На следующее утро я сократила пробежку, торопясь выехать из города. Я покинула Санта-Терезу в 6.00, в машине, нагруженной вещевым мешком, портативной пишущей машинкой Смит-Корона, информацией о матери Айрин Герш, портфелем, разными мелочами и сумкой-холодильником, куда я впихнула упаковку с шестью банками диетического Пепси, сэндвич с тунцом, пару мандаринов и пакет шоколадного печенья, испеченного Генри.

Я ехала по шоссе 101, вдоль берега, до Вентуры, где дорога поворачивает вглубь суши.

Мой маленький «фольксваген» стонал и пыхтел, взбираясь на гряду Камарилло, пока не достиг вершины, за которой простирались Тысяча Дубов.

Когда я добралась до долины Сан-Фернандо было около семи, начался час пик, и машины заполнили дорогу. Они перестраивались из одного ряда в другой с такой скоростью и грацией, что это напоминало дорожный серфинг. Смог покрыл долину, сделав окружающие горы невидимыми настолько, что, если бы вы не знали, что они есть, то могли бы подумать, что территория плоская, как тарелка.

В Северном Голливуде 134 дорога отошла в сторону, на Пасадену, в то время, как 101 пошла к югу, к центру Лос-Анджелеса. На карте центр Лос-Анджелеса выглядит как маленькая дырочка посередине свободно связанной розовой шали, протянувшейся через округ Лос-Анджелес и дотягивающейся на юге до округа Орандж. Сходящиеся дороги образуют клубок, с запутавшимися в нем небоскребами.

Я никогда не занала людей, у которых действительно были бы дела в центре Лос-Анджелеса.

Если только у вас нет сильного желания увидеть Юнион Стэйшн, Оливера стрит или Скид Роу, единственная причина отважиться посетить район Шестой или Спринг — это оптовый рынок золота или Купер Билдинг, где продается одежда известных брендов, уцененная до подвально-барахольного уровня. В большинстве случаев для вас же будет лучше прибавить скорость и проехать мимо.

Вы отметите, что я пропустила все события вечера четверга. Я скажу, что зашла вечером к Рози, за обещанным стаканчиком, только для того, чтобы обнаружить, что они с Генри подготовили для меня день рождения-сюрприз. Это был один из тех унизительных моментов, когда зажигается свет и все выскакивают из-за мебели. Я не могла поверить, что это происходит. Иона был там, и Вера (предательница, которая не сказала ни слова, когда мы виделись раньше), Дарси и Мак из Калифорния Фиделити, Моза из соседнего квартала, некоторые постоянные посетители бара и пара бывших клиентов. Не знаю, почему это кажется таким стыдным, чтобы принять, но у них был настоящий торт и настоящие подарки, которые я должна была сразу открывать. Я не люблю сюрпризов. Я не люблю быть в центре внимания. Мне нравятся все эти люди, но быть объектом такого количества доброжелательности для меня слишком.

Надеюсь, что я говорила правильные вещи. Я не напилась и не опозорилась, но как-то отключилась, как будто отделилась от собственного тела. Вспоминая об этом сейчас, в уединении моей машины, я улыбаюсь. Такие события всегда кажутся мне лучше в ретроспективе.

Вечеринка закончилась в десять. Генри и Иона проводили меня домой и, после того, как Генри удалился, я показала Ионе квартиру, стесняясь, как невеста.

У меня было четкое впечатление, что он хочет провести со мной ночь, но я не могла на это согласиться. Не уверена почему — может, из-за разговора с Верой, но я чувствовала себя отстраненной и, когда Иона хотел поцеловать меня, я отодвинулась.

— Что случилось?

— Ничего. Просто время для меня побыть одной.

— Я тебя чем-то огорчил?

— Эй, нет. Точно. Я очень устала, вот и все. Этот день рождения меня доконал. Ты меня знаешь. Такие ситуации не для меня.

Он улыбнулся, блеснули белые зубы.

— Ты должна была видеть выражение своего лица. Это было прекрасно. Очень смешно было видеть, как тебя застали врасплох.

Он облокотился на дверь, руки за спиной, свет из кухни окрасил половину его лица теплым желтым сиянием. Я поймала себя на том, что мысленно его фотографирую: голубые глаза, темные волосы. Он выглядел усталым.

Иона — полицейский, который занимается розыском пропавших людей, так мы с ним и познакомились почти год назад. Я действительно не уверена в том, что к нему испытываю в настоящее время. Он добрый, запутавшийся, хороший человек, который хочет поступать правильно, что бы это ни было. Я понимаю его дилемму с женой и не виню его за его роль в этом. Конечно, он будет колебаться. У него две маленькие дочки, которые все усложняют еще больше. Камилла уходила от него дважды, оба раза забирая девочек с собой. Иона смог удачно без нее обходиться, но только она поманила пальцем, он сразу прибежал назад.

С тех пор это так и продолжалось, туда-сюда. В ноябре она решила, что у них должен быть «открытый брак», что, как он понял, являлось эвфемизмом для ее измен. Он чувствовал, что это дало ему свободу встречаться со мной, но я вполне уверена, что он никогда не говорил об этом Камилле. Насколько «открытым» может быть этот брак? Хотя я и не хочу многого от отношений, меня несколько беспокоит неопределенность моего положения. Иногда Иона ведет себя как семьянин и водит девочек в зоопарк по воскресеньям. Иногда он ведет себя как холостой папаша, делая то же самое. Он и его дочки проводят кучу времени, уставившись на мартышек, в то время как Камилла занимается бог знает чем. Со своей стороны, я чувствую себя как второстепенный персонаж в пьесе, которую я не стала бы смотреть. Однако, грех жаловаться, когда я с самого начала знала, что он женат.

Ладно, я большая девочка и смогу с этим справиться. Ясно, что я понятия не имела, во что ввязываюсь.

— Что за выражение лица? — спросил он.

Я улыбнулась. — Это спокойной ночи. Я уже засыпаю.

— Тогда я ухожу и дам тебе поспать. У тебя замечательная квартира. Жду приглашения на обед, когда ты вернешься.

— Ага, ты знаешь, как я люблю готовить.

— Мы что-нибудь закажем.

— Хороший план.

— Позвони мне.

— Хорошо.

Если честно, лучший момент дня наступил, когда я, наконец, осталась одна. Я заперла входную дверь и убедилась в том, что все окна как следует закрыты. Выключила свет внизу и поднялась наверх по винтовой лесенке. Чтобы отметить мою первую ночь в квартире, я налила ванну, добавив немного пены, которую получила в подарок от Дарси. Она пахла сосной и напоминала средство для уборки, которое применялось в моей школе.

Я выключила свет в ванной и погрузилась в воду, глядя в окно в сторону океана, который был виден как черная полоса с широкой серебряной каймой, там где луна прорезалась через темноту. Стволы платанов, прямо за окном, были белыми, как мел, бледно-серые листья колыхались, как бумажные, под прохладным весенним ветром.

Трудно было поверить, что где-то есть человек, нанятый, чтобы убить меня. Я вполне осведомлена, что бессмертие — это только иллюзия, которую мы несем с собой, чтобы функционировать день за днем, но идея убийства по контракту никак не укладывалась в голове.

Воде в ванне остыла, и я спустила ее. В полночь я скользнула голышом между двумя новенькими простынями на своей новенькой кровати и уставилась на небо через окно в потолке. Звезды лежали на плексигласовой крышке, как крупинки соли, формируя узоры, которым дали названия древние греки столетия назад. Я могла идентифицировать Большую Медведицу, даже иногда — Малую, но никогда не видела ничего, хоть отдаленно напоминающее медведя, пояс или рака. Может, эти ребята тогда курили травку, полеживая на спине возле Пантеона, тыча пальцем в небо и неся всякий бред ночь напролет. Я даже не поняла, что уснула, когда будильник вернул меня к действительности.

Я сосредоточилась на дороге, иногда взглядывая на карту, разложенную на пассажирском сиденье. Национальные парки были бледно-зеленого цвета, пустыня Мохав — бежевого, горы оттенялись бледными мазками. Большая часть пустыни никогда не будет цивилизована, и это как-то радовало. Хотя я не большая любительница природы, ее непокорность меня восхищает. На выезде Сан-Бернардино/Риверсайд две дороги перекрещиваются и возносятся вверх, как на картинках будущего в учебнике 50-х. За ними, по обеим сторонам дороги, не было ничего, кроме телефонных проводов, каньонов цвета коричневого сахара, проволочных оград, покрытых цветущими вьюнками. Желтая дымка вдали говорила о том, что снова зацвел мескит.

Около Кабазона я остановилась на стоянке для отдыха, чтобы размять ноги. На траве, в тени ив, стоял десяток столов для пикника. Туалеты располагались в шлакоблочном строении с двухскатной крышей. Я воспользовалась одним из них и высушила руки сушилкой, так как бумажные полотенца кончились.

Было уже десять часов, я проголодалась, так что вытащила свой холодильник и водрузила на один из столов. В чем достоинство одиночества — ты сам устанавливаешь правила. Обед в полночь? Почему бы и нет, это только ты. Ланч в десять утра? Конечно, ты же босс. Ты можешь есть, когда захочешь, и называть это, как тебе нравится. Я уселась лицом к дороге и жевала сэндвич, наблюдая за приезжающими и уезжающими машинами.

Ребенок, лет пяти, играл машинками на дорожке, пока его отец дремал на скамейке. На лице папаши лежал открытый журнал, закатанные рукава рубашки открывали крупные руки.

Воздух был тихим и теплым, небо — синим и безоблачным.

Снова в дороге, я проехала мимо ветряной электоростанции, где электричество генерируется турбинами, стоящими рядами. Сегодня порывы ветра были слабыми. Я могла видеть, как ветерок гуляет между турбинами, причудливо вращая тонкие пластины, как пропеллеры на летательном аппарате легче воздуха. Может быть, когда люди исчезнут, эти странные сооружения останутся, весело перерабатывая ветер в энергию, чтобы двигать античные машины.

Ближе к Палм Спрингз характер дороги снова изменился. Дорожные щиты рекламировали фаст фуд и бензин. Сельские клубы в домах на колесах гордо именовались «резиденциями для активных взрослых». За низкими холмами вырисовывались горы, не покрытые ничем, кроме валунов, отбеленных на солнце. Я проехала мимо трейлер-парка под названием Виста дель Мар Эстатес, хотя никакого моря здесь не было видно.

Я поехала на юг по дороге 111, проехав городки Коачелла, Термал и Мекка. Справа показался Сэлтон Си. Насколько хватало глаз были только две линии асфальта, пыль по обеим сторонам, водная поверхность, мерцающая серым в поднимающемся жаре пустыни.

Иногда я проезжала цитрусовые сады, оазисы тени в долине, сожженной безжалостным солнцем.

Я проехала через Калипатрию. Позже я слышала, как местные упоминали город под названием Кау-пат, что, как я догадалась позже, было сокращенной версией Калипатрии.

Единственным заслуживающим внимания, было здание в центре, с одной кирпичной колонной, выглядевшей так, словно ее жевали крысы. Это был результат землетрясения, оставленный неотремонтированным, возможно, в попытке умилостивить богов.

В двадцати пяти километрах южнее Калипатрии находился Браули. В пригороде я заметила мотель со сдающимися комнатами. Это было двухэтажное здание, в форме буквы L, примерно с сорока комнатами, выходящими на асфальтированную стоянку. Мне досталась комната номер двадцать, в дальнем конце. Я поставила машину у входа и выгрузила вещевой мешок, пишущую машинку и сумку-холодильник.

Комната была пригодной, хотя слегка пахла спреем от насекомых. Ковер был двух оттенков зеленого цвета, с ворсом настолько длинным, что его можно было бы косить.

Покрывало и шторы были с зелено-золотистым цветочным рисунком. Картина над двухспальной кроватью изображала лося, стоящего по колено в озерной воде. Нарисованные горы были такого же оттенка зеленого, что и ковер, небольшой декораторский намек, для тех, кто понимает. Я позвонила Генри, чтобы сказать, где нахожусь. Потом бросила свои вещи, отметилась в туалете и вновь отправилась в дорогу. Теперь я ехала на север, до деревушки под названием Ниланд.

Я остановилась у того, что можно было бы назвать поребриком, если бы в наличии был тротуар, и спросила у фермера с обветренным лицом, как проехать в Плиты. Он молча указал направление. Я свернула направо и проехала еще два с лишним километра по пустыне, нарушаемой только телефонными столбами и проводами. Пересекла ирригационный канал с коричневой травой по берегам. Вдалеке, справа, я заметила земляной холмик, увенчанный камнем с религиозными лозунгами. «Бог есть любовь и раскаяние» было написано огромными буквами. Все, что шло ниже, я не сумела прочесть. Наверное, цитаты из Библии.

Неподалеку стоял полуразвалившийся фургон, с деревянным домиком, пристроенным сзади, тоже расписанный фундаменталистскими поучениями.

Я проехала мимо того, что должно было служить контрольно-пропускным постом, когда военная база функционировала. Все, что осталось, это бетонный остов, метр на метр, только немножко больше телефонной будки. Я въехала на старую базу. Через несколько сотен метров виднелось следующее строение, выкрашенное в небесно-голубой цвет. Вечнозеленая растительность обрамляла фасад с надписью «Добро пожаловать в» черными буквами и «Плиты» — белыми. Белые голуби разлетались во всех направлениях, «Бог — это любовь» было написано в двух местах. Художество, наверное, оставшееся со времен шестидесятых, когда здесь побывали хиппи.

В пустыне ничего не исчезает, кроме живой природы, конечно. Воздух такой сухой, что ничего, кажется, не гниет, и жара, интенсивная большую часть года, больше сохраняет, чем разрушает. Я проехала мимо заброшенных деревянных лачуг, которые, возможно, простояли пустыми лет шестьдесят.

Здесь, на бесконечном пространстве гравия и пыли, я увидела грузовики и автомобили, многие с раскрытыми дверями, чтобы не задохнуться от жары. Фургоны, мобильные дома, палатки и грузовики с тентами на кузовах стояли рядами, образуя улицы. Широкие проспекты очерчивались кустами креозота и мескита. Только одна улица была снабжена указателем, прислоненным к камню, который гласил «18-я улица».

Вдоль главной дороги расположился блошиный рынок, один из самых длинных в мире.

Столы были завалены мелочами из стекла, ношеной одеждой, старыми шинами, старыми автомобильными сиденьями, неработающими телевизорами, которые продавались «дешево».

Покупателей не было видно. Я даже не видела никого из местных.

Флаг Соединенных Штатов реял на самодельной мачте, я также увидела флаги штатов, все хлопали на горячем ветру, который поднимал пыль. Здесь не было ни телевизионных антенн, ни оград, ни телефонных столбов, ни электрических проводов, никаких постоянных сооружений любого вида. Все место имело цыганский дух, разноцветные шатры, предлагающие защиту от дневного солнца. Тишина иногда прерывалась собачьим лаем.

Я остановилась у края дороги и вышла из машины. Прикрыла глаза от солнца и осмотрелась. Теперь, когда глаза привыкли к резкому свету, я смогла увидеть, что, вообще-то, люди здесь были. Пара, сидящая в открытых дверях своего мобильного дома, мужчина, переходящий от одного ряда машин к другому. Никто не обращал на меня внимания. Прибытие и отъезд посторонних, видимо, были настолько обычным делом, что мое присутствие не вызвало абсолютно никакого интереса.

Метрах в пятидесяти я заметила женщину, сидевшую в прямоугольнике тени, образованной ярко-красно-оранжевым парашютом, натянутым между двумя палатками. Она кормила грудью ребенка, ее лицо было наклонено к младенцу. Я подошла и остановилась метрах в пяти, не зная, что тут является личной территорией, и не желая на нее вторгаться.

— Здравствуйте. Не могли бы вы мне помочь?

Женщина подняла голову и посмотрела на меня. Ей было, наверное, лет восемнадцать. Темные волосы собраны в небрежный узел на макушке. На ней были шорты и хлопковая рубашка, расстегнутая спереди. Младенец трудился с таким энтузиазмом, что мне были слышны сосательные звуки там, где я стояла.

— Вам нужен Эдди?

Я помотала головой.

— Я пытаюсь найти женщину по имени Агнес Грей. Вы ее не знаете?

— Не-а. Может, Эдди знает. Он был здесь намного дольше меня. Она постоянно здесь живет?

— Я так понимаю, что она здесь уже много лет.

— Тогда можете спросить в христианском центре, прямо и налево. Фургон с объявлением обо всех мероприятиях. Многие у них регистрируются, на всякий случай. А зачем она вам нужна?

— У нее есть дочь в Санта-Терезе, которая о ней ничего не слышала несколько месяцев. Она попросила меня выяснить, что случилось.

Она покосилась на меня.

— Вы что, вроде детектива?

— Ну, да. Более-менее. Я — друг семьи и все равно ехала в эти края, так что обещала разузнать.

Я достала фотографии, которые мне дала Айрин Герш. Подошла поближе и протянула их так, чтобы она могла видеть.

— Это ее трейлер. У меня нет ее фотографии, это старая женщина, ей за восемьдесят.

Девушка наклонила голову, рассматривая фотографию.

— О, да, этот. Я знаю ее. Никогда не слышала ее настоящего имени. Все называют ее Старая Мамаша.

— Вы можете сказать, где ее найти?

— Вообще-то, нет. Я могу сказать, где ее трейлер, но ее я уже давно не видела.

— Вы помните, когда видели ее в последний раз?

Она немного подумала, сморщив лицо.

— Я никогда особенно не обращала внимания, поэтому не могу сказать. Она приходит сюда, когда ей нужно в город. Никто не отказывается подвезти, здесь тебя всегда подбросят, если машина сломалась или еще что. Хотя, она со странностями.

— Какими?

— Ну, знаете, она разговаривает сама с собой. Такие люди что-то бормочут, жестикулируют, как будто спорят с кем-то. Эдди пару раз возил ее в Браули и говорил, что тогда она была в порядке. Плохо пахла, но не заговаривалась, была в своем уме.

— Вы не видели ее в последнее время?

— Нет, но она, возможно, где-то здесь. Я была занята с ребенком. Вы можете спросить кого-нибудь еще. Я сама никогда с ней не разговаривала.

— Как насчет Эдди? Когда он вернется?

— Не раньше пяти. Если хотите проверить ее трейлер, поезжайте по этой дороге метров четыреста, увидите ржавый «шевроле». Это называется улица Ржавого Шевроле. Поверните направо и поезжайте, пока не увидите слева бетонные штуки. Они похожи на букву U. Не знаю, что это такое, но ее трейлер — на соседнем участке. Только стучите погромче. Эдди говорил, что она плохо слышит.

— Спасибо. Я так и сделаю.

— Если вы ее не найдете, можете вернуться и подождать Эдди. Он может знать больше.

Я посмотрела на часы. Было всего 12.25.

— Может быть, вернусь. Большое спасибо за помощь.