Он выглядел, как зомби. Я смотрела, как он добрался до одного из кресел и сел. Потер глаза, потом пощипал переносицу. Его рубашка помялась, жилет был в пятнах от пота подмышками.

— Я дал ей валиум. Джермайн побудет с ней, пока она не уснет.

Я осталась на ногах, стараясь использовать психологическое преимущество, которое получала, возвышаясь над ним.

— Что происходит, Клайд? Никогда ни у кого не видела такой реакции.

— Айрин больна. Всегда была, с тех пор, как мы встретились.

Он фыркнул.

— Боже… Когда-то я думал, что есть что-то очаровательное в ее беспомощности…

— Это заходит намного дальше беспомощности. Она до смерти напугана. Так же, как была Агнес.

— Это всегда так было. Она боится всего — закрытого пространства, пауков, пыли. Знаете, чего она боится? Крючков и дверных глазков. Африканских фиалок. Господи, фиалок.

И это все становится хуже. Она страдает от аллергии, депрессии, ипохондрии. Она полумертва от страха и, наверное, находится в наркотической зависимости от всех лекарств, которые принимает. Я водил ее ко всем врачам, которые существуют, и у них у всех опускаются руки. Психотерапевтам нравится, когда она приходит, но потом они теряют интерес, когда старое вуду не срабатывает. Она не хочет выздоравливать. Поверьте мне.

Она держится за свои симптомы всю жизнь. Я стараюсь проявлять сочувствие, но испытываю только отчаяние. Моя жизнь — это кошмар, но что я могу сделать? Развестись с ней? Я не могу. Я не смогу жить дальше, если это сделаю. Она как маленький ребенок.

Я думал, когда ее мать умерла… Я подумал, что Агнес больше нет, и ей…станет лучше.

Как снятие проклятья. Но этого не произошло.

— Вы имеете представление, что это такое?

Он покачал головой. У него был безнадежный вид крысы, с которой играет кошка.

— Как насчет ее отца? Может это быть связано с ним? Она сказала, что он погиб на войне…

— Ваша догадка так же хороша, как моя, — сказал он, задумчиво улыбаясь. — Айрин, наверное, вышла за меня замуж из-за него…

— Ей нужен был отец?

— О, конечно. Ей нужно все — комфорт, защита, поддержка. Знаете, что мне нужно? Я хочу одну неделю пожить без драмы… семь дней без слез и беспокойства, и зависимости, без высасывания из меня всех соков.

Он опять помотал головой.

— Но этого не случится в моей жизни. И в ее тоже. Я вообще могу вышибить себе мозги и покончить с этим.

— Она должна была пострадать от какой-то детской травмы.

— О, кому какое дело? Сорок лет назад? Вам никогда не докопаться до причины, и если даже вы это сделаете, какая разница? Она такая, как есть, и я застрял навсегда.

— Почему же вам не освободиться?

— Бросить Айрин? Как я могу это сделать? Каждый раз, когда я думаю об уходе, она падает в обморок. Я не могу ударить лежачего…

Я услышала стук в окно. Диц заглядывал в комнату. Я сделала глубокий выдох. Никогда не испытывала такого облегчения, увидев кого-то.

— Я открою, — сказала я и направилась к двери.

Диц вошел, его взгляд упал на Клайда, который откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

Одно присутствие Дица заставило напряжение в воздухе раствориться, но он мог с первого взгляда определить, что что-то не так. Я слегка подняла брови, передавая взглядом, что все расскажу ему позже, когда мы будем одни.

— Как все прошло? — спросила я.

— Сейчас расскажу. Идем отсюда.

Я сказала, — Клайд..

— Я слышал. Идите. Мы можем поговорить позже. Айрин будет спать несколько часов.

Может быть, мне повезет немного поспать самому.

Я заколебалась.

— Один вопрос. Вчера, когда мы искали Агнес… Вы не помните, не было ли дома с сараем для рассады или парником?

Он открыл глаза и посмотрел на меня.

— Нет. А что?

— Патологоанатом упоминала это. Я обещала ей сказать.

Он покачал головой.

— Я стучал в передние двери. Мог быть сарай у кого-то на заднем дворе.

— Если вспомните что-нибудь, сообщите мне?

Он молча кивнул.

Я взяла коробку, и мы пошли к машине. Диц усадил меня на пассажирское сиденье.

— В чем дело, ей не понравился сервиз?

Он захлопнул пассажирскую дверцу, и я была вынуждена ждать с ответом, пока он обогнул машину и уселся сам. Включил зажигание и отъехал. Я быстро рассказала, что произошло.

— Как ты думаешь, что за этим кроется? — спросил он.

— Я думаю о нескольких вариантах. Плохое обращение, какого-то рода, это раз. Она могла быть свидетельницей какого-то акта насилия, или сделала что-то, за что испытывает вину.

— Маленький ребенок?

— Эй, дети иногда делают разные вещи, сами того не желая. Никогда не знаешь. Что бы это ни было, если у нее есть какие-то осознанные воспоминания, она никогда об этом не говорила. И Клайд, похоже, понятия не имеет.

— Думаешь, Агнес знала об этом?

— О, конечно. Думаю, она даже пыталась рассказать мне, но не решилась. Однажды я сидела с ней ночью в доме престарелых в Браули, и она рассказывала мне длинную закрученную историю, в которой, я почти уверена, была зарыта правда. Скажу тебе одну вещь. Я не собираюсь ехать обратно в пустыню, для расследования. Забудь об этом.

— После всех этих лет никто ничего не знает.

— Клайд говорит то же самое. Как насчет договора с Рошель Мессинджер?

Диц вытащил кусок бумаги из кармана рубашки.

— Я раздобыл ее телефон в Северном Голливуде. Долан не хотел его мне давать, но я в конце концов его уговорил. Он сказал, что, если мы нападем на след, чтобы держались подальше.

— Конечно. Что сейчас?

Он посмотрел на меня со своей ассимметричной улыбкой.

— Как насчет гамбургера с сыром?

Я засмеялась.

— Идет.

Мы вернулись домой в час дня, наполненные углеводами, наши жировые баки перегружены.

Я чувствовала, как твердеют мои артерии, бляшки скапливаются в венах, как затор на реке, давление поднимается от натрия.

Диц попробовал позвонить Рошель Мессинджер. Не получив ответа после пятнадцати гудков, он предоставил телефон мне. Я ужасно хотела спать, но сначала решила узнать, посмотрела ли доктор Палчак слайды. Мне совсем не нравилась перспектива снова обходить все дома вокруг дома престарелых и стучаться в двери.

Я позвонила в отдел патологии больницы и попросила вызвать Лору Палчак. Коробка с сервизом стояла у меня на коленях, я опиралась на нее локтями. Мне хотелось положить на нее голову и уснуть прямо здесь. Иногда я скучаю по простоте детского сада, где я училась засыпать по команде.

В конце концов она взяла трубку.

— Здравствуйте, Лора. Кинси Миллоун. Я хотела узнать, была ли у вас возможность изучить слайды тканей.

— Конечно. — В ее голосе было мрачное удовлетворение.

— Я так понимаю, что предчувствие вас не обмануло.

— Да. Я лично с этим никогда раньше не сталкивалась, но запомнила, когда услышала несколько лет назад. Библиотекарь нашел мне журнал, который где-то у меня на столе. Подождите.

— Что же это такое?

— Я к этому веду. Это статья «Кардиомиопатия в результате стресса», написанная парой докторов из Огайо. Вот, слушайте. «Миссис Н. страдала от характерного ущерба сердца — отмирания клеток под названием миофибриллярная дегенерация, по причине стресса, вызванного страхом.»

— Можете перевести?

— Конечно, это просто. Когда тело наполняется адреналином до непереносимого уровня, сердечные клетки умирают. Мертвые клетки мешают работе электрической цепи, которая регулирует сердце. Когда нервные волокна разрываются, сердце начинает биться беспорядочно, и это может привести к его остановке.

— Ладно, — сказала я осторожно. У меня было ощущение, что это не все. — И в чем же тут дело?

— Бедная старушка была буквально испугана до смерти.

— Что?

— Так оно и было. Что бы ни случилось с ней за часы ее отсутствия, она была так напугана, что это ее убило.

— Вы говорите о том, что она потерялась, или о чем-то большем?

— Я подозреваю что-то большее. Теория говорит о том, что, при определенных обстоятельствах, совокупный груз психологического стресса и боли может вызвать смертельную нагрузку в сердечных тканях.

— Например?

— Ну, возьмем маленькую девочку. Отец бьет ее ремнем, связывает и оставляет на ночь в пустой комнате. На следующее утро она мертва. Физические травмы недостаточны, чтобы вызвать смерть. Я не говорю об уровне стресса, который большинство из нас испытывает в обычной жизни.

— Вы говорите, что это убийство.

— В сущности, да. Вряд ли Долан согласится, но я так думаю.

Я посидела секунду, пока информация просочилась.

— Мне это не нравится.

— Я и не думала, что вам понравится. И если вы еще не выяснили, где она была, возможно, вам захочется попробовать еще раз.

— Да. — Я чувствовала тяжесть в груди, какой-то древний страх, пробужденный близостью к убийству. Я хорошо выполнила свою работу. Я разыскала женщину. Я помогла осуществить план по переселению ее в Санта-Терезу, несмотря на ее страхи и мольбы. Теперь она мертва.

Была ли я неумышленно виновата в этом тоже?

Повесив трубку, я сидела неподвижно так долго, что Диц озадаченно уставился на меня.

Я теребила коробку, отдирая слой от картонной крышки. Я пыталась представить последний день Агнес Грей. Может быть, ее похитили? Но зачем? Это не могло быть требованием денег. Насколько мне известно, никто не вступал в контакт. У кого была причина убивать ее?

Единственными, кого она знала в этом городе, были Айрин и Клайд. Тоже возможно, подумала я. Большинство убийств носят личный характер — жертвы убиваются близкими родственниками, друзьями и знакомыми… вот почему я ограничиваю их количество для себя.

Машинально я посмотрела вниз. Газета, в которую я завернула разбитую чашку, развернулась. Половинки чашки лежали на куске газетной страницы, пожелтевшей от времени. Я поморгала, фокусируясь на названии газеты, частично сохранившимся сверху. Наклонила голову, чтобы прочесть. Это был раздел бизнеса из Санта-Тереза Морнинг Пресс, предшественницы нынешней Санта-Тереза Диспатч. Озадаченная, я вытащила газету из коробки и разгладила на коленях. 8 января 1940. Я обследовала коробку снаружи, но не нашла ни марок, ни почтовых штампов. Интересно. Бывала ли Агнес в Санта-Терезе?

Могу поклясться, Айрин мне говорила, что ее мать никогда не была здесь.

Я подняла глаза. Диц стоял прямо передо мной, упершись в колени, лицо на уровне моего.

— Ты в порядке?

— Посмотри сюда. — Я дала ему газету.

Он повертел ее в руках, изучая с обеих сторон. Обратил внимание на дату, и его рот опустился в задумчивости. Он повертел головой туда-сюда.

— Что ты об этом думаешь? — спросила я.

— Наверное, то же, что и ты. Похоже, что коробку паковали в Санта-Терезе в январе 1940.

— Восьмого января, — поправила я.

— Не обязательно. Многие люди хранят газеты, по разным причинам. Эта могла лежать где-то. Ты знаешь, как это бывает. Нужно что-то завернуть, и ты берешь несколько из стопки.

— Да, правда. Думаешь, это сделала Агнес? Была ли она в городе в это время?

Это был вопрос, на который мы не могли ответить, но мне все равно хотелось его задать.

— Ты уверена, что это ее коробка? Она могла хранить ее для кого-то другого.

— Айрин узнала чашку. Я могла это видеть по ее лицу, за полсекунды до того, как она начала кричать.

— Давай посмотрим, что там есть, — сказал Диц. — Может, найдем что-нибудь еще.

Мы провели несколько минут, осторожно распаковывая коробку. Все фарфоровые предметы — чашки, блюдца, молочник, сахарница, чайник, все пятнадцать предметов были завернуты в листы одной и той же газеты. В коробке не оказалось ничего особенного.

Я сказала, — Думаю, нужно вытащить Айрин из постели и выяснить, что происходит.

Диц взял ключи от машины, и мы вышли.

Мы позвонили в дверь Гершей, нетерпеливо ожидая, пока Джермайн подошла к двери и впустила нас. Я думала, что за наше отсутствие она приведет комнату в порядок, но гостиная выглядела точно так же, как мы оставили ее немного больше часа назад. Диванные подушки перекошены, свидетельство о рождении, свидетельство о смерти и папка с «Важными документами» разбросаны по кофейному столику. Я поймала запах засохшей мочи.

Характерная тишина воцарилась опять, как будто сама жизнь была здесь приглушенной и неясной.

Когда я выразила желание увидеть Клайда или Айрин, темное лицо Джермайн стало каменным. Она скрестила руки, жест, перекликающийся с ее манерой, которая явно была негостеприимной. Она заявила, что миссис Герш спит, и отказалась ее будить. Мистер Герш «ненадолго прилег», и она не захотела беспокоить его тоже.

— Это очень важно, — сказала я. — Мне нужно всего пять минут.

Ее лицо было упрямым.

— Нет, мэм. Я не буду беспокоить их, бедняжек. Оставьте их в покое.

Я взглянула на Дица. Было видно, что он мысленно пожимает плечами. Я повернулась к Джермайн и кивком указала на кофейный столик.

— Могу я забрать бумаги, которые оставила здесь раньше?

— Какие бумаги? Я ничего не знаю.

— Сейчас мне нужны только формы, над которыми мы с Айрин работали. Я могу зайти позже, чтобы с ней поговорить.

Ее взгляд пронзил меня с подозрением.

— Ладно. Если это все, что вам нужно.

— Спасибо.

Я спокойно подошла к столику и забрала свидетельство о рождении и всю папку с документами. Через тридцать секунд мы были на крыльце.

— Для чего ты это сделала? — спросил Диц, спускаясь с крыльца.

— Мне показалось это хорошей идеей.