Когда мы спустились, Донован был в гостиной. Он переоделся после работы, натянув тяжелый вязаный свитер кремового цвета и домашние брюки. Он сменил туфли на тапочки из овечьей шкуры, которые делали его ноги огромными. В камине горел огонь, и Донован переворачивал поленья. Он взял еще одно полено и положил сверху. Рой искр вылетел в трубу. Он вернул на место каминный экран, вытер руки носовым платком и посмотрел на меня.

— Вижу, вы познакомились с Кристи. Спасибо, что пришли. Это все упрощает. Хотите что-нибудь выпить? У нас есть почти все, что захотите.

— Бокал шардонне, если нетрудно.

— Я налью, — сказала быстро Кристи. Она подошла к буфету, заставленному бутылками с алкоголем. Бутылка шардонне охлаждалась в кулере, рядом с ведерком со льдом и набором бокалов. Она начала снимать фольгу с горлышка, глядя на Донована.

— Ты будешь вино?

— Пожалуй, за обедом. Думаю, сначала выпью мартини. Джин — зимний напиток Беннета, — добавил он для меня.

А, сезонный алкоголик. Какая хорошая идея. Джин зимой, возможно, водка весной. Летом будет текила, и он может закончить осенью бурбоном или скотчем. Пока Кристи открывала бутылку, я быстро огляделась.

Как и спальня наверху, эта комната была огромной. Вокруг четырехметрового потолка шел широкий бордюр, обои были в узкую голубую и кремовую полоску и слегка выцвели за годы. Восточный ковер палевой окраски был примерно пять метров в ширину и метров восемь в длину. Мебель была расставлена двумя группами. В дальнем конце комнаты, около окна, стояли друг против друга четыре кресла. В центре, напротив камина, располагались три больших дивана. Вся остальная мебель — шкаф, секретер и два резных инкрустированных стола, были такими, как я видела в антикварных магазинах, тяжелыми, вычурными, с ценниками, которые заставляют вас скривиться, потому что вы думаете, что не так их прочли.

Кристи вернулась с двумя бокалами вина и протянула один мне. Она села на один из диванов и я уселась напротив, пробормотав «спасибо». Голубой цветочный орнамент выцвел почти до белого, ткань протерлась на подлокотниках и подушках. Там стояла большая бронзовая ваза, полная свежих цветов, и несколько журналов «Архитектурный дайджест» лежали на стеклянном кофейном столике. Там еще лежала неаккуратная стопка того, что выглядело как открытки с соболезнованиями. Вспомнив, я достала свой напечатанный отчет и положила на столик перед собой. Я оставлю его Доновану, чтобы у него была копия.

Послышались шаги и голоса в холле. Джек и Беннет вошли в гостиную вместе. Что бы они ни обсуждали, сейчас выражение их лиц было нейтральным, не отображающим ничего, кроме безобидного интереса при виде меня. Беннет был в спортивном костюме из какой-то шелковистой материи, которая шуршала при ходьбе. Джек выглядел так, будто пришел прямо с поля для гольфа, его волосы еще взъерошены от козырька. На нем был ярко-оранжевый жилет поверх розовой рубашки с короткими рукавами и походка его сохраняла ритм, как будто он был в шипованной обуви.

Джек налил себе скотч с водой, а Беннет приготовил кувшин мартини, которое размешал длинной стекляной палочкой. Я отметила пропорцию вермута и джина — две части на миллион. Он налил себе и Доновану, добавил оливки. Принес кувшин с мартини на кофейный столик, чтобы было под рукой.

Пока наливались напитки, были произнесены разные приятные слова, ни одного искреннего.

Ритуал употребления алкоголя в начале застревает на месте, пока присутствующие психологически не освоятся. У меня в груди было странное ощущение, такое же беспокойство, какое я испытывала на танцевальном выступлении в третьем классе. Я исполняла роль зайчика, в чем не была особенно сильна. Моя тетя Джин болела и не смогла прийти, так что меня заставили делать заячьи прыжки перед неисчислимым количеством незнакомых взрослых, которые, кажется, не находили меня обаятельной. Мои ноги были слишком тощими, а заячьи уши не стояли. Братья Малеки смотрели на меня почти с таким же энтузиазмом. Донован сел на диван рядом с Кристи, напротив меня, а Джек сел лицом к камину, рядом с Беннетом.

Интересно было видеть трех братьев вместе в одной комнате. Несмотря на похожий цвет волос и глаз, их лица были очень разными. Особенно отличался Беннет, из-за усов и бороды.

У Донована и Джека были правильные черты, хотя никто не был таким привлекательным, как их заблудший брат Гай. Джек наклонился вперед и стал машинально перебирать открытки с соболезнованиями.

Я думала, что Донован собирается попросить меня отчитаться, когда вошла Мирна с закусками на подносе. Поднос был размером с крышку люка, без украшений, возможно, серебряный, почерневший по краям.

Закуски, в придачу к тому, что выглядело как сырный соус, намазанный на крекеры, состояли из вазочки арахиса и вазочки с оливками в рассоле. Никто не сказал ни слова, пока Мирна не удалилась, закрыв за собой дверь.

Джек наклонился вперед.

— Какого хрена?

Беннет расхохотался в тот самый момент, когда глотал мартини. Он поперхнулся, и я видела, как джин брызнул из его носа. Он кашлял в носовой платок, когда Джек послал улыбочку в его направлении. Могу поспорить, что детьми они открывали рты во время обеда, чтобы показать друг другу пережеванную пищу.

Кристи послала им сердитый взгляд.

— Энид сегодня выходная. Может, хватит критиковать? Мирна сиделка. Ее наняли ухаживать за папой, а не обслуживать вас двоих. Нам повезло, что она осталась, и вы прекрасно это знаете. Никто другой здесь и пальцем не шевелит, кроме меня.

— Спасибо, что все объяснила, Кристи. Ты просто душка, — сказал Джек.

— Прекрати, — сказал Донован. — Можем мы подождать, пока не услышим про Гая?

Он взял горстку арахиса и жевал один, когда его внимание вернулось ко мне.

— Вы хотите начать?

Мне потребовалось несколько минут, чтобы рассказать, как я сумела найти Гая Малека.

Не упоминая Дарси Паско и Калифорния Фиделити, я описала шаги, которые привели меня к получению информации с его удостоверения личности. Признаюсь, я слегка преувеличила, заставив все звучать более проблематично, чем было на самом деле.

— Насколько я могу судить, ваш брат искупил свои прегрешения. Он работает смотрителем в Юбилейной евангелистской церкви. Еще он выполняет ремонтные работы для разных людей в Марселле. Он говорит, что он единственный в городке делает такую работу, так что зарабатывает приличные деньги, по его стандартам. Его жизнь проста, но он справляется.

— Он женат? — спросил Донован.

— Я не спрашивала, но непохоже. Он не упоминал о жене. Церковь предоставляет ему жилье в обмен на его услуги. Местечко так себе, но он не жалуется. Конечно, это поверхностные суждения, но я еще не прекратила расследование.

Беннет обглодал оливку и положил косточку на бумажную салфетку.

— Почему Марселла? Это грязная дыра.

— Пастор из этой церкви подобрал Гая, когда он голосовал на шоссе, уйдя из дома. С тех пор он оставался в Марселле. Церковь, к которой он присоединился, кажется довольно строгой.

Никаких танцев, игры в карты и тому подобного. Он сказал, что иногда может выпить пива, но никаких наркотиков. Так было уже лет пятнадцать.

— Если ему верить, — сказал Беннет. — Не знаю, много ли можно сказать, за то короткое время, что вы потратили. Сколько вы там провели, час?

— Около того. Вообще-то, я профессионал. Я имела дело с наркоманами и поверьте, он не выглядит как один из них. Я также могу определить лжеца.

— Не обижайтесь. Я скептик по натуре, когда дело касается Гая. Он мастер устраивать представления.

Беннет допил мартини, держа бокал за ножку. Остатки джина сформировали отчетливые фестоны вдоль края. Он потянулся за кувшином и налил себе еще порцию.

— С кем еще вы говорили? — спросил Донован, напоминая о своем присутствии. Он явно руководил всем шоу и хотел убедиться, что Беннет об этом знает. Со своей стороны, Беннет казался более заинтересованным своим мартини, чем разговором. Я заметила, как напряженные морщинки на его лице разгладились. Его вопросы должны были демонстрировать, что он контролирует себя.

Я пожала плечами.

— Я делала остановку в городе и упомянула Гая в разговоре с владелицей магазина. Там не больше пятисот-шестисот жителей и все знают друг друга. Она не моргнула глазом и не сделала комментариев о нем ни в ту, ни в другую сторону. Пастор и его жена кажутся искренне к нему привязанными и говорят с гордостью о том, какой путь он прошел. Они могут лгать, устраивать представление, но я сомневаюсь. Большинство людей не настолько хороши в импровизации.

Джек взял крекер и слизнул с него сырный соус.

— Так в чем дело? Он рожден заново? Его крестили? Вы думаете, он принял нашего Господа Иисуса в свое сердце?

Его сарказм был обидным. Я повернулась и уставилась на него.

— У вас с этим проблемы?

— Почему у меня должны быть проблемы? Это его жизнь.

Донован поерзал на месте.

— У кого-нибудь еще есть вопросы?

Джек засунул крекер в рот и вытер руки салфеткой, пока жевал.

— Я думаю, что это прекрасно. То-есть, может быть, он не захочет денег. Если он такой хороший христианин, может быть, он предпочтет духовное материальному.

Беннет раздраженно хрюкнул.

— То, что он христианин, не имеет никакого значения. У него нет ни пенни. Вы слышали ее. Он гол как сокол.

— Я не знаю, есть ли у него деньги. Я ничего об этом не говорила.

Теперь настала очередь Беннета уставиться на меня.

— Вы серьезно думаете, что он собирается отказаться от такой кучи бабла?

Донован посмотрел на меня.

— Хороший вопрос. Какие у вас ощущения по этому поводу?

— Он ни разу не спросил о деньгах. Сначала, думаю, его больше интересовала идея, что вы наняли кого-то, чтобы его найти. Это его тронуло, а потом он смутился, когда понял, что ошибся.

— Ошибся в чем? — спросила Кристи.

— Он подумал, что меня попросили найти его, потому что семья интересуется или беспокоится. Довольно скоро стало ясно, что цель визита была проинформировать его о смерти отца и о том, что он является возможным наследником, согласно завещанию Бадера.

— Может, если он думает, что мы все чмоки-чмоки, он откажется от денег и выберет любовь, — заметил Джек.

Донован проигнорировал его.

— Он говорил что-нибудь насчет консультации с адвокатом?

— В общем, нет. Я сказала ему связаться с Ташей, но она адвокат по наследству и не будет давать ему советов по поводу его ситуации. Если он позвонит ей, она переадресует его к адвокату, если у него нет своего.

Донован сказал:

— Другими словами, то, что вы говорите, означает, что мы не имеем понятия, что он будет делать.

Беннет вмешался:

— Конечно, мы знаем. Никакой загадки. Он хочет денег. Он не дурак.

— Откуда ты знаешь, чего хочет Гай? — сказала Кристи с раздражением.

Беннет продолжил:

— Кинси должна была дать ему подписать отказ. Сделать дело, пока у него не было возможности слишком много думать.

Донован ответил:

— Я спрашивал об этом Ташу. Я предложил, что мы составим форму отказа от наследства и дадим Кинси с собой. Таша это отвергла. Она сказала, что отказ ничего не стоит, потому что он всегда сможет заявить, что не был должным образом представлен, или на него было оказано незаконное влияние, или эмоции взяли над ним верх в тот момент, всякая такая мура, которая сделает все бесполезным. Думаю, что это правда. Скажите человеку, что его отец умер и достаньте отказ от наследства? Это все равно, что размахивать красным флагом перед быком.

Кристи заговорила снова:

— У Кинси есть хорошая идея. Она предположила, что, если два завещания были написаны с промежутком в три года, то свидетели подписания второго завещания могли быть теми же, что и в первый раз. Если мы сможем их разыскать, то, возможно, кто-то из них знает о содержании завещания.

— Секретарь или помощник адвоката? — спросил Донован.

— Это возможно. Или свидетельницей была машинистка. Кто-то должен был участвовать в составлении этого документа, — сказала я.

— Если он существовал, — вставил Джек.

Уголки рта Донована опустились, как будто он обдумывал эту возможность.

— Стоит попробовать.

— Зачем? — спросил Джек. — Я не говорю, что мы не должны попытаться, но это, наверное, ни к чему не приведет. Можно быть свидетелем, не имея понятия о содержании завещания.

Кроме того, а вдруг второе завещание оставляет все Гаю?

Беннет потерял терпение.

— Да ладно тебе, Джек. На чьей ты стороне? По крайней мере, свидетели могут подтвердить, что второе завещание было подписано. Я полдюжины раз слышал, как папа говорил, что Джек ничего не получит — мы все слышали, как он это говорил — так разве это ничего не меняет?

— Почему это должно что-то менять? У папы было завещание. Он хранил его в папке наверху. Откуда ты знаешь, что он в конце не передумал? Может, он порвал его перед смертью? Он знал, что его дни сочтены.

— Он бы сказал нам.

— Необязательно.

— Господи, Джек. Я говорю тебе, он сказал, что Джек ничего не получит. Мы это обсуждали сто раз, и он был непреклонен.

— Неважно, что он говорил. Ты знаешь, каким он был, когда дело касалось Гая. Он никогда не делал, что грозился. Нас заставляли подчиняться правилам, но не его.

Донован откашлялся и со стуком поставил бокал.

— Ладно. Прекратите, вы двое. Это никуда нас не ведет. Давайте просто посмотрим, что сделает Гай. Может быть, у нас не будет проблем. Сейчас мы ничего не знаем. Таша сказала, что свяжется с ним, если он сам с ней не свяжется. Я могу сам ему написать, и посмотрим, что будет.

Беннет выпрямился.

— Погоди. Кто сделал тебя начальником? Почему мы не можем это обсуждать? Это нас всех беспокоит.

— Хочешь обсуждать? Ладно. Давай. Мы все знаем твое мнение. Ты думаешь, что Гай — подонок. Ты настроен полностью враждебно и с таким настроем и его доведешь до крайности.

— Ты не знаешь о нем столько, сколько знаю я.

— Я не говорю о нем, я говорю о тебе. Почему ты так уверен, что он хочет денег?

— Потому что он нас ненавидел. Поэтому он и ушел, разве нет? Он сделает что угодно, чтобы нам напакостить, а что может быть лучше?

— Ты этого не знаешь, — ответил Донован. — Ты не знаешь, что происходило тогда. Он может совершенно не испытывать к нам плохих чувств. Ты начнешь на него наезжать, а он тогда начнет защищаться.

— Я не делал Гаю ничего плохого. Почему он должен меня ненавидеть? — спросил Джек жизнерадостно. Казалось, его развлекает перепалка братьев, и я подумала, нет ли у него привычки подначивать их.

Беннет снова хрюкнул, и они с Джеком обменялись взглядами. Что-то между ними промелькнуло, но я не была уверена, что именно.

Донован снова вмешался, предупреждающе посмотрев на братьев.

— Можем мы придерживаться темы? У кого-нибудь есть, что сказать?

— Донован глава семьи. Он — король, — сказал Беннет. Он посмотрел на меня слегка затуманенными глазами слишком много выпившего человека. Я видела как он высосал две порции мартини меньше чем за пятнадцать минут, и кто знает, что он употребил до того, как вошел в комнату?

— Парень думает, что я придурок. Он может притворяться, что поддерживает меня, но его слова ничего не значат. Он и мой отец никогда не давали мне достаточно денег, чтобы преуспеть в чем-либо. И потом, когда я терпел неудачу, когда бизнес проваливался, они быстро отмечали, как плохо я вел дело. Папа всегда урезал мои расходы, и теперь, когда объявился Гай и требует свою долю, это продолжение того же самого, как я понимаю. Кто защищает наши интересы? Это не он, — сказал Беннет, указывая пальцем на Донована.

— Подожди минутку. Погоди! Это еще откуда взялось?

— Я никогда не вставал и не требовал того, что мое. Я должен был настоять давным-давно, но я купился на сказочку, которую придумали вы с отцом: «Вот, Беннет, возьми эти жалкие гроши. Сделай все, что сможешь с этой нищенской суммой. Сделай что-нибудь сам и тогда получишь больше. Ты не можешь ожидать, чтобы мы оплатили все предприятие.» И т. д и т. п. Все, что я когда-либо слышал.

Донован поморщился, качая головой.

— Не могу поверить. Папа давал тебе сотни тысяч долларов и ты все профукал. Как ты думаешь, сколько у тебя должно быть шансов? Да в городе не осталось банков, которые ссудили бы тебе хоть цент…

— Враки! Это враки. Я работал, как собака, и ты это знаешь. Черт, у папы было много неудач в бизнесе и у тебя тоже. А теперь вдруг я должен сидеть здесь и оправдываться за каждый шаг, только чтобы получить немного денег.

Донован посмотрел на него, не веря своим ушам.

— Где все деньги, которые внесли твои партнеры? Ты их тоже пустил на ветер. Ты настолько занят, изображая из себя крутого, что тебе некогда заниматься бизнесом. Половина из того, что ты делаешь — явное мошенничество, и тебе это известно. А если неизвестно, то очень жаль, потому что ты кончишь в тюрьме.

Беннет ткнул пальцем в воздух, как будто нажимая кнопку лифта.

— Эй, я здесь один, кто рискует. Я единственный, кто подставляет свою задницу. Ты никогда этого не делаешь, ты играешь в безопасную игру. Ты всегда был папин мальчик, маленький поросенок, который сидел дома и делал все, как папочка велел. А теперь хочешь получить кредит за весь успех. Ну и хрен с тобой. Пошел ты…

— Следи за языком. Здесь присутствуют леди, — сказал Джек певучим тоном.

— Заткнись, засранец. С тобой никто не разговаривает!

Кристи взглянула в мою сторону и подняла руку со словами:

— Эй, ребята. Можем мы отложить это на потом? Кинси не хочет сидеть здесь и все это выслушивать. Мы пригласили ее выпить, а не наблюдать боксерский поединок.

Я приняла эстафету и воспользовалась возможностью встать.

— Я оставлю вас, чтобы все обсудить, но не думаю, что вы должны волноваться насчет Гая. Он производит впечатление хорошего человека. Это итог моих наблюдений. Надеюсь, все будет хорошо.

Последовал акт неудобных объяснений: извинения за резкость, поспешные заявления о том, под каким напряжением они все находились после смерти Бадера.

Лично я думала, что они просто сборище неотесанных грубиянов, и, если бы мой счет был оплачен, я так бы и сказала. А так, они заверили, что не хотели меня обидеть, а я заверила их, что не обиделась. Когда на кону деньги, я могу сказать что угодно. Все пожали мне руку.

Меня поблагодарили за потраченное время. Я поблагодарила их за выпивку и откланялась.

— Я вас провожу, — сказала Кристи.

Был момент молчания, после того, как мы вышли из комнаты. Я не осознавала, что задержала дыхание, пока дверь не закрылась за нами, и я не вдохнула свежий воздух.

— Я только возьму жакет, — сказала Кристи, когда мы пересекали фойе. Она подошла к шкафу, вытащила темный шерстяной жакет и мы вышли в вечерний воздух.

Температура упала, и влага, казалось, поднялсь от выложенной булыжником дорожки. Снаружи горели огни, но освещение было плохим. Я видела смутные очертания своей машины, припаркованной в дальнем конце двора, и мы шли к ней. Свет из окон отбрасывал усеченные желтые панели на дорожку перед нами. В гостиной три братца Малека, вполне вероятно, уже перешли на кулачный бой.

— Спасибо, что увели меня оттуда.

— Мне жаль, что вам пришлось это увидеть, — сказала Кристи. Она засунула руки в карманы.

— Это продолжается все время и сводит меня с ума. Как будто живешь в центре детсадовской кучи-малы. Им всем по три года. Они до сих пор дерутся из-за игрушечного грузовика. Напряжение в этом доме почти все время невероятное.

— И то, что Беннет пьет, вряд ли помогает.

— Не только это. Я выходила замуж, думая, что стану частью любящей семьи. У меня никогда не было братьев, и мне нравилась эта идея. Поначалу они казались близкими. Они меня обманули. Наверное, я должна была понять, что когда трое взрослых мужчин до сих пор живут вместе под папочкиной крышей, это не свидетельствует о психическом здоровье, но что я знала? Моя семья была такой неблагополучной, что я бы не распознала здоровую семью, даже если бы она прыгнула и укусила меня. Я хотела детей. Кажется, я их получила, — заметила она с сарказмом.

— Ненавижу сидеть и смотреть на перебранки этих «мальчиков». Я ничего не могу поделать. Вы еще не видели их в деле. Они ругаются абсолютно из-за всего. По любому вопросу они моментально занимают в корне различные позиции. Потом формируют временные коалиции.

Один день это Донован и Джек против Беннета. На следующий день Беннет и Джек организуют команду против Донована. Лояльность меняется в зависимости от темы, но согласия нет никогда. Никакого намека на один за всех и все за одного. Каждый хочет быть правым и каждый чувствует себя непонятым.

— Как хорошо, что я сирота.

— Согласна с вами в этом. — Она улыбнулась. — А может быть, меня раздражает то, что никто из них никогда не оказывается на моей стороне. Я живу с постоянной болью в желудке.

— У вас нет детей?

— Пока нет. Кажется, я не могу забеременеть в этой атмосфере. Мне скоро будет сорок, так что, если вскоре чего-нибудь не произойдет, будет слишком поздно.

— Я думала, в наши дни женщины рожают и в пятьдесят.

— Только не я. Жизнь и так тяжела. Я имею в виду, какой ребенок захочет прийти в такой дом? Это отвратительно.

— Почему вы здесь остаетесь?

— Кто сказал, что я останусь? Я сказала Доновану осенью: «Еще один круг, приятель, и меня здесь не будет.» И что происходит? Бадер взял и умер. Я не могла уйти, когда все так плохо. Кроме того, наверное, у меня есть смутная надежда, что все как-то наладится.

— Уверена, что то, что я нашла Гая, должно помочь.

— Не знаю. По крайней мере, теперь эти трое объединятся против него. Это может быть единственная вещь, по поводу которой они согласны.

Я посмотрела на освещенные окна гостиной.

— Вы называете это согласием?

— О, они к этому придут. Ничего так не объединяет войска, как общий враг. По правде, мне жаль Гая. Они протащат его через чистилище, если у них будет шанс, а из того, что вы сказали, он лучший из всех.

— Донован, кажется, тоже ничего, — сказала я.

— Ха. Я тоже так думала. Он демонстрирует хороший фасад, но это все. Он научился функционировать в мире бизнеса и приобрел капельку лоска. Уверена, что никто этого не сказал, но я знаю, что ваша работа произвела на них впечатление.

— Ну, я благодарна, но сейчас этим людям не нужен частный детектив.

— Им нужен судья на ринге, — засмеялась Кристи.

— Таша не сделала вам ничего хорошего, втравив в это дело. Извините, что вам пришлось увидеть их в наихудшем виде. Но теперь вы можете понять, с чем я должна жить.

— Ничего страшного. Дело закончено.

Мы пожелали друг другу спокойной ночи, и я села за руль, дав машине разогреться несколько минут.

Остаток напряжения заставил меня дрожать от холода, и по дороге домой я включила обогрев своего «Фольксвагена» на максимум. Результатом был тоненький язычок тепла, который лизал мои туфли. Остальная часть меня замерзала, хлопковая водолазка и шерстяной блейзер не помогали. Свернув на свою улицу, я подумывала, не поужинать ли мне у Рози. В коктейльный час у Малеков мне не удалось съесть ничего, кроме оливки с косточкой. Я представляла себе роскошные бутерброды, которые я могла бы съесть вместо ужина, но урчание в животе делало сырный соус не таким аппетитным.

В глубине души я знала, что избегаю возвращаться в пустую квартиру. Лучше сейчас, чем позже. Потом будет только хуже.

Я поставила машину ближе к углу и вернулась к подъездной дорожке Генри. С берега надвигался густой туман, и меня подбодрило то, что я оставила включенным свет в гостиной. По крайней мере, вход в собственную квартиру не будет казаться похожим на взлом. Я прошла через скрипучую калитку, с ключом наготове, отперла дверь и бросила сумку на кухонный стол.

Услышала спускаемую воду в туалете, и волна страха окатила меня. Дверь ванной открылась, и появился Роберт Диц, такой же удивленный, как и я.

— Я не слышал, как ты вошла. Я забыл вернуть тебе ключ.

— Что ты здесь делаешь? Я думала, ты уехал.

— Я доехал до Санта-Марии, и вынужден был вернуться. Я проехал пол-улицы и уже скучал по тебе, как сумасшедший. Я не хочу, чтобы мы расстались так плохо.

Я почувствовала боль в груди, что-то хрупкое и острое, что заставило меня сделать глубокий вдох.

— Я не вижу, как можно разрешить наши противоречия.

— Мы можем быть друзьями и так. Мы можем?

— Откуда я знаю?

Я пыталась закрыться, но у меня не получалось. Я чувствовала необъяснимое желание поплакать о чем-нибудь. Обычно так действуют прощания, чувствительные моменты в фильмах, сопровождаемые музыкой и разрывающие вам сердце. Молчание между нами было таким же болезненным.

— Ты уже ужинала?

— Я еще не решила. Я только что была на коктейле у Малеков, — сказала я слабым голосом.

Слова звучали странно, и мне хотелось погладить себя по груди, чтобы успокоиться. Я могла бы справиться с ситуацией, если бы он не вернулся. День был тяжелым, но я бы выжила.

— Хочешь поговорить?

Я помотала головой, не доверяя своему голосу.

— Тогда что? Ты решай. Я сделаю все, что ты хочешь.

Я отвела взгляд, раздумывая о пугающем риске интимности, возможности потери, нежной боли, подразумеваемой при любой связи между двумя созданиями — людьми, или животными, какая разница? Во мне всегда сражались между собой инстинкт самосохранения и потребность в любви. Моя осторожность была как стена, которую я построила для собственной безопасности. Но безопасность — это иллюзия, и риск испытывать слишком сильные чувства не хуже, чем риск быть совсем бесчувственной. Я посмотрела на Дица и увидела свою боль, отраженную в его глазах.

Он сказал — Иди сюда, — и сделал жест рукой, приглашая подойти ближе. Я пересекла комнату. Диц прислонился ко мне, как лестница, забытая вором.