Согласно запретительному постановлению, я была обязана в течение двадцати четырех часов сдать или продать все свое огнестрельное оружие. Я вовсе не помешана на оружии, но весьма привязана к своим двум пистолетам. Один из них, 9-миллиметровый Хеклер и Кох, другой — маленький Дэвис, полуавтомат 32 калибра. Я часто вожу один из них, незаряженный, в портфеле, на заднем сидении моей машины. Патроны тоже держу под рукой, иначе, какой смысл? Моим самым любимым в жизни пистолетом был полуавтомат 32 калибра, неизвестного происхождения, который подарила мне тетя Джин. Он был уничтожен взрывом бомбы несколько лет назад.

Неохотно я достала оба пистолета из сейфа в своем офисе. У меня было две возможности избавиться от них. Я могла пойти в полицейский участок и сдать их, глядя, как их зарегистрируют, а мне выдадут квитанцию. Проблема была в том, что я знала многих офицеров и детективов, в том числе, Чини Филлипса. Перспектива нарваться на одного из них была больше, чем я могла вынести. Вместо этого я отнесла пистолеты к лицензированному торговцу оружием с верхней Стейт стрит. Он заполнил пункты 5 и 6 в форме, которую мне дали, и я вернула ее судебному клерку. Мои пистолеты вернутся ко мне только по распоряжению судьи.

По дороге в город я зашла в здание суда и подала ответное заявление на Солану, базируясь на том, что ее обвинения не соответствовали фактам. Потом заехала в офис Лонни Кингмана и поговорила с ним. Он согласился пойти со мной в суд в следующий вторник.

— Наверное, я не должен тебе напоминать, что если ты нарушишь постановление, тебя лишат лицензии.

— Я не собираюсь нарушать постановление суда. Как иначе я буду зарабатывать на жизнь?

Мне приходилось делать слишком много дерьмовых работ. Я люблю свое теперешнее занятие. Что-нибудь еще?

— Может быть, ты захочешь привести парочку свидетелей, кто подтвердит твою версию событий.

— Я уверена, что Генри захочет. Я подумаю, есть ли кто-нибудь еще. Она была достаточно умна, чтобы контактировать со мной без свидетелей.

Вернувшись в офис, я увидела сообщение на автоответчике от секретарши Ловелла Эффинджера, Женевы. Она сказала, что повестка для вызова в суд Мелвина Доунса готова, и я могу ее забрать. Я все равно была на взводе и не хотела сидеть в офисе и ждать, когда мне на голову свалится очередная пакость.

Как ни странно, я начала ощущать Мелвина Доунса чуть ли не приятелем, а мои отношения с ним уютными, по сравнению с отношениями с Соланой, которые шли от плохих к катастрофическим.

Я села в «мустанг», заехала за бумагами в офис Эффинджера и отправилась на Капилло Хилл. Свернула в переулок и остановилась позади здания, в котором находилась прачечная и сборный пункт для Начни с начала. Задняя дверь была закрыта, но когда я нажала на ручку, она открылась.

Мелвин сидел на табурете за прилавком. Он наполнял керамическую кружку леденцами на палочках, и я видела целлофановую обертку от леденца, который был у него во рту. В задних комнатах было холодно, и он был в своей кожаной куртке. Влажный воздух из прачечной пах стиральным порошком, отбеливателем и хлопковым бельем, которое сушилось в огромных машинах.

На стойке перед Мелвином был разобранный тостер. Он вытащил механизм, и обнаженный прибор выглядел маленьким и беззащитным, как ощипанный цыпленок. Он слегка покачал головой и увидел меня.

Я положила одну руку в карман куртки, больше от напряжения, чем от холода. В другой я держала повестку.

— Я думала, что вы работаете по вторникам и четвергам.

— Дни недели для меня не особенно важны. Мне все равно больше нечего делать.

Леденец, наверное, был вишневым, потому что его язык стал ярко-розовым. Мелвин поймал мой взгляд и протянул мне кружку, предлагая конфету. Я помотала головой. Там были только вишневые и, хотя это были мои любимые, мне казалось неудобным брать что-нибудь у него.

— Что случилось с тостером?

— Нагревающий элемент и задвижка. Я сейчас работаю над задвижкой.

— Вам приносят много тостеров?

— Тостеров и фенов для волос. В наши дни, когда ломается тостер, первое, что вам приходит в голову — выбросить его. Бытовые приборы дешевы, и если что-то сломалось, вы покупаете новое. В большинстве случаев, проблема просто в том, что людям лень почистить лоток для крошек.

— Эту выдвижную штуку внизу?

— Да, мэм. В этом случае хлебные крошки закоротили нагревающий элемент. И задвижка не опускалась, потому что набились крошки. Мне пришлось там все вычистить и смазать.

Когда я все соберу, он будет работать, как часы. Как вы нашли меня в этот раз?

— О, у меня есть свои пути.

Я смотрела, стараясь вспомнить, когда последний раз чистила свой лоток для крошек. Может быть поэтому мои тосты горят с одной стороны и не подрумяниваются с другой.

Мелвин кивнул на бумаги.

— Это для меня?

Я положила их на стойку.

— Да. Они назначили время дачи показаний, и это повестка. Если хотите, я могу заехать за вами, а потом отвезти вас назад. Они назначили на пятницу, потому что я сказала, по каким дням вы работаете.

— Вы обо всем позаботились.

— Это лучшее, что я могла сделать.

— Не сомневаюсь.

Мой взгляд остановился на его правой руке.

— Скажите мне кое-что. Это тюремная татуировка?

Он взглянул на свою татуировку, потом сложил вместе большой и указательный пальцы, чтобы получились губы, как будто в ожидании следующего вопроса. Глаза, нанесенные на сустав, действительно создавали иллюзию маленького лица.

— Это Тиа.

— Я слышала о ней. Она симпатичная.

Мелвин поднес руку ближе к лицу.

— Ты слышала? Она говорит, что ты симпатичная. Хочешь с ней поговорить?

Он повернул руку, и Тиа, казалось, рассматривала меня с явным интересом.

— Окей, — сказала она.

Немигающие черные глазки уставились на меня. У него она спросила:

— Как много я могу ей рассказать?

— Решай сама.

— Мы были за решеткой двенадцать лет, — сказала она. — Там мы и познакомились.

Фальцет, которым он говорил, казался мне таким реальным, что я задала вопрос, обращаясь к ней.

— Здесь, в Калифорнии?

Тиа повернулась, посмотрела на него, потом опять на меня. Несмотря на то, что она напоминала беззубую старушку, ей удавалось выглядеть застенчивой и скромной.

— Мы предпочитаем не говорить. Скажу тебе вот что. Он был таким хорошим мальчиком, что его выпустили досрочно.

Тиа подскочила и звонко чмокнула его в щеку. Мелвин улыбнулся в ответ.

— За что он сидел?

— О, за то, за се. Мы не обсуждаем это с людьми, с которыми только что познакомились.

— Я пришла к выводу, что это было растление малолетних, если его дочь не разрешает ему встречаться с внуками.

— Быстро ты вынесла приговор, — сказала она резко.

— Это только догадка.

— Он никогда пальцем не притронулся к этим маленьким мальчикам, и это правда, — заявила она возмущенно.

— Может быть, его дочь чувствует, что не стоит доверять растлителям.

— Он пытался уговорить ее разрешить навещать их под присмотром, но она отказалась. Он делал все, что мог, чтобы исправиться, включая одно дельце с очень неприятными джентльменами.

— Что это значит?

Тиа наклонила голову и сделала жест, призывающий меня наклонится ближе, как будто то, что она собиралась сказать, было очень личным. Я наклонилась и разрешила ей шептать мне на ухо. Могу поклясться, что чувствовала ее дыхание на своей шее.

— В Сан-Франциско есть дом, где заботятся о таких парнях, как он. Гнусное местечко.

— Я не понимаю.

— Кастрация.

Ее губы сжались. Мелвин смотрел на нее с интересом, его лицо ничего не выражало.

— Вроде больницы?

— Нет, нет. Это частная резиденция, где подпольно делаются определенные операции. Это не лицензированные врачи, просто люди с инструментами и оборудованием, которым нравится резать и зашивать, освобождая других парней от их нужд.

— Мелвин пошел на это добровольно?

— С этим надо было покончить. Он хотел контролировать свои импульсы, вместо того, чтобы они контролировали его.

— Это сработало?

— В целом. Его либидо уменьшилось почти до нуля, а те желания, которые остались, он может преодолеть. Он не пьет и не употребляет наркотики, потому что не может предсказать, какие демоны появятся. Ты и понятия не имеешь. Со Злыми невозможно договориться. Когда они поднимаются, они овладевают всем. Трезвый, он добрая душа.

Но свою дочь он никогда в этом не убедит.

— У нее каменное сердце, — сказал Мелвин.

Тиа повернулась к нему.

— Молчи. Ты же знаешь. Она мать. Ее главная работа — защищать своих детей.

Я обратилась к Мелвину.

— Разве вы не обязаны регистрироваться? Я звонила в отдел досрочного освобождения, и они о вас не слышали.

— Я регистрировался там, где я был.

— Если вы переезжаете, вы должны зарегистрироваться на новом месте.

Тиа вмешалась.

— Технически, да, милая, но я скажу тебе, как это бывает. Люди узнают, в чем он обвинялся.

Когда они узнают, идет шепот, а потом разъяренные родители маршируют возле его дома с плакатами. А потом появляются журналисты, и он больше никогда не знает покоя.

— Это не о нем. Это о детях, которых он обидел. Они никогда не избавятся от этого проклятия.

Мелвин прокашлялся.

— Я прошу прощения за прошлое. Я признаю, что делал разные вещи, и со мной делали…

Тиа снова вмешалась.

— Это правда. Все, что он хочет, это смотреть за малышами и охранять их. Что в этом плохого?

— Он не должен вступать в контакт. Он не должен быть ближе, чем тысячу метров от маленьких детей. Ни школ, ни детских площадок. Он знает об этом.

— Все, что он делает, это смотрит. Он знает, что трогать их нельзя, так что больше этого не делает.

Я посмотрела на Мелвина.

— Зачем рисковать? Вы, как бросивший пить алкоголик, который работает в баре. Соблазн перед вами. И настанет день, когда это будет слишком.

— Я говорила ему это сто раз, милая, но он не может удержаться.

Я больше не могла это слушать.

— Можем мы обсудить ваши показания? У вас должны быть вопросы.

Внимание Мелвина сосредоточилось на тостере.

— Если я соглашусь, что помешает адвокату противоположной стороны атаковать меня? Разве они не так поступают? Вы говорите что-нибудь, что им не понравится, и они обратят это против вас. Докажут, что вы презренный преступник, и никто не должен верить ни одному вашему слову.

Я подумала о Хетти Баквальд.

— Возможно. Я не буду вас обманывать. С другой стороны, если вы не явитесь, вас обвинят в нарушении постановления суда.

Тиа подпрыгивала вверх-вниз.

— Ой, ради бога. Ты думаешь, ему не наплевать?

— Ты не можешь его уговорить?

— Оставь человека в покое. Он уже достаточно заплатил.

Я подождала, но никто больше не сказал ни слова. Больше я ничего не могла сделать. Оставила бумаги на стойке и вышла через главный вход.

Наверное, чтобы сделать день совершенно идеальным, когда я вернулась в офис, мне позвонила Мелани Оберлин.

— Кинси, что, черт возьми, происходит? Солана сказала, что ей пришлось получить на вас запретительное постановление.

— Спасибо, Мелани. Я ценю вашу поддержку. Не хотите послушать мою версию событий?

— Не особенно. Она сказала, что вы пожаловались на нее в окружные органы, но они нашли жалобу необоснованной.

— Она упоминала, что женщина по имени Кристина Тасинато назначена опекуном Гаса?

— Его кем?

— Я предполагаю, что вы знаете термин.

— Да, но зачем кому-то это делать?

— Лучший вопрос, кто такая Кристина Тасинато?

— Ладно. Кто она?

— Она и женщина, которую мы знаем как Солану Рохас — одно и то же лицо. Она занята тем, чтобы заграбастать каждый цент, который у него есть. Подождите секунду, я проверю свои записи и дам вам точные цифры. Вот. Она представила суду счета на 8726, 73 за уход за Гасом. Это включает оплату услуг ее полоумного сына, который изображает помощника, а сам спит целыми днями. Там еще счет от ее адвоката, за «профессиональные услуги» на 6227,47 долларов.

Последовал чудесный момент молчания.

— Они могут это сделать?

— Детка, не хочу быть циничной, но смысл в том, чтобы помогать старикам с большими сбережениями. Зачем идти в опекуны к тому, кто живет на одну пенсию?

— Меня от этого тошнит.

— Так и должно быть.

— Так что там было, с окружным агенством?

— С этого надо было начинать. Я пожаловалась на Солану в окружное агенство по предотвращению плохого обращения со стариками, и они послали девушку расследовать.

Солана сказала ей, что много раз умоляла вас приехать помочь Гасу, но вы отказывались.

Она заявила, что Гас не в состоянии справляться с ежедневными делами и выдвинула себя — я должна сказать, Кристину Тасинато — заниматься его делами.

— Это сумасшествие. Как давно?

— Неделю, может быть, десять дней назад. Конечно, все было подогнано по времени, чтобы совпадать с появлением мнимой Соланы на сцене.

— Я этому не верю!

— Я тоже не верила, но это правда.

— Вы знаете, что я никогда не отказывалась помогать ему. Это наглая ложь.

— Так же, как и то, что Солана говорила обо мне.

— Почему вы мне не позвонили? Не понимаю, почему я слышу об этом только сейчас. Вы могли предупредить меня.

Я состроила гримасу телефону, поражаясь, как хорошо я предсказала ее реакцию. Она уже перенесла все обвинения на меня.

— Мелани, я вам все время говорила, что Солана что-то замышляет, но вы не верили. Зачем мне было вам звонить?

— Это вы сказали, что с ней все в порядке.

— Правильно, и это вы сказали мне ограничить расследование ее дипломом, последним местом работы и парой рекомендаций.

— Я это говорила?

— Да, дорогая. У меня есть привычка записывать инструкции, которые мне дают. Можете вы наконец спуститься на землю и помочь мне?

— Каким образом?

— Можете прилететь и выступить свидетелем в мою пользу в суде.

— В каком суде?

— Запретительное постановление. Я не могу приблизиться к Гасу, потому что Солана все время находится там, но вы до сих пор имеете право его видеть, если только она не потребует запретительное постановление для вас. Вы также можете опротестовать ее назначение опекуном. Вы его единственная родственница. О, и я могу вас предупредить. Когда я напечатаю свой рапорт, я пошлю копию прокурору. Может быть, они сумеют вмешаться и остановить ее.

— Хорошо. Сделайте это. Я приеду, как только смогу.

— Хорошо.

Покончив с этим делом, я позвонила Ричарду Комптону, который обещал связаться с Норманом и велеть ему допустить меня к документам, хранившимся в подвале жилого комплекса. Я сказала, когда примерно там буду, и он обещал все уладить.

До того, как отправиться в Колгейт, мне нужно было посетить два места. Первое — аптека, где я накануне оставила фотопленку. Со снимками в руках я поехала в Дом восходящего солнца. Я позвонила заранее и поговорила с Ланой Шерман, медсестрой, которую когда-то расспрашивала о Солане Рохас. Она сказала, что сможет уделить мне несколько минут, если не случится ничего срочного.

В холле искусственнная елка была убрана и положена в ящик до следующего праздника.

На старинном столе, который служил регистрационной стойкой, стояла ваза с веткой, выкрашенной в белый цвет, на которой висели розовые и красные сердечки, в честь наступающего дня святого Валентина.

Регистраторша послала меня в западное крыло. Проходя по коридору, я заметила Лану в палате, раздающую лекарства. Я помахала ей и показала, что подожду ее на сестринском посту. Нашла пластмассовый стул и взяла журнал, который назывался Современная зрелость. Немного позже подошла Лана, ее резиновые подошвы скрипели на линолеуме.

— Я уже была на перерыве, поэтому у меня мало времени.

Она села рядом на такой же стул.

— Ну как там Солане работается?

— Не очень хорошо.

Я раздумывала, насколько открыться, но не видела смысла что-то утаивать. Мне нужны были ответы, и незачем было ходить вокруг да около.

— Я бы хотела, чтобы вы посмотрели на фотографии и сказали, кто это.

— Это группа?

— Нет.

Я достала ярко-желтый конверт с фотографиями и передала ей. Из тридцати шести кадров я выбрала десять хорошего качества. Лана быстро просмотрела их и вернула.

— Это помощница медсестры по имени Констанца Тасинато. Она работала здесь в то же время, что Солана.

— Вы никогда не слышали, чтобы она использовала имя Кристина?

— Она им не пользовалась, но я знаю, что это ее имя, потому что видела ее водительское удостоверение. Констанца, это ее второе имя, и она называла себя так. А в чем дело?

— Она представляла себя как Солана Рохас, последние три месяца.

Лана состроила гримасу.

— Это незаконно, да?

— Вы можете называть себя, как угодно, если только не собираетесь кого-то обмануть. В этом случае она объявляла себя дипломированной медсестрой. Она въехала в дом пациента, вместе со своим сыном, который, как я слышала, ненормальный. Я пытаюсь остановить ее, пока она не причинила еще больше зла. Вы уверены, что это Констанца, а не Солана?

— Посмотрите на стену около поста медсестер. Можете судить сами.

Я прошла за ней в коридор, где на стене висели фотографии, показывающие лучших работников месяца за последние два года. Я уставилась на цветную фотографию настоящей Соланы Рохас, которая была старше и полнее той, которую я знала. Самозванка не обманула бы никого, знакомого с настоящей Соланой, но ловкости и нахальству мисс Тасинато можно было отдать должное.

— Думаете, они разрешат мне ее одолжить?

— Нет, но женщина в офисе может сделать для вас копию, если хорошенько попросите.

Я покинула Дом восходящего солнца и поехала в Колгейт, где остановилась напротив квартирного комплекса на Франклин авеню.

Когда я постучалась в дверь квартиры номер 1, дверь открыла Принсесс, прижимая палец к губам.

— Норман отдыхает, — прошептала она. — Дайте мне взять ключ, и я провожу вас вниз.

«Низ» оказался подвалом, редкое явление в Калифорнии, где так много зданий просто стоят на плитах. Он был сырым, расползающийся лабиринт шлакоблочных помещений, некоторые были разделены на запертые на висячие замки отсеки, которыми жильцы пользовались, чтобы хранить вещи. Освещение состояло из свисающих с потолка голых лампочек. Потолка не было видно за канализационными трубами и электрическими проводами. В таком месте хочется надеяться, что предсказание землетрясения было ошибочным. Если здание разрушится, мне никогда не найти дороги обратно, считая, что я все еще жива.

Принсесс привела меня в узкую комнату, всю занятую полками. Я почти могла определить характер менеджеров, которые приходили и уходили в течение тридцати лет со дня заселения здания. Один был аккуратистом и хранил документы в одинаковых банковских коробках. Другой избрал противоположный подход, используя странную смесь из коробок от алкоголя, от женских тампонов и старых деревянных молочных клетей. Третий, видимо, покупал свои коробки у компании по перевозкам, и аккуратно надписывал их содержание в левом верхнем углу.

За последние десять лет я насчитала шесть менеджеров. Норман и Принсесс удивили меня тем, что выбрали непрозрачные пластиковые контейнеры. На каждом спереди была табличка с аккуратно напечатанным списком заявлений на квартиры и других документов, включающих квитанции, банковские извещения, счета за ремонт и копии налоговых деклараций владельцев.

Принсесс оставила меня одну, так же, как и я, стремясь к солнечному свету и свежему воздуху. Я прошла вдоль линии коробок в дальнюю часть комнаты, где освещение было не очень хорошим, и трещины на наружной стене создавали иллюзию подтекающей воды, хотя ее не было в наличии. Естественно, как бывший коп и хорошо тренированный следователь, я волновалась насчет опасных элементов: многоножек, прыгающих пауков и тому подобного.

Прошлась по датам на коробках до 1976 года, который был самым ранним, следуя информации Нормана. Я начала с банковских коробок, которые выглядели дружелюбнее, чем те, на которых повсюду было напечатано KOTEX.

Одну за другой я сняла с полки первые три коробки за 1976 год и отнесла их в лучше освещенную часть комнаты. Сняла крышку с первой и пальцами прошлась по папкам, пытаясь ощутить порядок. Система была произвольной, состоящей из серии папок, сгруппированных по месяцам, но с попыткой расположить фамилии жильцов по алфавиту.

В каждой коробке хранились заявления за три года.

Я перенесла внимание на 1977. Уселась на перевернутую пластмассовую молочную клеть, вытащила часть папок и положила их на колени. Спина у меня уже болела, но я упорно продолжала. Бумага пахла плесенью, и я видела, что некоторые коробки впитывали влагу, как тампон. 1976 и 1977 ничего не дали, но в третьей кучке папок за 1978 я нашла ее. Я узнала аккуратные буквы еще до того, как прочла имя. Тасинато, Кристина Констанца, и ее сын, Томассо, которому тогда было двадцать пять. Я встала и прошла в место, которое более-менее хорошо освещалось 40-ваттной лампочкой. Кристина занималась уборкой домов, работая на компанию Майти Мэйдс, которая с тех пор закрылась. Предполагая, что она постоянно врала, я проигнорировала большую часть сведений, кроме одного. В графу «личные рекомендатели» она внесла адвоката по имени Деннис Алтинова, с адресом и телефоном, которые я уже знала. В прямоугольник, отмеченный как «отношения», она вписала печатными буквами «БРАТ».

Я отложила заявление в сторону и сложила папки в коробки, которые вернула на полку.

Я устала, и мои руки были грязными, но я чувствовала себя оживленной. Я много чего узнала сегодня и была близка к тому, чтобы ущучить Кристину Тасинато.

Выходя из подвала, я заметила женщину, которая ждала наверху. Я замешкалась, увидев ее.

Ей было немного за тридцать, на ней был костюм с короткой юбкой и туфли на низком каблуке. Она была привлекательной и ухоженной, не считая ужасных синяков, покрывавших ее голени и правую часть лица. Темно-красные прожилки вокруг ее глаза к ночи станут черными и синими.

— Кинси?

— Правильно.

— Принсесс сказала мне, что вы здесь. Надеюсь, я вам не помешала.

— Вовсе нет. Что я могу для вас сделать?

— Меня зовут Пегги Клейн. Я думаю, что мы обе ищем одну и ту же женщину.

— Кристину Тасинато?

— Когда я ее знала, она пользовалась именем Атена Меланаграс, но адрес в ее водительском удостоверении этот.

Она протянула мне удостоверение, на котором была фотография Соланы, которая добавила себе еще один псевдоним.

— Откуда это у вас?

— У нас сегодня произошла драка в Робинсоне. Я выходила из магазина, а она входила. На ней были очки, и прическа другая, но я ее сразу узнала. Она ухаживала за моей бабушкой, до самой ее смерти, когда ей требовался круглосуточный уход. После бабушкиной смерти мама обнаружила, что она подделывала бабушкину подпись и получила тысячи долларов по фальшивым чекам.

— Она видела, что вы ее узнали?

— О, конечно. Она заметила меня в тот же момент, что я заметила ее, и нужно было видеть, как она удирала. Она сумела добежать до эскалатора, когда я ее догнала.

— Вы погнались за ней?

— Да. Я знаю, это было глупо, но я не могла удержаться. Она протащила меня через весь магазин, но я ее не отпускала. Все было хорошо, пока она меня не ударила. Она побила меня сумкой и ударила по ногам, но в процессе мне достался ее кошелек, и это привело меня сюда.

— Надеюсь, вы обратились в полицию.

— Уж поверьте. Уже есть постановление об ее аресте.

— Хорошо.

— Это еще не все. Бабушкин доктор сказал, что она умерла от сердечной недостаточности, но патологоанатом, который делал вскрытие, сказал, что удушье и сердечная недостаточность имеют общие признаки- отек легких, закупорка сосудов и то, что он назвал характерным кровоизлиянием. Он заявил, что кто-то положил ей на лицо подушку и задушил. Угадайте, кто?

— Солана ее убила?

— Да, и полиция подозревает, что она делала это и раньше. Старики умирают каждый день и никто ничего об этом не думает. Полиция сделала, что могла, но к тому времени она уже исчезла. Или мы так думали. Мы просто решили, что она уехала из города, но вот она опять.

Насколько глупой она может быть?

— Жадной, это лучшее слово. Она сейчас занимается одним бедным стариком, который живет рядом со мной, и высасывает его досуха. Я пыталась ее остановить, но я работаю в затруднительных условиях. У нее есть на меня запретительное постановление. Так что, если я просто косо на нее взгляну, она отправит меня в тюрьму.

— Ну, вам лучше что-нибудь придумать. Убийство моей бабушки — это последнее, что она сделала, прежде, чем исчезнуть.