у, что же нам теперь делать? — спросил вождь.
Он безнадежно обвел взглядом людей, сидящих вокруг него под большим развесистым деревом. Дерево росло во дворе по левую сторону от главного входа в покои вождя, и под ним собирались старейшины. Сейчас, кроме четырех старейшин, под деревом сидели еще верховный жрец и толкователь. Все они были озабочены и печальны. Та же безнадежность, что и у вождя, была у них в глазах.
Вождь задал вопрос, потому что получил горькие вести — ему принес их верховный жрец Окóмфо Квéку Ампéа. Жрец просил богов и духов предков поведать ему причину жестокой засухи, поразившей Абýру. Он обошел всех идолов и священные рощи, возлагая богатые дары и принося жертвы богам, — все было напрасно: боги молчали. Ампеа ушел от них ни с чем, ушел, сокрушенно покачивая головой. Великие боги и духи предков отказывались с ним говорить…
Засуха между тем продолжалась. Дожди, которых ждали четыре месяца, все не шли. Ни единой капли не упало на изголодавшуюся землю. Куда бы ни обратили свой взор люди, везде перед ними лежала высохшая земля, пыльная и растрескавшаяся под знойным, слепящим солнцем.
А ведь был сезон дождей, дождям надлежало пролиться на заждавшуюся землю. Крестьяне давно уже приготовились к севу: они очистили поля от колючих кустарников и сожгли их в больших жарких кострах. С надеждой и нетерпением ждали они первого ливня. Пройдет дождь, земля напитается влагой, и они засеют свои поля.
Да, крестьяне ждали дождя, они так на него надеялись! День за днем по бескрайнему лику неба плыли, клубясь, черные грозовые тучи. Но напрасно жадно следили за ними люди. Тучи проплывали над унылыми хижинами, над полями и исчезали из виду. И никто не знал, где они проливались дождем, если они действительно проливались…
Старики не помнили такой долгой засухи. Пересохли все колодцы Абуры. Бурные потоки, в которых люди обычно купались и стирали свои одежды, стали хилыми ручейками, с трудом пробирающимися в потрескавшемся ложе. Были и такие, что превратились в болотца стоячей воды.
Яростный жар солнца превратил деревья в торчащие среди полей скелеты. Гуава и яблони, папайя и платаны, даже заросли бананов стояли сожженные солнцем, листья их ссохлись, а стебли пожухли и почернели. И поля, и луга, и хижины — все обуглил беспощадный зной. Только поля были бурыми, а луга — черными или серыми от толстого слоя пыли. И на этих бурых полях, жалобно блея, бродили козы и овцы, пытаясь щипать сухую траву: больше им нечем было кормиться.
Никто не мог уже выносить засуху. И не потому только, что все время хотелось пить, а потому, что сама жара была нестерпима. Люди двигались как во сне, медленно и устало, и быстро теряли силы. К полудню все вокруг замирало. Недвижно застывал знойный воздух. И не было дерева, которое могло бы дать благодатную тень. Даже когда дул ветер, воздух все равно оставался горячим.
— Что-то дурное есть в этой засухе, — шептались люди. И старики согласно качали головами.
Еще бы! Конечно, это не просто жара, это беда, и здесь не обошлось без духов предков и местных богов. Почему же тогда четыре месяца отказывается пасть на их землю дождь, которого все так ждут? Не иначе, как разгневались боги или обиделись духи предков… Но никто не знал, чем именно прогневали люди богов и как их умилостивить… Никто… даже те, что общались с богами — жрецы и жрицы. Все знали только, что боги удерживали дожди, не позволяли пролиться им наземь.
Иногда людям казалось, что боги просто потешаются, смеются над ними, иначе зачем они каждый день насылают на небо темные тучи? Тучи клубятся над головой, обещая дождь и прохладу, но боги оставляют дождь при себе…
Шли унылые дни, складываясь в педели; надежда покидала сердца. И тогда великий вождь Нáна Оту приказал снова обратиться за советом к богам, умилостивить их, если они разгневаны. И жрецы зарезали кур, коз и овец, оросили джином идолы и подножия священных деревьев, они поставили перед идолами блюда, полные ямса, залитого пальмовым маслом и посыпанного крутым яйцом. Они сделали все, что велел вождь, но засуха продолжалась.
Теперь уже сам Нана Оту утратил веру, и взгляд его был растерянным и печальным, словно он перестал быть вождем, превратился в простого смертного. А тут еще верховный жрец Квеку Ампеа со своими дурными вестями.
Какое-то время все молчали, опустив головы, уставясь неподвижным взглядом на запекшуюся, твердую землю, покрытую густым слоем пыли. Капельки соленого пота выступили на лбу у людей, покрыли мелкими росинками крылья носа.
— Осталось только одно… — сказал наконец Опáнун Фунн, толкователь, — только одно нам осталось…
— Что же? — медленно поднял голову вождь. Старейшины с надеждой смотрели на Фунна. Они ждали.
— Мы должны отправиться за советом к Нананомпоу…
Нананомпоу… Это слово вызвало в их сердцах трепет. Нананомпоу… Там укрыт самый великий, самый могущественный из всех идолов племен фанти. К нему не следовало обращаться по пустякам, да и серьезные дела решались обычно без его участия. Только если местные божества и духи не помогали, не могли помочь, — только тогда разрешалось приблизиться к Нананомпоу. Он был последним прибежищем, последней надеждой в годину бед и несчастий, таких вот, как эта засуха. Потому что засуха — страшное бедствие для людей Абуры. Потому что засуха — это неурожай, а неурожай — это голод.
— Послезавтра начинаются дни паломничества к Нананомпоу, — продолжал толкователь. — Их всего три. Три дня, когда можно просить помощи у великого идола. Он — наша последняя, наша единственная надежда в этой беде…
Опанун Фунн говорил, а люди молча смотрели на него. В сердцах их застыл страх. Они знали: им придется идти через густой лес, в темную, мрачную лощину, к убежищу идола…
— Так… А что скажешь ты? — бесстрастно спросил Нана Оту, и глаза его, полные тревоги, остановились на верховном жреце.
Когда дело касалось богов, духов и идолов, вождь всегда обращался к нему за советом.
— Толкователь знает, что говорит, — важно произнес Окомфо Квеку Ампеа. — И я с ним согласен. Странно, что я сам не подумал об этом…
Если бы Нана Оту и старейшины заглянули в тот миг жрецу в глаза, возможно, они прочли бы в них истину. Возможно, они увидели бы, как хищно они блеснули, как разгорелись алчным огнем, когда толкователь заговорил о великом идоле их края. Может быть, вождь и старейшины поняли бы, что в голове жреца пронеслась мысль о некоей возможности, о какой-то выгоде — той, чем может обернуться паломничество.
— Да, — повернулся верховный жрец к толкователю, — ты сказал хорошо.
— Ну что ж, в таком случае отправимся в Манкесим завтра же, — вынес решение вождь. — Мы больше не можем ждать, не можем тратить драгоценное время. — Вождь обвел взглядом старейшин. — Все должны быть готовы двинуться в путь на рассвете, — добавил он. — Приготовьте все, что понадобится нам в пути. И отправьте немедля гонца к вождю Манкесима, пусть известит его о нашем прибытии…
Видно, и в самом деле великая беда грозила племени. Разве согласился бы иначе сам Нана Оту покинуть Абуру?
Но вот вождь встал, а за ним поднялись остальные — толкователь, и верховный жрец, и старейшины. Все они проводили Нану Оту в его покои. Все, кроме одного из старейшин: тот поспешил отправить гонца к вождю Манкесима. И еще один человек выскользнул из свиты вождя и куда-то исчез — это был верховный жрец Окомфо Квеку Ампеа.
Весть о том, что сам вождь решил отправиться в Манкесим, мигом разнеслась по дому, и скоро все там пришло в движение. Слуги сновали взад и вперед, входили и выходили, эмблемы власти — паланкин и большой государственный зонт, были вытащены во двор — их надлежало приготовить к долгому путешествию; в кухне трещал огонь — жарили в дорогу мясо. К вечеру все было готово.
Ничто и никто не мог ускользнуть от пытливого взгляда Опокувы — она с утра до ночи носилась по двору, играя с другими девчонками, и всюду совала свой любопытный нос: она непременно хотела все знать и все видеть. Опокува задавала сто вопросов сразу и думала о тысяче разных, очень важных дел. Вот и получалось, что она всегда знала больше, чем ее друзья Агьямáн и Боафó, а ведь они были старше Опокувы: Агьяману исполнилось двенадцать лет, Боафо — тринадцать. Только они не были так любопытны, как Опокува, и еще они были застенчивы.
Сегодня Агьяман еле-еле дождался конца ужина: так хотелось все поскорее узнать! Ужин был превосходным: суп из плодов пальмы и еще фуфу — объеденье! Но друзья все равно спешили, поглотали, обжигаясь, горячий суп, быстро съели фуфу и выбежали во двор. Пот струился с их разгоряченных лиц.
— Слушай, что это они все так носятся? — спросил Агьяман друга.
— Не знаю… — пожал плечами Боафо.
— Наверное, что-то случилось.
— Конечно, с чего бы им иначе бегать, в такую-то жару? Может, спросим вождя? Ведь мы его почетные гости.
— Да нет, он не скажет, — задумчиво покачал головой Агьяман. — Вожди не посвящают в свои планы детей, даже если эти дети — их гости.
Ребята задумались: как им быть? Они и в самом деле были гостями вождя, они двое и эта девчонка, двоюродная сестра Боафо. Не так давно они сумели спасти священную скамейку вождя своей деревни, уберечь её от алчных рук белого человека. Весть об их отважном поступке разнеслась по племенам фанти, и даже соседние племена — ашанти знали теперь об этом. Когда же новость донеслась до самого Наны Оту, он пригласил всех троих погостить у него в Абуре. Ведь вождь той деревни, где так отличились ребята, был его личным другом!
Друзья гостили у Наны Оту уже больше недели. Их все привечали, хвалили, осыпали подарками. Подарки были разные — маленькие и большие, ценные и не очень. Но больше всех угодил им главный охотник двора: три дня назад подарил собаку — большую, черную, с белой широкой грудью. Теперь друзья сочиняли псу имя; они предлагали и то и это, но Опокуве не нравилось ни одно из звучных имен, какие выдумывали мальчишки. Она отвергала их все и твердила свое: у пса должно быть необыкновенное, лучшее в мире имя, такое, чтоб сразу вспомнилось: пса подарили им при дворе Наны Оту.
Сейчас Опокува ужинала вместе с одной из своих новых приятельниц и болтала без умолку. А мальчишки нетерпеливо ждали. Сколько можно есть, в самом деле? Когда она выйдет? Но Опокува ела не спеша: ей было ужасно жарко, а тут еще огненный суп! Но вот она, не торопясь, вышла. Ребята тут же потащили ее на веранду, в восточное крыло дома. Все трое уселись поудобнее и, прежде чем поговорить о непонятной суматохе, переполошившей весь дом, посмотрели — уныло и безнадежно — на небо. Оно было темным, угрюмым, и даже ветер не дул в этот день.
— О, какая ужасная жара! — вздохнула Опокува.
Ребята молчали: что они могли ей сказать? Слишком хорошо они ее понимали. Потом Агьяман подтолкнул локтем Боафо:
— Ну, что ж ты не спрашиваешь? Что это творится в доме, а? Кто знает?
— А разве есть кто-нибудь, кто не знает? — расхохоталась Опокува.
Боафо бросил быстрый взгляд на вредную эту девчонку. Неужели она их снова опередила?
— Ты о чем? — осторожно спросил он.
— А ты не знаешь? — усмехнулась в ответ хитрюга Опокува.
— Не спрашивал бы, если б знал! — взорвался Агьяман. — Говори, если тебе что известно, слышишь?
Ох и вредная эта Опокува! Обожает секреты, всяческие тайны… Вечно что-то таит, даже от него, Агьямана; никогда не скажет прямо!
— Ничего я не знаю, — сказала Опокува ехидно и пошла было прочь, но Боафо успел схватить ее за руку. Он схватил свою хитрую сестру и держал теперь крепко.
— Ах ты, врушка! — сказал он гневно и сел на ступеньки, не выпуская ее руки.
Опокува хмыкнула и вдруг мирно уселась рядом, а он-то думал: визгу будет — на весь дом. Она села рядом с братом, но молчала как камень. Боафо рассвирепел, однако вида не подавал, терпеливо, покорно ждал.
— Ну же, рассказывай, — взмолился наконец Агьяман. Разве можно принудить эту упрямицу? Ее можно только уговорить. — Ты же все знаешь… Ты же такая умница…
В ход была пущена тонкая лесть.
— Ну почему бы тебе не сказать?..
Наступило долгое молчание. В темноте не было видно лица Боафо, но Опокува чувствовала, как растет его гнев. Еще минута — и братец взорвется. «Ладно уж, хватит с них», — подумала Опокува и нарушила тягостное молчание.
— Завтра вождь отправляется в Манкесим, — одним духом выпалила она.
Мальчишки перевели дыхание: наконец-то заговорила…
— Зачем? — сразу же, пока эта девчонка не передумала, спросил Агьяман.
— Просить помощи у Нананомпоу.
— В чем? — продолжал наступать Агьяман.
— Ну как в чем? Зачем ходят к идолу, как ты думаешь? — затараторила Опокува. — Да еще к такому — самому главному, самому знаменитому, самому сильному?
— Понятно… — протянул Агьяман.
Он был очень взволнован. Вот это да! Вождь, оказывается, отправляется к великому Нананомпоу! А они — гости вождя. И ведь они никогда не путешествовали, не уезжали далеко от дома, а уж о знаменитом идоле племени фанти и мечтать не смели! Будет о чем порассказать друзьям-приятелям, тем, что остались в родной деревне! Если их, конечно, возьмут…
— Как ты думаешь, а вождь нас возьмет? — с замиранием сердца спросил Боафо: он и забыл, что решил не разговаривать с Опокувой.
— Не знаю, — неопределенно пожала плечами Опокува.
— А почему бы нам не спросить? — загорелся Агьяман. — Правда, давайте спросим?
— Ну и кто из нас троих это сделает? — ехидно осведомилась Опокува.
Боафо растерянно встретил ее смеющийся взгляд. Но Агьяман тут же нашелся.
— Ты, конечно, — сказал он небрежно.
— Это почему? — возмутилась притвора: кто же, кроме нее, мог отважиться на столь дерзкий вопрос вождю? О, она это превосходно знала, и ее друзья знали тоже.
— Потому что ты — любимица Наны Оту, — твердо сказал Агьяман.
Честное слово, он один мог с ней управиться, Боафо никогда бы так не сумел.
— Да-да, — подхватил он. — Спросить должна ты.
Уф, наконец-то уговорили! Вопрос был решен. Ребята встали и пошли в дом, даже о духоте забыли.
Вождь сидел в большом зале и отдыхал. Он уже отужинал и тоже, как все, страдал от жары. Нана Оту дремал, развалившись в кресле, покойно скрестив руки на животе, а две молодые служанки мерно взмахивали большими широкими опахалами. Стараясь создать хоть видимость прохлады, они без устали колыхали опахало, но вождь все равно изнемогал от жары. Неяркие фонари, висевшие на стенах, с четырех сторон освещали зал, их отсвет падал на Нану Оту — красивого и еще молодого, стройного и широкоплечего. Да, он был красив, могучий вождь Нана Оту. Но сейчас он сидел, бессильно откинувшись в кресле, и лоб и плечи его блестели от пота при свете этих неярких фонарей. Опахала плавно раскачивались в смуглых руках служанок, но какой был толк от этих больших вееров?..
Вот такая картина представилась взору ребят, когда они робко вошли в зал. Как-то отнесется вождь к их просьбе? Вдруг рассердится? Сердца их стучали в волнении и страхе. Но волновались они напрасно: Нана Оту был в отличном расположении духа — он верил в силу великого идола, к которому собирался отправиться на рассвете. Вот почему, увидев гостей, он широко улыбнулся и глаза его остановились на Опокуве. Она глубоко вздохнула, стараясь придержать бешеный стук сердца, и шагнула к вождю.
— Нана, — сказала она, стоя перед ним очень прямо и глядя ему в лицо. Мальчишки держались рядом. — Нана, можно мы пойдем с тобой завтра?
— Так вы уже все знаете? — удивился вождь. — Ну и ну… Поди-ка сюда.
Опокува подошла к вождю, и он обнял ее за плечи.
— Вы — ребята умные, — начал он и посмотрел на мальчиков.
Потом с улыбкой заглянул в лицо потупившейся Опокуве. Она постаралась улыбнуться в ответ, но у нее что-то плохо получилось — очень уж она волновалась, как, впрочем, и ее друзья. Нана Оту замолчал, и тогда Опокува решилась заговорить снова:
— Нам так хочется посмотреть Манкесим! Мы так много о нем слышали! Говорят, он очень большой, этот город, говорят, там огромный базар…
Нана Оту был в замешательстве: взять или нет? Путь неблизок и такая жара… и все это слишком серьезно, не для детей. Но почетные гости ждали ответа, и он решился.
— Ну ладно, — сказал он, и глаза его весело заблестели. — Если уж вам так хочется…
Ах, какая радость хлынула на ребят! Они заорали от восторга, захлопали в ладоши, Агьяман даже подпрыгнул. Служанки так изумились, что опахала опустились чуть ли не до полу: так вести себя в присутствии вождя! И ребята заметили их изумление и гневные взгляды, вспомнили, где они и перед кем стоят в этом тронном зале. Они смущенно переглянулись, а потом робко посмотрели на вождя. Но он, похоже, ни капельки не обиделся за такое непочтительное их поведение. Наоборот, Нана Оту разразился таким веселым и громким смехом, что служанки вздрогнули: теперь они не понимали и своего господина.
— Спасибо, спасибо тебе, Нана Оту, — опомнившись, благодарили вождя ребята, но он прервал их излияния.
— А ну-ка спать, — властно распорядился он. — Мы отправимся на рассвете, так что — живо!
Ребята, конечно, не посмели ослушаться. Они покинули зал, но спать не легли. Какой уж там сон, когда их ждало такое увлекательное путешествие! Добрых два часа, перебивая друг друга, толковали они о том, что увидят в Манкесиме.
— А собака? — вспомнила вдруг Опокува. — Пса-то нашего мы возьмем? Он ведь наш, он без нас не может…
— А почему бы и нет? — неожиданно поддержал ее Агьяман.
— Конечно! — обрадовался Боафо. — Он пойдет с нами: он тоже должен поглядеть на Манкесим.
Так они решили, обсудили все и переговорили обо всем на свете. Потом развернули циновки, лежавшие скатанными рулонами в углу отведенной им комнаты, и улеглись спать. Они заснули мгновенно, утомленные и жарой, и только что пережитым волнением, и мыслями о дальней дороге.