелегко, так как из-за утомительной жары мы днем валялись в плетеных креслах и только вечером оживали и потому поздно шли спать. Первый день перехода стояла чудная погода и пароход не шелохнулся, на второй же ветер засвежел и началась легкая качка. Это сейчас же отразилось на аппетитах некоторых пассажиров, и в кают-компании много место пустовало.

Как ни приятен был переход, но меня все время беспокоила мысль о чемодане, и я нет-нет да и забегал в каюту его проведать. Быстро прошли эти три дня, и мы вошли на рейд Джибути. Увы, мои надежды, что, может быть, «Иртыш» задержался, не оправдались: ни одного корабля не было видно. Как только пароход встал на якорь, к нему подошел катер агента пароходного общества, который в то же время исполнял обязанности русского вице-консула. Он мне любезно передал письмо от командира и предложил для съезда на берег свой катер, чем я охотно и воспользовался.

Прочитав письмо, я узнал, что, во-первых, обязан расплатиться со всеми поставщиками, которым «Иртыш» остался должен и которые уже предупреждены об этом. После этого на очередном пароходе я должен был отправиться в Сайгон и там явиться командиру крейсера «Диана». Такого приказания я никак не ожидал, и меня удручала мысль, что не могу попасть на свой корабль и что придется с золотом путешествовать через весь Индийский океан. Но делать было нечего, и я, съехав на берег, водворился в единственной приличной гостинице Джибути. Эта гостиница была приспособлена для тропического климата: вместо оконных рам имелись ставни с жалюзи, и двери были без замков. Таким образом, когда я выходил из комнаты, золото оставалось на произвол судьбы. Такое положение меня очень беспокоило. Далеко не все население Джибути внушало мне доверие, и положение мое было, без сомнения, не из легких. Мне пришлось провести пренеприятную ночь. Утром, захватив чемодан, я поехал к консулу с твердым намерением оставить ему деньги на хранение.

Там я прежде всего справился, когда идет пароход в Сайгон; оказалось – только через две недели. Тогда я стал просить консула принять чемодан на сохранение. Узнав, какая у меня сумма, он замахал руками и заявил, что ни за что не возьмет на себя такой ответственности, и стал доказывать, что хранить деньги опасно, так как у него всего лишь простой железный шкаф, а охрана состоит из двух стражников. На это я возразил, что у меня и того нет и если он считается русским консулом, то обязан содействовать офицеру, выполняющему казенное поручение. Но это на него не подействовало, и он продолжал махать руками и утверждать, что не виноват, что я попал в такое трудное положение, и потому не желает рисковать чужими деньгами, а может быть, и своею жизнью.

Весь этот разговор меня страшно рассердил, и, не попрощавшись, я взял злополучный чемодан и вернулся в гостиницу. В довершение всего на «Иртыше» забыли положить с моими вещами патроны к револьверу, и, следовательно, из него нельзя было стрелять.

В гостинице уже ждали поставщики со счетами, и меня это даже обрадовало, так как уменьшало сумму золотого запаса. Но и после этого мой злополучный чемодан не стал легче. Я решительно не знал, чем занять две недели в ожидании парохода. Единственным делом было, по существу, питание, которое, однако, при моем одиночестве отнимало слишком мало времени. Затем оставалось спать, валяться на шезлонгах и гулять, но до бесконечности здоровому человеку нельзя, конечно, спать и валяться, а для гулянья надо покидать комнату, что опасно.

В первое время я не рисковал далеко отходить от своей комнаты и лишь позже иногда отваживался на маленькие прогулки. Спать старался днем, так как жара все равно располагала к сидению в комнате, добрую же половину ночи бодрствовал. В верхнем этаже гостиницы, где помещалась моя комната, я жил совершенно один, и было приятно, сидя на балконе, наблюдать темную тропическую ночь, мирно спящий городок, слабо плещущееся море, вдыхать свежесть воздуха и прислушиваться к тишине. По вечерам ходил в кафе, которое помещалось напротив, чтобы доставить себе маленькое разнообразие.

Так, под невольным арестом, прошло десять дней, и за это время я во всех деталях ознакомился с местной жизнью. Знал, кто и где живет, чем занимается, когда ложится спать и встает, одним словом, стал старожилом. Дни тянулись бесконечно медленно, и я с ужасом думал, что еще четыре дня придется так провести, но неожиданно консул сообщил, что в Джибути на следующий день зайдет пароход, идущий в Сайгон. Этот пароход был зафрактован французскими властями для офицеров и солдат, тем не менее он мог бы меня взять. Можно себе представить, как я обрадовался. Я поспешил выразить полное согласие, к большому удовольствию консула, которому хотелось меня сплавить и тем самым избавиться от возможных неприятностей.

Собрав вещи, заказав шлюпку и расплатившись с хозяином, я следил за горизонтом, когда покажется мой избавитель. Ждать пришлось до следующего вечера, и только за час до захода солнца пароход вошел на рейд. До парохода приходилось идти более часа, так как на веслах сидело всего два гребца. В море была легкая волна, мешавшая ходу, но вначале черные гребли сильно. Проработав полчаса, они стали о чем-то между собой переговариваться и вдруг прекратили греблю. Это мне показалось подозрительным, в особенности после того как их спокойная речь стала крикливой и можно было думать, что они ссорятся.

Под влиянием опасения за деньги у меня возникла мысль, что, может быть, черные желают здесь со мною разделаться. Уж очень подходящая обстановка складывалась: быстро темнело, с берега и парохода нас едва ли видели, и я был один против двоих. Им ничего не стоило выбросить меня в воду и «помочь» утонуть. Тем более что они мало чем и рисковали, так как на берегу думали бы, что я уехал, а на пароходе – что отложил отъезд, и, конечно, не стали бы проверять и из-за меня задерживаться. На «Диане» же хватились бы разве через несколько месяцев, а за это время убийцы давно бы скрылись. Эти соображения быстро промелькнули в голове, и я приготовился защищаться, насколько было в моих силах.

Прошло несколько минут, черные все еще горланили, мне наконец это надоело, и я на них как можно строже прикрикнул. Если бы они действительно что-либо замышляли, то после этого должны были начать приводить в исполнение свой план, и вдруг я увидел, что ближайший встает. Ну, думаю, начинается, и сердце екнуло, но оказалось, что он лишь переменился местом с другим, и они опять начали быстро грести.

Я облегченно вздохнул, значит, страхи были напрасны, и постоянное беспокойство за золото зря навело меня на такие мысли. Очевидно, гребцы просто устали, хотели отдохнуть и поменяться местами, да в чем-то не поладили, вот и вышла руготня. Ужасно глупо, но надо было понять мое состояние, и потом ведь черные по-французски знали только несколько слов, так что объясниться с ними было трудно.

Когда шлюпка добралась, стало уже совсем темно. Мне помогли вытащить вещи, и я, щедро расплатившись с гребцами в награду за то, что так плохо о них подумал, взобрался по трапу на пароход. Через несколько минут он снялся с якоря и ушел в море.