Однажды я решила написать рассказ про случай из моей жизни. Кто-то может назвать его мистическим, но я почему-то недолюбливаю это слово – оно отдает недоверием к факту существования чудес. Между тем, нас ежедневно окружает самое настоящее волшебство, но люди или не замечают его, или списывают на случайности, или вовсе объясняют законами физики, химии и еще чего-нибудь рационального. Итак, я собралась написать рассказ и начала его так:

«В нашем подъезде за лифтом есть небольшой закуточек, куда мои рачительные соседи иногда выкладывают вещи, ставшие ненужными, но которые жалко просто так выбросить в мусорный бак. За последние пятнадцать лет я повидала тут лыжи, дамские сумки, всевозможную обувь, чемоданы, подшивки журналов тридцатилетней давности, однажды – вполне себе приличную меховую шапку (хотя принадлежность меха опознать уже было невозможно). Как-то даже выставили гитару! Я похихикала: ждем-с рояль…

Чаще всего за лифт выкладывают книги. От каких только мыслителей не отворачиваются люди! Были там труды классиков марксизма-ленинизма, повести Лескова, большая книга с гравюрами раннего Рембрандта (мы с детьми не совладали с собой и приютили ее), какие-то справочники по высшей и низшей математике, телефонные книги и сборник скабрезных анекдотов (так и назывался).

Все предложенные социуму вещи лежали какое-то время и ждали продолжения своей судьбы. Потом, через день-два, дворники выносили то, что осталось, на обозрение всего двора, и бывший владелец хлама облегченно вздыхал: он навсегда избавился от ненужного.

Прошлой зимой, а именно утром десятого февраля, в означенном закуточке появилась особенная книга. Она одиноко лежала на бетонном выступе за шахтой лифта, и не увидеть ее было невозможно. Аскетичный переплёт черного цвета черного цвета, а на ней – лишь скромный крест со слегка облезшей «золотинкой» и название – «Псалтырь».

К тому времени я уже хорошо знала назначение этой книги, потому что три недели назад Ушел мой папа. Ушел вдруг, даже не успев, по-моему, понять, что его Жизнь сильно изменилась. Трое суток мы читали Псалтырь около папиного тела, чтоб его душе было легче пересечь Границу. Та Псалтырь, которую мы по очереди читали, была написана церковно-славянским языком. Знающие люди научили меня, как нужно складывать буквы в слова и произносить, и хотя я не всегда улавливала смысл, но твердо знала, что мои усилия все равно попадут куда нужно и окажут неоценимую помощь. И вот теперь Псалтырь лежала в подъезде, и никто ее не брал. Книга была слишком строга и адресна, чтоб можно было просто так протянуть к ней руку. Я тоже вначале прошла мимо. Хотя, правду сказать, я пролистала немного слежавшиеся желтоватые страницы и увидела, что для простоты пользования Псалтырь написана современными буквами, ударения над словами проставлены в соответствии с правилами чтения церковно-славянского, а в самом конце имеется краткая и очень дельная инструкция по очередности прочтения частей Псалтыри и специальных молитв. Я сказала себе: «Надо же, как все удобно и понятно!» и положила книгу обратно.

Вечером Псалтырь лежала там же. И на следующее утро тоже. И вечером того же дня никуда не исчезла. А утром 13 февраля, в половине восьмого утра мне позвонила моя подруга и сказала, что ночью в больнице Перестала Жить ее мама. Вот так. Мы прошли периоды массовых свадеб друзей и рождения детей и вступили в период Ухода родителей. Я пообещала подруге, что после обеда обязательно приеду к ним, чтоб читать Псалтырь в помощь уходящей душе – сделать это в их семье никто не мог, а мама подруги при жизни веровала и просила всё совершить по-христиански, когда придет время.

Я повесила трубку и направилась в подъезд – я была уверена, что книжка в черной обложке никуда не исчезла. Псалтырь дожидалась меня за лифтом. К трем часам я уже была около покойной и в этот день и наутро читала, как полагается.

Вечером следующего дня, вернувшись после похорон домой и уже улегшись в постель, я вдруг подумала, что Псалтырь нужно бы положить туда, где я ее взяла, она мне больше не понадобится. В одиннадцатом часу я встала, достала из книжного шкафа черную книгу с золотым крестом и, выйдя в подъезд, бережно и уважительно положила ее на то место, с которого брала. Я даже прошептала «Спасибо», чтоб книга не обиделась.

Наутро Псалтыри за лифтом уже не было…».

Я написала рассказ до середины, когда моя Муза взяла отгулы и удалилась в неизвестном направлении. Несколько дней я не вспоминала о неоконченной работе, как вдруг, выйдя утром на лестничную клетку, я увидела мирно лежащую на бойком месте меховую шапку из какого-то зверя, опознать которого было почти невозможно ввиду древности изделия… Тут я должна сознаться в известном писательском грешке: пристрастии к привирательствам. Дело в том, что в рассказе, упоминая шапку при перечислении вещей за лифтом, я, натурально, сочинила ее! Я никогда не видела там меховой шапки, но мне показалось, что она сильно украсит и разнообразит перечень всякой всячины. И вот: я своей волей вынудила кого-то расстаться со старой вещью, и рыжеватая шапка лежит передо мной, именно такая, какой я ее видела, когда самозабвенно сочинительствовала… Вот уж воистину открылся глубинный смысл поговорки «Что написано пером – не вырубишь топором». Мне все стало ясно! Что бы сочинить для себя такое, чтоб никто при этом не пострадал?..

Вы не верите в чудеса? Ну и зря.