На другой день в девять утра я отправилась на Виа-Мадрина. Тилли на звонок не ответила, и я стала просматривать фамилии жильцов. Напротив десятого номера – то есть по соседству с Элейн – значился некий У-м Гувер. Я позвонила ему.

В динамике послышался легкий треск и мужской голос спросил:

– Да?

– Мистер Гувер? Меня зовут Кинси Милхоун. Я частный детектив, живу здесь, в Санта-Терезе. Я занимаюсь поисками Элейн Болдт. Не возражаете, если задам вам несколько вопросов?

– Вы хотите сказать, прямо сейчас?

– Ну да, если можно. Я хотела поговорить с вашей управляющей, но ее нет дома.

Послышался приглушенный разговор, затем гудок; щелкнул замок, из чего я заключила, что меня приглашают войти. Я бросилась к двери, пока та снова не закрылась. Поднявшись на второй этаж, увидела, что десятая квартира находится как раз напротив лифта. Гувер – босой, в синем потрепанном махровом халате, довольно коротком, – поджидал меня в коридоре. Тридцать четыре, может, тридцать пять, – прикинула я на глаз его возраст. Он был невысокого росточка – где-то пять футов шесть дюймов, со стройными, в меру волосатыми, жилистыми ногами. Темные волосы взъерошены, и вид человека, который два дня не брился. Припухшие от сна глаза.

– Бог мой, кажется, я вас разбудила, – виновато пролепетала я. – Простите, я не хотела.

– Нет, нет, я уже встал. – Он пригладил ладонью волосы, почесал затылок и зевнул. Я стиснула зубы, едва удержавшись, чтобы не сделать то же самое. Он прошел в квартиру, я – за ним.

– Я поставил кофе. Через минуту будет готов. Проходите, садитесь. – Голос у него был слабый и какой-то пронзительный.

Он указал направо, где была кухня. Его жилище являло собой зеркальное отражение квартиры Элейн, и я подумала, что спальни у них должны иметь общую стену. Я заглянула в гостиную. Как и из квартиры Элейн, отсюда была видна лестница, а окна выходили на участок Грайсов. Только из комнаты Элейн была видна и улица, а отсюда – лишь силуэт далеких гор, частично скрытый от взора рядами пиний, росших по Виа-Мадрина.

Гувер поправил свой коротенький халатик и сел на кухонный стул, скрестив ноги и показав красивые коленки.

– Простите, как, вы сказали, ваше имя? – спросил он. – Я еще туго соображаю.

– Кинси Милхоун, – сказала я. К разливавшемуся по кухне аромату свежего кофе примешивался запах нечищеных зубов. Его – не моих. Он закурил тонкую коричневую сигарету – может, надеялся перебить свой несвежий утренний дух еще более мерзким? У него были блеклые, цвета некрепкого табака, глаза, редкие брови и худощавое лицо. Он разглядывал меня скучающим взглядом удава, занятого перевариванием сурка, которым только что позавтракал. Кофеварка, издав последний "бульк", отключилась. Гувер достал две большие сине-белые кружки. На одной были изображены два кролика в момент случки. На другой – слоны за тем же занятием. Я отвела взгляд. Меня всегда мучил один вопрос: как спаривались динозавры, особенно эти великаны с огромными шипами? Кто-то сказал мне, что они делали это в воде – там, дескать, на них не так давил собственный вес. Но почему-то не верилось, что динозавры с их крохотными головками настолько сообразительны. Я стряхнула с себя задумчивость.

– А как вас зовут? Уильям или Билл?

– Уим. – Он вытащил из холодильника пакет молока и достал ложку для сахара. Я добавила себе в кружку молока. Гувер положил себе две ложки сахара – с верхом.

– Хочу набрать немного веса, – пояснил он, поймав мой взгляд. – Знаю, сахар вреден для зубов, но по утрам я готовлю себе белковый коктейль – знаете? – с яйцом, бананом и зародышевыми пшеничными хлопьями. – Он поморщился. – Во рту остается отвратительный привкус. К тому же я не могу заставить себя поесть раньше двух дня. Видно, суждено умереть тощим. Короче говоря, именно поэтому я и пью сладкий кофе. Может, что-нибудь да поможет. Вы, я смотрю, тоже ожирением не страдаете.

– Я каждый день бегаю, а кроме того, просто забываю поесть. – Я отхлебнула кофе и почувствовала легкий привкус мяты. Вкусно, ничего не скажешь. – Вы хорошо знаете Элейн? – спросила я после небольшой паузы.

– Разговариваем, когда встречаемся в коридоре, – сказал Гувер. – Мы с ней старые соседи. А что вам от нее нужно, если не секрет? Не платит по счетам?

Я вкратце рассказала о ее исчезновении, добавив, что история эта довольно темная, хотя пока ничего страшного и не произошло.

– Не скажете, когда вы последний раз ее видели?

– Что-то не припомню. До ее отъезда. Кажется, на Рождество. Нет, постойте. Я точно видел ее в канун Нового года. Она еще сказала, что будет дома.

– А вы не знаете, не было ли у нее кошки?

– Ну да, конечно. Великолепное животное. Серый персидский кот внушительных размеров, по кличке Мингус. На самом деле это был мой кот, но меня практически не бывало дома, и я отдал его ей, чтобы он не скучал. Тогда он был еще совсем маленьким котенком. Мне и в голову не могло прийти, что из него вырастет такое сокровище, – иначе ни за что бы с ним не расстался. Теперь уже поздно рвать на себе волосы. Уговор есть уговор.

– А что был за уговор?

Он равнодушно пожал плечами:

– Я заставил ее поклясться, что она не поменяет ему имя. Чарли Мингус. В честь джазового пианиста. И еще она пообещала, что никогда не будет оставлять его одного, – а иначе какой смысл его отдавать? С таким же успехом он мог бы жить и у меня.

Уим облокотился на стол и – как мне показалось – не без осторожности затянулся от коричневой сигаретки. Откуда-то из глубины квартиры доносился шум включенного душа.

– Она каждый год возила его с собой во Флориду?

– Конечно. Иногда даже брала с собой в салон, если в самолете были свободные места. Она говорила, что Мингусу там нравится, он чувствует себя хозяином. – Гувер взял со стола салфетку и сложил ее вдвое.

– Странно, что его нигде нет.

– Должно быть, он с ней – где бы она ни была.

– Вы не говорили с ней после этого убийства, которое произошло в соседнем доме?

Покачав головой, Уим аккуратно стряхнул пепел в сложенную пополам салфетку.

– Я разговаривал только с полицией – вернее, они разговаривали со мной. Окна моей гостиной выходят прямо на этот самый дом, и они спрашивали, не видел ли я чего. Ничего я не видел. Большего мерзавца, чем этот детектив, я в жизни не встречал. Мне не понравился его гонор. Налить вам горячего?

Он встал и взял кофейник.

Я кивнула, и он долил в обе кружки. Звук воды в душе внезапно оборвался, и я видела, что для Уима это обстоятельство не осталось незамеченным. Он подошел к раковине, потушил сигарету, сунув ее под кран, и выбросил окурок в корзину для мусора. Затем взял сковородку и достал из холодильника упаковку нарезанного ломтиками бекона.

– Я бы предложил вам позавтракать, да у меня туго с провизией – разве что составите мне компанию и выпьете белковый коктейль? Через минуту будет готов – как мне это ни противно. А это, – он кивнул на сковородку, – я делаю для моего друга.

– Мне все равно надо идти, – сказала я, вставая со стула.

Он нетерпеливо замахал руками:

– Сидите, сидите. Допейте хотя бы кофе. Коль уж вы пришли, спрашивайте, что хотите.

– Тогда вот еще что. Обращалась ли Элейн к ветеринару?

Уим зажег газ и выложил на сковородку три ломтика бекона. Некоторое время он стоял молча, склонившись над плитой и задумчиво глядя на синее пламя конфорки. Затем одернул полы халата и сказал:

– За углом на Серената-стрит есть ветеринарная клиника. Элейн носила туда Мингуса в такой специальной клетке. При этом он истошно вопил – словно койот. Он терпеть не мог врачей.

– А вы не знаете, где могла бы быть Элейн?

– А как насчет ее сестры? Может, она поехала к ней в Лос-Анджелес?

– Как раз ее сестра первой и обратилась ко мне, – сказала я. – Они с Элейн не виделись уже несколько лет.

Уйм вскинул голову и захохотал:

– Что за бред! Кто это вам сказал? Да я своими глазами видел ее. Где-то полгода назад.

– Вы знаете Беверли?

– Разумеется. – Он взял вилку и перевернул бекон, затем подошел к холодильнику и извлек оттуда три яйца. От голода у меня засосало под ложечкой. – Она года на четыре моложе Элейн, – беззаботно продолжал Уйм. – Такая бойкая дамочка с черными волосами и превосходной кожей. – Он вопросительно взглянул на меня. – Сходится?

– Похоже, ко мне приходила именно эта женщина, – сказала я. – Только у меня в голове не укладывается, зачем ей потребовалось врать.

– Я, кажется, догадываюсь. – Уйм вытащил бумажное полотенце и, свернув его, положил возле сковородки. – Понимаете, во время рождественских каникул у них произошла безобразная сцена. Видно, Беверли не хотелось выносить сор. Они буквально визжали, чем-то швыряли друг в друга и хлопали дверьми. Боже мой! А как они ругались! Это был поток непристойностей. У меня и в мыслях не было, что Элейн способна так сквернословить – хотя справедливости ради должен сказать, что сестрица ее выражалась еще похлеще.

– Из-за чего они поссорились?

– Из-за мужчины, разумеется. Из-за чего мы все поднимаем шум?

– Что за мужчина, не знаете?

– Нет. Откровенно говоря, подозреваю, что Элейн принадлежит к тем женщинам, которых вполне устраивает их вдовья доля – хоть они и помалкивают об этом. У Элейн есть деньги, никто не путается под ногами – что еще нужно? Зачем обременять себя какими-то связями, обещаниями? Ей и одной неплохо.

– В таком случае зачем ей было ругаться с Беверли?

– А кто ее знает? Может, они так развлекались.

Я допила кофе и встала:

– Пожалуй, мне пора. Не буду портить вам завтрак. Ваш телефон есть в справочнике? На всякий случай.

– Конечно. Кстати, я работаю... в отеле "Эджвуд" в баре. Знаете, неподалеку от пляжа?

– Да, я слышала... хотя мне это место не по карману.

– Заходите как-нибудь. Я там каждый вечер с шести до закрытия, кроме понедельника. Принесу вам что-нибудь выпить. За мой счет.

– Спасибо, Уйм. Как-нибудь загляну. Я вам очень признательна. Кофе был чудесный.

– В любое время.

Направляясь к выходу, я краем глаза заметила того, кому Уйм готовил завтрак. Он словно сошел со страницы "Джентльменз куотерли": похотливые глазки, безукоризненная линия подбородка, наброшенный на спину итальянский кашемировый свитер с небрежно завязанными узлом на груди рукавами.

На кухне Уйм начал что-то напевать, кажется, это была песенка "Мужчина, которого люблю". В этот момент голос у него был в точности как у Марлен Дитрих.

* * *

Внизу я столкнулась с Тилли, которая толкала перед собой проволочную тележку, набитую пакетами и свертками.

– Похоже, теперь я хожу в магазин два раза в день, – сказала она. – Вы меня ищете?

– Да, но пока вас не было, я заглянула к Уйму Гуверу. Я и не знала, что у Элейн Болдт есть кот.

– О-о, Мингус у нее уже давным-давно. Не понимаю, как это я забыла вам сказать. Интересно, куда он-то подевался?

– Вы говорили, что, когда она вышла к такси, в руках у нее был какой-то багаж? Может, там была и клетка Мингуса?

– Должно быть. Это было что-то большое, а Элейн всегда берет кота с собой. Значит, он тоже пропал? Вы это хотите сказать?

– Вполне вероятно, хотя пока трудно сказать что-нибудь определенное. Жаль, он не страдал какой-нибудь редкой кошачьей болезнью – тогда можно было бы вычислить его через ветлечебницы.

Тилли покачала головой:

– Боюсь, здесь я вам ничем не могу помочь. Кажется, он был в добром здравии. Его было бы легко узнать. Крупный серый красавец с роскошной шерстью. Весит, должно быть, фунтов двадцать.

– У него имелась родословная?

– Нет. К тому же она его еще котенком кастрировала, так что для разведения его не использовали.

– Что ж, – вздохнула я, – видно, придется наводить справки и о нем тоже. Все равно пока никакой зацепки. Вы были вчера в полиции?

– О да. Сказала – мы считаем, что эта женщина, возможно, похитила счета Элейн. На меня посмотрели так, словно я выжила из ума, но все-таки записали.

– Да, знаете, что мне сказал Уйм? Он утверждает, что Беверли, сестра Элейн, была здесь на Рождество и между ними произошла крупная ссора. Вам об этом известно?

– Нет, я ничего не знаю, и Элейн ничего не рассказывала, – засуетилась Тилли. – Кинси, мне надо идти, а то у меня здесь фруктовое мороженое – если я срочно не суну его в холодильник, оно все растает.

– Хорошо, может, я свяжусь с вами позже, если понадобится. Спасибо, Тилли.

Тилли, толкая перед собой тележку, пошла по коридору. Я вернулась к машине и уже открыла ее, когда внимание мое снова привлекло полуобгоревшее строение – место убийства Марти Грайс. Действуя почти инстинктивно, я захлопнула дверцу и поспешила к дому Снайдеров. Должно быть, хозяин увидел меня в окно, потому что, не успела я поднять руку, чтобы постучать, дверь передо мной отворилась, и он вышел на крыльцо.

– Я видел, как вы идете по дорожке. Это вы были здесь вчера, – сказал он. – Только вот запамятовал ваше имя.

– Кинси Милхоун. Я встречалась с мистером Грайсом у его сестры. Он сказал, что у вас есть ключ от его дома и что я могу все там осмотреть.

– Да, все правильно. Он у меня где-то здесь. – Мистер Снайдер, пошарив по карманам, извлек связку ключей и принялся перебирать их пальцами.

– Вот. – Он снял один из ключей с кольца и протянул мне. – Это от задней двери. Передняя заколочена – ну да вы сами видите. Полиция понаставила кордонов, пока, стало быть, идет следствие.

– Что там, Оррис? С кем это ты разговариваешь? – донеслось из глубины дома.

– Не шуми, старая карга, – буркнул он; подбородок у него мелко трясся. – Ну, мне пора.

– Я занесу ключ, когда закончу, – сказала я, но он, ворча что-то себе под нос, уже ковылял прочь и скорее всего пропустил мои слова мимо ушей. Тут я подумала, что для человека, который – если верить мистеру Снайдеру – "глух как пень", у его жены отменный слух.

Я пересекла заросший плющом двор Снайдеров. Перед домом Грайсов царило запустение, дорожка была завалена мусором. Похоже, с тех пор как уехали пожарные машины, никому и в голову не пришло навести здесь порядок. Оставалось надеяться, что до дома тоже никто не добрался; я скрестила два пальца – на удачу. Миновав створчатую, с висячим замком дверь, которая вела в подвал, я обошла вокруг дома и по разбитым ступенькам поднялась на заднее крыльцо. В верхней половине двери было окошко; мятая, грязная занавеска сбилась, и просматривалась часть кухни.

Я открыла дверь и вошла. В кои-то веки мне повезло. На полу настоящее месиво из штукатурки, шлака и еще какой-то дряни, однако мебель на месте: грязный, вымазанный сажей стол, в беспорядке расставленные стулья. Не закрывая входную дверь, я осмотрелась. На рабочем столике гора тарелок, дверь в клановую открыта, там заставленные консервами полки. Как всегда в подобных ситуациях, мне было немного не по себе.

Стоял тяжелый запах горелого дерева, на всем вокруг лежал густой слой копоти. Стены потемнели от дыма. Я двинулась по коридору, под ногами хрустело битое стекло. Мне показалось, что планировка была такой же, как в доме Снайдеров – я узнала примыкающую к кухне столовую, в которую вела раздвижная дверь. В такой же комнате Оррис Снайдер оборудовал спальню для жены. В конце коридора находился туалет с раковиной. Линолеум вздулся и потрескался, обнажив покрытые черной мастикой доски. Окно в коридоре, выходящее на узкую, разделявшую два дома дорожку, разбито. Как раз напротив было окно той самой спальни, и через него виднелась больничная кровать, стоящая перпендикулярно стене, и на ней – тщедушная фигурка Мэй Снайдер, казавшаяся особенно жалкой под белым стеганым одеялом. Похоже, она спала. Я направилась дальше по коридору в сторону гостиной.

Огонь съел краски, и все теперь выглядело, как на черно-белой фотографии. Обгоревшие дверные косяки и оконные рамы были похожи на растянутые крокодильи шкурки. Следы причиненных огнем разрушений тем больше бросались в глаза, чем ближе я подходила к передней части дома. Дойдя до лестницы в мансарду, увидела обугленные перила, половина ступенек провалилась. При виде висевших клочьями, почерневших обоев в воображении почему-то возник образ старинной карты с указанием места, где зарыты сокровища.

Я ступала с величайшими предосторожностями, боясь оступиться. Рядом с входной дверью на полу зиял зловещий проем. Где-то здесь лежало тело Марти Грайс. Огонь слизал обшивку со стен, обнажив трубы отопления и балки. Некоторые участки пола у двери и дальше по коридору до самой лестницы выгорели особенно сильно – видимо, здесь и была разлита какая-то горючая жидкость. Я перешагнула через проем и заглянула в гостиную. У меня возникло ощущение, будто там поработал дизайнер-авангардист, который для производства мебели применяет исключительно брикеты древесного угля. Обивка и внутренности тахты и двух кресел, расставленных словно для вечеринки, выгорели дотла, немым укором торчали голые пружины. От кофейного столика остался лишь почерневший остов.

Я вернулась к лестнице и начала осторожно подниматься. Наверху в спальне огонь вел себя как-то чудно – пощадив стопку книг в бумажных переплетах, он обратил в головешки стоявшую рядом скамеечку для ног. Кровать аккуратно заправлена, при этом в комнате все залито водой; от ковра исходил запах тления, пахло сырыми обоями, сопревшими одеялами, паленой одеждой и теплоизоляцией, которая клочьями лезла из стен и потолка, где штукатурка обвалилась, а дранка прогорела. На прикроватной тумбочке стояла забранная в рамку со стеклом фотография Леонарда; в углу под рамку был заткнут талон с назначением к дантисту на предмет удаления зубного камня.

Я вытащила талон, чтобы получше разглядеть снимок, и вдруг вспомнила ту фотографию, на которой была запечатлена Марти. Унылая особа: полновата, нелепые, в пластмассовой оправе очки, волосы, уложенные таким образом, что их можно принять за парик. Леонард – по крайней мере в лучшие времена – выглядел куда более привлекательным; это был холеный мужчина с запоминающейся внешностью – благородная проседь в волосах, волевой взгляд. Правда, легкая сутулость наводила на мысль о некоторой слабости характера, склонности к компромиссам. Интересно, имела ли Элейн Болдт виды на этого человека? Может быть, и здесь она стала причиной раздора?

Я поставила фотографию на место и спустилась вниз. В коридоре мое внимание привлекла неплотно закрытая дверь. Я робко толкнула ее. Это был вход в подвал. Мне стало не по себе – там было темно, как в шахте. Проклятие. Я понимала, что в интересах дела придется осмотреть и там. Поморщившись, я пошла к машине за фонарем.