1

В среду днем, 6 апреля 1988 г.

Что меня поражает в жизни, это то, как прошлое периодически возникает и объявляет о себе. Впоследствии ход событий кажется неизбежным, но только потому, что причины и следствия были известны заранее.

Это как кости домино, поставленные вертикально на столе. От прикосновения пальца первая костяшка опрокидывается на вторую, которая, в свою очередь, падает на третью, создавая движение, которое продолжается, каждая кость сбивает свою соседку, пока не упадут все.

Иногда толчок совершенно случаен, хотя я не очень верю в случайности.

Судьба сшивает вместе элементы, на первый взгляд, не связанные между собой. И только когда открывается правда, становится видно, как все связано.

Вот что странно. За все мои десять лет работы частным детективом, это первое дело, которое я умудрилась раскрыть, не пересекаясь с плохими ребятами. Кроме конца, конечно.

* * *

Меня зовут Кинси Миллоун. Я — частный детектив, пол женский, возраст- тридцать семь, через месяц исполнится тридцать восемь. Побывав дважды замужем и дважды разведясь, я сейчас счастлива в одиночестве и рассчитываю пребывать с этом статусе до конца жизни.

У меня нет детей, и я не ожидаю, что обзаведусь ими. Наверное, в жизни всегда есть место маленьким сюрпризам, но пари держать я бы не стала.

Я работаю в одиночку, в арендуемом бунгало, в городе Санта-Тереза, штат Калифорния. В городе проживают 85000 душ, которые совершают достаточно преступлений, чтобы занять отделение полиции Санта-Терезы, окружной отдел шерифа, дорожный патруль Калифорнии и примерно двадцать пять местных частных детективов, вроде меня.

Кинофильмы и сериалы заставляют поверить, что работа частного детектива опасна, но ничего не может быть дальше от правды… кроме, конечно, тех редких случаев, когда кто-то пытается меня убить. Тогда я особенно счастлива, что моя медицинская страховка оплачена.

Отставив в сторону угрозу смерти, работа, в основном, состоит из расследований, для которых требуются интуиция, упорство и изобретательность.

Большинство моих клиентов находит меня по рекомендациям, и их дела варьируют от расследования прошлого людей до обслуживания судебного процесса, с бесконечными вариантами посередине. Мой офис находится в стороне от проторенных дорог, и клиент редко приходит без договоренности, поэтому, услышав стук в наружную дверь, я встала и осторожно выглянула из-за угла.

Через стекло я увидела молодого человека, который показывал на дверную ручку. Видимо, я закрыла дверь на задвижку, вернувшись с обеда. Впустила его со словами:

— Извините. Я, наверное, заперлась машинально.

— Вы- мисс Миллоун?

— Да.

— Майкл Саттон, — представился он, протянув руку. — У вас есть время поговорить?

Мы обменялись рукопожатием.

— Конечно. Хотите кофе?

— Нет, спасибо.

Я провела его в офис, рассматривая по дороге. Худощавый. Прямые блестящие русые волосы, длинные на макушке и коротко подстриженные над ушами. Серьезные карие глаза, кожа чистая, как у младенца. Что-то в нем было от ученика частной школы: матерчатые туфли на резиновой подошве, без носков, тщательно отутюженные узкие брюки, белая рубашка с коротким рукавом и галстук. Мальчишеское телосложение: узкие плечи, узкие бедра, длинные, гладкие руки. Он выглядел достаточно юным, чтобы у него спрашивали документы во время покупки алкоголя. Трудно представить, какие у него могли быть проблемы, чтобы потребовались мои услуги.

Я вернулась в свое вращающееся кресло, а он сел на стул по другую сторону стола.

Я бросила взгляд на календарь, проверить, не назначила ли встречу, тут же о ней забыв.

Он, кажется, заметил это и сказал:

— Детектив Филлипс в отделении полиции дал мне ваш адрес и телефон. Мне надо было сначала позвонить, но ваш офис был так близко. Я надеюсь, что не причинил неудобств.

— Вовсе нет. Можете называть меня Кинси. А вы что предпочитаете — Майкл или Майк?

— Большинство людей зовет меня Саттон. У нас в подготовительном классе было еще два Майкла, поэтому учительница звала нас по фамилиям. Бурман, Саттон и Тротвейн — как юридическая фирма. Мы дружим до сих пор.

— Где это было?

— В Климпе.

— А-а.

Я должна была догадаться. Академия Климпинг — это частная школа в Хортон Рэвин.

Стоимость обучения начинается с двенадцати тысяч для малышни и значительно возрастает к старшим классам. Не знаю, до чего она доходит, но, наверное, за те же деньги можно закончить приличный колледж. Все учащиеся называли ее «Климп», как будто полное название не заслуживало произношения. Интересно, было ли мое рабоче-крестьянское происхождение так же очевидно для него, как его привилегированный статус для меня?

Пока мы обменивались любезностями, я ждала, чтобы он высказался. Преимущество заранее назначенных встреч в том, что у меня есть хоть какая-то идея, что у клиента на уме. Людям часто бывает легче изложить свои личные проблемы незнакомому человеку по телефону.

Я поняла, что с этим парнишкой придется немного походить вокруг да около, пока он перейдет к своему делу, в чем бы оно ни состояло.

Он спросил, как долго я работаю частным детективом. Такой вопрос мне иногда задают на коктейльных вечеринках (в тех редких случаях, когда меня туда приглашают). Пустая трепотня, которая меня не очень занимает.

Я представила краткое изложение своей профессиональной деятельности. Пропустила два бесславных семестра в местном колледже и начала с окончания полицейской академии.

Я два года проработала в отделении полиции Санта-Терезы, пока не поняла, как плохо подхожу для жизни в форме. Быстро упомянула о стажировке в местном детективном агенстве, возглавляемом Беном Бирдом и Морли Шайном, которые подготовили меня для получения лицензии. За годы у меня были свои взлеты и падения, но я избавила его от деталей, потому что он спрашивал просто для поддержания разговора.

— А как насчет вас? Вы — уроженец Калифорнии?

— Да, мэм. Я вырос в Хортон Рэвин. Моя семья жила на Виа Инес, пока я не уехал учиться в колледже. Я жил и в других местах, но теперь вернулся.

— Ваша семья до сих пор здесь?

Его колебание было едва заметным сигналом, который говорил о внутренней цензуре.

— Мои родители умерли. У меня есть два старших брата, оба женаты, у каждого по двое детей, и старшая сестра, она в разводе. У нас не очень хорошие отношения. Уже давно.

Я пропустила информацию без комментариев, будучи знакома с семейными размолвками лучше, чем хотела бы признать.

— Откуда вы знаете Чини Филлипса?

— Я не был с ним знаком. Я пришел в отделение полиции и сказал, что хочу поговорить с детективом. Он оказался свободен. Когда я рассказал ему о моей ситуации, он сказал, что вы сможете помочь.

— Ну, будем надеяться. Чини хороший парень. Я давно его знаю.

Я замолчала и дала тишине повиснуть, очень хорошая стратегия, чтобы заставить собеседника заговорить.

Саттон потрогал узел своего галстука.

— Я знаю, что вы заняты, поэтому перейду к делу. Надеюсь, вы не прогоните меня. История может показаться странной.

— Странные истории — самые лучшие, так что давайте.

Рассказывая, он смотрел в пол, иногда поднимая глаза, чтобы убедиться, что я слежу за рассказом.

— Не знаю, видели ли вы, но пару недель назад в газете была статья о знаменитых похищениях детей. Марион Паркер, двенадцатилетняя девочка, которую похитили в 1927 году, младенец Линдбергов в 1932, еще один ребенок, по имени Итон Пэтс. Обычно я не читаю такие вещи, но мое внимание привлек случай здесь, в городе…

— Вы говорите о Мэри Клэр Фицжу в 1967.

— Вы помните ее?

— Конечно. Я только что закончила школу. Четырехлетнюю девочку похитили из дома родителей в Хортон Рэвин. Родители согласились заплатить выкуп, но деньги никто не забрал и девочку никто никогда больше не видел.

— Точно. Дело в том, что, когда я увидел имя Мэри Клэр Фицжу, я вдруг вспомнил кое-что, о чем не вспоминал годами.

Он сложил ладони вместе и зажал между коленями.

— Когда я был ребенком, я играл в лесу и увидел двух парней, которые копали яму. Помню, что видел сверток на земле, в нескольких метрах. В тот момент я не понял, на что смотрю, но теперь я думаю, что это было тело Мэри Клэр, и они его закапывали.

— Вы видели, что это был ребенок?

Он помотал головой.

— Она была завернута в одеяло, так что я не мог видеть ее лицо или что-то другое.

Я посмотрела на него с интересом.

— Что заставляет вас думать, что это была Мэри Клэр? Это большая натяжка.

— Потому что я проверил старые газеты, и даты сходятся.

— Какие даты?

— Ой, извините. Я должен был рассказать об этом раньше. Ее похитили 19 июля, в среду.

Я их видел в пятницу, 21 июля, 1967. Это был мой день рождения, мне исполнилось шесть.

Так у меня возникла ассоциация. Я подумал, что тогда она уже была мертва, и они избавлялись от тела.

— И где это было?

— В Хоротон Рэвин. Я не помню точного места. У моей мамы в тот день были дела, так что она оставила меня в доме у другого мальчика. Не помню, как его звали. Думаю, его мама согласилась за мной присмотреть. Вышло так, что этот мальчик проснулся с температурой и болью в горле. Тогда многие болели ветрянкой, и его мама, на всякий случай, не хотела, чтобы мы общались. Он остался в своей комнате наверху, а я слонялся внизу. Мне стало скучно, и я попросил разрешения выйти погулять. Она разрешила мне выйти, но не уходить с участка. Помню, я нашел дерево, ветки которого свешивались до земли. Получилась маленькая комната, и я играл там, представляя, что я бандит в своем убежище. Посмотрел сквозь листья, увидел двух парней с лопатами и пошел за ними.

— Какое было время дня?

— Должно было быть позднее утро, потому что, когда я вернулся, мама мальчика накормила меня ланчем — сэндвич с листовым салатом и помидорами, без бекона и с дешевым майонезом. У нас в семье не ели такой майонез. Мама не держала его в доме. Она говорила, что он отвратителен, по сравнению с настоящим домашним майонезом.

— Ваша мама готовила майонез?

— Повариха готовила.

— А.

— В любом случае, мама говорила, что привередничать некрасиво, так что я съел, сколько смог, а остальное оставил в тарелке. Мама мальчика даже не обрезала корочки с хлеба.

— Это ужасно. Удивительно, как вы все хорошо запомнили.

— Недостаточно хорошо, иначе меня бы здесь не было. Я почти уверен, что те двое были похитителями Мэри Клэр, но понятия не имею, где я был. Я знаю, что никогда не был в этом доме раньше и никогда не приходил туда потом.

— Может, ваши братья или сестра помнят, что это был за мальчик?

— Наверное, это возможно. К сожалению, мы не поддерживаем отношений. Мы не общались много лет.

— Вы уже говорили.

— Извините. Я не хотел повторяться. Дело в том, что я не могу просто так вдруг позвонить им. Даже если позвоню, сомневаюсь, что они станут со мной говорить.

— Но я могу спросить, правда? Я бы с этого начала, если вы серьезно хотите этим заняться.

Он помотал головой.

— Я не хочу их вмешивать, особенно мою сестру, Ди. У нее сложный характер. С ней лучше не связываться.

— Хорошо. Вычеркнем это пока. Может быть, маме мальчика заплатили за то, что она за вами присматривала?

— У меня было другое впечатление. Больше похоже, что она оказывала маме услугу.

— Как насчет ваших одноклассников? Может, вас оставили у одного из них, чтобы вы вместе поиграли.

Саттон дважды моргнул.

— Это возможность, о которой я не подумал. Я общаюсь с двумя другими Майклами, Бурманом и Тротвейном, но это все. Я больше никого не любил из моего класса, а они не любили меня.

— Неважно, любили вы их или нет. Мы пытаемся вычислить мальчика.

— Я больше никого не помню.

— Нетрудно найти список. У вас должны были быть классные фотографии. Вы можете сходить в школьную библиотеку и найти альбом за 1967 год.

— Я не хочу заходить в Климп.

— Это просто совет. Пока что мы просто обсуждаем. Расскажите о тех двоих. Какого они были возраста?

— Я не уверен. Старше моих братьев, которым тогда было десять и двенадцать, но моложе моего отца.

— Они вас видели?

— Не сразу. Я решил за ними проследить, но они ушли слишком далеко, и я не видел, что они делают. Я прокрался за ними, прополз через кусты и спрятался за большим дубом. Было жарко, они вспотели и сняли рубашки. Думаю, я не сидел так тихо, как думал, потому что один из них заметил меня, и они оба подпрыгнули. Они перестали копать и спросили, что мне нужно.

— Вы говорили с ними?

— О, конечно. У нас был целый разговор. Я думал, что они пираты и был счастлив их встретить.

— Пираты?

— Мама читала мне на ночь Питера Пэна, и мне нравились картинки. У пиратов были банданы на голове, как и у тех двоих.

— Бороды? Серьги? Повязки на глазах?

Я заставила его улыбнуться, но только на миг. Он помотал головой.

— Это банданы напомнили мне о пиратах. Я сказал им, что знаю о них, благодаря Питеру Пэну.

— О чем вы говорили?

— Сначала я спросил, настоящие ли они пираты, и они сказали, что да. Один парень говорил больше, чем другой. Когда я спросил, что они делают, он ответил, что они ищут сокровища.

Когда Саттон говорил, я видела, как он превращается в маленького мальчика, каким он был, искреннего и впечатлительного. Он наклонился вперед.

— Я спросил, было ли сокровище золотыми дублонами. Но они ответили, что не знают, потому что еще не нашли его. Я попросил показать мне карту, но они сказали, что не могут, потому что поклялись хранить тайну. Я увидел сверток на траве под деревом, и когда спросил о нем, первый парень ответил, что это свернутая постель, чтобы отдыхать, если они устанут. Я предложил помочь им копать, но он ответил, что эта работа только для взрослых, маленькие дети не допускаются. А потом заговорил другой и спросил, где я живу. Я ответил, что живу в белом доме, но не на этой улице, здесь я в гостях. Первый парень спросил, как меня зовут. Я сказал, и другой снова заговорил и заявил, что слышал, как меня кто-то зовет, поэтому мне лучше идти, что я и сделал. Весь разговор занял, наверное, не больше трех минут.

— Я не думаю, чтобы кто-то из них упомянул свои имена.

— Нет. Наверное, надо было спросить, но мне это не пришло в голову.

— Меня удивляет ваша память. Я почти ничего не помню о себе в этом возрасте.

— Я не вспоминал об этом много лет, но как только памяти был дан толчок, я снова оказался там.

Я прокрутила всю историю в голове, пытаясь ее переварить.

— Расскажите мне еще раз, почему вы думаете, что здесь есть связь с Мэри Клэр. Это до сих пор кажется натяжкой.

— Я не знаю, что еще сказать. Наверное, интуиция.

— Как насчет похищения? Как все происходило? Я помню в целом, но не в деталях.

— Все было ужасно. Несчастные люди. В записке с требованием выкупа запрещалось сообщать в полицию или ФБР, но мистер Фицжу все равно это сделал. Он думал, что это единственный способ спасти девочку, но ошибся.

— Сначала пришла записка?

Саттон кивнул.

— Потом они позвонили и сказали, что у него есть один день, чтобы собрать деньги, или будет плохо. Мистер Фицжу уже позвонил в полицию, а полиция сообщила ФБР. Специальный агент убедил его, что наилучший шанс поймать похитителей, если они с женой будут выполнять все их требования.

— Двадцать пять тысяч, да? Почему-то цифра застряла у меня в голове.

— Точно. Похитители потребовали мелкие купюры, упакованные в спортивную сумку. Они позвонили снова и сказали, где нужно оставить деньги. Он пытался тянуть разговор, но они заподозрили, что их пытаются вычислить, и отключились.

— Так что он положил деньги, а похитители за ними не явились.

— Правильно. День прошел, и стало ясно, что ФБР все испортило. Они до сих пор думали, что у них есть шанс, но мистер Фицжу послал их к черту и взял дело в свои руки.

Он сообщил в газеты, на радио и телевидение. После этого все только и говорили о Мэри Клэр, мои родители и все остальные.

— Какой это был день?

— Воскресенье. Как я уже говорил, ее похитили в среду, а я видел их в пятницу. История появилась в газетах в воскресенье.

— Почему вы не заговорили?

— Я говорил. Когда мама пришла за мной, я рассказал ей о пиратах. Я чувствовал себя виноватым, как будто сделал что-то плохое.

— Почему?

— Я не знаю, как объяснить. Я поверил, что они искали клад. Когда вам шесть, такие вещи имеют смысл, но, на каком-то уровне, я беспокоился и мне нужно было утешение.

Вместо этого, мама рассердилась. Она сказала, что я не должен был разговаривать с незнакомыми и заставила пообещать, что я больше никогда не сделаю этого. Когда мы пришли домой, она отправила меня прямо в мою комнату. В воскресенье мы услышали новости о Мэри Клэр.

— И ваша мама не увидела связи?

— Думаю, нет. Она никогда об этом не говорила, а я боялся напоминать. Она уже один раз меня наказала. Я держал рот закрытым, чтобы она не наказывала меня снова.

— Но это вас беспокоило.

— Какое-то время, конечно. Потом я выбросил все из головы. Потом я увидел имя Мэри Клэр, и все вернулось.

— Вы больше никогда не видели этих людей?

— Не думаю. Может быть, одного из них, но я не уверен.

— И где это было?

— Не помню. Наверное, я ошибся.

Я взяла карандаш и сделала отметку в блокноте.

— Когда вы рассказали об этом Чини, что он ответил?

Его плечи поднялись в полупожатии.

— Он сказал, что посмотрит старое дело, но ничего не обещает, потому что информация, которую я сообщил, слишком неясная. Тогда он упомянул вас.

— Решил свалить проблему на меня.

— Вообще-то, он сказал, что вы действуете, как маленький терьер, когда надо гонять крыс.

— Подлизывается.

Впрочем, Чини не был далек от истины. Я люблю порыться в проблемах, а эта была необычной.

— А что насчет самого дома? Вы могли бы его узнать, если бы увидели снова?

— Сомневаюсь. Прочитав статью, я проехал по району, и даже места, которые я знал хорошо, изменились. Деревья исчезли, кусты выросли, появились новые дома. Конечно, я объехал не весь Хортон Рэвин, но не уверен, что это имеет значение, потому что не помню точно, как выглядел дом. Думаю, что узнал бы место в лесу. А дом, как в тумане.

— Так что, двадцать один год спустя, вы ничего не помните и надеетесь, что я найду, где вы были.

— Да, мэм.

— Вы хотите, чтобы я нашла неотмеченную могилу, практически, яму.

— Можете вы это сделать?

— Не знаю. Никогда не пробовала.

Я изучала его, мысленно взвешивая идею, чтобы увидеть, куда она может привести.

— Могу сказать, что это интересное предложение.

Я покрутилась в кресле, слушая его скрип и думая о том, что я пропустила. Что-то еще происходило, но я не могла вообразить, что. В конце концов спросила:

— Какая ваша ставка в этой ситуации? Я знаю, что она вас беспокоит, но почему так сильно?

— Не знаю. В статье говорилось, как похищение разрушило жизнь миссис Фицжу. Они с мужем развелись, и он уехал из города. Она до сих пор не представляет, что случилось с ее маленькой девочкой. Она даже точно не уверена, что ее дочь мертва. Если я смогу помочь, это кажется правильным поступком.

— Это вам обойдется недешево.

— Я понимаю.

— Где вы работаете?

— Сейчас нигде. Я потерял работу, так что я безработный.

— Какую работу?

— Я продавал объявления для KSPL.

KSPL была местной радиостанцией, которую я иногда включаю в машине.

— Как долго вы там работали?

— Около года, может, меньше.

— Что значит, вы «потеряли» работу? Вас сократили, отстранили, уволили?

Он поколебался.

— Последнее.

— Уволили?

Он кивнул.

Я подождала, и, когда стало ясно, что он не намерен продолжать, дала ему толчок.

— Ох, Саттон, я бы расценила как учтивость, если бы вы были более общительны. Хотите рассказать?

Он вытер ладони о брюки.

— Я сказал, что у меня диплом Стэнфорда, но это не совсем правда. Я там учился пару лет, но не закончил.

— Так что вы солгали в вашей анкете?

— Послушайте, я знаю, что совершил ошибку…

— Это вас извиняет.

— Но я сейчас ничего не могу с этим сделать. Что сделано, то сделано, и мне нужно жить дальше.

Я слышала, что множество преступников говорит то же самое, как будто кража машин, ограбление банков и убийство людей может быть отметено в сторону, маленькая запинка на тропе жизни.

— Вы обдумали, как будете мне платить из вашего пособия по безработице? Мы говорим о пяти сотнях баксов в день, плюс расходы. Считая, что я соглашусь помочь, чего я еще не сделала.

— У меня есть сбережения. Я думал, что выпишу чек за один день работы, а там посмотрим, как пойдут дела.

— Чек?

Краска залила его щеки.

— Наверное, это не очень хорошая идея.

— Вы правильно поняли. Каков план Б?

— Если вы здесь еще побудете, я могу сбегать в банк и принести вам наличные.

Я обдумала ситуацию. Главным пунктом в моем списке дел на четверг было положить деньги в банк и оплатить счета. Мне нужно написать пару отчетов и сделать несколько звонков, но я могу перенести их на пятницу. Все дело может оказаться глупостью, но, по крайней мере, заявив о «правильном поступке», Саттон не попросил меня работать бесплатно. Я не была убеждена, что он правильно оценивает то, что видел, но Чини счел историю правдоподобной, иначе не послал бы его ко мне.

— Ладно. Один день, но это все. И только если вы заплатите вперед наличными. Я буду здесь до пяти часов. Вам хватит времени.

— Прекрасно. Это замечательно.

— Не знаю, насколько это прекрасно, но это лучшее, что я могу сделать. Если меня не будет, когда вы вернетесь, можете опустить деньги в щель для почты. А сейчас дайте мне ваш телефон, чтобы я могла с вами связаться.

Я дала Саттону блокнот и смотрела, как он написал свой адрес и телефон. В ответ я дала ему свою визитку с телефоном офиса и адресом.

Он сказал:

— Огромное спасибо. Не знаю, что бы я делал, если бы вы не согласились.

— Возможно, я пожалею об этом, но, какого черта? Это всего лишь один день.

Если бы я прислушалась повнимательнее, то услышала бы, как боги хихикают надо мной.

Я спросила:

— Вы уверены, что не хотите зайти в Климп? Вы бы сэкономили несколько баксов.

— Я не хочу. Они, возможно, не захотят со мной говорить, в любом случае.

— Понятно. — Я оглядела его. — Вы не хотите рассказать, что происходит? Вы не можете разговаривать с вашими родственниками, а теперь не можете разговаривать со своими школьными приятелями?

— Я говорил, что у меня не было приятелей. Это больше имеет отношение к администрации.

— Что именно?

— Там были некоторые трудности. У меня была проблема.

— Какая, вас исключили?

Люблю истории о провалах на экзаменах и исключениях из школы. По сравнению с моими похождениями, они звучат как сказки.

— Я не хочу об этом говорить. Это не имеет никакого отношения к делу.

В его голос закралась нота упрямства.

— Сходите вы туда. Они точно так же разрешат вам посмотреть ежегодные альбомы.

— Сомневаюсь. Образовательные институты ненавидят давать информацию о своих студентах. Особенно, услышав слова «частный детектив».

— Не говорите им об этом. Придумайте что-нибудь другое.

— Я даже не училась в Академии Климпинг, так что зачем бы мне понадобился альбом? В этом нет никакого смысла.

Он помотал головой.

— Я не буду этого делать. У меня есть на то причина.

— Которой вы не поделитесь.

— Верно.

— Ладно. Мне по барабану. Если вы хотите так потратить ваши пятьсот баксов, я переживу.

Люблю проехаться по Хортон Рэвин.

Я встала и, когда мы снова пожали друг другу руки, я поняла, что меня беспокоит.

— Еще один вопрос.

— Какой?

— Статья вышла две недели назад. Почему вы ждали так долго, чтобы пойти в полицию?

Он поколебался.

— Я нервничал. Все, что у меня есть — это подозрение. Я не хотел, чтобы в полиции сочли меня придурком.

— Угу. Это не все. Что еще?

Он помолчал немного, краска опять появилась на его щеках.

— Что, если они узнают, что я их запомнил? Я был единственным свидетелем, и я сказал им свое имя. Если они убили Мэри Клэр, почему бы им не убить меня?

 

2

Пока мы разговаривали с Саттоном, принесли почту. Провожая его до двери, я остановилась, чтобы собрать конверты, которые почтальон просунул в щель. После того, как он ушел в банк, я вернулась за стол и начала сортировать почту. Мусор, счет, еще счет, мусор, мусор, счет. Я добралась до квадратного конверта из веленевой бумаги с каллиграфически выписанными моим именем и адресом, с росчерками и завитушками. Штамп был Ломпок, Калифорния, и обратный адрес напечатан. Даже без имени отправителя я знала, что это был член семейства Кинси, один из многочисленных родственников, о существовании которых я узнала только четыре года назад. До этих странных событий я гордилась своим статусом одиночки. Это была привилегия, быть сиротой в мире, объясняющая (по крайней мере для меня) мои трудности с формированием связей с себе подобными.

Глядя на конверт, я догадывалась, что приближаются крестины, свадьба или коктейльная вечеринка — формальное событие, о котором возвещалось рассылкой кучи дорогостоящих открыток. Каково бы ни было событие, о котором меня извещали, или на которое приглашали, мне на него было глубоко плевать. Иногда я бываю чуть-чуть сентиментальной, но это не тот случай.

Я кинула конверт на стол, подумала и швырнула его в корзину для мусора, которая уже переполнилась.

Сняла телефонную трубку и набрала номер Чини Филлипса в отделении полиции. Когда он ответил, я сказала:

— Угадай, кто?

— Привет, Кинси. Что случилось?

— Я только что побеседовала с Майклом Саттоном и решила поговорить с тобой, прежде, чем делать что-нибудь. Что ты о нем думаешь?

— Я не знаю, что и думать. История звучит достаточно глупо, чтобы быть правдой. А у тебя какое впечатление?

— Я не уверена. Я готова поверить, что он видел двух парней, копающих яму. Но связь с Мэри Клэр Фицжу вызывает сомнение. Он говорит, что даты сходятся, потому что он сверился с газетными статьями, но это ничего не доказывает. Даже если два события случились одновременно, это не значит, что они связаны.

— Согласен, но его воспоминания были такими яркими, что он почти уговорил меня.

— Меня тоже. По крайней мере, частично. У тебя была возможность заглянуть в старые материалы?

— Этого нельзя сделать. Я говорил с шефом, и он сказал, что материалы дела закрыты. Если вмешивается ФБР, они кладут все под замок.

— Даже через столько времени? Прошло двадцать лет.

— Точнее, двадцать один. И ответ, да, конечно. Ты знаешь, как это происходит. Дело федеральное, и оно еще не закрыто. Если детали выплывут наружу, любой псих может зайти в отделение и объявить себя виновным.

Я услышала знакомый шум на улице.

— Погоди секундочку.

Я закрыла трубку рукой и прислушалась. Скрип гидравлического механизма, хрипение и шипение мусорного фургона, приближающегося с конца квартала. Черт! День забора мусора.

Неделю назад я забыла вынести мусор на улицу, и мои корзины были переполнены.

— Мне нужно идти. Позвоню позже.

— Вайя кон Диос. (Иди с Богом, прим. перев.)

Я бросила трубку и побежала через холл в кухню, где схватила пластиковый мешок из коробки под раковиной. Быстро обошла все мусорные корзины — в кухне, ванной и офисе, вытряхивая мусор в мешок, который раздулся. Я выскочила в заднюю дверь, сунула мешок в мусорный бак и покатила его по дорожке. Когда я достигла улицы, мусорный фургон стоял у тротуара, и я еле успела поймать парня, прежде чем он забрался обратно. Он задержался, чтобы добавить мой взнос в дневную порцию. Когда фургон отъехал, я послала парню воздушный поцелуй, а он помахал в ответ.

Я вернулась за стол, поздравив себя с отлично выполненной работой. Ничего не создает такого беспорядка в комнате, как переполненная мусорная корзина. Усевшись в кресло, я взглянула вниз и увидела конверт из веленевой бумаги, который, видимо, не попал в мешок и теперь лежал на полу. Я наклонилась, подняла и уставилась на него. Что происходит?

Вместо того, чтобы счастливо лететь на окружную свалку, чертова штука вернулась ко мне.

Я не суеверна по натуре, но конверт, вместе с упоминанием Майкла Саттона о проблемах в его семье, привел в движение старые мысли.

Я знаю, насколько ненадежными и хрупкими могут быть семейные связи. Моя мама была старшей из пяти дочерей, рожденных моим дедом Бертоном Кинси и бабушкой Корнелией Стрейт Ла Гранд, известной как Гранд. Мои родители были выброшены из семейного круга, после того, как моя мать встретила моего отца и сбежала с ним через четыре месяца.

Ей было восемнадцать, и она была из богатой семьи, хотя и из маленького городка.

Моему отцу, Рэнди Миллоуну, было тридцать три, и он был почтальоном. Сейчас трудно сказать, что было хуже в глазах Гранд, его возраст или занятие. Видимо, она считала государственных служащих, как и профессиональных преступников, неподходящей парой для ее драгоценной старшей девочки.

Рита Синтия Кинси впервые положила глаз на моего отца на вечеринке по поводу своего первого выхода в свет. Отец был там официантом, по просьбе друга, компания которого отвечала за праздничный ужин. Их женитьба создала трещину в семье, которая никогда не заросла.

Моя тетя Джин была единственной из четырех сестер, кто поддержал маму, и она растила меня с пятилетнего возраста, когда мои родители погибли в автокатастрофе.

Можно подумать, что я бы обрадовалась, обнаружив существование близких родственников.

Вместо этого я была расстроена и сердита, убежденная, что они знали обо мне годами и не захотели меня искать.

Мне было тридцать четыре, когда прозвучала первая семейная увертюра, и я сочла их двадцатидевятилетнее молчание доказательством полнейшего безразличия, в чем я винила бабушку. Я не ссорилась с моими тетушками и двоюродными сестрами. Я засунула их в одну яму с бабушкой, потому что так было проще. Признаю, что это несправедливо, но я испытывала определенное праведное удовлетворение в своем оптовом осуждении.

Последние два или три года я делала попытки изменить свое отношение, но не добилась особых результатов. Я- Телец. Я упряма от природы.

Я засунула приглашение в сумку. Разберусь с ним позже.

Саттон вернулся через двадцать минут, с пятью хрустящими купюрами по сто долларов, за которые я написала расписку. После его ухода я положила деньги в офисный сейф.

Так как я собралась посвятить четверг делу Саттона, то села и набросала черновик одного отчета из моего списка дел. Когда закончила, было около четырех, и я решила закрыть контору на сегодня. Хорошо быть кустарем-одиночкой: делай что хочешь, и ни с кем не надо советоваться.

Я забрала машину с полулегального места для парковки. Мой офис находится на маленькой улочке, едва в квартал длиной. На большей части окружающих улиц парковка запрещена, и мне приходится быть изобретательной, чтобы втиснуть свой «мустанг» в любое подходящее место. Мне полагался штраф, но я его пока не получила.

Я ехала домой вдоль пляжа, и через несколько минут мое настроение улучшилось.

Весной в Санта-Терезе солнце появляется рано утром и почти сразу исчезает за плотным слоем облаков. Слоистые облака, известные как Июньский Мрак, обычно закрывают небо с конца мая до начала августа, но в последнее время это изменилось. Сейчас едва наступил апрель, и низкие облака уже закрыли прибрежные острова. Морские птицы пролетают сквозь туман, в то время как лодки, выходящие из залива, исчезают во мгле.

В отсутствие солнца прибой имел цвет полированного олова. Длинные пряди водорослей вынесло на берег. Я вдохнула соленый запах мокрого песка и морской травы. Машины грохотали по деревянному причалу со звуком далекого грома. Туристический сезон еще не начался, поэтому машин было мало, и во многих отелях на берегу были свободные места.

Я свернула с бульвара Кабана налево, на Бэй, и еще раз налево — на Албани. Нашла кусочек свободного места напротив своего дома и втиснула туда машину. Выключила зажигание, закрыла машину и перешла через дорогу. Прошла через скрипучую калитку, которая выполняла двойную функцию — дверного звонка и сигнализации от воров.

Генри Питтс, мой домохозяин, был во дворе, в футболке, шортах и босиком. Он приставил к дому лестницу и промывал из шланга водосточный желоб, где за зиму скопился толстый противный слой мокрых листьев. Во время последнего ливня небольшие потоки лились на крыльцо у кухонной двери, орошая любого, кто осмелился войти или выйти.

Я пересекла двор и стояла некоторое время, наблюдая за его работой. Становилось прохладно, и я поражалась его способности работать в такой легкой одежде.

— Ты что, собрался умереть от холода?

Генри исполнилось восемьдесят восемь в день святого Валентина, и, хотя он крепкий, как столб, все равно моложе не становится.

— Не-а. Холод сохраняет многие вещи, так почему не меня?

— Ну, наверное.

Вода из шланга создавала зону искусственного дождя, так что я отошла подальше. Генри повернул шланг в другую сторону, неумышленно поливая кусты соседа.

— Ты рано вернулась.

— Я решила отдохнуть днем, или что там от него осталось.

— Трудный день?

Я покачала рукой, обозначив туда-сюда.

— Пришел парень и нанял меня на один день. Как только я сказала да, почувствовала, что сделала глупость.

— Трудная работа?

— Больше бессмысленная, чем трудная. Он дал мне пятьсот долларов наличными, и что я могла сказать? Я соблазнилась.

— Что за дело?

— Это сложно.

— О, хорошо. Мне нравится, когда ты берешься распутывать сложное дело. Я почти закончил. Почему бы тебе не зайти на стаканчик вина, и тогда ты мне все расскажешь?

— Хорошо. Есть еще одна вешь, о которой мне хочется поговорить.

— Может быть, ты останешься ужинать, чтобы нам не торопиться? Я приготовил кукурузный хлеб и кастрюлю тушеного мяса. Если ты придешь в половину шестого, у меня будет время принять душ и переодеться.

— Замечательно. Скоро увидимся.

Генри — единственный человек, с кем я говорю о своих клиентах, разве что добавить его сестру Нелл, которой в декабре исполнится девяносто девять. Его братьям, Чарли, Льюису и Вилльяму было девяносто шесть, девяносто один и девяносто соответственно, и все они были в прекрасной форме. Любые разговоры о бренности стариков к ним не имели отношения.

Я зашла в квартиру и бросила сумку на табуретку. Прошла в гостиную и включила пару ламп, чтобы осветить комнату. Поднялась по винтовой лесенке в спальню, села на край кровати и стащила с себя сапоги. Большинство дней моя рабочая форма проста — джинсы, водолазка и сапоги или теннисные туфли. Могу добавить твидовый блейзер, если испытываю потребность нарядиться. Хотя я способна носить юбки и колготки, они не являются моим первым выбором. У меня даже есть платье, о котором могу с гордостью сказать, что оно подходит для большинства событий. Оно черное и сделано из такого немнущегося материала, что его можно скатать и засунуть в сумку, и вы никогда не почувствуете разницу.

К концу дня я устаю от своей одежды и мне хочется от нее избавиться. Я сняла джинсы и повесила на вешалку. Сняла рубашку и бросила вниз через перила. Оказавшись снова внизу, я подберу ее и присоединю к вещам, ждущим стирки. Пока что я нашла чистый спортивный костюм и шлепанцы, радуясь, как всегда, что нам с Генри ни к чему производить впечатление друг на друга. Насколько я знаю, он идеален, и, подозреваю, что он думает обо мне нечто подобное.

Я снимала у него квартиру последние восемь лет. Когда-то моя студия была гаражом на одну машину. Генри решил, что ему нужен гараж побольше и переделал его в квартиру, куда я въехала. К сожалению, взрыв разнес ее на кусочки шесть лет назад, так что Генри все восстановил и переделал, добавив половинку второго этажа над кухней. На первом этаже у меня гостиная, со столом и диваном-кроватью, где можно разместить ночных гостей.

Кухонька маленькая, в стиле камбуза, еще ванная и стиральная и сушильная машины, засунутые под винтовую лесенку. Все вместе напоминает интерьер маленького судна, много полированного тика и дуба, иллюминатор на входной двери и темно-синие капитанские стулья.

Новая спальня, в придачу к двуспальной кровати, может похвастаться встроенными шкафчиками и второй ванной, с видом на Тихий океан сквозь ветки деревьев. Генри установил плексигласовое окно в крыше над моей кроватью, так что я открываю глаза любой погоде, которую принесло за ночь.

Между студией и домом Генри есть застекленный проход, где он остужает испеченный хлеб.

В свое время он был профессиональным пекарем, да и сейчас не может устоять перед шелковистым прикосновением свежезамешанного теста.

В 17.29 я взяла сумку, пересекла двор и постучала по стеклу задней двери дома Генри.

Большую часть времени он оставляет ее незапертой, но, по молчаливому соглашению, мы уважаем уединение друг друга. Если только моя квартира не объята пламенем, Генри и помыслить не может, чтобы войти без разрешения.

Я заглянула через стекло и увидела, что Генри стоит у раковины, наполняя ее горячей водой, куда он выдавил длинную струю жидкого мыла. Он сделал три шага в сторону, чтобы открыть дверь, и вернулся к своему занятию. Я увидела кучку потемневшего столового серебра на столе, рядом с рулоном алюминиевой фольги и чистым полотенцем. Он поставил на плиту восьмилитровую кастрюлю, и вода только что закипела. На дне лежал кусок фольги. Генри добавил четверть стакана соды, а потом опустил в кастрюлю серебро.

— Ням-ням. Суп из столового серебра.

Генри улыбнулся.

— Когда я достал серебро из ящика, то увидел, как оно потемнело. Смотри сюда.

Я заглянула в кипящую воду и смотрела, как темнеет фольга, а темный налет исчезает с вилок, ножей и ложек.

— Это не повредит?

— Некоторые так думают, но в любое время, когда вы полируете серебро, вы снимаете тонкий окислившийся слой. Это узор фирмы Тоул, кстати. Каскад. Я унаследовал это от незамужней тетушки, которая умерла в 1933. Такого больше не выпускают, но на домашних распродажах можно найти.

— В честь чего такая красота?

— Серебром нужно пользоваться. Не знаю, почему я не думал об этом раньше. Это придает приему пищи элегантность, даже если мы едим здесь.

Он потыкал серебро щипцами, чтобы убедиться, что все полностью погрузилось.

— Я поставил в холодильник бутылку «шардонне» для тебя.

— Спасибо. А ты выпьешь вина за ужином?

— После того, как закончу это.

Он сделал глоток «Блэк Джека» со льдом, который обычно употребляет ближе к вечеру.

Я достала «шардонне», взяла в шкафчике два винных бокала, и наполнила свой наполовину.

Генри в это время использовал щипцы, чтобы переложить серебро из кастрюли в раковину с мыльной водой. После короткого полоскания, он выложил свежеотполированное серебро на ожидающее полотенце. Я достала из ящика другое полотенце и вытерла приборы. Накрыла на двоих кухонный стол, куда Генри положил свежевыглаженные салфетки.

Мы отложили наш разговор до тех пор пока не съели по две порции тушеного мяса. Генри накрошил в подливку кукурузный хлеб, но я предпочла его с маслом и домашним клубничным джемом. Влюблена я в этого мужчину, или что? Когда мы покончили с едой, Генри отнес посуду в раковину и вернулся за стол.

Я дала ему концентрированную версию того, что рассказал Саттон, и спросила:

— Где я могла слышать имя Майкл Саттон? Тебе оно ни о чем не говорит?

— Сразу не могу вспомнить. Ты знаешь, чем занимается его отец?

— Не очень. Он умер. Саттон сказал, что его родители умерли. У него есть два брата и сестра, но они не общаются. Он не сказал, почему, а я не расспрашивала.

— Интересно, не тот ли это Саттон, который работал в городском муниципалитете? Это было лет десять назад.

— Не знаю. Подозреваю, что информация дойдет до меня, если это так.

— А сейчас, у тебя есть план игры?

— Несколько идей болтается в голове. Я хочу почитать, что писали газеты о девочке Фицжу. Саттон мог забыть что-нибудь важное, или преувеличить.

— Ты ему не доверяешь?

— Это не то. Я боюсь, что он смешивает два разных события. Я верю, что он видел двух парней, копавших яму. Под вопросом связь с исчезновением Мэри Клэр. Он уверяет, что даты совпадают, но это ни о чем не говорит.

— Я думаю, что время покажет. А что насчет другого?

— Какого другого?

— Ты говорила, что хочешь обсудить два вопроса.

— А, это.

Я потянулась к стулу, на который положила сумку. Достала до сих пор запечатанный конверт и толкнула его через стол.

— У меня не хватает нервов его открыть. Я думала, ты можешь посмотреть, а потом мне рассказать.

Генри надел очки для чтения и изучил конверт со всех сторон, как делала я. Подсунул палец под клапан и поднял его, потом извлек открытку с прикрепленным кармашком на обороте. Внутри была открытка меньшего размера с конвертом, так что получатель мог сразу отправить свой ответ.

— Тут написано: «Дом приходского священника. Небывалая церемония, посвященная переносу усадьбы семьи Кинси в новое место в..» и так далее. 28 мая 1988. По-моему, это суббота перед Мемориальным Днем. В 16.00. С последующими коктейлями и ужином в загородном клубе. Очень мило.

Генри повернул приглашение, так что я могла прочесть его сама.

— Большие семьи так делают, — сказал он. — Не написано, что обязателен черный галстук, уже хорошо.

Он взял маленькую открытку с ее проштампованным конвертом.

— Они будут благодарны ответу до 1 мая. Ничего не может быть легче. Конверт уже проштампован, так что ты сэкономишь на марке. Ну и что ты об этом думаешь?

— Это никуда не исчезнет, правда? Почему они продолжают меня изводить? Это как быть заклеванной утятами до смерти.

Генри сдвинул очки на нос и посмотрел на меня поверх них.

— Два контакта в год не значит «изводить». Это приглашение на вечеринку. Это не то что кто-то положил собачьи какашки на сиденье твоей машины.

— Я почти не знаю этих людей.

— И не узнаешь, если продолжишь избегать их.

С неохотой я сказала:

— Я имела дело с Ташей, и она не так уж плоха. И мне нравится тетя Сюзанна. Это она дала мне фотографию моей мамы, а потом прислала семейный альбом. Должна признать, что я была тронута. Так вот что меня беспокоит. Может быть, я слишком упрямая? Как говорится, «отрежу себе нос, назло лицу»? Большинство родственников хотят быть ближе друг к другу. Я не хочу. Это значит, что я неправа?

— Вовсе нет. Ты независимая. Ты предпочитаешь быть одна.

— Правильно, и я весьма уверена, что это расценивается как противоположность психическому здоровью.

— Почему бы тебе не подумать об этом завтра утром? Утро вечера мудренее.

 

3

Дебора Унрих

Апрель 1963

Дебора Унрих возненавидела эту девку с первого взгляда. Ее сын Грег ушел из Беркли на втором курсе, заявив, что академические занятия ничего ему не дают. С тех пор он разъезжал автостопом по стране, звоня домой, когда у него кончались деньги, и просил выслать их в ближайший офис Вестерн Юнион. Дебора и Патрик видели его последний раз прошлой осенью, и сейчас, без предупреждения, он явился, за рулем желтого школьного автобуса, вместе с девицей по имени Шелли. У нее было изможденное лицо, масса темных перепутанных волос, большие зеленовато-карие глаза и едва видимые брови. Вокруг глаз был толстый слой косметики. Она была одета в черную водолазку и длинную цыганскую юбку, с рваным и грязным от волочения по земле подолом. Когда она не была босиком, то носила черные колготки и рваные теннисные туфли.

С ней был маленький мальчик, Шон, которому было шесть лет. Она сразу сказала Деборе, что ребенок не от Грега. Когда Дебора сделала ошибку, спросив о ее бывшем муже, Шелли заявила, что никогда не была замужем и понятия не имеет, кто отец Шона. Ее тон говорил, что только зашоренные и скучные представители среднего класса могут быть озабочены таким отжившим понятием, как отцовство.

Дебора оставила тему без продолжения, но наглое поведение девицы заслужило черную метку в ее глазах.

Грег считал, что родители в любом случае будут ему рады, не объясняя, почему они приехали и надолго ли собираются оставаться.

Дебора предложила им комнату для гостей, но они отказались. Они предпочитали спать в автобусе, который припарковали за гаражом.

Автобус был немногим больше ракушки. Они вытащили все сиденья и положили матрасы, низенький стол, стулья и походную плитку, хотя Шелли ни разу и пальцем не пошевелила, когда дело касалось еды. Они использовали молочную клеть для хранения консервных банок и картонные коробки для всего остального. Шон спал на набитом сеном матрасе за водительским сиденьем, а Грег с Шелли занимали двойной матрас сзади. Посередине висела занавеска с индийским рисунком, для уединения.

Автобус стоял достаточно близко от бассейна, так что они могли пользоваться тамошним туалетом и душем, не то, чтобы кто-то из них когда-нибудь мылся, насколько могла судить Дебора.

Они не пробыли в доме и пяти минут, как мальчик сбросил всю одежду и бегал совершенно голый. Дебора предпочла не возражать, потому что Шелли уже пела о том, что наши тела так драгоценны и нечего стыдиться наготы.

Дебора была потрясена. Грег уехал в колледж чистым, подстриженным и вежливым, и вот он вернулся, поощряя эту дрянную маленькую выскочку, чьи ценности были эквивалентны пощечине.

При первой возможности Дебора извинилась, поднялась в спальню и позвонила Патрику в Лос-Анджелес. Он был владельцем производства спортивной одежды и проводил время с утра вторника до середины дня пятницы на своей фабрике в Дауни. Она не решилась дать ему приехать домой на выходные, не сообщив, что происходит. Он выслушал ее описание Шелли терпеливо и смущенно. Он издавал сочувственные звуки, но явно думал, что жена преувеличивает.

— Не говори, что я тебя не предупреждала.

Реакция Патрика на Шелли была такой же быстрой, как и ее собственная. У него был более аналитический ум и менее развитая интуиция, чем у Деборы, но он так же быстро почувствовал отвращение.

Патрику было сорок восемь, у него были седеющие коротко подстриженные волосы, жесткие, как проволока, и карие глаза. Он не различал цвета, и Дебора подбирала ему одежду. Он обычно носил свободные хлопковые брюки и спортивные пиджаки, которые она подбирала в светло-коричневых и сероватых тонах. Его рубашки были ослепительно-белыми, с расстегнутым воротничком, поскольку Патрик отказывался носить галстук, за исключением наиболее официальных случаев. Он был стройным и сохранял форму, пробегая по восемь километров, когда приезжал домой на выходные. Дебора была на четыре года моложе, блондинисто-медовая краска для волос скрывала натуральную седину. Как и Патрик, она была кареглазой и худощавой. Они были красивой парой, как реклама достойного старения. По выходным они вместе играли в гольф и иногда — в теннис в загородном клубе.

Патрик терпел «автобусных людей», как он их называл, три дня, и собирался сказать, что они должны уехать, когда Грег заявил, что Шелли на пятом месяце беременности, должна родить в августе, и им нужно место, где жить.

На какой-то момент Дебора усомнилась, что он говорит правду. Шелли была миниатюрная, такая маленькая и костлявая, что было трудно себе представить, что она родит нормального ребенка. Дебора внимательно оглядела ее. Кажется, Шелли немного раздалась посередине, но это было единственным признаком того, что она ждет ребенка. Никто из них не выглядел смущенным ее положением, и не было никаких разговоров о женитьбе.

Шелли воспользовалась моментом, чтобы озвучить свои взгляды на деторождение. Она не верит в докторов и больницы. Роды — естественный процесс и не требует вмешательства западной медицины, которая захвачена богатыми белыми мужчинами, и их единственная цель — подорвать доверие женщины к собственному телу и лишить ее контроля над тем, что с этим телом происходит.

В эту ночь между Патриком и Деборой произошла ссора, первая за много лет. Дебора сказала:

— Мы не можем их выгнать. Ты слышал Грега. Им больше негде остановиться.

— Мне плевать. Он сам вляпался в это и сам должен искать выход. Что с ним такое? Девица — идиотка, и я не мог бы ее вынести, беременную или нет. Он что, рехнулся?

Дебора показала жестом, чтобы он говорил потише, хотя Грег, Шелли и мальчик уже вернулись в свой автобус.

— Ты знаешь, что если мы выгоним ее, он тоже уйдет.

— Хорошо. Чем скорее, тем лучше.

— Она будет рожать на кукурузном поле.

— Если она этого хочет, пусть делает. Ее ждет неприятное пробуждение. Подождем, пока начнутся роды, а потом послушаем насчет радостей естественного деторождения.

— У нее уже есть ребенок. Не думаю, чтобы процесс стал для нее сюрпризом.

Дебора дала Патрику возможность подекламировать и побушевать, пока он не выпустил пар, а потом она одержала верх. Она испытывала такую же неприязнь, но это будет их первый (и, возможно, единственный) внук. Что толку демонстрировать гнев и разочарование, если это ничего не изменит?

Прошло две недели, прежде чем Дебора улучила момент остаться наедине с Грегом. Она была на кухне, готовила баклажаны с сыром, к которым, возможно, никто не притронется.

Шелли была вегетарианкой. Сначала Дебора предложила приготовить запеканку с тунцом, помня, как Грег любил ее в детстве.

Шон облизал губы, потер живот и сказал: «Ням!»

Шелли с осуждением положила руку ему на плечо и заявила:

— Нет, спасибо. Мы не верим в то, что живое существо должно умирать, чтобы мы ели.

Как только они вышли из кухни, Дебора повторила заявление вслух, передразнивая ее тон.

К счастью, они выращивали в огороде японские баклажаны. Дебора собрала полдюжины, нарезала, посолила и оставила стекать.

При отсутствии Патрика большую часть недели Дебора привыкла готовить для себя и ломать голову, придумывая блюда, подходящие моральному статусу Шелли.

Дебора посыпала запеканку сыром и поставила в холодильник, пока не придет время ее печь.

Моя руки, она посмотрела в кухонное окно и увидела на заднем дворе Грега и Шона.

Она постучала по стеклу, помахала им, потом задняя дверь открылась, и они вошли.

Грег сказал:

— Мы в изгнании. Шелли устала, ей нужно поспать.

— Я рада компании. Садитесь.

Грег понятия не имел, как развлечь Шона. Оставаясь с мальчиком, он обычно приводил его в дом и давал своей матери возможность снабжать его бумагой, цветными карандашами или игрушками, которые она хранила на чердаке, с тех пор, как Грег был маленьким.

Дебора хотела поговорить с сыном, и теперь, когда представился шанс, она не знала, с чего начать. Она не знала, чего от него ждать в эти дни. Он был высокий, стройный, светловолосый, молодая версия своего отца. Он был добрым ребенком, с легким нравом. Он был отличником все школьные годы, хотя хорошие оценки не приходили к нему легко. Потому что он так много трудился, Дебора думала, что его достижения для него много значат. Может быть, он старался только из желания угодить своим родителям. Пока он не уехал в колледж, не было никаких признаков протеста или неповиноения. В его поведении не было ничего, что позволяло бы думать, что он недоволен образом жизни, какой предоставляли его родители.

Шелли была откровением. Ясно, что девушка олицетворяла тот стиль жизни, о котором он мечтал годами, без желания, а, может, смелости, поведать им. Привести ее в дом означало послание: это то, чего я хочу и чем восхищаюсь. Дебора только могла надеяться, что он понимает, как далеко зашел.

Она пыталась принять Шелли хотя бы ради него, но все, что касалось этой девицы, было отвратительным.

Конечно, Шелли одобряла Дебору не больше, чем Дебора одобряла ее. Она была достаточно умна, чтобы избегать Патрика, чувствуя в нем противника, с которым лучше не связываться.

Она презирала их стиль жизни и не пыталась скрывать свою враждебность. Для Деборы такт и хорошие манеры были балластом, который поддерживал на плаву лодку социальных взаимодействий. Для Шелли быть резкой и прямой значило быть настоящей.

Без буфера взаимной вежливости Дебора терялась и, хотя она не хотела этого признать, побаивалась девушки.

Грег заглянул в холодильник, нашел контейнер с остатками спагетти с тефтелями и начал есть их холодными. Глядя на него, Шон сказал: «Я голодный».

— Как насчет сыра? — спросила Дебора, кинув быстрый взгляд на Грега. Он был ответственным за соблюдение правил Шелли насчет питания, когда ее не было в комнате.

Дебора оставила попытки понять смысл этих правил, которые были произвольными, неожиданными и необсуждаемыми. Грег пожал плечами, так что Дебора открыла пакет с нарезанным сыром и дала Шону кусок. Шон пошел в гостиную, поглощенный отщипыванием кусочков и бросанием их в рот. Ему не разрешалось смотреть телевизор, но Дебора надеялась, что он найдет, как развлечься, не создавая неприятностей.

Она наполнила раковину мыльной водой, сложила туда грязную посуду и уселась за стол.

Дебора знала, что Грег не хочет разговора с глазу на глаз, но она загнала его в угол, и он сдался.

— Я тут думала о Шелли и поняла, что ничего не знаю о ее семье. Откуда она родом?

— Из Лос-Анджелеса. Тустин или Ирвин, я точно не помню. Ее семья отказалась от нее, когда ей было шестнадцать и она забеременела Шоном.

— Это печально. Наверное, ей было тяжело.

— Не. У них все равно были плохие отношения, так что, ничего особенного. Она говорит, что они — кучка свиней, с головами в заднице.

— Понятно. — Дебора поколебалась и решительно продолжила. — Я знаю, что не время об этом говорить, но мы с твоим отцом интересуемся вашими планами. Хочешь ли ты обсудить ситуацию?

— Не особенно. Планы для чего?

— Мы думали, тебе нужно искать работу.

Дебора услышала хихиканье Шона и, оглянувшись, увидела его за углом в гостиной совершенно голого. Он вбежал в кухню, с дерзкой уверенностью, крича и подпрыгивая, чтобы привлечь их внимание. Дебора холодно смотрела, как он потряс ягодицами и убежал.

Она слышала топот его босых ног по коридору, он описывал круги по всему дому, из гостиной в столовую, кухню, холл и назад в гостиную. Грег явно научился не слышать детский визг, который Шелли, разумеется, поощряла как свободу самовыражения.

— Какую работу?

— Ты должен содержать семью. Как минимум, тебе нужен постоянный доход и приличное место для жилья.

— Что плохого в автобусе? Нам там нормально. Если только вы не лишите нас парковочного места.

— Конечно, мы не лишим вас парковочного места. Не будь смешным. Все что я хочу сказать, когда родится ребенок, вы не можете продолжать жить как бродяги.

— Шелли не хочет быть связанной. Она любит быть в дороге. Много наших друзей делает то же самое, и это круто. Вы должны двигаться с потоком.

— Как ты собираешься зарабатывать? Младенцы обходятся дорого. Конечно, я не должна тебе это говорить.

— Мама, ты можешь просто успокоиться? Мне двадцать один. Мне не нужны твои советы. Мы о себе позаботимся, ладно?

Дебора сбросила этот груз со своей спины и поробовала еще раз.

— Можешь ты, по крайней мере, сказать, сколько вы собираетесь здесь оставаться?

— А что? Вы хотите, чтобы мы уехали?

Шон на цыпочках пробрался в кухню, делая большие шаги, как персонаж из мульфильма.

Дебора смотрела, как он наступает на Грега, выставив вперед руки, согнув пальцы, как когти. Он зарычал и ударил Грега. Грег зарычал в ответ и схватил его. Шон взвизгнул со смехом, вырвался и убежал в столовую, крича: — Не поймаешь, не поймаешь, не поймаешь!

Остановился и скорчил рожу, размахивая пальцами около ушей.

Дебора совершенно не выносила этого ребенка. Она сказала:

— Почему ты споришь? Совсем на тебя не похоже. Я просто хочу понять твои намерения.

— Кто сказал, что у меня есть намерения?

— Замечательно. У вас нет ни планов ни намерений. А у нас есть. Мы согласны, чтобы вы оставались здесь до рождения ребенка, но это не может быть постоянным.

— Можешь ты перестать? Я сказал, что мы об этом позаботимся, и мы об этом позаботимся.

Дебора смотрела на сына, пораженная его отказом принимать реальность. Она в первый раз поняла, какой он еще ребенок. Он понятия не имел, в каком положении оказался. Он принял взгляды Шелли на мир, но без фундамента или глубины. Может быть, это та же форма попугайничанья, которую он усвоил в школьные годы.

— Я не понимаю, что ты в ней нашел.

— Она прикольная. У нее свободная душа. Она не держится за материальные предметы.

— Так, как мы. Ты это имел в виду?

— Мама, не надо защищаться. Я этого не говорил. Разве я это сказал?

— Вы воротили свои носы с тех пор, как вошли в дом. Шелли презирает нас.

— Это неправда.

— Конечно, правда. Почему бы тебе это не признать?

— А ты презираешь ее, так что почему бы тебе это не признать? Посмотрите на себя. Папа зарабатывает деньги, так что вы можете покупать, покупать, покупать. Его рабочие едва наскребают на жизнь с минимальной зарплатой, а он пожинает прибыль. Ты гордишься этим?

— Да, горжусь. И почему нет? Он упорно трудился, чтобы оказаться там, где он есть. Он предоставляет работу и пособия сотням людей, которые преданы ему. Большая часть их работает у него больше пятнадцати лет, так что, наверное, они не чувствуют себя такими уж угнетенными.

— Черт, ты когда-нибудь говорила с этими ребятами? Ты имеешь понятие, как они живут?

Вы гладите себя по головке за то, что совершаете добрые дела, но чего они стоят? Ты и твои безмозглые подружки устраиваете «благотворительные обеды», собираете жалкие крохи, непонятно для чего. Какое значение это имеет в системе вещей? Никто из вас не жертвует собой. Вы в безопасности, вы самодовольны и не собираетесь запачкать ваши ручки о реальные проблемы.

— На твоем месте я бы не судила так быстро. Ты говоришь о безопасности и самодовольстве.

Ты вырос на всем готовом. Ты профукал свое образование, и теперь играешь в семью, думаешь, что ты взрослый, когда ты не принял ни капли ответственности, ни за себя, ни за Шелли, ни за этого несчастного ее сына. Что ты такого сделал, что позволяет тебе считать себя лучше других?

— Я скажу тебе, что мы сделали. Мы активисты по гражданским правам. Ты этого не знала, правда? Потому что никогда не спрашивала, во что мы верим. Мы участвовали в марше против сегрегации …

— Вы ездили в Вашингтон?

— Нет. Это была демонстрация в Сан-Франциско. Нас были сотни. Вы с отцом — овцы. Вы согласны на все, чтобы избежать волнений. Вы никогда не стояли ни за что…

Дебора начала сердиться.

— Следи за собой, Грег. Вся твоя политическая риторика не имеет ничего общего с тем, что происходит здесь, так что не морочь голову. Ты бросил бомбу нам на колени, и мы делаем все, что можем, чтобы приспособиться к ситуации. Вы с Шелли не имеете права оскорблять нас.

Шон снова ворвался в кухню, на полной скорости. Дебора протянула руку и схватила его за плечо.

— Послушай меня. Прекрати это! Я не хочу, чтобы ты кричал и визжал, когда мы разговариваем.

Шон остановился. Он не привык к выговорам. Он переводил взгляд с Деборы на Грега. Его лицо сморщилось, он залился слезами, рот открылся в крике, таком сильном, что сначала не было никакого звука вообще. Он сжал свой пенис для комфорта, возможно, впервые понимая, насколько он был уязвим без одежды. Дебора даже не могла смотреть на него.

Когда его слезы не достигли желаемого эффекта, он начал кричать: — Ненавижу тебя! Хочу маму! Хочу маму!

Дебби ждала, когда истерика утихнет, но Шон только прибавил обороты, и крики стали громче.

Грег сказал: «Эй, эй, эй», пытаясь, как мог, успокоить мальчика и что-то объяснить ему, когда Шон бросился на пол. Он лежал на спине и брыкался, достав в процессе лодыжку Деборы.

— Черт, — сказала она, зная, что синяки не сойдут месяц.

Шелли появилась в дверях, воплощение праведного негодования. Ее лицо было опухшим, а волосы растрепанными со сна. Она посмотрела на Шона и повернулась к Деборе.

— Что вы ему сделали? Вы не имеете права. Как вы смеете поднимать руку на моего сына? Я не хочу, чтобы вы вмешивались в его воспитание.

Дебора ответила приятным тоном:

— Какое воспитание, Шелли? Я только сказала ему перестать бегать и кричать, когда мы с Грегом разговариваем. Это обычная вежливость, хотя я не жду, чтобы ты приняла что-то настолько буржуазное.

— Сука!

Шелли схватила Шона, подняла его, развернулась и выбежала прочь, словно спасая его от нападения. Дебора послала Грегу долгий холодный взгляд, ожидая, что он встанет на сторону Шелли.

— Боже, мама. Посмотри, что ты наделала.

Он огорченно помотал головой, встал и покинул дом.

В течение следующего часа Дебора могла слышать, как кричит и рыдает Шелли в автобусе.

Обвинения, оскорбления. Она наклонилась и прижалась щекой к холодной поверхности кухонного стола. Боже милосердный, как она переживет следующие четыре месяца?

 

4

Утро четверга, 7 апреля, 1988.

В четверг я проснулась в шесть утра и оделась для пятикилометровой пробежки. Почистила зубы и предоставила остальные косметические процедуры влажному утреннему воздуху.

Жаркая погода оставляет мои волосы после бега вспотевшими, а в холодную, как в этот день, туман все равно портит прическу. Все люди, которых я встречаю на берегу, такие же нечесанные и с опухшими глазами. Я бегаю не ради пользы для здоровья, которая, наверное, минимальна. Я пробегаю пять километров (почти) ежедневно из тщеславия и для спокойствия души. Я вижу пары, которые ходят или бегают, разговаривая друг с другом, или одиночек в наушниках, слушающих бог знает что. Я нуждаюсь в тишине, которая разрешает мне подумать.

Вернувшись с пробежки, я приняла душ, оделась и схватила по пути яблоко, которое съела в машине. Я собиралась сначала заехать в библиотеку, но потом решила отложить свой визит до посещения Академии Климпинг. В 10.13 я проехала между двумя каменными столбами, обозначающими въезд в Хортон Рэвин. Повернула налево, оказавшись на Виа Беатрис, узкой двухполосной дороге, которая поднималась в гору к академии.

Главное здание было бывшей резиденцией богатого англичанина по имени Альберт Климпинг, который, отойдя от дел, приехал в Санта-Терезу в 1901 году. До эмиграции он занимался производством впускных клапанов и плавающих деталей для унитазов, и, хотя сколотил неплохое состояние, источник его доходов исключал прием в приличное общество. Кто бы стал на салонном вечере разговаривать с магнатом унитазных клапанов?

Если Климпингу было известно о том, что природа его богатства создает непреодолимый барьер между ним и элитой Хортон Рэвин, он не подавал вида. Он купил холмистый участок в пятнадцать гектаров, чахлый, необработанный, около входа на Рэвин фронт.

Участок мог похвастаться природным источником, но расположение было невыгодным, слишком далеко от океана и слишком близко к городу.

Не смущенный этими недостатками, Климпинг привел экскаватор и выкопал пруд для воды из источника. Создав озеро Климпинг, он проложил водные трубы по всему участку. Срыл крутые склоны двух холмов и преступил к строительству английского помещичьего дома, в комплекте с конюшнями, часовней, хлевом и большой стеклянной оранжереей. Все постройки были одеты золотистым песчаником, который Климпинг привозил из своего родного Суссекса.

Интерьеры включали в себя тяжелые балки «под старину», навесные потолки, стрельчатые окна и богатые гобелены «двенадцатого века», которые он заказывал в Японии.

Если бы в его времена существовала архитектурная комиссия, он никогда не получил бы разрешения на эту псевдо-средневековую конструкцию, которая совершенно не вписывалась в район, известный своими одноэтажными домами в испанском стиле, построенными из необожженного кирпича и красной черепицы.

Альберт Климпинг вырос в бедности и не имел серьезного образования, но он был умен, жадно читал книги и обладал удивительным пониманием ландшафта. Виды, открывавшиеся с его владения, были изумительны. С юга был виден Тихий океан, на севере вырисовывались горы, а посередине раскинулся город Санта-Тереза.

В засушливые годы земли Климпинга всегда зеленели, благодаря ирригационной системе, которая также поддерживала его сады и огороды.

В то время как его проницательность была бесспорной, его скромное происхождение оставалось фатальным дефектом. Если Климпинг думал, что может купить себе респектабельность в высшем обществе, он глубоко ошибался. Леди были готовы давать отпор любым попыткам с его стороны. К их разочарованию, он не собирался искать их расположения, и им оставалось только отпускать ядовитые ремарки.

Следующие двадцать лет он занимался своими делами, развлекая иностранных сановников и политиков из Вашингтона, людей, которые ценили его финансовые таланты и прекрасное чувство юмора.

Когда Климпинг умер, в его владении была основана привилегированная школа.

Академия Климпинг была хорошо профинансирована, и когда ее двери открылись, родители из высшего общества Хортон Рэвин встали в очередь, чтобы записать своих детей. Через годы, с благословения города, выросли дополнительные здания, одетые песчаником, все построенные в том же импозантном стиле, что выделяло школу и ставило над ее соперниками.

Я въехала на покрытую гравием площадку и нашла место для парковки на участке, огороженном самшитовой изгородью. Закрыла машину и пошла вокруг, к главному входу, где поднялась по низким ступеням и вошла в главное здание. В то время, как наружные архитектурные элементы были на месте, интерьер был обновлен и оснащен всеми современными удобствами.

Я остановилась, чтобы почитать школьный устав, который в рамке висел сразу у входа.

В поддержку заявления об исключительности учебных успехов, школа хвасталась, что сто процентов ее выпускников поступают в колледж. Я перечитала эту фразу дважды. Сто процентов? Может быть, если б я посещала Климп, то не профукала свое образование, куря травку в обществе кучки никчемных лентяев в общественной школе.

Прозвенел звонок, и ученики потекли в коридор. Я смотрела, как они проходят мимо парами и тройками. Я завидовала им, но чувствовала, как пробуждается старое предубеждение. Мне хотелось верить, что отпрыски богачей были высокомерными и избалованными, но это было не так. Эти дети были дружелюбными, воспитанными и аккуратно одетыми, никаких шлепанцев, коротких шортов или футболок с оскорбительными надписями. Некоторые даже улыбнулись мне, а некоторые поздоровались. Они были милыми до разочарования.

С другой стороны, почему бы им не быть милыми, когда они плывут по жизни со всеми привилегиями? За закрытыми дверями они, может быть, сталкивались с теми же несчастьями, что и любой человек. Алкоголизм родителей, финансовые скандалы, разводы, и эмоциональные манипуляции оставляли их такими же беззащитными, как детей среднего класса или бедняков. Деньги не могут защитить от всех жизненных скорбей.

Но, с другой стороны от моей первой другой стороны, какими бы ни были их проблемы, унаследованными или самоприобретенными, их родители могут, по крайней мере, позволить себе лучших докторов, лучших адвокатов и лучшие реабилитационные центры.

Я обратилась к проходившей ученице.

— Извини. Можешь сказать, где найти библиотеку?

Это была крупная девочка атлетического телосложения. Ее темные волосы были прямыми и гладкими, стянутыми на шее в сложный узел. Когда она улыбалась, ее скобы на зубах блестели.

— Конечно. Я все равно иду в ту сторону.

— Спасибо.

Мы прошли по коридору и повернули направо. Она оставила меня в холле перед библиотекой и пошла дальше.

Помещение, в которое я вошла, видимо, изначально служило библиотекой. Книжние полки занимали все четыре стены от пола до потолка, с передвижной лестницей-платформой. Стекла в старинных окнах не были идеально гладкими, что придавало видам снаружи мерцающий эффект. Две группы учеников сидели на зеленых кожаных стульях вокруг больших столов. Было тихо и ничего не происходило, кроме переворачивания страниц и шуршания ручек.

Библиотекарь сидела за столом у одного из окон. На табличке перед ней было написано: Лори Каваллеро, главный библиотекарь. Она с ожиданием взглянула на меня. Потом отложила ручку, встала и пересекла комнату на цыпочках, чтобы не шуметь.

На вид ей было около пятидесяти, темные волосы беспорядочно спадали вдоль ее лица. Вокруг рта залегали глубокие морщины, и слабое нахмуренное V проявлялось на переносице.

На ней было длинное коричневое вязаное платье с закатанными до локтей рукавами.

— Вы — мисс Каваллеро?

Она улыбнулась.

— Да.

— Меня зовут Кинси, — сказала я с улыбкой, похожей на ее.

— Я хотела узнать, можно ли взглянуть на ежегодный альбом за 1967 год? Я пытаюсь найти старую подругу.

— Конечно. Мы храним ежегодники в другой комнате. Хотите пройти со мной?

— Прекрасно, — ответила я.

Я не могла поверить, что еще одно убеждение не выдержало испытания. Теперь выходит, что служащие школы оказались такими же милыми, как школьники. В чем проблема Саттона?

Библиотекарь подошла к двери слева и проводила меня в комнату.

— Это был кабинет Альберта Климпинга.

Она дала мне время, чтобы оценить комнату и мебель. Кабинет был меньше библиотеки и удивительно пропорционален, с винтовой лесенкой в углу. Я насчитала двадцать встроенных шкафов для документов, каждый с ярлыком, написанным старинным почерком на белой карточке в бронзовой рамке. Я видела широкие ящики, должно быть, наполненные картами или документами большого формата, которые нельзя было складывать. Центр комнаты занимал массивный письменный стол, располагавшийся на восточном ковре бледных коричневых и голубых тонов. Напротив двери возвышался большой каменный камин с впечатляющей резной полкой. В дальней стене была еще одна резная деревянная дверь, возможно, ведущая в другой коридор. Оставшаяся стена была покрыта панелями из красного дерева. Портреты маслом, развешанные на свободных местах между книжными полками, потемнели от времени и свидетельствовали об успешных поколениях суровых христианских джентльменов и их многострадальных супруг.

— Вау! — сказала я со всей искренностью.

С моей точки зрения, самым интересным предметом была новенькая копировальная машина, на которую я сразу обратила внимание.

— Ежегодники на нижней полке. Я буду в другой комнате, если вам еще что-нибудь понадобится.

— Спасибо.

Она вышла в другую комнату и прикрыла дверь.

И вот так просто я получила доступ к информации, для которой, как я думала, нужен, по меньшей мере, мандат от Сената Калифорнии.

Я бросила сумку около копировальной машины и прошла к полкам, где стояли ежегодники.

1967 год был на месте, я вытащила альбом, листая страницы, и включила копировальную машину, чтобы дать ей согреться.

Первые двадцать пять страниц посвящались выпускникам, фотографии на пол-страницы, с колонками у каждой, рассказывающих о бесконечных успехах, наградах и разнообразных интересах. Предыдущий класс занимал пятнадцать страниц, фотографии меньшего размера, в блоках по четыре. Я полистала дальше, пока не добралась до начальной школы, которая включала в себя классы с подготовительного по четвертый. Там было по три секции для каждого класса, по пятнадцать учеников на секцию. Маленькие девочки были одеты в джемперы в красно-серую клетку и белые юбочки. На мальчиках были темные брюки, белые рубашки и красные трикотажные жилеты. К тому времени, когда эти дети достигали старших классов, формы уже не было, но здоровый вид сохранялся.

Я листала страницы, пока не нашла подготовительный класс. Проверила имена, напечатанные маленькими буквами под каждой фотографией. Майкл Саттон был в третьей группе, в первом ряду, второй справа. Его глаза были большими, карими и встревоженными уже тогда. Большинство одноклассников возвышались над ним. Его учительницу звали Луиза Сатбури. Я поискала двух других Майклов, Бурмана и Тротвейна.

Майкл Бурман был светловолосым, глуповатая улыбка открывала просвет на месте передних зубов. Майкл Тротвейн был крупный, круглолицый, с короной темных кудрявых волос.

Все мальчики были в ботинках, которые выглядели комически большими для их костлявых ножек шестилеток.

Копировальная машина была новой, но медлительной. Несмотря на это, мой визит в библиотеку и возвращение на парковку с фотокопиями в руках занял не больше пятнадцати минут. Я не могла поверить своей удаче. Дела редко сами плывут мне в руки, что должно было послужить сигналом.

 

5

Домашний адрес, который дал мне Саттон, был 2145 Хермоса стрит, в западной части города.

Это был район кондоминимумов и домов на одну семью, многие из которых сдавались в наем. Дома были маленькими и скучными, с оштукатуренными стенами и плоскими асфальтовыми крышами. Каркасные бунгало были всунуты между двухэтажными многоквартирными комплексами, лишенными архитектурной привлекательности.

Разросшиеся деревья возвышались над маленькими участками, где они когда-то были посажены, и свидетельствовали о недостатке воображения владельцев, которые не могли себе представить, что через сорок пять лет под калифорнийским солнцем и дождем полуметровый саженец будет доминировать во дворе, заслоняя скромный дом, который он должен был украшать.

Я замедлила ход, проверяя номера дешевых одноэтажных коттеджей. Дом номер 2145 был выкрашен в кричащий желтый цвет с синей отделкой. Эффект был не такой жизнерадостный, как можно было надеяться. Яркие цвета только подчеркивали убогость конструкции и нужду в ремонте. Квадратное окно над крытым маленьким крыльцом подразумевало обитаемое чердачное пространство, где должно было быть невыносимо жарко и душно летом и холодно и сыро в любое другое время года.

Справа от деревянных ступенек большой цветущий куст калины загораживал одно из двух окон. Слева колючие лопасти кактусов делали проход в узенький боковой дворик невозможным.

Я припарковалась, заперла машину и прошла к дому. Обычно я запираю машину не по необходимости, а большей частью из предосторожности, но только не в этом районе.

Хермоза заканчивалась тупиком у 101 шоссе, видневшегося через открытый кусок проволочной ограды, остальная часть которой была закрыта сорняками.

Движение транспорта по шоссе поднимало ветер, вместе с водоворотом выхлопных газов. Мусор засасывало через ограду, где скорость проезжающих машин создавала вакуум.

Как мог парень, выросший в Хортон Рэвин, оказаться в такой дыре? Когда Академия Климпинг хвасталась, что все выпускники попадают в колледж, там не упоминалось, что происходит дальше. Я всегда представляла себе, что высшее образование гарантирует соответственно высокий стиль жизни, но я живу лучше, чем этот парень, и что это значит?

Я поднялась на крыльцо и постучала в дверь, продолжая оглядываться по сторонам.

Два дома напротив были снесены, и кто-то превратил пустой двойной участок в парковку за десять баксов в неделю. Это было предприимчиво, учитывая, что парковка у тротуара была бесплатной. Окна в каждом доме были забраны металлическими решетками от воров, у которых, возможно, хватало ума грабить более дорогие дома в городе.

Дверь открылась, и я повернулась. Саттон был одет в ту же самую рубашку и галстук, в которых я его видела накануне. Его карие глаза выражали обычную молчаливую печаль.

Он сказал:

— Ой, здравствуйте. Я не рассчитывал увидеть вас так скоро.

— Извините, что появилась без предупреждения, но я хочу, чтобы вы на кое- что посмотрели.

— Я как раз собрался уходить. Я записан к врачу.

— Это не займет много времени. Только минутку.

В ответ он поманил меня внутрь. Я перешагнула через порог и зашла в комнату. Слабый свет просачивался через пышно цветущую на подоконнике гортензию. В воздухе пахло беконом, сгоревшим кофе, пролитым пивом и собачьей шерстью. Золотистый ретривер вскочил на ноги поприветствовать меня, хвост стучал по стулу. Комната была слишком маленькой для животного такого размера. Собакам нужен двор, чтобы бегать, и местечко в тени, чтобы свернуться и дремать. Ретривер также может оценить возможность что-нибудь ловить и приносить назад, мячик или палку. У меня никогда не было собаки, и то я это знаю.

На диване растянулась худенькая, как спичка, девушка в шортах и коротком топе, лифчик просвечивал под тканью. Босые ноги она перекинула через подлокотник, награждая меня видом своих грязных подошв. Она была хорошенькой, несмотря на надутый вид. Длинные темные волосы, глаза подведены, веки намазаны тенями. На ней были блестящие висячие серьги, которые посверкивали, когда она поворачивала голову. Переполненная пепельница стояла в пределах досягаемости, но, к счастью для меня, она не курила в данный момент.

На кофейном столике были три банки пива, две из них пустые и лежали на боку.

Девица вяло протянула руку, взяла третью банку, сделала большой глоток и вернула ее на место. Я видела серию перекрывающих друг друга кругов на поверхности стола. Если их сосчитать, можно было бы воссоздать временной процесс поглощения ею алкоголя.

Она щелкнула пальцами, собака пересекла комнату и устроилась на полу поближе.

Я оглянулась на Саттона, ожидая представления, но ничего не последовало. Мне не очень хотелось обсуждать дела клиента в присутствии кого-то еще, особенно в обстоятельствах, когда мне неясны их взаимоотношения. Я не знаю, что он ей рассказывал, и о чем я могу говорить.

Саттон спросил:

— Что случилось?

Я покосилась на девушку.

— Может, мы выйдем на крыльцо?

— Ничего. Она своя.

Я открыла сумку, достала скопированные страницы и протянула ему.

— Посмотрите и скажите, если увидите мальчика, в доме которого были.

Он стал рассматривать фотографии, поднеся их близко к глазам. Я смотрела, как его взгляд переходит от лица к лицу. Он показал пальцем и сказал:

— Вот этот.

Я заглянула ему через плечо.

— Который?

— Он. Я тепрь вспомнил.

Саттон указал на мальчика в середине верхнего ряда. Густые темные волосы, срезанный подбородок, уши, торчащие, как ручки кастрюли.

— Вы уверены?

— Конечно. Его звали Билли Керкенделл. Я не думал о нем годами. Его отец растратил деньги, но это не выяснилось до тех пор, пока семья не покинула город. За одну ночь они исчезли. Это был большой позор. Это поможет?

— Конечно. Их адрес будет нетрудно найти, если только Керкенделл не был биологическим отцом мальчика, а родители не развелись. Если его мать снова вышла замуж, мы не сможем выяснить фамилию его отчима.

— Бурман должен знать. Он всегда все знает. Он всегда организует наши встречи выпускников. Но я туда не хожу, — поспешно добавил Саттон. Он посмотрел на часы.

— Мне надо бежать.

Он взглянул на фотографию.

— Можно мне это взять?

— Я сделаю копию для своего отчета и отдам вам.

Саттон вернул фотографию и взял ключи от машины. Девушка на диване наблюдала за нами, но Саттон не сказал ей ни слова. Я вышла за ним из дома, и мы вместе спустились по ступенькам. Я сказала:

— Позвоните мне, когда освободитесь, и мы проверим участок Керкенделлов. Может быть, вы найдете место, о котором говорили.

— Я буду дома часа через полтора и позвоню вам в офис.

— Хорошо. Можно спросить, что это за девушка?

— Это Мадалин. Она была героиновой наркоманкой, но сейчас бросила. Ей нужно место, чтобы отлежаться.

— А собака?

— Это собака Мадалин. Ее зовут Голди Хоун.

Мы разошлись, обменявшись обычными любезностями. Саттон повернул налево, по подъездной дорожке, где стояла его машина, а я пошла в другую сторону. Оказавшись в своем «мустанге» я включила зажигание и ждала, пока проедет Саттон. У него была помятая MG цвета морской волны, сделанная, наверное, в его школьные годы.

Оказавшись в центре города, я проехала семь кварталов до Чэпел, свернула налево, проехала восемь кварталов, пересекла Стэйт стрит и повернула направо, на Анаконда. Через полквартала я въехала на парковку у общественной библиотеки. Подождала, пока автомат выплюнет в мою руку билетик и поднялась на третий этаж, где нашла свободное место.

Лифт был слишком медленным, так что я спустилась по лестнице, вышла из здания гаража и вошла в библиотеку.

Справочный отдел располагался прямо у входа. Ковровое покрытие было цвета пыльной розы с бледным рисунком из зелено-голубых точек. Стулья были обиты зелено-голубой тканью. Свет лился через шесть высоких арочных окон на дальней стене. За столами никого не было, кроме одного мужчины, который играл сам с собой в шахматы. В отделе художественной литературы, слева от меня, помощник библиотекаря раскладывал по полкам романы с тележки, заваленной книгами. У ближайшего стола я поставила сумку на один из шести пустых стульев.

На стене, справа от меня, полки от пола до потолка были заполнены телефонными книгами различных городов Калифорнии. На нижних полках стояли добавочные телефонные книги разных городов по всей стране.

Я огляделась, в поисках справочников Полк и Хэйнс, которые охватывали шесть десятилетий Санта-Терезы и должны были быть где-то поблизости.

Полк и Хэйнс оба — пересекающиеся справочники, по которым можно найти и перепроверить имя, адрес и занятие любого человека или учреждения в данном районе. Если речь идет о бизнесе, вы можете узнать, сколько человек там работают и примерные суммы продаж. Если, как в моем случае, у вас есть только имя, обычно можно узнать домашний адрес этого человека. Если есть только адрес, можно узнать имя жильца. Перейдя к городскому справочнику, вы можете сверить список жильцов с алфавитным списком уличных адресов. Номера домов идут последовательно и предоставляют имя и телефон жильца по каждому адресу. Хотя часть информации кажется излишней, каждая категория предоставляет лакомые кусочки, которые складываются в цельную картину.

Я вытащила оба, и Полк и Хэйнс, за 1966 год, а затем выбрала городские справочники за 1965, 1966 и 1967, которые отнесла на стол. Поставила сумку на пол и отодвинула стул. Из глубин сумки извлекла блокнот и ручку.

Там была единственная запись с фамилией Керкенделл: Кейт (лицензированный бухгалтер) и Марджи (дизайнер), адрес: 625 Рамона роуд. Я записала адрес и добавила имена и адреса соседей с каждой стороны.

В Хортон Рэвин размеры участков колебались от одного до четырех гектаров или больше. Там не было тротуаров и дома стояли вдалеке от дороги. Я не могла представить себе ежедневные визиты или дежурные сплетни через ограду. Никогда не видела никого сидящим на крыльце, видимом с дороги. Думаю, что тамошние люди, скорее, знакомились через церковь, загородный клуб или многочисленные городские организации.

Я поискала бывший адрес Майкла Саттона на Виа Инес. Записала его в блокнот и перешла в Полк, где обнаружила старый телефонный номер. В 1967 году, когда Мэри Клэр Фицжу была похищена, ее семья жила на Виа Дульсинея. Опять, на всякий случай, я записала имя соседей с каждой стороны. Через двадцать один год большая часть этой информации должна оказаться просроченной, но наличие имен под рукой может сэкономить время. Я сверилась с современной телефонной книгой и отметила информацию, которая годилась до сих пор.

Поставила справочники на место и спустилась в отдел периодики.

Я попросила у библиотекаря микрофильмы с копиями «Санта-Тереза Диспэтч» за те дни, когда была похищена Мэри Клэр. Прежде, чем делать что-нибудь еще, мне хотелось посмотреть, как газеты освещали преступление. Саттон рассказывал об этом, но он фокусировался на времени, а мне хотелось увидеть более полную картину, включая детали, которые он мог упустить.

Библиотекарь вернулась с двумя коробками микрофильмов, датированных июлем и августом 1967 года. Я уселась за ближайший стол, включила проектор, зарядила пленку и поймала последний кусок. Нажала кнопку и смотрела, как страницы проносились с такой скоростью, что у меня закружилась голова. Я иногда делала паузы, чтобы проверить дату вверху страницы, и, приблизившись к 19 июля, уменьшила скорость и начала смотреть внимательно.

Заголовки о похищении на первой странице появились в воскресенье, 23 июля и занимали центральную сцену последующие десять дней, хотя содержание в каждом выпуске было примерно одинаковым. Было ясно, что ФБР строго контролировало сообщаемую публике информацию, что заставляло репортеров бесконечно повторять одни и те же немногочисленные факты. В основном, те же, что сообщил Саттон, хотя я отметила несколько деталей, о которых он не упоминал.

Мэри Клэр исчезла утром в среду, 19 июля, хотя о преступлении не сообщалось еще четыре дня. В этот интервал, который включал всю пятницу и большую часть субботы, полиция и ФБР взяли дело в свои руки и положили его под замок, гарантируя, что никакие детали преступления не достигнут публики. О похищении узнали, но, кроме этого, почти ничего не было известно.

Я начала делать записи, отчасти для того, чтобы отвлечься от специфики прочитанного. Даже в простых журналистских кто, что, где, когда и как, история заставляла что-то у меня в груди сжиматься. Что делало ощущение еще хуже, это черно-белая фотография Мэри Клэр, которая появлялась в каждой статье. Девочка смотрела в камеру, так что мне казалось, что я заглядываю прямо ей в душу. Ее улыбка была солнечной, глаза затеняла светлая челка. Остальные волосы были зачесаны назад и закреплены с двух сторон пластмассовыми заколками. Ее платье было гофрированным спреди, с крошечными перламутровыми пуговками и рукавами-фонариками вокруг ее пухленьких ручек, которые хотелось поцеловать. Фотограф дал ей подержать плюшевого зайца, так что фотография, наверное, была сделана на Пасху того года.

Я помню, что читала об ее исчезновении в то время, но тогда я не понимала всего ужаса преступления. Что такого она сделала, чтобы объяснить зло, обрушившееся на нее?

Я знала, не будучи знакома с Фицжу, что они любили ее до безумия, смеялись над ее словечками, утешали в своих объятиях, когда она плакала от ушиба или обиды.

Я поменяла угол зрения, чтобы не смотреть на ее лицо. Потом посмотрела снова. Я не могла защитить себя от знания, что девочки больше нет. Ее родители никогда не будут знать покоя, даже если ее окончательное местонахождение будет обнаружено. Я не уверена, что бы это изменило. Она была потеряна для них, длина и ширина ее жизни уложилась в несколько коротких лет, начало, середина и конец.

Я заставила себя внимательно изучить порядок событий в тот день. Все звучало так обыкновенно. События, которые привели к ее исчезновению, не носили и намека на предстоящий ужас. Мэри Клэр каталась на качелях во дворе Фицжу, а ее мать сидела на крыльце и читала книгу. Единственным звуком, нарушавшим тишину летнего дня, был шум фена для листьев с соседнего участка. Компания по уборке территории оставила одного своего работника. Женщина не видела, как он приехал, но слышала, как он очищал дорожку от кусочков скошенной им травы.

Зазвонил телефон. Миссис Фицжу отложила книгу, вошла в кухню и сняла трубку телефона, висевшего на стене у двери в столовую. Расположение телефона не давало ей возможности видеть ребенка, но весь двор был огорожен, и не было причины для беспокойства.

Звонивший представился, заявив, что он представитель торговой компании и проводит короткий опрос. Миссис Фицжу согласилась ответить на несколько вопросов. Позже она не смогла вспомнить ни его имени, ни названия компании. Он не сказал, какой продукт рекламирует, но его вопросы касались количества телевизоров в доме, сколько часов они включены и какие программы предпочитает семья. Прошло не больше четырех минут с момента, когда она взяла трубку до того, как звонивший поблагодарил и разъединился.

Вернувшись на крыльцо, мать заметила, что Мэри Клэр нет на качелях. Она окинула взглядом песочницу, домик, пластмассовый бассейн, но Мэри Клэр нигде не было видно.

Удивленная, но не испуганная, миссис Фитжу окликнула девочку по имени, но ответа не было. Она вернулась в дом, подумав, что Мэри Клэр могла проскользнуть туда незамеченной, пока она была занята разговором. Когда стало ясно, что ребенка в доме нет, мать вышла во двор и обошла его, проверив все кусты вдоль ограды. Она заглянула в домик для игр, который был пуст, обошла дом и вышла через калитку, продолжая звать девочку, более встревоженная с каждой минутой. В страхе, она добежала до соседнего дома и постучала, но никого не было.

Миссис Фицжу вернулась к дому, собираясь позвонить мужу, а потом — в полицию. Поднимаясь по ступенькам, она заметила записку, которую, видимо, оставили на столике, но она упала на пол. Записка была короткой и написана печатными буквами.

Похититель заявлял, что ее дочь в безопасности, и будет возвращена в целости и сохранности в обмен на двадцать пять тысч долларов наличными. Если будет сделана попытка контакта с полицией или ФБР, похитители узнают, и Мэри Клэр поплатится жизнью.

Все это стало известно широкой публике через четыре дня после похищения. Тем временем, ФБР допрашивало родителей Мэри Клэр, бледных и оглушенных. После объявления новостей, были допрошены соседи, друзья и знакомые, некоторые по несколько раз.

Дело привлекло внимание по всей стране, потому что речь шла о единственном ребенке известной пары из Санта-Терезы. Однако, после первого всплеска, сообщения стали повторяться, что указывало на то, что ФБР перерезало поток информации для журналистов.

Ни один из агентов ФБР не был указан по имени, также не упоминалось о следователях на местном уровне. Отделение полиции Санта-Терезы время от времени выпускало бюллетень, заверяя публику, что расследование идет, и делается все возможное, чтобы найти подозреваемых и освободить ребенка.

Как при любом большом преступлении, некоторые детали не сообщались публике, давая возможность следователям проверить подозрительные категории граждан, в надежде получить признание. Больше не было упоминаний о подозреваемых, хотя детективы должны были прочесать местность и допросить всех педофилов, всех, обвиненных в сексуальных преступлениях и всех остальных, чье криминальное прошлое могло подойти.

ФБР получало подсказки, сообщения о том, что ребенка видели в разных местах страны. Еще были бесчисленные звонки о подозрительном поведении незнакомцев, которые не делали никакого вреда и чьи акции были совершенно невинными.

Мэри Клэр Фицжу исчезла в черной дыре и не вернется никогда.

С того времени газеты публиковали те же статьи каждый год, в надежде, что появится что-то новое. Упоминались другие случаи похищений, в ожидании возможности, что кто-то сможет опознать деталь и добавить ее к ранее неизвестным фактам. Если Мэри Клэр потерялась, ее случай может спровоцировать признание в другом деле. Для самого ребенка перспективы были мрачные, и были такими после того, как первые двадцать четыре часа прошли в молчании.

По крайней мере, я поняла, почему Майкл Саттон так рвался выяснить значение того, что он видел. Что касается меня, одна мысль о судьбе девочки делала меня больной.

 

6

Дебора Унрих

Июль 1963

Следующие три месяца будущая мать ела так мало, что прибавила не больше пяти килограммов. Ее диета состояла преимущественно из бобов и риса — идеальный протеин, как она уверяла, полностью игнорируя нужду ее нерожденного ребенка в правильном питании. Он не верила в прием витаминов, заявляя, что женщины от начала времен могли зачать и выносить ребенка без вмешательства фармацевтических компаний.

Патрика ее поведение приводило в ярость, но спорить не было смысла. Шелли рассматривала любое несогласие как покушение на свою независимость. В конце концов он сдался и стал выходить из комнаты в ту минуту, когда она туда входила.

Большую часть времени Шелли сохраняла угрюмую дистанцию, но бывали моменты, когда она делала робкие попытки улучшить отношения. Это подпитывало надежду Деборы, что связь может наладиться, какой бы ограниченной она ни была. Ее оптимизм никогда не продолжался долго. Настроение Шелли омрачалось. Нестабильные элементы ее натуры складывались вместе, вызывая неизбежный взрыв.

После взрыва Грег выступал в роли посредника, путешествуя от автобуса к дому и обратно.

Он приносил извинения, утешая и успокаивая сначала Шелли, потом родителей.

Дебора почти предпочитала истерики Шелли жалким попыткам Грега наладить мир.

Патрик и Дебора обычно ужинали по пятницам в загородном клубе Хортон Рэвин.

Согласно сплетням, многие пары их социального круга испытывали такую же тревогу, когда их потомки, теперь взрослые молодые люди, были пойманы на «альтернативном стиле жизни», что включало наркотики, подержанную одежду, длинные лохматые волосы и пренебрежение личной гигиеной.

Эти вечера были для них единственным облегчением от напряжения дома и единственной возможностью выпустить пар.

Они были знакомы с Кипом и Аннабель Саттон с тех пор, как вступили в клуб, вскоре после переезда в Санта-Терезу из Болдера, Колорадо. Унрихам было за сорок, в то время как Кип и Аннабель были на десять лет моложе, с детьми школьного возраста, которые отнимали большую часть их времени и энергии. Для Саттонов сборы по пятницам были долгожданным перерывом в родительских обязанностях.

Кип был архитектором, который специализировался на проектировании офисных зданий, банков и магазинов. Аннабель, как и Дебора в свое время, сидела дома с детьми. Четверым детям Саттонов было два, шесть, восемь и десять, старшей была девочка, по имени Диана.

В течение первого раунда мартини всплыла тема Грега и Шелли и не уходила большую часть пятничных вечеров. Патрик сказал:

— Учитесь на наших ошибках. Эти дети — оппозиционеры и нарываются на скандал. Наши достижения для них ничего не значат. У вас будут такие же неприятности, только могу поспорить, еще хуже.

Аннабель ответила:

— И не говори. Я едва справляюсь с двумя ужасными мальчишками. Майкл был куколкой, пока ему не исполнилось два, и вот мы здесь, сидим и пьем.

Она вытащила оливку из своего мартини, положила в рот и опустошила стакан.

Кип сказал:

— Я не вижу в этом деле с Грегом и Шелли ничего нового. Дети всегда бунтуют в этом возрасте, разве не так?

Патрик помотал головой:

— Не до такой степени.

— Шелли — битник, — сказала Дебора. — Она рассказывала, что жила месяцами в клоповнике на Норт Бич, где тусовались все «крутые кошки».

— Битник? Это устарело, разве нет?

— Не слышала такого от нее. Она заявляет, что спала с Алленом Гинсбергом и Лоуренсом Ферлингетти за промежуток времени в шесть дней.

Аннабель посмотрела с недоверием.

— Она тебе так и сказала?

— О, конечно. Гордая собой. Я поняла, она надеялась, что я отшатнусь в ужасе, так что она сможет обвинить меня в зашоренности и тому подобном. Я просто сидела и моргала, а потом спросила, был ли у нее когда-нибудь триппер.

Аннабель фыркнула.

— И что она ответила?

— Она сказала, что дело не в этом. Она жила полной жизнью, чего я даже представить себе не могу.

Патрик сказал:

— Я такого не слышал. Где все это время был Шон?

— Они все были там — дети, мамы, незнакомцы, курильщики марихуаны и героиновые наркоманы. Они играли на гитарах и барабанах и зарабатывали писанием стихов, которые продавали туристам на улицах.

Патрик допил свой стакан и жестом попросил у официантки еще. Кип тоже поднял руку, как будто они боролись за один лот на аукционе.

Патрик раздраженно помотал головой.

— Что не так с этими детьми? Мы даем им все самое лучшее, а они, в конце концов, плюют нам в лицо. Эта девица все знает. Вы бы ее послушали. У нее нет ни капли мозгов, но хватает наглости критиковать президента Соединенных Штатов, как будто она знает, как надо. Она даже не может нормально жить собственной жизнью. Они вегетарианцы, черт возьми. Знаете, сколько времени и энергии это требует?

Аннабель сказала:

— Больше, чем хотелось бы. Надо признать, что она молодец. Я вот не смогла.

— О, ради бога. Ты думаешь, Шелли готовит? Нет, мэм. Она до этого не опускается. Дебора все готовит одна. Если вы спросите меня, это просто одна из форм нарциссизма, заставить всех плясать вокруг них, в то время, как они сидят и думают, что выше остальных.

Аннабель сказала:

— Это просто смешно. Почему вы не заставите их готовить себе?

— Я именно так и говорю. Спроси ее, — сказал Патрик, показывая в сторону Деборы.

— Ты знаешь, что она ест, Патрик. Если б это от нее зависело, они бы ели только сою, пророщенные зерна и коричневый рис. Шон бы умер с голода, если бы я не давала ему сэндвичи с арахисовым маслом за ее спиной. Вы бы видели, как он их уминает. Как звереныш.

Официанка принесла напитки, корзиночку с свежими булочками и тарелку с порциями масла.

Кип повернулся к Аннабель.

— Извини, я не спросил. Ты хочешь еще мартини, или перейдешь на вино?

— Я лучше остановлюсь. Я начинаю новую спортивную программу — заплывы на 800 метров в океане три раза в неделю, по утрам.

— Начинаешь с субботы? Ты шутишь!

— Я серьезно. Оставлю детей с няней. Это единственное время, которое у меня есть для себя.

— Вода, наверное, ледяная.

— Я привыкну.

Дебора сказала:

— Я принесу себя в жертву и буду пить за нее вино, которое ты закажешь. Это самое меньшее, что я могу сделать.

Кип заказал бутылку мерло, показав пальцем свой выбор в винной карте.

Дебора подняла руку.

— Вот что я еще забыла. Вчера я застала Шелли в слезах. Это была первая эмоция, кроме гнева, раздражения или презрения, которую я у нее видела. Я подумала, что она скучает по матери, но, когда я спросила, оказалось, что она горюет, потому что Сильвия Плат покончила с собой.

— Кто? — спросила Аннабель.

— Поэтесса, — ответил Патрик. — Она была душевнобольная.

Аннабель пожала плечами, взяла булочку из корзинки и намазала ее маслом. Откусила кусок и засунула за щеку, что несколько заглушило ее речь.

— Мы знали одну пару, которые были вегетарианцами. Однажды пригласили их на обед, и я приготовила макароны с сыром. Потом они нас пригласили на роскошную миску вегетарианского чили. Ужасного. Несъедобного. Что меня добило, они носили кожаные туфли. Я решила с ними раззнакомиться, Кип возражал, пока я не сказала, что он будет сам для них готовить, если они еще явятся.

Это снова завело Патрика.

— Вот в чем парадокс, насколько я понимаю. Шелли не любит овощи. Единственный овощ, который она ест, это бобы. Фрукты она тоже не любит. Она говорит, что бананы отвратительны, а от яблок у нее болят зубы. У нее есть список запрещенных продуктов, в который входит вся известная человечеству еда. Кроме киноа, что бы это, черт возьми, ни было.

Кип покачал головой.

— Почему вы с ней вообще имеете дело?

Дебора ответила:

— Потому что она носит нашего внука или внучку. Если мы повернемся к ней спиной, мы откажемся от невинного ребенка. Вы бы такое сделали?

— Наверное, нет, — сказал Кип. — Ну, я бы мог, но Аннабель бы меня убила.

Последовала пауза, когда они изучали меню и решали, что заказать. Салаты, слабоподжаренные отбивные, запеченный картофель со сметаной, с зеленым горошком и тертым сыром.

После того, как официантка приняла заказы, Патрик вернулся к разговору.

— Все бы не было так плохо, если б она не была такой самоуверенной и высокомерной. Она смотрит на нас свысока. Мы материалистичные и неглубокие. Все, что мы делаем, это «буржуазно». Она разглагольствует о пролетариате. Боже, спаси королеву.

Аннабель скорчила гримасу.

— И Грег это поддерживает?

— Он у нее под каблуком. Он сидит и смотрит ей в рот, как будто она декламирует из евангелия от Матфея, Марка, Луки и Иоанна. И знаете, что еще? От нее плохо пахнет. Она не чистит зубы. Она не бреет подмышки и все остальное. У нее волосы на ногах, которые выглядят, как шкура у бобра. Не знаю, как он может находиться с ней в автобусе. Мы вынуждены пользоваться спреем, когда она выходит из комнаты.

Кип и Аннабель оба смеялись. Аннабель сказала: — Ох, Патрик. Ты ужасный.

— Я не шучу. Спросите Дебору, если мне не верите.

Кип скептически поднял бровь.

— Не хочу говорить, ребята, но думаю, что вы ошибались, давая Грегу так много. Как еще он мог дойти до такого поведения?

Патрик поднял руку.

— Ты прав. Мы с Деборой говорили об этом.

Он замолчал, глядя вверх, когда официантка принесла вино. Она повернула бутылку, чтобы Кип мог прочитать этикетку, и, когда он одобрил, стала ее открывать. Кип попробовал, кивнул и сказал: — Очень хорошее.

Аннабель прикрыла свой бокал, и когда остальные три были наполнены, Патрик продолжил с того места, где остановился.

— Мы оба зарабатывали себе на колледж. У семьи Деборы не было денег, а моя считала, что я не буду ценить образование, если не заработаю на него сам. Если честно, это было тяжело.

Я учился и еще работал двадцать часов в неделю. Мы хотели, чтобы Грег сосредоточился на учебе, так что сказали ему, что будем платить, если он будет хорошо учиться. Два года в колледже, и теперь он все бросил, бродяга и дармоед.

Аннабель спросила:

— На что же они живут? Я надеюсь, что вы не даете им деньги, кроме всего прочего.

— Пока что нет, но я не исключаю, что Грег рассчитывает на финансовую помощь.

Дебора сказала:

— Которую они получают, в любом случае. Они не платят за жилье, и мы предоставляем еду и коммунальные услуги. Они не ездят на своем автобусе, потому что у них нет денег на бензин.

— Готов поспорить, он торгует травкой, — сказал Кип.

Патрик посмотрел на него.

— Ты думаешь? Это тревожит.

Дебора сказала:

— Они точно ее курят. Запах идет по всему двору.

Аннабель поморщилась.

— Они курят марихуану при маленьком мальчике?

— Почему нет? Они все при нем делают. Шелли хочет, чтобы он присутствовал при ее родах, чтобы он ощутил чудо деторождения.

— Это будет веселая сцена.

— Что, если их поймают на торговле марихуаной? — спросил Кип, возвращаясь к своей теме.

Дебора хлопнула его по руке.

— Ты перестанешь?

— Нет, я серьезно. Допустим, что копы об этом узнают. Я просто рассказываю, какие у вас могут быть неприятности. Для начала, появится служба защиты детей и заберет мальчика.

— Он не от Грега. Шелли сразу об этом сказала, — заявил Патрик.

Дебора добавила:

— Ребенок ни в чем не виноват. Он может быть неприятным, но у меня сердце разрывается смотреть, какой он запущенный. Шелли не имеет понятия о материнстве.

— Он не ходит в школу? — спросила Аннабель.

— Шелли не верит в государственную систему обучения. Она считает, что это одна из форм правительственной пропаганды, и учит его сама.

Патрик сказал:

— Господи. Мы не можем больше говорить об этом. У меня портится аппетит.

Аннабель подняла свой стакан с водой.

— Давайте посмотрим на хорошую сторону. Я предлагаю выпить за младенца.

Все четверо чокнулись.

— Пусть все ваши сюрпризы будут приятными, — добавил Кип.

Но сюрприз преподнесла Шелли. Ребенок родился на две недели раньше ожидаемого срока.

Ни Грег, ни Шелли не сообщили его родителям, что роды начались. Когда отошли воды, он отвез ее в больницу Санта-Терезы и оставил Шона в комнате ожидания с альбомом и коробкой карандашей.

В начале произошла некоторая неразбериха, потому что Шелли не наблюдалась у врача, у нее не было ни медкарты, ни медицинской страховки. Медсестра задала Грегу серию вопросов, которые включали его занятие, его работодателя и адрес работы. Узнав, что он безработный, медсестра стала допытываться, кто будет отвечать за оплату больничных счетов.

Шелли возбудилась и закатила такой скандал, что медсестра пригрозила вызвать охрану.

Их оставили вдвоем, в помещении для пациентов, занавешенном шторой для уединения.

Грег не видел другого выхода, кроме как позвонить родителям и попросить о помощи.

Шелли демонстрировала свое обычное поведение. Грег перестал обращать на нее внимание.

Больница вызвала акушера, и он появился в течение часа. У поста медсестер состоялась бормочущая конференция, перед тем, как врач зашел в огороженную шторами палату. Он представился как доктор Франц. Грега попросили подождать в холле, пока проходил осмотр.

Грег сходил в комнату ожидания, чтобы проверить Шона. Мальчик смотрел телевизор, занятие, которое обычно запрещалось. Грег подошел к администратору и попросил разрешения воспользоваться телефоном. Он позвонил родителям и рассказал, что происходит. Патрик потребовал передать трубку администратору и, видимо, убедил его, что все расходы будут покрыты, и они с женой сейчас приедут. Грег вернулся к палате, где мог слышать, как Шелли вопит на доктора, объясняя, куда он может засунуть свой долбаный палец в этой долбаной резиновой перчатке.

Медсестра в дальнем конце холла повернулась и одарила его взглядом. Грег закрыл глаза.

Он хотел, чтобы только однажды, она вела себя, как нормальный человек. Все было борьбой. Все было главным сражением. Он был обессилен от бесконечных попыток смягчать и сдерживать ее ярость.

Доктор отодвинул штору и пригласил Грега зайти. Шелли сидела на койке, завернутая в простыню, и в таком бешенстве, что ни на кого не смотрела. Медсестра отворачивалась, избегая Грега тоже. Доктор Франц объявил, что предлежание тазовое, ягодицами вперед.

Он посоветовал кесарево сечение, но Шелли о нем и слушать не хотела. Это было ее право.

Никто не может ее заставить. Доктор осторожнно подбирал слова, его лицо ничего не выражало. Он согласился с ее желанием «на данный момент», как он выразился.

Шелли сказала «Ха-ха-ха» его спине. Грег подумал, что парень повернется и залепит ей затрещину, но доктор удалился по коридору, его каблуки аккуратно цокали по полированному полу.

Ее приняли. Медсестра надела Шелли на запястье бумажный больничный браслет и посадила ее в кресло на колесиках, чтобы отвезти наверх, в родильное отделение. Грег проводил их до лифта и вернулся в комнату ожидания. Тишина была благословением. Приехали Дебора и Патрик. К этому времени Шон уснул, свернувшись в кресле в углу.

Патрик отвез его домой, а Дебора с Грегом поднялись на лифте и сидели с Шелли следующие четыре часа. Дважды доктору удавалось перевернуть младенца, но младенец дважды возвращался в то же положение.

Дебора вынуждена была отдать Шелли должное за то, что она перенесла тяжелые роды, не издав ни писка. Конечно, она подвергала риску себя и ребенка.

Когда после тринадцати часов не наблюдалось почти никакого прогресса, доктор Франц взял командование в свои руки. Деборе разрешили присутствовать, когда он объяснил положение.

Если ребенок рождается ягодицами вперед, есть возможность, что тело пройдет через материнский таз, но голова, скорее всего, застрянет на уровне подбородка. При таких условиях возможность травмы очень велика. После того, как тело младенца выйдет наружу, пуповина перестанет пульсировать, что вызовет прекращение поступления кислорода. С головой внутри младенец не сможет дышать. Без хирургического вмешательства очень большой шанс, что ребенок умрет.

Деборе было ясно, что выбор только один. Ей хотелось трясти Шелли, чтобы у той затрещала голова, ответ был таким очевидным. Даже Грег уговаривал Шелли согласиться.

К этому времени она была слишком слаба, чтобы протестовать. Ее приготовили к операции и увезли.

Патриция Лоррейн Унрих родилась 14 июля 1963 года, 2.800 кг, 50 см, лысая, как яйцо. Грег и Шелли называли ее Рейн.

Дебора отправилась домой и выпила чего покрепче.

Шелли и ребенок пробыли в больнице три дня. Грег проводил с ней большую часть времени, тогда как Деборе пришлось управляться с Шоном. Поначалу, что бы Дебора ни советовала, он озвучивал доктрины своей матери, декламируя их, как символы веры. Было почти комично слышать принципы Шелли из уст шестилетнего ребенка. Дебора не спорила и делала свое дело. Скоро Шон обедал вместе с ней. Они ходили в ботанический сад, на пляж, в музей природы. Мальчик был не только умным, но живо всем интересовался и быстро учился. Дебора пересмотрела свое мнение о нем и начала получать удовольствие от его компании, тем более, с тех пор, как он стал носить одежду.

Шелли вернулась домой. Она до сих пор испытвала боль и ничего не могла делать после операции. Дебора предложила ей пользоваться комнатой для гостей, пока она выздоровеет.

Шелли была хрупкой и беззащитной. Она въехала в дом без скандала, в то время, как Грег с Шоном остались в автобусе. Она отгородилась от мира, оставаясь под одеялом, в комнате с задернутыми шторами. Казалось, что она страдает от послеродовой депрессии, но Дебора поняла, что было что-то еще. Шелли была унижена, не настолько сердита, но пришиблена тем, что Природа предала ее, и ей нечем похвастаться. Как можно бороться за свои убеждения, когда она сама провалила настолько простое дело, как натуральные роды, которых она ждала с такой уверенностью? Ветер покинул ее паруса. При отсутствии догмы из нее словно выкачали воздух. Дебора наблюдала со стороны, ей хотелось помочь, но она не осмеливалась. Любой жест с ее стороны был бы сигналом сочувствия, которое Шелли не умела принимать.

Добавкой к неустойчивому перемирию был факт, что Рейн проявляла очень слабый интерес к грудному кормлению. Шелли кормила Шона до трех лет, так что не была новичком в процессе. Но Рейн не шла на соглашение. Она дергала головкой во все стороны, едва касаясь ртом соска. Но, когда он все-таки попадал ей в рот, она начинала кричать, выгибать спину, личико краснело и кулачки сжимались. Через несколько дней Шелли потеряла терпение. Она сунула ребенка Деборе и отвернулась к стене. Рейн кричала без остановки. Дебора понимала, что ей не хватает еды, но не знала, что делать.

Появился Грег.

— Все в порядке?

— Все нормально. Есть небольшие проблемы, но волноваться не о чем.

— Я могу помочь?

— Займи Шона, если можешь.

— Конечно, нет проблем. Можешь посоветовать, чем?

Дебора была вынуждена прикусить язык. У нее и так было полно дел, и она не могла все бросить и учить Грега, как развлекать ребенка.

— Давай я тебе дам пару баксов, и можешь отвести его в зоопарк.

Грег нахмурился.

— Шелли разрешила?

— Она спит. Я уверена, что она бы не возражала. Можешь еще попробовать детский бассейн на пляже. Он любит плескаться в воде и играть в бегемотов. Там много детей. Ему понравится.

Дебора позвонила доктору Эрбу, педиатру, с которым она познакомилась на коктейльной вечеринке, посвященной приему новых членов в загородный клуб. Она извинилась за беспокойство, не желая, чтобы он подумал, что она специально использует их знакомство, чтобы получить бесплатный медицинский совет. Она объяснила проблему так сжато, как могла. Доктор Эрб посоветовал попробовать еще пару грудных кормлений, прежде чем переходить к искусственному питанию. Может быть, ребенок еще приноровится, и все будет хорошо. К этому времени крик Рейн стал неослабевающим и достиг такой громкости, которая свела бы с ума любого нормального смертного.

Поскольку Шелли находилась в таком неустойчивом психологическом состоянии, Дебора боялась, что она выместит свое отчаяние на ребенке. В конце концов, она приготовила сто граммов молочной смеси и накормила Рейн сама. Девочка съела все и уснула.

Дебора уложила ее в кроватку, которую они переставили в швейную комнату в конце коридора, чтобы Шелли могла отдыхать спокойно, если ребенок вдруг проснется.

Дебора помнила, каким чутким был ее сон, когда родился Грег, как любой звук из кроватки заставлял ее вставать и наклоняться над ним.

Она заглянула в комнату для гостей и увидела, что Шелли не спит.

— Ты можешь попробовать еще раз дать ей грудь, когда она проснется. Доктор Эрб говорит, что некоторым детям нужно больше времени, чтобы привыкнуть.

— Мне плевать, — сказала Шелли и повернулась на бок.

Дебора немного подождала, и когда стало ясно, что Шелли больше ничего не скажет, спустилась вниз и занялась посудой, оставшейся после завтрака. Через двадцать минут ребенок снова заплакал. Дебора услышала, как босые ноги Шелли стукнули по полу и протопали по коридору. Она бросила полотенце и поспешила наверх, шагая через ступеньку.

Шелли наклонилась над кроваткой.

— Черт побери, заткнешься ты или нет?!

Она потянулась к ребенку, но Дебора остановила ее руку.

— Я позабочусь о ней. Ты отдыхай. Все будет в порядке.

— Что ты знаешь, оптимистка долбаная.

Дебора знала, что лучше не отвечать. Шелли вернулась на свои старые пути, и любые слова будут встречены враждебно.

Шелли мрачно посмотрела на нее и отвернулась.

— Занимайся, Дебора. Думаешь, ты такая умная, вот и делай.

Она ушла в комнату для гостей и хлопнула дверью.

Дебора взяла ребенка и спустилась вниз. Села в кресло-качалку, положила через плечо памперс и прислонила к плечу девочку, осторожно поглаживая ее по спинке, пока та с удовольствием не отрыгнула. После этого Рейн успокоилась. Дебора продолжала ее гладить, мурлыкая, не открывая рта, пока ребенок не уснул.

Дебора колебалась, возвращать ли ее в кроватку, пока не придумала лучший вариант.

С девочкой на руках она подошла к телефону и сняла трубку. Позвонила Аннабель и кратко описала, что происходит.

— Мне нужна колыбелька, чтобы держать ребенка внизу со мной в течение дня. У вас еще осталась после Майкла?

— Конечно. Я отложила все вещи для младенцев для распродажи. Я их хранила, пока не убедилась, что не буду больше заводить детей. Сейчас достану и смахну пыль. Скоро приеду.

— Не звони в дверь. Обойди вокруг к кухонной двери, и я тебя впущу.

Через пятнадцать минут Аннабель подъехала к дому с Майклом в его сиденье для малышей рядом с ней и Дэвидом, Райаном и Дианой сзади. Она выпустила детей из машины, открыла багажник и ухватила колыбель за один конец. Повела всех по дорожке вокруг дома, к задней двери. Дебора ждала и открыла дверь до того, как Аннабель постучала. Она приложила палец к губам.

— Огромное спасибо.

— Нет проблем. Еще чем-нибудь помочь?

— Спасибо. Я позвоню позже. Ты ангел.

Аннабель послала ей воздушный поцелуй и повела свой выводок обратно к машине. Немного задержалась, пока всех усадила.

Дебора услышала, как машина завелась и увидела, как Аннабель отъезжает от дома. Она взяла спящего ребенка одной рукой, а другой протащила колыбель в гостиную. Тяжелые шторы и ковровое покрытие смогут приглушить плач Рейн, если она проснется.

Может быть, отдохнув, Шелли сможет справляться с ребенком.

Аннабель не только протерла колыбель, она положила простынку и добавила стопку фланелевых одеялец. Дебора уложила девочку и укрыла ее. Эти одеяльца Аннабель сшила сама для подарков своим знакомым. Еще она отдавала одеяльца для новорожденных в больницу Санта-Терезы, вместе с вязаными пинетками и шапочками, так что каждая мама, даже та, у которой не было денег, получала для своего ребенка что-нибудь теплое, чтобы носить дома.

Дебора вернулась к посуде, озабоченная конфликтом, который созревал на горизонте. Она никогда не понимала, как можно поднять руку на ребенка. Она читала о случаях, когда младенцев трясли до смерти, били и душили родители, у которых не хватало терпения или зрелости справляться со своими кричащими малышами.

Она даже читала о молодом папаше, который взял ребенка за ножки и ударил о стену. Теперь она понимала, как может произойти такое зверство, когда раздражительность доходит до кипения.

Она не собиралась оставлять Шелли наедине с ребенком, но ей предстояла битва.

Шелли ненавидела вмешательство, ненавидела любой намек, позволяющий думать, что она что-то делает не так. Еще она ненавидела, когда ее опекали и ненавидела, когда кто-то думал, что она нуждается в помощи. Выбор оставался небольшой.

Днем Дебора постучала в комнату для гостей и чуть-чуть приоткрыла дверь.

— Ты не голодная? Я могу сделать тебе сэндвич.

Отказ Шелли был едва слышен.

Деборе было больше нечего предложить. Она сделала сэндвич себе и сидела в гостиной и читала, пока ела. Она скормила Рейн две бутылочки с интервалом в три часа. С ней было все в порядке, периоды сна и голода приходили в норму.

Грег и Шон вернулись к ужину, полные впечатлений от зоопарка. Дебора приготовила вегетерианскую лазанью и подала ее с миской консервированных персиков и творогом.

К ее удивлению, Шон умял все в своей тарелке и попросил добавки. В отсутствие Шелли обстановка за столом была даже приятной. Теперь, когда Шон не был объектом постоянных материнских замечаний, он ел без угроз и посулов.

После ужина Дебора привела в порядок кухню, пока Шон и Грег играли в настольную игру.

Они ушли в половине девятого, чтобы Грег уложил Шона спать. Дебора сказала:

— Почему бы тебе не налить Шону ванну перед сном? Я оставила пену для ванной и чистые полотенца в купальне.

Шон издал радостный вопль и выскочил за дверь, до того, как Грег поднялся. Дебора поцеловала сына в щеку. Вскоре она увидела, как в бассейне зажегся свет.

Она взглянула на потолок. От Шелли до сих пор ничего не слышно, она слишком горда, чтобы о чем-то попросить, слишком упряма и враждебна.

Дебора оставила лазанью в духовке. Достала тарелку, салфетку, приборы и оставила записку.

Если Шелли спустится вниз, она может положить себе еду и забрать наверх.

Пока что Дебора перенесла Рейн на диван, обложила подушками и отнесла колыбель наверх, в свою спальню. Вернулась за ребенком, свежей бутылочкой и пачкой памперсов и отнесла в спальню, стараясь делать все как можно тише. Позже она поняла, что в осторожности не было необходимости.

Утром дверь в комнату для гостей стояла открытой. Кровать была не застелена и отсутствовали немногие вещи, которые Шелли принесла в дом. Озадаченная, Дебора спустилась с Рейн вниз и выглянула в кухонное окно.

Желтый школьный автобус исчез.

 

7

В четверг днем, 7 апреля, 1988.

Я заехала за Саттоном, чтобы отправиться на Рамона роуд. Рубашки с галстуком на нем больше не было. Он переоделся в джинсы, красную толстовку и кроссовки.

Я насчитала пятнадцать домов, первый раз проехав по улице, огибая квартал, чтобы проникнуться обстановкой. Рамона роуд была в один квартал длиной, загибаясь петлей, как лассо. Участки были холмистые, в большей степени отданные деревьям и кустам. Природные контуры земли оставляли мало места для построек. В ход шли экскаваторы и грейдеры, создавая площадки, на которых велось строительство.

Дома были построены в 50-е годы, все работы одного архитектора, чей стиль до сих пор, тридцать лет спустя, выглядел свежим.

Я припарковала «мустанг» напротив дома номер 625. Саттон наклонился вперед и рассматривал окружающее через лобовое стекло.

Полоса зеленого газона поднималась к дому, длинная подъездная дорожка с тротуаром образовывала полукруг, загибаясь и возвращаясь обратно к дороге. Бывшая резиденция Керкенделлов была одноэтажным зданием в форме перевернутой L, с короткой частью, вытянутой вдоль улицы. Снаружи дом был отделан красным кирпичом и потемневшим красным деревом, с рельефными горизонтальными линиями и щедрыми вкраплениями стекла. Плоская бетонная крыша выдавалась вперед широким козырьком, который прикрывал веранду. Не было ни завитушек, ни украшений, ничего лишнего.

— Что-то не так, — сказал Саттон.

— Все так. В 1967 году в городе был только один Керкенделл, и это то место, где они жили.

— Но где же второй этаж? Билли Керкенделл заболел. Он оставался наверху, а я — внизу.

— О, черт. Я забыла об этом. Подождите здесь, а я посмотрю, дома ли хозяин. Может быть, нам разрешат изучить местность.

Я вышла из машины и потрусила через дорогу. Дорожка не казалась крутой, но я задохнулась, пока поднялась наверх. Здесь царила атмосфера пустоты, дом был погружен в тишину. Окна были голыми, у двери не было коврика, ничего такого, что указывало бы на то, что дом обитаем. Полоса влажного тротуара вдоль фасада говорила о том, что поливальные установки еще работали, возможно, управляемые той же программой, которая регулировала температуру в доме и включала и выключала свет.

Я поднялась по пологим ступенькам ко входу, где панорамная стеклянная стена позволяла беспрепятственно заглянуть внутрь.

Архитектор свел к минимуму количество внутренних перегородок, и светлые паркетные полы тянулись во всех направлениях. Свет проникал отовсюду. Каменный камин располагался на противоположной стене, и я могла видеть длинную кухонную стойку, освобожденную от мелких устройств. С правой стороны была пустая столовая, с низко висящим светильником в центре потолка. Я прошла дальше вдоль веранды и увидела большую спальню с белым ковровым покрытием и зеркальными раздвижными дверями, одна приоткрыта, чтобы обнажить пустоту встроенного шкафа.

Я вернулась к входной двери и в первый раз заметила табличку охранной организации с надписью «Вооруженный ответ», прикрепленную в углу стекла. Предупреждение, скорее всего, было лишь словами. Вряд ли кто-то стал бы платить за охранные услуги, если дом стоял пустой.

Я предполагала, что дом выставлен на продажу, но там не было ни риэлторского замка, ни стопки брошюр, где бы описывался план дома, метраж или количество комнат. Плакаты «Продается» были запрещены ассоциацией домовладельцев. Насколько мне было известно, в Хортон Рэвин продавался каждый дом. Я позвонила, не ожидая ответа.

Спустилась с крыльца, собираясь обойти участок. Саттон, видимо, догадался, что дом необитаем, потому что вышел из машины и перешел через дорогу. Я подождала, пока он поднимется по дорожке, и мы вдвоем прошли по тропинке к задней части дома.

Внизу, на широкой бетонной площадке располагался бассейн и кабина с удобствами, окруженные с двух сторон гладкой бетонной стеной с очагом и встроенной решеткой для барбекю.

Саттон повернулся и посмотрел на нижний уровень. С этой точки было видно двухэтажное строение. Дом был пристроен к крутому холму. За внутренним двориком участок резко обрывался, и толстые железнодорожные шпалы были врезаны в склон холма, формируя грубую лестницу. Крыши соседних домов плавали в озере темных верхушек деревьев.

— Выглядит знакомо?

— Кажется. Я думал, что дом намного больше.

— Многие вещи выглядят больше, когда тебе шесть.

— Там не было бассейна. Я бы запомнил.

— Я провела расследование, и это то место, где вы были. Бассейн могли добавить позже. Давайте спустимся с холма. Вы могли пойти только туда.

Склон был очищен от кустарника в радиусе шести метров, возможно, по приказу пожарного управления. Саттон неохотно последовал за мной. Перил не было, и ступеньки были крутыми, заставляя нас спускаться, как маленькие дети, ставя обе ноги на каждую ступеньку.

Эта часть участка была совершенно бесполезной для любого употребления. На склоне было вырезано несколько террас. Первый уровень был засажен карликовыми фруктовыми деревьями. Второй предлагал убежище в деревянной пагоде со скамейками. На третьем были розовые клумбы, в данный момент печально заброшенные.

После этого земля круто обрывалась. У подножия холма росла рощица деревьев, которые распространялись во все стороны, с разной степенью густоты. Я насчитала три больших дуба и шесть черных акаций. Группы смолосемянника и эвкалиптов перемежались молодыми деревцами. Я бы не назвала это «лесом», но для Саттона в шестилетнем возрасте могло сойти за лес. За деревьями виднелась улица, которая должна была быть Виа Джулиана, одной из главных артерий Хортон Рэвин. Если б я искала скрытое место для могилы, то не выбрала бы это. Сверху склон хорошо просматривался. Учитывая редкость деревьев внизу, место было видно и с дороги.

Саттон стоял, засунув руки в карманы, обводя взглядом окрестности. Я заметила его смущение, когда он оказался лицом к лицу с картиной, которая в его воображении казалась такой яркой. Он повернул вправо и двигался по колено в траве, пока не остановился. На его пути оказалась ограда, металлическая сетка, провисающая под массой плетей вьюнка. На ограде была табличка:

ВХОД ВОСПРЕЩЕН

Частное владение

Нет выхода на тропу

ЭТО ОТНОСИТСЯ К ВАМ!!

Он немного поднялся по холму, глядя в сторону деревьев. Остановился и потряс головой.

— Все не так. Я не вижу дерева, под которым я играл, и не вижу дуба, за которым прятался, когда следил за парнями.

— Может быть, дуб спилили.

— Но с оградой тоже все не так. Откуда она взялась? Я через нее не перелезал. Я уверен. Все неправильно.

— Саттон, прошли годы. Не спешите.

Он огорченно помотал головой.

— Пожалуйста, не отчаивайтесь.

— Я не отчаиваюсь.

— Просто прислушайтесь к себе.

Он повернулся и снова оглядел деревья, не намного счастливее, чем был. Парень начинал действовать мне на нервы. Я смотрела, как он спустился с холма в сторону деревьев. Я тоже пошла вдоль ограды, но не вниз, а вверх. В траве щедро рассыпались полевые цветы. Кузнечики прыгали у меня из-под ног. Я повернулась и увидела, как Саттон исчез среди деревьев.

Внизу и справа я заметила заднюю часть дома: дворик, стол и стулья. Поскольку я не очень хорошо была знакома с окрестностями, то не могла определить, где чей участок. То, что ограда не шла по прямой, говорило о ее соответствии извилистой границе между участком, который выходил на Рамона Роуд и тем, который выходил на вторую улицу внизу.

Я смутно припоминала развилку, где маленький проезд отделялся от Виа Джулиана.

Оттуда, где я стояла, был виден только один дом, но, несомненно, на той улице были и другие.

Саттон свистнул, резкий, пронизывающий звук, изданный между сжатыми губами и зубами.

Годами я работала, пытаясь освоить эту технику, но обычно достигала не большего, чем астматический хрип и риск задохнуться.

Я начала спускаться. Саттон появился слева от меня и помахал. Я выбрала путь по неровной поверхности, стараясь избегать многочисленных нор, в которых проживали бог знает какие виды грызунов.

Я проследовала за Саттоном на поляну, затененную кронами деревьев. Здесь температура была градусов на пять холоднее, чем на залитом солнцем холме. Дальняя часть поляны открывалась на Виа Джулиана. Тропинка для верховой езды пересекала открытое место, на ее влажной поверхности виднелись следы копыт. Она явно широко использовалась, со следами свежего навоза, также, как и засохшими холмиками прежних продуктов лошадиных желудков. Посередине поляны была каменная поилка для лошадей. Вода поступала из трубы, соединенной с помпой, что позволяло ей не застаиваться. Камень потемнел от времени и мерцающая вода казалась холодной и черной.

Саттон сказал:

— Я забыл об этом. Клуб верховой езды здесь, через дорогу. Я играл в тот день у поилки, запускал листья, как лодочки. Уже потом я поднялся на холм и нашел дерево, которое использовал как свое логово.

— Давайте сосредоточимся на работе. Когда вы увидели парней, в каком направлении они шли?

— Вообще-то, они поднимались по холму отсюда. Они, наверное, припарковались на Виа Джулиана и прошли через поляну. Дерево, за которым я прятался, росло на склоне, так что я смотрел на них сверху. Они пересекли мое поле зрения слева направо и пошли дальше в том направлении.

— Так что, если там была ограда, они должны были перелезть через нее, что значит, вы бы сделали то же самое.

— Но я не делал…

— Вы можете перестать? Я и не говорю, что вы делали. Я говорю, что мы должны постучать в какие-нибудь двери и узнать, в каком году была установлена ограда.

Мы снова взобрались на холм, поднимаясь по ступенькам с террасы на террасу, пока не достигли широкой площадки с бассейном, кабиной и решеткой для барбекю. Обошли вокруг дома и пересекли газон перед входом в соседний дом. Я позвонила.

Саттон стоял позади. Для кого-то внутри дома, кто смотрел в глазок, мы выглядели, как свидетели Иеговы, только не так хорошо одетые.

Саттон переступил с ноги на ногу.

— Что вы собираетесь сказать?

— Еще не придумала.

Дверь открыла женщина с полугодовалым ребенком на руках. У ребенка во рту была соска, которая шевелилась, когда он сосал. Его лицо было румяным, а волосы завились влажными колечками. Он, должно быть, недавно проснулся и, судя по запаху, срочно нуждался в смене памперса. Он был в таком возрасте, что цеплялся за мать, как обезьянка, совершенно инстинктивно. Его сходство с матерью было пугающим — одинаковые носы, одинаковые подбородки, два набора одинаковых голубых глаз смотрели на меня. Его темные ресницы были длиннее и гуще, чем у матери, но жизнь вообще несправедлива, так что толку роптать?

Я сказала:

— Здравствуйте. Извините за беспокойство, но соседний дом продается? Мы слышали, что он выставлен на продажу, но вывески риэлтора нет, и мы не знали, к кому обращаться.

Женщина взглянула в направлении дома и поморщилась.

— Даже не знаю, что вам сказать. Пара развелась, и какое-то время бывший муж жил здесь со своей подругой, раза в два моложе. Они уехали месяц назад, и мы слышали, что он собирается сдавать дом. Я могу дать его телефон, если хотите.

— У-у. Я не знаю насчет аренды. Не думала об этом. Сколько он хочет?

— Он говорил, семь тысяч в месяц. По-моему, слишком много. Это хороший дом, но кто захочет тратить такие деньги?

— Да, дороговато. А вы не знаете, какая площадь участка?

— Два гектара.

— Это хороший размер. Когда мы только что поднимались на холм, то видели ограду с надписью: «Вход воспрещен», но не могли понять, это была часть этого участка или соседнего.

Женщина указала большим пальцем себе за спину.

— Мужчина внизу может сказать вам. Я знаю, что было размежевание несколько лет назад, но не уверена, что изменилось. Водная компания проложила трубы вдоль холма, и наездники все время принимали эту полосу за часть тропинки. Владельцу надоели лошади, скачущие по его участку, так и появилась ограда.

— Он живет в доме, который виден под вашим?

— Правильно. На Алита Лэйн. Его зовут Феликс Холдерман. Он на пенсии и достаточно приятный, но иногда ворчит. Я не знаю номера дома, но это единственный дом в испанском стиле.

— Спасибо. Мы можем спуститься и поговорить с ним.

— Если застанете его дома, передавайте привет от Джуди.

— Обязательно передам. Спасибо за помощь.

— Это я должна вас благодарить. Это мой первый взрослый разговор, начиная с понедельника, когда мой муж уехал в командировку.

— Когда он возвращается?

— Надеюсь, что завтра. У малыша режутся зубки, и я не спала несколько ночей.

Она сморщила нос и взглянула на ребенка.

— У, кто-то что-то наделал.

Я услышала, как в доме зазвонил телефон.

— Ой, извините, — сказала женщина и закрыла дверь.

Мы с Саттоном пошли вниз, к машине.

— Не могу поверить, что она не спросила, почему вас интересует ограда. Если вы не покупаете и не снимаете, зачем вам она?

— Я не сказала, что не снимаю. Я сказала, что не думала об этом.

— Но вы не взяли телефон хозяина, когда она предлагала.

— Саттон, фокус в том, чтобы вести себя так, будто твои вопросы совершенно естествены.

Большинство людей не станут останавливаться, чтобы поразмыслить об их несоответствии.

— Кажется, что вы оказываете давление.

— Конечно.

Мы сели в машину и доехали до Алита Лэйн. Нетрудно было заметить дом в испанском стиле, длинный и низкий, оштукатуренный в кремовый цвет, с маленьким двориком впереди и гаражом на три машины в конце.

Когда я выходила из «мустанга», Саттон сказал:

— Не возражаете, если я подожду здесь? Я чувствую себя болваном, когда стою рядом и не говорю ни слова, когда вы разговариваете с людьми.

— Как хотите. Я скоро вернусь.

Я пересекла улицу и вошла во дворик через металлическую калитку. Во входную дверь были вставлены три стеклянные панели с изображениями розы, осла и кактуса сагуаро с сомбреро сверху. Я позвонила.

У лысого мужчины, открывшего мне дверь, было морщинистое лицо и пятна кожи, обгоревшей на солнце, там, где раньше были волосы. Он едва достигал моего роста, метр шестьдесят семь, с грудью бочонком и клоком седых волос, торчавшим в вырезе гавайской рубашки. Его шорты открывали ноги цвета карамельной кукурузы.

— Мистер Холдерман?

— Да, мэм.

— Меня зовут Кинси Миллоун. Я только что посмотрела на дом, который продается на Рамона роуд, и женщина из соседнего дома сказала, что вы можете ответить на вопросы насчет участка. Кстати, ее зовут Джуди, и она передавала вам привет.

— Джуди хорошая девушка. Передавайте ей привет от меня. Вы говорите о доме Боба Тинкера. Хороший дом, но он просит слишком много. Он стоит максимум три с половиной, а он хочет шесть, это просто смешно.

— Джуди говорила, что он уехал и хочет сдавать дом.

— Он дурак. Он думает, что все, что у него есть, стоит вдвое дороже, чем на самом деле. Вы говорили о вопросах.

— Я интересовалась границей между участками. Мой друг, который ждет в машине, играл ребенком на этом холме. Там был старый дуб, который он любил, но, когда мы сейчас прошлись по участку, он говорит, что дерева больше нет, и появилась новая ограда.

— Я бы не сказал, что она новая. Я установил ее пятнадцать лет назад. Всадники должны ее объезжать или перескакивать. Я мог бы с таким же успехом поставить будку и брать с них деньги. Вы говорите про деревья. Мы потеряли дюжину или больше во время урагана, несколько лет назад. Упали два эвкалипта и один большой дуб. Дуб был красавец, огромный, ему было лет сто пятьдесят. Водная компания должна была навести порядок. Дерево росло на полосе, где были проложены трубы и не имело отношения ко мне, а то я бы сам его спилил. Подул ветер, и чертова штука раскололась пополам, повалив деревья с двух сторон.

Разбудила меня ночью.

— Должно быть, был беспорядок.

— Еще какой. Водная компания прислала парня с пилой, чтобы спилить упавшие деревья. Ему не платили достаточно, так что он устраивал перекуры каждые десять минут. Так продолжалось днями. Я знаю, потому что видел. Плати минимальную зарплату, получишь минимальную работу. Никто, кажется, этого не понимает. Заняло у него три недели.

Я повернулась, указывая на Саттона в машине.

— Вы не против, если мы поднимемся и оглядимся? Это много значит для него.

— Хорошо. Половина упавших деревьев оказалась на соседнем участке. Дом продавался дважды. Теперешние владельцы сейчас на работе, но не думаю, что они стали бы возражать, если вы немного пройдетесь. Увидите кого-то верхом — гоните отсюда и скажите мне. Я устал от навоза и мух.

— Ладно.

 

8

Мы с Саттоном прошли между двумя домами — Феликса Холдермана слева и его соседей — справа, с Алита Лэйн позади нас. Когда-то задние дворы могли быть открыты друг другу, создавая широкую мантию холмистого газона. После появления бассейнов были поставлены ограды, чтобы защитить детей от несчастных случаев, а владельцев — от судебных издержек. Между зеленым склоном здесь и пустошью наверху находилась неширокая полоса деревьев — сосны и ели, с несколькими платанами и акациями. Опять же, я не стала бы называть это «лесом», хотя деревья росли и погуще, чем на участке Керкенделлов, где мы начали поиски. Вечнозеленые кроны действительно скрывали участок из вида.

Я не могла разглядеть сетчатую ограду с ее грузом из вьюнка, но она должна была быть где-то над нами. Там, где мы находились, не было смысла вешать табличку «Вход воспрещен», потому что естественная поросль создавала барьер, достаточный, чтобы блокировать конный проезд. Всадники, следующие по официальной тропе, не забрались бы так далеко.

Под деревьями земля была покрыта слоем перегнивших опавших листьев, хвои и шишек, издававших торфяной запах. Там не было тропинки, так что нам пришлось прокладывать свою. Мы разделились и пробирались сквозь кусты, хлещущие ветки и опавшие ветви под ногами. Я услышала, как Саттон вскрикнул: «Нашел!»

Я продралась через кусты и траву по пояс, держа руки кверху, как пловец, движущийся к мелкому участку бассейна. Добравшись до Саттона, я увидела пень от упавшего дуба, почти двух метров в поперечнике и сантиметров двадцать в высоту. Ствол дерева сгнил изнутри.

Дерево должно было умирать какой-то период времени, так что оно раскололось не только из-за тяжести ветвей, как думал мистер Холдерман.

— Это оно? — спросила я.

— Думаю, да. Я почти уверен.

— Где были парни, когда вы с ними заговорили?

Саттон повернулся и огляделся.

— Вон там.

Его взгляд переходил от дерева к дереву и наконец остановился в точке метрах в пяти от нас.

Он двинулся в том направлении, я пошла следом, глядя, как он достиг маленькой полянки и остановился. Круглый клочок земли был окружен высокими деревьями. Их корни высосали все соки из слежавшейся почвы, оставив голый грунт.

Саттон сделал несколько шагов вправо.

— Вот здесь они копали. Сверток лежал под тем деревом.

Он помотал головой.

— Тут так же пахнет. Когда вы ребенок, все воспринимается так ярко. Как будто вы фильтруете реальность через нос. Интересно, почему так.

— Выживание. Почувствуй запах медведя однажды, и ты пронесешь его через всю жизнь.

Саттон закрыл глаза и сделал глубокий вздох.

— С вами все в порядке?

— Все нормально. Просто кажется странным.

Я привела Саттона в свой офис, где открыла дверь и включила свет. Он пристроился на том же стуле, что и накануне, вытянув ноги перед собой. Я уселась в вертящееся кресло, сняла телефонную трубку и набрала номер Чини в отделении полиции. Когда он ответил, я представилась.

— Как идут дела? — спросил он.

Я изложила последовательность событий, начав со своей поездки в Академию Климпинг, и закончив тем, как Саттон узнал место, где видел двух копавших парней. Когда я закончила, последовало молчание, пока Чини переваривал информацию. Он сказал:

— Мне нужно поговорить с сержантом-детективом. Я тебе перезвоню.

Я не была уверена, сколько нам придется ждать, но было ясно, что никуда уходить нельзя, чтобы Чини мог связаться со мной, когда будет нужно.

— Хотите кофе? — предложила я. — Я могу сварить.

— Нет, спасибо. Я и так нервничаю. Здесь есть туалет?

— Сверните налево по коридору. Это единственная дверь справа.

— Спасибо.

Было 3.15, и я не могла вспомнить, ела ли я что-нибудь, что, наверное, значило, что нет. Я поочередно открыла ящики стола, но не смогла найти ничего питательнее «Тик Така».

Взяла свою сумку и начала детально обследовать каждую складку. Я люблю большие сумки с кучей отделений и кармашков — наружное отделение для журналов и книг, внутренние карманы на молниях и без, и кармашек для ключей.

Я нашла два бело-красных мятных леденца в целлофановых обертках. Они валялись в сумке так долго, что леденцы размягчились и намертво приклеились к оберткам. Я могла положить один в рот, как есть, и сосать несколько дней.

Я услышала, как спустилась вода в туалете, и вскоре появился Саттон.

— Хотите леденец?

— Нет, спасибо.

Он уселся на то же место и наблюдал, как я отдираю целлофан от леденца. Беспокойно поерзал.

— И что будет теперь?

Я положила леденец на язык. Это было райское ощущение — почувствовать во рту волну сахара. Засунула леденец за щеку, чтобы говорить и не сплевывать.

— Понятия не имею. Думаю, зависит от того, насколько серьезно они ко всему отнесутся.

Мы сидели в молчании. Я взяла нож для открывания писем и барабанила по столу, практикуясь в этом деле, на случай, если бизнес частного детектива перестанет приносить доход. Саттон проводил время, оглядывая офис, плохую работу маляров и так называемое ковровое покрытие, которое знавало лучшие дни. Я могла сказать, что он не впечатлился.

Я зарабатываю на жизнь достаточно, но не являюсь большим специалистом по декору.

Опять же, Саттон тоже. Вспоминая его жилище, вряд ли будешь надеяться на его совет в этой области.

У меня в офисе нет журналов. Я не врач и не дантист, так что, зачем? Если кто-то хочет видеть меня, он приходит, мы садимся и разговариваем. Если меня нет, то дверь заперта, и они должны ждать снаружи. Саттон, кажется, был способен на пустые разговоры не больше моего. Мы были знакомы всего один день и нам совершенно нечего сказать друг другу.

Я не могу поддерживать болтовню ни о чем, наверное, поэтому у меня так мало друзей.

Я сидела в своем вращающемся кресле, изо всех сил желая, чтобы телефон зазвонил, и, когда он это сделал, подпрыгнула.

Это был Чини.

— Рузвельт сказал, что мы можем взять пару техников для изучения места преступления и группу с собакой. Мы сейчас всех собираем и будем готовы в течение часа.

— Здорово. Это прекрасно.

Я дала ему адрес, и мы несколько минут обсуждали, как лучше туда подъехать. Алита Лэйн слишком узкая, чтобы вместить все машины, так что мы договорились встретиться на парковке около поля для игры в поло на Виа Джулиана.

Договорившись, я отвезла Саттона к его дому, чтобы он мог взять свою машину.

На обратном пути в Хортон Рэвин я сделала остановку у Макдоналдса, где умяла гамбургер и жареную картошку. Я не была уверена, сколько времени займет экскавация, и мне хотелось иметь что-нибудь в желудке. Я заказала маленькую порцию колы. Нет смысла наполнять мочевой пузырь, когда его опустошение может стать проблемой.

Я приехала раньше Чини и использовала время, чтобы переобуться в старые кроссовки, которые держала в багажнике. Я также достала и натянула ветровку. Света еще хватало, но солнце клонилось к закату, забирая с собой приятную дневную температуру.

Саттон приехал на своем MG и припарковался рядом с моим «мустангом». Верх машины был опущен, и Мадалин, бывшая наркоманка, сидела с ним рядом, что меня весьма разозлило. Это был не вечер для свиданий и не публичное развлечение. Мы имели дело с жизнью и смертью, и я не хотела, чтобы она здесь околачивалась, как будто имела ко всему отношение. Голди Хоун, золотистый ретривер, сидела у Мадалин на коленях, выставив голову в приоткрытое окно. Могу поклясться, что собака меня узнала и послала свою собачью улыбку.

Система кровообращения Мадалин, наверное, страдала под весом тридцатипятикилограммовой собаки, разместившейся на ее коленях. Мадалин поднесла ко рту банку с пивом и сделала глоток.

В конце концов появился Чини. Собака с сопровождающим прибыли в отдельной машине.

Через две минуты приехал один из техников, а за ним — передвижная лаборатория и другой техник. Это выглядело как цирк, прибывающий в город, люди и оборудование готовятся к будущему балагану.

Нам нужно было подождать фотографа, но это предоставило Чини возможность сходить к дому, на участке которого мы собирались копать. Он отсутствовал десять минут, разговаривая с парой, на чью территорию они хотели вторгаться.

Все остальные вылезли из машин и стояли на парковке, как массовка на киносъемке. Нам было нечем заняться, но большинству присутствующих за это платили.

Саттон проводил Чини и техников к месту захоронения. Мы с Мадалин были отодвинуты в сторону, когда профессионалы взялись за дело. Двое полицейских вернулись к машине, чтобы взять красные конусы и желтую ленту для ограждения территории. Меня бы не подпустили на пятнадцать метров, поэтому я проводила время за разговором с сопровождающим собаки, с которым была знакома раньше. Джеральд Петтигрю работал участковым в моем районе лет шесть назад. В те дни он был здоровенным чернокожим парнем за тридцать, с мясистыми плечами и пузиком, которое создавало проблемы при преследовании преступника пешком. С другой стороны, если уж он вас поймает, вы очень пожалеете, что не бежали быстрей.

Он похудел с тех пор, как я видела его последний раз, побочный эффект работы с золотистым лабрадором, которого он представил как Белл.

Мадалин воспользовалась возможностью выпустить Голди Хоун из машины. Собаки прошли через обычный ритуал обнюхивания. Любой, кто меня знает, может свидетельствовать, что я не поклонница собак, но я не ощущала никакой враждебности к этим двум.

Я расценила это как несомненный признак того, что я старею. Моя система защиты ослабевает. Если так будет продолжаться, через несколько лет ко мне ворвется весь мир и задушит своей добротой.

Я разрешила Белл обнюхать свою руку, что, как я видела, делают другие люди в компании кошек и собак. Я надеялась, что этот жест поможет предотвратить внезапное нападение, которое может стоить мне половины руки. Я посмотрела на Джеральда.

— Я представляла себе бладхаунда или овчарку.

— Многие породы хороши для поиска и спасения, для чего их и тренируют в первую очередь.

Они учатся отыскивать заблудившихся туристов или детей, ушедших от палаточного лагеря.

Нужны собаки с сильным инстинктом поиска, острым обонянием и сосредоточенностью на работе. Даже тогда, некоторые лучше других. Предыдущая собака, с которой я работал, была овчаркой. Она была хорошей, но нервной, и имела привычку хандрить. Прекрасный нос, но было ясно, что работа ее расстраивает. В конце концов я с ней расстался, потому что не мог выносить обвинения в ее глазах.

— Что с ней случилось?

— Она теперь охраняет семью, что подходит ей больше, чем искать трупы под кустами.

Я услышал про Белл от друга моего друга, который годами разводит лабрадоров. Она была маленьким комочком меха, когда попала ко мне, но большой умницей. Лабрадоры легко поддаются дрессировке и они физически сильные. У них еще хороший характер, что прекрасно для пиара. Я могу приводить ее в школы и дома престарелых, и все сразу в нее влюбляются.

К этому времени Белл лежала на траве у его ног, наблюдая за выражением лица, когда он говорил. Джеральд улыбнулся.

— Посмотри. Она знает, что я говорю о ней.

— Она работает на поводке или без?

— Зависит от места. Здесь я дам ей побегать свободно. Если она что-нибудь найдет, то вернется за мной и отведет туда.

Появился Чини и направился к нам. Джеральд поманил Белл, и они пошли ему навстречу.

К месту доставили портативный генератор и большие лампы, чтобы продолжать работу с наступлением темноты. Не присутствуя там, я знала, как выглядит сцена. Копают вручную.

Два полицейских просеивают выкопанную землю через сито, в надежде найти пропущенную улику. Мне казалось, что шансов мало, но эти ребята знают, что делают, и кто я такая, чтобы говорить? Весь процесс будет сфотографирован и зарисован, с отметками окружающего рельефа и измерениями, сделанными, чтобы быть уверенными, что все данные о месте преступления сохранятся.

Все остальные были оставлены, чтобы развлекать себя, как сможем. Несколько машин притормозило и проехало дальше. Как обычно, начали собираться любопытные. Наверное, некоторые были соседями, а другие проезжали мимо, с работы домой, заметили полицейские машины и остановились посмотреть, что происходит.

Делать было нечего и говорить тоже, после первых скудных объяснений, передаваемых вновь прибывшим. Люди задерживались, не желая уходить, пока все не выяснится. Это было как сидеть в комнате ожидания, пока кто-то рожает. Никакой драмы в непосредственной близости, но все знают, что происходит что-то важное. Часто говорят, что такие сборища вызваны нездоровым любопытством, зеваки надеются увидеть раненых или мертвых.

Я предпочитаю объяснять такое поведение чувством товарищества, люди собираются вместе перед лицом невыносимой трагедии.

Вернулся Саттон, и я видела, как он разговаривает с одним из мужчин, рассказывая, в чем дело. Это была история, которую он будет повторять много раз, если найдут тело Мэри Клэр.

Мадалин, до сих пор в коротких шортиках, натянула пару леггинсов и свободный свитер, который свешивался с одного плеча, демонстрируя тот же топ, который я уже видела. Она сидела в машине и курила, с открытой пассажирской дверцей.

Я провела только полдня в обществе Саттона, и уже испытывала материнское желание предупредить его насчет таких, как она, шлюшек и бродяжек.

— Что происходит?

Я посмотрела направо и увидела женщину, лет тридцати с небольшим. У нее были блестящие прямые каштановые волосы до плеч и очки без оправы. Линзы подчеркивали карие глаза.

Я сказала:

— Кажется, полиция получила информацию по нераскрытому делу.

— Правда? Какому делу?

— Помните, исчезновение Мэри Клэр Фицжу? Кто-то сообщил, как два парня копали то, что может быть ее могилой.

Мы обменялись незначительными ремарками, наблюдая за Алита Лэйн. Я посмотрела, как она одета — коричневый блейзер, твидовая юбка, черные колготки, туфли на низком каблуке. Интересно, как можно одеваться так практично, и в то же время, выглядеть стильно.

— Откуда поступила информация? — спросила она.

— Кто-то прочел статью о похищениях. Он думает, что ребенком мог видеть, как закапывают труп.

— Вау. Это будет прорыв после стольких лет. А как вы с этим связаны?

— Я местный частный детектив. Я знакома с Чини Филлипсом, который ведет расследование.

— Здорово. Я знаю Чини много лет.

— А как насчет вас? Как вы здесь оказались?

— Я работаю на «Диспэтч». Один из ребят поймал на сканнере разговор об этом и послал меня, узнать, что происходит.

— Пока что ничего особенного.

Я не очень люблю репортеров и не хочу, чтобы она пыталась выведать имя моего клиента. Я даже не хочу, чтобы она знала, что у меня есть клиент, потому что она будет пытаться взять интервью.

— Как вы об этом узнали? — спросила она. Ее тон был небрежным, и вопрос прозвучал так, будто она не слишком заинтересована в ответе. Это был ловкий репортерский прием, чтобы выведать информацию.

— Длинная история. — сказала я.

— Не возражаете, если я узнаю ваше имя?

— Вы можете обойтись без моего имени. Эта история не обо мне.

— Нет проблем. Если вы не хотите, чтобы вас цитировали, можем оставить это не для записи.

— Что цитировать? Я ничего не знаю.

— Достаточно честно. Кстати, меня зовут Диана Алварес.

Она протянула руку. Не раздумывая, я пожала ее и сказала «Кинси Миллоун». Через секунду я поняла, что меня поймали, и разозлилась на нее, за манипулирование, и на себя — за глупость.

— Приятно познакомиться, — сказала она и удалилась.

Я видела, как она достала из кармана блейзера блокнот и начала что-то записывать. Диана завела разговор с кем-то еще, и я знала, что она будет крутиться среди наблюдателей, пока не соберет по кусочкам всю историю. Еще неизвестно, в какой форме она ее изложит. Я оглянулась в поисках Саттона, желая предупредить, но его нигде не было видно.

Я радовалась, что успела поесть, потому что работы велись до восьми часов вечера. Чини появился в начале Алита Лэйн и пошел к нам по Виа Джулиана. За ним шел полицейский в форме, складывая конусы и желтую ленту, которую сворачивал в моток. За ними следовали Джеральд Петтигрю и Белл, по виду которых нельзя было понять, чем закончились раскопки.

Диана Алварес оставила в покое мужчину, из которого выкачивала информацию, и устремилась к Чини. Тот поприветствовал ее, но глаз не отрывал от меня. Я еще раз быстро оглядела толпу в поисках Саттона, рассчитывая, что он первым захочет узнать новости, какими бы они ни были. Но его нигде не было. Его MG цвета морской волны стояла на парковке, с Мадалин на переднем сиденье, с ногами, задранными на приборную доску.

Голди Хоун ходила от человека к человеку, виляя хвостом и получая поглаживания и похвалы от незнакомцев, как будто это была ее работа.

Я не могла понять выражение лица Чини. Он выглядел серьезным, но в его глазах был намек на юмор. Диана Алварес следовала за ним по пятам, ожидая любых новостей, которыми он поделится.

Подойдя ко мне, Чини сказал:

— Дай руку. У меня есть для тебя подарок.

Я протянула руку, и он положил что-то в мою ладонь. Я увидела запачканный в земле пластиковый диск, прикрепленный к грязной полосе из кожи голубого цвета.

— Что это?

— На что это похоже? Собачий ошейник. Вот кого хоронили эти ребята — собаку. Гав-гав…

Он улыбнулся и пошел дальше.

 

9

Уокер Макнэлли

Ближе к вечеру в четверг, 7 апреля 1988.

Уокер Макнэлли провел свой черный «мерседес» через въезд в Хоротон Рэвин, как делал каждый день по пути с работы домой. Иногда он выбирал путь с другой стороны, но особенно не задумывался. Была вторая половина дня в четверг. Каролин с детьми уехали утром в Сан-Франциско, где они собирались провести длинные выходные с ее матерью и вернуться в понедельник днем. Четырехлетний Флетчер и двухлетняя Линни еще не ходили в школу, так что увезти их на пять дней к бабушке не было проблемой. Хотя он скучал по ним, ему не терпелось вернуться в пустой дом, сознавая, что он один, и может делать все, что захочет.

Они с Каролин вернулись в Калифорнию десять лет назад, когда он получил работу вице-президента по отношениям с клиентами в Банке Монтебелло. Он начал свою финансовую карьеру в банке Чейз Манхеттен в Нью-Йорке, а потом перешел в Веллс Фарго, как специалист по планированию. Работа в Санта-Терезе была благословением, потому что Уокер вырос в этом городе, закончив местный колледж в 1971 году.

Он обладал приятной внешностью, представительный, обаятельный, с хорошо подвешенным языком. Значительную часть дня он проводил на телефоне, организуя встречи и обеды, устраивая выпивки и ужины с перспективными клиентами. Он работал в правлении двух некоммерческих организаций и состоял в нескольких комитетах. В течение своей службы он привел в банк хорошее количество клиентов и был соответственно вознагражден.

Каролин первой подняла вопрос о том, что она называла его «проблемой с выпивкой». Она, видимо, следила за ним, считала количество пивных, винных и прочих бутылок, которые попадали в мусор. Уокер не был уверен, как долго это продолжалось, но, в конце концов, Каролин решила все это прекратить.

Уокер был шотландского происхождения, светловолосый, голубоглазый, с красноватой кожей. Алкоголь добавил румянца его щекам и легкую припухлость всему лицу. Он знал, что прибавил несколько килограммов за последние пару лет. В свои тридцать восемь он находился на верхнем пределе рекомендуемого соответствия между ростом и весом. Он бросил курить, и это добавило обязательные семь килограммов. Он хотел заняться спортом, но в течение недели было не очень много возможностей. По его мнению, Каролин беспокоилась не о том. Даже заложив слегка за воротник, он не был буйным. Его речь оставалась внятной. Он никогда не становился дурашливым, или слезливым, или небрежным, или агрессивным. Пьяный он выглядел и вел себя точно так же, как трезвый, по крайней мере, так ему казалось. Несмотря на это, он обещал жене, что будет себя контролировать.

Каролин уговаривала его присоединиться к анонимным алкоголикам, но он отказался. Ему не нужна была посторонняя помощь. Он совершенно не собирался вставать на публичном сборище, где бог знает кто присутствовал, каяться в своих грехах и ждать одобрения.

Уокер всегда воспринимал спиртное хорошо, и его массивность позволяла ему перерабатывать алкоголь более эффективно, чем многие мужчины его возраста.

Он признавал, что, после пары часов в клубе, если его остановит дорожный патруль, он, возможно, прошел бы полевой тест на трезвость, но уровень алкоголя в крови отправил бы его в тюрьму.

К счастью, Уокеру удалось значительно уменьшить употребление алкоголя в последние восемь месяцев. Он выпивал бутылку-другую пива после работы во дворе, или иногда — бокал шампанского, празднуя день рождения или юбилей. Он убеждался, что Каролин знает и одобряет эти исключения, потому что они подчеркивали его состояние обновления.

Она никогда бы не поверила, что он бросил сразу и совсем. Она знала его лучше.

Теперь на деловых обедах Уокер вместо крепких напитков пил белое вино, что едва регистрировалось на его внутреннем счетчике. Оставаться сухим было просто. Он пил холодный чай или газировку с лаймом. Он спал лучше и энергии было больше, но он часто стал замечать, что ему скучно. Друзья и знакомые, которые казались такими веселыми, когда он был пьян, начинали действовать ему на нервы. Он не чувствовал себя таким свободным и расслабленным, как раньше, и замечал, что некоторые друзья от него отшатнулись.

И почему бы им этого не сделать?

Он знал, что трезвенники — скучная компания и жалел, что попал в их число. Также было правдой, что соблазн выпить был с ним каждую минуту каждого дня, как постоянная головная боль, от которой он не знал, как избавиться.

В отсутствие Каролин, Уокер ехал по Виа Джулиана, с удовольствием фантазируя, какой хайболл он себе сделает, когда приедет домой. Он планировал расположиться на заднем дворике, который Каролин недавно обновила искусственной плетеной мебелью с водонепроницаемыми подушками.

Вид с задней террасы до сих пор восхищал Уокера, он простирался через холмы и вершины деревьев до самого океана. Воздух будет неподвижным, с запахом шалфея и лавра.

Он не будет спешить, наслаждаясь коктейлем перед ужином. Потом он закажет пиццу и съест ее перед телевизором, может быть, посмотрит матч по гольфу или фильм для мужчин, из тех, что Каролин находит скучными. Может быть, позволит себе крошечную порцию на ночь, но подождет и посмотрит, в каком он будет настроении, когда придет время.

Он не чувствовал таких позывов выпить, как раньше. Это будет только для удовольствия.

По дороге домой Уокер заехал в магазин и купил поллитровую бутылку бурбона, литровую- водки и упаковку с шестью бутылками эля, которые собирался употребить за четыре вечера, пока его семья будет отсутствовать. Все, что ему надо будет сделать, это избавиться от пустой тары, прежде, чем Каролин окажется дома.

Узнает ли она когда-нибудь? Он думал, что нет. Он будет пить свои напитки — виски с водой, водку со льдом, и избавится от всех улик с утра пораньше в понедельник. Никаких следов в баре, никаких пробок в мусоре, никаких нарезанных лаймов в холодильнике и никаких подозрительных круглых отпечатков на стеклянном столике, за которым он будет сидеть на закате.

Впереди него, на повороте, машины притормозили, и Уокер подумал, не случилась ли авария. Может быть, кто-то сбил оленя. Он надеялся, что это не был ребенок на велосипеде.

Флетчер только что научился кататься на двухколесном. Линни ездит на трехколесном и только в парке. Он не был уверен, что когда-нибудь разрешит им кататься по дороге.

В Хоротон Рэвин было не очень интенсивное движение, но в конце рабочего дня, когда люди возвращались домой, они нередко превышали разрешенную скорость.

Подъехав поближе, он увидел две полицейские машины и передвижную лабораторию, припаркованные на обочине, что говорило о более серьезном событии. Уокер притормозил.

Вдоль дороги с нерешительным видом стояли люди. Толпа была скромной, и было ясно, что они не знают толком, что им делать. Повинуясь импульсу, Уокер остановился на гравиевой площадке, где уже стояло несколько машин. Выключил двигатель и вышел. Он понятия не имел, что происходит. Привлекательная рыжеволосая женщина в свитере и слаксах стояла, облокотившись на ограду. Она повернулась, взглянула и помахала ему рукой. Эвис Джент.

Они были знакомы по загородному клубу, хотя она исчезла из вида после своего развода.

Она протянула руку.

— Привет, Уокер. Рада тебя видеть.

Он улыбнулся и взял ее руку, наклонившись, чтобы небрежно чмокнуть ее в щеку.

— Эвис. Сколько лет, сколько зим. Как дела?

— Только что вернулась после второго этапа реабилитации. Какая тоска.

— Ну и ну.

— Не говори. Как Каролин и дети?

— Спасибо, хорошо. Что здесь случилось? Авария?

— Полиция получила информацию, что в лесу закопано тело.

Его улыбка погасла.

— Ты шутишь.

— Боюсь, что нет. Кто-то сказал, что это ребенок, но это все, что я знаю. Копы ничего не говорят.

Она достала из сумочки сигарету.

— Не думаю, что у тебя есть спички.

Уокер похлопал себя по карманам.

— Нет, извини.

Эвис махнула рукой.

— Ничего. Я и так слишком много курю. Ты можешь себе представить? Хортон Рэвин, и копы откапывают труп.

— Невероятно. Никто ничего не говорил, что произошло?

— Нет. Они привезли специально обученную собаку, и когда нашли место, начали копать. Они начали пару часов назад, и никто из них не выглядит счастливым. А ты как здесь оказался? Живешь недалеко?

— Километра полтора в том направлении. Я проезжал мимо, увидел полицейские машины, и мне стало любопытно. А ты?

— На Алита Лэйн. Они перегородили улицу, так что я застряла. Черт, как раз час коктейлей.

— Это случилось сегодня?

Эвис помотала головой.

— Это что-то старое. Они прислали неустрашимую девицу-репортера, так что мы, наверное, обо всем прочтем завтра утром.

Внимание Уокера привлекло движение — два или три полицейских в форме шли под предводительством мужчины, который, должно быть, был детективом по расследованию убийств.

— Кажется, что-то происходит.

— Ну, наконец.

Уокер видел, как детектив что-то сказал женщине в джинсах. Он положил ей в руку какой-то предмет, однако его невозможно было разглядеть. На смену ей подоспела другая женщина, явно осыпая детектива вопросами, пока он шел к своей машине.

Кто-то постучал Уокера по плечу.

— Сэр?

Он обернулся и увидел мужчину средних лет с обеспокоенным лицом.

— Извините, что отрываю, но я бы не советовал парковаться здесь. Полицейсие просили людей очистить территорию. Они сказали, что будут штрафовать тех, кто не послушается.

— Спасибо, но, похоже, что они закончили. Не хочется уезжать, не узнав, нашли ли они что-нибудь.

Мужчина суетливо оглянулся.

— Да. Я думаю, вы правы.

Уокер видел, как информация распространяется среди толпы, стоявшие впереди передают то, что они слышали.

Эвис сказала: «Подожди». Она двинулась вперед среди зевак. Тронула за плечо женщину и начала расспрашивать. Они кратко переговорили. Эвис кивнула, поблагодарила и вернулась к Уокеру.

— Ну, слава богу. Оказалось, ложная тревога. Им удалось откопать всего лишь собаку.

— Собаку?

— Ну да, собаку, домашнего любимца. Весь шум был не из-за чего, но, по крайней мере, я могу поехать домой и принять немного на грудь, для настроения.

Уокер полез в карман за ключами от машины и понял, что забыл их в зажигании.

— Думаю, я тоже поеду. Приятно было тебя увидеть.

Эвис ответила:

— Да, мне тоже. Веди себя хорошо.

Он вернулся к машине и заметил, что она с интересом за ним наблюдает. Он улыбнулся, сел в машину и поехал.

По дороге домой Уокер держал свои мысли на коротком поводке. Он заехал в гараж и подождал, пока его дверь полностью закрылась. Достал из багажника пакет с напитками и держал его, прижав к груди, пока открывал дверь, ведущую из гаража в кухню. Там поставил пакет на стол, бутылки с бурбоном и водкой приятно звякнули.

Каролин оставила записку, которую он не озаботился прочитать. Она всегда напоминала ему о вещах, которые надо было сделать или которые нельзя было пропустить в ее отсутствие.

«Выключи сигнализацию в пятницу утром, чтобы Элла могла прийти и прибраться. Она закончит до полудня. Только проверь, не оставила ли она наружные окна незапертыми. Мусор нужно вынести, чтобы его увезли…». Это всегда было так, его жена управляет событиями издалека.

Он прошелся по дому, отмечая обычные знаки и запахи. Каролин пыталась убрать за минуту до отъезда, но это до сих пор был дом, где жили неуправляемые дети. Ковбойские сапожки Флетчера на ступеньках, жакет Линни на перилах, туфли, кукольная одежда и альбом для раскрашивания на полу. Каролин оставила свое вязанье на столике у дивана, все тот же уродливый шерстяной платок, над которым она трудится годами. Он прошел через гостиную, где она задернула шторы, оставив комнату в золотистом полумраке. Пересек столовую с круглым столом из красного дерева и чиппендейловскими стульями, которые Каролин унаследовала от тетки.

Уокер открыл шкафчик и достал хрустальный стакан из набора Сваровски, который он подарил Каролин на их десятую годовщину. Прошел в гостиную к бару-холодильнику и достал лед. Положил кубики в стакан пластмассовой ложечкой. Это были звуки, которые он любил, прелюдия к облегчению, прекращение беспокойства, которое он знал, скоро наступит. Это было вроде стимуляции перед сексом. Он подготавливал сцену для максимального удовольствия. Если б он увлекался порнографией, он не мог бы достичь большей заботы или самоконтроля, дразня себя приготовлениями, наращивая свое ожидание.

Со стаканом в руке он вернулся на кухню, открыл бутылку с бурбоном и налил себе порцию.

К этому времени проявилась отложенная реакция. Передвижная лаборатория, полиция на холме. Его правая рука начала дрожать так сильно, что бутылка застучала о край стакана.

Он осторожно поставил бутылку и стакан на стол и наклонился над раковиной. Страх хлынул вверх, как желчь, и на минуту он подумал, что его стошнит. Уокер сделал глубокий вдох, пытаясь отбрость тревогу.

Он подошел к телефону и набрал номер Джона.

Джон снял трубку.

— Да.

— Это я.

Короткое настороженное молчание, потом Джон сказал:

— Так, Уокер. Это неожиданно. Что я могу для тебя сделать?

— Ты слышал, что происходит?

— Что бы это могло быть?

Уокер мог сказать, что Джон перебирает бумаги у себя на столе, напоминая ему о том, что все сказанное Уокером будет менее интересным, чем работа перед ним.

— Они раскапывают холм на Алита Лэйн. Копы, собака, лаборатория, техники.

Шуршание бумаг прекратилось.

— Правда? Когда это было?

— Я видел их только что, по дороге с работы домой. Я остановился и поболтал со знакомой девушкой. Она говорит, они думали, что там зарыт ребенок. Они откопали собаку.

— Я удивляюсь, что этого не сделали раньше. Так или иначе, что-то всплывает на поверхность. Всегда существует этот риск.

— Да, но почему сейчас? Откуда взялось это дерьмо?

— Понятия не имею. Уверен, что мы узнаем, когда придет время. Ты в порядке?

— Пока что. Это как ждать, когда кирпич упадет на голову.

— Не паникуй. Ничего не случится.

— Так ты говорил, но уже случается, все равно.

— Успокойся. Можешь это сделать? Нас это не заденет. Гарантирую.

— Почему вдруг, через столько лет?

— Понятия не имею. Копы со мной не советовались.

— Но что могло случиться?

— Уокер, это неважно. Это тупик, так что прекрати. Где Каролин?

— На севере. У матери. Она взяла детей.

— До каких пор?

— До понедельника.

— Хорошо. Дает тебе время остыть и освежить голову.

— Освежись, прими таблетку, — сказал Уокер, отзываясь на замечание Джона фразой из их подростковой жизни.

— Вот именно.

— Извини, но я должен был позвонить.

— Хорошо, что позвонил. Дай знать, если услышишь что-нибудь еще.

Джон повесил трубку, не дожидаясь ответа.

Уокер взял стакан, проглотил виски одним мягким глотком и сказал: «Ух-х».

Что-то расслабилось в его груди, старое знакомое ощущение, которого он жаждал. Он потряс головой. Все будет в порядке. Все хорошо.

Уокер оставил стакан на столе и вышел к почтовому ящику. Принес почту и бросил на стол в прихожей. Убедился, что входная дверь заперта. Потом вернулся на кухню и наполнил свой стакан, на два пальца бурбон, остальное вода. Осторожней, подумал он.

Снял пиджак и повесил на спинку стула. Открыл стеклянные двери и вышел на патио. Уселся на стул и поставил стакан рядом, так, как представлял себе.

Он снял галстук и расстегнул воротничок рубашки, чувствуя, что может дышать, впервые за сегодняшний день. Он любил свою жизнь. Он был везунчик и знал это.

Неспокойный, он встал, взял свой стакан и пошел по траве. Обошел двор, выглядывая за ограду. Вдалеке был виден проход к пятой лузе на поле для гольфа в загородном клубе.

Они с Каролин записались туда вскоре после приезда в город. Членские взносы были непомерно высокими: восемьдесят тысяч — вступительный взнос, а потом — пятьсот в месяц.

Также они должны были вкладывать деньги в любые значительные обновления.

Но Уокер не возражал. Он втайне гордился, что их приняли, потому что его родителей в свое время отвергли. Уокер сумел подняться выше.

Он оглянулся и посмотрел на дом, который был очарователен, построенный в стиле Кэйп Код, покрытый белым сайдингом, с крутой крышей. Большая центральная труба соединялась с двумя каминами, на первом и втором этажах. Каролин настояла на большом ремонте, пока не появились дети.

Для ремонта оказалось больше времени, чем любой из них мог предполагать. У Каролин не было проблемы забеременеть, но у нее случилось четыре выкидыша, и они потеряли еще одного ребенка в возрасте шестнадцать недель. Столкнувшись с запредельными затратами на дальнейшее лечение бесплодия, после пяти неудачных попыток искусственного осеменения, они решили пойти на усыновление.

Каролин взяла на себя руководство процессом и целеустремленно прошла через все: проверку прошлого, снятие отпечатков пальцев, длинные заявления с прилагающимися справками, рекомендательные письма и домашние визиты, включающие совместные и раздельные допросы. Получение одобрения заняло три месяца, и они должны были ждать еще год. Флетчер, чудо-мальчик, упал к ним на колени через шесть недель, после того, как его предполагаемая усыновительница узнала, что беременна двойней.

Когда Флетчеру исполнилось два, Каролин вернулась к прежней активности. На этот раз процесс был проще. Линни попала к ним через местного адвоката по усыновлению, с которым Каролин беседовала на рождественской вечеринке. Биологическая мама, незамужняя и беременная на девятом месяце, пришла к нему на неделю раньше. Отец ребенка отказался жениться, она потеряла работу и родители выгнали ее из дома. Может, это заинтересует супругов Макнэлли? Они не колебались. Мамаша переехала к ним в гостевую комнату.

Каролин и Уокер оба присутствовали при родах.

Когда второй стакан закончился, Уокер вернулся на кухню и налил себе еще немножко.

Его напряжение ослабло и узел тревоги в желудке рассосался. Он заметил, что восемь месяцев хорошего поведения, увеличили эффект алкоголя. Ему нравилось ощущение.

Алкоголь давал ему доступ к его чувствам. Он испытывал огромную любовь к своей жене, своим детям и к жизни, которой он жил. Обычно он контролировал свои эмоции. Он жил в состоянии обособленности, позиция, которую он выработал много лет назад, чтобы сохранить себя. Он жил головой, редко отпуская поводья своей сентиментальной стороне.

Только в тихие моменты, как этот.

У Уокера иногда наворачивались слезы, когда он смотрел на своих малышей, которые были достаточно похожи на Каролин, чтобы принять их за «настоящих» детей, вместо чудесного благословения, которым они были. В то время как его любовь к жене была постоянной, его преданность детям перевешивала все. Они делали его уязвимым. Его сердце открывалось им всеми неожиданными путями. Он удивлялся глубине и нежности своих чувств, потому что эта его слабость не проявлялась больше нигде. Потеря любого из детей стала бы ударом, от которого он никогда бы не оправился. Его единственной молитвой, в тех редких случаях, когда он молился, чтобы Флетчер и Линни были защищены от зла и насилия, ран, болезней и смерти. Никто лучше него не знал, как хрупка жизнь.

В семь часов Уокер позвонил и заказал большую пиццу с луком, острым перцем и анчоусами, комбинация, которая заставила бы Каролин содрогнуться. Ему сказали, что это займет тридцать минут, что вполне подходило. Он переоделся в спортивный костюм и тапочки и пошел в маленькую комнату, где разложил перед телевизором столик и выложил бумажную салфетку, тарелку и прибор. Когда принесли пиццу, он приготовил себе подходящий напиток, который употребил за едой. Он представлял себе, как почитает в постели, перед тем, как выключит свет. Все, что ему надо было делать, это держаться и вести себя так, как будто все в порядке.

 

10

Пятница, 8 апреля 1988.

На следующее утро я пропустила пробежку и отправилась в офис пораньше. Я знала, что пятикилометровая пробежка стерла бы томительное ощущение меланхолии, которое я испытывала, но иногда, когда вы в темноте, у вас пропадает желание из нее выбраться.

Настроение может пройти в течение дня. Каким-то образом, я жалела, что увидела фотографию Мэри Клэр. Я успела заметить лукавство в ее личике и свет в ее глазах.

До того момента она была не больше чем понятием, Мэри Клэр Фицжу, которая исчезла с лица земли. Теперь ее жизнь прикоснулась к моей, и ее судьба оставила след, тонкий и отчетливый, как отпечаток пальца.

Я написала пояснение к делу Майкла Саттона, убрала папку в ящик и вернулась к написанию отчета, которым занималась два дня назад. Я его проверила, отполировала и напечатала в окончательной форме. Начала работать над вторым, зная, что придется сделать два или три захода.

Эта часть бизнеса всегда возвращала меня в школу, как будто я должна была написать и сдать вовремя работу, от которой зависела оценка в четверти. В школе я так нервничала в таких случаях, что почти переставала соображать.

Когда Бен Берд и Морли Шайн закончили мое обучение, и я стала работать частным детективом самостоятельно, я поняла, что главное в отчете клиенту, это ясность, изложение событий по порядку, с необходимыми деталями, так что незнакомец, читающий дело годы спустя, сможет разобраться в ходе расследования. Это я могу сделать. Я даже научилась получать удовольствие от процесса, хотя это было нелегко.

Я оплатила счета и сбегала в банк, чтобы положить на счет несколько чеков на небольшие суммы, которые накопились за неделю, плюс пятьсот долларов Саттона, которые я достала из офисного сейфа. По дороге я купила сэндвич и жареную картошку.

Сэндвич был грешным, какой я позволяю себе раз в год: толстый слой ливерной колбасы с майонезом и тонко нарезанным маринованным огурцом и свежий хлеб из теста на закваске.

В то время как я никогда бы не стала мечтать о большой блестящей печенке, засунутой между двумя ломтями хлеба, ливерная колбаса, это что-то райское, паштет для бедняков.

Я знала, что мясо внутренних органов взвинтит уровень моего холестерина, но сомневалась, что редкое потакание своим слабостям станет фатальным. У меня привычка есть очень быстро, может быть, ничего не успеет прилипнуть.

На полпути через сэндвич я услышала, как открылась и закрылась входная дверь. Я сунула сэндвич вместе с упаковкой в ящик стола и быстро вытерла рот.

Когда я подняла голову, в дверях стояла Диана Алварес. На ней была облегающая черная водолазка и короткая клетчатая юбка. На ее лакированных туфлях на низком каблуке были маленькие бронзовые пряжки, которые смотрелись довольно дерзко.

Ее волосы были собраны в хвост, стиль, который увеличивал ее темно-карие глаза за стеклами очков без оправы.

— Не возражаете, если я сяду?

— Располагайтесь.

Усаживаясь на стул, она расправила под собой юбку, чтобы не помять. Через плечо у нее висела маленькая сумочка на узком кожаном ремешке. Я органически неспособна носить что-нибудь настолько маленькое. У нее, наверное, там помещаются водительские права, тюбик губной помады, одна кредитная карточка и ее блокнотик на спирали, с ручкой, засунутой в спираль. Надеюсь, что у нее там есть еще носовой платок, на случай, если вдруг потечет из носа.

— Что привело вас сюда?

Я ждала вопросов о вчерашних раскопках. Может быть, она хочет извиниться за то, что была слишком настойчивой и пускалась на хитрости, черты, которые мне нравятся в себе, но не понравились у нее.

— Нам нужно поговорить о Майкле Саттоне, — заявила Диана.

Я прошла через автоматический процесс, размышляя:

1. Откуда и что ей известно о Майкле Саттоне;

2. Хочет ли она подтвердить мои профессиональные взаимоотношения с ним; и

3. Связана ли я еще этическими ограничениями, если наш бизнес-договор на один день уже закончился. Что я уже могу обнародовать?

— Откуда взялось это имя?

— Чини Филлипс рассказал, что разговаривал с Майклом в отделении и послал его к вам. Я заметила Майкла вчера на раскопках, и, поскольку вы тоже там были, я решила, что он вас нанял. Это верно?

Даже без блокнота в руках, она выуживала факты.

— Почему бы не спросить его?

— Я не хочу с ним разговаривать.

— Очень плохо. Я не собираюсь ради вас затевать разговоры за его спиной.

— Мы не должны вести себя, как антагонисты. Я пришла, чтобы предупредить вас…

Я открыла рот, чтобы прервать ее, но она протестующе подняла руку.

— Просто выслушайте меня. Я не понимала, что происходит, пока не увидела его машину у дороги. Меня послали осветить событие, так что я ждала, как все, чтобы посмотреть, что они найдут. Я думала, что полиция действует по анонимной подсказке, а потом до меня дошло, что здесь замешан Майкл.

— Это до сих пор не объясняет, почему вы здесь.

Она подняла голову, свет, отразившийся в стеклах очков, был как вспышка фотоаппарата.

— Я его сестра, Ди.

Ага. Ди, которая сложная. Я посмотрела на нее внимательней, заметив в первый раз серьезные карие глаза Саттона, глядевшие на меня.

— Вы Алварес по мужу.

— Я разведена. Пит — мой бывший муж.

— Питер Алварес, ведущий радиопередачи?

— Он самый. Я так понимаю, Майкл упоминал обо мне.

— Кратко. Он сказал, что вы не общаетесь.

— Он говорил, почему?

— Нет, и я не спрашивала.

— Рассказать вам?

— Для чего?

— Я думаю, вы должны знать, с чем имеете дело.

— Спасибо, но нет. Разговор о нем неуместен.

— Выслушайте меня. Пожалуйста.

Я обдумала ситуацию. Технически, я больше на него не работаю, и ничего из того, что она скажет, не повлияет на работу, для которой он меня нанимал. Я не могла представить, к чему она ведет, и должна признаться, что любопытство победило.

— Только коротко, — сказала я, как будто быстрое проветривание грязного белья будет менее предосудительным.

— Мне нужно рассказать предысторию.

— Несомненно.

Рассказывание длинных историй, видимо, является фамильной чертой. Майкл делал то же самое, следя за тем, чтобы факты следовали по порядку. Я видела, как она складывает фразы в голове.

— У Майкла всю жизнь была депрессия. В детстве он всегда был беспокойным, придумывал себе всякие болезни. Он плохо успевал в Климпе и едва закончил школу. Не смог найти работу и, поскольку у него не было заработка, попросил у родителей разрешения продолжать жить в их доме. Они согласились при одном условии: он должен обратиться за помощью.

Если он найдет психотерапевта, они оплатят лечение.

Я начинала терять терпение. Если Майкл Саттон не был серийным убийцей, какое мне дело до его психиатрической истории?

Она заметила мое нетерпение, потому что сказала:

— Потерпите немного.

— Помогло бы, если б вы перешли к делу.

— Вы собираетесь слушать меня, или нет?

Она фиксировала меня каменным взором, и я едва удержалась, чтобы не округлить глаза.

Я сделала жест, чтобы она продолжала, но чувствовала себя как адвокат, сомневающийся в уместности ее показаний.

— Семейный врач направил его к консультанту по брачным и семейным вопросам, психологу по имени Марти Осборн. Слышали о ней?

— Нет.

Я видела, что она растягивает повествование для создания драматического эффекта, и меня это безмерно раздражало.

— Майклу она, вроде бы, понравилась, и мы все вздохнули с облегчением. После того, как он посещал ее два месяца, она предположила, что его депрессия была результатом сексуального насилия в раннем летстве.

— Сексуального насилия?

— Она говорила, что это только предположение, но она чувствует, что они должны исследовать возможность. Он не верил ни слову, но она заверила его, что это естественно, блокировать травму такой тяжести. В то время мы ни о чем не знали. Это пришло позднее.

— Черт.

— Точно. — Диана помотала головой. — Марти продолжала работать с ним и, шаг за шагом, уродливая «правда» вышла наружу. Она пользовалась гипнозом и направляла воображение, чтобы помочь ему восстановить «подавленные» воспоминания, иногда с помощью амитала натрия.

— Сыворотка правды.

— Правильно. Потом мы узнали, что она поставила ему диагноз раздвоение личности. Вышло так, счастливое совпадение, что она руководит группой по поддержке больных с раздвоением личности, к которой присоединился Майкл. Еще больше денег перешло из рук в руки, из его в ее. Тем временем, родители пребывали в блаженном неведении о происходящем. Я и братья тогда уже не жили в доме и встречались с Майклом редко.

Через три месяца он начал посещать Марти два раза в неделю и разговаривать с ней по телефону три или четыре раза в день. Он перестал есть. Он почти не спал. Мы видели это, психологически он разваливался на части, но мы думали, что ухудшение было частью процесса, ведущего к улучшению. Как мало мы знали. Она убедила его, что было бы «целительным», если он противостоит прошлому, что он и сделал, на полную катушку. Он обвинил отца в том, что тот насиловал его с восьмимесячного позраста. У него были неясные воспоминания, которые он считал реальными. Вскоре, его мутное ментальное кино сфокусировалось и он «вспомнил», что мать тоже в этом участвовала. Следующим он добавил в список брата Райана. Мы говорим о грязных вещах — заявления о сатанистских ритуалах, жертвоприношениях животных, о чем угодно.

— Звучит нелепо.

— Конечно. Что хуже всего, родители никак не могли защититьтся. Любая попытка отвергнуть его обвинения еще больше убеждала его в их виновности. Марти говорила ему, что насильники всегда отрицают свою вину. Он ушел из дома и прекратил все контакты, что, вообще-то, было облегчением. Потом она уговорила его сотрудничать в написании книги, и это сорвало крышку.

Когда мать с отцом услышали об этом, они наняли адвоката и подали на Марти в суд за клевету. Ночью, накануне суда, они пришли к соглашению. Не знаю, какие были условия, потому что они подписали соглашение о конфеденциальности. Что бы это ни было, родители не смогли получить ни цента. Марти объявила банкротство, и больше о ней никто не слышал. Все, что нам известно, она до сих пор практикует, только в другом месте.

— Не понимаю. Зачем она это сделала?

— Потому что могла. Она видела это как часть своей работы. В ее глазах, она не сделала ничего плохого. Когда у нее брали показания перед судом, знаете что она сказала? Даже если его история не была правдой, она была рядом со своим пациентом, чтобы обосновывать его чувства. Если он был убежден, что в детстве подвергался насилию, она поддерживала его.

Другими словами, если вы думаете, что вас насиловали, значит так оно и было, вот и все.

— Без доказательств?

— Ей не нужны были доказательства. Она говорила, что это была «его правда», и он мог надеяться на ее поддержку.

— Знал ли семейный врач, который его к ней направил, чем она занимается?

— В своих показаниях он признался, что никогда не встречался с ней. Ее рекомендовал другой врач, чье мнение он уважал. В любом случае, для посещения психотерапевта не нужно направление. Просто загляни в справочник и выбери кого хочешь. Некоторые даже рекламируют свою специализацию. Проблемы с самооценкой, семейный кризис, управление гневом, стресс, приступы паники. Список продолжается и продолжается. Кто из нас когда-нибудь не испытывал гнев или беспокойство?

— Как вы узнаете, какой психотерапевт хороший и разумный?

— Понятия не имею. Никогда их не посещала. Уверена, что большинство из них честные и способные. Некоторые могут быть опытными, но сексуальное насилие, это как зов сирены.

Можно заработать кучу денег.

— Немного цинично, не правда ли?

— Еще и не так цинично, как вы можете подумать. Допустим, вы пришли к психотерапевту потому что ваши отношения не работают так, как вам хотелось бы. И оказывается, это признак сексуального насилия в раннем детстве. Выпишите мне чек и приходите на следующей неделе.

Не помните, что такое происходило? Это называется «быть в отрицании». Вы подавляете воспоминания, потому что они такие травматичные, и вы не хотите верить, что тот, кого вы любите, мог сделать что-то настолько ужасное. Заплатите за эту сессию и встретимся на следующей неделе, чтобы докопатьтся до корней всего этого.

В результате, мои родители заплатили Марти Осборн шесть тысяч долларов за то, что она проткнула колом их сердца.

— Они должны были с ума сходить.

— Они были опустошены, и не думаю, чтобы они когда-нибудь после этого оправились.

Я сама не могу об этом думать, а меня ни в чем не обвиняли. После соглашения они поклялись, что больше не будут об этом вспоминать. Они отчаянно хотели верить, что Майкл их любит, и что все будет хорошо. Вот как «хорошо» все вышло. Через пару лет мама утонула, а через шесть месяцев после этого папа умер от аневризмы. Он так и не собрался изменить завещание, так что после всего, что сделал Майкл, он получил равную долю наследства.

— Это было трудно проглотить.

— Какой выбор у меня был? Я примирилась. Деньги были их, и они могли с ними делать, что хотели. Может у отца и было такое намерение, позаботиться о нем.

Я видела, к чему она ведет.

— Так что вы думаете, что воспоминания Майкла о двух копающих парнях, это нечто подобное?

— В основном. Как эта история первоначально пришла ему в голову? Она не показалась вам подозрительной?

— Признаюсь, сначала я восприняла ее скептически. Он сказал, что прочел упоминание о Мэри Клэр в газете, и это вызвало у него воспоминания.

— Это было много лет назад. Почему он так уверен?

— Он сказал, что видел их в свой день рождения, 21 июля, когда ему исполнилось шесть. Ваша мама оставила его у Билли Керкенделла, пока она ходила по делам. Он гулял по участку, когда заметил их.

— По мне, звучит неправдоподобно.

— Это не было его воображением. Там действительно было что-то зарыто.

— Ох, пожалуйста. Майкл обожает разыгрывать спектакли. Не может удержаться. Иногда я думаю, что у него галлюцинации или он на наркотиках. Он неспособен говорить правду. Это не в его характере. Он не отличает реальных событий от воображаемых.

Это привлекло мое внимание. Я могла бы сослаться на опыт своих коротких отношений с Майклом, чтобы поддержать ее заявление. Он был уклончив, пропускал важную информацию, рассказывая о себе. Когда я ловила его на этом, он исправлялся и заполнял пропуски. Если бы я этого не делала, то получила бы ошибочное представление.

Несмотря на это, я чувствовала желание его защитить. Мне не хотелось сидеть и молчать, пока его сестра смешивала его с грязью.

— Не думаю, что он все выдумал. Ему было шесть. Может быть, он не понял, чему стал свидетелем, но это не значит, что он лжет.

— Так я об этом и говорю. Он берет простое событие и начинает приукрашивать и преувеличивать. Не успеете оглянуться, уже появился тщательно организованный заговор.

Он видит двух мужчин, копающих яму, и вдруг, это уже касается убийства Мэри Клэр, и она там зарыта.

— Вы говорите, что он сделал это нарочно, во что мне трудно поверить.

— Я говорю вам все это не просто для сотрясения воздуха. Так работают его мозги. Нельзя верить ни одному его слову.

— По-моему, уже немного поздно.

— Не обманывайте себя. Вы его еще не знаете. Он не оставит вас в покое. Вы встречали кого-нибудь из его друзей?

Эта перемена темы застала меня врасплох.

— Одну. Девушку по имени Мадалин. Он сказал, что она употребляла героин…

— И теперь она чиста, но не трезва, — перебила Диана с насмешкой. — Он говорил, что она алкоголичка? Двадцать два года, и у нее испытательный срок за пьяный дебош. Конечно, это он, кто водит ее на встречи анонимных алкоголиков. Он коллекционирует таких лузеров, как она, любого, кто в худшей форме, чем он сам, если можно такое вообразить. Раненые птички Саттона. Он их спасает, так что может думать о себе хорошо. Обычно вокруг него околачиваются двое или трое. Они у него живут. Берут деньги в долг. Берут без спроса его машину и разбивают, так что он должен платить за ремонт. Некоторые оказываются в тюрьме. Он платит за них залог и опять приводит к себе домой, потому что им некуда больше идти. Тогда они воруют его кредитные карточки и тратят все деньги.

— Он плохо разбирается в людях.

— Очень плохо. Не могу сказать, сколько денег он потратил. Меня пугает мысль о том, что случится, когда он опустошит все свои банковские счета. Он никогда по-настоящему не работал. У него была работа, но всегда ненадолго. Деньги, которые он унаследовал, это единственное, что держит его на плаву. Когда их не станет, он окажется на моем пороге, умоляя о помощи. И какой у меня будет выбор? Или впустить его, или он будет жить на улице.

— Вы ничего не обязаны делать.

— Это то, что говорят мои братья.

— Так в чем дело?

— Я думаю, что чувствую себя виноватой, потому что он в таком ужасном состоянии, когда у всех нас все в порядке…

Пока она продолжала, я почувствовала эхо собственной истории в ее. Мои обиды, мое упорное желание держаться за все, что казалось жестоким или несправедливым. Ее жалобы были обоснованными, ну и что? Перечисление ее горестей только делает хуже, сохраняет боль живой, когда нужно ее похоронить.

Диана, должно быть, поняла, что я не слушаю.

— Почему вы так на меня смотрите?

— У меня самой есть семейные проблемы, и они звучат точно так же, как ваши. Другой сценарий, но беспокойство и тоска те же. Лично я уже устала от собственного нытья.

И если уж я сама устала, то каково окружающим, которые должны терпеть мое дерьмо?

— Это не то же самое.

— Конечно, то же. В чем смысл все время говорить об этом? Могу поспорить, вы рассказывали эту историю раз сто. Почему бы уже не успокоиться?

— Если я успокоюсь, Майкл победит. Плохое поведение снова одержит триумф над хорошим.

Меня это бесит. После хаоса, в который он поверг семью, почему я должна его простить? Снять его с крючка?

Я чувствовала, что начинаю раздражаться. Я могла ее понять, но события, о которых она говорила, произошли годы назад. Заявиться в мой офис и вывалить все это на меня было уже слишком. Она превратила злобу в стиль жизни, и это не было привлекательным.

При первой встрече меня оттолкнула ее агрессивность. Теперь меня разозлила ее попытка вовлечь меня в саттоновские разборки.

— Какой крючок, Диана? Он не на крючке, разве что в ваших мыслях. Он живет собственной жизнью, и если он создает себе проблемы направо и налево, что вам до этого?

Она поджала губы.

— Вы сейчас это говорите, но вы с ним еще не закончили. Поверьте мне. Вы оказали ему доверие, чем его последнее время не баловали. Он вернется. Появится новый кризис, новый неудачный поворот событий…

— Это мое дело, вы не думаете?

— Вы мне не верите, так?

— Я слышала каждое ваше слово. Я понимаю, почему вы на него сердитесь, но мне не нравятся оптовые осуждения. Оставьте парня в покое. Вы пришли сюда предупредить меня.

Вы это сделали, и я вам благодарна. Я на красном уровне тревоги.

Это заставило Диану замолчать. Она отпрянула, как будто я дала ей пощечину. Она взяла свою сумочку и вытащила визитку.

— Здесь мой телефон, если вам когда-нибудь понадобится со мной связаться. Извините, что отняла так много времени.

Дойдя до двери, она остановилась.

— Хотите услышать лучшую часть?

Я хотела отпустить остроумную ремарку, но прикусила язык.

— Через шесть дней после папиной смерти Майкл увидел свет. Он отмежевался от своих слов. Он отказался от своих заявлений о сексуальном насилии. Он сказал, что понял, что Марти Осборн искусственно насадила все эти воспоминания. Упс. Большая ошибка. Он взял все назад. Вот с кем вы имеете дело. Хорошего дня.

Она вышла из офиса, хлопнув дверью.

 

11

В тот вечер я ужинала у Рози, в таверне за полквартала от моей квартиры. Это идеальное место для здешней пьющей толпы, и служит заменой моей несуществующей социальной жизни. В летние месяцы в баре доминируют поклонники софтбола, отмечая победы, такие немногочисленные, что едва заполняют колонку спортивных новостей местной газеты.

Время от времени они сколачивают любительские команды американского футбола, проигравшие ставят победителям бочонок пива. Перед чемпионатом страны ведутся бесконечные шумные дебаты, споры и делаются ставки. В конце концов, все скидываются по десять баксов и вытягивают имена из огромной глиняной пивной кружки, которую Рози хранит под прилавком.

Рози родилась в Венгрии и, хотя прожила в Санта-Терезе большую часть жизни, отказывается избавляться от своего акцента и извращенной структуры фраз. Она и брат Генри, Вилльям, поженились в День Благодарения три с половиной года назад. Это странный союз, но он оказался удачным для обоих.

Я села в своей любимой кабинке, в дальнем конце бара. Не успела я снять куртку, как появилась Рози и поставила на стол пустой бокал для вина. Она, видимо, только что выкрасила волосы, которые были глубокого красного оттенка, никогда не виданного мной на человеческой голове. Она держала банку с вином с завинчивающейся крышкой и этикеткой: Монгрел белое, 1988. Рози открыла банку и налила вино, которое издало звук «глаг-глаг-глаг», падая в мой бокал.

— Я знаю, что ты должна сначала попробовать и сказать, нравится ли тебе, но это все, что у меня есть. Бери или откажись.

— Я беру.

— Тебе нужно лучше кушать. Очень худая, так что я дам тебе бобовый суп со свиными ножками. Я бы сказала венгерское название, но ты забудешь, так что не стоит и стараться.

Генри принес свежие булочки. Я дам тебе много, с венгерской сырной пастой, тебе понравится.

— Прекрасно. Не могу дождаться.

Спорить с Рози было бесполезно, потому что она всегда делала по-своему. Меня успокаивают женщины-командирши, потому что берут принятие решений в свои руки.

Со всем соглашающиеся женщины, вот кто меня бесит, хотя, Рози иногда тоже это делает.

Она удалилась на кухню, с блокнотом для заказов в руке, и вернулась через некоторое время, с обещанной трапезой на подносе. Уравновесила поднос на краю стола и поставила передо мной большую миску с супом, за которой последовала корзинка с булочками, накрытыми салфеткой и вазочка с сырной пастой. Я положила руку на салфетку и почувствовала тепло.

Я ела, иногда издавая хрюкающие звуки, связанные с жадным аппетитом и полным одобрением того, что попадало в мой желудок. В 7.00 решила отправиться домой. Моим намерением было переодеться в спортивный костюм и поваляться на диване с недочитанной книжкой. Я натянула ветровку и поправила воротник. Солнце село, и можно замерзнуть, пройдя полквартала. Я застегнулась и перекинула сумку через плечо. Когда сунула руку в карман, мои пальцы наткнулись на бирку, которую Чини положил вчера в мою ладонь.

Я вытащила и рассмотрела ее, что раньше у меня не было возможности сделать. Пластмассовый диск был облеплен грязью. Я пересекла комнату и подошла к бару, где работал Вилльям, как всегда элегантно одетый в шерстяные серые брюки, белую рубашку и галстук. Он снял пиджак и повесил на вешалку, которая помещалась на специальном крючке на стене. Еще одной уступкой работе были два конуса из бумажного полотенца, которые он обернул вокруг рукавов и закрепил резинками, чтобы не запачкать манжеты.

Я протянула мой чек и десятидолларовую купюру. Мой ужин стоил 7.65, включая плохое вино.

— Сдачи не надо.

— Спасибо. Хочешь что-нибудь еще? Рози испекла яблочный штрудель, пальчики оближешь.

— Лучше не надо, но я бы хотела стакан содовой воды.

— Конечно. Лед положить?

— Нет.

— Кусочек лимона или лайма?

— Нет, спасибо, ничего не надо.

Я смотрела, как он наливает воду в высокий стакан.

— У вас не найдется лишнего полотенца? Грязное тоже подойдет.

Он заглянул под барную стойку и извлек влажное полотенце, которое, наверное, положил туда раньше. Вилльям — ярый сторонник санитарии. Он видит мир как большую чашку Петри, в которой культивируются бог знает какие микробы и смертоносные бактерии.

Я уселась на барный стул там, где освещение было получше, и отчистила грязь с бирки.

На одной стороне был телефонный номер. На другой — имя собаки, Улф.

Я поднесла к носу мягкий кожаный ошейник, отметив слабый запах гниения. Положила ошейник обратно в карман, вернула Вильяму полотенце и помахала на прощание.

Снаружи было холодно, и улица пуста. Было только начало восьмого, но соседи сидели дома и готовились к ночи. Через двадцать один год, наверное, было невозможно определить, умер ли Улф от старости или его усыпили из-за болезни или травмы. «Пираты», должно быть, вдоволь посмеялись над Саттоном, отпуская шуточки насчет карты сокровищ. Я догадывалась, что Майкл был бы так же очарован собачьими похоронами, проведенными с должной помпой.

Не знаю, что вызвало мои размышления, разве что желание защитить Саттона после его публичного унижения. Как это должно было понравиться его сестре, увидеть, каким дураком он выставил себя перед всеми.

Ну да ладно. Зайдя домой и закрыв за собой дверь, я проверила замки, включила дополнительный свет и закрыла жалюзи. Переоделась в домашнее, взяла одеяло и устроилась на диване почитать. Слава богу, впереди были выходные, и я собиралась все время провалять дурака, что и сделала.

Утро понедельника прошло в незначительных хлопотах. Дневное время заняло расследование по запросу финансовой компании из Аризоны, которая собиралась принять на работу сотрудника высокого уровня. Согласно его резюме, он жил и работал в Санта-Терезе с июня 1969 до февраля 1977. Ничего не говорило о том, что он что-то скрывает, но директор по кадрам попросила меня пройтись по открытой информации. Если что-то будет не в порядке, они пришлют своего человека, для углубленного расследования. Я рассчитывала, что это будет работа на полдня, но зато не утомительная. Деньги есть деньги, и я была рада угодить.

В 10.00 я пошла в здание суда и провела два часа, просматривая гражданские и уголовные дела, имущественные залоги, судебные постановления, банкротства, браки и разводы.

Не было никаких доказательств того, что этот парень когда-либо скрещивал шпаги с законом. Проблема была в том, что не было доказательств существования самого парня.

Мне дали адрес в Верхнем Истсайде. В своей анкете он заявил, что купил дом в 1970 и жил там, пока не продал его в 1977, но в записях все это время числился другой владелец.

Поскольку общественная библиотека находилась через дорогу, я отправилась туда, приближаясь ко входу с объяснимым чувством предвкушения. Обожаю такое дерьмо, ловить врунов за руку. Его фальшивка была такой детальной, что он должен был чувствовать себя в безопасности, решив, что никто никогда не удосужится проверить.

Я отправилась в справочный отдел, где провела такой удачный час неделей раньше. Сняла ветровку, повесила на спинку стула и достала справочник Санта-Терезы за указанные годы.

Опять же, не нашла и следа парня. Перепроверила адрес в Хайнес и Полк и снова ничего.

Ну, разве это не пинок в задницу?

Я собиралась уходить, когда вспомнила о собачьем ошейнике. Достала и изучила бирку, соблазненная телефонным номером. И пяти минут не займет, чтобы заглянуть в Хайнс.

Может быть, я никогда не узнаю всей истории, но смогу подобрать кусочек информации.

Никто меня не заставлял. Мое любопытство было случайным и не заслуживало специального похода в библиотеку. Однако, я уже была там, и затраченные усилия будут минимальными.

Я вернулась в справочный отдел, который начинала считать филиалом своего офиса.

Взяла справочники Полк и Хайнс за 1966 и 1967 годы и уселась за стол, который уже расценивала как персональный. Положила бирку рядом и листала Хайнс, пока не нашла такой же трехзначный районный код. Проследила номера по порядку, пока не нашла тот самый. В обоих справочниках номер был записан на П.Ф. Санчеса. Обращаясь по очереди к Хайнсу и Полку, нашла и соответствующий адрес, хотя название улицы было незнакомым.

По профессии он был строителем, о жене никаких сведений не было.

Я вернула справочники на место, достала телефонную книгу за текущий год и открыла на букве С, где и нашла П.Ф. Санчеса с тем же телефонным номером. Адрес тоже был тем же, на Зарина авеню. Где же, черт возьми, такая?

Я вернулась в свой офис и достала справочник Томаса по округам Санта-Тереза и Пердидо.

Зарина авеню оказалась в округе Пердидо, одна из полудюжины улиц, которые формировали решетку в крошечном городке на побережье, под названием Пуэрто. Название потом перешло в длинное Пуэрто Полвориенто, которое затем сократилось до П.Пол, а оттуда — до Пипхоул (peephole — глазок, смотровое отверстие).

Я села и поразмыслила над географией. Я надеялась, что почувствую себя лучше информированной, что отчасти так и было. Что меня сейчас озадачивало, зачем человеку, живущему в Пипхоуле закапывать свою собаку в Хортон Рэвин, в хороших двадцати пяти километрах к северу. Только очень причудливым сочетанием обстоятельств можно было объяснить выкапывание собачьей могилы в такой дали.

Я задрала ноги на стол, откинулась в своем вертящемся кресле и позвонила Чини Филлипсу в отделение полиции. После двух гудков он снял трубку, и когда я представилась, то услышала улыбку в его голосе.

— Привет, девочка. Надеюсь, ты не обиделась, за то, что я тебя дразнил с эксгумацией собаки.

— Ты знаешь, что нет. Я только рада, что там не была зарыта Мэри Клэр. Извини, что ты зря привлек людей. Я у тебя в долгу.

— Если б мне давали доллар за каждую ниточку, которая никуда не привела, я был бы богачом. В любом случае, это я направил парня к тебе с самого начала, так что не одна ты заварила эту кашу.

— Мне его жалко. Какое унижение.

— Он переживет.

— Так что за история с Дианой Саттон?

Последовала пауза.

— Напомни мне.

— Извини. Я должна была сказать Диана Алварес.

— Репортерша? А что насчет нее?

— Ты знаешь, что она сестра Майкла Саттона?

— Не может быть. Она была очень настойчива, но отнес это на счет ее профессии.

Откуда ты ее знаешь?

— Я не знаю, по крайней мере, не знала до пятницы. Она заявилась в мой офис, уселась и выпалила из обоих стволов.

Я поведала ему печальную историю Саттонов, в конце которой Чини сказал:

— Если бы даже я знал об этом, то отреагировал бы так же. Я подумал, что его рассказ звучит правдоподобно.

— Я тоже. Видимо, Диана сделала своей миссией вредить брату, где только можно. Собака дала ей повод снова этим заняться.

— Подожди секунду.

Он прикрыл трубку ладонью, потом вернулся.

— Мне нужно бежать. Что-нибудь еще?

— Один быстрый вопрос. Можешь сказать, какой породы была собака? Я знаю, что тело должно было быть в плохом состоянии, но ты можешь сказать хоть что-нибудь?

— Ну, она была большая… Килограммов тридцать-тридцать пять, в свое время. Большая часть шкуры была неповрежденной. Шерсть длинная и жесткая, смесь черной и серой, местами с некоторым оттенком коричневого. Выглядит так, что ошейник положили сверху, в последний момент.

— Немецкая овчарка?

— Что-то вроде. А что?

— Ничего. Просто любопытно.

— О, боже. Только не это. Держись подальше от неприятностей, если можешь, — сказал он и повесил трубку.

Я выбрала момент, чтобы позвонить в Феникс, Аризона и просветить директора по кадрам насчет их фантомного работника. Она дала мне номер факса и поросила прислать отчет.

Я напечатала свои заметки и прошла квартал до нотариальной конторы, чтобы воспользоваться их факсом. Мне нужно было послать две страницы, и процесс занял пять минут, просто чудеса скорости. Когда-то я не выдержала и купила собственную машину, но сейчас я не пользуюсь факсом достаточно часто, и она стала не нужна.

Я села в свой «мустанг», заправила его у поворота на 101 шоссе и поехала вдоль побережья в Пипхоул (население 400 человек). Земля, как часто встречается в Калифорнии, была частью испанского земельного гранта, выделенного Амадору Сантьяго Дельгадо в 1831 году.

Его мать была дальней родственницей Марии Кристины, четвертой жены короля Фердинанда Седьмого, и единственной из жен, кто подарил ему живого наследника.

Нет ясного объяснения щедрости Марии Кристины, но Амадор получил землю после смерти своей матери. Он со своей юной невестой, Дульсинеей Мединой Варгас, отправился в Калифорнию, вступил во владение землей и основал большое ранчо для разведения чистокровных испанских лошадей. Через год Дульсинея умерла, рожая их единственное дитя, дочку Пилар Сантьяго Медину. В горе Амадор продал своих лошадей и обратился к глубоко удовлетворяющему утешению в вине. С его смертью, в 1860 году, Пилар унаследовала его обширные владения, которые, в основном, вернулись к дикому состоянию.

В то время это была тридцатилетняя некрасивая женщина, но она была умна, и ее богатство вполне компенсировало грузную фигуру и невыразительное лицо, которыми ее наградила природа.

Когда в 1862 году был принят закон о земельных участках, жаждущие поселенцы хлынули со всей страны в Калифорнию, чтобы потребовать свой участок в 65 гектаров, обещанный правительством. Гарри Фланнаган был одним из них. Он был голубоглазым ирландцем, с ярко-рыжими волосами, мускулистыми руками и сильными плечами и спиной, предназначенными для тяжелой работы. В Ирландии Гарри был бедняком и возможность стать землевладельцем пьянила ему голову. Он несколько месяцев путешествовал по калифорнийскому побережью, пока нашел свое место и подал заявку в ближайлшее земельное управление в Лос-Анджелесе. Как требовалось, он написал, что ему исполнился двадцать один год, и поклялся, что никогда не выступал с оружием против Соединенных Штатов и не укрывал их врагов. Далее он заявил о намерении засеять землю и построить жилище, понимая, что, если останется на земле пять лет, она будет принадлежать ему, совершенно бесплатно.

Неровный участок, который он выбрал, был красив, но на нем практически не было пресной воды, что делало земледелие рискованным. Несмотря на близость к океану, земля была сухой, и он мог оценить иронию судьбы: ничего, кроме воды, насколько видно глазу, и ее нельзя использовать.

Никто не позаботился сказать ему, что последние двадцать пять лет идеалистически выглядевший залив был известен как Пуэрто Полвориенто, «Пыльный порт».

Несмотря на очевидные недостатки, Гарри был убежден, что сможет использовать землю к своей выгоде, и занялся этим с энтузиазмом.

Единственным небольшим препятствием для его амбиций был факт, что шестьдесят пять гектаров, на которые он подал заявку, полностью входили в земли, принадлежавшие Пилар Сантьяго-Варгас. Неудивительно, что этот факт привлек внимание Пилар, что заставило ее оседлать коня и поскакать, чтобы бросить вызов наглому захватчику.

Осталось неизвестным, как прошла встреча, или на какие хитрости пустился отважный фермер, чтобы защитить свои надежды, но в результате, через месяц Гарри Фланнаган взял в жены Пилар Сантьяго-Варгас. После всего, он оказался не из тех мужчин, которые отпускают шуточки по поводу нескольких лишних килограммов. Что касается ее невзрачности, то у него были мотивы для снисходительности.

Через восемь с половиной месяцев она родила ему сына — первого из семерых, которые появились на свет с интервалом в два года, банда огненно-рыжих испанцев. По соглашению, Пилар и Гарри по очереди давали сыновьям имена, которые были, по порядку, Хоакин, Ронан, Бендикто, Эндрю, Мигель, Лиам и Пласидо.

Гарри и Пилар прожили в браке пятьдесят шесть лет, пока его не сразила эпидемия гриппа в 1918 году. Пилар прожила еще пятнадцать лет и умерла в 1933 году в возрасте 101 года.

Величайшим достижением Гарри было основание Водной Компании Фланнагана, которая предоставляла воду жителям Пипхоула по двадцать пять центов за галлон, сделав его богатым за пределами воображения. После этого он организовал строительство Дамбы Пуэрто, которая была закончена в 1901 году и предоставила систему для подачи в город водопроводной воды.

Как ни странно, за всю жизнь я редко бывала в Пипхоуле, и теперь с нетерпением ожидала увидеть его вновь.

 

12

Уокер Макнэлли

Понедельник, 11 апреля 1988.

— Мистер Макнэлли?

Он услышал, что к нему кто-то обращается. Открыл глаза. Он не узнавал женщину, которая наклонилась поближе. Она положила руку на его плечо и потрясла. Ее лицо выражало нетерпение или озабоченность и, поскольку он не был с ней знаком, то не знал, что именно.

Освещение над головой было ярким, и плиты на потолке выглядели, как в учреждении, сделанные для поглощения звука, хотя он не мог вспомнить, как они называются.

— Мистер Макнэлли, вы меня слышите?

Он хотел ответить, но тяжесть наполнила все его тело, и усилие было чрезмерным. Он понятия не имел, что происходит, и совершенно не помнил событий, которые могли объяснить то, что он лежит на спине, не может пошевелиться, с незнакомой женщиной, наклонившейся над ним.

Что-то болело. Он перенес операцию? Ощущение не было острым. Скорее, тупая боль, которая распространялась по всему телу, с толстым белым слоем сверху, холодным и тяжелым, как снежное одеяло.

Женщина отошла в сторону, и две копии лица Каролин появились в поле его зрения, одна немного размытая. Подступила тошнота, когда поверхность зарябила и растворилась по краям.

— Уокер.

Он сосредоточился, и два изображения соединились в одно.

— Ты знаешь, где находишься?

Снова он хотел ответить, но не мог пошевелить губами. Он так устал, что едва мог сохранять внимание.

— Ты помнишь, что произошло?

Ее взгляд был полон ожидания. Ясно, что ей был нужен ответ, но он не мог его дать.

— Произошел несчастный случай.

Несчастный случай. В этом был смысл. Он задумался над словами, в поисках изображений того, что случилось. Ничего не приходило. Он упал? Ему в голову попала пуля или камень?

Вот он здесь, лежит на спине. До этого все пусто.

— Ты помнишь, как съехал с дороги?

Нет. Он хотел помотать головой, чтобы она знала, что он ее слышит, но не смог.

Дорога. Машина. Идея была простая, и он понял ее. Он знал, что произошел несчастный случай, но не мог представить свое к нему отношение. Он был жив. Он предполагал, что пострадал, но не знал, насколько серьезно. Мозг еще функционировал, даже если тело временно… или, может быть, постоянно… не работало. Каролин знала, и он хотел, чтобы она сказала, но идея была странной.

— Ты знаешь, какой сегодня день?

Он даже не догадывался. Он даже не мог вспомнить последний день, который помнил.

— Понедельник. Мы с детьми вернулись сегодня из Сан-Франциско и увидели, что твоей машины нет. Я распаковала чемоданы и разрешила детям несколько минут посмотреть телевизор, когда к дому подъехала полицейская машина. На 154 дороге произошла авария. Твоя машина всмятку. Просто чудо, что ты жив.

Он закрыл глаза. Он совершенно ничего не помнил. Он понятия не имел, почему оказался на 154 дороге, и никаких воспоминаний о столкновении. Для него существовала только зияющая черная дыра, пустая стена, которая разделяла настоящий момент и недавнее прошлое. Он смутно припоминал, как уходил из банка в четверг, но дверь захлопывалась для всех последующих событий.

Пришел доктор, невролог, по имени Блейк Барриган, которого Уокер знал по загородному клубу. Барригана интересовали его мыслительные функции, и он провел несколько тестов.

Уокер помнил собственное имя. Он знал, что Рональд Рейган является президентом США, хотя и не голосовал за него. Он мог просчитать в обратном порядке, начиная от ста, восьмерками, задание, которое он вряд ли смог бы выполнить в нормальном состоянии.

Барриган был серьезным мужчиной среднего возраста, и когда Уокер наблюдал, как шевелятся его губы и знал, что он передает информацию о его состоянии, он чувствовал себя слишком утомленным, чтобы интересоваться.

В следующий раз открыв глаза он оказался в отдельной комнате и слышал чьи-то разговоры в коридоре. Он проверил свое тело; болел правый локоть, и грудная клетка казалась сдавленной там, где, видимо, стянули его ребра. Он потрогал правую сторону головы и обнаружил болезненную шишку. Наверное, у него были небольшие повреждения, о которых он еще не знал. Он чувствовал запах вареного мяса и зеленого горошка с металлическим привкусом, напоминание о консервах его юности. Стук и звяканье за дверью намекали на тележку с подносами с едой.

Вошла нянечка и спросила, голоден ли он. Не дожидаясь ответа, она опустила перила с одной стороны его кровати, привела кровать в сидячее положение и поставила поднос на тумбочку, придвинув ее поближе. Там была упаковка апельсинового сока и маленький контейнер с вишневым желе.

— Что сегодня? Воскресенье?

— Понедельник, — ответила она. — Вас перевели сюда час назад из отделения скорой помощи, и вы пропустили ужин. Вы помните, как сюда попали?

— Моя жена здесь?

— Она только что ушла. За детьми присматривала соседка, и ей нужно было уложить их спать. Она вернется завтра утром. У вас что-нибудь болит?

Он отрицательно потряс головой, вызвав головную боль, которой раньше не ощущал.

— Я не понимаю, что произошло.

— Доктор Барриган все объяснит, когда придет сюда. У него пациент в хирургическом отделении, и он сказал, что заглянет к вам перед уходом домой. Вам еще что-нибудь нужно?

— Нет, спасибо.

После того, как убрали поднос, он открыл ящик тумбочки и нашел карманное зеркальце. Посмотрел на свое отражение. Глаза были подбиты, на лбу — фиолетовая шишка и синяк на правой стороне лица. Наверное, при столкновении он ударился о руль или ветровое стекло.

Он убрал зеркало, понимая, как ему повезло, что на лице нет порезов или сломанных костей.

В 9.00 появилась медсестра с подносом лекарств. Она сверила его имя по больничному браслету и вручила ему маленький бумажный стаканчик с двумя таблетками. Когда он был маленьким, мама давала ему такие же стаканчики, наполненные M&M.

— Это поможет вам уснуть, — сказала медсестра, увидев выражение его лица. — Вам нужна «утка»?

Как только она это произнесла, он понял, что его мочевой пузырь переполнен, и давление почти болезнено.

— Пожалуйста.

Она поставила поднос и достала пластмассовый предмет из шкафчика позади кровати.

У него были крышка, ручка и наклонный носик. Его дети на пляже нашли бы этой штуке сотню применений.

— Я оставлю это вам. Когда закончите, позвоните.

— Спасибо.

Она задернула шторку вокруг его кровати, заслоняя его от любопытных глаз. Уокер подождал, пока она уйдет, повернулся на левый бок и пристроил свой пенис к отверстию.

Несмотря на его лучшие намерения, ничего не получилось. Он попробовал расслабиться.

Попробовал отвлечь мысли на что-нибудь другое, но все, о чем он мог думать, это его потребность помочиться. Это было бы смешно, если б необходимость пописать не была такой категоричной. Он ощущал что-то подобное, когда они с Каролин проходили лечение от бесплодия, и его просили эякулировать в стаканчик, чтобы его сперму проверили под микроскопом перед каждой из пяти безрезультатных попыток искусственного оплодотворения, через которые они прошли.

Он сделал глубокий вдох, надеясь, что его мочевой пузырь смилостивится. Бесполезное занятие. Он сдался, и когда давление стало невыносимым, позвонил на пост. Прошло пятнадцать минут, прежде чем появилась нянечка. Она пощупала его живот и отправилась посоветоваться с медсестрой, которая вернулась в комнату в сопровождении ученицы.

Она принесла пакет для катетеризации, открыла его и достала катетер, пару резиновых перчаток и пакетик с лубрикантом. Она рассматривала ситуацию как возможность для урока.

Она ухватила его пенис и объяснила, как провести катетер через уретру к мочевому пузырю.

— Надеюсь, вы не возражаете, — сказала она в сторону, вспомнив об Уокере.

— Нормально, — ответил он. Если она этого не сделает, его мочевой пузырь лопнет. Он только наполовину слушал, дистанцируясь от происходящего.

— Размер катетера определяется в французских единицах, — объясняла она ученице.

— Самые распространенные размеры от 10F до 28F. 1F равен 0,33 миллиметра или 0.13 дюйма, 1/77 дюйма в диаметре…

После объяснения студентке необходимой техники, медсестра заставила ее попробовать.

Девушка извинялась. Ее пальцы были ледяными и дрожащими. После двух неудачных попыток медсестра взяла дело в свои руки и ввела катетер с удивительной эффективностью.

Облегчение было чудом. Вся процедура была унизительной, но он уже переделал ее в смешной анекдот, который расскажет на следующей коктейльной вечеринке.

В конце концов он уснул, хотя был разбужен четыре раза за ночь. Дважды — чтобы проверить его жизненные показатели, однажды, когда у него разболелись ребра, и он вынужден был попросить таблетку, и один раз, когда нянечка зашла в его комнату по ошибке. В какой-то момент он осознал, что Блейк Барриган, засранец, так и не появился.

На следующее утро, в 8.30 пришла Каролин. Как прикинул Уокер, она только что отвезла Флетчера и Линни в садик. По крайней мере, сейчас он хорошо соображал и полностью проснулся, хотя так и не помнил ничего об аварии.

Он знал, что у них была самая лучшая страховка, так что не волновался о затратах. Придется повозиться с бумагами и обходиться без машины, пока он не возьмет что-нибудь в прокате.

Опять возникла головная боль, начинаясь с затылка.

Каролин сняла пальто и повесила на ручку кресла. Потребовалось десять секунд, чтобы заметить, что она не смотрит на него, и еще десять, чтобы понять, как она сердита.

Обычно Каролин была спокойной и добродушной, но иногда выходила из себя, и за это приходилось тяжело расплачиваться. Это настроение он знал: холодная, отстраненная, лицо бледное от гнева.

— Что-нибудь не так?

Ему не хотелось вступать в словесный поединок, который, как он знал, должен последовать.

Он понятия не имел, что ее разозлило, но, если он не спросит сейчас, она будет его замораживать, пока он этого не сделает.

— Я так понимаю, что Блейк Барриган не зашел вчера вечером, чтобы рассказать тебе обо всем.

Мимолетно он подумал, что небрежность Блейка может объяснить ее поведение. Каролин относилась к таким вещам серьезно. У нее были высокие требования к себе, и она ожидала от других, что они будут отвечать ее запросам и вести себя соответственно. Если Блейк обещал, что зайдет, то ему лучше бы сделать это. Уокер сказал:

— Нет, насколько я знаю. Медсестра сказала, что у него пациент в хирургии.

— Ты убил девушку.

— Что?

— Ты слышал, что я сказала.

В ту же секунду он почувствовал, что его душа отсоединилась от тела, как отцепленный вагон остается на рельсах, в то время как остальной поезд движется вперед. Он парил в углу комнаты, глядя на себя сверху. Он видел выражение замешательства на своем лице. Он видел выбившуюся прядь волос Каролин, ее черты, искаженные перспективой с его точки наблюдения. На мгновение он подумал, что умер. Вообще-то, он на это надеялся, потому что сказанное ею было слишком ужасным, чтобы принять. Во рту так пересохло, что он не мог говорить.

Каролин продолжала равнодушным тоном, как будто говорила о вещах, не имеющих к нему отношения.

— Ей было девятнадцать лет. Она была на каникулах, училась на втором курсе университета.

Она ездила в Сан-Франциско, провести выходные с друзьями. Она сказала матери, что не хочет попасть в час пик, поэтому выехала в понедельник в девять утра. В четыре двадцать она спускалась по 154 дороге, всего в пяти километрах от дома, когда ты пересек центральную линию и врезался спереди в ее машину. У нее не было шансов.

Каролин замолчала, сжав губы, пытаясь успокоиться.

Уокер потряс головой.

— Каролин, клянусь богом, я ничего этого не помню.

— Неужели? — сказала она с цинизмом. — Ты не помнишь, как пошел в бар в «Стейт и Ла Кеста» в понедельник днем?

— Я даже не знал, что он там есть.

— Вранье. Гостиница «Молодчина»? Мы сто раз проезжали мимо, и ты всегда шутил по поводу названия. Ты был пьян, когда явился туда, крикливый и несносный. Ты настаивал, чтобы тебя обслужили, но бармен отказался, и когда он попросил тебя уйти, ты устроил скандал. В конце концов, он позвонил в полицию, когда ты уже был в дверях. Один водитель видел, как ты выезжал на 101 шоссе, зигзагами, но пока он доехал до заправки, чтобы позвонить, ты уже свернул на 154.

— Это неправда. Этого не может быть.

— Есть еще три свидетеля — два бегуна и водитель пикапа, в который ты едва не врезался. Он съехал с дороги. Ему повезло, что остался жив.

— Я не могу ничего вспомнить.

— Это называется алкогольный провал в памяти, если ты сам не догадался. Забудь то, что было, и ты освободил себя от обвинений. Как еще лучше обойти вину, чем стереть ее из своего сознания?

— Ты думаешь, что я это сделал нарочно? Ты же знаешь меня. Разве я когда-нибудь…

Каролин заставила его замолчать.

— Знаешь, что странно? Мы ее видели — девушку, которую ты убил. Мы с детьми, наверное, выехали из Сан-Франциско в то же время, что она. Я не поняла, кто она, пока не увидела фотографию в утренней газете. Мы остановились у кафе возле Флорал Бич. Дети проголодались и капризничали, нужно было сделать перерыв. Она сидела в первой кабинке, ела бургер и картошку, когда мы вошли. Мы уселись в соседней кабинке, и дети валяли дурака, подглядывая за ней через перегородку. Ты знаешь, как они это делают. Она начала строить им рожицы, и они пришли в совершенный восторг. Она закончила еду до того, как нам принесли нашу, и помахала от дверей, когда уходила. Она была такая свеженькая и хорошенькая. Я помню, что подумала, хорошо бы Линни была такой милой с детьми, когда вырастет…

Лицо Каролин сморщилось, она закрыла рот рукой, всхлипывая, как ребенок, раскачиваясь взад и вперед. Она обхватила себя за талию, как будто у нее болел желудок.

Он хотел дотянуться до нее, но знал, что любой жест с его стороны покажется вопиюще неадекватным. Неужели кто-то умер по его вине? Страдание Каролин было заразным, и он почувствовал, как слезы потекли из его собственных глаз, он заплакал так же автоматически, как зевают в присутствии человека, который только что зевнул.

В то же время, в какой-то удаленной части мозга, он надеялся, что она заметит его слезы и сжалится над ним. Она была способна на смены настроения и эмоций, выходила из себя в одну минуту и прощала в следующую. Ему нужно, чтобы Каролин была на его стороне. Не как враг, а как союзница.

— Детка, мне так жаль. Я понятия не имел, — прошептал он. Его голос сорвался и он почувствовал напряжение в груди, когда выдавил из себя звук. — Не могу в это поверить.

Мне больно это слышать.

Каролин вскинула голову.

— Тебе больно? Больно? Ты был пьян в задницу. Как ты мог это сделать? Как ты МОГ?

— Каролин, пожалуйста. Ты имеешь право сердиться, но я не хотел этого делать. Ты должна мне верить.

Он знал, что его слова звучат слишком рационально. Сейчас не время пытаться убедить ее.

Она слишком расстроена. Но как он выживет, если она повернется против него?

Все их друзья любят Каролин. Они ей верят. Все считают ее ангелом: тактичная, сердечная, преданная, добрая. Ее сострадание было безграничным, если только она не чувствовала, что ее предали. Тогда она становилась немилосердной. Она часто обвиняла его в холодности, но по сути, это у нее было каменное сердце, не у него.

Уокер сказал:

— Я не прошу сочувствия. С этим я должен жить до конца дней.

Он внутренне поморщился, потому что взял неверный тон. Получилось обиженно, а он хотел выразить раскаяние.

Каролин достала из сумки носовой платок, вытерла глаза и высморкалась. Вздохнула, и Уокер подумал, что, может быть, худшая часть шторма уже миновала. Она покачала головой с печальной улыбкой.

— Хочешь узнать, что я нашла дома? Ты, наверное, забыл об этом тоже. Я нашла пустую бутылку из-под водки и шесть банок из-под пива в мусорном баке. Виски было повсюду во дворе, где ты разбил бутылку. Наверное, ты упал поперек стола, потому что он перекосился, и везде было битое стекло. Удивляюсь, как ты не перерезал себе глотку.

Она замолчала и прижала платок ко рту. Снова покачала головой и сказала:

— Я не знаю тебя, Уокер. Я понятия не имею, кто ты такой, и что ты за человек. Серьезно.

— Что я должен сказать? Мне жаль. Я больше никогда не выпью ни капли, пока живу. Даю тебе слово.

— Ой, ради бога. Уволь меня. Посмотри на себя. Ты пил несколько дней, и теперь невинная девушка мертва.

Он знал, что лучше не продолжать защищаться. Надо было подождать, дать ей высказаться, и тогда, может быть, она смягчится. Он протянул руку, ладонью вверх, в молчаливой мольбе о контакте.

Каролин наклонилась вперед.

— Я подаю на развод.

— Каролин, не говори так. Я брошу. Обещаю тебе.

— Мне плевать на твои обещания. Ты говорил, что можешь бросить в любое время, когда захочешь, но ты имел в виду, когда я слежу за тобой. Стоило мне отвернуться, ты начал опять, и посмотри на результат. Я тебе не нянька. Это не моя работа. Ты отвечаешь за себя и ты все испортил.

— Я знаю. Я понимаю. Мне нет прощения. Умоляю, не делай этого. Мы семья, Каролин. Я люблю тебя. Я люблю детей. Я сделаю все, что угодно, чтобы исправиться.

— Этого не исправишь. Несчастная девушка погибла из-за тебя.

— Не надо этого повторять. Я все понял, и ты не представляешь, как ужасно я себя чувствую.

Я заслуживаю самого худшего. Я заслуживаю всего, что ты можешь высказать мне — ненависть, обвинения, что угодно, только, пожалуйста, не сейчас. Ты мне нужна. Я без тебя не выживу.

Ее улыбка была ехидной и она округлила глаза.

— Ты такой засранец.

— Может быть, но я уважаемый человек. Я приму всю ответственность. Ты не можешь выносить мне приговор за единственный неверный шаг…

— Единственный? Может, вместе со всем остальным, ты забыл свой предыдущий случай вождения в пьяном виде?

— Это было сто лет назад. Дурацкая история, и ты знаешь это. Коп остановил меня из-за просроченной наклейки на номере. Парень был придурком, ты сама говорила.

— Не настолько придурком, чтобы не унюхать виски в твоем дыхании и не отправить тебя в тюрьму. Я заплатила за тебя залог. Из-за тебя социальный работник едва не порвал наше заявление на усыновление.

— Ладно. Хорошо. Я сделал это, Ваша Честь. Признаю свою вину. Я сто раз извинялся, но ты все время об этом вспоминаешь. Главное, что ничего не случилось. Ни ущерба, ни беды…

Она встала и взяла свое пальто.

— Скажешь судье, когда тебя привлекут: «Ни ущерба, ни беды». Будет хороший повод посмеяться.

Остаток дня прошел в тумане. Он симулировал бОльшую боль, чем испытывал, чтобы получить больше лекарств. Благослови бог перкосет, его нового лучшего друга. Уокер поковырял ужин, потом попереключал с канала на канал телевизор, слишком беспокойный, чтобы сосредоточиться. Он прокручивал в голове разговор с Каролин сотню раз.

В чем он не решился признаться, из боязни, что она разозлится еще больше, то что он ничего не чувствовал. Как он мог сожалеть о последствиях, когда до, после и во время исчезли?

Уокер проснулся в 9 вечера, не заметив, как заснул. Он услышал шаги в коридоре и повернулся к двери, ожидая увидеть Блейка Барригана. Ему никогда особенно не нравился этот парень, но их жены дружили, и ему самому очень нужен был друг, именно сейчас.

Барриган, как большинство врачей, был способен держать осуждение при себе, выражая сочувствие, испытывал он его, или нет.

Когда Хершел Родес появился на пороге, Уокер подумал, что у него галлюцинация.

Хершел Родес? Почему он зашел в его больничную палату? Уокер знал его по школе в Санта-Терезе, где у них иногда были общие уроки. Хершел был домашним мальчиком, неуклюжим и толстым, с плохой кожей и отсутствием социальных навыков. Чтобы компенсировать свои недостатки, он был серьезным и хорошо учился, несчастный дурачок.

Учителя его любили, потому что он внимательно их слушал и принимал участие в процессе.

Вот насколько он был не от мира сего. Он поднимал руку в классе, и его ответы обычно были верными. Он вовремя сдавал задания, даже доходил до того, чтобы печатать свои работы за триместр. Что за подлиза.

Хершел был одним из тех, кого избегают и игнорируют популярные ребята. Никто никогда не был с ним особенно грубым, и если он знал о подмигиваниях и округленных глазах за своей спиной, то не подавал вида.

Сейчас ему было под сорок, до сих пор круглолицый, темные волосы зачесаны назад, в стиле, который Уокер не встречал с 1960-х. Он был заслуженным учеником и закончил школу третьим в их выпуске. Уокер слышал, что он закончил Принстон и пошел в юридический колледж в Гарварде. Он первым поднял планку так высоко. Его специальностью стала криминальная защита. Уокер видел его рекламу в Желтых страницах, на целый разворот — убийства, домашнее насилие, вождение в нетрезвом виде, наркотики.

Это кажется не очень благородным способом зарабатывать на жизнь, но Хершел, видимо, делал это хорошо, потому что Уокер видел его шикарный дом в Монтебелло. Он стал лучше выглядеть с годами, и черты, которые казались недостатком в подростковые годы, теперь сослужили ему хорошую службу. У него была репутация жесткого соперника во всем, за что бы он ни брался — гольф, теннис, бридж. «Глотку перережет», вот что о нем говорили. Он играл жестко, он играл, чтобы выиграть, и никто не становился у него на пути.

Хершел, казалось, был поражен его видом.

— Боже, ну и видок у тебя!

— Хершел Родес, кто бы мог подумать. Не ожидал тебя увидеть.

— Привет, Уокер. Каролин просила меня зайти.

— Как адвоката или как друга?

Лицо Хершела ничего не выражало.

— Едва ли мы с тобой друзья.

— Хорошо сказано. Чтоб ты знал, она меня видеть не хочет, такой кусок дерьма, каким я оказался. Не могу поверить, что она надо мной сжалилась.

Хершел слегка улыбнулся.

— Она поняла, что это в ее лучших интересах. Ты идешь на дно, она идет вместе с тобой. Никто из нас не хочет это увидеть.

— Боже, конечно нет. Садись.

— Ничего. Я могу долго стоять. Надеюсь, ты знаешь, в какие неприятности вляпался.

— Почему бы тебе не рассказать? Не уверен, что кто-нибудь упоминал об этом, но последние четыре или пять дней полностью исчезли из памяти.

— Неудивительно. Ты попал в скорую с уровнем алкоголя в крови 0.24 — в три раза больше официального предела.

— Кто сказал?

— У тебя взяли кровь.

— У меня было сотрясение мозга. Я был без сознания.

Хершел пожал плечами.

— У меня взяли кровь, когда я был без сознания? Что за фигня. Они могут такое делать?

— Конечно, по закону подразумеваемого соглашения. Когда ты получал права, ты дал согласие на химический анализ по требованию. Даже если бы ты был в сознании, у тебя бы не было выбора. Если бы ты стал отказываться, тебя бы обвинили в отказе и взяли бы кровь все равно, согласно делу Верховного суда Шмербер против штата Калифорния о сохранении улик, которые могут исчезнуть.

— Черт. Мне это нравится. Шмербер против Калифорнии. И это все? Расскажи мне остальное.

У тебя должно быть больше.

— Тебе предъявят обвинение по статье 191.5 — лишение жизни посредством автомобиля, находясь в нетрезвом состоянии. Это подразумевает четыре, шесть или восемь лет, если у тебя нет предыдущих случаев, тогда — от пятнадцати до пожизненного.

— Блин.

— Когда у тебя был предыдущий случай?

— Два года назад. Поищи, я не помню точной даты.

— Еще тебя обвинят по статье ВС- 20001, пункт С — побег после фатального дорожного происшествия.

— О чем ты говоришь? Какой побег?

— Твой. Ты покинул место преступления. Копы обнаружили тебя почти в километре, пробиравшимся вдоль дороги в одиночку. В одном ботинке. Помнишь детскую песенку?

«Мой сыночек Джон лег в кроватку в штанишках и одном башмаке»…

— Перестань, — сказал Уокер. Он бы отрицал это, но вдруг почувствовал проблеск воспоминания о том, как наступил на камень. Он выругался и запрыгал на одной ноге, смеясь над болью.

Хершел продолжал, все тем же мягким тоном, не спуская глаз с Уокера. Уокер подумал, не злорадство ли видит в его глазах, долгожданный и такой сладкий реванш Хершела Родеса за прошлое пренебрежение.

— Тебя еще обвинят по статьям ВС-23153 А и В — вождение в нетрезвом виде, ставшее причиной телесных повреждений. Если ты был осужден за вождение в нетрезвом виде в течение последних десяти лет, тебя могут обвинить в убийстве второй степени, согласно делу Уотсона.

— Блин, Хершел. Мне надоело говорить, что у меня был долбаный предыдущий случай, так почему бы тебе не засунуть в задницу эту ВС-23153?

— Ты кому-нибудь еще говорил об этом?

— Только тебе и жене. Поверь мне, это более, чем достаточно.

Хершел наклонился ближе.

— Потому что у меня есть совет для тебя, приятель: держи свой рот на замке. Не говори ни с кем об этом. Если тема всплывет, молчи. Ты глухой и немой. Моя твоя не понимай. Ты меня слышал?

— Да.

— Хорошо. Доктор сказал, что выпишет тебя завтра утром.

— Так скоро?

— Им нужна койка. Посмотрю, удастся ли мне уговорить копов подождать с арестом, пока ты будешь дома. Иначе они арестуют тебя прямо здесь, пристегнут наручниками к кровати и поставят копа у двери. Что бы ни случилось, помни это слово: Молчи.

Уокер помотал головой, сказав сквозь зубы «Черт».

— В настоящее время, тебе будет полезным лечь на реабилитацию. По крайней мере, показать, что ты хочешь исправиться.

— Я не могу. Я должен содержать семью.

— Тогда, анонимные алкоголики. Три встречи в неделю, минимум, даже ежедневно, если до этого дойдет. Я хочу, чтобы ты выглядел как парень, который отрекается от своих грехов и раскаивается в своих деяниях.

— Ты собираешься вытащить меня из этого дерьма?

— Возможно, нет, но я — лучшая твоя надежда. Если тебе от этого легче, дело не будет рассмотрено в суде еще от трех до шести месяцев. И, кстати, мне нужен чек.

— Сколько?

— Для начала, двадцать тысяч. Когда мы пойдем в суд, мы говорим о двух с половиной тысячах в день, плюс стоимость экспертов.

Уокер сохранял выражение лица нейтральным, не желая доставлять Хершелу удовольствия увидеть его растерянность.

— Мне нужно перевести деньги с накопительного счета. Я не держу такие суммы на текущем.

Можешь подождать, пока я выйду?

— Попроси Каролин позаботиться об этом. Приятно было увидеться.

 

13

Понедельник, 11 апреля 1988.

Пипхоул, Калифорния, занимает два квартала в длину и десять — в ширину, на расстоянии брошенного камня от Тихого океана. Рельсы Южно-Тихоокеанской железной дороги идут параллельно 101 шоссе, отделяя город от пляжа. Тоннель проходит под рельсами и под шоссе, делая возможным достигнуть воды, если вы согласны пройти, согнувшись, пятьдесят метров по мокрой и пахнущей плесенью трубе. На северном краю городка имеется банановая ферма. Остальные предприятия представлены заправочной станцией, торгующей бензином непонятного происхождения и овощным ларьком, закрытым большую часть года.

Я включила сигнал левого поворота и притормозила, глядя в зеракло заднего вида, чтобы убедиться, что никто в меня не врежется. При первом просвете в потоке встречного транспорта я свернула с шоссе и пересекла рельсы, что привело меня в середину, полгорода направо, половина — налево. Рокот прибоя и приближающиеся и затихающие волны машин на шоссе создавали что-то вроде белого шума. В воздухе разливалось что-то ленивое. Моя экскурсия по городу была недолгой, потому что смотреть было особенно не на что. Улицы были узкими и без тротуаров. Можно было насчитать едва ли 125 домов, представляющих собой рагу из архитектурных стилей. Многие из оригинальных летних коттеджей до сих пор были на месте, возможно, снабженные теперь подходящей изоляцией, отоплением, кондиционерами и прочными окнами. У местных жителей явно были проблемы с хранением вещей. Дворы, мимо которых я проезжала, были замусорены всем, начиная с лодочных корпусов и кончая поломанными птичьими клетками и старыми чемоданами. Ненужная мебель была сброшена со ступенек и, возможно, ожидала, когда ее уберут дворовые феи.

Я свернула на Зарина авеню, проверила номер дома и остановилась у одноэтажного кирпичного строения с грубо встроенной трубой, пронзающей крышу с одного конца.

Выкрашенный в белый цвет штакетник окружал двор, включая посыпанную гравием подъездную дорожку. Несколько грядок с овощами были огорожены сеткой. Лохматая дворняжка пробудилась от дремоты и медленно направилась в мою сторону, виляя хвостом.

Клок шерсти, свисавший с ее головы, создавал впечатление, что она смотрит из-за куста.

Это была уже третья собака, с которой я столкнулась за последнюю неделю, и я чувствовала, что мое сопротивление слабеет. Собаки, которых я встретила, были приятной командой и, пока ни одна из них не лаяла, не рычала, не огрызалась, не кусалась, не прыгала на меня и не слюнявила, я была рада знакомству.

Эта проводила меня до двери и с ожиданием наблюдала, как я постучала по раме. Она изучала дверь вместе со мной, время от времени посылая мне взгляды, чтобы показать, что она следует плану и поддерживает меня в моих начинаниях.

Мужчина, открывший дверь, должнен был быть потомком одного из представителей голубоглазого ирландско-испанского клана, который процветал в Пипхоуле с середины 1800-х. Его волосы были цвета нового кирпича, коротко подстриженные и тронутые сединой. Он был высокий, худощавый и мускулистый, с орехово-коричневым цветом лица, который свидетельствовал о долгих часах пребывания на солнце. Его джинсы были поношенными и держались низко на бедрах, а голубая рубашка была разорвана на рукаве. Я бы сказала, что ему под семьдесят.

— Да?

— Извините за беспокойство, но я ищу П.Ф. Санчеса.

— Это я. А вы кто?

— Кинси Миллоун.

Я чувствовала, что он размышляет, не торгую ли я вразнос парфюмерной продукцией, в то время, как я размышляла, женат ли он. В справочниках не упоминалась жена, и он не носил обручального кольца. Васильковая голубизна его глаз была такого же оттенка, как у Генри.

— Можно узнать, что значит П.Ф?

— Пласидо Фланнаган. Меня называют Фланнаган или иногда Флан. У меня есть дядя и два двоюродных брата по имени Пласидо, поэтому я пользуюсь вторым именем.

— Значит, вы приходитесь Гарри Фланнагану кем, пра-правнуком?

— Погодите. Вы — любительница генеалогии. Обычно я слышу такую историю, когда незнакомые спрашивают меня о Гарри.

— Вообще-то я — частный детектив.

Он поскреб подбородок.

— Это что-то новенькое. Что привело вас к моей двери?

— Я нашла ваш телефонный номер на ошейнике, закопанном вместе с собакой.

Меня заинтересовали обстоятельства. На всякий случай — вы числитесь в Пипхоуле в двух справочниках, оттуда я и узнала ваш адрес.

— Собака.

— Мертвая.

Его рот скептически опустился.

— Вуфер — моя единственная собака, и вы на нее смотрите. Он, может, и старый, но, насколько я могу судить, еще живой. Вы уверены?

— Вполне. Собаку звали Улф.

Он застыл на мгновение, потом покосился на меня.

— Как вы сказали, вас зовут?

— Кинси.

Он распахнул дверь.

— Вам лучше зайти.

Я вошла в дом, оказавшись прямо в главной комнате, Вуфер шел за мной по пятам. Пес обошел комнату по периметру с опущенным носом, следуя запаху невидимого существа, очень возможно, самого себя. Дом был старым. Толстые стены были оштукатурены, на потолке выступала балка, потемневшая от времени. В углу был полукруглый камин. Каминная полка была деревянная, с парой оленьих рогов над ней.

Мебель была викторианская, четыре стула и два дивана, выставленные вдоль стен, как будто середина была очищена для танцев. Три ветхих коврика лежали на полу, и Вуфер выбрал самый большой для следующей фазы своего сна.

В комнате пахло влажным пеплом, застоявшийся запах огня прошедшей зимы.

Фланнаган знаком пригласил меня сесть, и я села на стул с древним сиденьем из черного конского волоса. Учитывая мой обычный мыслительный процесс, я была моментально сбита с толку самим наличием конского волоса, размышляя, было ли сиденье на самом деле обито лошадиной шкурой. Это не могло быть сделано в сегодняшние дни, но наши предки не были озабочены теперешними сентиментами и верили, что животные предназначены для использования человеком. Даже после смерти ничего не пропадало.

Фланнаган уселся справа от меня на розовом бархатном диванчике с красивой отделкой из красного дерева. Обивка местами потерлась, но простежка сохранилась и все кнопочки были на месте. Он уперся локтями в колени и сложил вместе свои искривленные пальцы.

— Почему вы интересуетесь Улфом? Его нет уже лет двадцать.

— Я знаю. Если моя информация верна, его похоронили в Хортон Рэвин в июле 1967 года.

Фланнаган помотал головой.

— Это невозможно. Вы ошибаетесь.

— Судя по всему, он был немецкой овчаркой.

Я сунула руку в карман, достала голубой кожаный ошейник с биркой и передала ему.

Он изучил бирку сзади и спереди, а потом провел большим пальцем по имени собаки.

— Черт.

— Я так понимаю, вы были знакомы.

— Он принадлежал моему сыну. Лиам разбился на мотоцикле в 1964 году. Ему было восемнадцать. Он въехал на своем Харлее на участок гравия на 101, и мотоцикл занесло под колеса встречной машины.

Я смотрела на него, не говоря ни слова, давая высказаться.

Фланнаган наклонил голову в одну, потом в другую сторону, чтобы снять напряжение. Его голубые глаза встретились с моими.

— Улф не был овчаркой. Он был волко-собакой. Вы знаете что-нибудь об этой породе?

— Волко-собаки? Понятия не имею.

— Улф был тем, что называют гибридом высокого содержания, что значит, генетически он был более Canis lupus, чем Canis lupus familiaris. Гибрид, это обычно результат скрещивания волчицы с самцом домашней собаки. Я обобщаю, но, как правило, из них не получаются хорошие домашние питомцы. Они слишком независимы и требовательны. Очень умны, но их трудно приручить. Посади их на цепь, и они взбесятся.

— Как долго собака была у вашего сына?

— Немного больше года. У Лиама был мотоциклетный период, и он, возможно, приторговывал травкой, но я не приставал к нему с расспросами. Он все равно бы соврал, так какой смысл? Он купил щенка у парня, у которого в кузове пикапа был помет из шестерых.

Наверное, если вы торгуете наркотиками, обладание волко-собакой придает вам значительность. Они агрессивны, и у них зловещие золотистые глаза, которые глядят вам прямо в душу. Погодите. Я вам кое-что покажу.

Он поднялся и подошел к резному дубовому комоду, на котором валялось все, что угодно — ключи, почта, инструменты, книжки, серебряный чайный сервиз с отсутствующим молочником. Он взял фотографию в рамке и посмотрел на нее, прежде, чем вернулся и передал мне.

— Вот они двое.

Я повернула фотографию, чтобы убрать отблеск. Лиам, должно быть, унаследовал цвета своей матери. Он был темноволосым и темноглазым. У него была отцовская фигура. На нем была черная кожаная куртка, джинсы и черные ботинки. Он присел на корточки рядом с молодым псом, который стоял мордой к камере, с поразительно умным взглядом. Он был похож на немецкую овчарку, только туловище похудее, а ноги — подлиннее. Шерсть была средней длины и казалась жесткой, серовато-черного цвета, с серыми слоями возле головы.

Белая маска на морде свидетельствовала о сильном генетическом присутствии волка.

— Какой красивый. Имя Улф, это от «волк»?

Фланнаган улыбнулся.

— Это Лиам придумал. Улф был маленьким пушистым шариком, когда попал к нему. Шесть недель от роду. Он уже щенком доставлял беспокойство. Никогда не слышал, как он лает, но когда он начинал выть, даже маленьким — волосы вставали дыбом. Такая собака, это всегда проверка, больше волк — больше проверка. Лиам был альфа-мужчиной, что значит, когда он умер, никто другой не мог, на самом деле, справиться с собакой.

— Так что, он перешел к вам?

— Вроде того. Волки — стайные животные. У них четкая социальная структура. Есть место только для одного лидера, и лучше, если это ты. Если вы хотите получить альфа-статус с такой собакой, вы должны научить ее повиноваться. Это не игрушки. Она не спит в вашей кровати. Вы проходите в дверь первым, и она ест, когда вы скажете, ни минутой раньше.

Когда Лиама не стало, и я занял его место, было невозможно, чтобы пес считал меня доминирующим. Я пытался обращаться с ним, как Лиам, но он не впечатлился. Он принял меня. Он слушался, если было настроение, а остальное было моей проблемой.

— Должно быть, это были странные взаимоотношения.

— Я не уверен, что он сильно был ко мне привязан, но я им восхищался и был благодарен, что он меня терпит. Самой большой проблемой было найти ветеринара, который согласился бы его лечить. Многие не хотели. Для этой породы нет одобренной вакцины от бешенства, поэтому, если собака укусит кого-то, округ настоит на усыплении, и никаких возражений.

В некоторых штатах запрещено держать волко-собак. Я не уверен, какие тогда законы были в Калифорнии, но помню, что Лиам говорил, когда ведешь собаку к новому ветеринару, на всякий случай лучше сказать, что это хаски или наполовину маламут.

Но вышло так, что проблемой стало не это. У Улфа развилась, как я думал, дисплазия бедра, то-есть, сустав стал нестабильным и вызывал боль. Когда ему исполнилось четыре года, страдания стали такими сильными, что он едва мог ходить. Я не очень хороший лжец, так что мне пришлось обзвонить очень много ветеринаров, прежде чем я нашел такого, который согласился осмотреть Улфа. Он посоветовал, чтобы я оставил собаку у него, чтобы он мог дать ей снотворное и сделать рентген. Снотворное — это рискованное дело, когда касается волко-собак, но ветеринар сказал, что понимает и будет осторожен с дозой. В любом случае, я оставил его в Санта-Терезе.

Пока Улф еще спал, доктор позвонил и сказал, что это совсем не дисплазия. Речь шла об остеосаркоме, злокачественной опухоли кости. У таких молодых собак рак распространяется быстро, и жить остается немного. Ампутация была возможностью, но я не представлял себе, как это будет работать для такой собаки, как он. Ветеринар предлагал показать мне рентгеновские снимки, чтобы я сам убедился, но я ему верил. Он рекомендовал эвтаназию, и я согласился.

Фланнаган опустил голову, ущипнул себя за переносицу и с шумом выдохнул воздух.

— Черт. Я знаю, что поступил правильно. Владея животным, вы отвечаете за его комфорт и безопасность. Вы делаете то, что нужно, даже если это разбивает вам сердце. Но я должен был быть с ним. Потерять этого пса было, как снова потерять Лиама. Я не мог этого выдержать. Мне нужно было вернуться туда, даже если он уже спал и не понимал, что происходит. Вместо этого, я сказал ветеринару, чтобы он приступал. Я просто сказал ему обо всем позаботиться, и, когда повесил трубку, то стоял здесь и плакал. Это было трусостью.

Улф был благородным животным. Я должен был держать его, пока он умирал. Я должен был ему это, и Лиаму тоже.

Я пыталась отвлечься, думая сразу о шести других вещах и дыша ртом, в надежде, что сумею сдержаться. В это время Вуфер, желтая дворняга, поднялся, подошел к Фланнагану и положил морду ему на колени, глядя на него вверх из-под клочка шерсти над глазами.

Фланнаган улыбнулся и почесал его за ушами.

Я откашлялась.

— У меня никогда не было собаки.

— Ну что же, я поклялся, что никогда не заведу новую, и вот, пожалуйста. Этому парню пятнадцать лет и он пока что живет. Может, мне повезет, и я уйду раньше него. В любом случае, вот история Улфа. Вы застали меня врасплох. Никогда не думал, что еще о нем услышу.

— Большое спасибо за информацию.

— А что насчет вас? Вы так и не объяснили, как к вам попал ошейник.

Я изложила краткую версию о своей встрече с Майклом Саттоном, его столкновении с двумя парнями, копавшими яму и его подозрениях насчет Мэри Клэр Фицжу.

Фланнаган помнил исчезновение ребенка. Все остальные имена, которые я упоминала, ничего для него не значили. Он не знал ни Керкенделлов, ни Саттонов и никого с Алита Лэйн.

Я пожала плечами и сказала:

— Может быть, здесь нет никакой связи. Может быть то, что Улф был там похоронен, это чистое совпадение. Просто это кажется странным. Я ничего не знаю о правилах, как положено усыплять собак. Может быть, его похоронил ветеринар.

— Я не знаю, почему бы он это сделал. Он видел пса только один раз, так что не было никакой эмоциональной связи между ними двумя. Я знаю, что я его не хоронил, и как он оказался в Хортон Рэвин, неизвестно. Что еще вы хотели узнать?

— Наверное, это все. Вы помните имя ветеринара?

— Сходу не припомню. Я могу проверить в документах. Это займет время, но я буду рад помочь.

— Это было так давно. Не могу поверить, что вы еще храните документы за то время.

— Дайте мне ваш телефон, и посмотрим, что я смогу найти.

— Я буду очень благодарна.

Фланнаган смотрел, как я нацарапала свой домашний телефон на обороте визитки, и когда я отдавала ее ему, сказал:

— Будьте поосторожней, когда называете этот город Пипхоулом. Местным это может не понравиться. Мы называем его Пуэрто.

— Спасибо, что предупредили. Я буду осторожна.

Вернувшись в офис, я нашла сообщение на автоответчике.

— Эй, Кинси. Это Таша. Я хотела поймать тебя, пока ты не ушла. Мы хотели убедиться, что ты получила приглашение. Не могла бы ты позвонить и сказать мне, сможешь ли приехать?

Это будет в субботу, 28 мая, на всякий случай, если приглашение не пришло. Мы очень хотели бы тебя увидеть. Надеюсь, у тебя все хорошо.

Она дважды повторила свой номер телефона, как будто я стояла с карандашом и все записывала. Как часть моего нового курса на толерантность, я, вообще-то, записала номер.

Сделав это, я вырвала листок из блокнота, скомкала и бросила в мусорную корзину.

Мне даже не хотелось его вытащить, отчасти потому, что я знала, что сегодня понедельник и мусор не заберут еще два дня. Достаточно времени для решения.

Я посмотрела на часы. Было 5.15, время собираться и уходить домой. Я только что заперла дверь и шла по дорожке, когда из-за угла выехала машина цвета морской волны с Саттоном за рулем. Верх был опущен, а его волосы взъерошены. Я ждала, пока он припаркуется, размышляя, почему он вернулся. Даже с такого короткого расстояния было больше похоже, что ему восемнадцать, чем двадцать шесть. Иногда я замечаю, что некоторые люди застревают на какой-то стадии жизни, после которой выглядят примерно одинаково.

Через десять лет он будет выглядеть так же, за исключением заметных вблизи морщинок у глаз и подбородка.

Он вышел из машины и пошел в мою сторону, наклонив голову, руки в карманах. Заметив меня, остановился.

— О! Вы уже уходите?

— Это было моим намерением. Что случилось?

— Можете уделить мне несколько минут?

— Конечно.

Он стоял, видимо, думая, что я развернусь и открою дверь. Он сказал:

— Я бы предпочел поговорить в приватной обстановке.

Я обдумала проблему. Когда ко мне приходит клиент, я обычно предлагаю чашку кофе, часто надеясь, что он откажется. Иногда оказывается, что кофе, это бОльшая заморочка, чем мне хотелось бы. Включить машину, дождаться, пока кофе будет готов, расспросить о предпочтениях (черный, молоко, сахар, без сахара), проверить наличие нужных запасов.

Я храню пакетики сахара под рукой, но молоко неизбежно портится, и что тогда? Все говорят о вреде молочного порошка, но кого это заботит? Я бы лучше покончила с болтовней и перешла сразу к делу. Допустим, Саттон войдет в офис и усядется. Если я его впущу, как мне удастся его выгнать?

— Это срочно?

— Довольно срочно. Мне так кажется.

— Можем мы, с таким же успехом, поговорить здесь?

— Наверное.

Некоторое время мы глядели друг на друга.

— Я готова в любое время, — сказала я.

— Я пытался придумать, как об этом рассказать. Помните, как мы стояли у дороги, когда полицейские копали?

— Четверг на прошлой неделе. Я помню это хорошо.

— Многие люди останавливали машины и выходили, чтобы посмотреть, что происходит.

— Точно.

Я пыталась разгадать его намерения. Я ждала, что он упомянет свою сестру, Ди, Диану Алварес, пытаясь компенсировать ущерб, который она могла нанести, угостив меня его сказками о сексуальном насилии. Я чуть не заговорила о ней сама, надеясь его остановить.

Мне так хотелось его перебить, что я почти пропустила, что он говорил.

— Я заметил человека, который показался мне знакомым, а позже я понял, что он напомнил мне одного из пиратов. Я видел его только секунду и не вспомнил, кто он, до вчерашнего дня. Вы знаете, как это бывает, увидеть кого-то в непривычном месте? Парень выглядит знакомым, но я не знаю, почему. Потом я понял.

— Один из двух пиратов.

— Именно.

Я дала себе время, чтобы переварить то, что он сказал, стараясь блокировать влияние откровений его сестрицы. В эту долю секунды я поняла, что мое впечатление от Саттона было полностью испорчено ее рассказом. Она клялась, что он вернется, и вот он вернулся, предлагая мне новый поворот, следующую постановку драмы, которая иначе не существовала бы.

— Вы слишком много думаете над этим. Парни закопали собаку.

— Я знаю, но я припоминал все сначала, и подумал, может они подменили Мэри Клэр собакой, после того, как я им помешал.

— Подменили тело? А потом что? Я не понимаю, к чему вы клоните.

— Ну, если я прав, и этот парень видел меня в то же время, когда я видел его, разве он не понял бы, что я их выдал? Почему еще копы вдруг стали раскапывать холм? Он знает, что полиция подобралась близко, а кто мог их навести, кроме меня?

Я прикрыла глаза, справляясь с нахлынувшим раздражением.

— Саттон, если честно, простите мою реакцию, но мне кажется, вы на этом чересчур зациклились. Вам было шесть. Это было двадцать один год назад, и нет никаких доказательств, что сцена, которую вы видели, имеет какое-нибудь отношение к Мэри Клэр.

Это чистое предположение с вашей стороны. Почему бы вам не признать свою ошибку и не успокоиться?

Его щеки залились краской.

— Вы думаете, что зря теряете время со мной.

Я не люблю, когда меня так легко уличают, поэтому отрицала его слова.

— Я не говорю, что теряю время. Мне понятно ваше беспокойство, но, кажется, вы не туда его направляете. Нельзя быть настолько подозрительным.

Он уставился в землю, потом снова взглянул на меня.

— Я хотел, чтобы у вас была информация, на случай, если со мной что-то произойдет. Я не знаю, кому еще сказать.

— С вами ничего не случится.

— Но если случится. Это все, что я пытаюсь сказать. Я уже где-то видел парня, но это было не сейчас.

— Достаточно честно. Я не верю, что вам грозит что-либо, но что я знаю? Если вам от этого лучше, расскажите мне остальное. Как он выглядел?

— У него были светлые волосы, он не очень высокий и одет в костюм.

— Может, добавите что-нибудь еще? Там было шесть или семь парней, отвечающих этому описанию.

— Не так много. Я бы сказал трое, не считая полицейских.

— Но это все равно не помогает. Информация слишком расплывчатая и от нее никакого толка. Я думаю, что это было совершенно гениально с моей стороны, найти могилу по той неубедительной информации, которую вы мне дали в прошлый раз, но у меня есть свой предел…

Я остановилась. Саттон смотрел на меня с такой молчаливой мольбой, что я смягчилась.

— Но, хватит обо мне. Как насчет его машины? Вы заметили, на чем он приехал?

Он помотал головой.

— Я не обратил внимания. Я только заметил его, когда он уже стоял у дороги. А потом его уже не было.

Я уставилась на него.

— Извините, — сказал он робко. — Я понимаю, я не сообщил вам ничего важного.

— Вы узнали бы его, если бы увидели снова?

— Думаю, да. Я вполне уверен, что узнал бы.

Он поколебался. — Если я его увижу, что мне делать? Проследить за ним, или, может быть, записать номер его машины?

— Номер машины, конечно, но я не хочу, чтобы вы за ним следили. Он подумает, что вы его преследуете. В любом случае, шансы, что вы его встретите снова, кажутся небольшими.

— Правда. Теперь я чувствую себя лучше, после того, как рассказал вам.

— Хорошо. Что-нибудь еще?

Он посмотрел на меня своими серьезными карими собачьими глазами.

— Я знаю, что моя сестра была там. Я видел, как она с вами разговаривала.

— Она репортер. Это то, чем она занимается. Она выдаивает информацию из любого, кто даст ей возможность. Ну и что?

Я видела, как он с осторожностью подбирает слова. Моргая, он сказал:

— Когда-то я причинил своей семье большие неприятности. Диана любит рассказывать людям, что я сделал, потому что она до сих пор зла на меня. Она действует, как честный гражданин, предупреждая людей, что я за человек, но на самом деле, это ее способ воткнуть нож мне в живот.

— Саттон, все в порядке. Вы сказали мне, что не общаетесь с семьей, так что это не значит, что вы что-то скрыли.

— В каком-то смысле, скрыл. Мне надо было рассказать все.

— Вы не должны мне ничего объяснять.

— Я просто подумал, что после разговора с ней вы не поверите ни одному моему слову, и я вас не виню. Но вы были вежливы и выслушали меня, за что я очень благодарен. Если когда-нибудь будет возможность отплатить за вашу доброту, вы дадите мне знать?

— Конечно. Не волнуйтесь об этом.

— Спасибо.

Он помялся, потом засунул руки в карманы и пошел к своей машине. Когда он обернулся и помахал рукой, я испытала мимолетное чувство тревоги.

— Будьте осторожны, ладно?

Он снова помахал и сел в машину. Как я могла знать, что через несколько дней он будет лежать на столе паталогоанатома с пулевым отверстием между глаз?

 

14

Встреча с Саттоном оставила мне груз вины. Если бы он мог читать мысли, то не благодарил бы меня за вежливость, потому что, если честно, он достал меня, дальше некуда. Не знаю, чего он хотел, внимания или эмоциональной поддержки, но я не готова была дать ничего из этого. Даже со своей коллекцией раненых пташек, он казался одиноким и болтался без дела.

Мне не нравилось испытывать к нему жалость, потому что это делало меня необъективной.

Каким-то образом он поймал меня на крючок, в то время как я должна была двигаться дальше.

По дороге домой я прокручивала в голове наш разговор. Светловолосый и не очень высокий? Увольте меня. Я не обращала внимания на скопление зевак, и теперь было слишком поздно что-либо вспоминать. Собака есть собака, и даже если Саттон был прав насчет парня, какая разница? Я могла понять его жалобное желание убедить в своей правоте. Ему никто не верил. Я попыталась представить себя в положении, когда любые наблюдения, которые я делаю, объявлялись неправдой. Что еще нужно, чтобы почувствовать себя беспомощным и маленьким? Я решила признать возможность ему поверить и отложить дело в сторону без предубеждения.

Оказавшись вблизи от дома, я поискала место для парковки и нашла его возле угла Албани и Бэй. Выключила мотор, заперла машину и прошла полквартала до дома. Я издали заметила женщину у моей калитки. Ей было за семьдесят, и в свое время она, должно быть, выглядела внушительно. Я прикинула, что в ней было около метра восьмидесяти пяти роста. Учитывая обычное уменьшение роста с годами, в молодости она была, наверное, под метр девяносто.

Ее лицо было худощавым, хотя ее осанка говорила, что она привыкла носить существенный вес. На ней были слаксы, которые сидели низко на бедрах, и тщательно отглаженная белая рубашка с кардиганом лавандового цвета поверх нее. Я подозревала, что ее неуклюжие спортивные туфли служили больше для удобства, чем для скорости. Ее металлически-седые волосы были заплетены в косичку и уложены на голове тонкой цепочкой. На руке у нее висела кожаная сумка, и она держала исписанный листок бумаги, что заставило меня подумать, не потерялась ли она.

— Я могу что-нибудь для вас сделать?

Она не смотрела на бумагу, но я заметила, что она слегка дрожит.

— Вы — Кинси Миллоун?

— Да.

— Надеюсь, вы сможете мне помочь.

— Я точно могу попробовать.

— Я боюсь, что произошла ошибка. Кое-что было послано вам по ошибке, и мне нужно получить это обратно.

— Неужели. И что это такое?

— Фотоальбом. Я была бы благодарна, если бы вы вернули его как можно скорее. Вообще-то, сегодня, если это удобно.

Я сохраняла лицо непроницаемым, но знала, о чем именно она говорит. Моя тетя Сюзанна прислала мне этот альбом вскоре после того, как мы познакомились, примерно в это же время в прошлом году. Посылка пришла, когда меня не было в городе, так что Генри передал ее Стэси Олифанту, который отвез ее в городок Кворум в пустыне, где мы работали над делом. Альбом был старый, наполовину заполненный фотографиями семьи Кинси, и я была тронута этим жестом. Не было никаких признаков, что альбом мне одолжили на время, хотя, когда я теперь думала об этом, я понимала, что он не был моим, чтобы хранить.

Я сказала:

— Извините, но я не уловила ваше имя.

— Беттина Тургуд. Я приехала из Ломпока, надеясь избежать дальнейших неприятностей.

— Кто устроил неприятности?

Она поколебалась.

— Ваша кузина, Таша.

— При чем тут она?

— Она спланировала событие. Она сказала, что послала вам приглашение.

— Конечно. Я получила его на прошлой неделе.

— Ей нужны старые семейные фотографии для большого дисплея, который она делает. Но, когда она попросила у Корнелии альбом, его нигде не нашли. Таша очень рассердилась, и теперь Корнелия винит во всем меня.

— Когда вы говорите Корнелия, я так понимаю, вы имеете в виду Гранд.

— Вашу бабушку, да. Таша думает, что Корнелия просто упрямится, отказываясь отдать альбом, потому что считает себя главной хранительницей семейной истории. Они двое сильно повздорили.

— Почему тетя Сюзанна ничего не сказала? Это она послала мне альбом. Если она хочет его вернуть, надо было просто сказать.

— О, нет, дорогая. Сюзанна не посылала альбом. Это я послала.

— Вы?

Она кивнула. — В прошлом апреле.

— Почему вы это сделали? Вы меня не знаете.

— Корнелия велела. Я спорила до посинения, но она велела мне послать его вам, и я сделала это. Теперь, конечно, она забыла обо всем. Она перевернула дом вверх дном в поисках альбома. И когда не нашла, обвинила меня в том, что я передала его Таше за ее спиной.

Тогда я решила, что с меня хватит.

Я покосилась на женщину, пытаясь понять, о чем она говорит. Я понимала, что она сказала, но я никогда не встречалась с бабушкой и понятия не имела, зачем ей посылать мне семейный альбом.

— Вы в этом уверены?

— Да конечно. Вам не надо верить мне на слово, у меня есть доказательство.

Она открыла сумку и вытащила зеленую открытку, в которой я узнала почтовую квитанцию.

Беттина передала ее мне, и я увидела дату и время, когда посылка была отправлена и место для росписи получателя. Я узнала подпись Генри. Он часто расписывается за меня, когда меня нет дома и условия доставки позволяют. Там также была запись, что посылка отправлена из Ломпока, все совпадало с тем, что мне известно. Почему бы этой женщине лгать? Откуда ей знать обо мне и альбоме, если она не отправляла его с самого начала?

— Почему бабушка велела вам отправить его мне?

— Я понятия не имею. Никто не осмеливается задавать ей вопросы. Теперь, когда она забыла, тем более бессмысленно спрашивать.

Так, очень мило. Отправка альбома была единственным жестом, который бабушка когда- либо сделала в мою сторону. Теперь она не только отбирает его, да еще и стерла само событие из памяти. Я тут умилялась по поводу тети Сюзанны, и этой иллюзии меня тоже лишили. Конечно, Беттина в этом не виновата. Она жалобно смотрела на меня.

— Что-нибудь не так? — спросила я.

— Извините, не могу ли я воспользоваться вашими удобствами?

— Вам нужно в туалет.

— Да.

— Тогда почему бы вам не зайти в дом?

— Спасибо большое.

— Я могу приготовить вам чашку чая.

— Спасибо, дорогая. Это было бы замечательно.

Беттина прошла за мной через калитку к дому, где я открыла дверь и пропустила ее внутрь.

В моей квартире всегда прибрано, так что я не волновалась, что опозорю себя немытой посудой в раковине. Я волновалась, что у меня кончились чайные пакетики и молоко достигло достаточного возраста, чтобы пахнуть как младенческая отрыжка. Я посоветовала Беттине воспользоваться ванной на первом этаже, чтобы «освежиться», слово, которое пожилые люди употребляют вместо «писать, как скаковая лошадь после долгого бега».

Как только за ней закрылась дверь, я бросилась на кухню, чтобы проверить запас чайных пакетиков. Когда я открыла дверцу шкафчика, оттуда вылетела маленькая белая моль, которая была либо зловещим предзнаменованием, либо признаком наличия жучков.

Я открыла жестяную банку и обнаружила, что осталось три пакетика. При заглядывании в холодильник выяснилось, что молока нет вовсе, зато есть лимон, сок которого я собиралась смешать с содой, чтобы вымыть пластиковый контейнер, испачканный помидорами.

Этому трюку я научилась у тети Джин, которая славилась умением решать хозяйственные проблемы, в отличие от проблем реального мира.

Я наполнила чайник, поставила на плиту и включила горелку. Нарезала лимон. Достала чашки и блюдца, аккуратно положив чайный пакетик и бумажную салфетку возле каждой чашки. Когда Беттина появилась, мы сели и выпили чаю, прежде чем вернуться к интересующему нас предмету. К этому времени я смирилась с тем, чтобы отдать альбом, который лежал у меня на столе. У меня не было никакого права на него, и, судя по словам Беттины, вернуть его, значило почти спасти ей жизнь. Разобравшись с этим, я решила, что заодно могу получить какую-нибудь информацию. Я спросила:

— Что произойдет, когда вы положите альбом на место? Разве Гранд ничего не заподозрит?

— Я все уже продумала. Я могу засунуть его под кровать или в сундучок, который она хранит в шкафу. Я могу даже оставить его на видном месте, чтобы все думали, что он так и лежал там, у нее под носом. Есть даже рассказ об этом.

— «Украденное письмо», Эдгар Аллан По.

— Точно.

— Я до сих пор не могу понять, почему она мне его послала.

Беттина отмахнулась.

— Она вбила идею себе в голову. Когда она что-то решила, вам лучше делать, как сказано.

Она ненавидит, когда ей перечат, и отказывается объяснять. Когда она отдает команду, вам лучше быстренько исполнять, если вы знаете, что хорошо для вас. Не в обиду будь сказано, но она скандалистка.

— Я слышала об этом. Почему вы ее терпите?

Она отмахнулась и от этого вопроса.

— Я кланялась ей так долго, что у меня не хватило бы сил противостоять ей сейчас. К тому же, я живу в ее доме и не хочу, чтобы она меня выгнала.

— Вы ее ассистентка?

Беттина рассмеялась.

— О, нет. За такую работу не платят. Я помогаю ей из благодарности.

— За что?

— Корнелия может быть трудной, но может быть и добросердечной и щедрой. Она сделала мне большое добро много лет назад.

— И что это было?

— Я осталась сиротой и росла в приюте. Она и ваш дедушка взяли меня к себе и растили как свою собственную. Она брала и других детей, но я была первой.

— Вам повезло. Я сама сирота, но меня она не взяла.

Улыбка Беттины исчезла, и она посмотрела на меня с беспокойством.

— Надеюсь, вы простите меня, дорогая, но вы сказали это с горечью.

— Нет, нет. Я такая от природы. Всегда так говорю.

— Ну, надеюсь, я вас не обидела.

— Вовсе нет. Почему бы вам не рассказать всю историю? Мне будет интересно.

— Рассказывать особенно нечего. С пяти до десяти лет я жила в заведении под названием «Детский рай святого Джерома Эмилиана». Он был святым-покровителем сироток и брошенных малюток. Мои родители оба умерли во время эпидемии гриппа в 1918 году.

В любом приюте создаются ассоциации псевдо-братьев и сестер, так что, наверное, у меня была, в своем роде, семья. Нас кормили и у нас была крыша над головой, но было мало любви и привязанности и не было настоящей близости с остальными. Монахини были холодными. Они приходили в монастырь, оставляя свои семьи, бог знает, по каким причинам. У самых преданных не всегда получалось остаться. Они становились послушницами из-за страсти к церкви, но жизнь не была такой, как они воображали.

Они часто были несчастны: тосковали по дому и были напуганы. Страсть не ведет вас далеко, потому что она проходит. Тем монахиням, которые оставались, которые действительно чувствовали себя как дома, было нечего нам дать. Дистанция их устраивала.

Когда ваши бабушка и дедушка вытащили меня из этого окружения, они изменили курс моей жизни. Не знаю, что бы со мной стало, если бы я там оставалась до взрослого возраста.

— Вы были бы отмечены на всю жизнь, как я.

— О чем вы говорите, «отмечены на всю жизнь»? Вас вырастила сестра вашей матери, Вирджиния. Разве не так?

— Неоднозначное благословение, если оно вообще было.

— Благословение, которое все равно считается.

Беттина замолчала и взглянула на часы.

— Я лучше побегу, пока Корнелия не заметила, что меня нет. Сказать Таше, что она может ждать вас двадцать восьмого?

— Я все еще об этом думаю.

Когда мы закончили чаепитие, я положила альбом в бумажный пакет и проводила Беттину до машины, где она потрепала меня по щеке, сказав:

— Спасибо вам. Я боялась, что ничего не получится и дело кончится плохо.

— Рада была помочь.

Она приложила руку к щеке.

— Я не думала спрашивать, но, может быть, у вас есть свои фотографии, которые вы хотели бы поместить на дисплей?

— Вообще-то, нет. Тетя оставила коробку с фотографиями, но там нет членов семьи. Возможно, у нее были какие-то, и она уничтожила их перед смертью. Я узнала, что у меня есть родственники только четыре года назад.

— Ах вы, бедняжка. Ну, если вы хотите какие-нибудь из этих, мы можем сделать копии. Я уверена, что Корнелия не будет против.

— Не беспокойтесь. Я прожила достаточно долго без этого, надеюсь прожить и дальше.

— Ну, если вы уверены.

— Я уверена.

Мы вежливо распрощались, и я смотрела, как она садится в машину. Она проехала по улице и исчезла за углом. Я повернулась и пошла к дому с растущим чувством раздражения. В чем я была уверена, после всего, это в том, что моя задница была покрыта глазурью и подана мне на тарелочке. Бабушка брала сирот? Засверлиться веником.

Я убрала со стола, сложив чашки, блюдца и ложечки в раковину. Включила горячую воду, пустила струю жидкости для мытья посуды и смотрела, как появлялись пузыри. Выключила воду, вымыла посуду и положила в сушилку. Когда я открыла кухонный шкафчик, оттуда вылетела еще одна моль. Я начала вытаскивать продукты с полок, осторожно их инспектируя. На крышке полупустой коробки с кукурузной крупой был маленький кусочек чего-то в паутине, как крошечный гамак для насекомых. Я заглянула внутрь и увидела личинки, ползающие по крупе, как дети, играющие в куче песка.

Я достала бумажный пакет и бросила в него коробку с кукурузной крупой, за которой последовала мука, которую я даже не стала проверять. Я не могла вспомнить, зачем мне вообще понадобилось покупать муку и кукурузную крупу, но они находились у меня достаточно долго, чтобы в них завелись паразиты.

В интересах санитарии я выкинула крекеры, два заблудших пакетика хлопьев, пакет макарон и круглый картонный контейнер овсянки, крышку которого я не осмелилась поднять.

В конце концов, я поставила пакет на стол и опустошила туда весь шкафчик. В результате моего буйства там ничего не осталось, что позволило мне отскрести полки. Хорошо. Теперь идеально. Можно начинать жизнь сначала.

Когда зазвонил телефон, я вышла из кухни и подошла к письменному столу. Перед тем, как снять трубку сделала глубокий вдох, чтобы не убить несчастного, оказавшегося на другом конце линии.

— Алло?

— Кинси?

— Да.

— П.Ф. Санчес из Пуэрто. Я нашел имя ветеринара и решил вам сообщить.

— Вы нашли? Ой, как здорово! Я не ожидала, что вы позвоните.

Я подвинула поближе блокнот и открыла ящик в поисках ручки или карандаша.

— Я думал, что это может вас удивить. Я был уверен, что знаю, где искать, но попутно мне пришлось приводить в порядок все остальное. Это отрицательная черта хранения слишком большого количества бумаг. Все приходит в беспорядок. У вас есть бумага и ручка?

— Да. Давайте.

— Ветеринара звали Уолтер Макнэлли. Его заведение было на Дэйв Левин. Больница для животных Макнэлли. У меня есть адрес и телефон того времени.

Он назвал их, а я записала.

— Вы сказали «Уолтер» или «Уокер»?

— Уолтер, через «т».

— Странно. Кажется, я училась в школе с его сыном. А как насчет даты, когда усыпили Улфа?

— 13 июля 1967.

— Спасибо. Вы молодец.

— Пожалуйста. Рад был помочь. Если узнаете что-нибудь интересное, позвоните мне?

— Конечно.

Я достала телефонный справочник и открыла желтые страницы, в поисках списка ветеринаров. Там не было ни Макнэлли, ни больницы для животных Макнэлли.

Я открыла белые страницы, но единственными Макнэлли были Уокер и Каролин в Хортон Рэвин. Я записала их адрес и телефон. Сняла трубку и задумалась.

Хотя я знала Уокера, между нами не существовало никаких отношений. В выпускном классе мы с Уокером Макнэлли встречались на уроках американской истории. В то время я находилась в фазе протеста (которая длилась все старшие классы), так что меня больше интересовало прогуливание уроков, чем их посещение. В результате я успевала не очень хорошо. Но, опять же, я не была отличницей и когда не прогуливала, так что из-за моего плохого поведения большого ущерба не случилось. Единственный урок истории, который я запомнила, был в день, когда мы обсуждали различие между английской и американской социальной структурой. Учитель хотел, чтобы мы оценили причины, из-за которых колонисты основали эту нашу храбрую новую землю, и почему они в конце концов порвали с тиранией короны. По его мнению британцы непреклонно отстаивали классовые различия, в то время как мы, американцы — нет. Можете себе представить мое удивление.

Последовал оживленный обмен мнениями, большинство из них было озвучено ребятами из Хортон Рэвин, родители которых были состоятельны и поэтому глубоко убеждены в социальном равенстве. Конечно, у всех в Америке были равные возможности! Только у детей из Хортон Рэвин их было больше, чем у остальных.

Я помнила, что Уокер был элегантным, с некоторой беспечностью студента частной школы, которой я восхищалась и побаивалась издалека. Он был хорош собой, отстраненный и уверенный. Он и его окружение принимали привилегии как что-то само собой разумеющееся, и почему бы нет? Ну и бог с ними. Что вызывало мой интерес, это его неуправляемая сторона. Он увлекался быстрыми машинами и быстрыми девушками.

У быстрых девушек были деньги, ничего вульгарного, но они были отчаянными. Я запомнила двух из них, Кэсси Вейсс и Ребекку Рэгсдейл, с их идеальной кожей, идеальными зубами и подтянутыми атлетическими телами. Они были дружелюбны, как могут быть дружелюбны девушки, которые знают, что они лучше тебя. Уокер встречался с Ребеккой, а потом бросил ее ради Кэсси.

В те дни популярным местом для объятий и поцелуев служил небольшой парк на вершине холма, который окрестили Пиком страсти. По вечерам в пятницу и субботу парковка была заполнена машинами с запотевшими стеклами и большим количеством резких движений на передних и задних сиденьях. Те, кто искал большего комфорта и уединения поднимались на самую вершину, где были установлены столы и скамьи для пикников и огромная беседка, в которой выступали музыкальные группы на летних концертах.

Последние два года парк был закрыт для публики после того, как группа подростков устраивала там фейерверки, отчего загорелась сухая трава, и беседка сгорела дотла.

К концу школьного года Кэсси была беременна и присутствовала на выпускной церемонии в мантии, под которой, казалось, скрывался украденный из спортзала баскетбольный мяч.

Ребекка погибла в октябре того же года, после падения с третьего этажа студенческого общежития.

По слухам, это произошло, когда она занималась на балконе сексом с членом местного студенческого братства, но, конечно, это не он ее столкнул. Скорее всего, она упала, когда блевала через перила.

Что касается Уокера, он много курил, много пил и покупал травку у шпаны, с которой я была в приятельских отношениях. Позже я слышала, что он сам торговал наркотиками, хотя никогда не видела доказательств. Я сама никогда не собиралась торговать травой, потому что знала, что, если попадусь, наказание будет намного строже, чем то дерьмо, которое пролилось бы на голову Уокера, если бы его поймали на том же самом. Это не казалось мне несправедливым. Просто так устроен мир.

Так что я собираюсь делать, позвонить парню и заново представиться? Что плохого может случиться, если я наберу его номер столько лет спустя?

Я решила не морочить себе голову предположениями. Может быть, условия соревнования для нас сейчас выровнялись, или, есть очень небольшой шанс, что я не нахожусь в той же глубокой яме. Я взяла трубку и набрала номер. Ответила женщина.

— Могу я поговорить с Уокером?

— Его нет дома. Можете позвонить ему в Монтебелло Банк и Траст позже, на неделе.

Ее тон был отрывистым.

— Спасибо. Я попробую. Это Каролин?

— Да.

— Можно ему передать кое-что, на случай, если я не дозвонюсь ему на работу?

— Ладно.

— Прекрасно. Меня зовут Кинси Миллоун. Мы с Уокером вместе учились в школе. Я хочу связаться с его отцом. Он ведь ветеринар, правда?

— Он был, но теперь на пенсии.

— Я так и подумала, когда не нашла его в «Желтых страницах». Он до сих пор здесь, в городе?

Последовало молчание, потом она спросила:

— А в чем, вообще, дело?

— Послушайте, я понимаю, что это звучит странно, но я хотела бы поговорить с ним о собаке, которую он усыпил.

— У Уолтера какие-то неприятности?

— Вовсе нет. Я просто хочу задать ему пару вопросов.

— Вы рекламируете что-то по телефону? Дело в этом? Потому что ему ничего не нужно, и нам тоже.

Я засмеялась.

— Я ничего не продаю. Я — частный детектив…

Связь оборвалась.

Полностью моя вина. Обычно я не вытягиваю информацию по телефону. Слишком легко для другой стороны увернуться и ускользнуть. При разговоре лицом к лицу в игру вовлекаются социальные условности. Люди обычно улыбаются и смотрят в глаза, уменьшая любой намек на агрессию. Во мне метр шестьдесят семь, я вешу пятьдесят четыре килограмма и не кажусь опасной среднему гражданину. Я много улыбаюсь и разговариваю вежливо, обсуждая дела в неугрожающей манере, что обычно дает мне по крайней мере часть того, чего я хочу.

Все, что я получила от контакта с Каролин, это то, что ее свекор ушел на пенсию, что я и так подозревала с самого начала. Она проигнорировала мой вопрос, живет ли он до сих пор в городе, что заставило меня поверить, что живет. Если бы он жил где-то еще — в другом городе или штате, проще всего было так и сказать. Если он живет в Санта-Терезе, мне предстояла нешуточная работенка. Санта-Тереза битком набита дорогими домами для пенсионеров, домами для престарелых и пансионатами для пожилых и инвалидов. Если я буду их обследовать, лично или по телефону, это затянется неизвестно насколько, без всякой гарантии успеха.

Еще раз я соотнесла свое желание знать правду с усилиями, которые для этого потребуются.

Как обычно, победило мое фундаментальное любопытство. Я знала, что без особенного поощрения на меня сходит дух охоты, и я откладываю в сторону все остальное, пока не одержу победу. Возможно, это форма психической болезни, но годами это срабатывало успешно.

Перый шанс, который у меня был — сбегать в Монтебелло Банк и Траст. Может, я смогу уговорить Уокера дать мне информацию в память о добрых старых днях.

 

15

Джон Корсо

ноябрь 1962 — сентябрь 1966

Когда Джону было тринадцать, умерла его мать. У нее с детства была астма, и позже в жизни она страдала от бесконечных легочных заболеваний. Джон знал, что его мама часто чувствовала себя плохо. У нее всегда был кашель, простуда и разные другие инфекции дыхательных путей — пневмония, бронхит, плеврит. Она не жаловалась, и всегда казалось, что она быстро выздоравливает, что он считал доказательством того, что у нее не было ничего серьезного.

В ноябре она заболела гриппом, и симптомы, казалось, становились все хуже. В пятницу утром, когда ей не стало лучше, Джон спросил не позвонить ли кому-нибудь, но она сказала, что все будет в порядке. Его отца не было в городе. Джон не помнил, куда он поехал, и Лайонел не оставил телефона. Отец Джона был профессором английского языка, находившимся в творческом отпуске от Калифорнийского университета в Санта-Терезе.

Он недавно опубликовал биографию важного ирландского поэта, имя которого Джон забыл.

Лайонел уехал читать серию лекций о нем, вот почему Джон с матерью оказались одни.

Джон предложил не пойти в школу и остаться дома, но мама не хотела, чтобы он пропускал занятия, так что в 7.30 он отправился три километра на велосипеде до Академии Климпинг.

Он был неуклюжим пареньком, невысоким для своего возраста и весившим килограммов на двадцать больше, чем нужно. Этот факт и еще скобы на зубах не добавляли ему особой привлекательности. Он случайно услышал, как отец сделал замечание о его превращении в лебедя — «Пожалуйста, господи», так он выразился. Джон пропустил начало фразы, но не требовалось многого, чтобы понять, что отец считал его гадким утенком. Это был первый раз, когда Джон столкнулся с фактом, что у других есть мнение о нем, и оно не всегда доброе. Мама обещала ему, что он быстро начнет расти, когда достигнет половой зрелости, но пока что не было никаких признаков этого. Отец купил ему велосипед, чтобы поощрять движение на свежем воздухе. Джон гораздо больше предпочитал, чтобы в школу его отвозила мама, что она делала, когда чувствовала себя хорошо.

В тот день Джон вернулся из школы в 3.30 и обнаружил все в доме в том же состоянии, как он оставил. Он удивился, почему мама не встала и не ждет его. Обычно, даже будучи больной, она успевала принять душ и одеться к середине дня, когда заканчивались уроки.

Он находил ее на кухне, с сигаретой, по крайней мере, делающей вид, что все в порядке.

Иногда она даже пекла ему кекс из готовой смеси. Сейчас комнаты казались холодными и темными, хотя свет был включен, и он слышал, как шумит воздух в воздушном обогревателе.

Он постучал в спальню, потом открыл дверь.

— Мама?

Ее кашель был влажным и тяжелым. Она поманила его в комнату, постучала себя по груди и приложила ко рту платок, выплюнув какой-то комок.

Джон стоял в дверях, глядя на нее.

— Разве не надо позвонить врачу?

Она отмахнулась, снова закашлялась, этот приступ оставил ее вспотевшей и бессильной.

— У меня остались таблетки с прошлого раза. Поищи в медицинском шкафчике. И, пожалуйста, принеси стакан воды.

Он сделал, как она сказала. Там было три пузырька с лекарствами. Он принес их все, и она выбрала те, что считала лучшими. Приняла две таблетки, запила водой и откинулась на подушки, которые она поставила почти вертикально, чтобы легче дышать.

Он спросил: — Ты обедала?

— Еще нет. Я возьму что-нибудь скоро.

— Я могу сделать тебе жареный сэндвич с сыром, как ты меня учила.

Он хотел помочь. Он хотел быть полезным, потому что, когда она вновь будет на ногах, мир будет правильным сам по себе. Он чувствовал ответственность, потому что оставался единственным ребенком в доме. Его брат, Грант, на пять лет старше, недавно уехал в Вандербилт и не вернется до рождественских каникул.

Ее улыбка была бледной.

— Жареный сэндвич, это хорошо, Джон. Ты такой милый.

Он пошел на кухню и сложил сэндвич, убедившись, что кусочки хлеба смазаны маслом с обеих сторон, так что они подрумянятся равномерно. Когда он снова постучал в ее дверь, с тарелкой в руках, она сказала, что немного поспит перед едой. Он поставил тарелку на столик у кровати, пошел в свою комнату и включил телевизор.

Когда он заглянул к ней через час, она выглядела плохо. Он подошел к кровати и положил руку ей на лоб, так, как делала она, когда думала, что у него температура. Ее лоб был горячим, а дыхание частым и неглубоким. Ее трясло, и когда она открыла глаза, он спросил:

— С тобой все в порядке?

— Я замерзла, только и всего. Принеси мне одеяло из шкафа, пожалуйста.

— Конечно.

Он принес несколько одеял и укрыл ее, переживая, что делает недостаточно.

— Я думаю, что должен позвонить в скорую или еще куда-нибудь. Ладно?

Когда мать не ответила, Джон вызвал скорую помощь, которая приехала через пятнадцать минут. Он впустил врачей, с облегчением, что кто-то другой теперь отвечает за нее.

Один из двоих мужчин задавал вопросы, в то время как другой измерил температуру и давление и послушал грудь. После короткого совещания и телефонного звонка он положили ее на носилки и отнесли в машину. Из взгляда, которым они обменялись, Джон понял, что мама больна серьезней, чем он думал.

Когда Джону предложили следовать за ними в больницу Санта-Терезы, он едва не рассмеялся.

— Я — ребенок. Я не могу вести машину. Моего папы нет дома. Его даже нет в городе.

В конце концов ему разрешили ехать в передней части машины скорой помощи, что, как он понял, было нарушением правил.

В больнице он сидел у стойки регистрации, пока врач осматривал его маму. Медсестра сказала, что он должен позвонить кому-нибудь, но это только сбивало его с толку. Он не знал, как дозвониться до брата в Нэшвиле, а кому еще? У него не было домашнего телефона учительницы. Школа была в это время уже закрыта. Не было никаких родственников, о которых он бы знал. Его родители не ходили в церковь, так что не было даже священника, которому можно было бы позвонить.

Медсестра ушла куда-то по коридору, и вскоре появилась женщина-социальный работник и поговорила с ним. Она не особенно помогла, задавая те же вопросы, на которые он не мог ответить. В конце концов она позвонила соседям, паре, которую его родители едва знали.

Джон провел эту и следующую ночь у них. Он оставил записки на передней и задней двери, чтобы отец мог его найти.

Мама прожила еще полтора дня, а потом ее не стало. Последний раз, когда он ее видел — вечером, когда отец наконец-то появился — у нее стояли капельницы в обеих лодыжках.

На одной руке был манжет для измерения давления, на другом запястье — артериальный катетер и кислородная маска на лице. Джон запомнил тот момент, когда ее грудь перестала подниматься и опускаться, но он все равно смотрел, думая, что все еще может видеть движение. В конце концов, отец сказал ему, что пора уходить.

Лайонел отвез сына домой и провел следующие два часа на телефоне, уведомляя друзей, родственников, страховую компанию, и Джон не был уверен, кого еще.

Пока отец был занят, Джон пошел в мамину комнату. Папина сторона кровати была нетронута и аккуратно застелена, а на маминой стороне простыни были смяты, а подушки до сих пор прислонены к спинке кровати. На полу валялся грязный носовой платок.

Тарелка с сырным сэндвичем стояла на столике. Он был холодный, и хлеб засох, но Джон сел на край кровати и съел его, а тепло его тела вызвало мамин запах от простыней.

Из-за скобок на зубах он не мог откусывать от сэнвича без того, чтобы в них не застревали крошки, поэтому от отламывал маленькие кусочки и жевал их, думая о маме.

В десять вечера отец нашел его, сидящего в темноте. Лайонел включил свет и сел рядом с сыном, обняв его за плечи.

— Ты не виноват, Джон. Я не хочу, чтобы ты думал, что кто-то винит тебя за то, что ты не обратился за помощью пораньше…

Джон не шевелился. Он чувствовал, как распространяется холод, от его груди до подошв.

Его щеки горели и он беспомощно посмотрел на отца. До этого момента ему не приходило в голову, что он мог спасти жизнь матери. Ему было только тринадцать. Мама заверила его, что все в порядке, и он поверил ей на слово. В отсутствие взрослого советчика, он ждал подсказки. Внезапно он увидел, какой жалкой была его помощь, каким глупым и беспомощным он был, делая жареный сэндвич, как будто это могло вылечить маму или продлить ей жизнь.

Только годы спустя Джон понял, что отец сказал это, чтобы оправдать свою собственную вину за то, что не оставил контактного телефона. На самом деле — и Джон тоже узнал об этом намного позже — Лайонел находился в гостиничном номере, развлекаясь со студенткой, которую встретил, читая лекции в Бостонском колледже.

Его брат приехал на похороны, но потом снова уехал. Остаток учебного года был странным.

Джон и его папа организовали свою жизнь, как два старых холостяка. Отец оплачивал счета и более-менее удерживал их мир от разрушения. В доме был беспорядок. Ели они или вне дома, или приносили полуфабрикаты, или заказывали еду из ресторана. Лайонел вернулся к преподаванию в местном университете. Джон, в основном, делал, что хотел. Кажется, никто не замечал, что он горюет. Он знал, что что-то черное опустилось на него, как вуаль.

Он проводил много времени в своей комнате. Как у толстого мальчика, у него не было друзей, так что он уютно чувствовал себя в изоляции. Его отметки были смешанными — хорошие по английскому и искусству и плохие по всему остальному. Два раза в неделю приходила уборщица, вот и весь контакт, который у него был с другими людьми.

Учителя бросали на него сочувствующие взгляды, но его вид была таким мрачным, что они не решались подойти ближе.

Весной Джон узнал, что отец, без всякого обсуждения, записал его на две смены в летний лагерь. Лайонел собирался читать серию лекций, что заставляло его ездить взад-вперед по стране весь июнь и июль. Через день после окончания школьных занятий Джона отправили в Мичиган. Это была так называемая спортивная программа, предназначенная для толстых мальчиков, в течение которой их взвешивали каждый день, читали лекции о питании, бранили за плохие привычки и заставляли заниматься длительными физическими упражнениями, во время которых некоторые мальчики теряли сознание.

Как ни странно, Джону это нравилось. Его одиночество, его вина, тишина в доме, даже потеря матери, все это было отложено в сторону на два месяца, и ему стало легче.

Мальчики должны были выбрать для себя вид спорта — баскетбол, футбол, хоккей, лакросс или легкую атлетику.

Джон выбрал бег на длинную дистанцию. Ему нравился спорт, где целью было индивидуальное достижение. Он любил соревноваться сам с собой. В его натуре не было ничего, что привело бы к командному виду спорта. Он не хотел носить форму, которая сделала бы его неотличимым от других пятидесяти ребят на поле. Он предпочитал быть в одиночестве. Ему нравилось заставлять себя. Ему нравился пот, и тяжелая работа легких, и боль в ногах.

К тому времени, когда он вернулся из лагеря, обещанный быстрый рост материализовался.

Джон похудел на десять килограммов и вырос на семь сантиметров. В течение девятого и десятого класса он избавился от скобок на зубах и вырос еще на десять сантиметров. Еще он похудел на пять килограммов. Бег сохранял его стройным и наполнял энергией.

Он решил заняться гольфом и в свободное время подрабатывал в клубе, подавая игрокам клюшки. Он и отец шли отдельными, но параллельными путями, и Джона это устраивало.

В августе 1964, перед тем, как Джон пошел в десятый класс, Лайонел появился в дверях комнаты, где Джон валялся на диване и смотрел телевизор. Он задрал ноги на спинку, а на его груди балансировал стакан с пепси-колой. Отец часто пропадал по вечерам, но Джон об этом не особенно задумывался.

Лайонел просунул в дверь голову и сказал:

— Эй, сын. Как дела?

— Нормально.

— Можешь сделать потише, пожалуйста?

Джон встал и подошел к телевизору. Выключил звук и вернулся на диван, его внимание все еще было сосредоточено на экране, хотя он притворялся, что слушает отца.

Лайонел сказал:

— Я хочу, чтобы ты кое с кем познакомился. Это Мона Старк.

Джон поднял голову, когда отец отошел в сторону, и там стояла она. Она была выше Лайонела и окрашена так ярко, как картинки в его учебнике биологии. Черные волосы, синие глаза, темно-красные губы. Ее тело было разделено на две части — грудь сверху и расширяющиеся бедра внизу, разрезанные узенькой талией. В этот момент он бессознательно определил ее: это была оса, хищница. Перед его глазами встали строчки из учебника: «Некоторые жалящие осы живут в более сложных сообществах, чем пчелы и муравьи. Жалящие осы полагаются на гнездо, из которого совершают многие свои действия, особенно выращивание молодняка».

Джон сказал: — Приятно познакомиться.

— Приятно познакомиться, — ответила Мона, а потом обратилась к Лайонелу, дразнящим тоном.

— Нехороший мальчик. Вижу, мне придется здесь работать и работать. Не могу поверить, что ты не приучил его вставать, когда леди входит в комнату.

Джон послушно отложил в сторону стакан и поднялся на ноги, бормоча:

— Извините. Это моя вина, не его.

Он взглянул на Лайонела. Что происходит? Джон знал, что отец встречается с женщинами, но, насколько ему было известно, Лайонел ни к одной не испытывал ничего серьезного.

У него была серия коротких романов со студентками, когда он отметал любую возможность обвинения в неподобающем поведении тем, что дожидался, когда девушка закончит слушать его курс.

Позже в этот вечер, после того, как Лайонел отвез Мону домой, он вернулся в комнату Джона для неизбежного разговора по душам. Было ясно, что отец чувствовал себя неуютно. Два года они с Джоном жили как приятели, не как отец с сыном, а теперь все усложнилось.

Лайонел пустился в объяснения, каким одиноким он был, и как ему не хватало матери Джона. Джон пропустил мимо ушей почти все, что он говорил, потому что слова не звучали, как отцовские. Мона, несомненно, подготовила его, убедившись, что он затронет все необходимые темы. Джон воображал, что это Мона сидит здесь, объясняя, что никто не сможет заменить его маму, но мужчине нужна компания. Джону тоже будет лучше, сказала она, губами его отца. Мона знала, какой тяжелой была для него жизнь, и теперь у них есть счастливая возможность зажить одним домом. Мона была в разводе и имела трех очаровательных дочурок, с которыми Лайонел встречался. Мона с нетерпением ждет соединения двух семей, и он надеется, что перемены пройдут для Джона как можно легче.

Лайонел и Мона поженились в июне 1965. Теперь, когда у них была семья из шести человек, им нужен был дом побольше. К счастью, после развода Моне достался дом в Беверли Хиллс, который она продала за большие деньги, вложив их в новый дом в Хортон Рэвин, так что ей не пришлось платить налоги. В то же время Лайонел продал скромный дом с тремя спальнями, где вырос Джон. Эти деньги были отложены на ремонт и улучшение нового дома, который располагался на отвесном участке, с видом на Тихий океан. Джон въехал в заново отделанные две комнаты с ванной, построенные над гаражом, в то время как Лайонел, Мона и три девочки поселились в главном доме. Мона говорила, как ему повезло иметь отдельное жилье, которое позволяет уходить и приходить, когда захочется. Не то, чтобы ему это разрешалось. Его «гнездышко», как она это называла, являлось не очень удобным напоминанием того, что он был отделен от остальных. Его нужды и желания были второстепенными.

Все крутилось вокруг Моны. Ее уроки тенниса, ее гольф, ее благотворительность, занятия, которые отец не разделял с ней, потому что или преподавал или писал в своем домашнем кабинете. Джон был аутсайдером, смотрящим издали на жизнь, которая когда-то была его.

Он был несчастен, но знал, что лучше не жаловаться. С другой стороны, было бы странно ожидать, что жизнь будет продолжаться, будто ничего не изменилось. Его жизнь приняла совершенно другой поворот.

В январе, когда Джону исполнилось семнадцать, он выпросил себе машину. Мона протестовала, но Лайонел единственный раз встал на его сторону. После шума и многочисленных дебатов, она наконец сдалась, может, потому что поняла, что иметь в своем распоряжении машину с водителем не так уж плохо.

Лайонел купил Джону подержаный «шевроле»-кабриолет. К тому времени три идеальные дочки Моны были записаны в ту же школу, которую Джон посещал с первого класса. Он натыкался на них в коридорах шесть или семь раз в день. Конечно, от отвозил их в школу и забирал оттуда. Он еще присматривал за ними, если Лайонел с Моной уходили куда-нибудь по вечерам. Если у него были другие планы, если он хоть как-нибудь сопротивлялся, Мона давала ему молчаливый отпор, убирала его из поля зрения, как будто он был невидим.

Она была достаточно умна, чтобы не посвящать в эти размолвки Лайонела. Если бы Джон рассказал об этом отцу, он бы посмеялся над ним, как слишком чувствительным и подозрительным. Он бы рассказал все Моне и она бы удвоила наказание.

Лайонел был бы дураком, если бы не замечал разлитый в воздухе холод, но поскольку ни Мона ни Джон ничего не говорили, он был рад игнорировать проблему.

Однажды в субботу днем Мона повела девочек по магазинам, и Лайонел постучался в дверь Джона. Джон крикнул: — Открыто! — и Лайонел поднялся по лестнице.

Он оглядел место, которое было холодным и голым, как тюремная камера.

— Ну, похоже, ты устроился. Очень мило. Все в порядке?

— Конечно.

Джон знал, что его две комнаты не имеют ни характера, ни комфорта, но не хотел давать отцу причин для маневра.

— Здесь достаточно тепло?

— Вполне. У меня здесь нет горячей воды. Пять минут капает комнатной температуры, потом и она кончается.

— Да, это плохо. Рад, что ты сказал. Я попрошу Мону об этом позаботиться.

Джон подозревал, что дал возможность отцу заговорить о Моне. Теперь он мог продолжать без его помощи.

— Не возражаешь, если я сяду?

Джон убрал со стула кучу грязной одежды, так что отец мог сесть. Лайонел пустился в долгие бессвязные рассуждения о новой соединенной семье. Он признавал, что иногда возникало напряжение между Моной и Джоном, но она очень старается, и Лайонел считает, что будет только честным, если Джон встретит ее на полпути.

Джон уставился на отца, ошеломленный масштабом его заблуждения. Конечно, он защищал ее. Конечно, она и Лайонел были союзниками. Джону неоткуда было ждать помощи.

Фактически, отец объявлял, что теперь Джон полностью в ее руках. Ее прихоти, ее острый язык, ее сверхъестественная способность поворачивать все к своей выгоде: на все это она получала благословение Лайонела. Джон не мог поверить, что отец не видит, что происходит.

— Ну, папа, — сказал он осторожно, — не хочу быть бестактным, но, по-моему, она просто чудовище.

Лайонел дернулся, словно ему дали пощечину.

— Конечно, сын, ты имеешь право иметь свое мнение, но, надеюсь, ты будешь держать его при себе. Я был бы рад, если бы ты попробовал наладить с ней отношения, хотя бы ради меня.

— Ради тебя? Как ты это себе представляешь?

Лайонел покачал головой и продолжал терпеливым тоном:

— Я знаю, что приспособиться нелегко. Она никогда не заменит тебе мать. Она не просит этого, и я тоже. Ты должен поверить мне: она заботливый человек, просто изумительная, когда ты узнаешь ее получше. А пока я ожидаю, что ты будешь относиться к ней с уважением, которого она заслуживает.

Каким-то образом, у Джона в голове застряло слово «изумительная». Мона была врагом, но он видел, как бесполезно было бороться с ней лицом к лицу. После этого он прозвал ее Изумительная Мона, конечно, за глаза, и не в присутствии отца.

В первое Рождество, которое новобрачные провели вместе, Изумительная Мона соблазнила Лайонела сыграть Санта Клауса в Академии Климпинг на благотворительном вечере, и после этого каждый год он надевал белый парик, усы и бороду и влезал в красный бархатный костюм, отделанный белым мехом. Даже его сапоги были фальшивыми.

По мнению Джона, фотография, которая точно отображала их отношения, это та, что Мона вставила в серебряную рамочку и выставила на пианино в гостиной. На ней Мона, наряженная в вечернее платье с глубоким декольте от Сен-Лорана, соблазнительно устроилась на коленях Санта Клауса. В то время как она сияла в камеру, индивидуальность Лайонела была стерта. Ей действительно удалось собрать больше ста тысяч долларов для школы, и за это она получила широкую признательность.

Джон с горечью излил душу по телефону брату.

— Она — полная стерва. Она тиран. Я говорю тебе. Она долбаная нарциссистка.

Грант отвечал:

— Да ладно тебе. Ты уедешь из дома через год-два, так что тебе до этого?

— Она думает, что может руководить моей жизнью, а папа ей все разрешает. Он полностью у нее под каблуком.

— Ну и что? Это его дело, не твое.

— Блин, тебе легко говорить. Я бы посмотрел, как бы ты выжил с ней под одной крышей.

Устав от темы, Грант сказал:

— Просто потерпи немножко. Закончишь школу, приезжай жить со мной.

— Я не хочу уезжать от своих друзей!

— Это лучшее, что я могу предложить. Держись, чувак.

Джон открыл новый способ проводить время. Он начал забираться в разные дома в Хортон Рэвин, где, как он знал, никого не было. Обслуживая игроков гольф-клуба, он собирал всю информацию относительно их планов путешествовать. Они говорили между собой о предстоящих круизах и турах в Европу, увеселительных поездках в Сан-Франциско, Чикаго и Нью-Йорк. Это была форма хвастовства, хотя все подавалось как обсуждение курсов валют, цен на билеты и отели. Лайонел и Мона общались со всеми, так что Джону всего лишь нужно было найти нужный адрес у Моны в записной книжке. Он ждал, пока семья уезжала, и находил способ забраться внутрь. Если были разговоры об охранной системе или стороже, Джон избегал таких домов. Люди были беззаботными в том, что касалось запоров.

Джон находил незапертые окна и двери в подвал. Если не находил, то разыскивал ключи, спрятанные под цветочными горшками и декоративными камнями в саду.

Оказавшись внутри, он обходил весь дом, заглядывая в стенные шкафы и гардеробы. Кабинеты были богатыми источниками информации. Он проявлял любопытство к женскому белью, духам и предметам гигиены. Он ничего не воровал. Смысл был не в этом. Незаконное проникновение в чужие дома приносило ему временное облегчение. Высокий уровень страха смывал стресс, под действием которого он все время находился, и равновесие восстанавливалось.

Посреди учебного года он начал прогуливать уроки в Климпе, сначала редко, потом чаще. Неудивительно, что его успеваемость резко упала. Его тайно забавляло все это перешептывание за его спиной. Проходили конференции в школе и конференции дома.

Записки передавались туда-сюда. Звонил телефон. Лайонел не хотел быть плохим парнем, так что это Мона поставила вопрос ребром.

Она была сурова, но справедлива, и Джон изо всех сил старался сохранить серьезное лицо, пока она зачитывала приговор.

— Мы с твоим отцом долго это обсуждали. У тебя большие способности, Джон, но ты не стараешься. Поскольку ты учишься так плохо, мы подумали, что платить за твое обучение в частной школе, это напрасная трата денег. Если ты не хочешь заниматься как следует в Климпе, мы думаем, тебе надо перевестись в обычную школу.

Джон знал, что она затевала. Она думала, что угроза общественной школы даст ей преимущество. Он пожал плечами.

— Прикольно. Общественная школа Санта-Терезы. Давайте.

Мона нахмурилась, не в состоянии поверить, что он не собирается протестовать и обещать исправиться.

— Я уверена, что ты захочешь закончить вместе со своими одноклассниками в Климпе, так что мы готовы обсудить это после первого семестра в общественной школе, предполагая, что ты будешь учиться лучше. Если твои оценки улучшатся, мы подумаем о переводе обратно.

Решение за тобой.

— Я уже решил. Я выбираю общественную школу.

Осенью 1966, в конце первого дня Джона в школе Санта-Терезы, он стоял возле своего шкафчика, когда парень у соседнего шкафчика посмотрел на него и улыбнулся.

— Ты новенький. Я тебя видел сегодня утром. Мы в одном классе.

— Точно. Я помню. Я — Джон Корсо.

Парень протянул руку. — Уокер Макнэлли.

Они пожали друг другу руки, и Уокер спросил: — Ты откуда?

— В прошлом году учился в Климпе. Меня оттуда выгнали.

Уокер засмеялся.

— Молодец. Мне это нравится. Добро пожаловать в школу Санта-Терезы.

Он открыл свой шкафчик, закинул туда книги, достал и надел ветровку.

— Кажется, есть повод отметить. У тебя есть машина?

— На стоянке.

Уокер залез в карман и достал «косяк» с марихуаной.

— Удалимся на перерыв, уважаемый сэр?

Первый раз, когда Джон курил травку, был первым разом за несколько лет, когда он смеялся.

Смех был резким и неконтролируемым. Потом он даже не мог вспомнить, что его так рассмешило, но в тот момент это ощущалось как счастье. Хотя, пустое и искусственно вызванное.

 

16

Среда, 13 апреля 1988.

В среду утром я натолкнулась на камень преткновения. Как обычно, я выкатилась из кровати, натянула спортивный костюм и кроссовки, почистила зубы и вышла из дома.

Я шла быстрым шагом от дома до бульвара Кабана, чтобы разогреться, подготовить ритм сердца и смягчить мышцы. Дойдя до пристани на Стейт стрит, я перешла на трусцу, набирая нужный темп. Иногда я бегаю по велосипедной дорожке, иногда по тротуару, в зависимости от количества бегунов, велосипедистов и гуляющих каждое утро.

Впереди меня группа пенсионеров заняла большой кусок велосипедной дорожки, идя по четыре человека в ширину и по восемь-десять в длину, двумя отдельными формированиями.

Я выбрала тротуар. Слева от меня располагался ряд автоматов по продаже газет, и я взглянула в ту сторону. Мне бросилась в глаза фамилия, и я остановилась, чтобы прочесть заголовки газет, большинство из которых вышли вчера. Свежие выпуски «Л-А Таймс», «Пердидо Каунти Рекорд» и «Сан-Франциско Кроникл» заменят вчерашние, как только приедет грузовик с утренней почтой. Мое внимание привлекла статья в «Санта-Тереза Диспэтч», на первой странице. Заголовок гласил: СТУДЕНТКА УБИТА ПЬЯНЫМ ВОДИТЕЛЕМ.

На следующей строке я увидела имя Уокера Макнэлли.

Я попыталась прочесть остальное, но оно оказалось за сгибом газеты. Я не ношу с собой денег на пробежку, так что пришлось добывать газету противозаконным путем. Я подергала окошечко и оно слегка приподнялось. Достала газету и захлопнула окошечко. Обратилась к первой странице и начала читать на ходу. Дойдя до автобусной остановки, я села на скамейку и прочитала все сначала.

В понедельник днем студентка-второкурсница Университета Санта-Терезы, по имени Джули Риордан, погибла при столкновении двух машин на шоссе 154, когда возвращалась домой из Сан-Франциско. Уокер Макнэлли был за рулем другой машины. Согласно показаниям свидетелей, он потерял контроль над своим «мерседесом», выехал на встречную полосу и врезался в ее машину. Затем он выбрался из машины и ушел пешком. Когда полиция его нашла, он упал на краю дороги. Его доставили в больницу, с уровнем алкоголя в крови намного выше допустимого. Его травмы не несли угрозы жизни, и состояние объявлено стабильным. Девятнадцатилетняя Джули Риордан скончалась на месте.

Ничего удивительного, что Каролин Макнэлли бросила трубку. Когда я звонила, Уокер, должно быть, был еще в больнице. Она, наверное, подумала, что меня наняли расследовать аварию. Когда и если Уокер вернется на работу, предполагая, что его не бросят в кутузку на неопределенное время, он не станет вести себя дружелюбнее, чем его супруга.

Его коллеги в банке наберут в рот воды, предупрежденные о нераспространении информации, даже самой невинной.

Все, что мне было нужно, это адрес его отца и несколько минут его времени. Если доктор Макнэлли забыл о собаке, я окажусь в очередном тупике, но меня бесило, что он мог быть здесь, в городе, а я не могла его найти.

Я обдумывала идею связаться с Дианой Алварес. Она угрозами или обманом может выудить любую информацию у кого угодно, но мне не хотелось привлекать ее внимание к моему интересу к волко-собаке, зарытой в холме. Фланнаган Санчес рассказал мне все, что знал, так что еще один разговор с ним ничего не даст. Я решила дальше не бежать и вернулась домой.

Дома бросила газету на стол и включила телевизор. Я настроилась на местный канал, в надежде услышать историю в выпуске новостей. Все, что показывали, это нескончаемый поток рекламы. Я попробовала еще два канала с тем же результатом. Оставила телевизор в покое и поднялась наверх принять душ.

Одевшись, я поставила кофе и съела кусок тоста, перечитывая статью еще раз. Без сомнения, Уокер Макнэлли был в глубоком дерьме. И что теперь?

По дороге в офис я заехала в магазин. Мне нужно было заменить зараженные жучками продукты, которые я выкинула в понедельник. Скорее всего, я не буду готовить или печь, но пустые полки выглядели жалко. Я взяла муку, кукурузную крупу, хлопья, крекеры, и сладкие и соленые, если хотите знать. Я еще купила соду и контейнер разрыхлителя для теста. Я заметила, когда выбрасывала старый, что срок годности был до марта 1985 года. Заодно я купила макароны и длинный рис, вместе с банками томатного соуса, томатной пасты и нарезанных томатов с луком и базиликом.

Я занималась покупками только для того, чтобы дать отдохнуть своему осажденному мозгу.

Мне нужен был новый план игры, и я до него не додумаюсь, если буду атаковать проблему напрямую.

Я передвинулась в следующий проход, нагружая в тележку коробки салфеток, рулоны бумажных полотенец и туалетной бумаги. Положила руку на контейнер с жидкостью для мытья посуды, когда пришло возможное решение. Я покончила с покупками, расплатилась и погрузила все в багажник. Потом села за руль и вытащила из сумки блокнот, листая страницы, пока не нашла адрес, который дал мне Санчес для Больницы для животных Макнэлли. Я мысленно прокручивала в голове игру «а вдруг» и «а что, если» для моего задания найти отца Уокера. Я думала, а что, если, уходя на пенсию, доктор Макнэлли продал свою практику другому ветеринару? Новый хозяин вполне мог знать о его нынешнем местонахождении.

Я включила зажигание и выехала с парковки. Повернула направо, на Чапел, доехала до Миракл и проехала полквартала налево. Это привело меня на Дэйв Левин стрит. Дом, который я искала, должен быть где-то слева. Я повернула и поехала очень медленно, пока не доехала до Солитарио стрит. В дальнем конце перекрестка я заметила вывеску «Кошачья клиника Мид-Сити», по адресу, который совпадал с тем, что дал Санчес.

Я заняла единственное свободное место на парковке, надеясь, что боги будут милосердны ко мне. Деревянный контур Кота в сапогах указывал на дверь клиники, где трафаретом на стекле были написаны имена двух ветеринаров — Стефани Форбс и Веспа Чин.

Я вошла. Комната ожидания была маленькой и аккуратной, со стойкой справа, которая отделяла стол регистратора от клиентов. Позади висели разноцветные таблицы и графики. Самый большой иллюстрировал различие между накормленной и толстой кошкой.

Соседняя стена была увешена фотографиями котов, которые, как я предполагала, были вылечены уважаемыми айболитами Форбс и Чин.

Сквозь открытую дверь я видела проволочные клетки, в которых содержались разнообразные кошки, одни, возможно, пансионеры, а другие находились на излечении от своих кошачьих болезней.

Женщина за стойкой взглянула на меня, и я подошла поближе. Ей было за шестьдесят. Ее волосы, цвета соли с перцем, с преобладанием соли, доходили до плеч. На ней были бифокальные очки в тонкой оправе. Верхняя часть — бледно-голубая, нижняя — бледно-розовая. Интересно, каким она видит мир.

— Чем я могу вам помочь?

— Я надеюсь получить от вас информацию.

— Я постараюсь.

Ее рабочий халат был украшен кошками, всех возможных цветов, и настоящей кошачьей шерстью, там и сям. Было похоже, что она носила кошек туда-сюда, пока клиника была закрыта на обед. С опозданием я заметила маленькую серую кошку, лежавшую на столе, свернувшуюся во сне, как пушистое пресс-папье.

— Я ищу ветеринара, который раньше владел этим местом.

— Доктор Макнэлли?

— Именно. Вы, случайно, не работали у него?

— Нет, но он лечил всех моих животных, много лет. Двух собак, и я даже не помню, сколько кошек.

— Вы не знаете, как я могу его найти?

Она поколебалась.

— Почему вы спрашиваете?

— Ну, у меня тут одна маленькая странная проблема, и вот в чем она состоит.

Я выложила все без запинки, избегая сопутствующих обстоятельств, не желая упоминать Мэри Клэр. Я рассказала про Улфа, похороненного пса, про ошейник и бывшего владельца, который не знал, как собака оказалась в Хортон Рэвин.

— Я надеюсь, что доктор Макнэлли сможет это объяснить.

— Очень может быть, и я уверена, что он обрадуется визиту. Он в Вэлли Оукс, номер 17, Джунипер Лэйн. Подождите минутку, я найду его номер телефона.

Она открыла ящик стола и достала адресную книгу.

— Хотите, чтобы я позвонила и сказала, что вы зайдете?

— Я не уверена, какое у меня будет расписание до конца недели, поэтому, наверное, лучше не звонить ему заранее. Я не хочу, чтобы он сидел и ждал, если я не смогу приехать день или два.

— Понятно.

Она переписала телефон и адрес на бумажку и передала мне.

— Спасибо большое. Вы мне очень помогли.

Она сказала нерешительно:

— Я не думаю, что вы ищете кота. Нам приносят столько бездомных. Некоторые старше, и их труднее пристроить, но вы не представляете, какие они любящие.

— Я подумаю над этим.

Поселение для пожилых Вэлли Оукс располагалось в старой усадьбе в Монтебелло.

Мне понравилось слово «поселение». Оно подразумевало разбивку лагеря на дальних завоеваниях жизни, где состарившиеся пионеры могут найти убежище и компанию.

На стенде у входа раскрашенная карта показывала расположение домов, и через минуту я нашла номер 17 на Джунипер Лэйн. Я медленно въехала в ворота, повинуясь знаку, который предупреждал о «лежачих полицейских» через каждые пять метров. Ландшафт был красиво ухожен. Многие старые дубы были оставлены на месте. От главной дороги во всех направлениях отходили другие, каждая помечена четким знаком с названием улицы и номерами домов. Некоторые дома были снабжены пандусами для инвалидных кресел.

Сквозь деревья виднелось впечатляющее строение, которое, очевидно, было оригинальным особняком и содержало теперь общественные помещения, где жители могли принимать гостей, обедать или развлекаться.

Номер 17 по Джунипер Лэйн оказался коттеджем, который понравился бы Гензелю и Гретель, уютное оштукатуренное строение, крыша которого выглядела как соломенная.

Входная дверь и ставни были темно-зеленого цвета. Один угол крыльца был заставлен цветочными горшками, пустыми в это время.

Репетируя по дороге свою речь, я решила не упоминать свое шапочное знакомство с его сыном. Я предполагала, что доктор Макнэлли был знаком с его уголовными проблемами, и эта тема разговора не была бы продуктивной. Авария Уокера не имела никакого отношения к моим поискам. Я поставила машину на маленькой стоянке между домами.

Я постучала в дверь, и через минуту ее открыл мужчина лет восьмидесяти. У него были коротко подстриженные седые волосы и бифокальные очки в металлической оправе.

Я не заметила никакого сходства с Уокером, но я не видела Уокера много лет, так что сейчас они вполне могли быть похожи. На нем была синяя толстовка с закатанными рукавами и помятые шорты. Он носил шлепанцы вместо туфель и носков, и его голени выглядели как суповые кости, покрытые редкими волосками.

— Доктор Макнэлли?

— Да?

— Извините за вторжение, но я надеюсь получить информацию о собаке, которую вы усыпили несколько лет назад.

Он посмотрел на меня, ожидая, что я скажу что-нибудь еще.

— Зачем? Я не понимаю причины.

— Собаку нашли похороненной на участке в Хортон Рэвин. Это произошло на прошлой неделе и удивляет меня. По бирке на ошейнике я нашла владельца в Пуэрто, и он был так же удивлен, как и я. Я понимаю, что это долгая история, но надеюсь, что вы сможете рассказать, как собака оказалась в Хортон Рэвин.

— Понятно.

Он немного подумал и, кажется, принял решение.

— Почему бы вам не войти? Я обычно хорошо запоминаю животных, но не помню остального. Сколько лет назад это было?

— Двадцать один.

— О, боже.

Он отступил назад, и я переступила через порог в фойе, выложенное плиткой. Уолтер закрыл за мной дверь и повел по коридору в заднюю часть дома. Я заметила спальню справа и уставленный книгами кабинет слева. В конце коридора располагалась большая комната с кухонькой с одной стороны и чем-то вроде гостиной — с другой. Маленький обеденный стол с двумя стульями стоял у большого окна, которое выходило на широкий газон.

Везде царил порядок. Не было никаких признаков миссис Макнэлли. Не знаю, почему женщины жалуются на недостаток одиноких мужчин в этом мире.

Уолтер уселся в большое кресло, а я — на диван. Он положил руки на колени и попросил:

— Расскажите подробнее, что вам нужно. Я не совсем понимаю, как могу помочь.

— Дело было так. Летом 1967 года человек привез этого пса в ваш офис. Это была волко-собака по кличке Улф. Мне рассказали, что вы дали ему снотворное и сделали рентген, который показал остеосаркому. Вы порекомендовали усыпить его.

Уолтер кивнул.

— Я помню. Молодой пес, четыре или пять лет.

— Правда? Вы помните его?

— Я бы не смог назвать его имя, но я помню животное, о котором вы говорите. Это была единственная волко-собака, с которой я имел дело. В эти дни вы можете встретить эту помесь чаще, но тогда это была редкость. Насколько я помню, хозяин обзвонил много ветеринаров, и никто не соглашался посмотреть его. Красивый зверь, совершенно великолепный. В нем было столько от волка, что казалось, он только что вышел из леса.

У него были приступы хромоты, которые делались все хуже. Я подумал об остеосаркоме, когда хозяин упомянул о сильной чувствительности сустава. Рентген подтвердил мои подозрения. Опухоль такого рода переходит в другие кости. Я обнаружил, что она распространилась в кости изнутри наружу и причиняла мучительную боль. На снимках это выглядело, как будто кость была вся изъедена. Собаку нельзя было спасти.

Я знаю, что хозяин расстроился, но я дал ему лучший совет, и это было — уберечь животное от дальнейших мучений.

— Хозяина зовут П.Ф. Санчес. Собака принадлежала его погибшему сыну.

— Понимаю. Это печальная ситуация, когда несчастье наслаивается на несчастье. И так тяжело усыпить животное, независимо от обстоятельств, но когда собака принадлежала ребенку, которого вы потеряли…

Он оставил фразу неоконченной.

— Что происходило с собакой, после того, как ее усыпили?

— Окружная служба контроля за животными забирала останки и ликвидировала их. Мы клали тело в мешок и оставляли в сарайчике на заднем дворе. Это было деревянное сооружение, которое можно было открыть изнутри и снаружи. Не знаю, что делают в эти дни. Думаю, что после недавнего урезания бюджета, округ прекратил обслуживание, и теперь каждый ветеринар должен привозить останки сам. Какой бы ни была процедура, трупы животных сжигают. Это сохранилось. Я бы думал, что такая судьба была у Улфа, пока вы не рассказали, что дело было не так.

— Служба приезжала ежедневно?

Уолтер помотал головой.

— Мы вызывали их, когда надо было забрать тело, и они приезжали в конце дня.

— Была ли у вас когда-нибудь причина захоронить останки самому?

— Нет. Я понимаю желание похоронить своего любимца во дворе, но я не стал бы брать это на себя. Животное не было моим.

— Вы бы знали, если бы округ вел записи о заборе останков?

— На это не было бы причин. У нас была форма, которую подписывал хозяин, давая разрешение на эвтаназию. Иногда владелец просил нас вернуть ему прах, иногда, нет.

Не могу вообразить, почему это может стать предметом спора.

— Нет-нет, никакого спора. Санчес сказал мне, что дал вам разрешение по телефону.

— Я этого не помню, но звучит правильно.

— Как насчет ваших записей?

— Их больше нет. Когда я вышел на пенсию, то отдал некоторые папки, по требованию, другим ветеринарам, а остальные хранил. Через десять лет я пригласил компанию по измельчению документов. Может, в этом не было необходимости, но мне не нравилась идея, что личная информация попадет на помойку.

— Можете ли вы подумать о любой причине, по которой Улфа не забрали и не кремировали?

Какие-нибудь особые обстоятельства?

Макнэлли снова помотал головой.

— Это был протокол.

— Большинство людей сохраняли прах?

— Некоторые да, некоторые — нет. Почему вы спрашиваете?

— Мне просто любопытно. У меня никогда не было собак и кошек, и я понятия не имею, как делаются такие вещи.

— Люди привязываются. Иногда кошка или собака значат для тебя больше, чем собственная плоть и кровь.

— Понимаю. Ну, я отняла у вас достаточно времени.

Я открыла сумку и достала свою визитку, прежде чем подняться на ноги.

— Я оставлю это вам, на случай, если вы вспомните что-нибудь еще.

Он встал и проводил меня до двери.

— Извините, что не смог помочь больше.

— Вы дали мне больше, чем я ожидала. Печально, но думаю, мне придется с этим жить.

— Что стоит на кону? Вы должны задать себе этот вопрос.

— Пока не знаю. Может быть, ничего.

— Не допускайте, чтобы это лишило вас сна. Это вредно для здоровья.

— Как насчет вас? Вам хорошо спится?

Он улыбнулся.

— Да. Я был благославлен. У меня была чудесная семья и работа, которую я любил.

У меня прекрасное здоровье, и я сохранил все свои способности, насколько мне известно, — добавил он саркастически. — Я сумел отложить достаточно денег, чтобы наслаждаться своим старческим слабоумием, так что сейчас главное — оставаться активным. Некоторые люди не настолько удачливы.

— Да, вам повезло.

— Это точно.

Садясь в машину, я думала о том, насколько удачливым он себя чувствовал, когда узнал, в какую историю попал его сын Уокер. Если его и проинформировали, он не показывал никакого вида.

Возвращаясь в офис, я еще раз заехала к Кошачьей клинике Мид-Сити, на этот раз свернув в аллею позади. Название каждого учреждения было написано на задней двери, так что легко было заметить деревянную пристройку, о которой говорил доктор Макнэлли. Я припарковалась и вышла из машины, чтобы посмотреть поближе. Сооружение было меньше, чем используют в домах для мусорных баков, и пристроено к стене, справа от двери. Деревянная конструкция была простой, с обычным металлическим крюком, который входил в маленькую петлю. Не было заметно больше никаких запирающих механизмов, и вряд ли они когда-нибудь были. Не было даже следов от колец, куда мог быть подвешен замок. Я потянула за деревянную ручку, и дверь бесшумно открылась. Не считая сухих листьев и паутины, внутри было совершенно пусто, и непохоже, чтобы помещением пользовались.

В дальнем конце сарайчика дверь, которая в дни доктора Макнэлли открывалась в его клинику, была заделана.

Я оглядела аллею в обе стороны. С другой стороны было несколько личных гаражей с калитками и дорожками, ведущими на задние дворы, которые разделялись оградами.

Это был общественный проезд, утилитарный по назначению, но доступный со всех сторон.

Кто угодно мог знать о заборе умерших животных — работники ветеринарной больницы и клиенты, служащие контроля за животными, соседи, соседние учреждения, сборщики мусора, бродяги. Если подумать, можно сузить круг подозреваемых похитителей трупов до пары сотен неизвестных индивидуумов. Но до сих пор остается вопрос: зачем кому-то воровать мертвую собаку, чтобы перевезти ее в Хортон Рэвин и похоронить?

Разве что, как предполагал Саттон, двое мужчин были вынуждены заменить останками Улфа что-то или кого-то, что они закапывали, когда шестилетний Саттон появился на сцене.

Я отмахнулась от предположения, когда оно было сделано, но теперь задумалась. Взрослая волко-собака была намного крупнее четырехлетнего ребенка, но, поскольку у меня не было возможности определить, что произошло, может быть, настало время подойти к вопросу с другой стороны: не мотив для кражи собаки и ее похорон, а выбор места. Почему именно там, а не где-нибудь еще?

 

17

После обеда я отправилась в Хортон Рэвин, проехав по Виа Джулиана до того места, где от нее отходила Алита Лэйн. Я припарковалась напротив дома Феликса Холдермана, заперла машину и пошла по его подъездной дорожке. Справа, в дальнем конце дома, была открыта дверь в гараж на три машины. С одной стороны стоял седан последней модели, а остальное пространство было переделано в мастерскую. Феликс стоял ко мне спиной, но почувствовал мое присутствие. Он обернулся и поднял руку, в знак того, что сейчас подойдет, а потом вернулся к работе. На нем был джинсовый комбинезон, рубашка с длинным рукавом, перчатки и защитные очки. В открытом шкафчике сбоку вертикально стояли куски разноцветного стекла.

Когда я подошла поближе, то увидела, что он делает витраж. На столе он разложил рисунок, стилизованный узор из деревьев, листьев и веток на белом фоне. Он вырезал бумажные трафареты для каждого участка рисунка и наклеил их на куски цветного стекла.

Я смотрела, как он ведет круглым резцом вдоль края трафарета. Он уже вырезал несколько штук и я подождала, когда он закончит этот. Он постучал по стеклу, и оно аккуратно отломилось.

Феликс сдвинул вверх свои очки. Я сказала:

— Здравствуйте, мистер Холдерман. Извините, что отвлекаю вас от работы.

Он снял перчатки и положил их на стол, покачав головой.

— Не беспокойтесь. Я все равно хотел прерваться. Я слишком увлекся, а это хорошо, подышать свежим воздухом время от времени. Это вы приходили и спрашивали разрешения пройти по холму. Вам надо было сказать, что вы задумали.

— Извините, что не сказала. Но я не думала, что что-нибудь получится. Все равно надо было вам рассказать.

— Я забыл ваше имя.

— Кинси Миллоун. Полицейские рассказали вам?

— После всего. Кажется, они думали, что у вас есть идея, которая приведет к чему-то важному.

— Я тоже так думала, но ошиблась. Такова жизнь.

Я посмотрела на витраж, над которым он работал.

— Это вы сделали панель для входной двери?

— Да. Эта немного сложнее, но мне нравится.

— А что вы с ней сделаете, когда закончите?

— Отдам кому-нибудь. Я всучил свои витражи почти всем родственникам. Дом моей дочки выглядит, как церковь.

Он улыбнулся, показав ямочки на щеках, которые я не замечала раньше.

— Что снова привело вас сюда?

— Меня интересуют люди, которым принадлежал участок, где была зарыта собака. Вы говорили, что дом менял владельцев дважды. Вы были знакомы с предыдущими?

— О, конечно. Патрик и Дебора Унрих. Хорошие ребята. Собака была не их, если это вас интересует.

— Я знаю. Я говорила с настоящим владельцем, и он понятия не имеет, каким образом оказалось, что его собака похоронена на чужом заднем дворе. Возможно, этому есть простое объяснение.

— В то время вся часть холма была покрыта деревьями. Может быть тот, кто похоронил собаку, не знал, что это чья-то собственность.

— Может быть. Когда Унрихи продали дом?

— Точно не помню. По крайней мере, пятнадцать лет назад, может, ближе к двадцати.

— Они купили другой дом в городе?

— Нет, они переехали в Лос-Анджелес. У него была фабрика по изготовлению униформы и спортивной одежды. Он работал там в течение недели и приезжал сюда на выходные.

— Думаете, он переехал поближе к месту работы?

— Наверное. Переезд был неожиданным, что показалось мне странным. Один день они были здесь, а на следующий их уже не было. Я помню, что разговаривал с ними на барбекю за несколько дней до этого, и никто из них не сказал ни слова о переезде. А потом я увидел грузовик около их дома, и люди грузили все вещи.

— Вы не помните, когда это случилось?

— Понятия не имею. Кто-то из других соседей может помнить. Женщина из соседнего дома, Эвис Джент, сохраняла с ними связь какое-то время. Она может рассказать вам больше.

— А вы с ними не общались? Не обменивались открытками на Рождество?

— Мы не были близкими друзьями, просто знакомыми. Патрик погиб в авиакатастрофе пару лет назад. Я слышал, что после этого Дебора вернулась в город, но точно не знаю. В городе такого размера, казалось бы, вы должны все время натыкаться на знакомых, но это не так.

— Как вы думаете, она вышла еще раз замуж? Я спрашиваю, потому что хочу знать, носит ли она еще фамилию Унрих.

— Возможно. Насколько я помню, они были одной из тех удивительных пар, которые предназначены друг для друга. Они даже были похожи. Оба высокие, подтянутые, светловолосые.

— У них были дети?

— Только один, мальчик по имени Грег. Они с Патриком потом растили его дочку, Рейн, так что можно считать, у них было двое.

— Что за история с ним произошла?

— Типичная для тех лет. В начале шестидесятых он уехал учиться, чистенький мальчик, а вернулся, как бродяга. Кажется, прошло два года, когда он приехал с этой девчонкой на школьном автобусе. Он разъезжал по всей стране, гордясь своим свободным духом и живя на деньги родителей. Вышло так, что его подружка была беременна, и у них не было ни гроша.

Дебора и Патрик предложили им остаться. Ничего постоянного, только до рождения ребенка. У девицы уже был ребенок, пяти или шести лет. Грег поставил свой автобус во дворе, там они и жили. Я видел, как мальчишка носился по двору, без единой нитки одежды на нем. Деборе и Патрику все это осточертело. К тому же, когда ребенок родился, Грег и эта, как-ее-там, уехали с мальчишкой, бросив маленькую девочку.

Через два года, при отсутствии общения и материальной поддержки, суд лишил их родительских прав, и Унрихи удочерили ее.

— Звучит прямо, как мыльная опера.

— Так и было. Унрихи думали, что никогда больше их не увидят, но через несколько лет они появились, на том же самом школьном автобусе, только теперь разукрашенным знаками мира в психоделической манере. Соседи рассказывали, что Грег сменил свое имя на Кредо, а она звала себя Судьба. Забыл, как ее звали раньше. Ее сыну было десять или одиннадцать.

Они называли его Небесный Танцор.

— О, господи. А дочь называли Дождем?

— Патриция Лоррейн, сокращенно Рейн. Так назвали до того, как они переименовали себя.

— Почему они вернулись?

— Не знаю. Они снова уехали неожиданно, через несколько недель. Тогда Дебора волновалась, что наступит день, когда биологическая мамаша попробует отобрать свою дочь, так что это могло быть еще одной причиной, по которой они собрались и уехали. «Исчезли без следа», если эти хиппи поинтересуются.

— Могла ли биологическая мать это сделать, потребовать ребенка?

— Трудно сказать. Судьи могут быть непредсказуемыми, когда дело заходит о благе ребенка.

Иногда они слишком много ставят на природу и слишком мало — на воспитание. Дебора и Патрик были прекрасными родителями, но зачем рисковать?

— Кто уехал первым, Грег или его родители?

— Он, определенно. Это был второй раз, когда он отчалил, вместе со своей гражданской женой. Дебора не собиралась снова все это терпеть.

— Что с ним случилось?

— Последнее, что я слышал, они с Судьбой погрузились в мир любви и травки. Дети цветов.

Так они себя называли. Помните это? Засовывали ромашки в дула ружей национальных гвардейцев, как будто это что-то изменяло.

Я засмеялась.

— Точно, 1967 был Летом Любви. О чем они только думали?

Феликс улыбнулся и помотал головой.

— Вот так мы и замечаем, что стареем — когда начинаем поминать добром вещи, которые в свое время точно казались нам дурацкими.

— По крайней мере, они верили во что-то. Молодежь, которую я вижу в эти дни, кажется, не увлекается ничем.

— Это другой способ узнать, что ты стареешь. Когда вы говорите такую ерунду, — сказал он со смехом. — В любом случае, я не хотел вас отвлекать. Вы думаете, что похороны собаки — это важно?

— Не знаю, но скажу, что меня задевает. Тело собаки украли у ветеринара, который ее усыпил. Какой в этом смысл, по-вашему?

— Никакого.

Он кивком указал на соседний дом.

— До того, как вы сдадитесь, можете поговорить с Эвис.

— Я не говорила, что сдаюсь. Я думаю, что кусочки все здесь. Я просто не понимаю, как их сложить.

Я попрощалась и пошла к соседнему дому. Честно говоря, я уже наговорилась на сегодня и предпочла бы отправиться домой. Нужно было переварить информацию, и мне хотелось сделать записи, пока все свежо в памяти. В то же время, женщина жила не больше, чем в пятидесяти метрах, и я решила повидаться с ней, раз уж находилась здесь.

Я не знала ее имени, пока Феликс не упомянул его, но внесла ее в свой мысленный список, вместе с соседями, живущими через улицу.

Прошло немало времени с тех пор, как я занималась старомодным прочесыванием, переходя от двери к двери, представляясь ученицей частного детектива, под руководством Бена Берда и Морли Шина. Вы следуете по тропинке из крошек через лес и клюете их по одной. Я до сих пор была потеряна, но мой аппетит не был удовлетворен, так что я шла дальше.

Одноэтажный дом миссис Джент был скромным, типичная постройка 1950-х, которая, возможно выскочит из своего фундамента при следующем большом землетрясении. Надеюсь, что дом должным образом застрахован. При том, что район был достаточно респектабельным, иногда попадались домишки, как ее, засунутые между более престижными владениями. В случае катастрофы может появиться кто-нибудь, кто предложит большие деньги, только для того, чтобы завладеть участком.

В настоящее время говорить о внешнем виде дома особенно не приходилось: бледно-желтая штукатурка и низкая крыша, покрытая мелкими камешками, утопленными в гудроне.

По контрасту, газон был зеленым и сочным, двор ухоженным, что придавало дому больше изящества, чем можно было ожидать.

Позвонив в дверь, я обнаружила, что смотрю на один из витражей Феликса. Дизайн был, наверное, из его ранних, просто гроздь винограда рядом с бокалом красного вина.

Это было предзнаменованием, потому что женщина, открывшая дверь, держала в руке похожий бокал, только захватанный пальцами. В другой руке она держала сигарету.

Ее глаза были карими, а волосы — темно-морковного цвета, подстриженные короткими тонкими прядями, которые вились вокруг ее головы, как язычки пламени. Я бы дала ей лет пятьдесят, хотя, она могла быть моложе и страдать от эффекта алкоголя и курения.

Она была босая и одета в ярко-зеленое шелковое кимоно.

— Миссис Джент?

— Да, это я.

— Феликс посоветовал, чтобы я с вами поговорила…

Ее движения были неуверенными, и она качнулась в мою сторону.

— Конечно. Я могу это сделать. У вас есть имя?

— Кинси Миллоун.

— Вы застали меня в час коктейлей. Хотите присоединиться?

Не дожидаясь ответа, она повернулась, и кимоно развернулось вокруг нее, как плащ матадора. К счастью, она была повернута ко мне спиной, и я не увидела ничего неподобающего. Было ли на ней белье? Она шла по коридору, разговаривая через плечо, пока я следовала за ней, в облаке сигаретного дыма и алкогольных паров.

Исподтишка я взглянула на часы. Было 2.30.

— Не будьте занудой, — сказала она, видимо, заметив краем глаза мое движение.

— Извините. Вино было бы прекрасно.

— Белое или красное?

— Белое.

— Шардонне или Савиньон Бланк?

— Шардонне.

Она подняла палец. — Бинго! Правильно!

Интерьер дома был на удивление современным. Стены гостиной были выкрашены в синий цвет, а прихожей — в ржавый. На полу был отполированный паркет, а дизайн мебели был застывшим и негостеприимным. На стенах висели слишком большие абстрактные картины, яркие мазки красного, белого и желтого.

— Кстати, меня зовут Эвис. Это чириканье «миссис Джент» — для птичек. Арчи Джент был моим третьим мужем. Я была за ним замужем дольше всего, но сейчас уже нет. Он был инженером, если вы знаете этот тип. Ходил вокруг, как будто пытался снести яйцо. Я бросила пить одно время, а потом поняла, что он нравится мне больше, когда я пьяная.

Я решила сохранить его фамилию, пока он оплачивает мне жилье. Вы замужем?

— Сейчас нет.

— Сколько раз?

— Два.

— О, хорошо. Мы можем сравнить впечатления. У меня была пара вонючек. Как у вас?

— Я бы хотела сказать, что они во всем виноваты, но половина вины на мне.

— Ой, перестаньте. Не притворяйтесь честной-справедливой. Это неприлично.

Мы пришли в кухню, которая была ярко-белой, отделанной темно-зелеными мраморными поверхностями. Кухонное оборудование было из нержавеющей стали. На полке стояли медные сковородки. Эвис открыла дверцу маленького холодильника для вина, выдвинув сначала верхнюю полку, потом следующую. Она достала бутылку и прочитала наклейку: Тэлюотт, Диамонт Т. Протянула, чтобы я тоже могла прочесть.

— Знаете вино?

— Не знаю.

Я обратила внимание на год, 1985, но не знала, хороший ли он.

— Ну, можете попробовать. Я употребляю коробку Диамонт Т за две недели. Не считая коктейлей. Черт!

Она уронила тлеющий кончик сигареты, и он приземлился на пол около ее босой ноги, как маленький красный жучок.

— Не могли бы вы поднять это? Бумажные полотенца под раковиной.

Я наступила на уголек, а потом нашла рулон бумажных полотенец. Оторвала кусок, намочила и собрала пепел.

Пока Эвис открывала бутылку, я спросила: — Можно мне осмотреться?

— Конечно.

Я обошла кухню, заглянув в три смежных помещения — застекленная задняя веранда, которая шла вдоль всего дома, столовая и небольшой кабинет. Когда я закончила, Эвис достала огромных размеров бокал и налила мне столько шардонне, что хватило бы запустить косяк рыбы.

— Мы можем посидеть на веранде, если не возражаете.

— Я с вами.

Я следовала за ней, когда она пересекла кухню в волне шелка. Окна, поверх стенных панелей, теперь окружали то, что возможно, раньше было голым цементным патио. Ковер из сизаля закрывал почти весь пол, а окна могли быть защищены жалюзи, если солнце ударит под ослепляющим углом в какое-то время дня. Там стояла белая плетеная мебель, старомодная, по сравнению с остальной в доме. Выглянув наружу, я поняла, что справа находился дом, в котором жили Унрихи. Могилы собаки отсюда не видно, но было странно ощущать себя рядом с тем местом, которое так сильно занимало мои мысли последнее время.

Эвис уселась в одно из кресел, повернутых лицом друг к другу у кофейного столика.

Он наклонилась и придвинула поближе к себе пепельницу, чтобы закурить новую сигарету.

Пепельница была металлическая, и брошенная туда спичка издала легкий звон.

Эвис глубоко затянулась и выдохнула поток дыма, прикрыв его рукой, чтобы он не попал на меня.

— Ну, так. Почему Феликс послал вас сюда? Помимо природного обаяния, я думаю, что у вас есть более важная причина.

— Я бы хотела поговорить с Деборой Унрих. Феликс подумал, что вы можете связать меня с ней.

— Неужели. А зачем?

— Я — частный детектив. Это мой клиент мотивировал полицейских копать на заднем дворе Унрихов.

— Как вашему «клиенту» удалось их уговорить? Это должен был быть трюк.

— Он вспомнил кое-что, что произошло, когда ему было шесть лет, и подумал, что это связано с преступлением.

— И что это было за преступление?

— Я бы предпочла не говорить.

— Понятно. Вам нужна информация от меня, но взамен вы ничего не даете.

— Вы правы. Я говорю о похищении Мэри Клэр Фицжу.

— Какое это имеет отношение к Деборе? Они откопали собаку. Я не вижу связи.

— Собаку похоронили в 1967, когда они с Патриком еще жили в этом доме.

— Я бы сказала «ну и что», но не хочу показаться грубой.

— Это было как раз в то время, когда исчезла Мэри Клэр.

Эвис быстро оглядела меня.

— Вы не пьете свое вино.

— Для меня еще рановато.

— Я обычно начинаю в полдень, так что для меня уже поздно. Вам не помешает расслабиться. Глоточек вас не убьет.

Я сделала глоток вина, которое, должна признаться, было наголову выше по качеству, чем то дерьмо, к которому я привыкла.

— Вау. Действительно здорово.

— Я говорила.

Она немного помолчала, расправляя складочку на кимоно.

— Странно, что вы упомянули Мэри Клэр.

— Почему?

Она изучала кончик своей сигареты.

— Не подумайте, что я рассказываю сказки, но у Деборы был подобный опыт. Ее внучку, Рейн, похищали дней за десять до Мэри Клэр. К счастью, Рейн вернулась, живая и невредимая, но Дебора верила, что она стала «экспериментальным ребенком». Репетицией в подготовке настоящего дела.

 

18

Джон Корсо

Лето 1967

Изумительная Мона организовала восьминедельное путешествие по Франции и Италии, с отъездом после окончания учебного года, в июне. Она с девочками бывала в Европе, будучи замужем за первым мужем, и теперь хотела обновить радость путешествия за границу с Лайонелом на прицепе. Лайонел рассматривал поездку как возможность сделать исследования для книги о малоизвестных американских писателях-эмигрантах, работавших в Париже после Первой мировой войны.

В мае последнего учебного года Джона в школе Санта-Терезы его академические достижения были настолько плохи, что было ясно, что школу он не закончит. Как последствие, он был исключен из семейной поездки.

Ему не хватало трех баллов до требуемых для получения диплома, и он умудрился довести до белого каления всех, включая преподавателя английского, мистера Сноу, который однажды задержал его после урока. Мистеру Сноу было тридцать пять, он был увлеченным и энергичным, новым в школе, где он преподавал английский язык и писательское искусство. У него было два опубликованных романа и он работал над третьим.

Мистер Сноу сидел на краю стола, с открытым классным журналом перед ним. Он вел пальцем по колонке с оценками Джона, многие из которых были «неудовлетворительно».

Он качал головой, в то время как Джон сидел в переднем ряду, в позе человека, размышляющего о своих грехах.

— Я не знаю, что с тобой делать, Джон. Этот предмет — факультативный. Это все, что тебе было нужно, чтобы закончить школу, но ты все испортил. Ты умный парень и пишешь хорошо, когда и если соберешься это сделать. У тебя может быть даже какой-то талант, который прячется под твоим толстым черепом. Если бы ты сдал хотя бы половину заданий, ты бы прошел без проблем. Почему ты это делаешь?

Джон пожал плечами.

— Темы скучные. Они не имеют ко мне отношения.

— Не имеют отношения? Ты смеешься?

— Что вы хотите, чтобы я сказал?

— Откуда взялась вся эта ерунда? Я не могу понять. Ты хорошо учился в Климпе до девятого класса. Я знаю, потому что звонил туда и проверял. Теперь твой средний балл пошел в унитаз. Я не думаю, что ты потерял баллы IQ. Так в чем же дело?

Джон пожал плечами. Он не сводил глаз с мистера Сноу, но его лицо ничего не выражало.

Мистер Сноу внимательно посмотрел на него.

— У тебя проблемы дома?

— Да, в общем-то, нет.

— Хочешь поговорить об этом?

— Там не о чем говорить.

Мистер Сноу прикрыл на мгновение глаза и зашел с другой стороны.

— У тебя есть планы насчет колледжа?

— Может быть, городской колледж. Я еще не решил.

— Ну, тебе лучше поторопиться. Если ты не будешь в колледже, тебя могут призвать в армию.

— Я думал, они забирают парней постарше.

— Хочешь попробовать? В последние два года они увеличили призыв до тридцати пяти тысяч в месяц. Это много молодых людей.

— Да, сэр. Я это знаю, — ответил Джон вежливо, но нетерпеливо.

Мистер Сноу отложил журнал в сторону.

— Тебе нравится писать? Потому что, когда ты снисходишь до этого, ты не так уж плох.

— Писать — это ничего. Мне нравится. Не то, чтобы все время, но иногда.

Мистер Сноу изучающе оглядел его.

— Вот что я хочу сделать. Я запишу тебя на независимую учебную программу, только двое, ты и я. Сдашь работу и ты пройдешь. Я гарантирую. Мистер Албертсон может даже разрешить тебе пройти через выпускную церемонию. Мы можем оставить твой диплом незаполненным и позаботиться об этом в конце летней школы, при условии, что ты все не испортишь.

— Что я должен сделать?

— Ну, Джон, это литературный предмет. Ты должен писать, как это ни странно. Если тебе кажутся скучными мои темы, придумай свою.

— Какую?

— Какую хочешь. Можешь выбирать — или пишешь на темы, которые задаю я, или придумывай свои. В конце каждой недели ты приносишь все, что написал, я имею в виду все — неудачные начала, вычеркивания, плохие куски, неправильные идеи. Если хоть раз не принесешь — конец. Договорились?

— Я подумаю над этим.

— Я сделал деловое предложение. Оно действует десять минут.

Мистер Сноу демонстративно посмотрел на часы.

— Ладно, договорились.

Джон подумал, что это может быть интересным. Ему нравился мистер Сноу. Парень был прямым и напористым, и Джон доверял ему.

— Когда я должен начать?

— После того, как закончатся занятия. После этого ты докладываешь мне здесь каждую пятницу, в девять утра.

Джон поднялся на ноги и пошел к выходу. Когда он выходил из комнаты, мистер Сноу сказал:

— На здоровье.

Джон закрыл за собой дверь, но он улыбался.

* * *

В пятницу утром Лайонел, Мона и девочки уехали в лимузине в аэропорт. Джон умудрился выглядеть печальным и раскаивающимся. Его отлучили от семейного удовольствия, но он принимает наказание как мужчина. Мона знала, что он притворяется, но это входило в его намерения. Лайонел крепко обнял его, как будто между отцом и сыном была ох-какая привязанность. Потрепал его по плечу:

— Береги себя. У тебя есть все, что нужно?

— Горячая вода не помешала бы.

Лайонел нахмурился.

— Я думал, мы купили тебе новый нагреватель. Я говорил Моне после нашего последнего разговора. Но это было несколько месяцев назад.

— Наверно, она забыла.

Тон Джона был нейтральным, и он смотрел на отца бесхитростным взглядом.

Лайонел бросил раздраженный взгляд на жену и сказал:

— Позвони водопроводчику. У Моны есть телефон, в записной книжке. Скажи, что нам нужен нагреватель для воды на триста литров, и счет пусть выпишут на мое имя. Можешь договориться об установке и сделай это поскорее.

— Спасибо.

Когда лимузин скрылся из вида, Джон почувствовал огромное облегчение. Как будто его выпустили из тюрьмы. Ему нравилось хозяйничать в большом доме, хотя, большую часть времени он проводил в комнатах над гаражом. Большой дом был чистая Мона — ее вкус, ее стиль, дорого и чрезмерно. Он обшарил все ее ящики, но узнал немного, разве что она пользуется лубрикантом K-Y.

Лайонел оставил ему достаточно денег на еду и бензин для его скутера. В марте Джон разбил свою машину, и Мона не позволила ее заменить. Ну и ладно. Он вернулся к своему мопеду, который отец купил ему в десятом классе. Когда приблизился конец учебного года, Джон спросил отца, может ли он пользоваться для летней школы его старой пишущей машинкой «Оливетти», но Мона сказала, что она нужна для одной из девочек.

Джон подавил улыбку. Когда речь шла о полной предсказуемости, Изумительная Мона была чемпионом.

На выходных он объездил все гаражные распродажи и нашел «Смит-Корону», портативную электрическую пишущую машинку. Он заплатил за нее пятнадцать баксов, а потом заехал в магазин строительных товаров и купил пятнадцать литров краски.

Прожив два года в своем гнезде над гаражом, он не возражал, чтобы оно оставалось в своем оригинальном, голом и убогом состоянии. Теперь он видел его по-другому. Три маленьких окна смотрели на океан, и крутой скат крыши делал комнату похожей на мансарду, идеальное место для обитания писателя.

Он выкрасил стены в темно-серый, почти черный цвет, отчасти, чтобы позлить Мону, но больше потому, что это смягчало и приглушало шум у него в голове.

Он прошелся по главному дому, роясь в бельевых и прочих шкафах. Обычно он спал в спальном мешке, положенном на голый матрас, но тепреь он застелил свою постель дорогими мониными простынями и двумя одеялами, простеганными его матерью.

С чердака он принес старый комод и вешалку для шляп и прибил на стену несколько деревянных крючков, чтобы развесить свою одежду. Он отскребал свою маленькую ванную, пока она не стала безупречной.

Для большей из двух комнат он нашел глубокое кресло, еще одно приобретение на гаражной распродаже, на этот раз за двадцать пять долларов, с лампой для чтения. Он передвинул письменный стол под среднее окно, поставил посередине пишущую машинку и выложил запас бумаги, копирки, лент для машинки и белую замазку для исправления ошибок.

После того, как все было организовано, он сидел там четыре дня, попивая кофе и глядя в окно. Во время приготовлений он был полон идеями до краев. Теперь, когда он был готов к работе, его голова была пустой.

Он написал несколько случайных строчек, но в основном проводил время, думая об Уокере.

Он не мог понять, почему Уокер имеет такой успех у девушек, когда он сам так далек от этого. В последний год у Уокера была куча подружек. Двух из них Джон находил привлекательными, но ни одна из них не обращала на него внимания. Всегда было «Уокер то, Уокер это». Единственной причиной, по которой они разговаривали с Джоном, было узнать, как к ним относится Уокер. Слыша, как пренебрежительно отзывался о них Уокер, Джон думал, что они растеряли остатки своих небогатых мозгов.

Уокер обращался с девушками плохо. Он игнорировал их, или презирал, или оскорблял.

Он встречался с ними, трахал их и разрывал отношения. Судя по слезам, расстройствам, телефонным звонкам и публичным сценам, они были от него совершенно без ума.

Джон отстранился, озадаченный непостижимыми правилами, лежащими в основе любви, флирта, страсти и секса.

Только для того, чтобы чувствовать, что он что-то делает, Джон пошел в кабинет отца и нашел роман Хэмингуэя «И восходит солнце». Он принес его на свой стол и перепечатал первые две главы. Ему нравился простой, порывистый характер прозы, но переписывание чужой работы не пробуждало вдохновения. Ему нравился язык, но не особенно интересовала тема. Слова принадлежали Хэмингуэю и образы были тоже его. Для Джона предмет не нес никакой эмоциональной энергии. Если бы он мог писать о чем угодно, что бы это было?

Он не мог придумать ничего.

Он должен был смеяться над собой. Он еще не написал ни слова и уже страдал от писательского кризиса.

Просто для того, чтобы встряхнуться, Джон решил залезть в пустой дом. Хозяин был голливудским продюсером, который иногда проводил выходные в Хортон Рэвин.

Джон знал о привычках этой пары, потому что они приходили на несколько вечеринок, которые устраивала Мона, и непрерывно говорили о себе. У них был сын такого же возраста, которого Джон терпеть не мог. Моне он, конечно, нравился, потому что у него были хорошие манеры, он носил пальто и галстук и говорил «сэр» и «мэм».

Поэтому было, несомненно, приятно обнаружить у парня кучу марихуаны и порнографии.

В спальне хозяев, в дальней части шкафа, он нашел деревянный ящичек. Замка не было, и открыв его, Джон обнаружил пистолет. Это был маузер HSc.380 ACP. Он вытащил его из ящика и взвесил в руке. На крышке была информация на немецком и английском, которую он с интересом прочитал. Пистолет был двойного действия, автоматический, со стальным корпусом и ореховой рукояткой. Круто.

Джон засунул пистолет за пояс и прихватил коробку патронов. Может, он напишет о бандите, который носит такой пистолет. Он вернул пустой ящичек на полку, где нашел его.

Был шанс, что хозяин не станет вытаскивать его и проверять. Он будет думать, что пистолет там, где он его оставил.

Вернувшись домой, Джон некоторое время думал, куда спрятать маузер. В конце концов он пошел в ванную и снял панель, закрывающую низ ванны. Завернул пистолет и патроны в старое полотенце, затолкал под ванну и вернул панель на место.

Он вернулся за стол, чувствуя себя освеженным и обновленным. Он снова сходил в отцовский кабинет, на этот раз захватив «Свет в августе» Уильяма Фолкнера. Он напечатал первые десять страниц, и это научило его понимать силу языка в руках того, кто его полностью контролирует. Фолкнер был экстравагантным, в то время как Хэмингуэй был экономным. Различия в стиле казались подходящими для истории, которую каждый пытался рассказать. Когда Хэмингуэй срывал одежды, Фолкнер накладывал слой за слоем, используя длинные, щедрые фразы. Никакой из голосов рассказчиков не подходил Джону, но по крайней мере, он начал понимать диапазон и тон.

У Джона была пачка журналов «Плейбой», датированных началом года. У всех девушек были идеальные тела, но они казались ему безмозглыми. Какая разница, насколько большие у них сиськи, если сами девицы были неглубокими, эгоистичными и зацикленными на себе?

Ага, правильно. Как будто он на самом деле отверг какую-то из них, как неподходящую для него.

Если он не мог и молиться о том, чтобы встретить их в реальной жизни, то мог вполне наслаждаться их иллюзией, как свежих, чувственных и доступных.

Перелистывая журнал за январь, Джон наткнулся на рассказ Рэя Бредбери под названием «Потерянный город Марса», а после этого — на вторую часть нового шпионского детектива Лена Дейтона «Дорогое место, чтобы умереть». Теперь он видел еще двух писателей, с совершенно другими литературными эффектами.

Его первые несколько попыток написать что-то свое были беспорядочными, проза, которая получалась плоской и идеи, которые умирали на половине страницы. Проблема, как он ее видел, была в том, что ему нечего было описывать. Он много читал, но у него не было личного опыта почти ни в чем. Единственная работа, которая у него была — бесплатной няньки для дочерей Изумительной Моны. По выходным он работал в гольфклубе, но, помимо сбора информации, это было в основном подай-принеси — чистить головки клюшек и таскать мешки с ними с горки на горку. У него не было ни авантюрных путешествий, ни спортивных триумфов, ни физических трудностей, чтобы их преодолеть. Ну, последнее было не совсем правдой. Он был толстым мальчиком и помнил, как это дерьмово. Он думал, что лучше избегать историй про воров и мародеров, чтобы не возникли вопросы, откуда он так хорошо информирован.

Он написал часть рассказа о пареньке, который был облучен радиацией, превратился в зомби и заразил всю семью, пока отец не застрелил его. Джон выдохся на середине, потому что не знал, что писать дальше. Он написал сентиментальное эссе об одиночестве, которое рассмешило его, когда он перечитал его на следующий день — совсем не то, чего он хотел достичь. Он хотел написать о парне, которого соблазнила инструкторша по теннису, но это была не совсем та область, в которой он являлся экспертом. Однажды теннисистка в клубе положила свою руку на его, показывая, как держать ракетку, но это было самое большое приближение к сексу, которое он испытал.

Самое лучшее в писательстве, по крайней мере, в попытке писательства, что оно позволяло Джону проводить время в одиночестве, прислушиваясь к тому, что у него в голове. Время от времени приходила фраза, как неожиданное послание с другого края вселенной. Он записывал эти разрозненные образы и фразы, думая, что однажды их станет больше.

К концу недели у него было не особенно много чего показывать, но он собрал все и положил в папку. Папку он передал мистеру Сноу, который сказал:

— Садись.

Джон уселся в первом ряду, чувствуя себя неловко, пока мистер Сноу читал его страницы.

— Что это такое? Ты переписал Хэмингуэя?

— Я напечатал пару глав, чтобы разогреться. Я и Фолкнера попробовал. Вы сказали приносить все.

Мистер Сноу округлил глаза и продолжил читать.

Джон следил за его лицом, но не понимал, как воспринимается его работа. Когда мистер Сноу закончил, он сложил страницы, подровнял края, положил в папку и вернул Джону.

Он не делал комментариев, так что Джону в конце концов пришлось прочистить горло и спросить:

— Ну, что вы думаете?

— По основным правилам положено иметь начало, середину и конец. По крайней мере, ты этому следуешь. Иди и попробуй что-нибудь еще.

— Что еще? То-есть, мне трудно что-то придумывать.

— Улучшай это.

Джон вернулся к работе. Он писал по ночам, обычно до трех часов, потом шел спать. Утром он спал допоздна. К полудню он принимал душ, одевался и отправлялся к Уокеру, в его дом на вершине Бергстром Хилл, около километра от его дома. Если ехать по извилистым улочкам, путешествие на скутере занимало пять минут, но Джон нашел другой маршрут, по краю долины, тарахтя вдоль лошадиных тропок, которые образовали целый лабиринт.

Ему надо было пересечь одну большую дорогу, но на ней почти не было движения.

Вернувшись домой, он проводил сорок минут, поднимая тяжести в монином домашнем спортивном зале, а потом отправлялся на длинную пробежку, километров на десять.

После этого он принимал душ, надевал спортивный костюм и тапочки и садился за письменный стол. Ел он обычно холодные хлопья или лапшу быстрого приготовления, все, что он мог себе позволить после затрат на меблировку.

В это время Уокер проводил лето, торгуя травкой. Его родители не имели об этом понятия, и, казалось, до них не доходил смысл его частых отлучек из дома или неожиданных визитов разнообразных друзей, имена которых им не сообщались. Осенью Уокер должен был начать учебу в университете Санта-Терезы. Ему не хотелось жить дома, но у него не было денег, чтобы снимать жилье и жить самостоятельно. Даже если бы он поселился еще с пятью парнями, ему бы не хватало, несмотря на деньги за травку. Джон был в той же лодке.

Когда семья вернется, Мона заставит его платить за проживание. Лайонел объяснит, что это для его же блага, для формирования характера, а не просто очередное монино издевательство. Джону придется найти работу и совмещать ее с занятиями в городском колледже. Мистер Сноу не зря говорил о призыве в армию.

 

19

В среду днем, 13 апреля, 1988.

Дебора Унрих согласилась встретиться со мной на пляже, перед отелем Эйджуотер. Место, которое она посоветовала, было напротив входа, у подножия бетонной лестницы, которая вела к пляжу. Эту точку она проходила во время ежедневной прогулки, петли, которая простиралась от ее кондоминимума в Монтебелло до пристани в центре города.

Эвис Джент позвонила ей по моей просьбе, и после предварительного чириканья изложила ей мою миссию, так кратко, как я могла бы на ее месте. Дебору не пришлось уговаривать слишком долго.

Я приехала на пятнадцать минут раньше и припарковалась на узкой улочке позади отеля. Закрыла свою сумку в багажнике и прошла наискосок по территории отеля. Перешла через дорогу и спустилась по лестнице. Надвигался туман. Апрельский воздух, мягкий поначалу, менял свой характер. Порывистый ветер гнал волны, создавая белые гребешки. Уже было почти три часа, и я чувствовала себя перегруженной событиями. Мне нужно было время продышаться, и я надеялась, что свежий океанский воздух прочистит мою голову.

Я не забегала так далеко во время обычной утренней пробежки. Мой маршрут начинался и заканчивался у пристани, с ее сложной историей хороших намерений, которые пошли не так.

Береговая линия Санта-Терезы, несмотря на многие достоинства, никогда не была благославлена природной гаванью. Сначала морская торговля была запрещена, потому что судовые компании не хотели рисковать своим грузом у скалистого берега. В 1872 году наконец был построен причал, длиной 500 метров, позволявший выгружать грузы и пассажиров. В течение следующих пятидесяти лет землетрясения, зимние шторма и пожары взяли причал в осаду, и хотя его восстанавливали время от времени, он не решал проблему безопасной швартовки растущего количества яхт и катеров, которыми владели богатые местные граждане и иногда более богатые приезжие.

В начале 1920-х неформальное инженерное исследование (которое состояло в запускании пустых банок и мешочков с опилками с пляжа в Хортон Рэвин и наблюдении, куда они поплывут) показало, что располагать искусственную гавань к западу от города будет глупостью, потому что преобладающие течения смоют песок с пляжей и принесут его прямо в предполагаемое место для швартовки яхт, создав наносы на входе и выходе.

В поддержку этого бредового проекта была предложена закладная в 200000 долларов, и избиратели одобрили начинание 4 мая 1927 года. Тонны камня были привезены с островов и вывалены в море, формируя трехсотметровый волнолом. После этого, как и было предсказано, 700 кубометров песка в день переносилось к внутренней стороне барьера, создавая бар достаточной массы, чтобы закупорить вход в гавань. Прошло немного времени, после чего налогоплательщики были вынуждены покупать землечерпалку за 250000 долларов и тендер за 127000, в постоянных попытках держать гавань открытой, с ежегодными затратами в 100000. С тех пор сумма росла по экспоненте, без видимого постоянного решения. Все для развития и улучшения.

Я сделала несколько растяжек, наблюдая за пляжем. Через десять минут я увидела Дебору Унрих, приближавшуюся с левой стороны. Описание, которое дала мне Эвис Джент, не приготовило меня к тому, какой привлекательной она была. Дебора была босиком и ветер поднял ее серебряные волосы, как нимб. Ей должно было быть под семьдесят, и она выглядела подтянутой и спортивной в черных велюровых брюках и такой же куртке, которую она оставила расстегнутой и открывающей красную футболку. Ее глаза были карими, а лицо моложавым, несмотря на мелкие морщинки.

— Кинси?

— Здравствуйте, Дебора.

Я протянула руку и мы обменялись рукопожатием.

— Спасибо, что сразу согласились встретиться со мной.

— Нет проблем. Я только рада, что мне не пришлось отказываться от прогулки. Я обычно иду до пристани и обратно, если это удобно для вас.

— Совершенно. Сколько это, километров шесть, туда и обратно?

— Примерно.

Я сняла кроссовки и носки. Носки я рассовала по карманам. Связала шнурки и повесила кроссовки на шею, позволив им болтаться сзади. Я не была в восторге от постоянного стука между лопатками, когда мы шли по песку, но это было лучше, чем идти обутой.

Дебора уже двигалась к кромке воды, со скоростью, которую я бы назвала чрезмерной, если бы не была верна своей привычке к пробежкам. Океанская волна рассыпалась в нескольких метрах, и когда мы ступили на влажный твердый песок, наши ноги захлестнуло ледяной водой и пеной, прежде, чем отхлынуть обратно.

Тихий океан холодный и непрощающий. Обычно можно заметить парочку храбрецов, плавающих в его глубинах, но сегодня никто не осмелился. Две лодки держали курс к островам, параллельно берегу на полной скорости тарахтел катер, таща за собой водного лыжника на тросе, едва заметном на фоне бледно- голубого неба.

Полет на дельтаплане и водные лыжи идут вторым и третьим пунктами в моем списке из тысячи вещей, которые я не хочу делать никогда в жизни. Первый — это еще одна прививка от столбняка.

Дебора сказала:

— Я так поняла, что все началось с Майкла Саттона. Какие у вас с ним отношения?

— Я бы не стала называть это отношениями. Я впервые встретила его неделю назад, и он нанял меня на однодневную работу.

Я обрисовала ситуацию, начав с его появления в моем офисе и его истории о двух пиратах, которых он видел в роще.

— Они сказали, что откапывают сокровище, но он заметил сверток на земле неподалеку.

Несколько недель назад он наткнулся на упоминание о похищении Фицжу, и до него дошло.

Теперь он убежден, что видел тело Мэри Клэр, завернутое для похорон. Единственная загвоздка в том, что когда полиция произвела раскопки, они нашли мертвую собаку. Согласно бирке на ошейнике, пса звали Улф.

Дебора удивилась:

— Ну, это странно. Могу заверить, собака не наша.

— Я знаю. Я ездила в Пуэрто и говорила с владельцем. Он рассказал, что отвез Улфа к доктору Макнэлли с подозрением на дисплазию бедра. Рентген показал вместо этого злокачественную опухоль и ветеринар рекомендовал эвтаназию. Кто-то забрал труп собаки из сарайчика около клиники и привез на ваш участок, чтобы закопать.

Дебора посмотрела на меня с недоумением.

— Извините за скептицизм, но получается, что все основано на утверждении, что он видел именно тело Мэри Клэр. Почему вы так уверены? Кажется глупым оперировать идеей, когда все, что у вас есть — это его слова.

— Согласна. Я даже не уверена, что мы можем сказать, что у нас есть его слово. Назовем это подсказкой.

— Зовите как хотите, все равно это странно. Если в похищении что-то пошло не так и им надо было избавиться от тела, зачем им закапывать ее на нашем участке, когда в Хортон Рэвин полно леса?

— Я задавала себе тот же вопрос. Если повезет, мы найдем ответы. С другой стороны, мы можем никогда не узнать.

— Во всем этом есть определенная ирония. Я не слышала имени Майкла много лет. Его родители, Кип и Аннабель, были нашими лучшими друзьями.

Я посмотрела на нее с интересом.

— Правда? Родители Майкла? Когда это было?

— В то самое время. Мы познакомились в загородном клубе, когда Аннабель была на шестом месяце беременности им. Они были милейшими в мире людьми. Я потеряла Аннабель, Кипа и Патрика в течение пары лет.

— Эвис говорила мне, что ваш муж погиб в авиакатастрофе.

Мне не хотелось заговаривать о его смерти, но казалось, что разговор, который мы вели, лучше сохранять ближе к реальности. Тот факт, что мы шли, и наше внимание было направлено на окружающее, создавал возможность для более откровенного общения, чем если бы мы беседовали глаза-в-глаза за чашкой чая.

— В некоторые дни мне кажется, что я смирилась, что боль ушла и все кончено. В другие дни горе так свежо, как в первый момент, когда я услышала.

— Как это случилось?

— Рейн должна была начать учебу в университете в Висконсине, работать над получением степени магистра социальных наук. Это было осенью 1985. Они с Патриком поехали на ее машине, со всеми ее вещами в прицепе. Патрик планировал помочь ей устроиться, а потом вылететь в Атланту на деловую встречу. Я бы поехала с ними, но мне казалось, что лучше остаться охранять домашний очаг и дать им возможность побыть вдвоем.

Самолет в Атланту упал после взлета. Отказал правый двигатель, а потом развалилось все остальное. Я была здесь, в Калифорнии и совершенно ничего не предчувствовала.

Трудно себе представить, что жизнь может полностью измениться без предупреждения.

Когда позвонила Рейн, она даже не могла говорить. Я думала, что кто-то хулиганит и едва не повесила трубку.

— Я не знаю, как можно пережить что-нибудь подобное.

— Вы просто переживаете. Потому что у вас нет выбора. У меня была Рейн. Я отложила свою боль в сторону и сосредоточилась на помощи ей.

— Я слышала о том, как Майкл обвинял своих родителей. Вы помните, когда это было?

— Они пришли к соглашению по делу в 1981. К этому времени Кип и Аннабель были искалечены напряжением. Они были полностью раздавлены публичным шумом и собственными эмоциями. Давайте даже не будем говорить о тысячах долларов, которые они потратили на адвокатов. Аннабель умерла летом 1983, а Кип — через шесть месяцев.

— Наверное, они были в плохом состоянии после того, через что он их заставил пройти.

— Вы себе не представляете. Мы вчетвером говорили об этом часами, и казалось, что выхода нет. Подать в суд на его психотерапевта казалось единственной надеждой положить всему конец. Даже когда все кончилось, плохие чувства остались. Некоторые люди были убеждены, что над ним действительно издевались, даже после того, как Марти Осборн соизволила признаться, что это ее работа. Общее мнение было такое, что, если Кипа и Аннабель обвиняли, в этом должно быть зернышко правды. Оба пили. Я не говорю, что они были алкоголиками, но иногда прикладывались к бутылке здорово. Мы с Патриком, в общем-то, тоже. Мы называли это «социальным» питьем, но мы социализировались при любой возможности. Когда все случилось, они не могли остановиться в употреблении мартини, что дало повод к сплетням, в придачу к всему остальному. В клубе чувства так бурлили, что нам четверым пришлось оттуда уйти. Вот до чего дошло. Я до сих пор натыкаюсь на людей, которые не хотят встречаться со мной взглядом. Они знают, что мы с Патриком продолжали дружить с ними, что, видимо, помещает нас в ту же навозную кучу, что и Саттонов, как будто мы тоже виноваты.

— Диана говорила, что Майкл отказался от обвинений.

Дебора с отвращением помотала головой.

— Это было последней каплей. Мне хотелось убить этого паразита. Мы с Патриком были просто вне себя. Но это ничего не меняло. Кипа и Аннабель обоих уже не было.

— Диана говорила, что ее мама утонула.

Дебора махнула рукой в сторону океана.

— Она плавала в паре сотен метров от берега и попала в подводное течение. Она, наверное, потратила все силы, пытаясь вернуться. В конце концов, океан забрал ее.

Она замолчала, и все, что я слышала, был скрип песка под нашими ногами.

— Я бы не возражала, чтобы Майкл получил по заслугам. Я смотрю на все жизни, которые он разрушил, и кажется нечестным, что он наслаждается тем же солнцем, которое светит на всех нас. Может, это звучит жестоко, но мне наплевать.

— Я могу понять ваши чувства. Это не месть. Это баланс, ощущение, что добро и зло находятся в равновесии. В то же время, должна признаться, что парень мне понравился.

Я думаю, что он должен отвечать за зло, которое причинил, но он тоже заплатил свою цену, как и другие.

— Недостаточную.

Дебора закусила губу.

— Давайте сменим тему, а то не договоримся ни до чего хорошего.

Она взглянула на меня.

— Вам нужна информация о похищении Рейн. Что вам рассказала Эвис?

— Ничего. Она говорила, что вы сами все расскажете, поэтому и организовала нашу встречу.

Я знаю, что у вас был сын, а потом вы вырастили его ребенка.

— Рэйн — это прекрасная часть моей жизни, моя любимица. Когда мы ее удочерили, мне было сорок четыре, уже поздно иметь ребенка, и тут она появилась. Роды были тяжелые и Шелли сделали кесарево сечение. Она совершенно не интересовалась ребенком. Рейн была капризным младенцем и плохо ела. Я думаю, что у Шелли была послеродовая депрессия.

Не то, чтобы я ей не сочувствовала, но я серьезно опасалась, что она причинит вред ребенку.

Оказалось, мои опасения были напрасными. Она, Грег и мальчик исчезли, как дым, бросив Рейн.

— Сколько ей было?

— Пять дней. После того, как прошел шок, мы поняли, какое это было благословение. Мне до сих пор смешно, когда вспоминаю родительские собрания. Другим мамам не было и тридцати. Я возглавляла родительский комитет годами.

Это была еще одна причина, по которой мы так сблизились с Кипом и Аннабель. У них было четверо детей, и вдруг мы тоже обзавелись ребенком.

Дебора улыбнулась.

— Извините, что отвлекаюсь.

— Не беспокойтесь. Сколько времени прошло до того, как вы снова увидели Грега и Шелли?

— Четыре года. Июнь 1967. Я думала, они исчезли навсегда. Я должна была знать лучше.

— Почему они вернулись?

— Ну, точно не из-за любви к Рейн или к нам двоим. Отец Патрика оставил сорок тысяч долларов для Грега в трастовом фонде. Он не должен был получить деньги до тридцати лет, но он хотел их прямо тогда. Мы с Патриком отказались подчиниться его требованиям.

Они с Шелли были в ярости, и я боялась, что они отомстят, забрав Рейн.

— Почему Грег так настаивал на получении денег?

— Я сама не могла понять, что за срочность. Они говорили, что хотят купить ферму и организовать коммуну. Они заявили, что заплатили тысячу долларов залога, и должны заплатить всю сумму до конца месяца. Патрик попросил показать контракт, но Грег ответил, что контракта не было, это было джентльменское соглашение. Патрик думал, что это чепуха, и я тоже.

— Они жили в коммуне?

— Нет, насколько я слышала, хотя тогда они стали полноценными хиппи. Грег называл себя Кредо, она была Судьбой. Шон был Небесным Танцором. План был стать самодостаточными, обрабатывая землю. Остальные к ним присоединятся, по крайней мере, в их воспаленном воображении. Они будут вместе работать и складывать деньги в общий котел.

Они рассчитывали, что Патрик пополнит фонды, но он отказался. Ни одному из нас Шелли не нравилась все равно. Это была дрянь низкого пошиба, к тому же, высокомерная и неблагодарная. Шон был внебрачным ребенком, как и Рейн.

— Когда похитили Рейн?

— Во вторник, 11 июля. До этого была серия скандалов. Много криков и истерик. Скандалы, в конце концов стихли, и мы думали, что они успокоились. Потом вдруг, шестого числа, они исчезли. Это было так же, как в первый раз — ни записки, ни прощания, ни информации, куда они собрались. Через пять дней Рейн была «похищена». Я ставлю это слово в кавычки, потому что мы знали, что это они.

— Вы говорите, что они забрали Рейн, чтобы заставить вас отдать деньги?

— Скорее, для того, чтобы отплатить, заставить нас страдать, потому что мы не сделали того, о чем они просили. Это не был особенно сложный план, потому что они все время были обкурены, и так работали их мозги. В любом случае, они не потребовали все сорок тысяч.

Они просили пятнадцать, что, наверное, считали умным ходом. Извините за лишнее. Я, наверное, должна придерживаться фактов.

— Вообще, мне полезно знать, что вы тогда думали. Как они все проделали?

— По большому счету, это было дурацкое везенье. Рейн играла во дворе в песочнице. Я дала ей формочки для печенья и скалку. У нее было ведерко и совок, она поливала песок водой, разравнивала и вырезала его формочками. Зазвонил телефон. Какой-то мужчина проводил опрос. Он задал десять или пятнадцать вопросов, на которые я ответила. Мне было не очень интересно, но это казалось достаточно безобидным. Когда я выглянула через заднюю дверь, Рейн не было. Потом она говорила, что пришел дядя с рыжим котенком и сказал, что она может поиграть с ним у него в доме. Не заставляйте меня рассказывать подробности. Это было ужасно, когда случилось, и это ужасно каждый раз, когда я об этом думаю. Эти первые часы я думала, что умру. У меня даже сейчас начинается сердцебиение.

Посмотрите, у меня даже руки вспотели.

— Понимаю. Наверное, мужчина на телефоне не был Грегом, иначе вы узнали бы его голос.

— Я не совсем уверена. Он уже уехал и уехал навсегда, насколько я знала. Я не ожидала, что он позвонит, так что это был не его голос.

— Если это не был Грег, значит в похищение был вовлечен кто-то еще. Еще какой-то парень.

— Так кажется. Грег точно мог забрать и увести ее без шума.

— Когда вы поняли, что ее похитили?

— Когда позвонили еще раз.

— Тот же мужчина или кто-то еще?

— По мне, голос был тот же. Я позвонила Патрику в Лос-Анджелес, и он приехал через девяносто минут, нарушив все дорожные правила. Я была как ненормальная. Мне было все равно, кто ее забрал и сколько это будет стоить, только бы Рейн вернулась к нам живой.

— Вы позвонили в полицию?

— Позже. Не в тот момент.

— Почему?

— Потому что мужчина по телефону сказал, что они убьют ее, если мы это сделаем.

— Они убьют? Во множественном числе?

— Может, это была фигура речи. Может быть, они хотели, чтобы мы представляли себе целую банду. Кто знает?

— Но вы были убеждены, что ее жизни угрожают?

— Давайте скажем так: мы были не в том положении, чтобы спорить. Я не собиралась рисковать и Патрик тоже. Он был убежден, что за всем стоят Шелли и Грег, но это не значит, что Рейн была в безопасности. Мы не знали, как далеко они могут зайти. Патрик забрал деньги из четырех разных банков. Он сумел задержать доставку, пока съездил на завод и сделал фотокопии купюр. Это была отнимающая время работа и он должен был сделать ее, когда все ушли домой. В это же время он пометил купюры флуоресцентным маркером.

Они выглядели нормально, но похитители могли что-то заподозрить.

— Пометки были видимыми?

— Под черным светом, конечно. Сейчас такой есть у каждого ребенка. Если я правильно дагадываюсь, они боялись пустить все эти деньги сразу в оборот.

— Разве они не могли тратить их маленькими порциями? Может быть, не здесь, а где-нибудь еще? Кажется, Лос-Анджелес был бы хорошим выбором.

— Да. Но что за удовольствие потратить пятнадцать тысяч маленькими порциями? Патрик уведомил все банки о помеченных купюрах, когда была похищена Мэри Клэр. Они так и не появились, насколько нам известно.

— Эвис назвала Рейн «экспериментальным ребенком».

— Конечно. Это была их репетиция перед Мэри Клэр. Если вы знаете что-нибудь о ее исчезновении, вы узнаете… как они это называют… modus operandi.

Мы не верили, что они причинят зло Рейн, но мы с ума сходили, потому что боялись, что они откажутся вернуть ее. Она была наша. Мы официально удочерили ее, но если бы они скрылись с ней, мы бы никогда ее больше не увидели. У них не было ни адреса, ни телефона, ни работы.

Мы сделали то, что нам велели. Был еще один звонок и нам сказали, где оставить выкуп.

— И где это было?

— Около заднего въезда в Рэвин. Один из них держал меня на телефоне, пока Патрик поехал туда со спортивной сумкой и оставил ее у края дороги. Потом он вернулся домой. Другой похититель должен был забрать деньги и пересчитать их. Они велели нам подождать час, а потом мы нашли ее в парке около Литтл Пони роуд. Она спала на столе для пикника, укрытая одеялом, так что они были не совсем бессердечными. Не знаю, что бы случилось, если бы они обнаружили, что Патрик пометил деньги, до того, как мы забрали Рейн.

— Они дали ей снотворное?

— Точно. Она не совсем спала, но была сонной. Когда действие снотворного прошло, с ней было все в порядке. За ней ухаживали как положено, она была накормленная и чистенькая.

Ее проверили, не было никаких следов сексуального насилия, слава богу.

— Она рассказала вам о том, что произошло?

— Ничего связного, только кусочки. Ей было четыре года — не очень надежный свидетель.

Единственное, что ее расстроило, это то, что ей не разрешили забрать котенка. Кроме этого, она не была травмирована. Никаких кошмаров или психологических проблем. Мы были счастливы, что она вышла из этого невредимой. Патрик думал, что это еще одно подтверждение его версии о том, что у делу приложили руку Грег и Шелли.

— Если это они ее забрали, разве Рейн не сказала бы об этом?

Дебора покачала головой.

— На одном из похитителей были фальшивые очки с приделанным к ним большим пластиковым носом, а другой был одет как Санта Клаус. Мы раньше водили ее посмотреть на Санту, так что она привыкла видеть его. Она обещала быть хорошей девочкой и она была.

— Вот чего я не понимаю. Если они уже получили пятнадцать тысяч, зачем было похищать другого ребенка?

— Могу рассказать вам теорию Патрика. Похитители Мэри Клэр потребовали выкуп двадцать пять тысяч долларов. Прибавьте двадцать пять к тем пятнадцати, которые мы заплатили за возвращение Рейн, и получится сорок тысяч, столько, сколько Грег и Шелли хотели с самого начала. Это трудно доказать, но я не могу поверить, что эта сумма — просто совпадение.

— Да, это кажется странным. Очень плохо, что им не хватило первого раза.

Я дала повиснуть небольшой паузе, пока обдумывала сказанное Деборой.

— Сколько времени прошло между похищениями?

— Около недели. За это время мы выставили наш дом на продажу и искали жилье на юге.

Как только мы услышали о Мэри Клэр, мы пошли в полицию и рассказали все, что знали.

К тому времени вызвали ФБР. Мы дали им имена Грега и Шелли, их описание и описание школьного автобуса, вместе с номерами. Их включили в списки для розыска, но так и не нашли.

— Вы так ничего от них и не слышали?

— Ни звука. Я видела Шона, когда умер Патрик. Он увидел некролог в газете и приехал на похороны.

— Откуда приехал?

— Из Белисии, — сказала она, имея в виду маленький городок в полутора часах езды к северу от нас. — Он опять называл себя Шоном, используя Дэнсер как фамилию. Он выглядел прекрасно. Высокий и красивый. У него есть мастерская, где он делает мебель. Он показывал фотографии, она очень красивая.

— Как вы думаете, он согласится поговорить со мной?

— Не вижу, почему нет. Можете сослаться на меня, или я сама ему позвоню, если хотите.

— Когда вы видели его на похоронах, вы спрашивали о Греге и Шелли?

— Кратко. Он сказал, что обоих уже нет. Честно говоря, меня это не особенно волновало.

Мне кажется, Грег умер для меня летом 1967. Мы плохо расстались, и все, что с ними случилось потом, не имело к нам отношения. Кроме случая с Рейн, конечно.

Меня беспокоило, что ее рассказ шел вразрез с тем, что подсказывала моя интуиция.

— Извините, что опять возвращаюсь к Мэри Клэр, но мне трудно поверить, что они решились ее забрать. Это слишком для людей, которые не были преступниками.

— Послушайте. Я знаю, к чему вы ведете, и я согласна. Я не могу представить, чтобы Грег сделал что-то подобное, даже под влиянием Шелли. Но Патрик чувствовал, что если они были в таком отчаянном положении, что забрали Рейн, они не были бы слишком щепетильны, чтобы не попробовать еще раз. Мы заплатили без колебаний. Если план сработал однажды, почему не дважды?

— Интересно, почему они выбрали Мэри Клэр? Вы были знакомы с Фицжу?

— Шапочно. Мы не общались, но мы все были членами загородного клуба Хортон Рэвин.

— Но Фицжу говорили, что они заплатили, правда? То-есть, они согласились на выкуп, так же, как и вы.

— Они еще уведомили полицию, чего им говорили не делать. Похитители, должно быть, узнали об этом.

— Но как?

— Понятия не имею. Может, они почувствовали, что удача от них отвернулась. Каким-то образом они поняли, что если заберут деньги, их поймают, так что оставили выкуп на месте.

— Если они решили не забирать выкуп, почему бы просто не сбежать? Зачем убивать ребенка?

— Я не могу поверить, что они хотели причинить ей зло. Может быть, Грег был глупым и жадным, но он никогда не обидел бы ребенка. Даже Шелли не уговорила бы его зайти так далеко. Я даже не уверена, что она сама была способна на нечто настолько отвратительное.

Патрик думал, что это вполне в ее характере.

Что касается ямы, выкопанной на нашем участке… каким бы ни было намерение… Грег и Шелли могли выбрать место, думая, что оно безопасно.

Я думаю, что сходство между похищением Рейн и Мэри Клэр слишком очевидно, чтобы им пренебрегать.

— Есть разница в требовании выкупа. Как я поняла, когда забрали Рейн, контакт был только по телефону.

Дебора замедлила шаги, и я удивилась, увидев, что мы почти подошли к причалу. Я так сосредоточилась на разговоре, что не замечала ничего вокруг. Сейчас туман окутал нас, и воздух был так пропитан влагой, что моя толстовка промокла. Я видела капельки на волосах Деборы, как бриллиантовое покрывало.

Я помолчала, прогоняя полученную информацию, и почувствовала, что у меня все чешется от плохих предчувствий.

— Что-то здесь не так. Вы дружили с Саттонами. Если бы Грег был одним из парней, которые копали яму, Майкл бы его узнал.

— Это правда. С другой стороны, у Грега с Шелли были приятели, которые снабжали их травкой. Они сидели в автобусе и курили столько, что я сама ловила кайф.

Теперь я понимаю, что должна была сдать их полиции, но я все надеялась, что проблема уйдет сама собой.

— Вы знали их друзей?

— Я никогда их не видела. Они парковались за углом и шли пешком, что позволяло им обходить дом и идти сразу к бассейну, у которого стоял автобус. У одного из них был скутер.

Я помню это потому, что каждый раз, когда они уходили, я слышала, как он ехал по улице.

— Хотелось бы мне понять, что все это значит.

— Нам с вами обеим. Ой, пока я не забыла. Рейн приезжает из Лос-Анджелеса на несколько дней. Она управляет семейным бизнесом после смерти Патрика. Я уверена, она захочет рассказать вам, что она помнит. Это немного, но вы можете что-нибудь извлечь.

— Это прекрасно. Я позвоню, и мы договоримся.

 

20

Шестикилометровая прогулка с Деборой разогрела меня, но когда я остыла, то почувствовала холод в костях. Я вернулась к машине и натянула носки и кроссовки.

Мои ноги были мокрыми и настолько покрыты песком, что прикосновение хлопка носков к моей плоти было подобно рашпилю. По дороге домой я заехала в аптеку и запаслась каталожными карточками.

В 5.00 я отперла дверь своей квартиры. Первым делом сбросила влажную одежду и запрыгнула в душ, после чего надела спортивный костюм и спустилась в гостиную. На ужин я приготовила себе сэндвич с арахисовым маслом и маринованным огурцом. В последнее время я делала попытки улучшить свою диету, что значило урезать количество жареной картошки и гамбургеров с сыром, которые я обычно предпочитала. Сэндвич с арахисовым маслом и маринованным огурцом никак не мог считаться вершиной пирамиды питания, но это было лучшим, что я могла сделать.

Я расположила тарелку и салфетку на столике с одной стороны дивана, потом открыла бутылку шардонне и налила себе бокал. Вернулась в гостиную, шесть метров туда и обратно.

Нашла ручку и свернулась на диване, укрыв ноги одеялом. Открыла первый пакет карточек и стала делать заметки.

У меня было много работы. Нужно было перенести все, что я узнала, на карточки, один факт на карточку, что сводило их к самой простой форме. В нашей натуре накапливать и сравнивать, группировать связанные между собой элементы, чтобы легче складировать их на периферии нашего мозга. Поскольку нам не хватает способности запоминать каждую деталь, мы отбираем то, что можем, блокируя кусочки, которые нам не нравятся, и признавая те, которые соответствуют нашим представлениям о том, что происходило.

Это кажется эффективным, но на практике делает нас уязвимыми для слепых зон. Под влиянием стресса память делается даже менее надежной. С течением времени мы сортируем и отбрасываем то, что кажется не относящимся к делу, освобождая место для новых данных.

В конце концов, удивительно, как мы помним вообще что-нибудь. То, что мы смогли сохранить, может быть неверно истолковано. Может казаться, что одно событие вызвано другим, хотя их порядок случаен. Два происшествия могут быть связаны, хотя и широко разделены во времени и пространстве.

Моя стратегия нанесения фактов на карточки позволяет группировать их в разном порядке, в поиске всеохватывающей формы дела. Я была убеждена, что структура должна проявиться, но напомнила себе, что одно мое желание, чтобы история была правдой, не значит, что так и есть. Как говаривала моя тетушка Джин: «Это как мастер по ремонту швейных машинок говорит домохозяйке: Желание не заставит ее шить.»

Согласно моему опыту, мне кажется более подходящим другое ее изречение: «Желание в одной ладони, а дерьмо — в другой, и посмотри, какая быстрее наполнится.»

Иногда собачий ошейник — это просто собачий ошейник, а двое парней с лопатами копают червей для рыбалки.

* * *

Я посвятила большую часть четверга другим делам. Несмотря на увлечение делом Мэри Клэр Фицжу, у меня были другие рабочие обязанности. Меня просили покопаться в официальных документах в поисках скрытой собственности для дела о разводе. В этом деле муж подозревался в нечистой игре с недвижимостью, к которой, как он заявлял, он не имел никакого отношения. Еще я находилась в процессе поиска свидетелей по делу о наезде и бегстве с места преступления. Это требовало стука во множество дверей, так что я отсутствовала в офисе большую часть дня. Я пришла туда в 4.00 и потратила следующие сорок пять минут переводя свои уличные заметки в отчеты. Я так увлеклась работой, что не заметила мигавшую лампочку на автоответчике.

Говорила Таша:

— Привет, Кинси. Я в Санта-Терезе для встречи с клиентом, и хотела узнать свободна ли ты сегодня, ближе к вечеру. У меня есть кое-что, что должно тебя заинтересовать. Сейчас около полудня, и я надеюсь, что ты перезвонишь. Я остановилась в Бичкомбере на Кабана и буду там до завтрашнего утра.

Она продиктовала номер телефона, который я проигнорировала.

Я вернулась к печатанью отчета, но потеряла нить размышлений. Прослушала сообщение еще раз, на этот раз записав номер телефона в ее гостинице. Таша знала меня лучше, чем я думала, потому что нет ничего соблазнительней, чем завуалированная отсылка к чему-то интересному. Я не могла представить, что она задумала, но была согласна предоставить ей кредит доверия.

Я набрала номер, и меня соединили с ее комнатой. Таши не было, но очень приятная автоматическая дама ответила, что абонент в данный момент не может ответить и посоветовала оставить сообщение после гудка, что я и сделала.

— Привет, Таша. Это Кинси. Я только что получила твое сообщение и надеялась застать тебя.

Я собираюсь домой, но мы можем встретиться и выпить. Почему бы тебе не присоединиться ко мне у Рози, на Элбанил, где мы уже встречались. Дежурный в гостинице может рассказать, как туда добраться, если ты забыла. Место до сих пор выглядит как притон, так что не удивляйся. Пять тридцать мне подходит, если подходит тебе. Надеюсь, до скорой встречи.

Я ушла из офиса в 5.00 и была дома в 5.10, сбрасывая одежду, поднимаясь по лестнице.

Просто удивительно, насколько я, будучи равнодушна к нашему родству, всегда старалась хорошо выглядеть в ташиных глазах. Так как мне до этого приходилось иметь дело только с одной тетей или кузиной за раз, я не хотела, чтобы всему клану было доложено, что я ношу потертые сапоги или мои волосы торчат во все стороны, как обычно и было.

Я приняла душ и вымыла голову. Я даже побрила ноги и подмышки, на случай, если упаду в обморок, и то или другое окажется на виду. Откуда мне знать, чем закончится вечер?

Я стояла перед шкафом, завернувшись в полотенце, уставившись на свои вещи целую минуту, что было долгим временем, учитывая то, что через десять минут мне нужно будет представлять себя полностью одетой.

Я отвергла свое платье-на-все-случаи. Хоть и удобное, оно выглядело слегка поношенным, что не значит, что я не буду его носить еще годы. Я подумала о твидовом блейзере, но, насколько я помнила, я была в этом блейзере, когда мы с Ташей встречались в прошлый раз.

Мне не хотелось, чтобы Таша подумала, что у меня есть только один блейзер, хотя, это было близко к правде.

Я представила себе Диану Саттон-Алварес. Хотя я ее терпеть не могла, но одевалась она действительно со вкусом. Что же в ней такого? Черные леггенсы, подумала я, и быстро перерыла ящик комода, пока не нашла пару. Надела чистые трусы, а потом влезла в черные леггенсы и добавила к ним юбку. Юбка была шерстяной, а ее цвет — темным, так что я решила, что все в порядке. Нашла свои мокасины с кисточками и занялась поисками топа.

Надела белую блузку и обнаружила, что не хватает пуговицы. Я засунула блузку под пояс юбки, а потом натянула темно-зеленый джемпер с круглым вырезом.

«Ансамбль» (что значит: кучка одежды, надетая одновременно) выглядел неплохо, но требовался дополнительный штрих. Я оглянулась по сторонам. Ага. Я использовала вязаный шарф, чтобы заткнуть от сквозняков щель под дверью ванной. Подняла его, отряхнула и обмотала вокруг шеи.

Посмотрела на себя в большое зеркало. Ну просто глаз не отвести.

Подхватила куртку, сумку и ключи и вышла из дома.

В 5.27 я с комфортом устроилась в своей любимой кабинке у Рози, не сводя глаз с двери и притворяясь безразличной. Рози только взглянула на меня и сразу поняла, что что-то происходит. Не знаю, были ли это мои волосы, все еще влажные и прилизанные, или румяна и тушь на моем лице. Я ерзала под ее изучающим взглядом.

Когда она принесла мне меню, ее подведенные карандашом брови поползли вверх.

— У тебя свидание?

— У меня встреча с моей кузиной Ташей, — сказала я строго.

— С кузиной? Ну, это хорошие новости. Это та, которую ты терпеть не можешь?

— Рози, если ты скажешь при ней что-то подобное, я дам тебе в морду.

— Ооо, я люблю, когда ты такая грозная.

Я подняла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть входившую Ташу. Она остановилась в дверях, оглядывая помещение. Я помахала ей, и она помахала в ответ. Она сняла пальто и повесила на крючок у входа. Она оставила шарф, который носила под пальто, и расправила его поверх своего свитера и юбки. Она была на высоких каблуках, а я — нет. Кроме этого, сходство наших нарядов поражало, так же как и других аспектов нашей внешности.

Я встала, когда она подошла к столу, и мы изобразили фальшивый поцелуй, выглядя, как пара волнистых попугайчиков, готовых заклевать друг друга до смерти.

Рози, кажется, приросла к месту, такая же реакция, как когда она видела нас с Ташей раньше.

Ее взгляд переходил с моего лица на ташино.

Я повернулась к ней.

— Рози, это моя кузина Таша. Кажется, вы уже встречались.

— Кузина. А я думала, ты сирота.

— Не совсем. Мои родители умерли, но у моей мамы было четыре сестры, так что у меня есть тети и кузины в Ломпоке.

— И бабушка, — добавила Таша.

— У тебя есть бабушка? — спросила Рози, изображая удивление. — Почему ты не пригласила ее сюда?

— Я ее спрашиваю то же самое, — сказала Таша, не желая упускать случая позлить меня.

Я не стала реагировать. Если я буду сопротивляться, эти двое объединятся и набросятся на меня.

Рози повернулась к Таше.

— Я принесу вам хорошее вино. Не такое, как пьет ваша кузина.

— Замечательно. Большое спасибо. У вас венгерская кухня?

Рози едва не замурлыкала, услышав слово «кухня», которое восприняла как комплимент.

— Вы знаете венгерское блюдо карп в сметане? Это блюдо дня. Будете моей гостьей.

Она повернулась ко мне.

— Тебе я тоже дам, в честь твоей подруги. Тебе повезло иметь кого-то близкого. Моя сестра Клотильда умерла.

— Жаль это слышать, — сказала Таша.

— Небольшая потеря. Она была невыносима до самого конца. Сейчас я принесу вино. Сидите, и я вернусь.

— Кажется, ты сделала завоевание, — отметила я, когда Рози удалилась.

— Она прелестная.

— Кроме всего прочего.

— Она хорошо говорит по-английски. Как долго она живет в этой стране?

— Шестьдесят лет, хочешь верь, хочешь не верь.

Мы болтали, пока не вернулась Рози с пыльной бутылкой с настоящей пробкой. Для меня она приносит банку с отвинчивающейся крышкой, а вино так похоже на уксус, что его можно использовать для мытья окон. Вино, которое она налила Таше, было как эликсир из райского сада — мягкое, нежное, с ароматом яблок, груш и меда.

Мы разрешили Рози заказать за нас, что она сделала бы все равно. Было лучше дать ей разрешение командовать и таким образом сохранить хоть капельку контроля.

Карп в сметане оказаля чудесным. Может быть, нужно ужинать здесь с Ташей почаще.

Каждый раз, когда мы встречаемся, я не могу удержаться, чтобы втайне не изучать ее.

Она выглядит не так, как выгляжу я, а так, как я думаю, что выгляжу, когда я в наилучшей форме. У нас одинаковые квадратные зубы, одинаковые носы, хотя мой перенес несколько оскорблений, в то время как ее сохранился в первозданном виде. У меня зеленоватые, а у нее темно-карие глаза, но форма одинаковая. Могу сказать, что она выщипывает брови, и я завидую и таланту и смелости. Иногда я пытаюсь, обычно закрывая глаза, в надежде, что не будет больно. Неизбежно я выдергиваю не тот волосок, что делает мои брови неоднородными и незаконченными. Тогда я вынуждена использовать карандаш, чтобы заполнить пробелы, что делает меня похожей на артиста театра Кабуки.

Когда мы покончили с едой и Рози убрала тарелки, Таша полезла в сумку и достала большой пухлый конверт. Я ожидала, что она передаст его мне, но она прижала его к груди.

— Я разбирала бумаги дедушки Кинси для группы по изучению истории, которая собрала деньги на перенос дома. Бабушка попросила меня этим заняться, потому что бумаг много и они в беспорядке. У нее никогда не хватало для этого терпения. Она хочет, чтобы я составила хронологию дома — когда он был построен, архитектор, планы, все такое.

Дедушка Кинси хранил все, так что, немного покопавшись, я смогла суммировать его встречи со строителями, различные архитектурные предложения, счета и чеки, документирующие проект от начала до конца. Среди всего этого я наткнулась на письма, которые, по идее, принадлежали бабушке. Я не говорила ей, что нашла их, потому что невозможно предсказать, что она с ними сделает. Скорее всего, уничтожит. Я подумала, что сначала ты должна их увидеть.

— Ну, ты привлекла мое внимание.

— Надеюсь.

Я протянула руку и взяла конверт. Под взглядом Таши открыла его и заглянула внутрь.

Там было три или четыре печатных бланка и пачка писем, соединенных двумя толстыми резинками, видимо очень старыми, потому что они лопнули, когда я попыталась их снять.

Я перебрала конверты, часть из которых была адресована мне, часть — Вирджинии Кинси, моей тете Джин. Датировка писем начиналась со второй половины 1955 — года, когда погибли мои родители — и продолжалась еще два календарных года. Одно было вскрыто, но остальные остались запечатанными. Поперек каждого конверта красовалось или настойчивое ВЕРНУТЬ ОТПРАВИТЕЛЮ!! АДРЕСАТ НЕИЗВЕСТЕН! написанное решительным почерком тети Джин, или такие же убедительные послания на почтовых штампах с пурпурно-чернильным пальцем, обличительно указывающим на адрес отправителя. Судя по выражаемой свирепости, можно подумать, что было совершено государственное преступление.

Я знала, что это такое. Во время одного из наших последних разговоров Таша спорила со мной по этому поводу. Ее мать, тетя Сюзанна, говорила, что в тот день, когда погибли мои родители, они ехали в Ломпок, в надежде помириться с бабушкой и дедушкой. Она заявляла, что после их смерти бабушка годами пыталась установить контакт со мной и в конце концов сдалась. Я думала, что это все ерунда, и тетя Сюзанна просто хочет приукрасить историю того, как меня бросили. Я никогда не разговаривала со своей бабушкой, но сущность моего конфликта с ней была в том, что она позволила мне страдать, лишенной семейного утешения и поддержки, двадцать девять лет после смерти моих родителей. Тетя Джин была неплохим воспитателем, но ей не хватало нежности и тепла. Ее отстраненность вполне могла быть впитана с молоком ее матери, но, каким бы ни был источник, пострадала я. Она преподала мне много полезных жизненных уроков, многие из которых служат мне до сих пор, но уюта, близости, сердечности было мало. Письма были доказательством, что бабушка делала попытки, которым тетя Джин дала решительный отпор.

Мне было нечего сказать. Я могла выразить слабый протест, но зачем? Я ошиблась в своих предположениях. Бабушку не в чем было винить. Тетя Джин отказалась от ее писем, тем самым прервав общение. Я прочистила горло.

— Спасибо.

— Открой и прочти, если хочешь.

— Я бы предпочла быть одна, если не возражаешь. Если письма не окажутся слишком личными или слишком болезненными, буду рада сделать копии и вернуть письма тебе.

— Хорошо.

— Ты скажешь бабушке, что нашла их?

— Пока не знаю. Если ты вернешь письма, у меня не останется выбора. Как только бабушка увидит, что они распечатаны, она поймет, что секрет вышел наружу, в чем бы он ни заключался.

— А если не верну?

— Скажем так, она никогда не спросит. Она может и не знать, что они лежали среди дедушкиных документов. Вообще-то, есть кое-что еще, поважнее.

Я уставилась на нее, не в силах вообразить, что может побить тот туз, который она выложила на стол перед этим.

Таша взяла конверт у меня из рук и вытащила пачку печатных бланков. Она протянула мне страницы, которые я быстро прочла. Это были счета, посланные бабушке частным детективом по имени Хэйл Бранденберг, с адресом в Ломпоке. Информации было мало, никаких отчетов не прилагалось, но было видно, что он работал на бабушку больше года.

Он взял с нее четыре с лишним тысячи баксов, неординарная сумма, учитывая его расценки, низкие по сегодняшним стандартам.

Таша сказала:

— Дедушка Кинси был еще жив, когда это было сделано, так что она или заставила его заплатить, или сделала это за его спиной. В любом случае, работа была проделана.

— Я не вижу никаких объяснений, для чего его наняли.

— Возможно, что счета были отделены от его отчетов, или отчеты были уничтожены. Бабушка ненавидит проигрывать и ненавидит, когда ей перечат, так что все мы ничего об этом не знали. Я верила маме, когда она говорила, что бабушка пыталась установить контакт, но поразилась, когда увидела доказательство. Я не могла поверить, что она зайдет так далеко, чтобы нанять детектива, но вот, пожалуйста. Я думаю, что, когда все письма вернулись, Хэйл Бранденберг был следующим логическим шагом.

— Так…

Я думала, что Таша собирается взять меня за руку, но она не шевельнулась. Вместо этого, она смотрела на меня с сочувствием, которое я предпочла проигнорировать.

— Послушай. Я знаю, что это тяжело для тебя. Когда ты прочтешь письма, ты можешь почувствовать то же одиночество, но, по крайней мере, ты будешь знать больше, чем сейчас.

Если ты похожа на меня, ты лучше будешь иметь дело с тяжелыми фактами, чем со сплетнями и фантазиями.

— Это была моя заявка, — сказала я со страдальческой улыбкой.

— Тогда я оставлю тебя с этим.

Она повернулась и открыла сумку, в поисках кошелька.

— Я об этом позабочусь, — сказала я.

Таша поколебалась. — Ты уверена?

— Конечно. Ты принесла мне подарок.

— Давай надеяться, что это так и есть.

— Если нет, ты должна мне обед.

 

21

Дебора Унрих

Май 1967

Дебора забрала Рейн из детского сада и отвезла в гости к подружке. У нее была пара часов свободного времени, и она решила как следует убрать в кухне и ванных. Была середина недели и Дебора хотела запланировать обеды на несколько дней вперед, чтобы не думать об этом, когда Патрик будет дома. Патрик оставлял выходные для семьи, они втроем проводили время вместе, совершали вылазки и небольшие путешествия. Дебора любила заранее сделать все дела, чтобы оставить время для удовольствия.

Она звонила Патрику три или четыре раза в день. Они обсуждали его рабочие и ее домашние дела, обменивались новостями и давали советы. Он обожал истории про Рейн, и Дебора старалась рассказывать об очаровательных моментах, как только они случались. Только другой сумасшедший родитель сможет понять, что включает в себя понятие «очаровательный», когда речь идет о ребенке.

Рейн была хорошенькой и умненькой, с милым характером, солнечной. Она была идеальной не только в их глазах. Все остальные соглашались, что она была удивительной, особенно после того, как Дебора и Патрик убеждали их в этом.

Свернув с Виа Джулиана на Алита Лэйн, Дебора заметила машину у дома. Это был школьный автобус Грега, разрисованный красными, синими и зелеными символами мира и антивоенными лозунгами. Она остановила машину у края дороги и сидела некоторое время, не выключая мотора и раздумывая.

Черт! Она уперлась лбом в руль, размышляя, есть ли еще время сбежать. Если они ее не заметили, она может развернуться, забрать Рейн, снять комнату в мотеле и сообщить Патрику, где они.

Они с Аннабель обсуждали это, возможность того, что эти трое однажды вернутся.

Она была такой трусихой, когда дело касалось Шелли. Оглядываясь назад, Дебора не могла поверить, что разрешала так с собой обращаться. Как Шелли удавалось унижать ее?

Шелли была презренным ничтожеством. Она была вдвое моложе Деборы. Дебора знала о том, как работает мир, до черта больше, чем Шелли могла даже мечтать.

Если Дебора не встретится с девчонкой лицом к лицу сейчас, она только отложит неизбежное.

Она сделала глубокий вдох. Она должна это сделать, или не сможет жить сама с собой.

Она точно не сможет посмотреть в глаза Аннабель, которая дала ей строгие инструкции.

Дебора поставила ногу на газ, проехала пару сотен метров до дома и заехала в гараж.

Она вошла в дом через дверь, открывавшуюся в кухню. Разумеется, они вошли. Грег знал, где они прячут ключ, и даже если они с Патриком додумались бы держать его в другом месте, он сумел бы пробраться в дом.

Дом был в безупречном состоянии, когда она уходила меньше часа назад, но Грег и Шелли чувствовали себя как дома, швырнув свои рюкзаки, спальные мешки и сумки у двери в столовую. Они пометили территорию, как собака, писающая в каждом углу двора.

Дебора не была уверена, почему они не оставили свои вещи в автобусе… если только не хотят, чтобы их принимали как гостей. О, боже!

Она окликнула:

— Грег?

— Йо!

Она пересекла кухню и заглянула в комнату, где развалились они втроем, почти неузнаваемые. Они выглядели, как разбойники с большой дороги. У Грега была тощая бороденка и усы. У Патрика никогда не получалось отрастить убедительные волосы на лице, и обычно он выглядел, как на плакатах «Их разыскивает полиция». Грег унаследовал такой же редкий пушок. Он отрастил длинные волосы, темные, вьющиеся и нечесанные.

Интересно, знал ли он, до чего непривлекательно выглядит? Или он того и добивался?

Шелли сидела на полу, опершись на диван, вытянув перед собой босые ноги, и курила, используя как пепельницу блюдечко от французского сервиза.

На ней была знакомая черная водолазка, рваные черные леггинсы и длинная юбка. Она сбросила свои шлепанцы и они валялись посередине комнаты. В ушах у нее были большие серебряные кольца. В спутанной массе темных волос она теперь щеголяла серией косичек с бусинами на концах. Шелли не была больше миниатюрным, тощим созданием. Она огрубела, и ее настиг остаточный вес от двух беременностей.

Больше всех тревожил мальчик, Шон, которому, по расчетам Деборы, теперь было десять лет. Его лохматые темные волосы доходили до плеч. Щеки настолько ввалились, что он напоминал молодого Авраама Линкольна. Большие, зеленоватые, как у Шелли, глаза сидели глубоко и были обведены тенями, что делало его похожим на лемура. Он был высокий для своего возраста и очень худой. На нем была заношенная и застиранная фланелевая рубашка. Тонкие руки торчали из рукавов. Пальцы были длинными и изящными. Штаны болтались на нем.

Шон нашел себе место в углу и уткнулся носом в книгу Фрэнка Герберта «Дюна». Дебора читала ее два года назад, когда она только вышла, и удивилась способностям мальчика.

Может быть, домашнее обучение Шелли и не было таким плохим. Но, возможно, он только прятался за книгой, притворяясь, что читает, чтобы наблюдать за происходящим, но не участвовать.

Он взглянул на Дебору разок и вернулся к книге. Интересно, помнит ли он о ее враждебности к нему, когда ему было шесть? В конце концов она стала относиться к нему лучше, но ее раннее неодобрение было резким и должно было ранить мальчика. Деборе было стыдно, что она ругала Шона за его поведение, когда отвечать должна была Шелли.

Грег пересек комнату и крепко обнял мать.

— Рад тебя видеть. Мы двигались на юг и решили заехать. Надеюсь, ты не возражаешь.

Он изображал их появление как обычное событие, как будто они заезжали каждую неделю.

Когда Дебора осторожно обняла Грега в ответ, она почувствовала под рубашкой его ребра.

Она держалась прямо, непривычная к выражению привязанности. Она не ответила на его чувства, или на его притворство.

Грег отступил.

— Что такое? Ты сердишься?

— Ты застал меня врасплох. Надо было позвонить.

Ей хотелось стукнуть себя за глупый ответ. Это как столкнуться у себя дома с грабителями и сохранять вежливость в надежде, что они не зарежут тебя на месте.

Шелли фыркнула.

— Ага, извините. Как будто у нас в автобусе есть телефон.

Она не сказала «долбаный телефон», но по ее тону все было понятно. Дебора игнорировала ее, обращаясь к Грегу.

— Когда вы приехали?

— Минут пятнадцать-двадцать назад. Достаточно, чтобы сходить в туалет и посмотреть, что изменилось. Новые обои и краска. Красиво.

— Спасибо. Жалко, меня не было, когда вы приехали.

— Мы решили, что ты поехала по делам. Все равно, нам надо было отдохнуть с дороги.

— Приготовить вам что-нибудь поесть?

Шелли сказала:

— Не беспокойтесь. Мы уже заглянули в холодильник. Ничего хорошего.

— Я уверена, что найду что-нибудь. Я вчера была в магазине и сделала запас на выходные.

Что бы вы хотели?

— Ничего, что включает жестокость к животным, — сказала Шелли.

Грег объяснил:

— Мы веганы. Ни мяса, ни молочных продуктов, ни яиц, никаких продуктов от животных вообще.

— В таком случае, я думаю, что вы должны есть в каком-нибудь другом месте. Я совершенно ничего не знаю о веганской кухне.

— У нас нет денег, чтобы есть в другом месте, — обиженно сказала Шелли. — Мы все потратили на поездку.

— Мы выехали из Сан-Франциско сегодня утром и приехали прямо сюда, — добавил Грег.

— Ага. Вот вы где были. Мы и не знали, что вы так близко.

— Кстати, кое-что еще, — сказала Шелли. Она указала на Грега, потом на Шона, потом — на себя.

— Он — Кредо, он — Небесный Танцор, а я — Судьба.

Дебора опустила взгляд, стараясь сохранить нейтральное выражение лица. Ей не терпелось рассказать Аннабель, которая будет валяться от смеха.

— Понятно. И давно?

— С тех пор, как мы поняли, что имена, данные нам при рождении, совершенно бессмыслены.

Каждый из нас выбрал себе имя, которое представляет будущее, как зов свыше. Наше видение самих себя.

— «Судьба». Постараюсь запомнить.

Грег сказал:

— Ничего, если забудешь. Все сначала путаются.

— Могу себе представить. Приготовлю для вас полотенца. Я так понимаю, что вы будете спать в автобусе.

— Конечно, если ты этого хочешь, — ответил Грег.

По тому, как он это сказал, Дебора поняла, что он ожидал, что она предложит им комнаты для гостей, с заверениями, что они могут оставаться сколько захотят.

Их желание жить, как бродяги, наверное, утратило свою привлекательность. Нет ничего лучше чистых простыней и туалетов со сливом, особенно если всю работу делает кто-то другой. Шелли послала Деборе тяжелый взгляд, который она часто использовала прежде.

Дебора почувствовала, как ею овладевает определенное упрямство. Она не собирается позволять Шелли злоупотреблять ее гостеприимством.

— Мы не хотим причинять вам неудобства, — добавил Грег. — Может быть, вы теперь используете комнаты для гостей для чего-нибудь другого.

— Вообще-то, нет. Вы, наверное, и сами видели.

— Ну да. Просто то, как ты сказала, что мы будем спать в автобусе…

— Кредо, — перебила Шелли — ясно, что она не хочет изображать хозяйку, на что имеет право.

Грег взглянул на мать.

— Это правда? Ты даже не хочешь, чтобы мы жили в доме?

— Как хотите, — ответила Дебора.

Она прекрасно знала, что они не воспользуются таким приглашением. Она с Шелли будут бороться, кто кого. Шелли не будет просить ни о чем. Она победит, если сможет переиграть Дебору, которая должна сделать первый шаг, осыпая гостей любезностями, чтобы избавить их от неудобства озвучивания своих желаний.

Теперь настала очередь Грега выглядеть обиженным.

— Блин, какое разочарование. Мы не хотели к вам врываться. Мы думали, вы будете рады нас видеть. Думаю, что нет, так?

— Кредо, дорогой, — сказала Дебора осторожно, едва не запнувшись на имени.

— Вы с Судьбой уехали четыре года назад, даже не попрощавшись. Мы понятия не имели, куда вы делись и какие у вас были намерения. Не думаю, что вы должны ждать, что вас встретят с распростертыми объятиями. Так не поступают.

— Извините, что не информировали вас о нашей занятой жизни, — встряла Шелли.

Дебора мгновенно повернулась к ней.

— Я не собираюсь терпеть от тебя никакого дерьма, так что прекрати.

Шелли закрыла рот, но состроила комическую рожицу, расширила глаза и удивленно опустила губы. Вы слышали, что она сейчас сказала?

Грег сделал жест, показывающий, что он с этим разберется. По крайней мере, он начал ей сопротивляться, подумала Дебора. Наблюдая за ними, она чувствовала, как будто просвечивает их рентгеном. Она могла видеть все нюансы их общения, все уловки, хитрости, то, как они пытались использовать эмоции, чтобы вывести ее из себя. Это было как детская игра в горячую картошку, где цель — заставить другого держать мешок.

Грег спросил:

— А где же Рейн? Шон так хотел с ней встретиться.

— Я заберу ее в три часа. Как долго вы рассчитываете пробыть?

— Пару дней. Мы еще не решили.

Шелли приложила согнутую ладонь ко рту, как будто делала ремарку, которую никто другой не мог слышать.

— Заметил, как она увертывается от разговоров о Рейн?

Дебора сказала напевным тоном, как будто разговаривала с ребенком:

— Ну, Шелли, ой, прости, я хотела сказать Судьба. Что тут сказать? Мы не думали, что Рейн вас интересует. За все время не было ни письма, ни звонка, ни пенни на ее содержание. Ребенок теперь наш.

— Как будто вы ее рожали? Что-то новенькое для меня.

Дебора не думала, что возможно испытывать большее отвращение к другой человеческой особи, чем она в прошлом испытывала к Шелли, но, видимо, существовали неиспользованные ресурсы, которые она могла при желании востребовать.

— Мы ее удочерили. Мы прошли через судебную процедуру. Вас лишили родительских прав.

Так делается, когда родители бросают ребенка в возрасте пяти дней.

— Да пошла ты, стерва! Я тоже не собираюсь терпеть от тебя никакого дерьма!

Шелли вскочила и подхватила свою шаль.

— Идем, Небесный Танцор!

И Грегу:

— Мы будем в автобусе, когда тебе надоест целовать ей задницу. Господи, что за маменькин сынок!

Грег вскоре откланялся. Достойного пути закончить разговор все равно не существовало.

Он пошел в автобус, а Дебора- наверх, в свою спальню, откуда позвонила Патрику. Патрик сказал, что приедет вечером, но рано утром ему придется вернуться в Лос-Анджелес.

— Держись от них подальше, если сможешь. Я обо всем позабочусь, когда приеду.

— Может быть, в этом не будет необходимости. Эта Шелли, ой, пардон, Судьба, довела себя до такой степени праведного негодования, что они могут уехать по доброй воле.

Но этого не случилось. Дебора забрала Рейн из гостей, наполовину ожидая, что школьный автобус исчезнет к ее возвращению. Вместо этого он стоял там же, что казалось странным само по себе. Удалиться со скандалом было типичной тактикой Шелли, чтобы проинформировать о своем неудовольствии. Искусство эмоционального доминирования.

Шон постучался в заднюю дверь вскоре после возвращения Деборы и Рейн.

— Рейн здесь?

— Конечно.

Дебора впустила его в кухню. Он стоял у двери, неуверенный, что делать дальше. Дебора спросила:

— Это папа тебя послал?

— Грег мне не папа.

— Извини.

— Они с мамой заснули.

— Понятно. Ну, почему бы тебе не сесть? Рейн в своей комнате. Я скажу ей, что ты пришел.

Она будет рада.

Шон пристроился на краешке стула. На нем были теннисные туфли не по размеру, надетые на босу ногу. Деборе хотелось плакать при виде его лодыжек, тонких и хрупких, как у фавна.

Она сказала:

— Я рада тебя видеть, Шон. Правда.

Не дожидаясь ответа, Дебора поднялась в комнату Рейн и сказала, что у нее появилась компания.

— Его зовут Шон. Мама называет его Небесный Танцор, и будет вежливо, если ты тоже будешь называть его так.

Она взяла девочку за руку, и они спустились вниз. Вообще-то, Шон был единоутробным братом Рейн, но Дебора решила, что для четырехлетнего ребенка это слишком сложно.

Шон встал со стула, когда вошла Рейн. Они стояли и смотрели друг на друга. Между ними было безошибочное сходство. У обоих были темные волосы и большие зеленоватые глаза Шеллли. Волосы Рейн завивались колечками, она была здоровая и румяная, в то время как Шон выглядел, как военнопленный.

Шон спросил:

— Хочешь почитать сказки?

— Я не умею читать.

— Я тоже не умел, когда был твоего возраста. А как насчет песенки про алфавит? Ты ее знаешь?

Девочка кивнула.

— Можешь спеть?

— Ладно.

Ни капли не смущаясь, Рейн запела песенку, путая буквы, но в остальном выступая вполне уверенно.

Когда она закончила, Шон сказал:

— Вау. Как здорово. Если ты пока не умеешь читать, я могу почитать тебе.

— Ее книжки в сундуке под окном, в маленькой комнате, — сказала Дебора. — Это очень мило, Шон. Она любит, когда ей читают.

Дети исчезли, и вскоре Дебора услышала, как Шон читает Рейн вслух. Она наблюдала за ними через приоткрытую дверь, стараясь оставаться незамеченной. Рейн забралась к мальчику на колени и прислонила головку к его груди, так же, как она делала с Патриком.

Позже Дебора увидела, что дети растянулись на полу. Шон смотрел, как Рейн пыталась писать буквы большим красным карандашом.

— «В» пишется в другую сторону. Дай, покажу.

— Я сама!

— Ладно. Тогда дай мне посмотреть.

Когда Патрик приехал домой, Дебора рассказала ему, что произошло после ее звонка.

«Кредо» и «Судьба» (имена, которые она всегда произносила так, будто они окружены кавычками) провели весь день в автобусе. Рейн уговорила Шона поиграть в настольную игру «Горки и лесенки». Его терпение казалось безграничным.

В то же время Дебора пребывала в растерянности. Наступал час ужина, а Кредо с Судьбой не подавали никаких признаков того, что они собираются прийти в дом или куда-нибудь поехать. Ей хотелось приготовить что-нибудь для Шона, но идея «без мяса, без молочного, без яиц» оставляла слишком мало возможностей.

Патрик спросил:

— Как ты думаешь, что у них на уме?

— Уверена, что мы узнаем. Может быть, они отказываются от жизни на дороге и готовы поселиться у нас.

Рейн вошла в кухню с Шоном позади.

— Мы голодные.

— Ну, мы об этом позаботимся. Шон, это Патрик. Помнишь его?

Патрик наклонился и пожал Шону руку.

— Привет, Шон. Рад снова тебя видеть. Я так понимаю, тебе нравится, когда тебя называют Небесный Танцор?

— Иногда.

— Мы будем рады, если ты поужинаешь с нами, но Дебора не знает, что тебе приготовить.

— Можно макароны с оливковым маслом. Или с томатным соусом. И салат. Я ем много овощей и фруктов.

— Ну, я уверен, мы что-нибудь сообразим. Спасибо за совет.

Дебора приготовила достаточно еды и для Кредо с Судьбой. Она знала, что позволяет гостериимству победить враждебность, но ничего не могла с собой поделать. Людям нужно есть. Это не страна третьего мира, где все голодают. Она послала Шона сказать родителям, что ужин на столе, если это их интересует.

Явились Кредо и Судьба, выглядевшие так, как будто успели в промежутке принять душ.

О предыдущем конфликте ничего не было сказано.

Вшестером они сели за стол, ведя поверхностный разговор, что оказалось легче, чем ожидала Дебора. Кроме своей догмы парочка знала о мире очень мало, и еще меньше это их заботило.

Дебора заметила, что Грег украдкой разглядывает свою дочь, а она однажды послала ему робкую улыбку.

Шелли держалась холодно. Рейн ее не интересовала, и она выразительно посмотрела на Грега, поймав его, когда он строил дочери рожицу. После этого он избегал любого проявления тепла. К счастью, к этому времени Рейн была настолько очарована Шоном, что не обращала внимания на других.

После ужина, когда Рейн уложили спать, а Шон отправился в автобус, Кредо и Судьба перешли к делу. Учитывая их план, нетрудно было понять, почему они терпели до сих пор.

Кредо объяснил проект, который они задумали.

— Мы накопили тысячу долларов, как залоговую оплату за ферму. Мы давно думали об этом, перед тем, как услышали об этом месте. Проблема в том, что нам нужны остальные деньги до конца месяца.

— Ферма, — сказал Патрик. — Ну, думаю, это одна из возможностей зарабатывать на жизнь.

Не знал, что тебя интересует фермерство. Ты много об этом знаешь?

— Не очень много сейчас, но я могу научиться. В этом весь смысл, понимаешь, работать на земле.

— И где эта ферма?

— Севернее вдоль побережья, близко от Салиноса.

Дебора сидела и размышляла, было ли хоть слово правды в том, что он говорил.

— Вообще-то, мы организуем коммуну, — сказала Шелли. — Все, кто к нам присоединится, вложат свои деньги, и мы будем совместно трудиться. Мы все разделим поровну. Даже уход за детьми.

Патрик кивнул. — Сколько гектаров вы покупаете?

— Может быть, пятьдесят? — ответил Грег.

— Не возражаешь, если я взгляну на контракт?

Казалось, что Патрик воспринимает их серьезно, но Дебора знала, что это его способ показать, как плохо они подготовлены и информированы.

— У нас нет контракта. Это вроде джентльменского соглашения. Мы обменялись рукопожатием. Мы знаем этого парня, и он очень поддерживает нашу идею.

— Хорошо. Мне нравится, как это звучит. Что вы собираетесь выращивать?

— В основном овощи. Мы посадим достаточно для жизни, а потом начнем откладывать. Мы планируем много консервировать и будем продавать или обменивать продукты, которые не сможем использовать сами. Можем посадить пшеницу или кукурузу, или что-нибудь вроде этого, если захотим заработать. То-есть, нам не нужна прибыль сама по себе, но мы хотим стать самодостаточными. Мы посетили пару коммун в Биг Сюр, и это круто. Они даже обещали нам помочь.

— Ну, — сказал Патрик. — Это отличная идея. Получите мое благословение, если об этом идет речь. Я бы хотел помочь советом, но это не моя сфера деятельности.

Грег приглаживал свою жидкую бородку. Он пропускал прядки между пальцами, накручивая их, как опереточный злодей.

— Мы думали о деньгах, которые дедушка оставил мне. Ты говорил о них как-то.

— Конечно. Сорок тысяч долларов, но они в трастовом фонде. Ты их не можешь получить до того, как тебе исполнится тридцать. Я думал, что все понятно объяснил.

Грег нахмурился, сбитый с толку самой идеей.

— Почему? Осталось пять лет.

У Деборы создалось впечатление, что они подошли к сути дела. У Грега была точка зрения, которую он был готов отстаивать, если сможет найти верный подход.

— Это было условием завещания, — терпеливо сказал Патрик. — Если ты помнишь, он дал тебе десять тысяч, когда тебе исполнилось восемнадцать.

— И это была часть сорока?

— Нет-нет. Ему было интересно, что ты с ними сделаешь. Если тебе будет легче, он сделал то же самое со мной, и я потратил свои так же быстро, как и ты.

— Что, это было что-то вроде проверки?

— Именно это и было. Твой дедушка был еще тот старый хрыч. Это был его способ учить обращению с деньгами.

— Он мне говорил совсем другое. Он сказал, что деньги мои, и я могу с ними делать, что захочу.

— Он не хотел влиять на процесс. Если ты сделаешь ошибку или окажешься финансовым гением, он хотел, чтобы это исходило от тебя. Ты помнишь, что с ними сделал?

— Частично, да. Я поехал в Орегон к моему другу Рику, и вышло так, что я одолжил ему несколько сотен, потому что на его машине полетела трансмиссия.

— Он вернул деньги?

— Пока нет, но он обещал. И знаешь, я ему верю. Он хороший парень.

— Ты еще купил «Харлей», если я не ошибаюсь.

— Ну да, подержанный. И уплатил долги по кредитным картам.

— Это было умно. Помню, что тогда кредитные компании охотились за тобой.

— Не знаю, чего они хотели. Если они такие мелочные, зачем было предлагать мне карточки с самого начала?

— Кредо, когда ты поумнеешь? — вмешалась Судьба. — Твой папаша — засранец. Он не собирается давать тебе сорок тысяч, неужели ты не понимаешь?

— Я не прошу, чтобы он дал их мне. Это будет как аванс.

— Ну, он не собирается и этого делать. Господи, ты такой тупой иногда. Это все фигня. Он просто над тобой смеется. Он думает, что ты идиот в том, что касается денег. Он не даст тебе ни пенни.

— Он такого не говорил. И в любом случае, это между ним и мной, ладно?

Судьба встала, игнорируя Патрика и Дебору.

— Ты жалкий, ты знаешь это?

Она вышла и хлопнула дверью.

— Ну просто очаровашка, — сказал Патрик.

— Нам действительно не помешала бы помощь, — сказал Грег, не глядя на отца.

— Не сомневаюсь, но ты должен придумать что-нибудь получше, чем это дело с фермой, Грег. Я готов слушать, но ты достаточно хорошо меня знаешь, чтобы понимать, что со мной такое не прокатит. У тебя даже нет бизнес-плана.

— Что? Как будто я должен писать заявление своему собственному папе?

— Ты хотя бы представляешь себе, сколько стоит фермерское оборудование? Если хочешь заниматься фермерством, ты должен знать, сколько там воды и в каком состоянии почва…

— Ты можешь прекратить это дерьмо? Все, что я хочу, это получить свое. Дедушка оставил мне сорок тысяч, и ты об этом знаешь, так в чем дело? Это не из твоего кармана.

— Ты получишь деньги, когда тебе исполнится тридцать, и тогда можешь их профукать, как хочешь.

— Ты просто не можешь этого позволить, правда? Это все правила и законы, и фигня старых пердунов, до которой никому нет дела.

— Говори, что хочешь, сынок. Деньги в трастовом фонде. Я не могу ничего сделать.

Грег встал.

— Забудь. Я жалею, что об этом заговорил.

Патрик уехал в четверг после завтрака, обещав вернуться в пятницу, ближе к вечеру.

После его отъезда Грег просунул голову в дверь.

— Можно мы возьмем «бьюик»? Я хочу показать Судьбе город, а потом проехаться вдоль побережья до Калиды. Судьба никогда там не была, но я ей рассказывал, как там здорово.

Дебора обрадовалась возможности избавиться от них, хотя бы ненадолго.

— Хорошо. Я только что заправила машину. Ключи на крючке возле задней двери. А как насчет Небесного Танцора?

— Он не хочет ехать, так что мы оставляем его здесь.

— Не возражаешь, если мы с Рейн возьмем его с собой? У нее сегодня утром занятия по плаванию.

— С ним не нужно нянчиться. Он прекрасно может остаться один.

— Я думала ему понравится поехать с нами.

— Конечно, ради бога. Сомневаюсь, что он поедет, но почему бы и нет? Если мы задержимся, не волнуйся. Он не любит, чтобы с ним возились. Он может сам позаботиться о себе.

— В какое время он ложится спать?

— Он — сова. Он слишком перевозбуждается. Он не спит до часа ночи.

— Понятно, — сказала Дебора и замялась. — Ты знаешь, не повредило бы, если б ты получше узнал свою дочь. Она прелестная девочка. Во многом она напоминает мне тебя.

— Да, но Шелли, вроде как, чувствительна к этой теме.

Дебора прикусила язык. Ее просто мутило от того, как он угождает этой женщине.

— Ладно. Мне только хотелось упомянуть об этом.

Дебора подождала, пока Грег и Шелли отъехали, и направилась к автобусу. День был облачный, и внутри было совсем темно. Она постучала, и Шон открыл дверь. На нем была футболка и мятые шорты. Он лежал на своем матрасе, плоская подушка скручена, чтобы поддерживать шею. Вокруг на полу валялась грязная одежда.

— Ты не хочешь выйти наружу? Там светлее.

— А мама разрешила?

— Грег разрешил.

— Вы хотели сказать, Кредо.

— Правильно, Кредо. Все время забываю. Ты можешь накинуть жакет, когда выйдешь.

Шон пробрался в заднюю часть автобуса и копался в вещах в поисках своего жакета.

Дебора сняла наволочку с дохлой подушки и сложила туда грязные вещи. Вернулся Шон, натянув толстовку Грега, которая доставала ему до колен.

— Я подумала, что мы сейчас быстренько это постираем, — сказала Дебора, показав на наполненную наволочку. — Я могу показать тебе, как работают стиральная и сушильная машины.

— Мама показывала мне один раз в прачечной.

— Наши могут быть другими. Посмотреть не помешает.

Шон натянул свои тенниски и пошел за ней.

Дебора загрузила вещи в машину и показала мальчику, как ей пользоваться.

— Я сегодня повезу Рейн на занятия по плаванию. Хочешь поехать с нами? Мы с тобой можем поплескаться в бассейне.

— У меня нет плавок.

— Можем заехать в магазин и купить. Тебе, наверное, еще нужна новая зубная щетка. Ты умеешь плавать?

— Не очень.

— Ну, мы можем потренироваться.

Пока Рейн занималась вместе с шестью другими детьми в дальнем конце бассейна, Дебора с Шоном сидели, опустив ноги в воду. Раздетым Шон выглядел моложе десяти лет, скорее, как семилетний, с костлявыми плечиками и торчащими ключицами. Он боялся воды, хотя притворялся, что ему просто не хочется купаться. Когда через полчаса к ним присоединилась Рейн, они уговорили его войти с ними в неглубокую воду. У Рейн был набор тяжелых колец, которые Дебора бросала по одному в воду, а Рейн ныряла, как уточка, чтобы достать их со дна. Шон не хотел мочить лицо, но Рейн вовлекла его в игру, и в конце часа он мог, зажав нос, ненадолго погрузиться в воду. Они с Рейн смотрели друг на друга под водой и пускали пузыри.

После того, как дети приняли душ и оделись, Дебора посадила их в машину.

— В наши плавательные дни у нас бывает поздний обед в Макдональдсе, а потом мы пропускаем ужин, если только не захотим поесть попкорн.

— Там продают гамбургеры.

— Да, но у них есть и другие вещи. Я могу взять тебе салат и помидор в булочке. Все будет хорошо.

В Макдональдсе Дебора велела Шону и Рейн занять кабинку, пока она заказывала обед. Она вернулась к столу с номером заказа и послала детей за салфетками, солью, горчицей и кетчупом в маленьких пакетиках.

Когда назвали их номер, Дебора вернулась к стойке и забрала их заказ на пластмассовом подносе. Она принесла стакан воды со льдом для Шона и большую порцию шоколадного молочного коктейля, которую они собирались разделить с Рейн. Она раздала завернутые в бумагу сэндвичи и поставила на середину стола большой контейнер с жареной картошкой, чтобы каждый мог дотянуться.

Шон открыл свой сэндвич. В придачу к салату и помидору там была мясная котлета с растопленным сыром сверху. Он опустил руки на колени и посмотрел на Дебору.

— Ты видишь салат и помидор?

— Да.

— Хочешь приправы? Тебе разрешают есть горчицу и кетчуп, правда?

— Конечно.

Рейн уплетала свой бургер, макая картошку в лужицу кетчупа и быстро ее поедая. Дебора начала есть свой чизбургер, и вскоре Шон взял свой и нерешительно откусил. Никто из них не сказал ни слова, Дебора смотрела в другую сторону. Когда она снова взглянула на Шона, он покончил со своим обедом.

— Как быстро. Хочешь еще?

Он кивнул.

Она заказала Шону второй сэндвич, и когда он был готов, принесла еще одну соломинку, чтобы мальчик мог помочь им с коктейлем, который им самим было никак не одолеть.

Когда они вернулись домой, Дебора переложила вещи Шона в сушилку. Потом они вдвоем сложили чистую одежду в аккуратную стопку. Потом он читал Рейн сказки и учил ее писать.

На ужин у них была большая миска попкорна. Кукуруза — это овощ, как подчеркнула Дебора. Она убедилась, что дети миновали телевизор и играют в настольные игры.

В восемь часов Рейн уложили спать. Дебора спросила Шона, не хочет ли он лечь спать на диване. У нее есть вязание и она может заняться им в соседней комнате.

Идея привела мальчика в беспокойство.

— Лучше не надо. Мама и Кредо вернутся и будут волноваться, где я.

— Мы можем оставить им записку. Тогда они тебя не разбудят, когда вернутся. Когда Патрика нет, я рада компании. Не знаю, как тебе, а мне иногда бывает страшно, когда я одна.

— Ладно.

Шон написал две записки и пошел чистить зубы, в то время как Дебора прикрепила одну к заднему окну автобуса, а другую — к двери. Она устроила мальчика на диване, под большим пушистым одеялом и дала ему подушку, которую он потом сможет забрать.

Потом она уселась в маленькой комнате с вязаньем, оставив открытой дверь между комнатами.

В девять часов Шон позвал:

— Дебора?

— Я здесь.

— Как ты думаешь, мама рассердится за то, что я ел?

— Не вижу, почему она должна. Ты ел салат и помидор в булочке и пил воду со льдом. Мы не будем упоминать ни о чем другом, ладно?

— Ладно.

И через несколько минут.

— Дебора?

— Да?

— Знаешь что?

— Что, Шон?

— Это был лучший день в моей жизни.

— В моей тоже, милый.

Ее глаза наполнились, и вязанье затуманилось у нее на коленях. Она должна была приложить палец к губам, чтобы сохранить молчание, пока пыталась сморгнуть слезы.

 

22

Вечер четверга, 14 апреля 1988

Я вошла в дом в 19.00, с конвертом с письмами под мышкой. Бросила его на стол, а потом пошла и налила себе стакн вина. Признаюсь, мне требовался алкоголь для моральной поддержки. Это мог быть первый шаг к алкоголизму, но я сомневалась. Дважды я брала конверт и переворачивала в руках. Мне вспомнился старый вопрос, который иногда задают на коктейльных вечеринках: если бы вы знали, что в вашем ящике комода лежит бумажка, на которой написана дата и время вашей смерти, посмотрели бы?

Я никогда не знала правильный ответ. Возможно, он и не существует, но дилемма в том, предпочтете ли вы полное неведение, или информацию, которая может изменить остаток вашей жизни (каким бы маленьким он ни был).

Поскольку все письма были возвращены, было ясно, что тетя Джин отвергла мирное предложение Гранд, если, конечно, это было оно. Может быть, бабушка в этих письмах бранила тетю Джин за реальные и воображаемые проступки. Узнать невозможно, пока я не сяду и не прочту их. Я колебалась по следующим причинам:

1. Приближалось время сна, и мне не хотелось провести ближайшие шесть часов, взвинчивая себя по поводу прошлого. Как только я вскарабкаюсь на свою эмоциональную карусель, особенно во мраке ночи, то буду крутиться часами, часто со скоростью, вызывающей тошноту.

2. Когда я узнаю содержание писем, я окажусь в тупике. При моей теперешней стадии невинности возможно все. Я могу вернуться к своим старым убеждениям о безразличии бабушки без досадного опровержения правдой. Что, если письма наполнены сердечками, цветочками и сентиментальными излияниями? Что тогда? В данный момент я не готова опустить свой меч или свой щит. Моя позиция защиты ощущалась как сила.

Сдаваться будет глупостью, пока я не пойму натуру и силу врага.

Я отправилась в постель и уснула, как младенец.

Утром я прошла через обычный ритуал — пробежка, душ, одевание, чашка кофе с миской хлопьев. Взяла сумку и пакет с письмами и поехала в офис, где приготовила еще один кофейник и уселась за стол.

Это была среда, где я чувствовала себя в безопасности, арена, на которой я демонстрировала свою компетентность. Разве найдешь лучшие условия, где можно рисковать личным спокойствием?

Перед тем, как штурмовать не отмеченную на карте территорию, я сделала шаг в сторону.

Позвонила Деборе, спросить, захочет ли Рейн со мной встретиться. Она дала трубку Рейн, и после быстрого обсуждения мы договорились встретиться в суботу утром, в кафе на бульваре Кабана, куда можно дойти пешком от моего дома. Это было ее любимое место и она была рада позавтракать там, пока она была в городе.

Я сделала отметку в календаре. После этого я перешла к делу. Разделила письма на две стопки. В одну сложила письма, адресованные Вирджинии Кинси, в другую — мне.

Я начала с тетиных. На самом раннем стоял штамп 2 июня 1955 года, три дня после катастрофы, в которой погибли мои родители. Быстрая проверка показала, что это единственное письмо, которое тетя открыла, прежде чем заклеить и отправить обратно.

Дорогая Вирджиния!

Твоя любящая мать, Гранд.

Мы пишем тебе с тяжелым сердцем, наши души полны горя, как, должно быть, и твоя.

Потеря Риты Синтии это больше, чем любой из нас может вынести, но я знаю, что мы должны двигаться вперед, ради маленькой Кинси.

Нас обрадовала новость, что врачи обследовали ее и нашли невредимой. Я говорила с педиатром, доктором Гриллом, и он посоветовал обследовать ее еще раз, где-то через месяц, чтобы проследить, как она реагирует на последствия аварии. Дети поправляются гораздо быстрее взрослых, при тех же обстоятельствах. Но доктор предупредил, что ее физическое и психологическое здоровье могут не соответствовать друг другу. При том, что ребенок кажется приспособившимся к обстоятельствам, может развиться подспудная депрессия, когда она начнет понимать окончательность ухода родителей. Он призвал нас не пропустить такую возможность.

Мы были разочарованы тем, что нам не разрешили повидать Кинси во время ее пребывания в здешней больнице. Конечно, она находилась под обследованием, и я уверена, что доктора были заняты заботой о ней. Мы бы ни за что не стали ее беспокоить, и я думала, что ясно дала об этом понять. Нашим единственным желанием было заглянуть в комнату, чтобы своими глазами убедиться, что она находится в стабильном состоянии. Мы надеялись, что она проведет время с нами, но мы полностью понимаем твое желание отвезти ее прямо домой, в знакомую обстановку.

В то же время, мы с Бертоном надеемся навестить ребенка как можно скорее, чтобы лично предложить комфорт и поддержку, в которых Кинси так нуждается. Если мы можем сделать что-нибудь для тебя, в плане эмоциональной или финансовой поддержки, пожалуйста, дай нам знать. Наши объятия открыты для вас обеих.

Кроме того, мы бы хотели сесть вместе и обсудить будущее Кинси. Мы верим, что в лучших интересах ребенка будет жить здесь, с нами. Мы с Бертоном готовим предложение, которое удовлетворит и тебя и нас. Ждем с нетерпением, ради прогресса Кинси.

Я закрыла глаза, изумляясь высказанным сантиментам. Корнелия Стрейт ЛаГранд совсем не знала двух своих старших дочерей? Не могу быть уверенной, но подозреваю, что моя мать отреагировала бы плохо, получив подобное письмо. Вирджиния, моложе на год, без сомнения, разозлилась. Тетя Джин, которую я знала, была резкой, непостоянной, упрямой и бесстрашной перед лицом авторитетов. Она была бы вне себя от ярости от бабушкиных еле прикрытых попыток захвата власти. Демонстративное опускание имени моего отца должно было подогреть эту ярость еще больше.

Бабушкино упоминание о «предложении» было особенно оскорбительным, как будто мое будущее являлось предметом бизнес-плана, который тетя Джин одобрит, как только поймет, какие выгоды он сулит.

Я вернула письмо в конверт и взяла следующее в хронологическом порядке, датированное 13 июня 1955 года.

Дорогая Вирджиния!

Мое письмо от 2 июня по ошибке вернулось ко мне. Возможно, это неправильный адрес. В таком случае, я надеюсь, что почта внесет исправление.

В настоящее время я уверена, что ты делаешь все возможное, чтобы помочь маленькой Кинси прийти в норму после недавних трагических событий. Учитывая твою собственную скорбь по погибшей сестре, тебе сейчас тоже тяжело. Надеюсь, что вы с Кинси достойно переживаете свое горе.

Мы с Бертоном очень хотим знать, как нам начать процесс соединения наших жизней снова вместе. Было бы очень хорошо, если бы ты смогла устроить, чтобы Кинси провела с нами несколько дней.

Я звонила тебе на работу, и мне ответили, что тебя нет, так что возможно, что ты взяла короткий отпуск. Если мы можем оказать тебе поддержку, пожалуйста, прими скромную сумму, которую я вложила.

Мы готовы предоставить все, что нужно, чтобы помочь тебе в этот трудный переходный период. Мы хотим только добра тебе и ребенку.

Мы надеемся, что ты серьезно обдумала наше предложение о том, чтобы Кинси жила с нами.

У нас есть стабильность, необходимая ребенку в ее положении, выбитому из колеи внезапной потерей тех, кто был так дорог…

Чек, который она вложила, был выписан на сумму двадцать пять долларов. Не было ничего о предложении, которое она упоминала, так что, возможно, бабушка усомнилась в мудрости торговли на этот счет.

Следующие два письма были вариациями на тему, предложения комфорта, утешения и денег, примерно в таком порядке, с продолжающимися уверениями, что «маленькая Кинси» выиграет от их щедрости и длительного опыта обращения с маленькими детьми.

Я начала пропускать текст, выбирая абзацы там и сям, чтобы увидеть, изменился ли со временем тон и содержание.

В своем письме от 8 августа 1955 Гранд начала придираться к стилю жизни тети Джин. Быстро приближалось начало учебного года, и бабушка, наверное, хотела, чтобы я поселилась у нее в Ломпоке, и меня успели записать в школу.

Поскольку конверты были запечатаны и сразу возвращены назад, бабушка знала, что ее добрые советы пропадают втуне. Это заставляло ее действовать в темноте, предпринимая все новые попытки сломить сопротивление Вирджинии, которое было стальным, чтобы не сказать больше.

Учитывая твои ограниченные ресурсы и недостаток опыта в воспитании детей, мы чувствуем, что можем дать Кинси больше. Может быть, теперь ты начала понимать невозможность вырастить ребенка одной. Мы чувствуем, что наша позиция имеет достоинства, и хотя идея сначала может не показаться тебе здравой, мы умоляем тебя подумать. Какими бы ни были наши различия, я уверена, что нас объединяет желание сделать то, что лучше для ребенка.

Мы чувствуем, что можем предоставить ей любящую семью, хорошее образование и наилучшие перспективы во взрослой жизни. Конечно, мы с Бертоном захотим, чтобы ты постоянно присутствовала в жизни Кинси, и мы заверяем тебя, что сделаем все, чтобы сохранить связь между вами.

Конечно, последние несколько лет между нами были сложности. Не знаю, смог ли бы кто-то из нас проследить короткую печальную историю наших несогласий. Достаточно сказать, что, в свете ухода Риты Синтии, все эти конфликты должны быть отложены в сторону и мы должны действовать сообща. Мы надеемся избежать того, чтобы у Кинси создалось впечатление, что мы находимся в состоянии войны. Она не должна оказаться в центре этой дискуссии — это только ухудшит ее состояние. Мы были бы рады предоставить ей все возможности, без предрассудков и чрезмерного влияния. Поскольку она привыкла к тебе, то будет тянуться к привычной обстановке, но, работая вместе, мы сможем продемонстрировать ей многие преимущества, которые ее ожидают.

Ирония была в том, что все эти годы я возмущалась бабушкиным безразличием, в то время как она делала все возможное, чтобы втянуть меня в свою орбиту. Мои желания, нужды и мечты были едва упомянуты, кроме заверений, что с ней мне будет лучше, чем с тетей Джин.

Двумя письмами позже она писала:

Ты всегда ценила свои карьерные цели и свою независимость, ценности, которые будут сильно урезаны суровыми требованиями воспитания ребенка. Учитывая твою полную занятость на службе, Кинси придется отдать в детский сад, о чем мы можем думать только как о катастрофе, в свете ее потерь…

Я отложила остальные письма в сторону и перешла к маленькой пачке писем, адресованных мне.

Дорогая малышка!

Как ты поживаешь? Могу поспорить, ты не угадаешь, кто прислал тебе это письмо. Не думаю, что ты уже умеешь читать, так что надеюсь, что твоя тетя Вирджиния сделает мне огромную любезность и донесет до тебя мои мысли.

Надеюсь, что ты не забыла своего дедушку Кинси и меня. Мы тебя очень-очень любим. Ты можешь не помнить, но в последний раз, когда мы встречались, тебе было три года, и мы водили тебя в цирк. Тебе очень понравилось смотреть на клоунов и дрессированных животных. Я обещала, что мы еще встретимся, и я надеюсь, что тетя Вирджиния сделает это возможным.

Тебе может быть интересно, что ты сможешь делать в нашем большом доме. Мы отвели для тебя отдельную комнату, где много игрушек и книжек. Мы можем выкрасить ее в любой цвет, в который ты захочешь. Розовый, голубой или желтый. Какой ты хочешь?

У нас есть сад, где на одних деревьях растут большие красные яблоки, а на других — апельсины. Перед домом есть дуб, на котором висят качели, и там есть зеленые лужайки, по которым ты сможешь бегать, сколько захочешь. И знаешь, что еще?

У нас есть два шотландских пони и козочка, по имени Джоан, у нее скоро будут детки. Ты когда-нибудь видела живого козленка?

Твои двоюродные сестрички умоляют тебя приехать, и вы все сможете печь печенье на нашей большой кухне. Если ты скажешь нам, какое твое любимое, то сможешь съесть дюжину за раз!

Я собиралась держать это в секрете, но не могу удержаться… у нас появился новый щенок!

Его зовут Скиппи, и он говорит «гав-гав», что значит — пожалуйста, приезжай.

Остальные бабушкины письма ко мне были таким же сахарином и простосердечными излияниями, адресованными воображаемому ребенку, поскольку она ничего обо мне не знала. Вряд ли ее можно в этом винить. Прошли годы с тех пор, как ее призвало на службу материнство. Она, возможно, сделала исключительную работу, вырастив пятерых дочерей.

И вот теперь пыталась втереться в мою жизнь, в то время как тетя Джин блокировала каждое ее движение.

Должна признать, что бабушкин вопрос о детском саде был небезосновательным. Я не задумывалась над фактом, что тетя Джин, работая весь день, должна была найти кого-то, кто присматривал бы за мной в это время. Но я была уверена, что она ничего такого не делала.

Моя память об этих днях в лучшем случае отрывочна, но я бы съежилась от ужаса, если бы меня оставили с кем-то другим. Тетя Джин была моим якорем.

Смерть моих родителей, возможно, была причиной появления непреодолимого ощущения робости, с которым я прожила все школьные годы. Если бы тетя Джин попыталась отдать меня кому-то, я бы подняла такой непрекращающийся вой, что она никогда бы не повторила такой попытки.

Я знаю, что она не брала на работе отпуск, как предположила Гранд. С начала июня по сентябрь она водила меня на работу с собой. Вирджиния Кинси была энергичным, неутомимым работником и не выносила бездельников. Она работала в страховой компании Калифорния Фиделити с девятнадцати лет, возможно, без единого дня на больничном или в отгуле, расценивая такие вещи как потакание собственным слабостям.

Когда я осенью пошла в школу, тетя отвозила меня туда утром, а потом забирала в 12.30, после чего приводила с собой в офис. У меня был маленький столик и стульчик рядом с ее столом, и я занимала себя книжками с картинками, альбомами для раскрашивания и другими тихими развлечениями. Интересно, как относилась компания Калифорния Фиделити к присутствию в офисе ребенка. К тому времени, как я сама начала работать в этой компании, расследуя случаи поджогов и смертей по вине медицинских работников, там был детский сад на первом этаже, где родители могли оставить детей по дороге на работу.

Внезапно меня осенило. Это сделала Вирджиния Кинси. Когда она взяла на себя роль матери, были 50-е годы, и я уверена, что в Калифорния Фиделити не было ни постановления о детском саде, ни интереса организовать такую программу. Идея о детях на рабочей территории была далеко в будущем, но тетя была силой, которую трудно было побороть.

Это было как раз в ее духе — заставить компанию прогнуться под ее желание и разрешить мне проводить с ней полдня. Калифорния Фиделити должна была прыгать от радости, получив шанс сделать то, что она требовала. Если бы они не капитулировали, истории не было бы конца. Я думаю, что, после того, как тетя создала прецедент, другие работники с детьми воспользовались возможностью держать малышей поближе к себе.

Компания, должно быть, не рвалась предоставить профессиональных педагогов и воспитателей, но они нашли людей, которые присматривали за детьми, а зарплату им платили родители. Нахождение с детьми под одной крышей стоило того.

Я улыбалась про себя, когда зазвонил телефон.

— Что это за хрень я слышал, что ты разворошила дело Мэри Клэр Фицжу? Не могу поверить, что у тебя хватило наглости влезать в дела полиции…

Мужчина орал так громко, что мне понадобилась минута, чтобы понять, кто это.

— Лейтенант Долан?

С лейтенантом Доланом мы были знакомы много лет. Проблемы со здоровьем заставили его уйти на пенсию, но он до сих пор был в курсе всех полицейских слухов. Сталкиваясь лбами в начале, мы сумели прийти к пониманию, которое основывалось на взаимном восхищении и уважении. Я должна была привыкниуть к его временами резкому тону, но он всегда заставал меня врасплох.

— Кто же еще, черт побери?

— О чем ты говоришь?

— Ты прекрасно знаешь, о чем. Ты странно себя ведешь, пошли разговоры.

— Это хорошо, разве нет?

— Только не с точки зрения миссис Фицжу. С нее достаточно придурков, которые заявляли о ребенке в течение всех лет.

— Ты можешь просто сказать мне, что ты слышал и от кого?

— От Чини Филлипса. Он сказал, что разговаривал с парнишкой, который думает, что видел, как закапывали тело Мэри Клэр. Он посылает парня к тебе, а ты собираешь полицейских в ажитации, думая, что совершила прорыв. Оказалось, что все фигня, и ты виновата.

— Хочешь послушать мою версию?

— Нет, не хочу! Почему я звоню тебе, когда это ты должна звонить мне? Ты должна была все рассказать мне в первый же день.

— Почему?

— Потому, что это было мое дело! — выпалил он. И ворчливо добавил: — По крайней мере, до того, как вмешалось ФБР.

— Откуда мне было знать?

— Потому что все знали.

— Я тогда училась в школе. Мы встретились намного позже.

— Разве Чини не упомянул мое имя, когда посылал Саттона к тебе?

— Нет. Если б я знала, что ты этим занимался, то стояла бы у тебя на пороге, выпрашивая информацию. Я тут работаю в одиночку и была бы рада помощи.

— Ты не знала, что я был ведущим детективом?

— Чини не сказал ни слова. Первый раз слышу.

— Ты слепая? Это все есть в материалах дела.

— Материалы засекречены. И даже если бы не были, полиция не собирается мне докладывать.

— Ну.

— Вот именно, ну.

— Может быть, я поторопился.

— Разумеется. Ты должен извиниться.

— Считай, что извинился.

— Я хочу, чтобы ты это сказал.

Я слышала, как он затягивается сигаретой.

— Ладно. Извини. Этого хватит?

— Не совсем, но я дам тебе возможность искупить вину.

— Как?

— Пригласи меня в гости. Мы с тобой и Стэси можем посидеть и вспомнить старые времена, пока я буду рыться у тебя в мозгах.

Последовала пауза, пока он сделал еще затяжку.

— К чему ты уже пришла?

— Не скажу без приглашения.

Мертвое молчание.

— Приходи в три, — буркнул Долан и повесил трубку.

 

23

В пятницу днем, 15 апреля 1988

Дом Кона Долана находился на узенькой боковой улочке в восточной части города. Мне не приходило в голову, что у него может быть полезная информация. Чини Филлипс не упоминал о нем и, поскольку Долан был на пенсии, я понятия не имела, что он занимался этим делом.

Я остановилась перед большим бунгало, обшитым вагонкой, с открытой верандой, сводчатыми окнами и широкими карнизами.

Долан появился в дверях, с сигаретой в руке, одетый в комнатные тапочки и мешковатые штаны и футболку под фланелевым халатом. Он поманил меня в дом, и я зашла. Я никогда не была у него и потихоньку изучала обстановку.

— Извини, что накинулся на тебя, — пробормотал Долан.

— Не думай об этом. Я уже забыла.

Друг Долана, Стэси Олифант, сидел в гостиной, с маленьким вентилятором на батарейках, который он направил в сторону сигареты Долана.

Этот дом совсем не был похож на арендованную квартиру Стэси, куда я заходила, когда он лечился от рака. Ему сказали, что он умирает, и он собирался очистить квартиру. Я застала его за выбрасыванием части своих вещей и упаковкой остальных для отправки в Армию Спасения. Когда я вошла, он уничтожал семейные фотографии, что заставило меня вскрикнуть. Это показалось мне кощунством, и я умоляла отдать фотографии мне. Я все равно не знаю большинства своих родственников, так что его могут подойти. Я забрала их, как свои собственные, странный набор неизвестных лиц прошедших времен.

После того, как он избавился от всего имущества, намерением Стэси было покончить с собой, до того, как рак поставит его в положение, когда не будет выбора. Кон Долан энергично возражал против этого плана, отчасти потому, что его жена, Грэйс, выбрала такой же путь, до того, как болезнь скосила ее.

Но Стэси была дана отсрочка, которая вычеркнула предмет из планов на обозримое будущее.

В настоящее время они с Доланом поселились вместе, что подходит им обоим, несмотря на периодические перебранки.

В прошлом году они пригласили меня поработать с ними над старым делом, потому что их физические возможности были ограничены болезнями. В то время я познакомила Стэси с фастфудом, которого он никогда в жизни не ел. Соответственно, я провела его от Макдональдса к Вендис, потом к Арбис, потом к Джеку в коробке. Венцом моих достижений стало представление Стэси бургера «In-N-Out». Его аппетит улучшился, он набрал вес, который потерял за время болезни, и к нему вернулась радость жизни. Доктора до сих пор чешут в затылках.

Долан взял мой блейзер и повесил его на подставку для шляп, которая уже была заполнена несколькими викторианскими шляпками.

Мы спустились на две ступеньки в гостиную. Пространство было открытым, с разницей в уровнях, которая выделяла отдельные комнаты. Если бы там вообще были двери, они были бы застекленными и двухстворчатыми, так что любое помещение могло быть расширено, включив в себя прилегающие.

Весь интерьер был темным — потемневшее дерево, включая стены, карнизы, оконные рамы и низкий потолок. Меблировка была причудливой. В дополнение к верхнему освещению были установлены лампы Тиффани на мраморных подставках. Стулья куплены в дешевых магазинах. Картины выглядели как оригиналы, не обязательно шедевры, но интересная смесь абстракций, пейзажей и портретов, в стилях от фотореализма до импрессионизма и примитивизма Бабушки Мозес.

При быстром взгляде на кухню я увидела плиту 1920х годов и окно, заполненное выставкой стеклянной посуды времен Великой депрессии на стеклянных полочках. Мерные чашки, вазочки, канделябры, чаши и кувшины отбрасывали мягкий зеленый свет на линолеум пола.

Безголовые манекены в винтажной одежде стояли там и сям, как гости, прибывшие на вечеринку слишком рано. Все пропахло сигаретным дымом.

Стэси сидел в гостиной в чем-то, похожем на кресло фирмы Стикли. Он тоже был в халате, и его волосы цвета имбиря были покрыты ярко-зеленой вязаной шапочкой. Он показал пальцем на фен:

— Я это делаю для самозащиты. Садись-садись. Где твои манеры, Долан? Принеси девочке пива. Мы сто лет не виделись.

Я поставила сумку на пол и уселась.

— Лучше воды, пожалуйста. От пива я усну.

Долан сходил на кухню, вернулся с кофейной чашечкой воды из-под крана и поставил ее на подлокотник моего кресла, который был достаточно широк, чтобы служить столом.

Я переводила взгляд с одного на другого.

— Вы что, больше не одеваетесь?

Стэси улыбнулся.

— Конечно, иногда одеваемся. Когда идем куда-нибудь. Мы не наряжаемся для компании. Мы слишком старые.

— Прекрати это, — отмахнулась я. — Я так понимаю, с вами все в порядке. Выглядите хорошо.

— Мне лучше, чем я смел надеяться. Я знаю, что мои дни сочтены, но пока что, все хорошо.

Мы много путешествуем. Мы ездили на север вдоль побережья и рыбачили, где только могли.

— Мы еще пили много пива и ели все дерьмо, какое могли достать, — добавил Долан. — Здоровье Стэси улучшается, а мое ухудшается. Последний раз, когда я делал анализ крови, мой холестерин был выше крыши. Я стал меньше пить и курить. Это лучшее, что я могу сделать.

— Расскажи мне о своем доме. Не знаю, что я представляла, но только не это. Он выглядит, будто его построил Фрэнк Ллойд Райт.

— Все так думают, но это был архитектор, представлявшийся братом Райта, Фредом. Фамилия была та же, но кроме этого, никакой связи. Люди заглядывали в его портфолио и приходили к ошибочному заключению. Он демонстративно отрицал связь, но делал это с подмигиванием и подталкиванием локтем, заявляя, что поссорился со своим «партнером», который украл большинство его идей. После этого он упоминал имя Фрэнка Ллойда Райта таким тоном, который подразумевал, что они постоянно обмениваются телефонными звонками, причем чаще Фрэнк спрашивает его совета, чем наоборот.

— Умно.

— Ну, для него это срабатывало. Его уловкой было спрашивать клиентов, что им нравится в домах Райта, а потом он рисовал планы, заимствуя некоторые элементы. Поскольку его цены были невысокими, будущие домовладельцы чувствовали, будто покупают настоящий товар за полцены.

— Давайте поговорим о похищении ребенка, пока не наступила моя сиеста, — сказал Стэси.

— Я сейчас как малое дитя. Еще полчаса разговора, и впаду в кому.

Я рассказала обо всем, начиная с Майкла Саттона, и включая доктора Макнэлли и других, с кем я говорила по ходу дела.

Когда я закончила, Долан сказал:

— Ты знаешь, Деборе и Патрику сильно досталось, за то что не пришли к нам, когда похитили Рейн. Когда они дали нам описание, Грег, Шелли и школьный автобус были уже далеко. Призывная комиссия наступала Грегу на пятки, так что, скорее всего, он уехал из страны. Швеция или Канада. Наверное, последняя. В Канаде было несколько групп поддержки для уклонявшихся от призыва. Студенты, Объединенные для Мира. Иммиграционные службы облегчали людям въезд отовсюду.

— Дебора знает об этом? Я встречалась с ней вчера, и она не сказала ни слова.

— Им с Патриком, наверное, было стыдно. В глазах большинства консерваторов уклонявшиеся от призыва были преступниками.

— Вы беседовали с Рейн, после того, как она вернулась?

— Три раза. Унрихи настояли на своем присутствии, мы не возражали. Нам не нужны были разговоры о том, что ребенка научили говорить что-либо, или обидели. После второй беседы мы не услышали ничего нового.

— Ничего полезного вообще?

— Ничего, что бы вело куда-нибудь. Она рассказывала о рыжем котенке, которым ее заманили с самого начала. Она сказала, что спала в большой картонной коробке, из которой сделали домик, с прорезанными окошками. Когда она просыпалась, то играла с котенком, или с бумагой и карандашами, которые ей оставили.

— Дебора говорила, что один из похитителей был одет, как Санта Клаус.

— Рейн нам говорила то же самое. Она сказала, что их было двое, один был толстый, с длинной белой бородой. У другого были очки с бумажными глазами и приклеенный большой нос.

— Что, наверное, было куплено в дешевом магазинчике.

— Именно. Мы показали ей очки из местного магазинчика, и она сразу их узнала. В магазине не было данных о недавней продаже, но такое можно было заказать или купить где угодно.

— Она была напугана?

Долан помотал головой.

— Она сказала, что ей нравился Санта Клаус. Она сидела у него на коленях раньше. Когда она спрашивала, где ее мама, он отвечал, что она скоро придет, и давал Рейн лимонад, выпив который, она снова засыпала. Спала она недолго, и по ее рассказам, она много прыгала.

— В коробке?

Долан кивнул.

— Они устроили для нее кроватку. Говорили, что это домик специально для нее.

— Как насчет одеяла? Дебора сказала, что они нашли девочку в парке, укрытую одеялом.

— Не помогло. Такие одеяла, упакованные в пластик, кладут на сиденья в самолетах.

Их там тысячи. Пан Американ, если тебя интересует авиакомпания. Больше ничего.

— И никаких отпечатков пальцев?

— Единственный отпечаток мы нашли на обороте требования выкупа, после того, как похитили Мэри Клэр. Провели его через базу десять раз и ничего не нашли.

— Как насчет подозреваемых? Вы должны были положить глаз на кого-то.

— Педофилы и другие зарегистрированные преступники на сексуальной почве, бродяги, временные работники по соседству, и любой, кто мог видеть кого-то приходящим или уходящим. Мы говорили с друзьями и знакомыми обеих семей. Миссис Фицжу говорила, что видела парня с феном для листьев на соседнем дворе. Она думала, что его вызвали, чтобы привести в порядок двор, но люди, живущие там, были на работе, а потом сказали, что никого не вызывали. Хозяин делал всю работу во дворе сам.

— Вы нашли фен для листьев?

— Никаких следов. Газонокосилка была вытащена из гаража и стояла на дорожке, но парень, должно быть, был в перчатках, потому что отпечатков не было.

— Как он попал в гараж?

— Двери в дом были заперты, но не двери гаража. Почти всегда они были открыты. Слишком хлопотно выходить из машины и закрывать их.

— Никаких лаявших собак?

— Нет.

— Интересно, что миссис Фицжу видела парня.

— Издали. Она сказала, что он был в комбинезоне, и, поскольку у него был фен для листьев, она приняла его за садовника.

— Как похитители добрались до Мэри Клэр? Я думала, что двор был закрытым.

— Они пробрались через ограду за ее домиком для игр. Они, наверное, прятались там, пока девочку не оставили одну. Мы не уверены, как они выбрались оттуда. Никто не видел никого с ребенком. Есть шанс, что они воспользовались дорожками для верховой езды. Их там целая сеть. Тогда их никто и не увидел, разве что какой-нибудь наездник, но никто об этом не сообщал. Мы знаем, что Рейн не поднимала шума, так что, наверное, Мэри Клэр тоже.

Маленькие девочки обычно послушные, и Рейн говорила, что с ней обращались хорошо.

— Так что Рейн не кричала и не отбивалась.

— Не было необходимости. Дядя предложил ей поиграть с котенком, и она пошла за ним. Дети в таком возрасте доверчивы. Скорее всего, они проделали то же самое с Мэри Клэр.

— Чем ее кормили?

— Ничем особенным. Сэндвичами с арахисовым маслом и фруктовым желе.

— И, насколько она знала, она не встречалась с ними раньше?

— Нет. Или они были умнее, чем мы думали, или они самые удачливые сукины дети на планете.

— Ты считаешь, что их было только двое?

— Это было бы оптимально. Один говорит с матерью по телефону, пока другой забирает ребенка. Если было бы вовлечено больше людей, у нас было бы больше шансов для прорыва.

Когда парней трое или четверо, кто-то может проболтаться или начать сорить деньгами.

Следующие двадцать минут мы поддерживали разговор на плаву, как волан от бадминтона, перелетающий туда-сюда над сеткой. При правильном сочетании умов перебрасывание идеями может быть продуктивным, не говоря уже о бесконечном удовольствии.

— Дебора сказала, что Патрик сделал фотокопии купюр и пометил их, перед тем, как отдать.

— Нам она тоже говорила. Мы сделали фотокопии с его фотокопий и разослали по банкам и магазинам.

— Они могли использовать деньги где-нибудь в другом месте.

— Или они могли не потратить ни цента. Выкуп оказался радиоактивным, не буквально, конечно.

— Понятно. Я пока не говорила с миссис Фицжу, потому что не хотела ее беспокоить. Думаешь, я должна с ней связаться?

— Она, возможно, сама свяжется с тобой. С чего все и началось. Все прошедшие годы она звонит мне раз или два в год, узнать, нет ли чего-нибудь нового. Я сказал ей, что, насколько я знаю, ничего нового, но я спрошу у Чини Филлипса и перезвоню. Тогда я и узнал, что приходил Майкл Саттон, и Чини послал его к тебе.

— Как насчет этого Саттона? Насколько надежно его заявление? По мне, это полный бред, — сказал Стэси.

Я пожала плечами.

— Ну, не такая уж это и натяжка. Он играл на участке, принадлежавшем семье по фамилии Керкенделл, выше на холме, недалеко от дома Унрихов. Как говорил Долан, через это место проходят тропинки для верховой езды. Оттуда, где он видел копающих парней, недалеко до Виа Джулиана.

— Ты ему веришь?

— То, что он говорит, имеет смысл. Он видит двух парней, а они видят его, так что они знают, что попались. Они не могут рассчитывать на то, что маленький ребенок будет молчать, так что подменяют тело девочки собакой. В таком случае, даже если он правильно определит место, все будет выглядеть так, будто он ошибся.

— Почему они выбрали это место?

— Меня это тоже интересует. Это может быть попыткой обвинить Шелли и Грега. Унрихи были убеждены, что все — дело рук этой парочки, потому что общая сумма, которую они требовали за два похищения, была сорок тысяч — ровно столько, сколько дед оставил Грегу в трастовом фонде.

— Эта деталь кажется мне странной, и занимает меня все годы, — сказал Долан. — Кто требует выкуп в пятнадцать тысяч? Даже сорок тысяч маловато. Почему не сто? Или лучше — полмиллиона? Зачем рисковать оказаться на электрическом стуле ради такой мелочи? Кто, похитив ребенка, требует так мало?

— Я скажу тебе, кто, — сказал Стэси. — Дилетанты, вот кто. Поэтому они и не попытались сделать это снова. Второе похищение не удалось, и это был конец. Профессионалов это бы не остановило. А я пошел. Придете к чему-то хорошему, можете меня разбудить.

— У меня вопрос, пока ты здесь, — сказала я. — Кто-нибудь из вас знает частного детектива из Ломпока по имени Хэйл Бранденберг?

— Конечно, я знаю Хэйла, — ответил Стэси. — Он начал работать примерно в то же время, что и я, только был моложе на несколько лет.

— Ты думаешь, он до сих пор там?

— Кажется, да. Ты хочешь с ним поговорить?

— Очень хочу. Не об этом деле. Это кое-что другое.

— Ладно. Я сделаю несколько звонков, и посмотрим, смогу ли я выйти на него.

— Спасибо. Я буду очень благодарна.

В субботу я проспала до 8 утра, роскошь для меня. Мы договорились позавтракать с Рейн в 9.00, что давало мне время побездельничать над газетой и первой чашкой кофе. Приняв душ и одевшись, я прошла два квартала до бульвара Кабана и два квартала вниз.

На пляже были видны веревки водорослей, вынесенные прибоем на песок. Прилив спадал, волны набегали и откатывались, унося серо-зеленые листья обратно в глубину. Ветер крепчал, и на гребнях появились белые барашки. В заливе мачты парусников качались из стороны в сторону в своем собственном ритме. Бесчисленные чайки сформировали дымчато-серое облако и опустились на пляж, две из них дрались за брошенный целлофановый пакет с остатками чипсов. Общественный открытый бассейн был еще закрыт на зиму и детская площадка пуста.

У входа в кафе я остановилась. Там была только одна девушка за столиком в одиночестве.

Она помахала мне рукой, опеределив меня тоже методом исключения. Я дала знать хозяйке, что присоединяюсь к подруге. Скользнула в обитую искусственной кожей кабинку и уселась напротив Рейн. Окликнула проходившую мимо официантку с кофейником, она перевернула в правильное положение мою кружку и наполнила ее.

Рейн подвинула ко мне металлический кувшинчик с молоком, и я добавила достаточно, чтобы сделать кофе бежевым. Мы официально представились друг другу, а потом болтали ни о чем, что давало ей возможность изучать меня, пока я изучала ее.

У нее был свежий облик юности. Чистая кожа, тонкие черты лица. Губы, как у Бетти Буп и волосы, как платиновое облако, подстриженные до уровня ушей. Небольшие жемчужно-бриллиантовые сережки ловили свет. На ней были джинсы и тончайшая белая рубашка поверх белой кружевной камисоли — комбинация более элегантная, чем я могла себе представить. Через две кабинки уборщик, вытиравший столик, не сводил с нее глаз, как будто она могла быть знаменитостью.

— Вы уже заказали? — спросила я.

— Я ждала вас.

Вернулась официантка с блокнотом в руках. Я заказала томатный сок, ржаной тост и яйцо всмятку. Рейн заказала специальный завтрак. Когда принесли еду, я смотрела, как она управлялась с апельсиновым соком, яичницей, жареной картошкой, беконом, сосисками и булочками с клубничным джемом. Хотя она ела с такой же скоростью, я закончила первой, оставив ее с двумя булочками.

— Сколько вам лет? — спросила я.

— В июле будет двадцать пять, а что?

— Пожалуйста, скажите мне, что вы едите так, а потом не отправляетесь в туалет и не спускаете все в унитаз.

— И зря потратить всю еду? Мне такое не придет в голову.

— И никаких слабительных? Рвотного корня? Пальца в глотку?

Рейн засмеялась. — У меня метаболизм, как у птички.

— Так говорят худенькие актрисы, чтобы скрыть свои пищевые расстройства.

— Только не я. В подростковом возрасте меня мучали мигрени, и я наблевалась на всю оставшуюся жизнь. Признаю, что я в этом преуспела, но еда — слишком большое удовольствие.

— Можно спросить о бизнесе вашего отца? Дебора сказала, что вы взяли на себя руководство после его смерти.

— Да. Вообще-то, он был моим дедом, что вы, конечно, знаете, но я звала его папой, кем он и был для меня. Он владел фабрикой по производству спортивной формы в Лос-Анджелесе.

Позже он создал линию одежды и аксессуаров для плохой погоды — плащи, шляпы, анораки, куртки, зонтики…

Я уставилась на нее.

— Вы говорите о Рейн Чекс?

— Да.

— Вы шутите. Вы — «Рейн» из Рейн Чекс?

— Ага.

— Как ему пришла в голову такая идея, когда в Калифорнии так мало дождей? Сколько, пятнадцать дней в году?

— Он был умницей. Когда-то он работал на компанию, которая делала спортивную одежду.

Он много ездил, в основном, на северо-запад, в штаты Орегон и Вашингтон. Он смог увидеть нишу. У людей были плащи, зонтики и сапоги, но это была всякая мешанина, ничего стильного. Он решил ухватить высокий рынок, где соперниками были только Барберри и Лондон Фог. Теперь мы продаем нашу продукцию во всех роскошных и дорогих магазинах — Бергдорф Гудмэн, Блумингдэйлс, Нейман Маркус. По всему миру тоже. Лондон, Рим, Прага, Токио, Сингапур.

— Вы знаете, как управлять бизнесом?

— Я учусь.

Рейн положила в рот последний кусок булочки и вытерла пальцы салфеткой.

— После папиной смерти я поменяла специальность с социальной работы на бизнес и получила диплом бизнес-администратора. У меня есть команда экспертов, котрые водят меня за ручку, и пока все идет неплохо. Постучу по дереву.

— Я просто поражена.

— Не только вы. В любом случае, я знаю, что вас, в основном, интересует история с похищением.

— Меня интересует ваш опыт.

— Это было неплохо. Правда. Мне было четыре года. Я не знала, что происходит, так почему бы мне пугаться?

— Никаких неприятных ассоциаций?

— Совершенно никаких. Ребята были хорошими. Мне дали поиграть с очаровательным рыжим котенком. Единственное, что меня огорчило, что мне не разрешили забрать котенка себе, когда все кончилось.

— Их было двое?

— Я видела двоих. Один был Сантой, а другой — таким дурачком, который носил очки с нарисованными глазами и большой пластмассовый нос. У него был парик, ярко-рыжий.

Может быть, там был кто-то еще, но я сомневаюсь.

— Ваша мама рассказывала, что они сделали для вас домик из картонной коробки.

— Это было здорово. Они положили кучку одеял вместо кровати и прорезали окошки вдоль одной стороны, так что я могла выглядывать. Там я спала, хотя спала я недолго. Они пытались меня усыпить лимонадом, куда было что-то добавлено. Я делалась сонной, но ненадолго. Что бы это ни было, оно оказывало противоположный эффект. Вместо того, чтобы быть усталой, я возбуждалась. Чем больше мне давали, тем больше я заряжалась энергией.

— Последствий не было?

— Никаких.

— Что это была за коробка? Такая, в которой доставляют домашнюю технику или кухонное оборудование?

— Думаю, да. Недостаточно большая для холодильника или плиты. Я была маленькой, но даже тогда коробка не казалась гигантской. Размером примерно с этот столик. Подлиннее, но такой же ширины.

— Вы не скучали без мамы?

— Чуть-чуть, но они говорили, что мама хочет, чтобы я была хорошей девочкой, совсем немножко, а потом они отведут меня домой.

— И они оставались с вами все время?

— Один из них, да. Обычно не оба вместе. Думаю, поэтому они и хотели, чтобы я спала — чтобы облегчить им работу. Один присматривал за мной, пока другой уходил, может быть, чтобы позвонить моим родителям.

— Вас потом не мучали кошмары?

— Нет. Если честно, во всем этом не было ничего травмирующего. Как ни странно, я хорошо провела время.

Ее выражение лица изменилось, когда она посмотрела на меня.

— Что?

— У меня никак не получается согласовать ваш опыт с исчезновением Мэри Клэр. Ясно, что эти ребята не были отморозками или закоренелыми преступниками. Я не могу поверить, что они были детоубийцами, по крайней мере, судя по тому, что вы рассказали. Выходит, что им нужны были деньги, и не так уж много. Что-то их напугало и заставило отказаться от двадцати пяти тысяч, что было больше, чем они получили за вас.

— Вы думаете, что что-то пошло не так?

— Я не могу вообразить другое объяснение для факта, что вас отпустили, а она исчезла навсегда.

— Я чувствую себя виноватой. Если и есть что-то отрицательное в моем опыте, это сознание того, что я спаслась, а Мэри Клэр нет. Ей не повезло, и смотрите, какую цену она заплатила.

 

24

Уокер Макнэлли

Понедельник, 18 апреля 1988

Уокер уселся у задней стены маленького конференц-зала в городском общественном центре.

Туда вела отдельная дверь сбоку здания, чтобы предоставить анонимность. Меблировка была скромная — складные стулья расставлены рядами, кафедра снята с помоста и поставлена на пол. Деревянные столы сдвинуты в угол, чтобы не мешали. Присутствовали около двадцати человек, большинство оставляли между собой и другими стул или два.

Это была третья встреча анонимных алкоголиков, которую он посетил. В воздухе пахло бумагой и клеем. Дети, которые занимались здесь после школы, вырезали несколько силуэтов деревьев и прикрепили на доску. ЭТО МОЕ СЕМЕЙНОЕ ДЕРЕВО было написано под каждым. Ветки были покрыты вырезанными листьями ярких цветов, на каждом из которых большими печатными буквами было написано имя. МЭТЬЮ, ДЖЕССИКА, КРИСТОФЕР, ЭШЛИ, ДЖОШУА, ХИТЕР. Уокер видел листья с именами братьев и сестер, один или два листика для мамы и папы, в зависимости от их брачного статуса. Поколение бабушек и дедушек красовалось выше ближайших родственников, а прабабушки и прадедушки были на самом верху. Он сомневлся, что младшие школьники могут задуматься о более отдаленных предках.

Его поручителем был мужчина по имени Леонард, с которым он познакомился в Епископальной церкви, куда они с Каролин иногда заходили. Он знал, что Леонард не пьет.

У них было несколько общих знакомых и они иногда пересекались на вечеринках. Жена Леонарда, Шэннон, была эффектной женщиной, умной и веселой, и Каролин хотела, чтобы они вчетвером подружились. Уокер отверг эту идею. Водить компанию с Леонардом, это все равно, что находиться в обществе «рожденного заново». Уокер предпочитал держать его на расстоянии вытянутой руки.

После того, как Хершел выдвинул требование, чтобы Уокер вступил на праведный путь, он позвонил Леонарду и попросил помощи. Леонард согласился быть его поручителем, и они часто разговаривали по телефону. Уокер начал испытывать к нему гораздо более теплые чувства. Ему хотелось вернуть свою жизнь, и Леонард полностью понимал, где он находится, даже его раздвоенность перед лицом отчаяния.

Уокер должен был признать демократичность алкоголизма, который затрагивал людей любого возраста, расы, социального статуса и финансового положения. Пока что он не сталкивался со знакомыми, но был готов к такой возможности. После выписки из больницы он пришел в отделение полиции со своим адвокатом и сдался властям. Процесс оформления был формальным, за что он был весьма благодарен. Уокер изо всех сил старался сотрудничать с полицией, чтобы продемонстрировать, насколько он выше всех остальных, которые проходят через их руки. Это был показатель того, как низко он пал, что считал их мнение важным.

Позже, на предварительном слушании, он заявил о своей невиновности и теперь ждал даты суда. Полицейские отобрали у него права, так что он был вынужден нанять машину с водителем, чтобы возить его по городу.

Решение транспортной проблемы предложила Бетти Шеррард, вице-президент банка. Ее сын, Брент, жил дома до начала занятий осенью. Ему было двадцать лет и он подрабатывал в супермаркете. Ему были нужны дополнительные деньги, и он смог приспособить свое расписание к нуждам Уокера. Уокер платил ему пятнадцать долларов в час, плюс прогон запасной машины его матери, «тойоты» 1986 года. Это было неудобно, но у него не было выбора.

Женщина, стоявшая впереди, рассказывала о траектории своих алкогольных несчастий, спираль, неумолимая, как спущенная в туалете вода, судя по ее рассказу. Сначала вмешалась семья, что побудило ее вести себя хорошо. Она была трезвой год, а потом умерла ее мать, и она начала снова пить в день похорон. Через три месяца она опять поклялась не пить, но потом последовали бесконечные падения, каждое хуже предыдущего. Муж развелся с ней. Ее лишили родительских прав. Она стала озлобленной алкоголичкой, и друзья начали избегать ее. Однажды она проснулась утром в своей машине, которая стояла перед торговым центром, в сотнях километров от дома. Она понятия не имела, как там оказалась.

Ее сумка была украдена, и ей пришлось идти до ближайшей станции обслуживания, где она выпросила деньги, чтобы позвонить, и умоляла свою бывшую золовку приехать за ней.

В ожидании она наконец поняла, что не может справиться сама. Теперь она уже пятьдесят один день чиста и трезва, чем заслужила продолжительные аплодисменты.

Уокер подумал, что его обстоятельства были еще сравнительно приличными. Правда, Каролин выставила его из дома, но он был уверен, что она смягчится. Он по-прежнему мог видеть детей при любой возможности, и у него до сих пор была работа. Он здорово облажался, но его проблемы не шли ни в какое сравнение с тем, что он слышал здесь.

Это была кочка на дороге, звонок будильника. Конечно, он споткнулся, но теперь исправляется. Все эти истории о людях, которые потеряли все и жили на улице? Он сочувствовал, но его положение было совершенно другим.

Один парень сохранял трезвость пять лет, два месяца и пять дней. Лучшее, что мог предложить Уокер, это семь дней, что даже не заслуживало хлопка в ладоши. Он бы чувствовал себя дураком, если бы поднялся и поделился этим. С опозданием он осознал факт, что совершенно забыл об убитой им девушке.

Сидя там, он почувствовал, как просыпаются его демоны. Это не было желание выпить, само по себе. Это была возможность выпить, от которой ему было трудно отказаться. Он хотел верить, что когда-нибудь в будущем, через пять или десять лет, он сможет наслаждаться коктейлем или бокалом вина. Как много событий придет и уйдет, когда он будет потягивать газировку или диетическую колу, оторванный от компании? Не пить до конца жизни было слишком суровым наказанием. Конечно, он вернет себе привилегию, как только научится управлять своим потреблением.

Каролин сказала бы, что он обманывает себя, но это было не так. Он боролся со своей, так называемой, проблемой, и старался, как мог. Чего еще большего она могла ожидать?

Ему хотелось выпить. Он признавал это, особенно сейчас, когда это другое дело на подходе.

Предмет был, как треснувший зуб, который он щупал языком, проверяя, не увеличилась ли трещина.

Он посмотрел на часы. Еще полчаса. Все, о чем он мог думать — какое бремя он нес. Годами ему досаждало чувство вины, и теперь облегчение наступало только в тот магический момент, когда спиртное попадало в горло, и тепло распространялось в его груди, развязывая узлы и ослабляя петлю на его шее. Он терял способность переносить тяжесть беспокойства, которое одолевало его день ото дня. Как он будет жить с такой червоточиной в душе?

Прошла вечность, когда собрание закончилось, и комната опустела, с хлопаньем стульев, которые складывали и ставили у стены. Уокер почувствовал прикосновение к плечу, что заставило его подскочить.

— Интересно встретить тебя здесь.

Он обернулся. Эвис Джент стояла рядом, в языках пламени темно-рыжих волос, от нее пахло виски. Черт, подумал он, она что, пришла на собрание пьяная? Его правая рука еще была на перевязи, так что он не делал попытки пожать ей руку.

Ее глаза расширились при виде его лица.

— О, мне нравится такая смесь лилового и желтого. С подбитыми глазами ты похож на енота.

Тебя здорово приложило.

— Думаю, что ты слышала об аварии.

— Я и все остальные. Весь Хортон Рэвин жужжит.

— Спасибо. Я чувствую себя гораздо лучше, поговорив с тобой.

Уокер не видел Эвис с их встречи на Виа Джулиана, этого кошмара патрульных машин, полицейских, и слухов о мертвом ребенке. Он не читал ни слова об этом происшествии, если только статья не появилась, когда он был в больнице и без сознания.

Эвис выглядела неважно. Раньше он находил ее привлекательной, но флуоресцентное освещение ее не красило. Ее глаза не могли сфокусироваться, и она так сильно покачивалась, что Уокеру пришлось протянуть руку, чтобы ее поддержать.

— Ух! — сказала Эвис.

— Надеюсь, ты не приехала сюда на машине, в таком состоянии.

— Я приехала на такси. У меня отобрали права. Вот блин. А ты?

— У меня есть парнишка, который возит меня по городу.

— Повезло тебе. Сколько собраний? Это твое первое?

— Третье.

Она улыбнулась.

— Умно. Стараешься показать себя с хорошей стороны, когда будет слушаться твое дело. Я сама так делала.

Ее тон был шутливым, но самодовольным, что непомерно раздражало Уокера.

— Как держится Каролин? — спросила Эвис, с расширенными от сочувствия глазами.

— Прекрасно. Она очень меня поддерживает, как стена.

Эвис состроила рожицу.

— Ну, это меня удивляет. Не думала, что она такая понимающая. Она разрешила тебе остаться дома?

— Не сейчас. Я живу в «Пеликане» в Монтебелло, в двух кварталах от банка, что облегчает жизнь, в какой-то степени. Я вижусь с детьми.

Эвис оглядела комнату, которая была пуста, кроме них двоих.

— Ты случайно не подбросишь меня до дома? У меня мало наличных, а такси стоит двадцать баксов. Мы можем выпить по-быстрому.

— Боже, Эвис. Ты можешь успокоиться?

Она засмеялась.

— Я пошутила.

— Не смешно.

— Ой, перестань! Это не конец света.

— Спасибо, что подбодрила. Приятно было увидеться. Пока.

— Пока. Если передумаешь, знаешь, где меня найти. Второй дом справа, как свернешь на Алита Лэйн.

Он прошел мимо Эвис к выходу, зная, что она провожает его взглядом. Четверо мужчин среднего возраста стояли во дворе и курили, с большими стаканчиками кофе в руках.

Это жизнь, которая ждала его, бесконечные чашки кофе и облако сигаретного дыма.

Эвис, все еще пьяная, представляла другой конец спектра, который был не более привлекательным, чем тот, который он видел перед собой.

Как он попал в такой ад на земле?

Брент ждал его в машине на другой стороне улицы. Уокер помахал, и он отъехал, чтобы обогнуть квартал и подобрать его. Уокер сел на заднее сиденье. Сидеть впереди, вместе с Брентом, было слишком по-приятельски на его вкус. К счастью, Брент был благоразумным и знал свое место. Они с Уокером обменивались только самыми необходимыми ремарками.

Уокер не хотел быть приятелем Брента и был уверен в том, что Брент тоже в этом не заинтересован. Это было деловое соглашение, и Брент, кажется, понимал, что Уокер не хочет слышать его замечания или мнения. Брент держал себя так, будто он был невидим, доставляя Уокера из одного места в другое без комментариев.

Уокер смотрел в окно, пока Брент вез его через центр города, поднимаясь по Капилло на вершину холма. Там он повернул направо, на Палисад. Дорога спускалась к Харлейс Бич и снова поднималась вдали. Она привела их к заднему въезду в Хортон Рэвин, обозначенному каменными столбами. Раньше, днем, он позвонил Каролин, чтобы спросить, не возражает ли она, если он заедет после собрания АА, чтобы забрать свою одежду. Он упомянул анонимных алкоголиков вроде бы случайно, но знал, что Каролин это отметит, и, возможно, он заработает несколько очков.

Насколько возможно, он избегал мотель, в котором поселился. Он предпочел бы более приличное место, его первым выбором был отель Эйджуотер, но он решил выглядеть скромнее в глазах Каролин. Ей и так не нравилось, что он платит Бренту, но что ему оставалось делать, пользоваться общественным транспортом? Он не мог представить себя в городском автобусе.

Мотель «Пеликан» стоял на холме, возвышавшемся над главной дорогой, поэтому место получило название «Верхняя деревня» в Монтебелло. В облике здания было что-то унылое, подходящее место для кающегося грешника. Не хватало только вериг и девятихвостой плетки для самоистязания.

Брент остановился у его дома. Уокер вышел из машины, размышляя, какое впечатление произвел дом на Брента. Дом выглядел хорошо. Ему никогда не нравилось слово «очаровательный», но это то, что сейчас пришло ему в голову. Этот дом был запретным местом, пока он не ответит за свои действия. Каролин охраняла врата.

Ему придется унижаться до конца жизни, чтобы вернуть ее доброе расположение.

Он почувствовал себя усталым от одной идеи — притворство, осторожно выверенное поведение, фасад добродетели, когда ему нужна была только жизнь, которая была до этого.

Плюс стаканчик, подумал он.

Брент сопроводил его к двери. Уокер вежливо позвонил, чувствуя себя торговцем-разносчиком со своим учеником и чемоданом товара.

Каролин открыла дверь, едва взглянув на него. Она сказала: — А, это ты, — как будто ждала кого-то другого и была разочарована. Он подумал, что неплохо было бы поздороваться любезней, некоторое проявление доброй воли, ради детей. В настоящее время они были в детском саду, и Каролин не демонстрировала ничего подобного. Брент не имел прав ни на какие приветствия, а Уокер должен сказать спасибо, что она вообще разговаривает с ним.

Она повернулась и проследовала по коридору, говоря ему через плечо:

— Я буду на кухне. Скажешь, когда закончишь. Я положила почту на стол. Напомни, чтобы я рассказала тебе о телефонном звонке.

Уокер раздумывал, стоит ли Каролин усилий, чтобы выиграть ее обратно. Сейчас ее позиция была неизмеримо выше. У нее была вся власть, а он был просителем, который умоляет разрешить ему видеться с детьми, выпрашивает аудиенцию у королевы, умоляя о внимании, которого, она решила, он не заслуживает. В обмен на крохи она хочет полную оплату — чек, помещенный на ее счет. Она давала ему подачку — несколько баксов каждую неделю, недостаточно для кутежа, но скромную сумму, с которой, как она говорила, он может делать, что захочет.

Может, ему обратиться к пастору в их церкви, ссылаясь на христианское всепрощение? Ха.

Как будто это поможет.

Он поднялся наверх вместе с Брентом. У Уокера до сих пор болели ребра, и ему нельзя было ничего поднимать, поэтому Бренту пришлось следовать за ним, как собаке.

Уокер зашел во встроенную гардеробную и прошелся по вешалкам со своей стороны. Левой рукой он вытащил спортивные куртки, четыре костюма, плащ и кожаную куртку, передавая их Бренту, который складывал все на кровать, пока Уокер заглядывал в ящики комода, доставая трусы, носки и футболки. Ему нужно было позаимствовать чемодан или спуститься на кухню и найти бумажный мешок, чтобы унести все вещи. Он вышел в коридор и поискал в чуланчике, пока не нашел вещевой мешок, куда запихал кипу своих вещей.

Он отстраненно размышлял, что бы случилось, если бы он просто вышел из всей ситуации.

Нагрузил бы машину, отменил кредитные карточки, опустошил банковские счета и покинул штат. Пока Каролин поймет, что его нет, он будет вне досягаемости.

Он представил себе ее в магазине, дорогие покупки навалены у кассы, и кассирша возвращает ей карточку.

— Извините, миссис Макнэлли, но она отклонена.

— Отклонена? Это, должно быть, ошибка. Мой муж полностью оплачивает счета каждый месяц.

— Хотите попробовать другую карточку?

Она достает свою Визу или Мастеркард, ее смущение растет, когда их отклоняют одну за другой.

Без него, вкалывающего, как лошадь, чтобы хранить закрома полными, ее жизнь покатится под откос. У нее нет ни пенни своего. Она зависела от него во всем. Проблема была в том, что, наказывая ее, он накажет своих детей. Он не хотел, чтобы Флетчер и Линни пострадали, что значило, что он привязан к Каролин навечно.

Брент сделал пару ходок к машине, относя одежду Уокера. Уокер спустился в кухню, где Каролин разгружала посудомоечную машину, работа, которую, как она всегда настаивала, он должен был разделять с ней. Он стоял и наблюдал, не делая попыток помочь, жест, который она заметила, но воздержалась от комментариев.

Глядя на нее без фильтра привязанности, он понял, что она больше не красавица и прибавила в весе. Она раздобрела посередине и ее брюки задирались.

Может быть, потеря брака и не была такой ужасной, после всего. У него были богатые клиентки, которые ясно давали понять, что он их интересует. Он был смущен их вниманием, но он может стать более восприимчивым теперь, когда остался один. Где Каролин найдет себе мужика, который согласится взять толстую немолодую женщину с двумя детьми?

Он наклонился к Каролин.

— Ты что-то сказала насчет почты?

— Она на столике в холле. Ты прошел мимо.

— Ладно. Что насчет телефонного звонка?

— Ой, да. Это было на прошлой неделе, извини, что сразу не сказала. Вылетело из головы.

Звонила женщина, спрашивала тебя. Кто-то, с кем ты учился в школе. Сказала, что она частный детектив и ищет твоего отца.

— Отца?

— Это то, что я сказала. Она хотела с ним связаться.

— Для чего?

— Не знаю. Она говорила, но у меня в одно ухо вошло, в другое вышло. Это не показалось чем-то важным и срочным.

— Что ты ей сказала?

— Я ничего ей не сказала. Повесила трубку.

Уокер немного подумал.

— Что мог часный детектив хотеть от папы?

— Почему ты спрашиваешь меня? Понятия не имею.

Он смотрел на нее, пытаясь понять смысл сказанного.

— Ты запомнила ее имя?

— Фамилия Миллоун. Имя забыла, какое-то странное.

— Кинси?

— Ты ее помнишь? Я думала, она все врет.

— В последнем классе мы посещали один и тот же урок, — сказал он, растерянно. — Еще раз, чего она хотела?

— Уокер, я только что тебе сказала. Понятия не имею. Что-то про собаку. Больше ничего.

Пол ушел у него из-под ног. На мгновение он подумал, что это землетрясение. Он вытянул левую руку и схватился за стол под удивленным взглядом Каролин.

Он пробормотал извинение и покинул дом, впоследствии даже не помня, как добрался до машины. Он чувствовал, будто шел, глядя в другую сторону, пока не впечатался в дверь.

От шока кровь отхлынула от головы, заставив давление понизиться. Тело покрылось липким потом и появилась тошнота. Свежий воздух помог. Он облокотился о машину, чувствуя себя потрясенным до основания.

Брент захлопнул багажник.

— С вами все в порядке, мистер Макнэлли?

— Все нормально. Поехали, если не возражаешь.

— Конечно.

Уокер уселся на заднее сидение. Брент включил зажигание и собирался отъехать, когда Каролин окликнула их из дверей и потом подошла к машине. Уокер опустил стекло.

— Ты забыл почту. С тобой все в порядке? Ты так удирал, что я подумала, ты увидел привидение.

Уокер приготовил уничижительный ответ, но рядом сидел Брент, и ему не хотелось устраивать сцену. Он взял почту и бросил на сиденье.

— Пошла ты, — произнес он беззвучно. Он поднял окно, так что Каролин пришлось кричать через стекло.

— Ладно. Извини, что спросила.

Брент проехал по Оушен Вэй до каменных столбов на выезде из Хортон Рэвин.

— На обратном пути в «Пеликан» я хочу заехать к отцу, — сказал Уокер. — Он живет в Вэлли Оукс. Я расскажу, куда ехать.

— Нет проблем.

Уокер взглянул в окно и понял, что они проезжают мимо дома Джона Корсо. Джон до сих пор жил в неуклюжем двухэтажном сером монстре, который его отец и мачеха купили, когда ему было шестнадцать. Уокер не был знаком с Джоном до выпускного класса в школе Санта-Терезы, но слышал достаточно об Изумительной Моне и ее идеальных дочках. Джон признался, что трахнул всех трех, до того, как они уехали в колледж. Теперь сестры были замужем и жили на восточном побережье с кучей детишек. Два года назад, когда Лайонел умер от инфаркта, Мона собрала вещи и переехала в Нью-Йорк, чтобы быть поближе к девочкам и внукам. Она унаследовала дом и все состояние Лайонела. Джону досталось десять тысяч и пожизненное право пользоваться квартирой над гаражом.

После дела с Мэри Клэр Джон настоял, чтобы Уокер соблюдал дистанцию, так что они никогда не обсуждали эту тему. Несмотря на это, Уокер точно знал, что Джон до сих пор подшучивает над жалкой суммой, которая ему досталась. Он зарабатывал ошеломительные суммы от продажи своих книг, так что это было не из-за денег. Это было оскорбление, финальная пощечина от отца. Игра, сет, и гол в пользу Моны. Она была совершенно согласна и довольна тем, что Джон жил в доме. Соглашение привязывало его к ней. Уокер был готов поспорить, что Мона до сих пор использует это против него, как может.

В конце концов, она выставила дом на продажу, но пока что это было хорошее место, чтобы провести отпуск, когда она или девочки хотели совершить увеселительную поездку на западное побережье.

Они ехали в молчании. Иногда Брент поглядывал в зеркало заднего вида. Уокер прислонил голову к спинке сиденья. Он знал, что Брент за ним наблюдает, но ничего не говорил. Не Бренту объяснять его сложную семейную жизнь.

Как это случилось? Все было в порядке. Все было хорошо, а потом, одним махом, он понял, что идет на дно. Невидимая сила, неуловимая и безжалостная, застала его врасплох, и теперь его влекут к открытой воде, и назад пути нет.

Он попытался порассуждать сам с собой, чтобы побороть страх. Нет никакой причины думать, что Кинси Миллоун говорила с его отцом. Как бы она это сделала? Каролин сказала, что не дала ей никакой информации. Конечно, нет способа, чтобы она смогла его найти.

И даже, если нашла и спросила о собаке, что может помнить его отец? Он был старым. Он был на пенсии много лет. За свою практику он видел сотни животных. Разве она могла быть угрозой?

Уокер наклонился вперед, когда они въехали в Вэлли Оукс.

— Эта улица направо. Номер 17. Можешь заехать на парковку и подождать. Полчаса, или около того.

Брент остановился, и Уокер вышел. Он не виделся с отцом после аварии, и хотя боялся предстоящего разговора, у него не было другого способа узнать, преуспела ли Кинси Миллоун в своих поисках. Уокер видел, что отец смотрит на него из окна, когда он шел по дорожке. Уолтер открыл дверь и стоял, поджидая сына. Казалось, он избегает смотреть на синяки на его лице, о которых Уокер предпочел забыть.

— Не ожидал тебя увидеть.

— Извини, папа. Надо было позвонить, но я был по соседству и решил заехать. Я хочу кое о чем спросить.

— Заходи, заходи, — сказал Уолтер, отступая. — У тебя есть время на чашку кофе?

— Думаю, что есть, если тебя не затруднит.

— Не затруднит. Пошли в большую комнату, располагайся там. Как Каролин и дети?

— Хорошо, спасибо. Кстати, я только что из дома. А ты как?

— Терпимо. Боль в бедре почти прошла, и я увеличил прогулки. Теперь прохожу по три километра.

Уокер уселся на диван и наблюдал, как отец готовит кофе, аккуратно наливает воду, добавляет шесть ложечек молотого кофе, перепроверяет все, прежде чем нажать кнопку кофеварки.

Отец вернулся к нему.

— Кофе будет готов через минуту.

Уокер не знал, что отвечать. Он прикидывал, как перейти к теме аварии и всех сопутствующих ужасов. Отец прочистил горло.

— Не думаю, что должен объяснять тебе, как я огорчен твоими последними делами. Каролин приходила и рассказала мне. Она специально пришла, потому что не хотела, чтобы я узнал об этом от третьих лиц.

— Я ценю ее заботу. Я бы сам рассказал тебе, но я лежал без сознания.

— Да.

Ответ казался нелогичным. Уокер надеялся на помощь, чтобы преодолеть неудобство разговора.

— Я был в ужасе, как ты можешь вообразить.

— Разумеется. Если бы твоя мать была жива, это разбило бы ей сердце.

— Ну, думаю, мы оба должны быть благодарны, что она этого избежала, — сказал Уокер. Неверный тон, подумал он. Попробовал еще раз.

— Я понимаю, как ты огорчен, но меня это совсем пришибло. Как ты думаешь, я себя чувствую, зная, что несчастная девушка погибла из-за меня?

— Каролин сказала, что ты ничего не помнишь.

— У меня было сотрясение мозга. Я был без сознания. Доктор сказал, что амнезия часто встречается в подобных случаях.

— Каролин думает, что у тебя было затемнение сознания, вызванное алкоголем, а это лошадка другого цвета.

— Это смешно. У меня не было затемнения сознания.

— Может быть. Я подумал, что это похоже на правду.

— Ну, я рад, что вы так хорошо поговорили на мой счет.

— Она имеет право на свое мнение.

— Она едва ли главный эксперт…

— Сынок, умнее будет не ерничать. Она прекрасная женщина, и тебе повезло, что она рядом.

— Не знаю, с чего ты взял, что она «рядом». Она со мной едва говорит.

— Я уверен, что она передумает. У вас есть дети, о которых нужно подумать. Будет жаль, если эта трагедия разрушит их жизни, так же, как и ее.

Кофе был готов, и отец пошел за чашками и блюдцами. Он поставил на поднос сахарницу, сливочник и две ложки. Пока он был занят, Уокер обдумывал, как лучше перейти к Кинси Миллоун. Не успел он о ней подумать, как взглянул на кофейный столик и увидел ее визитку, прислоненную к цветочному горшку. Он взял ее, прочел адрес офиса и номер телефона. Ничего не было написано насчет круга дел, которыми она занимается.

Уокер крутил карточку в пальцах.

Отец вернулся с подносом, чашки побрякивали на блюдцах, пока он шел. Он поставил поднос на стол и передал чашку Уокеру.

— Я забыл, с чем ты пьешь кофе. Я — с молоком.

— Черный подойдет. А это что такое?

— Что?

— Это то, о чем я собирался тебя спросить. Каролин сказала, что звонила частный детектив и искала тебя. Согласно моему адвокату, ты не должен разговаривать с этой женщиной.

— Я уже с ней встречался, и тебе не о чем беспокоиться. Причина, по которой она приходила, не имеет к тебе никакого отношения. Она приходила несколько дней назад и спрашивала о собаке, которую я лечил когда-то.

— О собаке?

— У нее были вопросы о правилах усыпления животных. Я рассказал ей, что мог, и она оставила визитку, на случай, если я вспомню что-нибудь еще. Это очень приятная молодая женщина. Мы поговорили немного о том, о сем, а потом она ушла. Она была здесь не больше получаса.

— Она упоминала, что мы вместе учились в школе?

— Я об этом не знал. Она была здесь совершенно по другому вопросу.

— Что ты ей рассказал?

Отец не донес чашку до рта.

— Ты знаешь, я в состоянии сам вести разговоры, без твоего наблюдения.

— Извини. Я не хотел вмешиваться. Я просто не хочу, чтобы она использовала наше прежнее знакомство.

— Твое имя не упоминалось. Она сама меня разыскала, хотя это не твоя забота. Я бы посоветовал тебе навести порядок в твоем собственном доме и дать мне самому заботиться о моем.

Уокер не продолжал, уязвленный упреком. Беседа длилась, спотыкаясь, пока он не почувствовал, что прошло достаточно времени, чтобы извиниться и вернуться в машину.

Отец не стал провожать его до двери.

Уокер с трудом осознавал дорогу домой. Он опустил окно и впустил в машину свежий воздух, который охлаждал лицо и трепал волосы. Распустил узел галстука и расстегнул воротничок рубашки. Брент послал ему взгляд в зеркало. Уокер не чувствовал, что должен что-то объяснять. Ему жарко. Какое дело Бренту до этого?

Те же мысли упрямо атаковали его. Кинси знала о собаке. Он не мог понять, каким образом она оказалась у дверей его отца. Каким окольным путем она связала отца с останками собаки? Уокер видел ее на раскопках, и в течение недели она оказалась в шести шагах за его спиной и догоняла.

К тому времени, когда Брент высадил его у «Пеликана», комбинация кофеина и беспокойства вызвала что-то вроде приступа паники. Уокер запер за собой дверь и пошатываясь добрался до кровати. Сердце колотилось с такой скоростью, что он вспотел и тяжело дышал. Это было как передозировка «спида», который он пробовал дважды за свою жизнь, связанную с алкоголем и наркотиками.

Он сидел на краю кровати, схватившись за грудь, боясь встать, чтобы не потерять сознание.

Он умирал. Он умрет. Ужас будет нарастать, пока не раздавит его своим весом.

Семь трезвых дней. Он не знал, возможно ли продержаться хотя бы еще час. В двух кварталах есть коктейль-холл. Он представил себе быструю ходьбу, поблескивающие ряды бутылок за барной стойкой. Свет будет приглушен, и он вряд ли встретит знакомых. Одна порция успокоит его. Одна порция приведет его в порядок до следующего дня. В любом случае, по утрам было легче, хотя день тянулся перед ним, как вечность.

Все, что нужно было сделать, это встать, пересечь комнату и пройти два квартала до бара.

Его руки начали трястись.

Он снял трубку и позвонил Леонарду.

 

25

Понедельник, 18 апреля 1988.

В понедельник днем я позвонила в справочную и узнала телефон «Работы по дереву на заказ Дэнсера» в Белисии. Дебора не дала мне названия мастерской, но, когда я заглянула в местные желтые страницы, то увидела, что владельцы подобных мастерских обычно используют в названиях собственные фамилии. Я была готова попробовать «Работы по дереву Дэнсера», «Шкафы Дэнсера» и вариации на эту тему. К счастью, я сразу угадала.

Я набрала номер, после второго гудка ответил мужчина.

— Работы по дереву на заказ Дэнсера.

— Это Шон Дэнсер?

— Да. Кто это?

— Мня зовут Кинси Миллоун. Я частный детектив из Санта-Терезы. Дебора Унрих посоветовала, чтобы я поговорила с вами о Греге и Шелли. Могли бы вы встретиться со мной?

— Я могу сэкономить вам поездку. Все, что я знаю, я могу рассказать по телефону. Это не так много.

— Я была бы рада поговорить лицом к лицу, если не возражаете. Я не попрошу больше времени, чем вы согласны потратить.

— Как хотите.

Он дал мне свой рабочий адрес и сказал, что будет в мастерской весь день во вторник и среду. Он будет устанавливать мебель в четверг, так что его не будет в четверг и пятницу.

Я сказала, что во вторник днем мне подойдет.

Стэси позвонил мне утром, сказать, что бабушкин частный детектив еще работает и сидит в том же офисе, который занимал тогда. Моим планом было сначала заехать в Ломпок и поговорить с Хэйлом Бранденбергом, а потом проехать еще восемьдесят километров на север в Белисию, чтобы охватить оба источника в один день.

Утром во вторник я заправила машину и выехала в северном направлении по шоссе 101.

На пассажирском сиденье лежал пакет с письмами и счетами, которые выставил Бранденберг. Я предполагала, что когда-то к ним были прикреплены отчеты, но он мог согласиться докладывать устно, чтобы избежать письменных свидетельств. Я сама так делаю в деликатных случаях, когда хранить записи не кажется мудрым. Я могу работать любым способом, лишь бы клиент был доволен. Я храню записи у себя, как предосторожность, на случай, если расследование вернется, чтобы укусить меня за задницу, но клиенту не обязательно об этом знать.

Дорога обошлась без приключений. День был прекрасный, температура чуть выше +20, с легким ветерком с океана. Я прошла техобслуживание на прошлой неделе, и машина летела, как мечта. В феврале и марте прошли дожди, и холмы по обеим сторонам покрылись яркой зеленью. Через 56 километров я съехала с шоссе и двинулась на запад, в сторону Военно-воздушной базы Ванденберг.

Городок Ломпок может похвастаться населением в три тысячи шестьсот человек и домами на одну семью стоимостью от 225 до 250 тысяч долларов. Там есть маленький аэропорт, тюрьма, симпатичная публичная библиотека, крошечные парки, хорошие школы, и на три процента больше одиноких мужчин, чем одиноких женщин, если вы охотитесь за мужем.

На окружающей территории выращивают половину цветочных семян в мире, так что в мае с дороги видны сотни гектаров цветов. Сейчас еще рановато, но через пару месяцев поля будут напоминать персидский ковер.

Деловой район тихий. Широкие улицы, и редко в каком здании больше двух этажей.

Хэйл Бранденберг находился на втором этаже неуклюжего офисного здания. На первом этаже располагалась компания недвижимости, в окнах выставлены фотографии продающихся домов. Стеклянная дверь вела на покрытую ковром лестницу. Табличка на стене указывала, что Хэйл занимает комнату номер 204.

Я поднялась по лестнице, удивляясь пропорциям здания. Окна в верхнем коридоре были огромными, а потолок метров шесть высотой. Раса гигантов могла войти, и осталось бы еще место над головой. В коридоре стояла мертвая тишина. Я насчитала восемь офисов, вход в каждый обозначен фрамугой над дверью, старомодным эквивалентом кондиционера.

Хэйла могло не оказаться на месте, но когда я постучала, приоткрыла дверь и просунула в нее голову, он сидел на полу, посередине комнаты, втирая мастику в одно из двух кожаных кресел.

Мебели в офисе было немного — письменный стол с кожаным покрытием, два кожаных кресла и несколько шкафов для документов. Окна, такие же, как в коридоре, были большими и голыми, идеально чистыми и открывали вид на бесконечное голубое небо. Я заметила кусочек зелени через улицу, деревья только начали покрываться листвой.

— Хозяйственные работы, — объяснил Бранденберг свое занятие.

— Я вижу. Можно войти?

Это был мускулистый мужчина, лет шестидесяти с небольшим, с худощавым лицом и ямочкой на подбородке. Его светлые седеющие волосы были коротко подстрижены.

На нем были выцветшие джинсы, ковбойские сапоги, рубашка-ковбойка и галстук-шнурок.

Судя по его облику, он предпочел бы находиться на свежем воздухе, лучше верхом на лошади.

Он кончил натирать одно кресло и принялся за другое. Кожа, которую он обработал, выглядела темнее и мягче.

— Если вы ищете Неда, он напротив.

— Я ищу вас, если вы — Хэйл Бранденберг.

— Вы что-нибудь продаете?

— Нет.

— Работаете в газете?

— Мне нужна информация.

— Заходите и садитесь. Садитесь в кресло у стола, потому что больше некуда. Не возражаете, если я буду работать, пока мы говорим?

— Хорошо.

Я воспользовалась предложением, обошла стол и села. Его вращающееся кресло, в отличие от моего, было обито кожей, но я все равно почувствовала себя как дома, потому что оно скрипело точно так же. Лицо Хэйла показалось мне знакомым.

— Я вас знаю. Это так?

— Людям часто так кажется. Говорят, что я похож на рекламу «Мальборо».

Я засмеялась.

— Точно.

Он окунул тряпку в банку с мастикой и стал наносить ее круговыми движениями на подлокотник кресла.

— У вас есть имя?

— Ой, извините. Кинси Миллоун. Я частный детектив из Санта-Терезы. Вы уверены, что мы не встречались? Могу поклясться, что я вас где-то видела. Может быть, на профессиональном собрании?

— Я не хожу на собрания. Вы бываете на общественных сборищах в своем городе?

— Я едва ли бываю на каких-нибудь сборищах в любом месте.

— Я тоже. Что я могу для вас сделать?

— Мое имя вам ни о чем не напоминает?

Он подумал, прежде чем ответить.

— Возможно, но не помню, о чем. Освежите мою память.

— Когда-то вы работали на мою бабушку. Корнелия Кинси.

Он перешел от боковой к задней части кресла.

— Почему вы думаете, что я работал на нее?

— У меня есть счета.

— Миссис Кинси еще жива?

— Да.

— Я не могу обсуждать ее дела без ее согласия.

— Достойно уважения.

— Вы сказали, что вы частный детектив. Вы должны быть в той же лодке, сейчас и тогда.

— Вообще-то, это случилось в последние две недели.

— Тогда я не должен объяснять этические требования. Она заплатила за информацию. Информация принадлежит ей.

— Вам не кажется, что срок давности уже истек?

— Зависит от того, что вы хотите узнать.

Я достала письма и выложила на стол.

— Знаете, что это такое?

— Не отсюда. Хотите приподнять их, чтобы я мог увидеть?

Я взяла несколько писем, помахала ими и держала на виду.

— Некоторые из них были посланы моей тете Джин, а некоторые — мне. Все они были возвращены нераспечатанными. Ну, кроме первого. Похоже, тетя Джин прочла его, прежде чем отправить обратно.

— Вы их украли?

— Нет, но украла бы, если имела шанс. Моя кузина наткнулась на них, когда разбирала дедушкины бумаги. Я решила, что письма мои, если они адресованы мне.

— Вам нужно обсудить это с адвокатом. Я не очень хорошо разбираюсь в законах об интеллектуальной собственности. Что случилось с Вирджинией Кинси?

— Она умерла пятнадцать лет назад.

— О. Ну, мне очень жаль это слышать.

— Я была единственной наследницей ее имущества, что значит, что ее письма тоже мои.

— Вы не поймаете меня, оспаривая предмет.

— Вы ее знали?

— Скажем так, я познакомился с ней по ходу выполнения задания.

— Хотите услышать мою теорию?

— Я не могу удержать вас от высказывания вашего мнения.

— Два или три года после смерти моих родителей моя бабушка упорно хотела получить надо мной опеку. Это все в письмах. Я предполагаю, что вас наняли следить за моей тетей Джин, чтобы поставить под сомнение ее способность воспитывать ребенка.

Хэйл Бранденберг ничего не сказал. Его тряпка ходила кругами, он морщился, как человек, который привык работать с сигаретой в углу рта.

Это был тип, который я встречала раньше. Сильный и крепкий уличный сорт. Его юмор был сухим и немногословным, а персона создавала ощущение комфорта.

— Без комментариев? — спросила я.

— Думаю, что без. Мне понятен ваш интерес, но существуют принципы. Если вам нужна информация, поговорите с вашей бабушкой.

— Ей за девяносто, и она все забывает, насколько я слышала. Сомневаюсь, что она помнит, что вы для нее делали.

— Это не значит, что я имею право обсуждать это с вами.

— Мистер Бранденберг, меньше, чем через месяц мне исполнится тридцать восемь лет. Я не подлежу удочерению, так что я не понимаю, что случится, если вы подтвердите то, что я сказала.

Он слегка улыбнулся.

— Меня зовут Хэйл, и в чем-то вы правы. Я уверен, что в таком возрасте суд учел бы ваши пожелания, прежде чем принимать решение об удочерении.

— Вы так и не отвечаете. Что, если я спрошу не о предмете, а о процессе?

— Можете попробовать.

— Что случилось с написанными отчетами? У меня есть счета, но больше ничего.

— Их не было.

— Как это так?

Он улыбнулся.

— Я опять должен напомнить о конфеденциальности.

— Вы должны были схватить меня и убежать?

— О боже, нет. Я бы не согласился на такое.

Я перебрала счета.

— Она заплатила вам около четырех тысяч долларов.

— Я потратил много часов.

— Делая что?

Хэйл молчал, и я видела, как он размышляет. Я сказала:

— Послушайте. Это древняя история. Ничего не поставлено на карту. Какими бы ни были бабушкины намерения, она не преуспела, потому что вот она я, сижу здесь.

Он еще немного помолчал.

— Можно я угощу вас чашкой кофе?

Удивленная, я ответила:

— Конечно, спасибо.

Я представляла себе кафе, но Хэйл имел в виду кое-что другое. Мы зашли в фойе соседнего офисного здания. В углу стояла тележка с кофе, дополненная контейнерами с упаковками молока, пакетиками сахара, палочками для размешивания и свежеиспеченными булочками с корицей. Хэйл посмотрел на меня.

— Вы обедали?

— Сейчас десять утра.

Он улыбнулся.

— Как насчет булочки?

— Конечно, почему нет? Я сегодня пропустила завтрак, вместе с пятикилометровой пробежкой.

Он указал на три большие булочки, которые женщина за прилавком тележки завернула в вощеную бумагу и положила в пакет. Хэйл попросил два больших кофе и высыпал на поднос пригоршню упаковок молока и кучку сахарных пакетиков.

Потом мы вышли из здания и отправились в парк через дорогу. У меня сложилось впечатление, что это был его утренний ритуал. Скамейка, которую он выбрал, была в кружевной тени дерева. Когда мы уселись, поставив поднос между нами, как в фильмах Диснея, появились разнообразные птицы и белки, в ожидании третьей булочки, видимо, предназначенной для них.

Наш разговор происходил неторопливо, пока мы прихлебывали кофе и жевали булочки, бросая кусочки маленьким созданиям у наших ног.

— Вы понимаете, что я могу лишиться лицензии, если она узнает?

— Как она узнает? Я никому не скажу ни слова. Честное скаутское.

Он посидел и подумал.

— Какого черта. Мне скоро на пенсию. Поверю вам на слово.

— Пожалуйста.

— Вы правы насчет работы. Миссис Кинси наняла меня проверить Вирджинию.

— Ей нужно было доказательство, что она не годится на роль моей опекунши, правильно?

— В основном. У вашей бабушки было достаточно денег, чтобы заплатить лучшим адвокатам. До сих пор есть, кстати. Также у нее было достаточно, чтобы оплатить мои услуги, которые были недешевы… на что вы любезно указали. Она думала, что сможет повлиять на социальных работников и на судью, и была не так уж неправа. Вирджиния Кинси была странной особой.

— Эксцентричная, вот правильное слово. Так что произошло?

— Ваши родители не оставили никаких инструкций об опеке, если с ними что-то произойдет.

У вашей тети не было опыта обращения с детьми. Вы должны были сами понять это, если у вас была хотя бы половина мозгов. Она была уникальной. Она могла выпить сколько угодно виски и ругалась, как портовый грузчик. Я мог закрыть дело для вашей бабушки, которая лучше подходила для ухода за пятилетней девочкой.

— И вы это сделали?

— Нет.

— Что случилось?

— Сейчас я к этому перейду. Но сначала должен сказать вам две вещи. Мне не нравилась ваша бабушка тогда и она не нравится мне сейчас. Может быть, она напоминает мне мою собственную бабушку, которая была упрямой и злой, всех ненавидела. Миссис Кинси такая же, эгоистичная и властная, чего я терпеть не могу. Я работал на нее еще раз или два после этого, но это было много лет назад, поэтому я и спросил, жива ли она.

— Достаточно честно.

— И еще другая вещь. Это единственная работа, которую я делал только ради денег. Я только что начал свой бизнес. Взял заем в банке, чтобы организовать офис, но клиенты не особенно толпились у дверей. От меня требовали выплат, а у меня не было ни гроша. Не знаю, что сделал бы банк, если я бы так и не заплатил. Думаю, последнее, чего бы им хотелось — это пустой офис, обставленный моей подержанной мебелью. Я знал, что месторасположение хорошее и был убежден, что у меня будет достаточно дел, чтобы заработать на жизнь, по крайней мере, скромную, за короткий период времени. У меня просто не было денег на руках.

Появилась миссис Кинси и рассказала, что она задумала. Даже в таком отчаянном положении мне не хотелось работать на нее, и я заломил несусветную цену. Она согласилась, и я влип. Я следил за Вирджинией неделями — сначала в 1955, потом, снова — в 1956 и в начале 1957. Честно говоря, я никогда не видел в вашей тете материнский тип. Она обеспечивала вас всем необходимым, но я никогда не наблюдал слишком большой нежности и привязанности.

— Могу это подтвердить.

Он улыбнулся.

— Вы были забавной малышкой и цеплялись за нее, как обезьянка. Настолько, что я беспокоился насчет вашей эмоциональной стабильности. Вам сильно досталось. Потеря родителей была таким ударом, от которого я не был уверен, что вы оправитесь. Вирджиния не заменяла мать, но она была твердой и постоянной. И еще она была просто динамитом, когда надо было вас защищать. По моему мнению, этого было достаточно.

— Вы все это решили, сидя в машине напротив нашего дома?

— Не совсем. Я занимался слежкой не больше недели, когда она меня заметила. Мне казалось, я был осторожен, но Вирджиния была умницей. Она должна была знать, что ее мать не замышляет ничего хорошего. Однажды она подошла к машине, жестом велела опустить стекло и пригласила меня в дом. Она сказала, что если я собираюсь шпионить за ней, то могу, с тем же успехом, делать это с близкого расстояния, да еще получить бесплатную чашку кофе. После этого она знала, что я следую за ней, но не делала никаких уступок. Она делала точно то же, что и всегда. Что я думал о ней и что докладывал, не имело отношения друг к другу..

— Что-то я здесь пропустила. Бабушка была старой даже тогда. Что заставляло ее думать, что у нее есть шанс получить опеку?

— Это другое дело. Она думала, что сможет убрать с дороги вашу тетю Джин. Если она это сделает, то кому еще поручат опекунство?

— Моя мать была старшей из пяти сестер. Тетя Джин была следующей, а после нее были еще Сара, Мора и Сюзанна. Наверное, любая из них была бы предпочтительней.

— Они финансово зависели от старших Кинси. Все девушки удачно вышли замуж, но у их мужей не было таких денег, как у ваших дедушки и бабушки. Как я слышал, Сара и Мора не одобряли вашей матери, и никто из них не хотел идти против миссис Кинси, зная, что она хочет заполучить вас.

— Но каким способом она хотела добиться цели? Какие у нее были рычаги давления? Я до сих пор не понимаю.

— Я, наверное, сказал достаточно.

— Да ладно.

— Вы когда-нибудь сдаетесь?

— Спросить никогда не помешает. Я думаю, что вы расскажете мне так много или так мало, насколько захотите.

Он откусил от булочки и некоторое время жевал, потом отхлебнул кофе.

— Ваша бабушка думала, что Вирджиния была лесбиянкой.

Я уставилась на него в изумлении.

— Вы шутите.

— Вы спрашивали о рычагах. Вот они. В те дни такие обвинения были разрушительными, даже без доказательств. Вот почему я не давал ей письменных отчетов. Я не хотел, чтобы у миссис Кинси было что-нибудь против Вирджинии.

— Тетя Джин была геем?

— Это не то, что я сказал. Я сказал, что ничего не записывал, в любом случае.

— Как ей вообще пришло в голову такое?

— Понятия не имею. Когда она пришла ко мне в офис, она сказала, чего хочет, а именно — получить «вещи» на свою дочь. Такое выражение она использовала. Она сказала, что никакой судья не разрешит опеку человеку с таким «изгибом». Я сказал, что не буду подгонять свои находки к ее целям. Она сказала, что была бы счастлива нанять кого-нибудь другого, кто дал бы ей то, за что она платит. Я ответил, что мне плевать, кого она наймет.

Если ей не нужна правда, я на нее работать не буду.

— Она разрешала так разговаривать с собой?

— Она обиделась, но, думаю, что ей понравилось. Едва ли кто-нибудь спорил с ней в те дни.

— Они до сих пор не спорят. Продолжайте.

— Она рассердилась, но, в конце концов, согласилась. Она была деспотом, но через какую-то черту не решалась переходить. Вирджиния до сих пор была Кинси. Если ваша бабушка была права, то обнародовать склонности Вирджинии стало бы позором для всей семьи.

— Вы говорите, что, если бы она оказалась права, то не стала бы использовать информацию?

— Только не публично. Я боялся, что она предпримет что-нибудь тайно. Она была нечестной и хитрой, и я не хотел ее вооружать.

— Так что вы сказали ей, что тетя Вирджиния не была лесбиянкой?

— Она и не была.

— Честно?

— Почему нет? По мне, идея была просто смешной. Никогда не было ни крупицы доказательства, что Вирджиния Кинси была кем-то иным, кроме как бескомпромиссной гетеросексуалкой. Она предпочитала быть одной, но это не является отклонением. Таких людей много. Я один из них.

— Я тоже. Не понимаю, почему вообще бабушка подняла такой вопрос.

— Наверное, это была самая ужасная вещь, которая пришла ей в голову, поэтому ей захотелось, чтобы это было правдой.

— Я не могу поверить, что такая старомодная и порядочная дама вообще знала о таких вещах.

— Не обманывайте себя. Даже у викторианских женщин были «особенные» подружки.

Когда две одинокие женщины поселялись вместе, брови взлетали вверх. Это называлось «бостонским супружеством».

— Тетя Джин знала, что задумала бабушка?

— Думаю, что да.

— Я не знаю, что со всем этим делать. Годами я жалела себя, потому что думала, что бабушке нет до меня дела. Теперь выходит, что было такое большое дело, что она шантажировала собственную дочь, чтобы добиться своего.

— Так оно и было. Хорошо, что она проиграла.

— Да, но посмотрите, чего это стоило. Бедная тетя Джин. Я понятия не имела, через что она прошла. Она добилась, чтобы никакой шепот об этом не достиг моих ушей.

Годами я не знала, что у меня есть родственники, кроме нее. Я услышала о них только после ее смерти.

— Женщина, состоявшая из противоречий. Прямолинейная и таинственная одновременно.

Я оглядела его, размышляя, не пропустила ли чего-нибудь.

— Я не хочу, чтобы вы искажали правду. Я приму ее в любом случае.

— Почему такие подозрения? У вас, наверное, «проблемы с доверием», как говорят в народе.

Я засмеялась.

— Может быть. А у вас?

— Нужно быть дураком, чтобы доверять большинству людей. Я думаю, что я умнее.

Я посмотрела на часы.

— Ой. У меня встреча в Белисии, так что нужно ехать. Спасибо за разговор. Мои уста запечатаны.

Хэйл скомкал бумажный пакет и выбросил в урну.

— Если будут еще вопросы, не стесняйтесь звонить.

Только будучи снова в дороге, я поняла, что он так и не ответил на мой вопрос, солгал ли он.

 

26

Адрес мастерской, который дал мне Шон Дэнсер в Белисии, оказался и его домашним адресом. Сам городок был маленьким, раскинувшимся паутиной между шоссе и пляжем.

Основным источником дохода был туризм, приезжих привлекало расположение и продукция местных производителей которые изготовляли все, от хлеба и сыра, до уникальных вин.

Я насчитала семь художественных галерей на главной улице, где были еще магазины, торгующие ювелирными изделиями, мебелью ручной работы, текстилем и другими уникальными вещами. Бесконечные маленькие гостиницы заполняли узкие улицы, вместе с ресторанчиками, кафе и бистро, достаточными, чтобы обслуживать, как местных жителей, так и многочисленных приезжих. В это время года цены были разумными, и я видела несколько табличек «Мест нет».

Шон Дэнсер жил в одноэтажном каркасном доме, выкрашенном в серый цвет, с намеком на викторианский стиль в его крутых скатах черепичной крыши и резной отделке.

Я постучалась в переднюю дверь и подождала положенные несколько минут, не зная, дома ли кто-нибудь. Дверь открыла молодая женщина, кторой едва ли исполнилось двадцать.

Это было миниатюрное создание с большими зеленоватыми глазами и ореолом черных кудрей. Она была босая, в шортах и завязанной спреди узлом футболке. Правую руку украшали серебряные браслеты.

— Здравствуйте. Я надеюсь, что попала в нужный дом. Я ищу Шона.

— Он в своей мастерской, сзади.

Поскольку она больше ничего не предложила, я поблагодарила, спустилась с крыльца и пошла направо по дорожке. Мастерская представляла собой главный дом в миниатюре, соединенная с ним крытым переходом. Дверь была открыта, и запах клея и свежего дерева стоял в воздухе. Я слышала высокий звук токарного станка. Шон, в комбинезоне и защитных очках, был погружен в работу, что позволило мне изучить его без его ведома.

Он был высокий, с копной темных вьющихся волос. Швы на его белом комбинезоне пропитались древесной пылью. Он склеил концы двух широких плоских панелей и поместил их в зажим. Необработанные доски были сложены у стены. Сотни сверл, маленьких инструментов и деревянных лекал были аккуратно разложены на полках.

Он обернулся и, увидев меня, выключил станок.

— Эй.

— Вы — Шон?

— Точно. Вы, должно быть, детектив из Санта-Терезы.

— Кинси Миллоун. Приятно познакомиться. Вижу, что застала вас за работой.

— Я всегда за работой. Рад, что вы нашли меня.

— Девушка, которая открыла дверь, сказала, что вы здесь.

— Это Мемори.

— Наверное, хотя она и не представилась.

Шон поморщился.

— Иногда ей не хватает хороших манер. Извините. Она не хотела быть невежливой.

— Не за что извиняться. Я пришла увидеть вас.

— Надеюсь, что смогу помочь. Как поживает Дебора?

— Хорошо. Мы прогулялись по пляжу в прошлую среду, и она в лучшей форме, чем я.

— Садитесь, если найдете куда.

— Ничего.

Он присел на край верстака, я облокотилась о стол. Мы немного поболтали, прокладывая дорогу к нужной теме. В конце концов, Шон сказал:

— Почему бы вам не рассказать, что происходит?

— Постараюсь быть краткой.

Я рассказала свою историю, сократив ее до нескольких важных пунктов.

— Старое дело о похищении снова оказалось на виду, по причинам слишком сложным, чтобы вдаваться. Маленькая девочка, по имени Мэри Клэр Фицжу, исчезла в июле 1967 года, и с тех пор больше никто ее не видел.

— Это плохо.

— Очень плохо, но, по крайней мере, есть надежда узнать, что случилось с ребенком.

Насколько мне известно, вы, ваши мама и папа были в Санта-Терезе в то лето.

— Грег не был моим отцом. Просто хотел уточнить.

— Извините. Я не знаю деталей, вот почему я здесь.

— Неважно. Продолжайте.

— Я знаю, что вы трое останавливались у Унрихов. Дебора говорила, что Грег настаивал на получении денег, которые ему оставил дед, чтобы они с Шелли купили ферму…

Шон уже мотал головой.

— Я слышал, как они придумывали эту историю, но это было вранье, до последнего слова.

Дурачки. Не знаю, на что они надеялись. Патрик не поддержал бы этот бредовый план, даже если бы он был правдивым. Деньги были в трасте, и они ни за что не смогли бы наложить на них руку. Ну, может быть, с помощью какой-нибудь махинации с законом, но Грег был не в том положении, чтобы этим заниматься.

— Что он задумал? Можете рассказать?

— Конечно. Грег бросил университет на втором курсе, что значит, он подлежал призыву в армию.

Повестка догнала его, и он быстренько ее сжег. Они с мамой параноидально боялись властей, она больше, чем он. Он решил уехать в Канаду. Она не была в восторге от идеи, но у него были друзья, которые скрывались там, и он решил воспользоваться связями. Если бы он получил наследство, у них было бы достаточно для жизни, пока они подадут заявку на гражданство.

— Могу понять, под каким он находился давлением.

— Ну да, с его точки зрения. Скажу вам, что было глупым. Я понял это только позже, но в июле 1967 Грегу было двадцать пять лет. В двадцать шесть он уже не призывался, так что ему нужно было только подождать. Разумеется, они не помышляли о женитьбе, но если бы он и мама зашли так далеко, он стал бы свободным человеком. Конечно, они не стали делать ничего, настолько прозаичного. Они были хиппи и слишком свободны духом для чего-то столь земного, как официальная церемония. В любом случае, когда стало ясно, что Унрихи не идут на соглашение, мы пустились в путь, что было для них решением почти всех проблем.

— Почему такой внезапный отъезд?

— Они все делали под влиянием импульса, хотя, возможно, происходило нечто большее.

Я слышал много перешептываний в задней части автобуса. Грег был в панике.

— Не знаете, что это было?

— Понятия не имею. Я был ребенком. Что я мог знать? Помню, мама очень настаивала на Сан-Франциско. Она только и говорила о Лете Любви, и очень огорчалась, что его пропустит. Она говорила, это не то, чтобы отряд полиции висел у них на хвосте. Кругом тысячи парней, косящих от призыва, так что им нужно только находиться в движении, и все будет хорошо. Но с Грегом это не прокатывало. Он хотел убраться подальше. Мама считала, что это его проблемы, не ее. Она пыталась сдерживаться, но не обошлось без скандалов.

У меня было впечатление, что кто-то позвонил в призывную комиссию и донес на Грега.

— Если они уехали с пустыми руками, на что они жили?

— Как обычно — попрошайничали, торговали травкой, воровали. Это они всегда делали, когда разъезжали туда-сюда, что было их постоянным состоянием. Путешествие длилось неделями из-за остановок, которые мы делали, чтобы раздобыть деньги на бензин и еду.

— Они не возвращались в Санта-Терезу по какой-нибудь причине?

— Ни за что. Грег был напуган. Они были рады уехать.

— Патрик верил, что они придумали махинацию, чтобы получить деньги. Он был убежден, что они и не уезжали из города.

Шон помотал головой.

— Я единственный, кто когда-либо возвращался, и это было три года назад, когда я прочел, что Патрик погиб. Мне хотелось отдать дань уважения.

— Вам известно, что Рейн была похищена, примерно в то время, когда Грег с Шелли уехали?

— Рейн?

— Меньше, чем через неделю после их отъезда. Потребовали выкуп в пятнадцать тысяч, который Патрик заплатил. Ее вернули, живую и здоровую. А через десять дней пропала другая маленькая девочка. Унрихи думали, что к этому приложили руку Грег и Шелли.

— Это неправда. Мы покинули Штаты, вот и все. Почему Патрик обвинял их?

— Потому что в этом был смысл. По крайней мере, с его точки зрения. Эти двое отчаянно нуждались в деньгах. Унрихи отказали, и после этого Рейн была похищена, и им пришлось заплатить. План был дурацким, но Дебора говорила, что у них мозги протухли от курения травки.

— Ну, это факт. Я сам был половину времени под кайфом.

— В десять лет?

— Такой была жизнь в те дни. Не поймите меня неправильно. У мамы были свои принципы.

Пока мне не исполнилось шестнадцать, она не разрешала пейот, кокаин и героин. Еще ЛСД.

Она была очень строга. Она сама перешла на более сильные вещи, но только в последнее время.

— Вы были на домашнем обучении?

— Это она так заявляла, но это ерунда. Она бросила школу в пятнадцать лет, когда забеременела мной. Это был девятый класс, так что она не знала достаточно, чтобы чему-нибудь научить меня. Я выжил, сам заботясь о себе. Если бы я доставлял проблемы, она бросила бы меня, как бросила Рейн.

— Когда вы последний раз видели свою маму?

— Она умерла от СПИДа в восемьдесят шестом. Противная штука. Я мог бы обойтись без этого.

— Как насчет Грега?

— Он умер от передозировки, когда мне было четырнадцать. Тогда мы с мамой вернулись в Штаты. Мама сразу подумала о Сан-Франциско. Она прямо горела по дороге. Конечно, городок хиппи уже умер к тому времени, но она все еще надеялась. Мы жили какое-то время в Беркли, потом в Санта-Крус. Восемь месяцев в Мексике, и я не помню, где еще. Мы не оставались долго ни в одном месте. Это был дерьмовый путь, чтобы расти.

— Как вы оказались в Белисии?

— Это была одна из наших остановок в пути. Я познакомился с парнем, который делал мебель, и он сказал, что научит меня, если я захочу. К тому времени мне было двадцать. Мне надоело ездить и я осел тут. Он научил меня всему, что я знаю.

— Похоже, что дела у вас идут хорошо.

— Это правда, — сказал он с притворной скромностью.

— Вы давно с Мемори?

Шон улыбнулся.

— Она не моя девушка.

— Извините. Я просто предположила.

— Она моя сестра.

— Правда? Я не уверена, что Дебора знает об этом.

— Она и не должна. Мы уехали из Санта-Терезы в июле. Мемори родилась в Канаде в апреле следующего года. Грег был недоволен. Он говорил, что меньше всего им нужен еще один рот, чтобы кормить. Он хотел, чтобы мама отдала ее на удочерение, но она не собиралась этого делать. Они много ругались по этому поводу. Он говорил, что, если она бросила Рейн, то может бросить и эту. Мама не соглашалась. Лично я не думаю, что ребенок был его.

— Вау. Чей же тогда?

— Кто знает? В любом случае, мы уже обсудили вопрос. Я возвращаюсь к работе.

— Конечно. Я могу еще позвонить, если появится что-то новое, а пока спасибо за ваше время.

Вы не возражаете, если я расскажу Рейн о Мемори? Я уверена, что она знает о вас, но, наверное, захочет узнать о своей сестре. Дебора тоже.

— Вы можете рассказать им все, что захотите. Я буду очень рад увидеть Рейн, если она когда-нибудь захочет приехать. Или, может быть, мы с Мемори приедем туда.

— Я передам, что вы сказали.

— Передайте им обеим, что я их люблю.

По дороге домой мне было над чем подумать. Нужно было осмыслить рассказанное Хэйлом Бранденбергом. Что касается Грега и Шелли, должна признаться, я была в растерянности.

Они вообще не возвращались и, тем более, не похищали ни Рэйн ни Мэри Клэр. Я могла понять выводы Деборы, но доказательства, которые она приводила, были косвенными, причины и следствия, которые не выдерживали проверки. И если Грег и Шелли не делали этого, то кто тогда?

Доехав до офиса, я остановилась и вышла из машины. Напротив я заметила блестящий белый «корвет», с женщиной за рулем и мужчиной на пассажирском сиденье. Отблеск солнца на стекле мешал разглядеть водителя, так что я мысленно пожала плечами и пошла к двери. Открыла ее и, входя, услышала, как синхронно хлопнули две дверцы.

Я оглянулась через плечо и увидела Диану Алварес, которая двигалась в моем направлении.

Ее компаньона я никогда раньше не видела. Что за радость!

Она выглядела, как всегда, по-деловому — туфли на низком каблуке, черные леггинсы и черный джемпер в рубчик, поверх белой водолазки. Я заметила, что любая одежда выглядит наряднее, если включает в себя черные леггинсы, так что поклялась добавлять их чаще к своему гардеробу. Поскольку я уже являюсь гордой обладательницей двух юбок, это все, что нужно.

Диана держала кожаную сумку, раздувшуюся от веса большой книги.

— Рада, что вас поймала. Мы уже собирались уезжать. Это мой брат, Райан.

С опозданием, я заметила сходство. Серьезные темные глаза явно были фамильной чертой.

— Приятно познакомиться, — сказала я.

Мы с Райаном обменялись рукопожатием. На нем были серые брюки и темно-серая спортивная куртка поверх белой рубашки. Красный галстук был единственной цветной нотой. Я представила его продавцом в магазине одежды, например, в «Сирсе». Чего я не могла представить, это зачем она снова явилась.

— Не возражаете, если мы войдем?

— Заходите.

Я отступила и дала им войти в офис впереди себя. Они устроились в креслах для посетителей, Диана поправила юбку, прежде чем поставить сумку на пол. В ее манере было что-то самодовольное, качество, которое я видела раньше и которое меня бесило.

Я уселась в свое вертящееся кресло.

— Что я могу для вас сделать?

Даже до того, как она заговорила, я могла сказать, что она отрепетировала свои ремарки, чтобы выглядеть организованной и контролирующей события.

— Я рассказала Райану о нашем разговоре…

Я перебила, стараясь сбить ее с толку.

— Вообще-то, мы разговаривали дважды — один раз на раскопках и снова на следующий день.

— Я говорю о нашей встрече здесь. Что-то меня беспокоило, когда вы рассказали, что Майкл видел двоих мужчин в Хортон Рэвин. Если вы помните, я спросила, почему он так уверен насчет даты, и вы ответили, потому что это случилось в его шестой день рождения.

— Так.

— Даже тогда это показалось мне странным, и я помню, что сказала об этом.

— Знаете, вам не обязательно повторять все сначала.

— Я отмечаю важные положения. Надеюсь, вы не возражаете.

— Вовсе нет. Я умоляю вас перейти к делу. У меня полно работы.

Диана проигнорировала это и продолжала. Я почти ожидала, что она вытащит свой маленький блокнот на спирали, но она надеялась на свою память.

— Вы говорили, что Мэри Клэр Фицжу была похищена в среду, 19 июля 1967 года. Майкл заявляет, что видел двух мужчин через два дня, в пятницу, двадцать первого.

Я отмахнулась, отметая детали, которые не заслуживали повторения. Насколько мне известно, никто их не оспаривал.

Диана послала мне мрачный взгляд и продолжала..

— Согласно его заявлению, мама оставила его у Керкенделлов. Билли заболел, так что его мама разрешила Майклу погулять по участку, и тогда он увидел двух мужчин. Я повторяю все это ради Райана, потому что это он указал на ошибку Майкла.

— Ошибку?

— Большущую, — сказал Райан.

— И что это может быть?

Диана полезла в сумку и достала самодельный альбом, страницы толстые от газетных вырезок, программок, сувениров, некоторые из которых отклеивались. Альбом определенно был работой человека, страдающего обсессивно-компульсивным расстройством, который не может ничего выбрасывать. Диана заложила определенную страницу, открыла на ней и перевернула альбом, чтобы я могла видеть содержимое, не сломав шею.

— Я начала это, когда мне было восемь. Напоминаю, что, когда Майклу исполнилось шесть, Дэвиду было десять, Райану двенадцать, а мне — четырнадцать.

— Мне это известно.

Я заметила, что она тянет резину и едва удержалась, чтобы не округлить глаза.

— Уверяю вас, что это вам неизвестно. Чтобы отметить его шестилетие, мама с папой повезли всех нас в Диснейленд. Можете сами убедиться.

Она указала на фотографию с Микки Маусом и Золушкой на заднем плане. Все четверо детей сидели за столом кафе, наклонившись к центру, чтобы фотограф уместил всех на один снимок. На них были бумажные колпаки, все улыбались в камеру. Бумажная скатерть, салфетки и стаканчики были украшены надписями «С днем рождения!» Торт с шестью свечками стоял напротив Майкла.

Я почти сказала: Ну и что? Я думала: Черт, день рождения не обязательно празднуют в саму дату. Родители могли устроить вечеринку, когда им было удобно.

Диана почувствовала мой ответ и передвинула палец на дату внизу фотографии, 21 июля 1967.

— Можете заметить это тоже, если не убедились.

Она перевернула страницы для меня, как учительница, которая читает книгу с картинками вверх ногами, чтобы ребенку было видно. Она предъявила программки, билеты, чеки и дополнительные фотографии детей в Диснейленде. Каждый предмет был датирован.

Райан заговорил, будто ждал своей очереди.

— Есть кое-что еще.

— Жду с нетерпением.

— Это насчет Керкенделлов.

Он надеялся, что я его потороплю, но я уже устала от их игр. Я ничего не сказала, заставив его барахтаться без поддержки. Он прочистил горло и кашлянул.

— Извините. Кейт Керкенделл был главным бухгалтером, который украл полтора миллиона у фирмы, в которой работал. Это обнаружилось во время независимого аудита, и к нему подобрались уже близко. Он забрал семью и исчез за одну ночь.

— Я слышала об этом.

— Хорошо. Тогда перейду к делу. 17 июля, когда новости о преступлении Керкенделла появились в местной газете, семья уже исчезла. В пятницу, 21 июля дом был пустым, даже кусочка мебели не осталось. Даже если бы Майкл не был в Диснейленде, он не мог быть там.

Я помолчала, делая быстрые подсчеты.

— Может, это было на неделю раньше. Четырнадцатого июля, вместо двадцать первого.

Я говорила машинально, безнадежно пытаясь спасти историю, которую Майкл так убедительно мне рассказал.

Диана помахала указательным пальцем, как будто поправляла ошибающегося ребенка.

— Нет, нет, нет. Мэри Клэр похитили девятнадцатого. Если Майкл видел мужчин на неделю раньше, даже если он был прав насчет того, что они затеяли, это не могла быть она. Она еще была жива и здорова.

Я закрыла рот и посмотрела на них.

Глаза Дианы Алварес триумфально сияли. Я почувствовала, как краска заливает мои щеки.

Навскидку… кроме инцидента в первом классе… я не могу припомнить такого унижения.

Я верила Саттону. Я убедила остальных, что он говорит правду. И вот теперь сижу, чувствуя себя, как полная дура. Мне было плевать, что мое эго понесло урон. Но мы были отброшены назад в деле Мэри Клэр. Ниточка, какой бы тонкой она ни была, исчезла.

Диана опять полезла в сумку, на этот раз достав папку, которую толкнула через стол.

— Я сделала копии фотографий из Диснейленда. Я еще сделала копии газетных вырезок о Кейте Керкенделле, так что вы можете почитать их, когда захотите. Я знала, что вы не захотите поверить нам на слово.

Я толкнула папку обратно.

— Спасибо, но фотографии пригодятся вам для следующего альбома.

Она оставила папку на месте.

— Я сделала дубликаты. Это вы можете сохранить. Мы уже отнесли набор лейтенанту Филлипсу.

Райан зафиксировал свои карие глаза на мне, с фальшивым выражением жалости и сожаления. Я обдумывала возможность перескочить через стол и покусать его до крови.

— Извините, что вам пришлось через это пройти, — сказал он. — Это типично для Майкла, но не делает это менее прискорбным.

— Вы говорили ему?

— Нет, — ответила Диана. — Как вы знаете, мы не в лучших отношениях. Мы подумали, что удар будет мягче, если он будет исходить от вас.

— Другими словами, вы хотите, чтобы я воткнула это в него, вместо вас.

— Тут ничего личного, — сказал Райан. — Мы просто выясняем правду. Если хотите, чтобы мы послали ему копии по почте, мы это сделаем.

— Я этим займусь.

Он залез во внутренний карман куртки и достал чековую книжку и ручку.

— Мы полагаем, что у него не было денег, чтобы оплатить ваши услуги.

— И это еще одна причина, по которой мы здесь, — сказала Диана. — Не знаю, сколько времени и сил вы посвятили этой погоне за дикими гусями, но мы готовы заплатить все, что он должен.

Райан наклонился вперед, чтобы выписать чек.

— Майкл все полностью оплатил.

Дианина улыбка погасла.

— Неужели? В это трудно поверить.

— Жизнь полна сюрпризов, Диана. Что-нибудь еще?

Райан убрал чековую книжку и они обменялись взглядом, видимо не зная, что делать дальше. Они, должно быть, надеялись, что я буду злиться на Майкла и его отношение к правде, но я скорее перерезала бы себе горло, чем предоставила им такое удовольствие.

Их отступление было неуклюжим. Я не предложила проводить их до дверей, но проследовала за ними без обычного прощального обмена любезностями.

Когда они ушли, я заперла дверь и вернулась за стол, где просидела, взвинчивая себя, около часа.

 

27

Джон Корсо

Июнь 1967

Через неделю после отъезда семьи в Европу Джон подъехал к дому Уокера на своем скутере. В то же время появился Уокер на подержанном «бьюике» 1963 года, который отец подарил ему после поступления в университет. Машина не была новой, но она была лучше, чем паршивенький «шевроле», который Лайонел купил Джону.

Уокер наклонился через пассажирское сиденье и опустил стекло.

— Мне нужно спешить. Оставь скутер и прыгай сюда.

Уокер поставил скутер на дорожке и поспешил на улицу, где его ждал Уокер. Сел на пассажирское сиденье и захлопнул дверцу.

— Куда?

— На Алита Лэйн. Ты не поверишь, что за парочка. Они живут в школьном автобусе. Кредо и Судьба. Он — мудак, но она крутая телка. Они подходили к школе, интересовались травкой, и Чапман отправил их ко мне.

— Здорово.

Приехав на Алита Лэйн, Уокер припарковал машину за углом, и они вернулись пешком. Уокер был осторожен, избегая родителей, когда доставлял травку. По дороге он упомянул, что дом принадлежит родителям Кредо, Деборе и Патрику Унрих, которых Джон видел в загородном клубе. Мона была в восторге от Деборы Унрих и пресмыкалась перед ней при любой возможности. Джон сразу представил себе, как небрежно упомянет о времени, проведенном у Деборы. Вскоре, однако, он решил, что лучше об этом не упоминать.

Произошли события, о которых Мона не должна была знать, и большинство из них начали разворачиваться в тот день.

Джон прошел за Уокером вокруг дома, где на полянке стоял автобус. Голый мальчик лет десяти плескался в бассейне, возможно, писая в воду, когда ему хотелось. Школьный автобус был ободранным снаружи, но, когда Джон заглянул внутрь, он подумал, что там прикольно и даже уютно. Матрасы, походная плитка, картонные коробки. Индийская шаль разделяла пространство на две половины. Парочка заваливалась сзади, а ребенок спал на матрасе впереди.

Двери автобуса были открыты, и парень занимался чем-то внутри. Девица сидела, скрестив ноги, на траве и плела что-то из веревки, возможно, макраме, чтобы повесить на стену, или что-то такое же бесполезное, потому что в автобусе не было подходящих стен. Она заметила их появление.

— Эй, Кредо? К нам пришли.

Кредо появился из автобуса, и Уокер представил их друг другу. Никто не озаботился рукопожатием. Даже через годы было странно, как ярко запечатлелся в памяти этот момент.

Судьбе было лет двадцать пять, она была на шесть или семь лет старше него. Он ни разу не встречал никого настолько расслабленного, спокойного и свободного. Ее ногти были обкусаны, а волосы представляли собой копну кудрей. В ушах болтались большие серебряные кольца.

На ней была крестьянская рубашка с большим вырезом, длинная юбка и шлепанцы. Она была коренастой, и от нее пахло копотью, от всей марихуаны и сигарет, которые она выкуривала, но запах напомнил ему мать. Судьба была ходячим предупреждением о вреде плохого питания и злоупотребления наркотиками. Через несколько минут она упомянула, что они с Кредо не женаты.

— Это ваш пацан в бассейне? — спросил Джон.

Она засмеялась.

— Мой, но не его. Папашей Небесного Танцора мог быть любой из полдюжины парней.

Это она серьезно? Джон не мог поверить, что она сказала такое.

После предварительного разговора Кредо передал Уокеру комок смятых купюр в обмен на порцию травки. Судьба отложила свое макраме и пригласила их «воспользоваться», как она выразилась. Она скрутила самый тугой косяк, который ему приходилось видеть, размером с заколку-«невидимку». Они вчетвером сидели на матрасе в задней части автобуса, курили и лениво переговаривались. У нее был хриплый смех и она вставляла соленые ремарки, которые он раньше слышал только от парней.

Через некоторое время он заметил, что она наблюдает за ним. Кредо, хотя и обкуренный, должен был заметить это тоже, но, казалось, ему не было дела.

От курения травки Джон делался беспокойным, и сейчас он переживал, что мальчик играет в бассейне без присмотра. Время от времени он находил предлог, чтобы выскочить из автобуса и проверить, все ли в порядке. Это не было его ответственностью, но мамаше ребенка, кажется, было все равно.

Один раз, когда он шлепал по воде в мелкой части бассейна, она появилась рядом, умудрившись встать ближе, чем того требовала ситуация. Жар, исходивший от ее кожи, заставил Джона онеметь. Когда она заговорила, придвинув свое лицо к его, это напомнило ему моменты в фильмах, когда герои должны поцеловаться. Зачем она это делает, когда Кредо находится не больше, чем в пяти метрах?

Джон перевел взгляд на мальчика, который прыгал с бортика в бассейн вниз головой, брызги летели во все стороны.

— Эй, Небесный Танцор, придурок! — крикнула она. — Что с тобой такое? Ты хочешь разбить голову и утонуть? Иди сюда, пока не сломал башку и не помер.

Мальчик добрался до матери, ухватившись за стенку бассейна. Она наклонилась и вытащила его из воды одной рукой, после чего он сел в сторонке, сгорбившись и дрожа.

Джон взглянул на нее.

— Как его зовут?

— Небесный Танцор. Это его духовное обозначение, как у меня — Судьба. А что, ты думаешь, это странно?

— Не поэтому. Я просто не был уверен, что ты сказала.

Она что-то пробормотала себе под нос и повернулась к нему, ожидая ответа.

— Извини, я не расслышал.

— Все ты слышал, — сказала она с медленной улыбкой.

Он посмотрел на нее, а потом извинился и вернулся в автобус. Что за игру она затеяла?

Начиная с этого дня они с Уокером проводили время с Кредо и Судьбой почти каждый день.

В обществе Судьбы Джон почти не разговаривал с ней, редко встречаясь глазами. Он наблюдал за ней исподтишка, отмечая ее жесты, впитывая ее хриплый смех и ее уверенность.

Она не брила ноги и подмышки, от нее исходил звериный запах, который странным образом заводил его. Она игнорировала его, но он знал, что она так же ощущает его, как он ее.

Она была антиподом девиц из «Плейбоя», и он вплетал ее в свои мечты.

В случаях, когда Уокеру нужно было делать другие доставки, Джон приезжал на своем скутере, так что у него было свое транспортное средство. Позже он не мог вспомнить, откуда всплыла тема денег.

В тот день Уокер приехал на пятнадцать или двадцать минут позже него. Они втроем — Джон, Кредо и Судьба сидели, как обычно, курили травку, и Кредо жаловался на своих родителей. Уокер растянулся на матрасе, затягиваясь косяком, когда до него доходила очередь.

Джон послал Уокеру взгляд, а потом повернулся к Кредо.

— Расскажи ему все сначала. Уокер большой дока в финансах.

— Как я уже рассказывал Джону, когда тебя не было, мой дед завещал мне деньги, а родители не хотят их отдавать. Говорят, я не могу их получить, пока мне не исполнится тридцать. Что за хрень?

— Его папаша такая задница, — добавила Судьба. — Кредо полагаются деньги, так какое право он имеет отказывать?

— О какой сумме мы говорим?

— Сорок тысяч.

— Круто. Так в чем дело? Они в трастовом фонде?

— Технически, но это ерунда. Отец может все устроить У него денег до фига.

— Для чего вам сорок тысяч? Собираетесь в круиз? — спросил Джон.

Кредо и Судьба обменялись взглядами и Кредо сказал:

— Мы покупаем ферму. Мы дали тысячу в залог и нам нужны остальные до конца месяца.

Джон рассмеялся.

— Ферма? Не морочь мне голову.

Кредо нахмурился.

— А что такого? Мы собираемся обрабатывать землю. Выращивать кур, и коз, и овец, и все такое.

— Я научусь делать мыло и могу продавать мое макраме, — добавила Судьба. — Мы будем полностью себя обеспечивать. Это будет здорово.

— Вы не покупаете ферму, — сказал Джон. — Что за чушь ты несешь? Как ты собираешься «обрабатывать землю», когда ни черта ни о чем не знаешь?

У него создалось очень невысокое мнение о Кредо, и ему нравилось его подкалывать. Иногда Судьба принимала сторону своего бойфренда, а иногда поворачивала против него, поддразнивая, как и Джон. Сегодня она заступалась за своего мужчину.

— Мы говорим о коммуне, балбес. Не будь таким придурком. Любой захочет к нам присоединиться.

Джон с трудом подавил улыбку.

— Ах, извини. Коммуна. Ну, это все объясняет.

Судьба рассердилась.

— Какого хрена, Джон! Кто вообще тебя спрашивает? Почему ты всегда влезаешь? Держи свое мнение при себе.

— Ладно, успокойся, — сказал Кредо. — Почему не сказать им правду?

— Потому что это не их собачье дело!

— Что? — спросил Уокер.

— Ничего. Проехали.

Кредо не обращал на нее внимания.

— Мы эмигрируем.

— Хватит, Кредо. Ты сказал достаточно.

— Куда? — спросил Джон.

— В Канаду.

Судьба пихнула Кредо в бок.

— Знаешь, в чем твоя проблема? Ты не знаешь, как держать рот закрытым.

— Детка, успокойся. Они — наши друзья.

Он повернулся к Джону.

— Я получил повестку в армию три недели назад. Мы перевели свою почту на почтовый ящик в Оклэнде, и она пришла туда. Я знаю, что это только вопрос времени, перед тем, как меня поймают. Я не могу прострелить себе палец, или заявить, что писаю в постель. Я теперь — пушечное мясо. И к бабке не ходи.

— Так вы едете в Канаду? — спросил Уокер. — Далековато.

— Я думал, что Швеция — лучший выбор, — вставил Джон.

— Не, в Канаду проще. Мы сядем в свой автобус и рванем на север. Даже паспорта не понадобятся.

— Сорока тысяч было бы достаточно, пока мы подадим заявку на гражданство, — добавила Судьба.

Джон посмотрел на нее.

— А что, если вас поймают?

Она послала ему сердитый взгляд.

— Не действуй мне на нервы. Откуда такой негатив? Ты меня напрягаешь.

— Я не напрягаю. Я просто спрашиваю, что вы будете делать, если вас поймают.

— Нам не нужны твои советы, птенчик. Тебе восемнадцать лет.

— Думаешь, родители Кредо купятся на ваши дерьмовые истории насчет фермы?

— Все, Джон. Убирайся отсюда. Надоело тебя слушать.

Он улыбнулся.

— Ладно, не слушай, но я говорю правду. Его родители не дураки. Расскажете про коммуну, они рассмеются вам в лицо.

— Уже рассмеялись, когда мы впервые заговорили об этом, — сказал Кредо.

— Вы не получите ни цента, пока не придумаете чего-нибудь получше.

— Может быть, уже придумали.

— Кредо!

— Почему бы не рассказать им?

— Прекрасно. И они настучат на нас? Это будет большая помошь.

— Перестань, — раздраженно сказал Уокер. — Мы не стукачи.

— Могу поспорить.

Джон с интересом наблюдал за ней.

— Вот теперь мне стало любопытно.

Кредо дважды затянулся косяком и передал его Джону.

— Это придумала Судьба. Мы можем устроить так, будто Рейн похитили, и кто-то держит ее ради выкупа. Отец из себя выскочит, чтобы найти деньги.

— Какой выкуп? Сорок тысяч? Это, конечно, их обманет, — сказал Джон.

— Блин, Джон, перестань. Мы еще работаем над деталями, понятно? Мы обмениваемся идеями. Мы подумали, что это наш ребенок, так что мы, на самом деле, не делаем ничего плохого.

Джон глубоко затянулся, заставив кончик разгореться ярко-красным, прежде, чем передал косяк Судьбе.

— Я думал, эти ребята удочерили ее.

— Технически, да, но это все равно наш ребенок.

— Да, Джон, — сказал Кредо. — Ты не понимаешь, в чем дело. Мы напугаем их до усрачки, подождем пару дней и обрадуем: платите денежки и получите ребенка. Не заплатите — она умрет. Они принесут денежки на блюдце и вопросов задавать не будут.

Судьба просветлела.

— Это будет выглядеть, как будто кто-то украл ее, только она будет в безопасности.

— Полная фигня, с самого начала, — сказал Джон.

— Господи…

— Не смотри на меня так. Я играю адвоката дьявола. Что если они позвонят в полицию, или ФБР? Полиция будет кишеть со всех сторон.

— Не будет, если мы все устроим правильно.

— И как же?

— Мы еще думаем. Я не говорю, что у нас есть ответы на все, — сказала Судьба.

— У вас нет никаких ответов.

— Где вы собираетесь держать ее? — вмешался Уокер.

Судьба подумала и пожала плечами.

— Не знаю. Может быть, в мотеле.

— Кто будет присматривать за ребенком, пока вы двое будете ходить и притворяться невиновными?

— Может быть, мы уедем к тому времени.

— Тогда, как же вы заберете бабки?

— Мы найдем способ, — ответила она, раздраженная его настойчивостью.

— Почему бы вам не сделать очевидного? — сказал Джон. — Скажите им, что спрятали девочку где-то и не отдадите, пока они не заплатят. Если не согласятся, то никогда ее больше не увидят.

— Не думаю, что отец пойдет на это. Пока что он преспокойно нам отказал.

— Не просите сорок. Просите пятнадцать. Этого достаточно, чтобы выбраться из страны.

— Да, но что, если они откажутся? — спросила Судьба. — Что, если скажут забирать ее и убираться? Что тогда?

— Тогда, думаю, вы получите назад свою дочь, — ответил Джон.

Это были выходные, после которых их отношения изменились. На последние две недели июня Уокер уехал на Гавайи с родителями. Без Уокера Джон чувствовал беспокойство и не знал, чем заняться. Первую пару дней он сидел дома и смотрел телевизор. На третий день он решил, что пора выйти. Он завел свой скутер и подъехал к дому Унрихов в тот момент, когда от него отъезжала машина. За рулем, видимо, был Патрик, рядом сидела Дебора, а на заднем сиденье — Кредо, Рейн и Небесный Танцор. Он не был уверен, была ли с ними Судьба.

Он поставил скутер и заглянул в школьный автобус, который был пуст. Он увидел на траве недоделанное макраме.

— Эй, Судьба, ты здесь?

Никакого ответа. Он пожал плечами и начал обходить дом, удивленный болью разочарования, которая пронзила его.

— Это ты, Джон?

Он пошел на звук ее голоса и нашел ее сидящей на краю бассейна. Ее ноги были опущены в воду, а цыганская юбка задрана. На ней была короткая белая майка, и он мог видеть веснушки, покрывшие ее плечи и грудь.

— Все из-за солнца, — сказала она, поймав его взгляд.

— Куда все поехали? Я видел Кредо с родителями и детей в машине.

— Сегодня у Небесного Танцора день рождения, и он захотел пойти на концерт в парке на холме. Дебора приготовила все для пикника. Их долго не будет.

— А почему ты не поехала?

— Потому что надеялась увидеть тебя. Ты хотел меня увидеть?

Она подняла юбку, показывая, что была голой ниже пояса. Развела ноги.

— Что такое с тобой? — раздраженно сказал Джон. — Перестань сейчас же.

Она засмеялась.

— Не будь какашкой в проруби. Здесь только мы вдвоем.

Он обвел глазами окрестности, понимая, каким защищенным от глаз соседей было это место.

Зеленая ограда-шпалера разрослась и закрывала вид на задний двор Унрихов.

— Это очень плохая идея, — сказал он.

— Я думаю, что это очень хорошая идея.

Он засунул руки в карманы, его взгляд беспокойно обшаривал переметр участка. Воздух был горячим, и он слышал пение птиц. Через два дома стрекотала газонокосилка, и даже на таком расстоянии ощущался запах скошенной травы.

Судьба провела руками по животу и между ног.

— Что бы ты дал за кусочек этого?

— Я не собираюсь тебе платить.

— Я не говорю о деньгах, балбес. Я говорю о том, что это значит для тебя.

— Как насчет Кредо?

— У нас открытые отношения.

— Он знает, что ты этим занимаешься?

— Наверное, он представляет себе. Если мы не будем ему напоминать, то что ему до этого? Кредо мне не хозяин, и я ему не хозяйка.

— Кто угодно может прийти. Что, если зайдет почтальон, или принесут посылку?

— Если ты так беспокоишься, что нас увидят, почему бы нам не пойти в купальную кабину, где мы сможем поговорить и узнать друг друга получше? Если тебе неудобно, тебе стоит только сказать об этом. Я не собираюсь тебя насиловать.

Она протянула руку, чтобы он помог ей встать. Джон проигнорировал ее.

— Ты предпочитаешь делать это здесь?

— Нет.

— Тогда помоги мне.

Джон схватил ее руку и поставил ее на ноги. Она чопорно одернула юбку.

— Все аккуратно и прилично.

Судьба направилась в сторону кабины. Джон пошел за ней, не веря в происходившее. Этого не могло быть.

Входя в дверь, она подняла руки и стащила через голову майку. Она разложила одеяла. Наготове было два косяка, спички и пепельница. Судьба расстегнула юбку и выступила из нее. Ее тело было женственным — щедрые бедра, небольшие груди с коричневыми сосками, большими и плоскими, как пятидесятицентовые монеты. Клочок волос между ног был темным и густым. Она встала на колени на одеяло, взяла косяк и зажгла его. Сделала две или три затяжки и вдохнула дым. Закрыла глаза и еще раз затянулась, прежде чем выдохнуть дым тонкой струйкой.

— Ты зря тратишь время, Джон. Не стой здесь одетым. Без одежды будет лучше.

Он поколебался, глядя вниз на нее, как будто измерял каплю с высоты десятиметрового трамплина. Он снял футболку, потом брюки. Сняв трусы, он заметил, как изменилось ее лицо.

— Ой, господи, какой ты красивый. Невероятно. Я забыла, как выглядят восемнадцатилетние.

Она подползла к краю одеяла и провела рукой по его телу, а потом взглянула на него.

Он наклонился и поцеловал ее раскрытые губы.

 

28

В среду днем, 20 апреля 1988

В среду днем я проехала по бульвару Кабана вверх до парка Сишо. Это принадлежащая городу полоса пальм и травы вдоль обрыва, с видом на Тихий океан. Утром я позвонила Майклу и попросила встретиться со мной там. В сумке у меня лежала папка с газетными вырезками о Кейте Керкенделле и копии фотографий, которые мне дала накануне его сестра.

Мне было тяжело выложить разоблачение к его ногам, но избежать разговора было нельзя.

День был солнечный и воздух теплый, без ветерка. В ожидании я прошла вдоль сетчатой ограды, предохраняющей граждан от падения с утеса. Падать было метров двадцать. При высоком приливе камни скрывались под водой. При отливе они лежали голыми. В любом случае, падение было бы смертельным.

Глядя вниз, я видела предательские струйки грунта там, где формировался песчаный бар, и волны разбивались по-разному с каждой его стороны.

Многие путают приливное течение с обратным течением. Приливы возникают в результате притяжения Луны. Обратное течение — это вероломный узкий поток, который течет от берега, перпендикулярно ему, иногда уходя чуть ли не на километр. Термин «подводное течение», который употребляется для описания того же явления, тоже ошибка.

Обратное течение движется вдоль поверхности воды и является функцией скрытых форм самого берега. Это, как и обратное течение, унесшее жизнь матери Саттона, было результатом попытки местных инженеров создать безопасную гавань там, где ее раньше не было. Как часто в жизни благие намерения приносят неожиданные результаты.

Я услышала шум машины Саттона задолго до того, как увидела, что он припарковался на маленькой стоянке. Верх машины был откинут, его волосы растрепались и он пригладил их.

На нем была толстовка и шорты, и вид его узловатых коленок почти разбил мое сердце.

Как и раньше, меня поразил его юный вид. Когда ему будет пятьдесят, а не двадцать шесть, он будет выглядеть так же. Я не могла представить его тучным или лысым, с толстыми щеками и двойным подбородком. С возрастом его лицо может сморщиться, но все равно сохранить мальчишеское выражение.

По телефону я не сказала о причине встречи. Теперь я жалела об этом, потому что он ни о чем не подозревал, что делало его более уязвимым. Хотя я не понимала психологическую динамику, но чувствовала, что, после разрушения, которое он навлек на семью, он постепенно начал считать себя не злодеем, а жертвой. По правилам, во всех страданиях следовало обвинить семью. Вместо этого груз обвинений нес он.

На полпути между нами стояла скамейка. Пока он шел от стоянки, я пересекла газон и уселась, положив папку рядом.

— Привет, Майкл. Спасибо, что пришел.

Он сел.

— Я все равно собирался в город. Как дела?

— Неплохо. Как Мадалин?

— Хорошо. Кстати, я сейчас собираюсь за ней заехать.

— Хорошо? Я слышала, ее арестовали за пьянство в общественном месте.

— Да, но судья сказал, что отпустит ее, если она пообещает исправиться.

— Понятно. И из чего это состоит?

— Встречи анонимных алкоголиков дважды в неделю. У нее нет машины, так что я привожу и забираю ее.

— До тебя не доходит, что она тебя использует?

— Это только пока она не встанет на ноги. Она пытается найти работу, но в ее сфере не очень много предложений.

— Что за сфера?

— Она модель.

— И пока что ты предоставляешь еду, жилье, транспорт, выкупаешь ее из каталажки и покупаешь корм собаке Голди, так?

— Она бы сделала для меня то же самое.

— Я не уверена, но будем надеяться.

Его улыбка побледнела.

— Вы на меня сердитесь. Что случилось?

— Даже не знаю, с чего начать.

Я глубоко вздохнула, пытаясь упорядочить свои мысли. Все равно не получалось высказать все мило и любезно.

— Вчера ко мне в офис приходили Райан и Диана. Она принесла альбом, в котором были памятные вещи с празднования твоего шестилетия.

— Памятные вещи?

— Да. Ну, знаешь, фотографии, билеты и тому подобное.

— Билеты. О чем вы говорите?

— Двадцать первого июля вы были в Диснейленде. Твои родители, Райан, Дэвид, Диана и ты.

Я увидела, как с его лица пропало всякое выражение.

— Это не может быть правдой.

— Это был мой первый ответ.

— Она все выдумывает, старается навлечь на меня неприятности.

Я показала на папку.

— Она сделала копии фотографий. Можешь сам посмотреть.

— Она неправа. Она должна быть неправа.

— Я так не думаю. Она репортер. Она может раздражать, но она знает, как написать историю, и знает, что лучше придерживаться фактов. Посмотри.

— Мне не надо смотреть. Я был у Билли. Мама привезла меня.

— Керкенделлов в то время уже не было. Папаша Билли украл кучу денег. Ты сам говорил об этом. Он знал, что полиция близко, так что забрал семью и смылся. Дом был пуст.

— Вы думаете, я соврал?

— Я думаю, что ты ошибся.

— Я видел пиратов в тот день. Они копали яму. Это могло быть до того, как мы уехали в Диснейленд.

— Время не сходится. Что бы ты ни видел, это должно было быть на неделю раньше. И, как сказала Диана, если ты видел парней 14 июля вместо 21, это не могло быть телом Мэри Клэр, завернутым для похорон. Ее похитили только через пять дней.

Майкл уставился в небо, раскачиваясь на скамейке. Это было самоуспокаивающее движение ребенка, мама которого опаздывает на час, чтобы забрать его из детского сада. Он почти потерял надежду.

— Послушай, Майкл. Никто тебя не винит.

Когда имеешь дело с чьим-то эмоциональным страданием, лучше всего приуменьшить размер катастрофы. Это не изменит действительность, но сделает момент легче… во всяком случае, для наблюдателя.

— Вы шутите? Она наверное, хорошо повеселилась на мой счет. Райан тоже. Они всегда были заодно.

Черт. Теперь он превратил это в заговор. Я держала рот закрытым. Я и так уже предложила столько успокоения, сколько могла.

— Как насчет лейтенанта Филлипса? Он знает?

Я посмотрела в сторону, что сказало Майклу то, о чем он уже догадался.

— Она ему тоже рассказала?

— Майкл, не надо. Да, она рассказала ему. Она должна была. Он был в этом деле с самого начала. Она дала ему такую же папку, как мне, ну и что?

Он моргнул и приложил правую руку к лицу.

— Я видел пиратов. Они знали, что я их поймал.

— Ладно, хорошо, но не тогда, когда ты думал. 21 июля ты со своей семьей был в сотне километров отсюда.

— Они закапывали сверток…

— Я верю, что ты что-то видел, но это была не Мэри Клэр.

Он помотал головой.

— Нет. Они унесли тело куда-то еще и положили в яму собаку. Это было там, где я показывал.

— Давай перестанем спорить и будем иметь дело с правдой, а не с тем, что тебе приснилось.

Он поднял руку.

— Не обращайте внимания. Вы правы. Я зря потратил ваше время и ввел в заблуждение полицию. Теперь все заинтересованные лица знают об этом. Так много для меня, и мне нечего сказать.

— Ты можешь перестать? Я не могу сидеть здесь и сочувствовать, когда ты весь погружен в жалость к себе. Я понимаю, что тебе стыдно, но пора уже двигаться вперед.

Он неожиданно вскочил и пошел прочь. Наблюдая за ним, я видела, как он хотел разыграть эту сцену. Моя роль была — побежать за ним, предлагая утешение. Я должна была ввязаться в конфликт, чтобы помочь ему сохранить лицо. Я не могла этого сделать.

Все было кончено. Поиски Мэри Клэр были закончены, и он знал это так же хорошо, как и я.

Она могла быть похоронена где-то, но к нему это не имело отношения. В то время как я понимала его унижение, его поведение было рассчитано на то, чтобы вызвать ответ.

Он был вакуумом. Меня должно было засосать, чтобы заполнить пространство. Но я упрямо осталась там, где была.

Я слышала, как хлопнула дверца. Зашумел мотор. Я видела, как он развернулся по широкой дуге и умчался, скрипя шинами.

Ни к кому конкретно не обращаясь, я сказала:

— Извини. Я хотела бы помочь, но не могу.

Я взяла папку и вернулась к машине. Села за руль и сидела некоторое время, глядя как голуби клюют что-то в траве. Я находилась всего в пяти кварталах от дома, и инстинкт подсказывал искать там убежища. То, с чем я столкнулась, не было впервые. Прежние расследования иногда разваливались у меня в руках, и я не испытывала желания бросаться на свой меч. Я оптимистка. Я исхожу из предположения, что на любой вопрос где-то есть правильный ответ, но нет гарантии, что именно я его найду. Хотя нынешний провал не был моим, я не могла избавиться от ощущения, что где-то напортачила.

Была середина дня, и мне, возможно, удалось бы уговорить себя закруглиться на сегодня, но такое можно себе позволить не слишком часто, пока оно не вошло в привычку и не стало непрофессиональным. Безделье не было лекарством от разочарования. Работа была. У меня был свой бизнес, и нужно было к нему вернуться. Легче сказать, чем сделать.

Добравшись до офиса, я поставила кофе, а потом сидела за столом и ничего не делала.

Я отругала Саттона за жалость к себе, но это была не такая уж плохая идея. Когда вы испытываете удар, жалеть себя, это просто еще один способ справиться с болью.

В мое сознание проник звук, и я поняла, что кто-то стучит в наружную дверь. Я заглянула в календарь. Я никого не ждала, и не было отметок о назначенных встречах. На какой-то момент я испытала странное чувство возвращения назад во времени. Я представила, как встаю и выглядываю из-за угла, чтобы увидеть наружную дверь. Через стекло я впервые вижу Майкла Саттона. Это было бы шестое апреля, и я должна была бы снова пережить ту же череду событий.

Я встала, подошла к внутренней двери офиса и выглянула в приемную. За наружной дверью стояла женщина, показывая на задвижку. Второй раз за две недели я автоматически заперлась, зайдя в офис. Отодвинула задвижку и открыла дверь.

— Извините за это. Чем могу вам помочь?

— Можно поговорить с вами?

— Конечно. Я — Кинси Миллоун. Мы знакомы?

— Не совсем. Я — Джоан Фицжу. Мама Мэри Клэр. Можно мне войти?

— Конечно.

Я отступила, предлагая ей войти. Женщине было за пятьдесят, ее приятное мягкое лицо напоминало лики умерших святых в католических календарях. Она была ниже меня на полголовы, со светлыми волосами до плеч. На ней были темные юбка и жакет и зеленая шелковая блузка. Я столько думала о ней, но оказалась не готова к встрече.

Что я ей скажу? Что уперлась в белую стену? Как объяснить, с чего я начала и чем кончила?

— Хотите чашку кофе?

— Спасибо. Не беспокойтесь.

Она села в одно из кресел для посетителей и придвинула другое поближе, слегка похлопав по сиденью, приглашая меня сесть рядом, вместо того, чтобы отгораживаться столом.

Ясно, что она брала руководство на себя. Когда я села в кресло, мы оказались почти колено к колену.

У нее были тонкие черты лица, небольшие голубые глаза, светлые брови и ресницы, прямой нос и губы, ставшие тоньше с годами. Обычно я считала красивыми ярких женщин с высокими скулами, большими глазами и полными губами. Ее красота была другого типа — мягкая, тихая. Ее духи пахли, как свежее мыло, и если на ней и был макияж, он был незаметен.

Я не могла вести пустые разговоры с человеком, чья единственная дочь была похищена и убита, так что предоставила заговорить ей.

— Я сегодня утром разговаривала с лейтенантом Доланом. Он был так любезен, сохраняя связь со мной с тех пор, как он вышел в отставку. Он позвонил и сказал, что ваше имя появилось в связи с исчезновением Мэри Клэр. Он сказал, что молодой человек по имени Майкл Саттон явился с информацией, которая выглядит многообещающей.

— Я не знаю, что сказать. Можно называть вас Джоан?

— Конечно.

— Майкл ошибся с датой. Это выяснилось вчера, и я до сих пор привыкаю к разочарованию.

Он тогда был шестилетним ребенком, и событие, которое он запомнил, произошло на неделю раньше, если вообще произошло.

— Я не понимаю. Долан сказал, что Майкл видел двух мужчин, копавших что-то вроде могилы через два дня после похищения Мэри Клэр. Вы говорите, что это неправда?

— Он ошибся. Он не хотел ничего плохого. Он прочел газету, и имя Мэри Клэр вызвало яркое воспоминание. Его история была похожа на правду. Детектив Филлипс решил, что ее стоит расследовать, и я тоже.

Вчера пришла сестра Майкла с доказательствами того, что его не было в Санта-Терезе в тот день, о котором он говорил. Что бы он ни видел, это не имеет отношения к Мэри Клэр.

Я бы хотела, чтобы у нас было что-то еще, но ничего нет.

— Так.

Джоан уставилась на свои руки.

— Я знаю, что все это тяжело для вас, и мне очень жаль.

— Вы не виноваты. Я уже должна была привыкнуть. Я должна была пережить все много лет назад, но не смогла найти способ это сделать. Что-то подобное появляется…кусочек информации, и, вопреки всему, я испытываю надежду. Даже не могу сказать, сколько людей приходили с «догадками» за последние двадцать лет. Они пишут, звонят, останавливают меня на улице, все они заявляют, что знают, где находится Мэри Клэр. Любое упоминание в прессе, и «подсказки» текут рекой. Некоторые просят денег, а некоторые просто хотят прославиться, я думаю.

— Поверьте, Майкл делал это бескорыстно. Он колебался, прежде чем пришел в полицию, и беспокоился, когда его послали ко мне. Какой бы странной ни была его история, казалось, что там есть элемент правды. В конце концов, все просто не сложилось.

— Я никого не виню. Просто этому нет конца.

— Послушайте, я знаю, что это не мое дело, но не могли бы вы рассказать, что случилось потом? Не могу себе представить, что это сделало с вашей жизнью.

— Все достаточно просто. Мы с мужем развелись. Может быть, было нечестно винить Бэрри за то, как он вел себя в той ситуации, но наблюдение за ним в те три дня научило меня вещам, которых я до этого не понимала. Он взял власть в свои руки. Он диктовал все условия. Я была отодвинута в сторону, когда он имел дело с полицией или ФБР. Мои мнения и мои чувства ничего для него не значили. В первый раз я увидела, что за человек мой муж.

— Что бы вы сделали, если бы это зависело от вас?

— То, что они потребовали. Я бы не пошла в полицию. Я бы заплатила выкуп, не раздумывая.

Это то, что сделали Унрихи, и их дочь выжила. Уверена, что ФБР назвали бы это самой плохой тактикой, но что было поставлено на карту? Двадцать пять тысяч были для нас ничем. Позже я узнала, что Бэрри держал вдвое больше на тайном вкладе — деньги, которые он использовал, чтобы наладить новую жизнь, когда мы расстались. Я знаю, что это всегда было его намерением, накопить деньги, чтобы уйти. Я дошла до того, что мне было все равно. Возможно, если бы Мэри Клэр спасли… если бы она вернулась к нам живая… мы бы договорились и продолжали жить, как раньше.

— Он до сих пор в городе?

— Он переехал в Мэн. Думаю, он искал место, как можно меньше похожее на Калифорнию.

Он женился и завел новую семью.

— Вы не знаете, почему выбрали именно вас?

— Бэрри владеет компанией по денежным операциям. Он основал ее много лет назад, и дела всегда шли удачно. Он чувствовал, что это поставило нас на линию огня. Это, и еще потому, что Мэри Клэр была единственным ребенком.

— Как долго вы были женаты?

— Восемь с половиной лет.

Она поколебалась.

— Должна признаться, когда он ушел от меня, я взяла реванш, этакая язва. Согласно нашему брачному контракту, случае развода, он должен был выплачивать мне жалкие алименты следующие десять лет. Он был старше. Он был дважды женат до этого. Я знала, что рискую, и сделала, что могла, чтобы защитить себя, хотя деньги были мизерные.

Когда наши отношения пришли к концу, он надеялся, что быстро разведется и отделается от меня. Мой адвокат заявил, что брачный договор следует отложить в сторону, потому что я подписала его под давлением.

Когда развод подошел к концу, мужа заставили согласиться на шесть миллионов, плюс миллион адвокатам. Он застрял со мной на всю жизнь, в радости и в горе, в болезни и здравии.

— Вы работаете?

— Я не на службе, если вы это имеете в виду. Я работаю неполное время доцентом в музее искусств и волонтером два раза в неделю в больнице, в отделении для новорожденных.

— У вашей дочери случайно не было проблем со здоровьем? Аллергия, астма, что-нибудь такое? Я пытаюсь понять, что могло с ней случиться.

— У нее иногда бывали приступы судорог, и педиатр выписал ей дилантин. Я понимаю, что вы спрашиваете, потому что думаете, что что-то пошло не так.

— Точно. Я не верю, что эти парни были отмороженными бандитами. Рейн говорит, что с ней обращались хорошо. Она думает, что ей подмешивали снотворное в лимонад, но, вместо того, чтобы спать, она возбуждалась и спала все меньше и меньше. Может быть, они повысили дозу? Если Мэри Клэр принимала антисудорожный препарат, комбинация лекарств могла быть роковой.

— Понимаю, что вы хотите сказать, и в этом есть смысл. Моя бедная малышка.

Джоан на мгновение закрыла глаза руками. Я смотрела, как она собралась и вздохнула.

— И что теперь? Это все?

— Не знаю, что вам сказать. У меня нет никаких идей. С другой стороны, мне не хочется бросать. Мне не нравится чувствовать, что я не сделала работу должным образом.

Она наклонилась и положила свои руки на мои.

— Пожалуйста, не бросайте. Одна из причин, по которой я пришла, это сказать, как я ценю ваши усилия. Даже если перед вами белая стена, не уступайте. Пожалуйста.

— Я постараюсь. Больше ничего не могу обещать.

 

29

Уокер Макнэлли

В среду днем, 20 апреля, 1988

Уокер незаметно приподнял манжету и посмотрел, который час. Ему сняли повязку, и он был счастлив иметь правую руку свободной. Семь минут до окончания еще одного бесконечного собрания АА. Народу было немного, и его нежелание делиться своей историей сильнее бросалось в глаза. Некоторые завсегдатаи были на месте: старый придурок по имени Фриц, у которого не хватало половины зубов, женщина, называющая себя Фиби, хотя он мог поклясться, что ее представляли ему в клубе под другим именем. Единственным человеком моложе сорока была темноволосая девушка, худая, как змейка, с подведенными черным глазами. Ее ногти были коротко подстрижены и покрыты темно-красным лаком. Она курила и молчала, чему он мысленно аплодировал, потому что собирался делать то же самое.

Казалось, она едва достигла возраста, когда можно пить, и Уокер недоумевал, что привело ее в это скорбное место.

Эвис Джент не было видно, что он воспринял с облегчением. Он не пил девять дней, что само по себе было чудом. В прошлом, когда он заявлял, что бросил пить, на самом деле он никогда не выдерживал больше двух дней без алкоголя в каком-нибудь виде.

Когда собрание закончилось, он отказался от плохого кофе и направился к боковой двери, стараясь не выглядеть спешащим вырваться на свободу. Девушка была на несколько шагов впереди, и он подумывал, не отпустить ли какое-нибудь ироническое замечание, чтобы завязать знакомство.

Было бы хорошо сравнить впечатления с кем-то, кто находится в том же положении. Он начал понимать, почему непьющие держатся вместе — несчастье любит компанию.

Снаружи дневное солнце светило ярче, чем он ожидал, и Уокер поднял руку, чтобы прикрыть глаза. Было почти три, наступление предательского пятичасового промежутка между счастливым часом и наступлением темноты.

В этот период его желание выпить нарастало, а его решимость истощалась. Он мог прожить без «мимоз» и «кровавых Мэри», хотя он с удовольствием вспоминал утра, когда он был в отпуске, или его приглашали на поздний завтрак или на чью-то яхту. В таких случаях выпивка до полудня не только допускалась, но радостно поощрялась. Он не возражал обходиться без пива или вина во время обеда. Этим удовольствием он бы спокойно пожертвовал, если бы мог выпить коктейль или два попозже днем.

Каждый день он играл сам с обой в игру. Технически… по правде… если перейти сразу к делу… он мог выпить, если бы хотел. Он не подписывал клятву. Ему не запрещали доктора из-за какой-нибудь ужасной болезни. У него не было постановления суда, хотя он знал, что если его подберут где-нибудь в нетрезвом виде, все будет очень плохо.

Но до сих пор у него был выбор. Он мог выбирать. Он мог выпить, если захочет, особенно, если никто не узнает. Девять дней подряд он вел себя хорошо, и ему это нравилось.

Теперь следующий коктейльный час замаячил на горизонте, и с ним пришли дебаты. Должен он или не должен? Может или не может?

Уокер обвел глазами стоянку в поисках Брента, который предпочитал заезжать за ним сюда, чем ждать на улице. Он уезжал по своим делам, пока Уокер был связан, возвращаясь к назначенному времени, чтобы быть на месте, когда Уокер выйдет.

Девушка остановилась, видимо ожидая того, кто ее подвезет. Подъехал MG цвета морской волны и она села на пассажирское сиденье, которое оккупировал большой золотистый ретривер. Уокер смотрел, как девушка сражается с собакой, которая считала, что имеет приоритетное право на сиденье. В конце концов собака устроилась на коленях девушки, с таким видом, будто оказывала великую честь.

Уокер рассеянно смотрел, улыбаясь про себя. Машина не двигалась и он почувствовал, что водитель, молодой парнишка, смотрит на него через стекло. Только взглянув, он сразу понял, кто это: Майкл Саттон, чье лицо было несмываемо отпечатано перед его мысленным взором.

Поразительно, что через столько лет что-то настолько эфемерное, как округлость его щеки или форма подбородка вызовет такое яркое воспоминание. Последний раз он видел Майкла, когда ему было шесть, а потом только мельком. Уокер давно ожидал, что может наткнуться на него, но все равно это было ударом.

Он отвел взгляд и пошел через стоянку, изображая небрежность, которой не чувствовал. Он знал, что должен держаться от парня как можно дальше. Уокер оглянулся и увидел, что Майкл повернул голову и по-прежнему не сводит с него взгляда. Девушка тоже повернулась и смотрела на него, возможно, не понимая, что такого необычного увидел Майкл.

Взглянув налево, Уокер заметил подъехавшего Брента. С облегчением он подошел к машине и уселся на заднее сиденье.

— Эй, как дела, — поприветствовал он Брента, закрывая дверцу.

Брент встретился с ним глазами в зеркале.

— Нормально. А у вас?

— Хорошо.

Уокер отвернулся, когда они проезжали мимо машины Майкла. Он представил, как поворачивается его голова, когда «тойота» Брента повернула направо, на Санта-Тереза стрит.

Уокер обернулся и увидел, как бирюзовая MG неторопливо выехала со стоянки и пристроилась за ними. Черт.

Уокер положил руку на спинку сиденья перед ним.

— Я опаздываю на встречу, так что давай пошевелимся. Сверни направо на Корт.

— По шоссе быстрее.

— Ничего, так тоже нормально.

Брент состроил гримасу «вы-босс» и свернул, куда сказано. Через два квартала Уокер быстро оглянулся, чтобы проверить, не следует ли за ними MG. Ничего не было. Уокер подумал, не ошибся ли он. Может быть парень не узнал его. Может быть, это была ситуация, когда кто-то кажется знакомым, но вы не можете вспомнить, откуда. Поэтому он так долго смотрел. Когда Брент притормозил у перекрестка, Уокер заметил, как справа приближается MG.

— В чем дело? — спросил Брент. — Вы знаете этого парня?

— Он однажды угрожал мне.

— Из-за чего?

— Слишком сложно, чтобы объяснять. Парень чокнутый.

— Хотите, чтобы я от него отвязался?

— Если можешь, но не очнь резко. Я не хочу, чтобы он подумал, что я испугался.

Брент надавил на акселератор, увеличивая скорость. К сожалению, на каждом перекрестке были светофоры, что позволяло MG держаться близко.

— Парень сейчас сядет мне на выхлопную трубу, — сказал Брент. — Если я увижу полицейскую машину, просигналить им?

— Нет, не надо. Когда доедем до банка, проезжай мимо и высади меня на углу Центр Роуд.

Я пройду обратно пешком и может быть, собью его.

— Он знает, где вы работаете?

— Сомневаюсь, но лучше не давать ему подсказку.

Брент въехал в Монтебелло и свернул на главную улицу. MG тут же последовал за ними.

Движение на перекрестке регулировалось четырьмя знаками «стоп» и машины пропускали друг друга по очереди. Брент проехал на большой скорости следующие три квартала и свернул на Центр, а затем остановился на подъезде к маленькому спортивному залу.

Уокер быстро вышел и махнул Бренту. «Пеликан» был рядом, на углу. Он начал пересекать стоянку мотеля, собираясь обойти здание сзади, что, по крайней мере, скрыло бы его из вида.

В последний момент, однако, он передумал и пошел по Редберд Роуд, служебной дороге, которая шла параллельно Олд Кост.

Уокер засунул руки в карманы и преодолел дистанцию так быстро, как мог.

У парня ничего на него нет. Случайное столкновение двадцать один год назад, и что это доказывает? Уокер не мог себе представить, почему полиция копалась в лесу.

Кинси Миллоун нацелилась на его отца, бог знает, по какой причине, но на самом деле не было никакой связи между Уокером и мертвой собакой. Может быть, она разговаривала с многими ветеринарами, которые работали в то время, и отец просто был одним из них.

Он повернул налево на Монарх Лэйн, боковую улицу, которая пересекалась с Олд Кост.

Банк был на углу, а его офис находился в дальней части здания. Он пересек стоянку, незаметно оглядываясь, и вошел в стеклянные двери. Оглянувшись, он заметил, что MG едет по улице. Девица смотрела в его направлении, и Уокер увидел, как она схватила Майкла за руку, чтобы привлечь его внимание. Машина притормозила, и Майкл тоже посмотрел в сторону банка. Уокер отошел от стекла, развернулся и направился по коридору в свой офис, где закрыл дверь.

В 6.00 он покинул банк и прошел два квартала до мотеля. Он собирался поужинать в соседнем баре, но не смог заставить себя войти. Он остановился в дверях, ошеломленный запахом виски и пива. Сигаретный дым не так раздражал его, как стук посуды и люди, наклонившиеся над своими тарелками, пожирающие стейки и свиные ребрышки.

Девять дней трезвости, и он чувствовал знакомое оживление, автоматическую искру возбуждения, когда он знал, что предлагается выпивка. Не сегодня.

Вместо того, чтобы заказать ужин и бороться со старыми ассоциациями красного мяса с красным вином, он развернулся и вернулся к себе в комнату. Некоторое время он смотрел телевизор, переключая с канала на канал.

В 9.15 он снова вышел, пересек улицу к круглосуточной заправке и зашел в телефонную будку. Опустил в щель пару монет и набрал номер Джона Корсо. На улице машина затормозила, повернула и остановилась возле помпы. Уокер опустил голову, скрывая лицо.

Он вел себя, как беглый преступник.

После четырех звонков Джон ответил, его голос звучал раздраженно. Он, наверное, работал над новой книгой и был недоволен, что его прервали.

— Алло?

— Нам надо поговорить.

Последовала пауза на четыре секунды.

— О чем?

— Я бы лучше не говорил по телефону.

— И почему?

— Блин, Джон. Это у тебя паранойя. Я заразился от тебя.

— Где ты?

— На заправке напротив банка. Я звоню из автомата.

— Я заеду за тобой через полчаса, — сказал Джон и повесил трубку.

Уокер взглянул на часы, не зная, чем заняться до приезда Джона. Он зашел в магазинчик при заправке. Там никого не было, кроме продавца, который сидел у кассы и читал комикс.

Уокер прошелся вдоль полок, разглядывая кричаще-яркие ряды упаковок разнообразных чипсов вместе с противными на вид банками с салсой и продуктами из сыра, ядовитыми, как клей.

Крекеры, печенье, шоколадки, маленькие кексы, покрытые кокосовой стружкой. Холодильники были заполнены дешевым пивом, газировкой в бутылках и банках и дешевым вином в стеклянных банках. Он дошел до прилавка с сэндвичами и начал читать названия.

Салат из тунца, ветчина с сыром, колбаса с майонезом на пшеничном хлебе. Он выбрал сэндвич с колбасой, который не ел много лет. У кассы он добавил четыре шоколадки и расплатился. Продавец сложил все в пакет, который Уокер сунул под мышку. Он вышел из магазинчика и дошел до низкой стенки в дальнем конце заправки. Он сел, жалея, что не купил газировки, но ему было лень возвращаться.

Он развернул сэндвич и откусил. Он жевал неторопливо, наслаждаясь мягким вкусом колбасы и сладковатым привкусом майонеза. Банк Монтебелло был как раз через дорогу. Уокер видел включенный свет, примитивное средство от воров. Машины проезжали редко, хотя он знал, что подальше, там где располагались рестораны и бары, было негде припарковаться.

Черный «ягуар» Джона наконец неторопливо подъехал. Уокер догадывался, что он не поехал по шоссе, предпочитая двигаться вдоль пляжа. Это было похоже на него, не спешить, давая Уокеру околачиваться на углу, как бродяге.

Джон остановился, Уокер открыл дверцу и скользнул на сиденье.

— Черт, — сказал Уокер, — я чувствую себя так, будто у нас любовное свидание.

— Я и не думал, что ты делаешь такое.

— Раз в два месяца. Жалкий опыт. Я уже поклялся больше этого не делать.

— Каролин тебя застукала?

— Она чувствовала, что что-то происходит, но никогда толком не знала.

— Повезло тебе. Куда поедем?

— Куда хочешь. Мне надоело сидеть взаперти.

Джон неторопливо развернулся и поехал к 101 шоссе. Машина двигалась бесшумно и гладко.

Они не разговаривали. Уокер ссутулился на своем сиденье и закрыл глаза, расслабившись настолько, что едва не заснул. Выспаться в «Пеликане» не удавалось — фары светили в окно со стоянки в любые часы, канализационные трубы трубили. Уокер мог проснуться от звука шагов в коридоре. Мотель не был дешевым, он находился в самом сердце Монтебелло, но строитель явно сэкономил. Душевая кабинка была из стекловолокна, а сантехника выглядела так, будто ее купили по дешевому каталогу. Кухня состояла из электроплитки, тостера и крошечного холодильника, куда даже не помещалась коробка с пиццей.

Они свернули с шоссе, и Уокер раскрыл глаза достаточно широко, чтобы увидеть, что они оказались на Литтл Пони Роуд. Вскоре Джон сбавил скорость, повернул налево и остановился. Джон вышел из машины, оставив мотор включенным. Уокер выглянул в окно.

Он хорошо знал это место, маленький парк, который когда-то называли Пиком Страсти.

Джон снял цепь, натянутую между двумя столбиками, чтобы не заезжали машины.

Он вернулся в машину и поехал вверх по дороге, пока не достиг стоянки. Он выключил мотор. Двое вышли и стали подниматься по холму. Они были намного выше города и когда достигли вершины, город лежал у их ног, как драгоценный камень.

Уокер нес свой бумажный пакет, пока они поднимались от стоянки до заросшей травой поляны наверху, где стояли шесть столов для пикника.

Джон сел на скамейку. Уокер устроился на столе, болтая ногами. Туман клубился у земли белыми слоями. Поляну с трех сторон загораживали деревья, с четвертой открывался вид.

Позади чернели останки сгоревшей беседки.

В старших классах они привозили сюда девушек, столько раз, что он и не помнил. Уокеру обычно доставалась хорошенькая, когда Джон застревал с ее уродливой подружкой.

Уокер открыл пакет и достал четыре шоколадки. Одну он предложил Джону, а три оставил себе.

— Я не знал, что ты сладкоежка, — сказал Джон.

— Это странно. Теперь, когда я не пью, мне хочется сладкого.

Джон развернул шоколадку и откусил.

— Так что за срочность?

— Я сегодня видел Майкла Саттона, а он видел меня. Я вышел с собрания анонимных алкоголиков, а он был на стоянке, забирал девушку. Когда Брент повез меня в офис, он поехал за мной.

— И что?

— Почему он меня преследовал? Что, если он пойдет в полицию?

— И что скажет? Два десятка лет назад мы копали яму. Большое дело.

— Мне это не нравится.

— Ой, ради бога. Ты вызвал меня поздно вечером ради этого? Мог сказать по телефону. Этот парень совершенно никчемный. Никто не будет относиться к нему серьезно. Кроме того, я могу до него добраться в любое время. Он не проблема.

— Добраться до него? Что это значит?

— Я знаю, где он живет. Я наблюдал за ним годами. Следил за его ошеломляющей карьерой.

Он не угроза. Он трусливый лузер. Он то, что мы называем «податливый». Его можно уговорить на что угодно, или отговорить. Все это знают.

— Есть еще кое-что.

Уокер немного помолчал.

— Я думаю, что могу сдаться.

Молчание повисло в воздухе между ними.

Уокер не мог поверить, что сказал это, но когда слова слетели с его губ, он понял, что идея неделями крутилась на периферии его сознания.

Лицо Джона ничего не выражало.

— С чего это вдруг?

Уокер потряс головой.

— У меня приступы паники и они меня совсем доконали. Я устал быть усталым. Чертова тревога разрывает меня на куски. Она меня не донимала, когда я пил, но теперь…

— Так поговори с доктором насчет успокоительного. Лучшая жизнь через химию.

— Не поможет. Посмотри на меня. Вся моя жизнь в унитазе. Каролин меня выгнала. Я почти не вижу детей. Я убил девушку. Я не могу так больше жить.

Удивленный, Джон спросил:

— Это какой шаг?

— Что?

— Знаменитые двенадцать шагов анонимных алкоголиков. Который из них? «Бесстрашная моральная инвентаризация», угадал?

— Знаешь что, Джон? Мне не нужны твои долбаные подлые комментарии. Я говорю серьезно.

— Не сомневаюсь. И что ты предлагаешь?

— Пока не знаю. Видел бы ты меня сегодня, как я прятался на боковых улочках, чтобы Саттон не заметил и не узнал, где я работаю. Это все на нас надвигается. И что за ирония: я годами пил, чтобы стереть свою вину, и все, чего я достиг, это повернуться и убить еще кого-то.

Джон покачал головой.

— Господи, Уокер. Ты себя обманываешь. Ты пьешь не потому, что чувствуешь себя виноватым. Ты пьешь потому, что ты пьяница. Подумай. Признание ничего не изменит.

— Ты неправ. Я знаю, что я пьяница и я разбираюсь с этим. Это что-то другое. Я хочу быть честным со своей жизнью. Я хочу что-то исправить. Ты нашел способ жить с тем, что мы сделали. Я нет. Я хочу избавиться от этого груза.

— Хорошо для тебя. Идеально. Но твои так называемые поправки положат мою задницу прямо на сковородку.

— Не обязательно.

— Что за хрень? Как ты сможешь признаться и не потащить за собой меня?

— Я справлюсь. Ты тут ни при чем.

Джон, казалось, развеселился.

— Как ты себе это представляешь? Ты приходишь к копам и сдаешься. Рассказываешь им, что ты сделал, теперь тебе очень жаль и ты хочешь исправиться?

Он встал и изучал Уокера, дожидаясь ответа.

— Ты никогда не сможешь это исправить. Это невозможно. Мы с тобой увязли. Эта маленькая девочка мертва.

— Этого могло не случиться, если бы ты прочитал этикетку.

— Ты прекратишь когда-нибудь это дерьмо? Я читал. Я говорил тебе тысячу раз. Все принимают валиум. Таблетки по десять миллиграммов, это ничего особенного.

— Подумай еще раз.

— Ладно. Можешь сделать это частью своей подачи.

— Я сделаю.

— Так чего именно ты надеешься достичь в своем лихорадочном желании облегчить душу?

— Мне нужно найти способ жить с самим собой. Это все, что я говорю. Я хочу исправить то, что мы натворили.

— Жить с самим собой? Ну, это не продлится долго. Мы говорим об убийстве, за которое тебя приговорят к смертной казни. Ты этого хочешь?

— Конечно, нет. Если бы был другой выход, ты не думаешь, что я бы им воспользовался?

— Как ты собираешься иметь дело с полицейскими? Они будут поджаривать твою несчастную задницу до следующего вторника, пока ты не расскажешь все, что происходило.

Не нужно быть гением, чтобы понять, что ты действовал не один. Они захотят, чтобы ты назвал имена, и мое единственное в списке.

— Я уже говорил, что ты тут ни при чем.

— Да, при чем, придурок. Я при чем с той минуты, когда ты откроешь свой долбаный рот, чего я тебе говорю не делать.

— Может быть, я смогу договориться. Я расскажу то, что знаю, если они не будут меня заставлять говорить о ком-то еще. Только моя часть.

— Прекрасно. Просто замечательно. Могу себе представить. «Дорогой агент ФБР, я согласен обвинить себя, но хочу быть честным по отношению к другому парню.» Так не бывает. Не с этими ребятами. У тебя нет никаких рычагов давления. Я — единственная вещь, которую ты можешь продать. Как только ты сдаешься, ты повернешься и сдашь меня тоже.

Тон Уокера изменился.

— Ты забыл, что это была твоя идея.

— Моя идея? Что за чушь? Это был идиотский план Судьбы.

— Но она его не осуществила и Кредо тоже. Это ты все обдумал…

— В то время как ты делал что?

— Я делал, что ты мне говорил. Ты всегда командовал. Это было твое шоу, с самого начала.

Теперь приходится платить. И мне нелегко. У меня жена и дети. Как ты думаешь, что с ними будет, если я пойду в полицию?

— Поправка. У тебя были жена и дети. Теперь у тебя есть дерьмо. Ты живешь в вонючем мотеле и ужинаешь шоколадками. Каролин выгнала тебя вон.

Джон сделал нетерпеливый жест. — Ой, да ладно. Никому нет дела. Что ей известно?

— Ничего. Я никогда и словом не обмолвился.

— Ну, это успокаивает. Послушай меня, Уокер. Умоляю тебя, подумай об этом, и подумай хорошенько. Тебе не терпится очистить душу, но как только ты заговоришь, ты упадешь в кучу дерьма, из которой никогда не выберешься. И поставить меня на линию огня, это просто бессовестно.

— Будет лучше, если я сам приду, до того как Майкл Саттон донесет на нас. Частный детектив идет за мной по пятам. Она уже сообразила кое-что насчет дохлой собаки. Я не думал, что она найдет связь, но теперь становится ясно, что нашла-таки.

— Так что тебя связали с дохлой собакой? Почему вдруг это вдохновило тебя бежать к копам? Это же не то дерьмо, которое выливали на нас родители, когда мы были маленькими.

«Все, что ты должен сделать сынок, это сказать правду. Только будь честным, и тебе ничего не будет.»

Уокер помотал головой.

— Это только вопрос времени, пока все взорвется. Я печенкой чувствую.

— Если ты перестанешь психовать и будешь держать рот на замке, все будет в порядке.

— Не думаю, что я смогу.

— Может быть, я недостаточно ясно выразился. Мне нравится моя жизнь. Я обожаю мою собственную задницу. Я не хочу умирать. Я — респектабельный член общества и я не сдамся без борьбы.

— Тогда лучше придумай что-нибудь другое. Я тебя честно предупредил. Это лучшее, что я могу сделать.

 

30

Вечер среды, 20 апреля, 1988.

Придя домой, я бросила почту на кухонный стол, включила свет и села. Мне нужно было организовать свои мысли. Когда расследование разбито в пух и прах, кажется важным привести в порядок все, что мне известно, занести детали на каталожные карточки. Должна быть система, правильный взгляд на которую поможет соединить вместе все кусочки.

Как в оптической иллюзии я ждала поворота, когда изображение превращается в свою противоположность.

И в средних и в старших классах школы мне было трудно сосредоточиться на уроках, я училась плохо, особенно по математике. Отличники схватывали все на лету. Они не только могли понять суть дела, но начинали лизать кончики карандашей и писать решение, когда я еще продолжала ерзать на своем стуле. Я совсем не была тупой. Я легко отвлекалась, и мое внимание приковывали совсем не относящиеся к делу детали.

Поезд отправляется из Чикаго в Бостон, со скоростью 80 километров в час, а другой поезд выезжает из Бостона в Чикаго, со скоростью 100 километров в час. Птичка летает туда и сюда между двумя…

Дальше я уже не слушаю. Я начинаю думать, почему птичка ведет себя так странно, возможно вирус подействовал на ее внутренний компас. Я представляю себе, кто едет в поезде, и зачем им нужно из Чикаго в Бостон. Потом я начинаю беспокоиться о том, что случится в Бостоне, жители которого набьются в самый быстрый покидающий его поезд.

Я никогда не была в Бостоне, и теперь мне придется вычеркнуть его из своего списка.

То, что я чувствовала, царапая свои заметки, было просто другим вариантом того же самого.

Я не могла увидеть большую картину. Я не могла осознать того, что происходит, и поймала себя на том, что думаю о вещах, которые, скорее всего, не имеют отношения ни к чему.

Например, я раздумывала о том, что они добавляли в лимонад Рейн. Наверное, снотворное, которое продается без рецепта, хотя, подобрать правильную дозу оказалось сложным.

Я думала о похитителе, одетом в костюм Санта Клауса, удивляясь, откуда он его взял в июле. Не было смысла проверять местные магазины костюмов, в поисках записей такой давности. Я могла бы это сделать, но лучше заняться чем-нибудь более полезным.

Я отложила ручку в сторону. Обычно я отдаюсь процессу, позволяя мыслям блуждать, в то время, как мое внимание занято чем-то другим. Регистрация мелочей, это своего рода игра, временно выключающая аналитическую часть мозга.

Сейчас разочарование размыкало мою цепь. Было что-то определенно неприятное в обдумывании тех же самых разрозненных фактов, к которым не добавилось ничего нового.

Я могла крутить историю как угодно, но смысл был тот же. Майкл Саттон ошибся. Все, что покоилось на этом фундаменте, провалилось.

В раздражении я собрала карточки, перетянула резинкой и убрала в ящик. Хватит.

Мне нужен был Генри, его общество и совет. Я открыла входную дверь и посмотрела в сторону его кухни. Свет везде был выключен. Я взяла куртку и сумку, заперла дверь и отправилась к Рози.

Я заметила Генри сразу, как вошла. Отодвинула стул и уселась, глядя на тарелку, которую Рози только что поставила перед ним. Генри сказал ей:

— Спасибо, дорогая. Выглядит замечательно.

Он улыбнулся, глядя ей вслед.

— Это что, блюдо дня?

Он помотал головой.

— О, нет, ты такого не захочешь.

Генри оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что Рози не слышит. Она стояла возле бара, разговаривала с Вилльямом и не сводила глаз с нас.

Генри прикрыл рот рукой, на случай, если Рози научилась читать по губам.

— Она подает пуддинг из телячьей печени с анчоусным соусом. Это идет вместе с супом из квашеной капусты.

Он остановился и закатил глаза, а потом показал на свою тарелку.

— Это голубцы, и они не такие уж плохие.

— Ясно.

Генри оглядел меня.

— Как дела? Давно тебя не видел.

— Ты ешь. Я возьму стаканчик вина и все тебе расскажу.

— Я могу подождать.

Когда я подошла к бару, Рози исчезла, а Вилльям налил мне стакан плохого вина.

— Спасибо. Можешь попросить у Рози принести мне голубцы? Они выглядят изумительно.

— Конечно.

Я вернулась к столу со стаканом в руке. Вскоре появилась Рози с голубцами. Следующие пять минут мы с Генри провели в дружном молчании за едой. Когда дело доходит до еды, ни один из нас не валяет дурака. В награду за чистые тарелки Рози принесла нам по куску шоколадного торта с маком, который заставил нас стонать от удовольствия.

— Ну, теперь расскажи мне, что происходит, — сказал Генри. — Когда ты вошла, у тебя было такое мрачное выражение, что я не рискнул спросить. Проблемы из-за семьи или из-за работы?

— Из-за работы.

— Тогда пропустим это, и расскажи мне о семейной саге.

— Я не помню, что происходило, когда мы в последний раз разговаривали. Я говорила, что мы обедали здесь с Ташей? Это было неделю назад.

— Новость для меня.

— Ну, тогда ты действительно отстал от жизни.

— Неважно. Чего она хотела?

— Как ни странно, ничего. Она принесла пачку писем, которые нашла, приводя в порядок документы дедушки Кинси. Часть писем бабушка написала тете Джин, часть — мне. Я прочла не все. В основном, я пропускала, но поняла, что бабушка делала все возможное, чтобы заставить тетю Джин уступить опеку надо мной. Можешь представить, насколько она преуспела. Тетя Джин, видимо, прочла первое письмо и возвращала остальные нераспечатанными. Бабушка отплатила тем, что наняла частного детектива шпионить за нами.

Я остановилась и поправила себя.

— Ну, «отплатила», может быть, слишком сильное слово. Ей нужны были доказательства, что Джин не годится на роль опекуна.

— Всеми правдами и неправдами?

— Примерно. Она подозревала, что тетя Джин лесбиянка, и решила, что если сможет это доказать, у нее будет оружие, достаточное, чтобы победить ее. Но ничего не получилось.

— Это все было в письмах? Не могу поверить, что она доверила такое бумаге.

— Она была слишком умна. Кроме всего остального, Таша нашла счета от детектива, которого нанимала бабушка. Я вчера съездила в Ломпок и поговорила с ним. Хороший мужик, но не расположен к откровенности. Пришлось вытягивать из него информацию, но, в конце концов, он рассказал, что затевала бабушка. Он убедил ее, что Джин не была лесбиянкой, как я сама всегда и думала. Бабушка оставила нас в покое, на этом все и кончилось.

Я подняла палец.

— У меня остался крошечный кусочек сомнения. Я спросила, не солгал ли он. Я подумала, не сочиняет ли он ради меня, пытаясь выставить тетю Джин лучше, чем она была. Он уклонился от ответа, и ответил чем-то другим. Я не говорю, что он солгал, но чего-то он не договаривал. Может это ничего не значит, но я не убеждена на сто процентов.

— В жизни немного вещей, в которых мы убеждены на сто процентов.

— Ты прав.

— Так что теперь? Я понимаю, что это помешает твоей поездке на семейное сборище в конце мая.

— Наверно. Я еще не решила.

Появилсь Рози, чтобы убрать наши десертные тарелки, и мы отложили предмет разговора в сторону, пока она не ушла с подносом на кухню.

— Теперь расскажи мне о работе. Последнее, что я слышал, ты попросила у Вилльяма тряпку, чтобы отчистить собачий ошейник, от которого пахло дохлой крысой.

— Ой, ты действительно отстал, извини. Я сама от этого не в восторге, но должна признаться, что зашла в тупик.

Я начала с разоблачений Дианы и Райана по поводу празднования дня рождения Майкла в Диснейленде, а потом вернулась назад, к своей поездке в Пипхоул и разговоре с П.Ф. Санчесом, который дал мне информацию о ветеринаре, усыпившем его собаку.

Я рассказала о сарайчике позади клиники, где оставляли усыпленных животных, чтобы их забрала служба контроля. И еще — о Деборе Унрих и четырехлетней Рейн, которая послужила «экспериментальным ребенком».

Я продолжала, рассказав о Греге и Шелли, и о разговоре с ее сыном Шоном, который заверил меня, что эти двое не были вовлечены в похищение, потому что уже уехали из штата и двигались в Канаду.

Перечисление фактов заняло минут пятнадцать, но я чувствовала, что сделала это прекрасно.

И я до сих пор ощущала в этой истории какую-то логику. Мое главное заключение оказалось неправильным, но были кусочки, которые до сих пор интриговали меня.

Волко-собака Улф. Сходство двух преступлений. Требования выкупа, которые в сумме составили сорок тысяч. Я не видела связи, но она должна была быть.

Генри, казалось, все схватывал, хотя понятия не имею, как он запоминал, кто есть кто. Иногда он останавливал меня и задавал вопросы, но, в основном, кажется, следовал рассказу.

Когда я закончила, он немного подумал и сказал:

— Давай вернемся к разговору со Стэси Олифантом. Почему он так уверен, что похитители были дилетантами?

— Потому что они попросили такую мелочь, как сказал Долан. Они оба думали, что странно было требовать пятнадцать тысяч, когда можно было гораздо больше. Стэси решил, что если бы они были профессионалами, то запросили бы больше.

— Может быть, для них эта сумма не была мелочью. Если они были новичками, пятнадцать тысяч могли показаться сокровищем.

— Но деньги не принесли им пользы. Патрик сделал фотокопии купюр, а потом пометил их.

Генри нахмурился.

— Как?

— Какой-то флуоресцентной ручкой, которой пользовался в своем бизнесе. Дебора говорила, что отметки проявлялись при ультрафиолетовом освещении. Еще она сказала, что эти деньги никогда нигде не появлялись, насколько ей известно.

— Должно быть, они все поняли.

— Я тоже так подумала.

— И наверное поэтому они попытались еще раз. Если они обнаружили, что купюры помечены, они не могли рисковать пользоваться ими, так что избавились от них и попробовали еще раз. Только в этот раз утащили Мэри Клэр.

— О, черт. Надеюсь, что это не так. Получается, что второе похищение случилось из-за Патрика. Если бы деньги были чистыми, они могли бы удовлетвориться и успокоиться на этом.

— Я тебе скажу, что мне только что пришло в голову. Возможно, когда Саттон видел этих двоих, они не копали яму, чтобы похоронить ребенка. Что, если они собирались зарыть испорченные деньги?

Я уставилась на него.

— И вместо этого закопали собаку? Как они умудрились?

— Очень просто. Один остался в лесу и сторожил. Другой пошел, украл труп собаки и принес его. Они бросили в яму собаку, а деньги зарыли где-то в другом месте.

— Как они узнали о мертвой собаке?

— Самому интересно. Ты говорила, что пара сотен человек знала о сарайчике и о заборе трупов животных.

— И все это потому, что они боялись, что мальчишка будет болтать?

— Почему нет? Я просто строю предположения, но, по-моему, это имеет смысл. Ты говорила, что Патрик положил деньги в спортивную сумку, которую оставил у дороги.

— Правильно.

— Тогда представь себе. Они оставили спящую Рейн в парке. Пересчитали деньги, чтобы убедиться, что все здесь. Придя домой, они обнаружили, что купюры светятся, как неон.

Либо они захотели выбросить деньги, либо собрались их спрятать, до тех пор, пока не почувствуют, что можно их использовать. Когда появился мальчик, они решили, что слишком опасно оставлять деньги в этом месте.

— Дохлая собака, это немного чересчур, тебе не кажется? Почему бы просто не засыпать яму?

— Они придумали историю, чтобы объяснить, зачем они копали вообще. Если полиция выкопает собаку, на этом все и кончится. Никакой тайны. Кто-то похоронил свою собаку.

Пускай потребовалось двадцать с лишним лет, но это показывает, какими хитрыми были эти ребята.

— «Были»? Хорошая идея. Как будто они умерли или в тюрьме.

— Можно только надеяться.

Вернувшись домой, я решила дать идеям Генри отстояться за ночь. Я слишком много думала об этом деле и все больше запутывалась, вместо того, чтобы увидеть свет.

Пока что мне в голову пришло кое-что другое. Я поняла, что могу проверить, был ли Хэйл Бранденберг честен насчет сексуальной ориентации тети Джин. Неважно, каким будет результат, но я — сторонница правды (если только не занята тем, что вру кому-нибудь). Доказательства могут быть под рукой.

Я поднялась по винтовой лесенке в спальню. В ногах кровати стоит старый сундук, куда я складываю всякую всячину. Я очистила верх, подняла крышку и вытащила аккуратно упакованную зимнюю одежду. С дна я достала обувную коробку со старыми фотографиями, которые высыпала на кровать. Если у тети была «особенная подружка», существование которой Хэйл пытался скрыть, я смогу найти ее на фотографиях, сделанных в то время.

Тетя Джин общалась с несколькими супружескими парами, но у нее были и одинокие подруги.

Фотографии рассказывают истории, не всегда очевидным путем, но помогают представить картину в целом. Лица появляются и исчезают. Отношения формируются и распадаются.

Наша социальная история зафиксирована в фотографиях. Может быть, кто-то запечатлел момент, который ответит на мои вопросы.

Я уселась на кровать и стала просматривать фотографии, улыбаясь, если кого-то узнавала.

Некоторых я даже помнила по именам. Стэнли, Эдгар и Милдред. Я забыла имя жены Стэнли, но помнила, что они впятером играли в карты — в канасту и пинокль.

Кухонный стол был заставлен пепельницами и стаканами со спиртным, и они все хохотали до упада.

Я нашла фотографии двух одиноких женщин — Дельфа Праджер и еще Принни Роуз Как-ее-там. Я знала, что тетя Джин работала с Дельфой в Калифорния Фиделити. Не была уверена, откуда она знала Принни Роуз. Я изучила их фотографии, с тетей и без, в группах, где появлялся кто-то из них. Если между ними существовали секретные улыбки или тайные взгляды, которые могла зафиксировать камера, я ничего такого не увидела.

Наверное, я воображала руки, закинутые друг другу на плечи, или слишком близко лежащие на столе, интимный взгляд или жест, незаметный для них самих. Я не заметила ничего, даже отдаленно похожего. Кстати, не было ни одного изображения тети Джин, входящей в физический контакт с кем-либо, что являлось подтверждением другой вещи. Она не была чувствительной и избегала физических прикосновений.

Я восхищалась, как молодо она выглядела. Когда я росла, тете Джин было от тридцати до сорока лет.

Теперь я увидела, какой она была красивой, чего раньше не замечала. Она была тоненькая.

Ей нравились очки в тонкой оправе, и она укладывала волосы в узел, который должен был казаться старомодным, но вместо этого выглядел стильным. У нее были высокие скулы, хорошие зубы и теплота в глазах. Я представляла ее похожей на строгую училку, но это было не так.

Я добралась до конверта, запечатанного скотчем, таким старым и пожелтевшим, что он почти ничего не склеивал. На нем было написано «Мелочи, 1955» крупным почерком, который я сразу узнала. Мой интерес усилился. Я достала из него пачку фотографий.

Несколько фотографий запечатлели меня, в пятилетнем возрасте, с мрачным выражением лица. Я была маленькой для своих лет, с костлявыми ручками и ножками. У меня были длинные волосы, закрепленные заколками по бокам. На мне были болтающиеся юбки и коричневые туфли со спущенными белыми носками. К Рождеству я уже жила с тетей около шести месяцев и, видимо, не находила повода для улыбок.

При виде следующей фотографии я даже вскрикнула от удивления. На ней была тетя Джин в объятиях мужчины, которого я сразу узнала, хотя он был на тридцать лет моложе. Хэйл Бранденберг. Она прижималась к нему спиной, лицо слегка повернуто, и она улыбалась.

Его лицо повернуто к ней. На следующих пяти фотографиях были они двое, в основном, валяющие дурака. На одной они играли в мини-гольф, смеша фотографа, которым, должно быть, была я, потому что верхняя часть голов была срезана, а часть объектива закрыта пальцем. Другие фотографии были сделаны в беседке, в парке на холме, столь популярном среди моих одноклассников. На двух были мы втроем, я сидела у Хэйла на коленях и улыбалась беззубой улыбкой. Наверное, мне было уже шесть, и у меня выпадали молочные зубы. Мои волосы были коротко подстрижены, должно быть, тете Джин надоело с ними возиться. Хэйл выглядел, как кинозвезда из ковбойского фильма, чисто выбритый, высокий и мускулистый, во фланелевой рубашке, джинсах и сапогах. Я не помнила, что он был в нашей жизни, но вот он. Неудивительно, что он сразу показался мне знакомым.

Кроме того, до меня дошло, что тете Джин тогда было примерно столько лет, сколько сейчас мне, тридцать восемь, когда расцвел этот поздний роман.

Я поняла, почему он так был уверен насчет ее сексуальной ориентации, и почему был так хорошо знаком с ее родительскими способностями. У меня были сотни вопросов о них двоих, но теперь было не время спрашивать. Может быть, позднее я приглашу его выпить и расскажу о своей находке.

Я вернула фотографии в конверт, который отложила в сторону, остальные сложила в коробку и убрала в сундук.

Я не знала, что думать о своем открытии. Хэйл мог бы заменить мне отца, если бы они с тетей Джин остались вместе. Она не особенно ценила замужество и, возможно, не годилась для долгих отношений. Но какое-то время она была счастлива, и, судя по фотографиям, могу сказать, что я была счастлива тоже.

 

31

Джон Корсо

Лето 1967

Вся история близких отношений с Судьбой длилась три с половиной недели и закончилась внезапно, когда Джон меньше всего этого ожидал. Она была даром, которого он, возможно, не заслуживал. Она притягивала его так сильно и непреодолимо, что он полагал, что это чувство будет с ним до конца дней. Она была сладострастной, непристойной, и не знала никаких запретов и ограничений. Две беременности оставли на ней свои отметины, но ей было все равно. Веснушки, родинки, шрамы, маленькие отвисшие груди, мягкий выпуклый живот, расплывшиеся бедра — ничего не имело значения. Она бросалась в секс с радостью и щедростью. Потом он будет спать с бесконечным количеством женщин, чьи тела были близки к совершенству, но они стыдились и стеснялись, были недовольны размером своей груди или формой своих ягодиц, указывая на недостатки, которых он не замечал. Для него они были красивыми, но они требовали постоянных разуверений по поводу своих воображаемых недостатков.

С Судьбой он был ослеплен, новичок, чей энтузиазм совпадал с ее. Несмотря на ее утверждения об открытых отношениях с Кредо, не было и речи о том, чтобы встречаться у Унрихов, где Кредо и Шон крутились около школьного автобуса. В главном доме постоянно присутствовала Дебора. У Рейн были встречи с подружками, занятия по плаванью и гимнастике. Машины всегда приезжали и уезжали, детей забирали и привозили.

Единственной возможностью были приходы Судьбы к нему, когда ей удавалось это устроить. Для поездок она одалживала «бьюик» Унрихов.

Пока Уокер отсутствовал, Джон сохранял строгий нейтралитет, находясь в компании Кредо и Судьбы, следя за тем, чтобы не проявить ни малейшего намека на их новые взаимоотношения. Судьбе, по натуре, хотелось разыгрывать ситуацию в драматическом ключе. Ей нравилось создавать конфликты, а что может быть лучше, чем двое мужчин, соперничающих из-за женщины, особенно, если это она. Состязание между ними повысит ее статус. Она была призом, за который они будут сражаться, пока один не падет.

Джон ничего подобного не хотел. Он не уважал Кредо, но не считал, что тот должен страдать от унижения, чтобы удовлетворить любовь Судьбы к театральным эффектам.

Ожидая ее у себя дома, Джон находился в подвешенном состоянии, считая минуты.

Он просыпался рано, валяясь в кровати, вспоминая, что они делали и фантазируя о том, что они будут делать дальше. Он никогда не знал, когда она приедет, и приедет ли вообще.

Он понятия не имел, чем она оправдывает свое отсутствие, и ему не хотелось спрашивать.

Без предупреждения она стучала в дверь внизу. Наверху была другая дверь, и пока он открывал ее, она бежала вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Бросалась к нему в объятия, смеясь и задыхаясь. Они скрывались в его комнате, предаваясь безумной любви, с шумом и потом. Она научила его всем удовольствиям и излишествам, всем аппетитам плоти.

В промежутках между занятиями сексом они раскуривали косяк. Его квартирка была в тумане от дыма травки и сигарет. Они спускались вниз, иногда голышом, и шатались по главному дому, где совершали налеты на винные запасы Лайонела. От травки им хотелось есть, и они пожирали все подряд, в основном, всякую ерунду, потому что у Джона не было денег ни на что другое. Пончики, чипсы, шоколадки, печенье, крекеры с арахисовым маслом — их пиры, такие же жадные, как секс.

Чтобы иметь время на долгие пробежки, Джон вытаскивал себя из кровати в 8.00. Тяжести он поднимал в полсилы, а часто не поднимал вообще.

Он встречался с Судьбой в случайные дни. После ее ухода он засыпал, потом раздобывал себе еду и садился за стол. Обычно это случалось около девяти вечера. Он работал до рассвета, лишая себя сна. По-другому не получалось. Травка, утомление, алкоголь играли свою роль, затуманивая его мозг и нарушая концентрацию.

Это было проблемой, когда наступала пятница, и мистер Сноу ждал его работу. Во вторую неделю срок наступил неожиданно, и ему пришлось лихорадочно писать всю ночь.

Джону пришла в голову прикольная идея насчет мальчика, который бегал со стаей диких собак, далеко на юге — Джорджия, Алабама, в таких местах. Он представлял себе мальчишку, живущего под крыльцом ветхого домика и питающегося объедками. Джон ощущал запах грязи и звериный дух парнишки. Он писал о жарких летних ночах, когда нет ветра и собаки воют вдали, призывая мальчика. Он понятия не имел, что будет дальше, но написал хорошее начало, пятнадцать двойных страниц.

Джон отдал свою работу и сидел, как обычно, изображая безразличие, в ожидании ответа мистера Сноу. В этот раз тот перечитал некоторые страницы дважды, а потом пролистал все, нахмурившись.

— Вам не понравилось, — сказал Джон.

— Это не так. Я даже не знаю, что сказать. Здесь нет ничего неправильного. Вполне пригодная проза. Ты уклоняешься в мелодраму, но это не работает, потому что ситуация создана искусственно. Ты думаешь, что создал драматические обстоятельства, но на самом деле получилось сиропно. Ты знаешь хоть что-нибудь о юге? Был там когда-нибудь?

— Я использовал свое воображение. Разве не в этом смысл?

— Но почему это? Ты рассказываешь о пяти или шести собаках, и я не могу отличить одну от другой. Ладно, у одной желтые глаза, а у другой жесткая шерсть. Ты даешь мне характеристики, а не характеры. Даже если ты пишешь о собаках, тебе нужно различать их.

Отсюда приходят конфликты. Теперь этот мальчик, у которого вообще нет личности, что весьма тяжело, учитывая ситуацию, в которую ты его поставил. И где здесь Джон Корсо?

Насколько мне известно, то, что ты описал, не имеет никакого отношения к твоей жизни, твоим проблемам, твоим надеждам или твоим мечтам.

Погоди, может, я должен сначала спросить. Ты когда-нибудь бегал со стаей собак?

— В последнее время нет.

Джон пытался быть остроумным. Критика жалила. Мистер Сноу был резким и не смягчал ударов. Джон почувствовал, как сжимается в комок, но мистер Сноу еще не закончил.

— Ты пишешь из головы. Там нет сердца. Понимаешь, о чем я говорю? Это слова, пустые фразы. Это ничего не значит для тебя, и конечно, ничего не значит для меня.

— Это можно исправить?

— Конечно, очень просто. Выбрось и начни что-нибудь другое. Ты держишь читателя на расстоянии вытянутой руки, когда ты должен писать от сердца и печенки. В этом смысл литературы, связь между читателем и писателем. Это дерьмо. Тебе удалось сделать это похожим на историю, но тебе самому неинтересно. Я хочу видеть мир таким, как ты его видишь. Иначе, можно посадить обезьяну, и она настучит что-то подобное.

— Ну, это ерунда. Вы сказали, что я могу писать, что захочу, а потом разнесли все в клочки.

Мистер Сноу опустил голову.

— Ладно. Ты прав, моя вина. Давай пропустим тему содержания и поговорим о процессе.

Ты прячешься. Ты не даешь мне ничего от себя. Ты машешь руками, надеясь отвлечь читателя, чтобы он не заметил, насколько ты отстранен. Ты должен сделать себя видимым.

Ты должен раскрыться и чувствовать. Злой, печальный, довольный, плохой. Выбирай.

Я не говорю, что ты должен писать автобиографию, но твоя жизнь и твой опыт это источник.

Если ты хочешь писать, ты должен рассказать мне, как выглядит мир с твоей точки зрения.

Ты должен впитать реальность и разобрать ее на части, а потом воссоздать ее изнутри наружу.

— Я понятия не имею, о чем вы говорите.

— Ты когда-нибудь ненавидел кого-то? Сходил с ума от ревности или от страха? Твоя собачка умерла, и ты не мог войти в комнату, чтобы не залиться слезами?

Джон подумал и пожал плечами.

— Я не испытываю таких сильных чувств.

— Конечно, испытываешь. Тебе восемнадцать — все гормоны, эмоции, тестостерон, тревога и тоска. Единственное, что хуже мальчика-подростка, это девочка-подросток.

Я не хочу, чтобы ты писал отсюда, — он похлопал себя по голове. — Я хочу, чтобы это исходило отсюда, — он приложил ладонь к груди. — Писать тяжело. Это способность, которую ты приобретаешь с практикой. Ты не можешь быстро нацарапать хорошую работу в свободное время. Ты не можешь быть равнодушным. Нужно время. Если ты хочешь стать концертным пианистом, ты не будешь пользоваться руководством «Пять легких шагов» и ждать выступления в Карнеги Холле. Ты должен сидеть и писать. Так много, как сможешь.

Каждый день твоей жизни. Ты что-нибудь понял?

Джон улыбнулся.

— Не очень много.

— Ничего, поймешь.

Мистер Сноу взмахнул страницами.

— Вот что я скажу. В этом неуклюжем рассказе я вижу крошечную искорку, похороненную в навозе. Ты можешь это делать. В тебе что-то есть. Проблема в том, чтобы найти свою дорогу и дать свету пробиться. Теперь иди отсюда. Увидимся через неделю, ладно?

— Ладно.

— Ты должен писать каждый день, Джон. Я серьезно. Не трать зря время и не говори, что тебе его не хватило.

Уокер вернулся с Гавайев. В первый раз, когда они вчетвером собрались в автобусе, он взглянул на Джона и понял, что происходит. Для разнообразия Судьба вела себя прилично.

Она сохраняла дистанцию и не проявляла никаких эмоций. Джон, Кредо и Уокер курили травку и трепались, а Судьба сидела, скрестив ноги, и гадала на картах Таро. Джон думал, что все прошло более-менее хорошо, но когда они с Уокером едва отошли от автобуса, тот накинулся на него.

— Какого хрена ты делаешь, приятель? Совсем сбрендил?

— Я не помню, чтобы спрашивал твое мнение.

— Ну, вот оно, в любом случае. Она шлюха. И дура, к тому же.

— Я заметил, что ты не такой разборчивый, когда дело касается девиц, которых ты трахаешь.

— Потому что они хорошие и чистенькие. Она отвратительна.

— Я не хочу об этом слышать, ясно?

— Что, если ты попадешься? Как ты можешь заниматься этим дерьмом прямо у него под носом?

— У них открытые отношения.

— Да, конечно. Если ты этому веришь, ты вообще идиот.

Уокер помотал головой.

— Ты об этом пожалеешь, дружок. Говорю тебе сейчас, это ничем хорошим не кончится.

— Спасибо. Я тронут твоей заботой.

Субботы принадлежали ему, и свобода была облегчением. Судьба, Кредо и Небесный Танцор уехали рано на рынок в городе и провели остаток дня в семейных занятиях. Судьба хотела научиться раскрашивать одежду, так что она пошла в Сирс и стащила полдюжины пакетов с белыми футболками, которые она собиралась раскрасить и продавать на пляже.

Джон был благодарен за долгий помежуток времени, который он мог назвать своим. Ночью он хорошо выспался, встал и надел футболку и шорты. Он сварил кофе и отнес чашку на письменный стол. Перечитал рассказ о мальчике, который бегал с дикими собаками, на этот раз ужасаясь оборотам, которые раньше казались лирическими. «Парение», вот что он думал про себя, когда исправлял фразы. Он шел от строчки к строчке, вычеркивая все, что казалось неуклюжим или вычурным. В конце концов, осталось не больше половины параграфа того, что стоило оставить. Он послушался совета мистера Сноу и выбросил остальное в помойку.

Какое-то время Джон пил кофе, глядя в окно и раздумывая о проповеди мистера Сноу.

Когда он говорил о ревности и гневе, когда он спрашивал, ненавидит ли Джон кого-нибудь, его голова была пуста. То же самое о горе. Откуда ему знать о таком дерьме? Он мог предположить, какие эмоции может вызвать потеря любимого животного, но у него никогда их не было. Когда он рос, астма его матери исключала возможность заводить домашних животных. Единственным приятным моментом, связанным с появлением Моны в его жизни, была мысль, что теперь, может быть, у него появится собака или кошка, надежда, которая быстро угасла, как почти каждая надежда, которую он испытывал.

У Моны была аллергия на кошек, и она считала, что с собаками слишком много возни.

Мона командовала. Все остальные существовали, чтобы подчиняться.

Изумительная Мона. У него было, что сказать о ней, и ничего из этого не было хорошим.

Джон оставил пишущую машинку, взял стопку бумаги и устроился с комфортом на своей незастеленной кровати, подложив под спину подушки. Простыни пахли сексом двухдневной давности, запах, не настолько оживляющий память, как ему казалось раньше.

Он думал о Моне, постукивая ручкой по нижней губе. Он не знал, с чего начать. Как бы он ее ни ненавидел, Джон знал, что не может писать о Моне без того, чтобы не рисковать своими отношениями с отцом. Что более важно, он рисковал быть выкинутым из дома. Он никому не покажет свою работу, но с Моны станется подождать, пока он уйдет, залезть в его квартиру и порыться в его вещах.

Джон услышал стук в нижнюю дверь. Раздраженный тем, что его прервали, он отложил бумагу и ручку. Если это Уокер, он пошлет его подальше. Он открыл дверь в тот момент, когда Судьба поднялась по лестнице. Она была оживленной, обнимала его, улыбалась, со смехом рассказывая о своих делах. Кредо и Танцор красят футболки во дворе. Она сказала, что пойдет и сворует еще футболок, так что у нее есть только час. Она деловито раздевалась, когда почувствовала его настроение.

— Что-нибудь случилось?

— Это мой день, чтобы писать. Я обдумываю пару идей, и мне нужно время для себя.

— Я ненадолго. Можешь писать, когда я уйду. Я думала, ты обрадуешься.

— Я радуюсь. Просто у меня голова занята другим.

Раздевшись, она прижалась к нему, проводя руками по его бедрам. Он уже был готов. Она поцеловала его, губы мягкие и открытые, потом опустилась перед ним на колени. Он взял ее за руки и поднял, поцеловав ее с той силой, которой она всегда хотела от него. Улыбаясь, она поставила босые ноги на его, и они дошли до кровати.

Секс был хорош. Он всегда был хорошим, но сейчас ему хотелось покончить с этим и убрать ее с дороги. Судьба была разрушительницей. Ее энергия была, как горячая масса, влажная тряпка, прижатая к его лицу. Он едва мог дышать. Она, должно быть, почувствовала его отстраненность, потому что вцепилась в него, как осьминог, руками и ногами. Ей требовалось его полное внимание, и она делала все, что могла, чтобы завести его еще на один раунд.

Джон оттолкнул ее руку.

— Хватит. Я устал.

— Не будь такой какашкой. Ты никогда не отказывал мне раньше.

— Я не отказываю. Чего ты от меня хочешь? Мы только что занимались любовью.

Судьба повернулась на бок и оперлась головой на руку.

— Знаешь что? Мы должны быть вместе. Мы хорошо подходим друг другу.

— С чего ты взяла?

— Я это почувствовала с первого раза, когда мы встретились. Как будто мы были вместе в другой жизни.

— Ага, конечно.

— Нет, я серьезно. Как будто бы я тебя помню.

— А как насчет Кредо? Сколько реинкарнаций ты разделила с ним?

— Не смейся. Он скучный. Вечно хандрит. Я устала до смерти от него, его родителей и этого дурацкого города. Очень хочется уехать отсюда к чертовой бабушке.

— Я думал, что автобус принадлежит Кредо.

— Кто говорит про автобус? Для этого есть большой палец. Я всю страну объездила автостопом, до того, как с ним связалась. Беременная, потом с ребенком на руках. Всегда найдется парень, который притормозит и предложит подвезти. Ты идешь, куда тебя занесет ветром.

— Попутного ветра, но оставь меня в стороне от этого.

— Где твоя жажда приключений? Разве тебе не хочется взлететь?

— Не особенно. Как насчет твоего ребенка? Ему может не понравиться таскаться туда-сюда ради твоего каприза.

— Я оставлю его с Кредо. Танцор в восторге от Деборы. Он будет счастлив.

— Ты не можешь этого сделать. Ты говорила, что он даже не его ребенок.

— Ты думаешь, что дети это имущество? Мой, твой, его? Танцор — дитя вселенной. Он найдет свою собственную тропу в жизни. Я ему для этого не нужна.

— Ему одиннадцать. Ты не можешь просто бросить ребенка и сбежать.

— Я его не бросаю. Я думаю о том, что лучше для него. Дебора все равно считает, что я дерьмовая мамаша, и может быть, она права. По крайней мере, с ней у него будет нормальная жизнь. Нам с тобой хорошо вдвоем. Мы можем уехать куда угодно. Нова Скотия. Ты там когда-нибудь был? Мне нравится, как это звучит. Нова значит «новая», но что такое «скотия»?

Судьба положила руку Джону на грудь и закинула на него ногу.

Ее плоть была горячей, и от веса ее ноги он почувствовал напряжение. Он ощущал ее лобковые волосы, прижатые к его бедру, как мочалка.

— Хорошая идея, но ничего не получится.

— Почему?

— Вот несколько свежих новостей. Мне восемнадцать. Я живу дома. Через два месяца я пойду в колледж. У меня даже нет работы.

— У меня тоже. Кому нужна работа, когда можно попрошайничать? Ты бы видел их в Хэйте. Туристы стоят вокруг и глазеют на этих странных хиппи. Для них это как зоопарк. Протяни руку, они положат в нее деньги. Они боятся нас до смерти.

— Я не хочу быть попрошайкой, когда вырасту.

Судьба закинула руку ему за плечи и шутливо встряхнула.

— Да ладно тебе, старый хрыч. Это Лето Любви. Мы пропускаем все удовольствие.

Джон смотрел в потолок, размышляя, сколько еще терпеть ее, прежде чем потребовать назад свой день.

Она поцеловала его в шею, издавая мурлыкающий звук.

— Я тебя люблю.

— Перестань.

— Правда.

Она лизнула его шею, куснула в плечо и ласково потерлась о него, несмотря на то, что он не реагировал.

— Прекрати.

— Такой сердитый. Такой ворчливый. Неужели ты не любишь меня ни капельки?

Она прикоснулась губами к его уху и провела языком вокруг мочки.

— Черт возьми. Отстань.

Он высвободился из ее объятий. Нашел свои шорты и натянул. Провел руками по волосам, пригладив их. Судьба села на кровати, возбужденная.

— Что с тобой такое? Как только я вошла, ты ведешь себя так, будто я — кусок дерьма.

— Я сказал тебе. Мне нужно работать.

— Не ври. У тебя нет работы. Это смешно. Писать, это не работа.

— Откуда ты знаешь? Ты едва доучилась до девятого класса.

— Ты настоящий мудак, ты знаешь это?

— Ладно. Я мудак. И что?

Она подтянула ноги, встала на четвереньки и поползла поперек кровати.

— Что, если Кредо узнает о нас? Думаешь, он тебе не отомстит?

— Ты сказала, что у вас открытые отношения.

Судьба потянулась к нему, ее тон был дразнящим.

— Но ты не знаешь, правда это или нет. Может быть, я все выдумала.

— Вот только не надо…

Она улыбнулась.

— Что, струсил и думаешь, что он тебе сделает, если я ему скажу?

Она обхватила сзади его шею. Он попытался стряхнуть ее, она засмеялась и уцепилась покрепче, как будто хотела прокатиться у него на спине. Джон встал, опираясь на кровать.

Судьба обхватила его ногами, и ее вес заставил его потерять равновесие. Он пошатнулся, и они грохнулись на пол. Бешенство вспыхнуло в нем, как бензиновое пламя. Судьба вцепилась в него, как демон, раздирая ногтями его грудь. Джон сильно ударил ее локтем, стараясь ослабить ее хватку. В ответ она ухватила его за волосы и дернула так сильно, что его голова откинулась назад. Он повернулся и приподнялся, таща ее за собой. Ему удалось подняться на ноги. Она обхватывала локтем его шею, и он задыхался. Джон наклонился вперед, пытаясь спихнуть ее. Судьба хрюкнула и обвила ногу вокруг его ног. Его колено подогнулось, и он снова упал. Джон был сильнее, но у нее было преимущество в цепкости и грубости ее захвата. Он не смог перехватить инициативу, и она воспользовалась его секундной нерешительностью, чтобы схватить его снова. Джон раскачивался в стороны, чтобы стряхнуть ее, и вот она оказалась на полу под ним, и он схватил ее за горло.

Джон душил ее, даже не понимая, что делает, пока не увидел выражение ее лица. В глазах Судьбы был триумф. Она была адреналиновой наркоманкой и поймала его в ловушку гнева, такого же воспаленного, как желание. Он почувствовал, что она дрожит, и отпустил ее.

Судьба перевернулась на бок, держась за горло. Оба тяжело дышали. Она застонала, и до Джона дошло, что она испытала оргазм.

Он уставился на нее, пораженный. Что это за создание, на которое насилие действует как афродизиак? Логичным было бы ее убить — с ее точки зрения, и кем бы стал он?

Они не сказали друг другу ни слова. Судьба быстро оделась. Она всхлипывала, и ее руки тряслись, когда она пыталась застегнуть юбку. Джон сидел на кровати в оцепенении, подперев голову руками.

Когда Судьба ушла, Джон сел за письменный стол и заправил в машинку чистый лист бумаги. Он писал четыре часа, сделал перерыв, и писал еще два. Слова текли из него. Он чувствовал, как фразы складываются в его голове, почти так же быстро, как он печатал.

Это было, как писать диктант. Параграфы выстраивались и проходили через его тело на бумагу перед ним. Ни раздумий. Ни анализа. Ни колебаний. Он писал о Моне. Он писал о смерти матери. Он писал о своем слабом отце и о собственном одиночестве. Он писал о том, как это — чувствовать себя запертым наверху, когда вся семья наслаждается комфортом дома. Он писал о том, каково быть толстым мальчиком, и каково бегать десять километров под дождем. Он писал, ни разу не подумав о мистере Сноу.

В 10 вечера он остановился. Спустился вниз и вышел на прохладный вечерний воздух.

С участка был виден океан, и он видел отблески лунного света на воде. Он чувствовал себя выжатым и полным энергии одновременно. Он думал, что никогда не заснет, но заснул.

Утром он перечитал написанное. Кое-что было неловким и нечаянно комичным. Что-то — слащавым и слезливым. Это не имело значения. Он знал, что такое- писать от сердца, и он попался на крючок. Даже если ему понадобятся годы, чтобы вернуться к этому потоку, он знал, что это стоит каждой неудачной попытки и каждого незаконнорожденного слова.

В восемь часов он почистил зубы, принял душ, оделся и поехал на скутере к Уокеру по дорожкам для верховой езды. Ему надо было пересечь только одну большую дорогу, и даже там не было машин. Уокер только что поднялся и сидел на кухне в шортах, со встрепанными волосами и со следами от подушки на лице.

Джон вошел без приглашения, как он обычно делал. Налил себе чашку кофе и сел.

— Мне нужно убраться из дома до того, как вернется Изумительная Мона, со своей веселой бандой на буксире. Она высасывает весь кислород из воздуха, и я больше не могу терпеть.

Я думал, мы можем поселиться вместе, около университета Санта-Терезы, или ближе к Сити Колледжу, как захочешь.

— Я только за. Как будем платить за квартиру, ограбим банк?

— Я подумал, что мы можем одолжить Рейн — игры и развлечения на денек-другой, а потом обменяем ее на мешок с деньгами. Очень просто. Ничего жестокого и страшного. Достанем котенка, и она будет с ним играть. Будет пить розовый лимонад с транквилизаторами. У Моны их целая куча, пятьдесят две упаковки, по моим подсчетам. Она ничего не заметит.

У тебя дома родители, так что будем держать девочку у меня, пока никого нет. Мне должны прислать новый водогрей, так что мы можем из коробки сделать домик для нее.

Пока она спит, она не будет шуметь, что даст нам время для переговоров.

Уокер внимательно слушал.

— Пока что, я с тобой.

— Единственное препятствие — это троица в автобусе. Нужно найти способ избавиться от них.

Уокер улыбнулся.

— Странно, что ты заговорил об этом. Я думал о том же… ради тебя, конечно. Может, ты и в восторге от этой подруги, но от нее одни непрятности. Тебе повезло, если ты не подцепил лобковых вшей или триппер. Я не осуждаею, Джон. Я констатирую факт. Если ты хочешь, чтобы она исчезла, я могу это устроить, вместе с другими двумя, если только я не ошибаюсь.

Скажи только слово, и все будет сделано сегодня до полудня.

— Как?

— Во-первых, я позвоню в призывную комиссию и скажу им, где найти нашего друга, Грега.

Потом заеду к автобусу и намекну ему. Думаю, что максимум через пятнадцать минут мы увидим, как они удирают оттуда. Твою идею насчет Рейн мы сможем осуществить, когда разберемся с этой проблемой. Как ты думаешь?

— Здорово! Ты просто гений. Беру назад каждое плохое слово, которое когда-нибудь про тебя говорил. Не обижайся.

— Я и не обижаюсь.

 

32

Четверг, 21 апреля, 1988.

Я приехала в офис к 8 утра, надеясь начать день пораньше. Открыв дверь, я почувствовала запах подгоревшего кофе, и с раздражением поняла, что вчера забыла выключить кофеварку.

Поспешила на кухню и выключила машину. Извлекла стеклянную колбу и поставила охладиться на сложенное полотенце. На дне было черное кольцо, которое, наверное, никогда не отмоется.

Я вытащила свою надежную «Смит-Корону», сняла чехол и поставила на стол. Разложила каталожные карточки и напечатала отчет по делу Саттона, включающий все, что я сделала до сих пор. Я включила предположения Генри о порядке событий, что добавило маленький лучик солнца. Закончив, я убрала отчет в папку. Стянула резинкой карточки, вложила их в ту же папку и убрала ее в ящик. Я прошла так далеко, как могла, и теперь мне требовался перерыв. На выходных я перетасую факты и надеюсь найти что-нибудь, что я пропустила.

Пока что было чудесное апрельское утро, ясное и солнечное, еще прохладное, но с обещанием тепла. Конечно, оно предвещало только хорошее.

Я затолкала машинку назад под стол и заметила весело мигавший огонек автоответчика.

Крутнулась на стуле и нажала кнопку прослушивания.

На заднем плане слышался шум.

— Кинси? Это Майкл Саттон. Мне нужно с вами поговорить как можно скорее. После нашей встречи я поехал забрать Мадалин после собрания анонимных алкоголиков и увидел того же парня, которого видел на раскопках. У него подбитые глаза и лицо в синяках, поэтому я и обратил на него внимание. Мы проехали за ним до Монтебелло Банка на Монарх и Олд Коуст роуд. Я звоню с заправки через дорогу. Мы подождали полчаса, и он не вышел, так что, может быть, он там работает. Дело в том, что Мадалин не терпится попасть домой, так что я надеялся, что вы сможете подменить меня, пока я отвезу ее. Наверное, нет, ха.

В любом случае, когда получите сообщение, можете позвонить? Если меня не будет дома, я буду здесь, если только банк не закроется. Я пошел. Спасибо.

Я не знала, когда поступил звонок, потому что функции даты и времени на моем автоответчике не работали месяцами, упорно показывая полдень 1 января. Наверное, он звонил после моего разговора с Джоан Фицжу, потому что я ушла вместе с ней.

Я порылась в бумагах на столе и нашла желтый линованный лист, на котором Майкл записал свой адрес и телефон. Позвонила и прослушала пятнадцать гудков, прежде чем повесить трубку. Я не видела смысла в поездке к нему домой, если никто не брал трубку. С другой стороны, в его голосе была нотка паники, которую я не решилась игнорировать.

Я заперла офис, села в машину и доехала до Хермоза стрит за несколько минут. Остановилась перед домом. Захлопнула дверцу машины и взбежала по ступенькам крыльца.

Постучала в дверь, потом заглянула в окно. Свет в гостиной не горел, и нигде не было видно признаков жизни. Я вытащила блокнот и нацарапала записку, обозначив время, когда я была там и просьбу позвонить. Написала телефоны дома и офиса и сунула записку в дверную щель. Я стояла в нерешительности, глядя на улицу. Вдруг, будто по волшебству, в поле зрения появилась Мадалин с Голди Хоун на поводке. Я подождала.

— Где Майкл? — спросила она.

Юная леди, кажется, была не в духе.

— Понятия не имею. Я приехала, чтобы спросить тебя об этом.

— Он утром ушел из дома, чтобы встретиться с каким-то парнем. Ничего не сказал о том, когда вернется.

— Он не упоминал имя этого парня?

— Не-а. Он очень спешил. Сказал, может, теперь люди поверят, что он говорил правду.

Я обдумала возможности, зная, что расспрашивать ее будет потерей времени. От Мадалин не будет никакого толка. Она слишком увлечена собой.

— Я оставила в дверях записку для Майкла. Если увидишь его раньше меня, скажи, что я заходила.

— О, прекрасно. Теперь я застряла. Машина у него, а мне нужно быть в одном месте.

— Неужели.

— Да. У меня интервью для работы. Очень важно быть там вовремя. Майкл обещал меня подвезти, и что теперь?

— Наверное, тебе придется пойти пешком.

— На каблуках? Пока дойду, я вся вспотею и буду задыхаться.

Я взглянула на часы.

— Во сколько твоя встреча?

— В десять тридцать.

— Так выходи сейчас и иди потихоньку. У тебя полно времени.

— Да пошла ты…

Улыбаясь, я села в машину и отъехала. Я все еще надеялась поймать Саттона на пути домой, но не поймала. Если его встреча закончилась, он мог вернуться к своему наблюдению за банком. Я надеялась, что увижу где-нибудь его машину. Объехала вокруг Банка Монтебелло в поисках бирюзового MG. Ни следа, ни на банковской стоянке, ни около заправки через дорогу. В конце концов я остановилась на узкой стоянке перед банком и занялась наблюдением сама.

Я вышла из машины и подошла к двойной стеклянной двери. Толкнула дверь и обнаружила, что она заперта. Потом до меня дошло, что банк открывается в десять, еще через сорок пять минут. Я заперла машину и прошла два квартала до ближайшего кафе.

Я остановилась у входа перед рядом автоматов. Опустила четвертак в один из них и вытащила местную газету. Купила большой контейнер кофе и щедро заправила молоком. Если мой мочевой пузырь от кофе не раздуется вдвое, я дотерплю до открытия банка. Добавила в кофе и сахар, на случай, если он послужит и обедом.

Я дошла до банка со стаканом в руке и заняла свой наблюдательный пост на стоянке. Читала газету, наблюдая краем глаза, не появится ли Саттон или кто-то из разнообразных банковских служащих, которые должны прибывать на работу. Газета не предлагала особенных новостей, только колонку за колонкой устаревшей информации, которую я уже читала в «Л.А. Таймс». Я пропустила юмор, но просмотрела некрологи. Людям, которые умерли за последние несколько дней было за восемьдесят. Я постаралась запомнить имена, на случай, если Вилльям проглядел кого-нибудь крутого, на чьих похоронах он хотел бы присутствовать.

В 9.54 миниатюрная темноволосая женщина подошла к банку, нарядно одетая в костюм, колготки и туфли на каблуках. Она выглядела приятной и любезной, и я даже пожалела, что не собираюсь брать заем и одалживать у нее деньги. Она отперла стеклянную дверь и набрала код сигнализации на панели справа. Женщина исчезла из вида. Через пять минут другая женщина пересекла стоянку, прошла мимо моей машины и зашла в банк. Если Майкл был прав, и парень работает в банке, несомненно, что он скоро появится.

Как по заказу, я услышала стук каблуков по тротуару и повернулась, чтобы увидеть лысеющего полного мужчину, проходившего мимо моей машины. Он шел, как человек, который испытывает боль. Он мимоходом взглянул на меня, и я заметила букет бледнеющих синяков на его правой щеке, фиолетовых, желтых и зеленых, довольно живописный ассортимент. Я не успела толком разглядеть его лицо, так что не могла судить, были ли у него подбиты глаза. Подождала, пока он зашел внутрь, потом сложила газету, закрыла кофе крышкой и поставила на пол с пассажирской стороны.

Я зашла в банк. Передо мной были две низкие стенки с широким проходом посередине. Направо и налево уходили коридоры. Я насчитала пять дверей в одном коридоре и две в другом. Не слышно было ни звука, даже музыки. Не видно никого из служащих. Видимо, они сидели в своих норках, разогреваясь для рабочего дня, неготовые к раннему прибытию клиентов, или грабителей, кто бы ни пришел первым. У меня появился соблазн хорошенько осмотреться, но это место не выглядело так, будто тут есть наличные. Я бы сама заплатила сто долларов за посещение уборной.

В конце концов появилась миниатюрная темноволосая женщина.

— Ой, извините. Я не знала, что здесь кто-то есть. Чем я могу вам помочь?

— Мужчина с синяками на лице зашел сюда несколько минут назад, и я подумала, что он работает здесь. Вы представляете, о ком я говорю?

— Конечно. Это Уокер Макнэлли, вице-президент по связям с новыми клиентами. У него встречи по утрам, но если вам нужно с ним поговорить, я могу проверить, найдется ли у него минутка.

— Спасибо, не нужно. Он показался мне знакомым, но имя ни о чем не говорит, так что я, наверное, его с кем-то спутала.

— Вы уверены?

— Совершенно.

Я не неслась галопом к машине, но проследовала с довольно большой скоростью и колотящимся сердцем. Мне не хотелось, чтобы Уокер меня заметил. Не то, чтобы я хвасталась, но я до сих пор выгляжу узнаваемо со школьных дней, в то время как он превратился в мужчину средних лет. Я села в машину и отъехала. Свернула на боковую улицу и остановилась.

Черт. Уокер Макнэлли. Недостающий кусок головоломки только что лег на свое место. У него был доступ к усыпленным его отцом животным. В старших классах ходили слухи, что он торгует дурью, что значит, что он мог снабжать травкой Кредо и Судьбу, когда они жили в автобусе на участке Унрихов. Это была натяжка, но небольшая. Если Уокер был одним из пиратов, у меня даже была кандидатура второго. Он и Джон Корсо были неразлучны. Ну и парочка. Восемнадцатилетние, высокомерные, привилегированные, обкуренные и скучающие. Нетрудно вообразить, что они составили план, чтобы легко заполучить деньги.

Я не могла себе представить, почему любому из них не хватало наличных, но может быть, их респектабельные родители были скрягами.

Я вернулась в офис и снова позвонила Майклу домой. Ответа не было. Где его носит? Мадалин, наверное, уже отправилась в поход к центру города. Она едва не попросила у меня деньги на такси или подвезти ее, но не надеялась, что я буду ждать, пока она примет душ и причешется.

Настало время поговорить с Чини Филлипсом, и мне нужен был Майкл, чтобы рассказать его часть истории. Опять же, слова Саттона не заслуживали доверия, но что еще у нас было?

Я не могла сидеть на месте, поэтому взяла сумку, села в машину и поехала в библиотеку. Припарковавшись, я пошарила под пассажирским сиденьем, извлекла путеводитель Томаса по Санта-Терезе и округу Пердидо и захватила с собой.

Я зашла в справочный отдел. Мой персональный стол был бесцеремонно занят кем-то, поэтому мне пришлось устроиться за другим. Я поставила сумку на стул и прошла к секции со справочниками Полк и Хэйнс. Достала издания за 1966 и 1967 годы, потом добавила адресные справочники за те же годы. Взяла еще текущую телефонную книгу и отнесла все на стол. Поискала фамилию Корсо в обоих, Полк и Хэйнс, за 1966 и 1967 годы. В списках был только один Корсо, Лайонел М., на Оушен Вэй. Я записала адрес и сверила с текущей телефонной книгой. Лайонел Корсо был до сих пор записан по этому адресу. Я была под впечатлением, что он умер. Я смутно припоминала, что натыкалась на его имя в некрологах, но, возможно, его вдова, если такая имелась, до сих пор владела домом.

Я поискала старый адрес Уолтера Макнэлли в двух справочниках. В 1967 году старший Макнэлли владел домом на Бергстром Хилл, рядом с Хортон Рэвин. Оттуда было легко добраться до дома Корсо по улице под названием Кресент Роуд. Уолтер, наверное, продал семейный дом, когда переехал в поселение для пенсионеров Вэлли Оукс.

Я взяла карандаш и нанесла на карту в путеводителе точки на месте адресов Керкенделлов на Рамона Роуд, Унрихов на Алита Лэйн, Фицжу на Виа Дульсинея, Макнэлли на Бергстром Хилл Роуд и Корсо на Оушен. Меня не интересовали Саттоны, которые жили на западном краю Хортон Рэвин. В тот день Майкла привезли к Керкенделлам, чей участок граничил с участком Унрихов в нижней части холма. Я вернула справочники на полки, покинула библиотеку и отправилась в Хортон Рэвин, в Ассоциацию домовладельцев.

Там я обратилась к двум добрым женщинам, работавшим в офисе, и они дали мне превосходную карту всех тропинок для верховой езды, проложенных вдоль оврага. Я сидела в машине и изучала лабиринт тропинок, соединяющих владения всех действующих лиц.

Если прикрепить карту к стене и воткнуть булавку по каждому адресу, получится что-то вроде кольца.

Теперь мне оставалось только убедить Чини Филлипса, что я на верном пути. Я вернулась в офис и позвонила.

— Лейтенант Филлипс.

— Эй, Чини. Это Кинси. Ты сейчас занят?

— Я буду на месте еще двадцать минут. Что случилось?

— Не возражаешь, если я забегу? Мне нужно тебе кое-что рассказать.

— Жду, не дождусь.

— Пока.

Мой офис был в двух кварталах от отделения полиции, так что я пошла пешком, с картами под мышкой. На душе было неспокойно. Честно говоря, я продавала воздух и солнечный свет, теорию без подкрепляющих фактов. Это ставило меня в ту же позицию, в которой находился Майкл Саттон, на ту же неустойчивую почву. Кусочки подходили друг к другу, но где клей? Заявления Майкла были выбиты у него из-под ног, и теперь, вот она я, снова складывающая факты, без малейших доказательств.

Я вошла в лобби полицейского отделения и подождала, пока вышел Чини и проводил меня в свой кабинет. Он выглядел особенно красивым в тот день — дорогие туфли, темные брюки и белая рубашка с закатанными рукавами. Для любого другого это была бы стандартная офисная одежда, но Чини был из богатой семьи, и я знала сколько это стоит.

Он усадил меня, и, поскольку его время было ограничено, мне пришлось сразу выкладывать все. Я даже не дошла до середины, но по его выражению, поняла, что он не покупает этого.

Он слушал, но я теряла увернность с каждым вдохом. Ничего нет хуже, чем рассказывать историю страстно и убедительно, в то время как внимающий тебе человек явно воспринимает ее скептически.

— Интересно, — сказал он. — Понятно, из чего ты исходишь, но что я должен делать?

— Я не знаю, Чини. Подумать об этом, наверное. Я училась в школе с этими ребятами…

Он поднял ладонь.

— Я не говорю, что ты неправа. Я говорю, что этого недостаточно, чтобы что-то предпринимать. Я не могу вызвать ни одного из них для разговора. На основании чего?

Предположения и догадки, и все это косвенное. Есть ли основание считать, что Корсо или Макнэлли даже знали Фицжу или Унрихов?

— Дебора Унрих рассказывала, что Грег и Шелли постоянно курили травку. Она знает, что там были по крайней мере двое поставщиков, которые проводили время с ними. Она их никогда толком не видела, но кто-то снабжал их травой, а Уокер был дилером, так говорили.

— Так же, как половина ребят в городе. Как насчет Грега и Шелли? Могут они подтвердить?

Я слышал, что они уехали, и никто с тех пор их не видел.

— Оба умерли. Во вторник я говорила с сыном Шелли, и он сказал, что Грег умер от передозировки в Канаде, а его мать умерла от СПИДа. Возможно, Шон сможет опознать эту парочку. Он был ребенком в то время, но он умница, и лицо есть лицо.

— Не имеет никакого значения, даже если Уокер продавал дурь родителям Шона.

— Но Майкл Саттон опознал Уокера как одного из парней, которые копали яму. Что если он выберет Джона Корсо из шеренги…

— Шеренги?

— Ладно, не шеренги, но должен быть способ. Я не могу ни с того, ни с сего назвать Майклу имя Корсо. Саттон легко поддается влиянию, и я испорчу его свидетельство, если до этого дойдет.

— Лучше надеяться, что не дойдет. Он самый плохой свидетель, какого можно вообразить. Если даже он покажет пальцем, это ни к чему не приведет.

— Что если он и Шон оба опознают тех двоих?

— В качестве кого? Ты хватаешься за соломинку. Двое ребят околачивались у дома приятеля. Большое дело. Как перейти от них к парням, которые похитили двух маленьких девочек? Где связь? Насколько я могу видеть, нет ничего, что связывало бы любого из них с преступлением.

— Фицжу и Унрихи были членами загородного клуба Хортон Рэвин. Если Корсо или Макнэлли тоже туда входили, их пути могли пересечься там.

— Ненадежно и неопределенно.

— Как насчет отпечатка пальца на требовании выкупа?

— Брось. Мы туда не заглядывали двадцать один год.

— Может быть, тогда Уокера еще не арестовывали за пьяное вождение. Теперь он в системе. Я не знаю, есть ли у Корсо криминальная история, но может быть, за последние годы его отпечатки тоже появились. Стоит попробовать.

— Может быть.

Чини взглянул на часы. — Я попрошу кого-нибудь проверить, как смогу, но это займет время.

Особенно не надейся.

— Надеяться на что?

Зазвонил телефон, и он снял трубку.

— Лейтенант Филлипс.

Я слышала, как кто-то говорил. Чини быстро взглянул на меня. — Я тебе перезвоню.

Он повесил трубку. — Извини.

— Конечно. Мне уйти?

— Не обязательно. Посиди.

Чини вышел из кабинета и вошел в соседнюю дверь. Он позвонил, и хотя был недалеко, я не могла слышать, что он говорит. Черт. Чтобы успокоиться, я стала изучать его офис. К моему разочарованию, парень был слишком аккуратен на работе. У него дома вокруг всегда валялись какие-то вещи, обычно связанные с домашними проектами, которые он никогда не доводил до конца. При всем своем любопытстве я даже не мечтала порыться в его письменном столе. Я знала, что везде спрятаны крошечные камеры, и меня поймают на месте преступления. Должна признаться, что во время нашего кратковременного романа я ознакомилась со всеми ящиками и шкафами в его доме.

Я сложила карту тропинок и вложила ее в путеводитель Томаса. Мне было так скучно, что я была готова начать чистить свою сумку, когда услышала, что Чини заканчивает разговор.

Я смотрела на дверь в ожидании его возвращения.

Через минуту он появился, со странным выражением лица.

— Майкл Саттон мертв.

— Что?

— Его застрелили в его машине, на стоянке у парка Сишо.

Я лишилась дара речи, уставившись на него, и не веря. Чини продолжал, может быть, надеясь смягчить удар.

— Полицейский на месте сказал, что женщина выгуливала собаку, слышала выстрел и видела черную спортивную машину, выезжающую со стоянки. Она видела только мельком, и кажется, не может отличить «корвет» от танка. Она довольно уверена насчет черного цвета, если только машина не была темно-синей. Я не должен был тебе этого говорить, но ты хороший друг, и я верю, что ты будешь держать рот на замке.

Я сидела, неспособная принять новости. Чини положил мне руку на плечо и сжал.

— Мы выезжаем на место преступления, и я не хочу, чтобы ты здесь оставалась. Поговорим позже, когда я буду знать больше.

 

33

Четверг, 21 апреля 1988.

Джон остановил машину на подъездной дорожке, достал пистолет из-под сиденья и вышел.

Обошел вокруг главный дом до задней двери и вошел. Запасы спиртного хранились в буфетной, между кухней и столовой. Джон положил пистолет на стол, открыл шкаф и вытащил бутылку Cutty Sark. Налил себе порцию и выпил. Поставил стакан на стол и вытянул вперед руки. Он ожидал, что они будут трястись, но этого не последовало. Его сердце билось немного часто, но в остальном он чувствовал себя нормально.

Каким наивным он был, представляя себе убийство. В своем последнем триллере он описывал, как герой застрелил бродягу. Убийство было случайным — ни мотива, ни оружия, оставленного на месте преступления, ничего, что связывало бы убийцу с его жертвой. Полицейский следователь зашел в тупик. И дело должно было быть списано со счетов, как идеальное преступление. Конечно, была сделана ошибка, совсем небольшая. В конце, убийца не был пойман, но судьба у него оказалась незавидной, такой, какую может выдумать только писатель. Теперь Джон осознал, что совершенно не понимал процедуры лишения жизни другого человека. Это было просто, никаких последствий. Единственной неожиданностью был звук, который издал Майкл Саттон, когда понял, что произошло. Джону придется постараться, чтобы стереть из памяти этот короткий крик.

Он засунул пистолет за пояс, налил себе еще скотча и понес с собой в гараж, откуда он поднялся в свои комнаты. Ему нужно было упаковать еще несколько вещей. Кроме этого, он был полностью готов. Последние два года он постепенно переводил все свои деньги на оффшорные счета, начиная с десяти тысяч, которые оставил ему отец. Лайонел невольно завещал ему больше, чем собирался. Во время неразберихи после неожиданной смерти отца от инфаркта Джон очень удачно прихватил паспорт Лайонела из ящика стола. Мона ничего не заметила. Он дождался, когда истечет срок годности паспорта, и написал заявление на новый, приложив две собственные фотографии. Он сфотографировался в отцовских очках, так что сходство было достаточным. Джон испытал определенное удовлетворение, идентифицировав себя с отцом.

Ребенком он молился на папу, гордясь, что тот был профессором. Много раз он сидел у него на занятиях и восхищался его знаниями. Студенты были в восторге, смеясь над его забавными наблюдениями, записывая его остроты, вместе с плотными кусками информации, вставленными в его лекции. Его отец написал две книги, опубликованные известным университетским издательством. На коктейльных вечеринках маленький Джон ходил среди гостей, слушая, как отец рассказывает смешные истории об известных литераторах.

После смерти матери Джона и женитьбы Лайонела на Моне его значение уменьшилось.

Он написал еще две книги, которые плохо продавались, а третью ему пришлось публиковать самому. Годы спустя его еще приглашали читать лекции и хорошо платили, но Джон слышал те же слова, с теми же неловкими паузами для вежливого смеха над не очень смешными шутками. К тому времени, как Лайонел умер, Джон видел его выдохшимся и слабым.

Мона высосала из него все.

Джон вернулся к своим сборам. У него было почти сто тысяч долларов, сотнями, в двух специальных кошельках, которые были почти незаметны под его спортивной курткой.

За две тысячи он купил билет на самолет, в первый класс, в один конец, в Венесуэлу, в Каракас. Там он купит другие документы — паспорт, водительское удостоверение и свидетельство о рождении, и распрощается и с Джоном и с Лайонелом Корсо.

После того, как устроится, он напишет следующую книгу и отправит агенту в Нью-Йорк под вымышленным именем. Он знал, к кому обратится, к женщине, которая его отвергла, когда он отчаянно нуждался в агенте, на заре своей карьеры. Она обрадуется шансу ухватиться за автора, который пишет в стиле Джона Корсо, после того, как потеряла состояние, отвергнув оригинал.

Джон надел ветровку и положил пистолет в карман. Как здорово, что вещь, украденная у соседа двадцать один год назад, теперь дала ему свободу. К тому времени, когда полиция сообразит, что к чему, если им вообще это удастся, он будет далеко, и найти его, как он надеялся, будет невозможно.

Он сложил и упаковал свою любимую спортивную куртку, плащ и шесть рубашек, только что полученных из химчистки. Он прошел в ванную, собрал в несессер несколько туалетных принадлежностей и упаковал его тоже. Его вторая сумка уже была собрана и ждала внизу у двери. Он сел за стол и набрал рабочий телефон Уокера.

— Только что позвонил Майкл Саттон. Он хочет встретиться.

— Встретиться с нами? Зачем?

— Откуда я знаю? Может, хочет заключить соглашение. Мы заплатим, и он будет держать рот закрытым.

— Шантаж?

Джон старался говорить небрежно.

— Теперь, когда он знает, где ты работаешь, этого нельзя исключить.

— Черт. Я говорил, что от него будут неприятности.

— Мы пока не знаем. Может, мы договоримся.

— Договоримся? Как долго это будет продолжаться? Если мы дадим ему деньги сейчас, это только вопрос времени, когда он придет за добавкой.

— Правда, но ты говорил, что все равно собираешься сдаваться, так какая тебе разница. Когда он снова явится с протянутой рукой, ты уже будешь в тюрьме.

— Я говорил, что думал о том, чтобы сдаться. Я еще ничего не делал.

— О, извини. Ты был вполне уверен, когда мы разговаривали в последний раз.

— Потому что я не видел альтернативы.

— Как я понимаю, если мы ему сейчас заплатим, мы выиграем пару месяцев, в течение которых ты можешь передумать. Возможно, я должен напомнить, что твое признание потеряет свою остроту, если он явится в полицию раньше тебя.

— Тогда зачем вообще с ним разговаривать?

— Я хочу послушать, что у него на уме.

Уокер помолчал немного, обдумывая идею.

— Где он хочет встретиться?

— Он упоминал кафе недалеко от банка. Наверное, он думает, что будет в безопасности на публике.

— А вдруг он запишет наш разговор? Тогда мы оба пропали. Я думал, все дело в том, чтобы найти способ, как мне пойти к копам, не подставляя тебя.

— Это было раньше.

— Мне это не нравится.

— Мне тоже, Уокер. Но если мы не придем, он точно пойдет в полицию.

— Ты говорил, что у него ничего на нас нет. Мы были просто ребятами, хоронившими собаку. Разве не так?

— А вдруг у него есть туз в рукаве? Это меня беспокоит. Я не люблю сюрпризов. Будет лучше, если мы узнаем, что это.

— Черт.

— Я не вижу, как этого избежать. Может быть, этот парень безобиден, в таком случае, нам повезло.

— Я не думаю, что нам следует показываться вместе. Сейчас везде видеокамеры. Нам не нужно, чтобы нас засняли втроем в кафе. Это будет плохо выглядеть.

— Я могу ему перезвонить и договориться о другом месте, если ты выберешь какое-нибудь.

— Как насчет Парка Страсти? Кроме нас туда никто не ходит. Если ты волнуешься насчет проводов, мы можем его ощупать.

— Это ты волновался насчет записи, но это неплохая идея, быстрый обыск. Если он чист, он не будет возражать.

— Когда он хочет встретиться?

— Ну, наверное, прямо сейчас. Он сказал, скоро. По-моему, он беспокоился, так что, чем скорее, тем лучше. Ты сможешь отлучиться на часок?

— Наверное, смогу. Нужно перенести пару встреч.

— Тогда займись этим. Я позвоню Майклу и скажу, что заеду за тобой и мы встретимся.

— Он знает насчет парка?

— Если нет, я расскажу, как доехать. Тебя это устраивает?

— Не знаю. Что-то здесь не то. Откуда он узнал твое имя? Он видел только меня.

— Об этом мы его и спросим. Ясно, что он знает больше, чем мы думали.

— Не уверен насчет этого.

— Ладно. Если хочешь, я позвоню и скажу, что все отменяется.

— Наверное, мы должны его выслушать.

— Согласен. Я тоже так думаю. Если будет проблема насчет места, я перезвоню. Пока.

* * *

Я вернулась в офис в состоянии прострации. Смерть Саттона казалась непостижимой. В тот момент я испытывала не огорчение, а тревогу. Он отправился встретиться с кем-то и оказался убитым. Невероятно. Уокер Макнэлли не мог этого сделать. Я видела его в банке в 10.00.

У него все утро были встречи. Сейчас 11.30. Я не думала, что он мог ускользнуть, доехать до Сишо, убить Саттона и вернуться назад. Я предполагала, что у него отобрали права после аварии, и разумеется, он не стал бы вызывать такси или голосовать на дороге. Конечно, убийцы могут и не так строго соблюдать дорожные правила.

В то же время, если я права насчет того, что Джон Корсо и Уокер действуют заодно, убийцей может быть Джон. Он живет недалеко от заднего въезда в Хортон Рэвин. Парк Сишо не очень далеко от его дома, самое большее, километров пять. Он мог доехать до парка, застрелить Саттона и вернуться домой, и никто бы не узнал. Я открыла свой путеводитель Томаса и проверила его адрес. Мне сразу захотелось съездить и посмотреть, там ли он.

Я не собиралась стучать в его дверь, но взглянуть не помешает.

Я села в машину и обдумывала свой маршрут, отъезжая от тротуара. Кратчайшим путем было проехать до Капилло и подняться на холм до пересечения с Палисад. Я провела довольно много времени в этом районе, работая над делом в начале этого года. Если повернуть налево на Палисад и проехать немного, я окажусь у Сишо. Правый поворот доставит меня на Литл Пони Роуд, а потом наверх, и в Хортон Рэвин.

Дорожные работы замедляли движение, и мне потребовалось больше времени, чем я рассчитывала, прежде чем я въехала в Хортон Рэвин между двух каменных столбов.

Мой голубой «мустанг» 1970 года бросался в глаза при любых обстоятельствах, а тем более — в этом богатом районе, где преобладали дорогие машины последних моделей.

Проезжая мимо дома Корсо, я поразилась, увидев его выходящим из дверей с чемоданами в руках. На дорожке стоял лоснящийся черный «ягуар». Я удержалась от желания посмотреть, сосредоточившись на дороге впереди. Свернула направо, доехала до первого дома, развернулась и потихоньку вернулась к повороту на Оушен. Джон вернулся в дом за кейсом.

Вышел, запер дверь, вернулся к машине и уложил получше свой багаж.

Когда он уселся за руль, я была так близко, что услышала, как хлопнула дверца и завелся мотор. Он выехал на дорогу и повернул направо. Я подождала двадцать секунд и пристроилась за ним.

Когда Джон доехал до перекрестка Капилло и Палисад, я думала, что он свернет направо, но он поехал вперед, мимо Городского Колледжа, аккуратно избегая парк Сишо. Он выехал на идущее к югу шоссе, и я притормозила, пропустив между нами несколько машин. Когда мы съехали на Олд Коуст Роуд, между нами было две машины, и я чувствовала, что достаточно защищена от того, чтобы быть замеченной. Джон, должно быть, направлялся в банк. Я не знала причины, если только не появится Уокер с чемоданами, в таком случае, я бы предположила, что они оба приготовились слинять. Корсо заехал на стоянку банка, а я проехала мимо, запомнив номерной знак его машины: THRILLR.

Я быстро свернула на Центр Роуд, развернулась на стоянке мотеля и повернула назад, проехав мимо банка в тот момент, когда Уокер садился в машину. Корсо выехал со стоянки.

Я наблюдала, как он проехал перекресток и свернул с Олд Коуст Роуд на шоссе, в северном направлении.

Интересно, что они задумали. Знал ли Уокер, что Майкл Саттон убит? Договаривались ли они об этом? Корсо будет сражаться, а Уокер предъявит свое алиби? Как насчет риска для Джона, чью машину видели на месте преступления? Кажется ясно, что Уокер не собирается покидать город, по крайней мере, в следующие полчаса. Так что, возможно, поводом встречи было рассказать все Уокеру, перед тем, как Джон исчезнет сам.

Все это выглядело таким бессмысленным. Если Генри был прав насчет закапывания маркированных денег, я не могла понять, почему любой из них мог чувствовать себя в опасности. Единственное, что против них было — это невразумительный рассказ шестилетнего ребенка, который не видел ничего криминального. Если слухи о моем расследовании дошли до Уокера, он мог заинтересоваться, но вряд ли это вызвало такие радикальные действия. Убийство Майкла Саттона было неправильным расчетом, чрезмерной предосторожностью. Возможно, они не поняли, что Майклу никто не верил, и поэтому он был безобиден.

Мой курс в настоящее время был установлен, и я держалась его. Если б я не решила съездить к дому Корсо, я бы не преследовала сейчас их двоих, бесконечно гадая, почему они вместе и что собираются делать. Наверное, я узнаю.

Впереди Джон свернул на Литтл Пони Роуд и повернул налево. На вершине холма он остановился на красный свет. Я была на три машины позади. Если он меня заметил, то не подавал вида. Он аккуратно свернул налево и поехал в сторону пляжа.

Они ищут уединенное место? Из их маршрута я смогла сделать только такой вывод. Зачем им вообще нужно уединение, когда они могли поговорить по телефону? Конечно, они не думали, что линия может прослушиваться. Это уж слишком параноидально.

Я увидела, как «ягуар» притормозил и снова свернул налево, на улочку без названия, знакомую мне по прошлым временам. Они ехали в Парк Страсти, маленький парк, который был закрыт в течение двух лет, после пожара.

Вот что пришло мне в голову: что, если Джон проводит быструю кампанию зачистки, уничтожая всех, кто представляет угрозу для него? Он собрался исчезнуть в неизвестном направлении. Теперь, когда Саттон убран с дороги, был ли Уокер следующим?

Я остановила машину на краю дороги, вышла, не выключая мотор, и осторожно дошла до поворота. Масса цветущей бугенвиллии заслоняла вход в парк. Я поднялась на цыпочки и выглянула. «Ягуара» не было видно. Цепь, которая была натянута поперек дороги, лежала на земле. Я вернулась в машину и подождала. Дорога, ведущая вверх, на стоянку, была узкой, с поворотами, достаточными, чтобы притормозить любую машину. Я не могла себе позволить последовать за ними и упереться Джону в бампер.

Если эти двое решили провести время наверху, я должна дать им десять минут, которые потребуются, чтобы припарковать машину и вскарабкаться на вершину.

Если Джон собирается продырявить Уокеру голову, я единственная, кто, хотя бы отдаленно, в курсе дела. Я воспользовалась временем, чтобы открыть багажник и вытащить Хеклер и Кох из своего запертого кейса.

Уокер карабкался на холм в нескольких шагах позади Джона. Он проснулся рано, впервые ощутив себя в мире с собой за многие недели. Он чувствовал себя хорошо. У него была энергия и оптимизм. Он внезапно повернул за угол. Он понятия не имел, почему и когда произошло изменение. Когда он открыл глаза этим утром в мотеле «Пеликан», вид, который обычно нагонял на него депрессию, оказался вполне приемлемым. Он бы предпочел быть дома, с женой и детьми, но сейчас подходило и это. До него дошло, что ощущать себя чистым и трезвым, гораздо лучше, чем самые прекрасные моменты пьянства. Ему больше не хотелось жить так, как он жил раньше, от выпивки до выпивки, от одного похмелья до другого. Как будто свалились тяжелые цепи. Демоны больше не держали его, и он чувствовал себя легким, как воздух.

Битва еше не окончена. В пять часов ему, возможно, снова захочется выпить. Но теперь он знал, что ему нужно только делать то, что он делал последние десять дней. Просто не пить.

Просто не подчиняться. Просто думать о чем-нибудь другом, пока сильное желание пройдет.

Трезвость в течение десяти дней не убила его. Это алкоголь его убивал. Отсутствие алкоголя нужно отпраздновать — и не выпивкой, или сигаретой, или таблеткой, или чем-нибудь еще, что может встать между ним и его душой.

Если бы он мог связать с чем-нибудь свое хорошее самочувствие, это было бы его решение пойти в полицию и сознаться. В своем разговоре с Джоном он утверждал, что все еще колеблется, но это было неправдой. Он спрашивал себя, не было ли это эйфорией, подобной той, которую испытывает человек, решившийся на самоубийство. Признание будет концом жизни, которую он знал, и это его не смущало. Он вынесет все — стыд, унижение, публичное наказание. Двадцать один год назад он совершил необратимый поступок. Избежать судьбы было невозможно, и теперь он это понимал. Пьянство давало иллюзию, что он избежал чего-то, но он не смог снять груз со своей души. Признание сделает это, и он примет на себя всю ответственность.

На вершине холма Уокер остановился и посмотрел вокруг. Южная Калифорния лучше всего в апреле. Полевые цветы рассыпаны по лугу, и длинные травы колышутся на ветру. Здесь наверху тихо, сюда еле доносится городской шум.

Джон подошел к столу и стоял там, скрестив руки, опираясь бедром о край. В начале марта был шторм, с сильным дождем и ветром, который посрывал ветки с деревьев, и они валялись повсюду на земле. Уокер наклонился и поднял палку. Запустил ее, как бумеранг, хотя она улетела и не вернулась.

— Я думаю, нам лучше поговорить, пока возможно, — сказал Джон.

Уокер уселся на скамейку для пикника, поставил локти на колени и переплел пальцы.

— Я все думал, по дороге. Это дело с Саттоном не будет работать. Я не хочу быть у него на крючке, понимаешь? Ждать, когда он объявится в следующий раз? Пошло это все подальше.

Весь смысл признания в том, что мы не должны будем больше бояться. Все закончено и сделано.

— Для тебя. У нас все еще остается проблема, как мне выбраться невредимым.

— Мы уже об этом говорили.

— Я знаю, что говорили. Я надеялся, что ты придумал решение. Пока что, я его не слышал.

Убери меня с линии огня. Это все, о чем я прошу.

— Я до сих пор ломаю голову. — Уокер посмотрел на часы. — На какое время ты с ним договорился? Разве он не должен уже быть здесь?

— Я сказал ему, через полчаса.

— Ну, и где этот засранец? Ты звонил мне в полдень.

— Это было двадцать пять минут назад. Мы ушли от темы.

— Что это было, как тебе держаться подальше от линии огня?

— Точно. Я бы хотел услышать твои мысли.

— Ну, мои мысли, это держаться чистым и трезвым. Чтобы добиться этого, мне нужно сделать правильную вещь, и все будет в порядке.

— Так ты говоришь. Тебя совсем не беспокоит, что это сделает со мной? Я это прикинул. Ты вносишь поправки, только если это не причинит вреда другим людям. Ты не думаешь, что мне будет «причинен вред», если ты меня заложишь?

— Я не думаю, что уговоры помогают, когда речь идет о серьезном преступлении. Мне жаль, Джон, я чувствую себя нехорошо. Мы были хорошими друзьями. Лучшими. Потом это встало между нами, и я сожалел об этом. Мы не могли встречаться. Мы не могли узнавать друг друга на людях. Я даже не мог говорить с тобой по телефону.

— Это больше твои правила, чем мои.

— Чушь. Это был твой диктат, с самого начала. Я звонил тебе только дважды за последний двадцать один год, и это было в последние недели. И ты меня игнорировал.

— Это все быльем поросло. Я прошу защиты. Ты должен мне это.

— Я не могу тебя защитить. С Майклом Саттоном на хвосте? Ты с ума сошел? Мы будем зависеть от его милости. Первый доллар перейдет из рук в руки, и он будет нас иметь всю жизнь. Я не могу поверить, что ты даже обдумывал такое.

— Ты согласился, иначе бы тебя здесь не было.

— Я пришел, потому что ты меня уговорил. Я вообще не хочу встречаться с парнем, и точно не хочу платить ему деньги. Джон, это все может быть так просто. Если я иду в полицию, мы можем покончить с этим прямо здесь. У него ничего на нас нет.

— У него ничего на нас нет теперь.

— Так зачем мы здесь сидим и ждем его?

— Мы не ждем. Вообще-то, он не собирается к нам присоединиться. Он был непоправимо задержан.

— Я не понимаю.

— Я подумал, и ты прав. Заключать с ним сделку — плохая идея. Я передумал. И я спрашиваю тебя, передумал ли ты?

— Насчет того, чтобы сознаться? Это не обсуждается. Я хотел бы тебе помочь, но разбирайся сам. Делай, что хочешь.

Джон состроил гримасу.

— И что, например?

— Почему бы тебе не исчезнуть? Расвориться в воздухе. Разве не это сделал плохой парень в твоей последней книге?

— В предпоследней. И спасибо, что предоставил мне роль «плохого парня». Вообще-то, я уже думал о том, чтобы уехать. Если ты чувствуешь себя святее Папы римского со своим признанием, у меня не остается выбора. Нужно уносить ноги, пока это дерьмо не стало общественным достоянием. Я даю тебе еще один шанс…только один…сделать что-нибудь другое, чем ты предлагаешь.

— Ты хочешь, чтобы я держал рот на замке.

— Теперь ты понял. Иначе, я возьму контроль на себя, что не будет хорошо ни для кого из нас.

Уокер помотал головой.

— Не могу. Не буду. Извини, если это создает для тебя проблему.

— Моя проблема… и она очень сложная, Уокер…правда… я не могу себе позволить платить по счету. Твое очищение совести будет стоить мне больше, чем я хочу заплатить.

Ты пойдешь к копам, и знаешь, что ты им расскажешь? Ты сделаешь меня главным злодеем. Как ты сможешь удержаться? Ты уже говорил, что это была моя идея, что я был подстрекателем, а ты только выполнял команды. Что это за хрень? Каким я тут выгляжу? Какой простор для маневров это даст моему адвокату, если я когда-нибудь встречусь с законом? Ты настучишь на меня и будешь героем, в то время как на меня посыпятся все шишки. Разве это правильно? Подумай. Ты был в деле точно так же, как и я, с первого шага.

Ты никогда не спорил. Никогда не высказывал сомнений — до сих пор.

— Времена меняются, Джон. Я изменился.

— Но я — нет. — Джон вытянул руку. — Посмотри. Она не дрогнет. Никаких колебаний с моей стороны. Никакой двойственности, никакого нытья. Ты — как ложка дегтя, которая все портит, извини за клише.

Уокер отшатнулся, с пародийным ужасом.

— Так что ты собираешься сделать, избавиться от меня?

— Вроде того.

Уокер нерешительно улыбнулся.

— Ты шутишь. Думаешь, если заткнешь мне рот, это тебе поможет?

— Не вижу, почему нет.

— Как насчет Саттона?

Джон в упор посмотрел на него. Уокер побледнел.

— О, черт, что ты сделал?

— Застрелил его, — сказала я, повысив голос. Я достигла вершины холма, где совершенно негде было спрятаться. Они точно меня заметят, так что я решила, что могу подключиться к беседе. В ту же секунду Уокер узнал меня. Джон соображал медленнее.

— Кто это?

Я подошла ближе.

— Кинси Миллоун. Ваша одноклассница. Ты меня, наверное, не помнишь, но я тебя помню.

У меня в руке был пистолет. Я его ни на кого не наводила, но подумала, что он все равно даст эффект.

— Это дело тебя не касается, — сказал Джон.

— Касается. Майкл Саттон был моим другом.

Он первый раз заметил пистолет в моей руке и кивнул.

— Эта штука заряжена?

— Ну, я бы выглядела глупо, если бы нет.

Джон небрежно достал из кармана пистолет и навел на меня.

— Убирайся отсюда, пока я тебя не застрелил.

Я состроила физиономию, которая, надеюсь, выражала смирение и сожаление.

— Извини, что поднимаю шум, но моя точка зрения такая. Могу поспорить, что Саттон был единственным в твоей жизни, кого ты убил намеренно и хладнокровно. Мне, с другой стороны, приходилось убивать неоднократно. Не могу назвать точное число. Я стараюсь не считать, потому что это заставляет меня выглядеть как злодейка. А я не злодейка.

— Да пошла ты…

— Я не хочу показаться расисткой, но то, что здесь у нас делается, называется «мексиканская ничья».

Он улыбнулся. — Верно, вопрос только в том, кто из нас выстрелит первым.

— Вот именно.

Я выстрелила в его правую руку. Пистолет взлетел и приземлился в траве. Уокер подпрыгнул, а Джон закричал от боли и упал на землю. Я могла показаться хорошим стрелком, но правда была в том, что он находился не больше, чем в пяти метрах, так что особое мастерство не требовалось. Наводи и жми на курок, чего уж проще.

— Боже мой, — сказал Уокер. — Ты подстрелила парня!

— Это он говорил о том, чтобы выстрелить первым.

Я достала из сумки носовой платок и наклонилась, чтобы поднять пистолет Джона. Аккуратно завернула, чтобы сохранить отпечатки.

Джон перевернулся и встал на колени. Он наклонился вперед, почти касаясь головой земли, и схватил свою простреленную правую руку левой. Он смотрел, как течет кровь, с серым лицом и учащенным дыханием.

— С тобой все в порядке, — сказала я ему и повернулась к Уокеру. — Дай мне твой галстук, и я сделаю жгут.

Уокер дрожал, его руки тряслись, он с трудом развязал узел галстука и протянул его мне.

Джон не оказывал никакого сопротивления, я сделала скользящий узел и закрепила галстук вокруг его руки. Это только в кино плохие парни продолжают стрелять. В реальной жизни они садятся и ведут себя хорошо.

— Не могу поверить, что ты это сделала, — сказал Уокер.

— Он тоже.

— Мы не можем оставить его здесь без помощи.

— Конечно, нет. — Я протянула ему ключи от машины.

— Мой «мустанг» стоит внизу. Поезжай на ближайшую станцию обслуживания, позвони в полицию и расскажи, где нас найти. Заодно попроси прислать скорую. Я подожду здесь с твоим дружком, пока ты вернешься.

Он взял ключи и помедлил, глядя на меня.

— Ты спасла мне жизнь?

— Более-менее. Как насчет чистой и трезвой жизни? Это тяжело. Собираешься продолжать?

— Все замечательно, — сказал он смущенно. — Я продержался десять дней.

Я протянула руку и сжала его плечо.

— Молодец.

 

ЭПИЛОГ

Джон Корсо нанял адвоката с пятизвездочной репутацией, который занят подготовкой его дела, рассылая ходатайства направо и налево и трубя в прессе о желании клиента выложить перед судом все факты, чтобы очистить свое имя.

Это вряд ли. Когда дело дойдет до суда, он, несомненно заявит, что Уокер был главарем и сознался только для того, чтобы спасти свою задницу. Дело будет тянуться годами. Суд займет недели, и будет стоить налогоплательщикам целое состояние. И кто знает, может быть, в конце концов, сбитые с толку и обведенные вокруг пальца присяжные вынесут решение в пользу защиты. Такое случается сплошь и рядом.

Что касается Уокера, отпечаток пальца на письме с требованием выкупа оказался его.

Хершел Родес работает над делом, в котором он признает вину в похищении ради выкупа и непреднамеренном убийстве, с другими обвинениями в придачу. В обмен на добровольное признание, смертная казнь, скорее всего, ему не грозит. Однако, учитывая то, что он виновен еще и в убийстве посредством автомобиля, вождении в пьяном виде и бегстве с места преступления, сроки его заключения будут суровыми — от двадцати пяти лет до пожизненного, но с возможностью условно-досрочного освобождения… быть может.

Уокер сказал, что он никогда не знал, где Джон похоронил Мэри Клэр, а Джон, разумеется, отказался признаться в чем-либо. Через три недели после инцидента в парке судья выдал ордер на обыск. Сержант Петтигрю привез свою собаку, Белл, к дому Джона. Она бегала, принюхиваясь, вокруг дома, пока не остановилась у водогрея у задней части гаража.

Водогрей был установлен на бетонной подставке и окружен вылинявшей оградой с дверцей на петлях. На наклейке на боку водогрея были написаны имя сантехника и дата, когда агрегат был установлен. 23 июля 1967. Когда вскрыли бетон, под ним, на глубине полутора метров, нашли тело Мэри Клэр, свернувшейся в своем последнем сне.

Вместе с ней Джон похоронил пятнадцать тысяч маркированных долларов, так и лежавших в спортивной сумке. За годы почвенная влага превратила их в кашу.

Половина жителей Санта-Терезы пришли на похороны Мэри Клэр, включая Генри и меня.

Что касается семейного сбора Кинси на Мемориальный день, я там тоже побывала, в сопровождении Генри, для моральной поддержки.

Бабушка сидела в инвалидном кресле, во главе принимающей стороны. Даже на расстоянии я заметила, какой хрупкой она была. Она была старой, не такой, как Генри и его братья, а немощной и маленькой, легкой и костлявой, как старая кошка.

Я ждала своей очереди, и когда подошла к ней, ее слезящиеся голубые глаза расширились от удивления, а рот сформировал идеальное О, а потом разошелся в улыбке. Она сделала нетерпеливый жест, и мои кузины, Таша и Лиза, помогли ей встать. Она стояла, покачиваясь, и смотрела на меня, со слезами на глазах. Она нерешительно протянула руку и погладила меня по щеке.

— О, Рита, дорогой ангел, спасибо, что пришла. Я ждала все эти годы, молилась, чтобы ты вернулась. Я так боялась, что умру и не увижу тебя.

Она коснулась моих волос.

— Такая же красивая, как всегда, но что ты сделала со своими чудесными волосами?

Я улыбнулась.

— Они мне мешали, и я подстриглась.

Она погладила меня по руке.

— Я рада, что ты это сделала. Ты хотела подстричься на свой первый бал, и как же мы тогда поссорились. Ты помнишь это?

Я покачала головой.

— Ни капельки.

— Теперь не имеет значения. Ты идеальна такая, как ты есть.

Она оперлась на меня, оглядываясь по сторонам.

— Я не вижу твою малышку. Что с ней случилось?

— Кинси? Она теперь уже взрослая.

— Могу себе представить. Какой чудесной крошкой она была. Я сохранила для нее несколько твоих безделушек. Ты думаешь, она когда-нибудь приедет ко мне? Я была бы так счастлива.

Я положила свою руку на ее.

— Я не удивлюсь, если она это сделает.