Вечер среды, 20 апреля, 1988.

Придя домой, я бросила почту на кухонный стол, включила свет и села. Мне нужно было организовать свои мысли. Когда расследование разбито в пух и прах, кажется важным привести в порядок все, что мне известно, занести детали на каталожные карточки. Должна быть система, правильный взгляд на которую поможет соединить вместе все кусочки.

Как в оптической иллюзии я ждала поворота, когда изображение превращается в свою противоположность.

И в средних и в старших классах школы мне было трудно сосредоточиться на уроках, я училась плохо, особенно по математике. Отличники схватывали все на лету. Они не только могли понять суть дела, но начинали лизать кончики карандашей и писать решение, когда я еще продолжала ерзать на своем стуле. Я совсем не была тупой. Я легко отвлекалась, и мое внимание приковывали совсем не относящиеся к делу детали.

Поезд отправляется из Чикаго в Бостон, со скоростью 80 километров в час, а другой поезд выезжает из Бостона в Чикаго, со скоростью 100 километров в час. Птичка летает туда и сюда между двумя…

Дальше я уже не слушаю. Я начинаю думать, почему птичка ведет себя так странно, возможно вирус подействовал на ее внутренний компас. Я представляю себе, кто едет в поезде, и зачем им нужно из Чикаго в Бостон. Потом я начинаю беспокоиться о том, что случится в Бостоне, жители которого набьются в самый быстрый покидающий его поезд.

Я никогда не была в Бостоне, и теперь мне придется вычеркнуть его из своего списка.

То, что я чувствовала, царапая свои заметки, было просто другим вариантом того же самого.

Я не могла увидеть большую картину. Я не могла осознать того, что происходит, и поймала себя на том, что думаю о вещах, которые, скорее всего, не имеют отношения ни к чему.

Например, я раздумывала о том, что они добавляли в лимонад Рейн. Наверное, снотворное, которое продается без рецепта, хотя, подобрать правильную дозу оказалось сложным.

Я думала о похитителе, одетом в костюм Санта Клауса, удивляясь, откуда он его взял в июле. Не было смысла проверять местные магазины костюмов, в поисках записей такой давности. Я могла бы это сделать, но лучше заняться чем-нибудь более полезным.

Я отложила ручку в сторону. Обычно я отдаюсь процессу, позволяя мыслям блуждать, в то время, как мое внимание занято чем-то другим. Регистрация мелочей, это своего рода игра, временно выключающая аналитическую часть мозга.

Сейчас разочарование размыкало мою цепь. Было что-то определенно неприятное в обдумывании тех же самых разрозненных фактов, к которым не добавилось ничего нового.

Я могла крутить историю как угодно, но смысл был тот же. Майкл Саттон ошибся. Все, что покоилось на этом фундаменте, провалилось.

В раздражении я собрала карточки, перетянула резинкой и убрала в ящик. Хватит.

Мне нужен был Генри, его общество и совет. Я открыла входную дверь и посмотрела в сторону его кухни. Свет везде был выключен. Я взяла куртку и сумку, заперла дверь и отправилась к Рози.

Я заметила Генри сразу, как вошла. Отодвинула стул и уселась, глядя на тарелку, которую Рози только что поставила перед ним. Генри сказал ей:

— Спасибо, дорогая. Выглядит замечательно.

Он улыбнулся, глядя ей вслед.

— Это что, блюдо дня?

Он помотал головой.

— О, нет, ты такого не захочешь.

Генри оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что Рози не слышит. Она стояла возле бара, разговаривала с Вилльямом и не сводила глаз с нас.

Генри прикрыл рот рукой, на случай, если Рози научилась читать по губам.

— Она подает пуддинг из телячьей печени с анчоусным соусом. Это идет вместе с супом из квашеной капусты.

Он остановился и закатил глаза, а потом показал на свою тарелку.

— Это голубцы, и они не такие уж плохие.

— Ясно.

Генри оглядел меня.

— Как дела? Давно тебя не видел.

— Ты ешь. Я возьму стаканчик вина и все тебе расскажу.

— Я могу подождать.

Когда я подошла к бару, Рози исчезла, а Вилльям налил мне стакан плохого вина.

— Спасибо. Можешь попросить у Рози принести мне голубцы? Они выглядят изумительно.

— Конечно.

Я вернулась к столу со стаканом в руке. Вскоре появилась Рози с голубцами. Следующие пять минут мы с Генри провели в дружном молчании за едой. Когда дело доходит до еды, ни один из нас не валяет дурака. В награду за чистые тарелки Рози принесла нам по куску шоколадного торта с маком, который заставил нас стонать от удовольствия.

— Ну, теперь расскажи мне, что происходит, — сказал Генри. — Когда ты вошла, у тебя было такое мрачное выражение, что я не рискнул спросить. Проблемы из-за семьи или из-за работы?

— Из-за работы.

— Тогда пропустим это, и расскажи мне о семейной саге.

— Я не помню, что происходило, когда мы в последний раз разговаривали. Я говорила, что мы обедали здесь с Ташей? Это было неделю назад.

— Новость для меня.

— Ну, тогда ты действительно отстал от жизни.

— Неважно. Чего она хотела?

— Как ни странно, ничего. Она принесла пачку писем, которые нашла, приводя в порядок документы дедушки Кинси. Часть писем бабушка написала тете Джин, часть — мне. Я прочла не все. В основном, я пропускала, но поняла, что бабушка делала все возможное, чтобы заставить тетю Джин уступить опеку надо мной. Можешь представить, насколько она преуспела. Тетя Джин, видимо, прочла первое письмо и возвращала остальные нераспечатанными. Бабушка отплатила тем, что наняла частного детектива шпионить за нами.

Я остановилась и поправила себя.

— Ну, «отплатила», может быть, слишком сильное слово. Ей нужны были доказательства, что Джин не годится на роль опекуна.

— Всеми правдами и неправдами?

— Примерно. Она подозревала, что тетя Джин лесбиянка, и решила, что если сможет это доказать, у нее будет оружие, достаточное, чтобы победить ее. Но ничего не получилось.

— Это все было в письмах? Не могу поверить, что она доверила такое бумаге.

— Она была слишком умна. Кроме всего остального, Таша нашла счета от детектива, которого нанимала бабушка. Я вчера съездила в Ломпок и поговорила с ним. Хороший мужик, но не расположен к откровенности. Пришлось вытягивать из него информацию, но, в конце концов, он рассказал, что затевала бабушка. Он убедил ее, что Джин не была лесбиянкой, как я сама всегда и думала. Бабушка оставила нас в покое, на этом все и кончилось.

Я подняла палец.

— У меня остался крошечный кусочек сомнения. Я спросила, не солгал ли он. Я подумала, не сочиняет ли он ради меня, пытаясь выставить тетю Джин лучше, чем она была. Он уклонился от ответа, и ответил чем-то другим. Я не говорю, что он солгал, но чего-то он не договаривал. Может это ничего не значит, но я не убеждена на сто процентов.

— В жизни немного вещей, в которых мы убеждены на сто процентов.

— Ты прав.

— Так что теперь? Я понимаю, что это помешает твоей поездке на семейное сборище в конце мая.

— Наверно. Я еще не решила.

Появилсь Рози, чтобы убрать наши десертные тарелки, и мы отложили предмет разговора в сторону, пока она не ушла с подносом на кухню.

— Теперь расскажи мне о работе. Последнее, что я слышал, ты попросила у Вилльяма тряпку, чтобы отчистить собачий ошейник, от которого пахло дохлой крысой.

— Ой, ты действительно отстал, извини. Я сама от этого не в восторге, но должна признаться, что зашла в тупик.

Я начала с разоблачений Дианы и Райана по поводу празднования дня рождения Майкла в Диснейленде, а потом вернулась назад, к своей поездке в Пипхоул и разговоре с П.Ф. Санчесом, который дал мне информацию о ветеринаре, усыпившем его собаку.

Я рассказала о сарайчике позади клиники, где оставляли усыпленных животных, чтобы их забрала служба контроля. И еще — о Деборе Унрих и четырехлетней Рейн, которая послужила «экспериментальным ребенком».

Я продолжала, рассказав о Греге и Шелли, и о разговоре с ее сыном Шоном, который заверил меня, что эти двое не были вовлечены в похищение, потому что уже уехали из штата и двигались в Канаду.

Перечисление фактов заняло минут пятнадцать, но я чувствовала, что сделала это прекрасно.

И я до сих пор ощущала в этой истории какую-то логику. Мое главное заключение оказалось неправильным, но были кусочки, которые до сих пор интриговали меня.

Волко-собака Улф. Сходство двух преступлений. Требования выкупа, которые в сумме составили сорок тысяч. Я не видела связи, но она должна была быть.

Генри, казалось, все схватывал, хотя понятия не имею, как он запоминал, кто есть кто. Иногда он останавливал меня и задавал вопросы, но, в основном, кажется, следовал рассказу.

Когда я закончила, он немного подумал и сказал:

— Давай вернемся к разговору со Стэси Олифантом. Почему он так уверен, что похитители были дилетантами?

— Потому что они попросили такую мелочь, как сказал Долан. Они оба думали, что странно было требовать пятнадцать тысяч, когда можно было гораздо больше. Стэси решил, что если бы они были профессионалами, то запросили бы больше.

— Может быть, для них эта сумма не была мелочью. Если они были новичками, пятнадцать тысяч могли показаться сокровищем.

— Но деньги не принесли им пользы. Патрик сделал фотокопии купюр, а потом пометил их.

Генри нахмурился.

— Как?

— Какой-то флуоресцентной ручкой, которой пользовался в своем бизнесе. Дебора говорила, что отметки проявлялись при ультрафиолетовом освещении. Еще она сказала, что эти деньги никогда нигде не появлялись, насколько ей известно.

— Должно быть, они все поняли.

— Я тоже так подумала.

— И наверное поэтому они попытались еще раз. Если они обнаружили, что купюры помечены, они не могли рисковать пользоваться ими, так что избавились от них и попробовали еще раз. Только в этот раз утащили Мэри Клэр.

— О, черт. Надеюсь, что это не так. Получается, что второе похищение случилось из-за Патрика. Если бы деньги были чистыми, они могли бы удовлетвориться и успокоиться на этом.

— Я тебе скажу, что мне только что пришло в голову. Возможно, когда Саттон видел этих двоих, они не копали яму, чтобы похоронить ребенка. Что, если они собирались зарыть испорченные деньги?

Я уставилась на него.

— И вместо этого закопали собаку? Как они умудрились?

— Очень просто. Один остался в лесу и сторожил. Другой пошел, украл труп собаки и принес его. Они бросили в яму собаку, а деньги зарыли где-то в другом месте.

— Как они узнали о мертвой собаке?

— Самому интересно. Ты говорила, что пара сотен человек знала о сарайчике и о заборе трупов животных.

— И все это потому, что они боялись, что мальчишка будет болтать?

— Почему нет? Я просто строю предположения, но, по-моему, это имеет смысл. Ты говорила, что Патрик положил деньги в спортивную сумку, которую оставил у дороги.

— Правильно.

— Тогда представь себе. Они оставили спящую Рейн в парке. Пересчитали деньги, чтобы убедиться, что все здесь. Придя домой, они обнаружили, что купюры светятся, как неон.

Либо они захотели выбросить деньги, либо собрались их спрятать, до тех пор, пока не почувствуют, что можно их использовать. Когда появился мальчик, они решили, что слишком опасно оставлять деньги в этом месте.

— Дохлая собака, это немного чересчур, тебе не кажется? Почему бы просто не засыпать яму?

— Они придумали историю, чтобы объяснить, зачем они копали вообще. Если полиция выкопает собаку, на этом все и кончится. Никакой тайны. Кто-то похоронил свою собаку.

Пускай потребовалось двадцать с лишним лет, но это показывает, какими хитрыми были эти ребята.

— «Были»? Хорошая идея. Как будто они умерли или в тюрьме.

— Можно только надеяться.

Вернувшись домой, я решила дать идеям Генри отстояться за ночь. Я слишком много думала об этом деле и все больше запутывалась, вместо того, чтобы увидеть свет.

Пока что мне в голову пришло кое-что другое. Я поняла, что могу проверить, был ли Хэйл Бранденберг честен насчет сексуальной ориентации тети Джин. Неважно, каким будет результат, но я — сторонница правды (если только не занята тем, что вру кому-нибудь). Доказательства могут быть под рукой.

Я поднялась по винтовой лесенке в спальню. В ногах кровати стоит старый сундук, куда я складываю всякую всячину. Я очистила верх, подняла крышку и вытащила аккуратно упакованную зимнюю одежду. С дна я достала обувную коробку со старыми фотографиями, которые высыпала на кровать. Если у тети была «особенная подружка», существование которой Хэйл пытался скрыть, я смогу найти ее на фотографиях, сделанных в то время.

Тетя Джин общалась с несколькими супружескими парами, но у нее были и одинокие подруги.

Фотографии рассказывают истории, не всегда очевидным путем, но помогают представить картину в целом. Лица появляются и исчезают. Отношения формируются и распадаются.

Наша социальная история зафиксирована в фотографиях. Может быть, кто-то запечатлел момент, который ответит на мои вопросы.

Я уселась на кровать и стала просматривать фотографии, улыбаясь, если кого-то узнавала.

Некоторых я даже помнила по именам. Стэнли, Эдгар и Милдред. Я забыла имя жены Стэнли, но помнила, что они впятером играли в карты — в канасту и пинокль.

Кухонный стол был заставлен пепельницами и стаканами со спиртным, и они все хохотали до упада.

Я нашла фотографии двух одиноких женщин — Дельфа Праджер и еще Принни Роуз Как-ее-там. Я знала, что тетя Джин работала с Дельфой в Калифорния Фиделити. Не была уверена, откуда она знала Принни Роуз. Я изучила их фотографии, с тетей и без, в группах, где появлялся кто-то из них. Если между ними существовали секретные улыбки или тайные взгляды, которые могла зафиксировать камера, я ничего такого не увидела.

Наверное, я воображала руки, закинутые друг другу на плечи, или слишком близко лежащие на столе, интимный взгляд или жест, незаметный для них самих. Я не заметила ничего, даже отдаленно похожего. Кстати, не было ни одного изображения тети Джин, входящей в физический контакт с кем-либо, что являлось подтверждением другой вещи. Она не была чувствительной и избегала физических прикосновений.

Я восхищалась, как молодо она выглядела. Когда я росла, тете Джин было от тридцати до сорока лет.

Теперь я увидела, какой она была красивой, чего раньше не замечала. Она была тоненькая.

Ей нравились очки в тонкой оправе, и она укладывала волосы в узел, который должен был казаться старомодным, но вместо этого выглядел стильным. У нее были высокие скулы, хорошие зубы и теплота в глазах. Я представляла ее похожей на строгую училку, но это было не так.

Я добралась до конверта, запечатанного скотчем, таким старым и пожелтевшим, что он почти ничего не склеивал. На нем было написано «Мелочи, 1955» крупным почерком, который я сразу узнала. Мой интерес усилился. Я достала из него пачку фотографий.

Несколько фотографий запечатлели меня, в пятилетнем возрасте, с мрачным выражением лица. Я была маленькой для своих лет, с костлявыми ручками и ножками. У меня были длинные волосы, закрепленные заколками по бокам. На мне были болтающиеся юбки и коричневые туфли со спущенными белыми носками. К Рождеству я уже жила с тетей около шести месяцев и, видимо, не находила повода для улыбок.

При виде следующей фотографии я даже вскрикнула от удивления. На ней была тетя Джин в объятиях мужчины, которого я сразу узнала, хотя он был на тридцать лет моложе. Хэйл Бранденберг. Она прижималась к нему спиной, лицо слегка повернуто, и она улыбалась.

Его лицо повернуто к ней. На следующих пяти фотографиях были они двое, в основном, валяющие дурака. На одной они играли в мини-гольф, смеша фотографа, которым, должно быть, была я, потому что верхняя часть голов была срезана, а часть объектива закрыта пальцем. Другие фотографии были сделаны в беседке, в парке на холме, столь популярном среди моих одноклассников. На двух были мы втроем, я сидела у Хэйла на коленях и улыбалась беззубой улыбкой. Наверное, мне было уже шесть, и у меня выпадали молочные зубы. Мои волосы были коротко подстрижены, должно быть, тете Джин надоело с ними возиться. Хэйл выглядел, как кинозвезда из ковбойского фильма, чисто выбритый, высокий и мускулистый, во фланелевой рубашке, джинсах и сапогах. Я не помнила, что он был в нашей жизни, но вот он. Неудивительно, что он сразу показался мне знакомым.

Кроме того, до меня дошло, что тете Джин тогда было примерно столько лет, сколько сейчас мне, тридцать восемь, когда расцвел этот поздний роман.

Я поняла, почему он так был уверен насчет ее сексуальной ориентации, и почему был так хорошо знаком с ее родительскими способностями. У меня были сотни вопросов о них двоих, но теперь было не время спрашивать. Может быть, позднее я приглашу его выпить и расскажу о своей находке.

Я вернула фотографии в конверт, который отложила в сторону, остальные сложила в коробку и убрала в сундук.

Я не знала, что думать о своем открытии. Хэйл мог бы заменить мне отца, если бы они с тетей Джин остались вместе. Она не особенно ценила замужество и, возможно, не годилась для долгих отношений. Но какое-то время она была счастлива, и, судя по фотографиям, могу сказать, что я была счастлива тоже.