Вернувшись к Малек Констракшн, я простилась с Донованом на стоянке и села в свою машину. Я ощущала беспокойство, и ничего не понимала. Это дело с Максом Аутвейтом не имело никакого смысла. Может быть, Диц что-нибудь нашел. Добавить в кучу Мэддисонов, и что это даст? Я посмотрела на часы и поморщилась, увидев, как уже поздно. Поездка к перевалу и обратно заняла больше полутора часов.
Диц ждал перед входом в библиотеку.
— Извини, что опоздала.
— Не волнуйся. У меня есть новости. Аутвейт — это миф. Я проверил все городские справочники за последние двадцать пять лет, перешел через дорогу и проверил окружной архив. Никто под этим именем не был занесен в телефонную книгу, или куда-либо еще.
Ни браков, ни смертей, ни собственности, ни разрешений, ни судебных дел, ничего. Любой живущий человек оставляет какой-то след. Имя должно быть фальшивым, если мы ничего не упустили.
— Есть связь, но это не то, что можно было ожидать.
Я передала ему свой разговор с Донованом, пока мы ехали домой. Я уже забыла, как это здорово, иметь кого-то, с кем можно посоветоваться. Рассказала о Мэддисонах и о предполагаемом участии Гая в падении семьи.
— Максвелл Аутвейт, это имя, которое использовал фальшивый оценщик, который украл письма стоимостью пятьдесят тысяч долларов. Я не убеждена, что это был Гай, но Донован не сомневается. Теперь, честно, если бы ты знал о Мэддисонах, ты бы рассказал кому-нибудь?
— То-есть, тебе?
— Ну да. Донован мог упомянуть об этом. То же самое с Максом Аутвейтом. Имя опять всплыло через годы, почему он кому-нибудь об этом не сказал?
— Может быть, Катценбах не сказал ему о письме, и о том, что отправителем был Аутвейт.
— О. Понятно. Думаю, что это возможно. Это до сих пор меня раздражает. Хотелось бы найти машинку. Было бы здорово.
— Забудь об этом. Ничего не выйдет.
— Почему? Она должна быть где-то. Кто-то напечатал оба письма на одной машинке.
— Ну и что? Если б я писал такие письма, то вряд ли, сидя за своим столом и используя свой компьютер. Я слишком параноидален для этого. Я бы взял машинку в библиотеке. Или нашел место, где ими торгуют, и использовал одну из них.
— Эта машинка не новая. Печать имеет старомодный вид, и многие буквы засорены. У нее, наверное, матерчатая лента.
— Эти машинки в библиотеке тоже не только что с конвейера сошли.
— Сделай несколько образцов и мы сравним. Там есть несколько дефектов, которые могут помочь. Наверное, эксперт, сможет найти другие. Я только посмотрела.
— Засоренные буквы ничего не значат. Их легко почистить.
— Конечно, но ты не думаешь, что большинство людей, которые пишут анонимки, уверены в своей безопасности?
— Они могут так думать, но ошибаются. В ФБР изучают много анонимных писем. У них есть образцы большинства известных машинок. Почтовая служба тоже этим занимается, так же, как и казначейство. Они могут определить происхождение и модель почти любой машинки.
Так они могут ловить анонимщиков, особенно тех, кто посылает угрозы официальным лицам. Единственный способ обеспечить себе безопасность — уничтожить машинку.
— Да. Но кто будет выбрасывать машинку? Если ты думаешь, что можешь использовать собственную машинку и никто тебя не найдет, ты не станешь ее выкидывать. А в нашем случае, зачем беспокоиться? В письмах ничего такого не было, но эффект был большой.
Диц улыбнулся.
— Ты все это представила себе, сидя за чьим-то столом?
— Может быть.
— Будь осторожна.
— Я знаю, что ты это говоришь, чтобы надо мной посмеяться.
— Что Донован еще рассказывал о Мэддисонах?
— Немного. Он заявил, что никого из них не осталось, но я не думаю, что мы должны полагаться на его слова.
— Этим стоит заняться. Это неплохо.
— Что значит, «неплохо»? Это замечательно. Я имею в виду мотив убийства. Это лучшая ниточка, которая у нас..
— Только ниточка.
— Кроме того, у нас есть Аутвейт, который, похоже, связан с ними.
— Должно быть нетрудно проследить фамилию Мэддисон с двумя «д». Даже если они не местные, они где-то проявятся.
— Донован сказал, что их отец умер в около Дня благодарения в 1967 году, а Пэтти последовала за ним где-то в мае-июне 1968. Мать умерла через пять лет, но это все, что я знаю. Мы можем вовсе не найти Клэр. Он сказал, что она уехала на Восточное побережье и вышла замуж. Он помнит, что читал о ее смерти в местной газете, так что должна была быть заметка в «Диспэтч». Может быть, она сохранила девичью фамилию?
— Я с этого начну.
— Не могу поверить, что ты сам вызвался. Я думала, ты ненавидишь такую работу.
— Это хорошая тренировка. Приятно чем-то заниматься. По крайней мере, я знаю, что не растерял свои навыки. Мы можем заглянуть в газетный архив, если Катценбах нам поможет.
Может быть, у них есть старые вырезки о Мэддисонах среди некрологов.
— Это сексуальный совет.
— Я вообще сексуальный парень..
Когда мы пришли домой, я переоделась в спортивный костюм. Я проспала свою обычную пробежку в 6 часов и ощущала последствия. Оставила Дица в гостиной, с задранной ногой и приложенным к колену льдом. Он переключал каналы телевизора, останавливаясь на CNN, ток шоу, и непонятных спортивных программах. Я вышла из дома, радуясь возможности побыть одной.
Не было почти ни ветерка. Солнце клонилось к закату, но нагретый за день пляж до сих пор распространял тепло, пропитанное запахом морской воды и водорослей. Листья пальм выглядели, как бумажные аппликации, плоские темные силуэты на фоне плоского голубого неба. Я увеличила темп до скорости, которая казалась подходящей. Напряжение и утомление отступили. Мускулы стали жидкими, и пот катился по лицу. Даже жжение в груди мне нравилось, пока все тело насыщалось кислородом. В конце пробежки я упала на траву и лежала, тяжело дыша. Мой мозг был чист и все косточки промыты. В конце концов, мое дыхание выровнялось и жар спал. Я сделала несколько растяжек и поднялась. По дороге к дому я уже ощущала дуновение ветра с Санта-Аны. Я приняла душ и переоделась в футболку и джинсы.
Мы с Дицем обедали у Рози. Вильям снова работал у барной стойки. В возрасте восьмидесяти семи лет это было для него новой карьерой. После женитьбы эти двое выработали удобные привычки. Казалось, Рози все больше и больше передавала управление ему. Она всегда строго контролировала все ежедневные дела, но Вильям убедил ее платить приличные зарплаты, и в результате она смогла нанять лучших работников. И она начала передавать ответственность, что позволяло ей больше времени проводить с ним.
Вильям отказался от некоторых из своих воображаемых болезней, а Рози — от части своего авторитаризма. Их привязанность друг к другу была очевидной, и их редкие размолвки, казалось, проходили без следа.
Диц разговаривал с Вильямом о Германии, но я слушала вполуха, размышляя, достигнем ли мы с Дицем когда-нибудь согласия. Я представила Дица в восемьдесят семь, а себя — сравнительно молодой, в семьдесят два, удалившихся на покой с беспокойной работы частных детективов, страдающих от артрита, лишенных зубов. Что мы будем делать, откроем школу частных детективов?
— О чем ты задумалась? — спросил Диц. — У тебя странное выражение лица.
— Ни о чем. О пенсии.
— Я лучше съем свой пистолет.
Перед сном Диц предложил проковылять наверх по винтовой лестнице.
— Мое колено опять разболелось, так что я, наверное, ни на что не гожусь, кроме компании.
— Тебе будет лучше внизу. Моя кровать недостаточно большая, особенно с твоим коленом.
Мне придется лежать и беспокоиться, чтобы тебя не стукнуть.
Я оставила его внизу раскладывать диван, пока я поднималась по лестнице, разговаривая с ним через перила.
— Последний шанс, — сказал он, глядя на меня с улыбкой.
— Я не думаю, что это мудро, привыкать к тебе.
— Ты должна пользоваться случаем, пока можешь.
Я помолчала, глядя вниз.
— В этом, в двух словах, разница между нами, Диц.
— Потому что я живу моментом?
— Потому что ты думаешь, что этого достаточно.
Утром в пятницу Диц сел в свою машину и поехал в редакцию «Диспэтч», а я поехала домой к Полу Трасатти. Хоппер роуд находилась на полпути между резиденцией Малеков и загородным клубом. Улица была небольшая, обсаженная вязами и покрытая кружевной тенью. Дом был построен в стиле английского загородного коттеджа, вроде того, который можно увидеть на колоде игральных карт. Серый камень, с тростниковой крышей, волнистой, как океанский прибой. Окна были маленькие, из толстого стекла, в деревянных рамах, ставни выкрашены в белый цвет. Две узкие каменные трубы торчали над домом, как одинаковые подставки для книг. Двор был окружен забором из белого штакетника, впереди были посажены розовые и красные розы.
Маленький двор был чистеньким, густая трава, маленькие клумбы и кирпичная дорожка, ведущая к дому. Птички чирикали в ветвях молодого дуба, росшего в углу двора.
Я звонила накануне вечером, чтобы убедиться, что Трасатти будет дома. Даже на крыльце я почувствовала запах бекона и яичницы и аромат кленового сиропа. Мой всхлип, наверное, был заглушен работавшей по соседству газонокосилкой. Услышав мой звонок, Трасатти подошел к двери с салфеткой в руке. Он был высокий, худой и лысый, как лампочка.
У него был большой нос, очки с толстыми стеклами и выступающий подбородок. Грудь была узкой, слегка впалой, и расширялась на линии талии.
На нем была белая рубашка и узкие брюки.
Он нахмурился и удивленно посмотрел на часы.
— Вы говорили, в девять.
— Сейчас девять.
— Часы показывают восемь. — Он поднес часы к уху. — Черт. Заходите. Я завтракаю. Садитесь сюда. Я приду через секунду. Хотите кофе?
— Спасибо, не надо. Не торопитесь.
Гостиная была маленькой и идеально оборудованной, больше похожая на кабинет врача, чем на место, где можно задрать ноги. Мебель носила налет викторианского стиля, хотя, на мой непросвещенный взгляд, не являлась подлинной. Стулья были маленькие и вычурные, украшенные деревянной резьбой с изображением фруктов. Три стола из темного дерева были покрыты мраморными пластинами с розовыми прожилками. На одном из них были аккуратно разложены каталоги Сотби. Шерстяное ковровое покрытие было бледно-голубого цвета, с бордюром из китайских драконов и хризантем. Две эмалевые вазы клуазоне были наполнены розовыми и голубыми искусственными цветами. Большая стрелка часов на каминной полке непрерывно щелкала, перемещаясь по циферблату.
Я полистала каталог Сотби, но не нашла ничего особо интересного, кроме письма от маркиза де Сада, которое предлагалось за две тысячи долларов. Предлагаемый отрывок был на французском и казался неприличным. Там еще была хорошенькая маленькая открытка от Эрика Сати мадемуазель Равель с «декоративными бордюрами и поднятой завесой, открывающей изображенные в цвете две руки, сложенные перед розой…»
Много разговоров о «прелестном цветке» и «почтительности». Прямо мои мысли. Я часто говорю точно так же.
Я обошла комнату, разглядывая письма и автографы в рамках. Лоренс Стерн, Ференц Лист, Вильям Генри Харрисон, Джэкоб Брум (кем бы он ни был), Хуан Хосе Флорес (то же самое). Там еще было длинное и непонятное письмо за подписью С.Т. Колридж и какая-то расписка или бланк заказа, подписанный Джорджем Вашингтоном.
Еще одно письмо было нацарапано неразборчивым почерком и датировано 1710 годом, полное исправлений и зачеркиваний, помятое и грязное. У кого хватило ума хранить весь этот мусор? Были ли в те времена люди, чье предвидение проникало сквозь мусорные ящики?
Через холл мне было видно то, что являлось столовой, переделанной в офис. На каждой стене были книжные полки, некоторые простирались через окна, что сильно уменьшало проникающий свет.
Насколько я могла видеть, пишущей машинки там не было. У меня не было причины считать, что Трасатти замешан, но было бы здорово, если бы кусок головоломки встал на место. В воздухе пахло старой пылью, книжной плесенью, клеем, старой бумагой и пылевыми клещами.
Большой кот черепахового окраса изящно пробирался через стол, заваленный книгами.
У этого создания был только огрызок хвоста, и было похоже, что он выбирает место, чтобы пописать.
— Чуствуете себя как дома? — раздался голос позади меня.
Я вздрогнула и даже слегка подпрыгнула.
— Я восхищаюсь этим огромным котярой, — сказала я небрежно.
— Извините, что напугал вас. Это Леди Чаттерлей.
— Что случилось с ее хвостом?
— Она породы манкс.
— Серьезная зверюга.
Любителям животных, кажется, нравится, когда говорят такие вещи, но Трасатти не выглядел умиленным. Он жестом пригласил меня в офис, где уселся за стол, отодвинув кучку книг.
— Работаете без секретаря?
— Бизнес не очень большой. Если что-то нужно, я пользуюсь компьютером наверху.
Расчистите себе место, — сказал он, указывая на единственный стул.
— Спасибо.
Я сложила на пол несколько книг, портфель и кипу газет и уселась.
— Чем я могу вам помочь? Я не могу ничего добавить к тому, что уже сообщил вам о Джеке.
— Это касается другого, — сказала я, когда восьмикилограммовая кошка прыгнула мне на колени и свернулась калачиком. При ближайшем знакомстве Леди Чаттерлей издавала запах влажных носков двухнедельной давности. Я почесала маленькое пятнышко над основанием хвоста, что заставило заднюю часть кошки подниматься до тех пор, пока ее розовый бутон не уставился мне в лицо. Я прижала кошачий зад на место.
Я усеяла свое предисловие множеством уверений типа «не для записи» и «только между нами» и прочих заверений конфеденциальности, прежде, чем перешла к делу.
— Меня интерсует, что вы можете рассказать о Мэддисонах. Пэтти и ее сестре, Клэр.
Кажется, он воспринял вопрос спокойно.
— Что бы вы хотели узнать?
— Все, что вы захотите рассказать.
Пол выровнял кипу книг перед собой.
— Я не был знаком с сестрой. Она была старше нас. Она училась в колледже, когда семья переехала в этот район, и Пэтти стала встречаться с Гаем.
— Мэддисоны были новыми жителями?
— Ну, не совсем. Они жили в Колгейте и купили дом поблизости. У них никогда не было денег, как у всех нас, не то, чтобы мы были богатыми. У Бадера Малека в те дни дела шли неплохо, но он не был тем, кого зовут богачами.
— Расскажите мне о Пэтти.
— Она была хорошенькой. Темненькая. Волосы вот досюда. Он поднял руку на уровень глаз, показывая челку. Как будто выглядывала оттуда. Она была странная, множество фобий, нервные манеры. Плохая осанка. Большая грудь. Грызла ногти до корней и любила колоть себя разными предметами.
Трасатти положил руки на колени, стараясь не трогать ничего у себя на столе.
— Она колола себя? Чем?
— Иголками. Карандашами. Булавками. Однажды я видел, как она обожгла себя. Приложила к руке горящую сигарету, спокойно, как будто это происходило с кем-то другим. Она даже не вздрогнула, но я почувствовал запах горящей плоти.
— Гай относился к ней серьезно?
Я снова прижала кошкину заднюю часть, и она начала работать когтями над моими джинсами.
— Она относилась к нему серьезно. Понятия не имею, что он думал о ней.
— Как насчет других? Донована и Беннета.
— А что насчет них?
— Просто интересно, чем они занимались в тот период.
— Насколько я помню, Донован работал на своего отца. Он всегда работал на отца, тут не в чем сомневаться. Джек тогда учился в колледже, так что домой приезжал редко. На Рождество и весенние каникулы.
— И на похороны матери, — добавила я.
Я извлекла кошачьи когти из своего колена и держала ее правую лапу между пальцами. Я чувствовала, как когти вытягиваются и втягиваются, но кошка казалась довольной, возможно, думала о мышах.
— А Беннет? Где он был?
— Здесь, в городе. Мы с ним оба закончили колледж в Санта-Терезе.
— И что вы изучали?
— Я изучал историю, он — экономику, или бизнес, может быть, финансы. Он что-то менял. Я уже забыл.
— Вас удивило, что Пэтти оказалась беременной?
Трасатти хрюкнул и помотал головой.
— Пэтти трахалась со всеми подряд. Она отчаянно нуждалась во внимании, и мы были рады угодить.
— Неужели. Донован не говорил, что она была такая.
— Она не одна была такая. Тогда это было популярно. Свободная любовь, как мы это называли. Мы все курили травку. Кучка хиппи из маленького городка. Мы всегда были голодными и сексуально озабоченными. Половина девчонок, с которыми мы путались, были толстые, как свиньи. Кроме Пэтти, конечно, она была прекрасная, но чокнутая.
— Очень мило, мальчики, что вы использовали несовершеннолетнюю. И почему вы решили, что ребенок был от Гая?
— Потому что она так сказала.
— Она могла соврать. Если она была чокнутой и под кайфом, вполне могла выдумывать.
Откуда вы знаете, что ребенок не был вашим?
Трасатти поерзал на стуле.
— У меня не было денег. Какая выгода объявлять ребенка моим? У Малеков был класс. Пэтти могла быть ненормальной, но она не была дурой. Знаете, как в старом анекдоте?
— Знаю. Было ли какое-нибудь доказательство? Кто-нибудь проходил тесты на отцовство?
— Думаю, что нет. Уверен. Это было в шестьдесят восьмом.
— Откуда вы знаете, что Гая не обвинили, потому что это было удобно? Он уехал к тому времени. Кого лучше обвинить, чем такого, как Гай?
Трасатти взял карандаш и положил его. Его выражение стало непроницаемым.
— Какое отношение это имеет к Джеку? Я думал, что вы работаете, чтобы его вытащить.
— Этим я и занимаюсь.
— По мне, непохоже.
— Донован рассказал мне о Пэтти вчера. Я подумала, что история может относиться к делу, так что работаю над ней. Вы когда-нибудь видели письма, в краже которых обвиняют Гая?
— Почему вы так говорите? Он это сделал.
— Вы видели, как он это сделал?
— Конечно, нет.
— Тогда это только предположение. Вы когда-нибудь видели письма?
— Почему я должен был?
— Ваш отец делал оценку, когда была обнаружена подделка. Я подумала, может он показывал вам копии, если учил вас, чтобы вы последовали по его стопам.
— Кто вам это сказал?
— Он передал вам свой бизнес, разве нет?
Трасатти улыбнулся мне, моргая.
— Я не понимаю, к чему вы ведете. Вы меня в чем-то обвиняете?
— Вовсе нет.
— Потому что, если да, то вы переходите черту.
— Это не было обвинением. Я не говорила, что вы что-то сделали. Я сказала, что Гай Малек не делал. Я говорю, что кто-то это сделал и обвинил его. Как насчет Макса Аутвейта? Как он сюда вписывается?
— Аутвейт?
— Да ладно, Трасатти. Это имя Гай, вроде бы, использовал на своих фальшивых визитках.
— Точно, точно. Теперь вспомнил. Я чувствовал, что это звучит знакомо. Какая связь?
— Вот почему я вас спрашиваю. Я не знаю. Я думаю, что история Пэтти Мэддисон как-то с этим связана. Ее смерть, подделанные письма. Я просто пытаюсь узнать.
— Лучше попробуйте что-нибудь другое. Их никого не осталось.
— Почему вы так уверены?
Пол Трасатти замолчал. Он начал раскладывать ряды скрепок на магнитном держателе на своем столе. Каждая должна была находиться на одинаковом расстоянии от соседних.
— Ладно. Только между нами, — сказала я.
— Я однажды пытался их разыскать.
— Когда это было?
— Лет десять назад.
— Правда? — спросила я, стараясь не казаться заинтересованной. — Почему?
— Мне было любопытно. Я думал, что у них могут быть другие редкие документы. Знаете, переданные другим членам семьи.
— И что вы сделали?
— Я нанял специалиста по генеалогии. Сказал, что ищу потерянных дальних родственников.
Эта девушка провела поиски. Это заняло несколько месяцев. Она проследила фамилию до Англии, но на этом конце, в Калифорнийской ветке, не осталось наследников мужского пола, и линия вымерла.
— Как насчет дядей, тетей, двоюродных братьев и сестер..?
— Родители были единственными детьми в семье, так же, как и их родители. Никого не осталось.
— Что случилось с копиями документов?
— Подделки были уничтожены.
— А оригиналы?
— Никто их больше не видел. Ну, я не видел, в любом случае. Они никогда не выставлялись на продажу за все те годы, когда я вел бизнес.
— Вы знаете, что они собой представляли?
— У меня есть их описание. Мой отец вел документацию очень тщательно. Хотите взглянуть?
— Очень хочу.
Трасатти встал и подошел к шкафу. Я поймала взглядом стенной сейф и четыре металлических ящика для документов. Над ними, на полках, лежали стопки старомодных папок.
— Я собираюсь все это когда-нибудь перенести на компьютер.
Казалось, он знал, где искать, и я подумала, не делал ли он этого в недавнее время.
Он вытащил карточку, взглянул на нее и закрыл ящик. Оставил дверцу шкафа открытой, вернулся к столу и протянул мне карточку. Кошка уснула, лежа поперек моих коленей, как восьмикилограммовый мешок с песком.
В списке значилось шесть документов: членский сертификат Общества Бостона и личное письмо, оба подписанные Джорджем Вашингтоном и скромно стоившие 11500 и 9500 долларов; юридическое предписание, подписанное Абрахамом Линкольном, датированное 1847 годом, стоившее 6500 долларов, военный документ, подписанный Джоном Хэнкоком, стоимостью 5500, десятистраничный фрагмент из оригинальной рукописи Артура Конан Дойля, стоивший 7500 долларов, и письмо, подписанное Джоном Адамсом, стоимостью 9000 долларов.
— Я впечатлена. Ни шиша не знаю о старых документах, но эти кажутся невероятными.
— Они и есть. Эти цены, на которые вы смотрите, двадцатилетней давности. Теперь бы они стоили дороже.
— Откуда они попали к отцу Пэтти Маддисон?
— Никто не знает. Он был коллекционер-любитель. Что-то он купил на аукционе, а остальные — кто знает. Мог где-нибудь украсть. Мой отец слышал о них, но Фрэнсис — мистер Мэддисон — никогда не разрешал ему их осмотреть.
— Его вдова должна была быть идиоткой, чтобы отдать их, как она сделала.
Трасатти не ответил.
— Откуда Гай узнал о письмах? — спросила я.
— Наверное, Пэтти ему сказала.
— Почему бы она это сделала?
— Откуда я знаю? Она была ненормальная. Делала много странных вещей.
Я заметила, как он взглянул на часы.
— У вас встреча? — спросила я.
— Вообще-то, я надеюсь, что мы с вами закончим. У меня дела.
— Еще пять минут, и я ухожу.
Трасатти беспокойно поерзал, но сделал мне знак продолжать.
— Разрешите мне предложить одну теорию. Ничего из этого не обнаружилось, пока Гай не уехал, так?
Трасатти молча уставился на меня.
Я должна была продолжать, как Перри Мэйсон во время конфронтации в зале суда. Только у меня не получалось так хорошо, как у него.
— Так что, может быть, это Джек был отцом ребенка Пэтти. Я слышала, что он был бабником. Судя по тому, что рассказывал Гай, Джек трахал все, что шевелится.
— Я говорил вам, что он был в колледже. Его даже не было здесь.
— Он приезжал на похороны матери и на весенние каникулы. Это было в марте, так?
— Я не помню.
— Как я понимаю, Гая уже не было. Джек чувствовал себя преданным. Он был сражен тем, что Гай уехал без него, так что, возможно, он обратился за утешением к Пэтти. В тот момент она нуждалась в утешении не меньше него.
Лицо Трасатти ничего не выражало, руки были сложены вместе на столе.
— Вы никогда не заставите меня сказать что-нибудь об этом.
— Джек мог подделать письма. Вы двое были приятелями. Ваш отец был оценщиком. Вы сами могли задумать авантюру и показать Джеку, как это сделать.
— Я нахожу это оскорбительным. Это чистая спекуляция. Это ничего не значит.
Я пропустила это замечание мимо ушей, хотя, то, что он сказал, было правдой.
— Все было в порядке, пока Гай снова не вернулся домой.
— Какая разница?
— В старые дни Гай принимал обвинения во всех грехах, так что все чувствовали себя в безопасности, пока он не объявился снова.
— Я не понимаю.
— Может быть, Гая убили вовсе не из-за денег. Может быть, Джек пытался обезопасить себя.
— От чего? Я не понимаю. Никому ничего не грозило. Кража была восемнадцать лет назад.
Срок давности истек. В архивах нет никакого дела. Даже если вы правы, Джека уже арестовали. Вы сказали, что помогаете ему, а сами только подливаете масло в огонь.
— Знаете что? Скажу вам правду… Мне наплевать, что я подливаю. Если он виноват, значит так тому и быть. Это не моя забота.
— Ну, прекрасно. Вы хотите, чтобы я снял трубку и позвонил Лонни Кингману? Он будет в восторге от вашего отношения к делу, да и Джек тоже. Насколько мне известно, это он вам платит.
— Валяйте. Лонни всегда может меня уволить, если ему не понравится, что я делаю.