Праздник начала весны

— Шестнадцать-семнадцать-восемнадцать-девятнадцать-двадцать.

Арни резко развернулся. Двадцать шагов влево. Теперь двадцать вправо. Потом снова двадцать влево. И еще двадцать вправо.

И так до утра.

Уже который раз за эту бесконечную ночь семнадцатилетний дружинник подумал, как плохо быть младшим воином в хирде. И в очередной раз поправился: плохо быть неудачником. Он далеко не самый молодой. Есть еще моложе, едва ли не десяток. Просто именно им двоим, ему и расхаживающему по другой половине стены Вермунду, «посчастливилось» вчера вытянуть «удачный» жребий. Теперь им предстоит, пока все пьют и веселятся, наматывать нескончаемые круги по окружающую усадьбу стене. Конечно, ближе к середине ночи их сменят. Вот только все самое вкусное к тому времени уже съедят, а хмельное выхлестают считай подчистую. Так что в любом случае праздник начала весны для Арни в этом году безнадежно испорчен.

Юноша подошел к краю стены и, сплюнув, лениво проводил взглядом медленно падающую вниз слюну. На душе невыразимо тоскливо и грустно. Тяжелые тучи, плотно застилающие небо, делают наблюдение за окрестностями почти делом безнадежным. Уже под самыми заостренными кольями почти ничего не видно, а в десяти шагах дальше все вообще превращается в пестрый ковер из светлых пятен снега и грязных кусков оттаявшей земли. Да и какие тут окрестности. Когда тучи полностью закрывают и без того не слишком яркую луну, Арни не способен разглядеть даже Вермунда, прохаживающегося по другой половине стены. Вот, например, как сейчас.

Подросток тяжело вздохнул и начал в очередной раз отсчитывать шаги.

— Один-два-три-четыре…

Откуда-то сбоку раздался приглушенный шум. То ли окрик, то ли сдавленный стон.

— Вермунд! — решил проверить все ли в порядке с напарником Арни. Ответом ему была тишина.

— Вермунд!! — чуть громче повторил юноша.

— Вермунд!!! — Темнота обступила подростка со всех сторон. От того, чтобы кинуться к лестнице, слететь вниз и начать звать на помощь, Арни удерживало только ясное осознание, что с ним сделают старшие дружинники, если он выдернет их из-за праздничных столов зазря.

— Вермунд!!!

Сбоку раздалось веселое насвистывание. Арни узнал песню о заплутавшей в лесу девке и приютившем ее «добром» медведе.

— Придурок! — облегченно выдохнул Арни. — Ну и шуточки у тебя!

Фривольная мелодия начала приближаться.

— Щас как дам по уху. Шутник безмозглый. Тоже мне Локи нашелся.

Вермунд не посчитал нужным снизойти до ответа. Тем более, Арни и сам не знал наверняка, чего в его голосе больше, облегчения, плохо скрытого страха или хоть какой-то угрозы.

Свист становился все ближе, вместе с протяжным скрипом досок под чьими-то ногами. Неверный лунный свет, пробившийся через покрывало туч, обрисовал в десятке шагов впереди размытую фигуру.

— Вермунд. — Арни поплотнее обхватил древко копья. Дурацкий розыгрыш явно затянулся.

— Вермунд! — неуверенно протянул караульный. Подросток облизнул пересохшие губы. Слишком уж крупным выглядел идущий к нему человек.

— Но… ты же не Вермунд. — Арни попятился. Мужчина, представший перед юношей, был ему совершенно незнаком. Большой и крупный, почти толстый с крупными чертами лица и густой шапкой черных волос. — Стой!

За спиной подростка бесшумно возник темный силуэт. Сильные руки резко и грубо сдавили горло, не давая освободиться рвущемуся с губ крику. Хищно блеснул нож. Бездыханное тело караульного мягко опустилось на холодные доски настила.

— Ты прав, я не Вермунд. — Черноволосый меланхолично пихнул труп сапогом.

— Часовые мертвы, — хрипло прошептала тень.

Черноволосый отвлекся от трупа.

— Открывай ворота и заводи людей. Только тихо. Чем позже наступит переполох, тем легче все пройдет.

* * *

— Конунг, не стоит нам возвращаться туда.

Скагги Гудбрандсон по прозвищу Сокол мрачно посмотрел на говорившего. Крупный мужчина с резкими чертами лица и светлыми волосами, конунг и раньше редко улыбался, а в последнее время вообще стал суров и хмур. Что ж на это у него есть все причины.

Зима выдалась тяжелой. Летний поход почти не принес добычи, а задержал знатно. Когда потрепанные ладьи вернулись к родным берегам, жатва уже закончилась. Из-за отсутствия большинства взрослых мужчин и рано начавшихся дождей значительная часть итак небогатого в этих местах урожая погибла. Того, что удалось сохранить, до весны явно не хватало. Достаточных запасов рыбы заготовлено также не было. А тут еще необычайно холодная зима. Им едва не пришлось возрождать старый обычай и избавляться от ставших лишними ртов: стариков, больных, младенцев, которым все равно не пережить голодных морозов. Однако боги, будто в искупление последних неудач, смиловались. Скагги удалось удачно разжиться едой у более запасливых соседей. На это ушла значительная часть скопленных с прошлых, более прибыльных походов трофеев, но результат того стоил — хотя люди и ослабели от бескормицы, среди взрослых мужчин умерших почти не было.

Когда затянувшаяся зима, наконец, подошла к концу, и снег начал таять, Сокол устроил для воинов традиционный весенний пир. Стол в этом году беден на угощение, но пива вдосталь. Воины жадно глотают из массивных кубков пенный напиток, которым в последнее время жизнь их не баловала. На ячмень тоже пришлось изрядно потратиться, но конунг посчитал, что это малая плата за боевой дух давно не видевших удач, измаявшихся за период суровых зимних холодов людей.

По старому обычаю на подобных пиршествах присутствуют только дружинные. Женщины и прочий люд, не относящийся к уходящему каждое лето в поход хирду, сегодня ночуют в других домах, а кое-кто и пристройках. На эту ночь большой дом становится сугубо мужской территорией. хирдманы едят, пьют, вспоминают старые дела и обсуждают грядущие походы. Кое-где еще сохранились замкнутые воинские союзы, вообще не допускающие женщин в крепости. Сокол не собирается заходить так далеко, но тоже считает, что воины в такой момент должны чувствовать единство, а женская болтовня и присущие ей ссоры здорово мешают этому.

Этим летом Скагги вновь собрался в ирландские земли, которые он так бесславно покинул осенью. Он лелеял эту идею всю зиму. Сокол хотел богатства и славы, а еще конунг жаждал мести. Когда пир достиг апогея, Скагги произнес речь, сообщая о планах воинам.

Вопреки опасениям люди поддержали его. Вождь хорошо выбрал момент. Прошедшая зима притупила горечь поражения, а влитое внутрь пиво здорово прибавило уверенности в себе. Никто и не вспоминал, как они, поджав хвосты, словно побитые псы, убегали от преследователей по извилистым рекам далекого Эрина. Никто кроме Рольва.

Скагги недовольно оглядел командира второй ладьи. Жилистый и светловолосый, когда-то отчаянно храбрый, Рольв в прошлом походе потерял глаз и сразу будто сдулся. Бывший балагур и душа компании стал замкнут, нелюдим и, если не нехватка ячменя и солода, скорее всего, к концу этой зимы благополучно бы спился. Он был пьян и в этот вечер, скотски пьян, но протрезвел, как только услышал о предстоящем возвращении на Зеленый остров.

— Почему? К нам присоединится Агнар — это еще почти сотня бойцов. Договоримся о проходе по рекам с данами или еще кем. Добраться туда легко.

— Добраться легко, да вот выбраться трудно.

— В тот раз мы были не готовы. Ну, угодили в засаду к местному вождю. Вас было-то там три десятка. А сейчас нас будет в пять-шесть раз больше. — Конунг начал потихоньку закипать. Его раздражал этот пустопорожний разговор о уже решенном.

— Но и они будут нас ждать.

— Почему ты так протестуешь против этой затеи? Знаешь, мне кажется, что ты чего-то не договариваешь. Что тогда произошло на самом деле? Что случилось с тобой на болотах.

Воин потупил глаза.

— Конунг, я тогда соврал …

— Аргх-х-х-х-х! — вой переходящий в хрип.

В зал ввалился, прижимая ладони к животу, вышедший по нужде хирдман. По дощатому полу за ним широкой полосой тяняется кровавый след.

Разговоры разом смолкли. В холодной липкой тишине бичом прозвенел резкий вой боевого рога.

Хрипло булькнув, воин упал навзничь и затих.

Скагги не зря почти два десятка лет водил в сечи полки. Он первым выскочил из-за стола и кинулся к запертой на ключ комнатке. Еще один старый обычай — на время больших праздников конунг убирал все серьезное оружие подальше, стремясь избежать кровопролития среди зачастую слишком вспыльчивых в пьяном угаре дружинных.

Чтобы нашарить нужный ключ среди нескольких висящих на поясе, ушло несколько мгновений. Еще несколько мгновений, чтобы нащупать узорчатую скважину засова.

Конунг едва не взвыл, кляня себя последними словами — когда он в последний раз смазывал засов. Клятый ключ отказывается поворачиваться. Сердце стучало загнанным зверем.

Остальные пришли в себя мгновением позже. Воцарилась суматоха. Люди столпились за спиной конунга, отталкивая друг друга. Десятки рук тянуятся за вожделенными клинками, отгороженными тяжелой дверью. Звучат проклятия и ругань, кто-то во весь голос призывает богов. Даже самым глупым из них ясно, что без оружия они лишь обреченное на заклание стадо овец.

Как это часто с ним бывало, чужая паника придала Скагги уверенности. Конунг, не отвлекаясь от засова, со всей мочи гаркнул.

— Молчать! Вы кто — бойцы или крикливые бабы?!

В установившейся тишине лязг поддавшегося запора оказался подобен грому. Скагги про себя возблагодарил богов — у них появился шанс.

Хирдманы начали разбирать оружие. По рукам загуляли тяжелые клинки и обитые сталью деревянные диски. Откуда-то из хозяйственных помещений возникла груда переливающихся металлическими звеньями кольчуг и сферических шлемов.

Вооружившись, воины торопливо выстраивали заслон напротив дверей. Сцепить щиты, выставить копья. Теперь враг, кем бы он ни был, так просто здесь не пройдет.

Раздавая оружие и выкрикивая команды, Скагги напряженно размышлял. Он сам не раз организовывал подобные налеты. Выдав себя преждевременным убийством, налетчики вряд ли полезут в дом — понимают, что его людей не удастся застать врасплох и вырезать беззащитными.

Теперь им могут позволить выйти и принять бой. Еще один старый обычай. Скагги хищно оскаблился. Тогда у них есть шанс. Он не зря столько лет натаскивал людей на убийство. Да сейчас они уже не та сила, что были прошлой весной, однако в бою стоят многих. Но это в том случае, если нападающие чтят старые обычаи или надеются, что в доме есть, чем поживиться. Надо заметить, зря надеются. Ну да ладно, сейчас проверим. Несколько воинов по сигналу конунга бросились к дверям… но надежно припертые снаружи створки не поддались.

Вот это уже намного хуже. Они заперты, а это значит… Конунг судорожно сглотнул.

Будто подтверждая его опасения, из-под двери и сквозь щели стен начал просачиваться тяжелый едкий дым. Послышался веселый треск разгорающихся поленьев. Еще мгновенье назад кипевшие боевой яростью воины принялись затравлено озираться. Одно дело рубиться грудь на грудь, видя глаза врага и имея равные с ним шансы на жизнь и смерть, зная, что после смерти тебя ждут в чертогах павших герои. Совсем другое — ждать, когда до тебя доберется пламя, лелея в душе надежду, что милосердный дым убьет тебя раньше, чем плоть начнет плавиться и вскипать прямо на костях. Сгореть заживо — воистину ужасная смерть.

— Что, псы, хвосты поджали!? — Рядом возник Рольв. Впервые за последние полгода он напоминал того сорви-голову, каким был до визита в проклятые вальхские болота. Решительный, целеустремленный и злой Рольв вновь стал правой рукой конунга, что уже почти перестал на него надеяться.

— Рубите двери! — Сбрасывая оцепенение, заорал конунг, почти насильно толкая ближайшего воина к дверям. Надо занять их чем-нибудь, пока еще способных к борьбе людей не подчинил себе, не оседлал зверь паники. — Рубите, псы. Или жизнь не дорога?!

— Что, не слышали конунга?! А ну в топоры! — Заметался, щедро раздавая направо и налево оплеухи, Рольв.

На створки посыпался град тяжелых ударов.

— Это бессмысленно конунг. — Рольв говорил тихо, чтобы не слышали остальные. — Двери на совесть сделаны, а даже, если и прорубим, нас встретят на выходе.

— Знаю. — Скагги терялся в бесплодных догадках, кому из соседей он сумел так насолить.

От деревянных стен ощутимо веяло жаром. Со всех щелей, заполняя помещение густой пеленой, струился удушливый дым. Люди закрывали лица ладонями, рукавами рубах, смоченными тряпками, но все равно заходились в приступах жесткого, скрючивающего тело в спазмах кашля.

Отбросив бесполезные секиры, несколько воинов схватили длинную скамью и, используя ее на манер тарана, начали долбить по дверям. Тяжелые створки и не думали поддаваться.

Язычки пламени весело заплясали на подпирающих крышу столбах. Воины один за другим, извиваясь как змеи, стягивали с себя стальные рубашки, избавляясь от обжигающих тело кольчуг.

Конунг уселся на скамью и потянул к себе кувшин с пивом.

— Твою. Надо же так подохнуть, — хрипло выдохнул он. — Где только не был. С кем не рубился. А тут, дома в праздник. Эх.

От резкого удара кувшин вылетел из рук и с жалобным звоном разлетелся на сотню кусков. Сокол удивленно поглядел на злого, взъярившегося, рассвирепевшего Рольва.

— Конунг, ты что подыхать здесь вздумал. Щас же, так я тебе и позволил.

— И что ты предлагаешь? — спокойно спросил конунг, глядя, как один из дружинных, задыхаясь в кашле, валится на пол.

— Пока не знаю. Пока… — Рольв лихорадочно обшаривал взглядом быстро заполняющееся дымом помещение. Взгляд скользит по мощным бревенчатым стенам без единого отверстия, чтобы лучше хранили тепло в суровые морозные зимы, по дощатому полу, по мощным столбам, поддерживающим тянущиеся через весь зал опорные балки и лежащую на них крышу. Стены и пол еще пока относительно целые, а вот по балкам во всю шурует игривое пламя. Как бы крыша не рухнула, тогда им точно конец. Стоп — крыша, балки!

— Грани, Тости, ко мне! Рубите левый угловой столб! Все остальные, брысь в сторону!

Конунг с удивлением смотрел, как воины по приказу его правой руки, споро работая топорами, разваливают собственный дом.

— Рольв, ты нас решил по быстрому прикончить, — с каким-то извращенным любопытством спросил конунг. — Думаешь, как крыша рухнет, так по быстрому сдохнем и всему конец.

— Крыша от одного столба не рухнет, — отдыхиваясь, просипел сам взявшийся за топор Рольв, — а вот угол запросто!

— Угол говоришь! — Сокол вглянул на развернутую Рольвом суматоху по-новому. Крыша действительно не рухнет — столбов-то ее поддерживающих много. Все-таки снега зимой на крышу валит изрядно. А вот угол, когда на него упадет тяжеленный дубовый столб, вполне может не устоять.

Схватив брошенную кем-то из воинов секиру, конунг направился к долбящими топорами по непокорному столбу бойцам.

Они рубили изо всех сил. Крепчайший дуб упруго пружинил, искренне не понимая, почему люди, создавшие его, чтобы поддерживать свод жилища, сейчас пытаются заставить его упасть.

— Бей! Еще раз! И еще! — как завороженный рычит Рольв, и после каждого его слова на темной древесине возникают глубокие, белые сколы.

Столб рухнул внезапно. Они успели отскочить в последний момент. Подобный грому грохот раздался за самыми спинами.

Конунг судорожно обернулся и едва не застонал от охватившего его разочарования. Тяжеленный дубовый столб рухнул именно туда куда надо — в самый стык раздвигая бревна, пробивая в них брешь. Вот только в образовавшуюся щель вряд ли пролез бы даже тощий подросток. Тем более, что сейчас из нее великанским копьем торчал брус почти обвалившейся потолочной балки.

— Твою… — Конунг с тоской подумал о разбитом Рольвом кувшине. Хотя, на столах наверняка остался еще не один такой.

Вот только Рольв не разделял пессимизма конунга. С утробным рычанием он рванулся к висящей на древесных лохмотьях балке и, даже не сбивая пляшущее по ней пламя, обхватив балку обоими руками, что было силы рванул тяжелый брус на себя и тут же толкнул обратно.

— Что смотрите! — обернувшись проорал Рольв. — Сгореть решили, песьи дети!

Конунг сообразил первым. Да ведь лучший таран даже вообразить трудно. Да и угол сейчас больше похож на развалины.

— Чего встали!? Слышали, что Рольв говорит! — закричал он, занимая место, перед одноглазым, таща горячий, чудовищной горячий, обжигающий руки до волдырей брус на себя, и с ненавистью вбивая его в пылающий разлом угла.

Хирдманы будто, очнувшись от забытья, потянулись к ним.

— Э-э-х! Наддай!

— Э-э-х!! еще наддай!!

— Э-э-э-э-х!!! И еще раз!!!

Тяжелая балка ритмично ходит в мускулистых руках, раз за разом, подобно тарану, вонзаясь в стык между бревнами.

Во все стороны летят искры. Люди с кряхтеньем и руганью ворочают тяжелым брусом, не имея возможности утереть стекающий ручьями пот. Едкий дым ест глаза, десятками разъяренных змей заползает в легкие. Воины падают на пол бездыханными. Друзья окатывают их водой или пивом из кувшинов, что уж попадется под руку, лупят по щекам. Если это не помогают, оставляют лежать. Сейчас нужно во что бы то ни стало вырваться из ставшего смертельной ловушкой гостеприимного зала.

Поддерживающие другой конец бруса лохмотья давно оборвались, и теперь балка парит, снует взад-вперед, поддерживаемая не одним десятком рук.

— Э-э-э-х!

— Еще чуть-чуть!

Раздался чудовищный хруст. Угол не выдержал. Бревна разошлись, и часть стены рухнула. В ощерившийся древесными сколами рванный пролом прямо через обжигающее пламя волками кинулись воины Скагги.

Конунг прыгнул первым. Огонь, жестко опалив лицо, сменился ледяным дыханием ночного воздуха.

Сокол сразу понял, что у них нет никаких шансов. Нападающие плотно окружили полыхающее строение. По крайней мере, сотня человек. Может, даже больше. Самое скопление напротив припертых тяжелыми брусьями ворот. Там враги стоят темной ощетинившейся копьями стеной. На крышах близлежащих построек бледными тенями застыли лучники.

Конунг окинул взглядом потрепанные обгорелые остатки воинства. Немного — около тридцати человек. Доспехов ни на ком нет — кожа не способна терпеть раскаленный металл. Черные от копоти тела покрыты ожогами. Только переполняющая вены ярость берсеркеров преграждает, пока еще преграждает, чудовищной боли доступ к сознанию и позволяет держаться на ногах. У них не осталось никаких шансов выжить. Единственная милость, на которую готова напоследок расщедриться для них судьба, это почетная смерть.

— Один! — взревел Сокол, и три десятка глоток подхватили боевой клич. Хранившие верность даже на пороге смерти воины были готовы идти за вождем. Конунг ремешком намертво примотал меч к обгоревшей кисти и, поудобнее перехватив щит, устремился вперед.

Они пошли в атаку тяжелым плотным клином, острием которого стали размахивающий мечом Скагги и ощеривший рот в чудовищном оскале одноглазый Рольв.

Беснующиеся языки пламени до поры скрыли бойцов конунга. В вырвавшуюся из огненного ада беснующуюся толпу ударило лишь несколько суматошных стрел.

— Один!!! — Они врезались в разом попятившийся строй подобно тарану, не обращая внимания на преграждающие путь копья. С чудовищным грохотом, запросто перекрывшим треск горящих и рушащихся зданий, столкнулись щиты. Сокол направил клин прямо на реющий позади вражеских рядов незнакомый стяг с раскинувшим крылья орлом. Раз уж им не дано выжить, надо хотя бы забрать с собой как можно больше врагов.

Скагги ужом скользнул меж копейных наконечников. Грудью врезался в чей-то щит, опрокидывая врага. Рубанул по тянущейся к нему из-за щитов руке. Нога выстрелила, сминая кадык пытающегося подняться воина. Щит метнулся в сторону, хрустко ломая чьи-то ребра. Пользуясь освободившимся пространством, Сокол с нечеловеческой скоростью и силой заработал мечом. Щиты, не выдерживая исполинской мощи ударов, рассыпаются досками, под лезвием верного клинка расползаются паутиной стальные кольчуги.

Рядом Рольв секирой напрочь отсек противнику край щита и вместе с ним ногу выше колена. В два удара развалил щит следующего, повергая его на землю. В образовавшийся пролом, бешено молотя оружием, устремились остальные.

— А-у-у-у-у-у! — Не переставая рубить и кромсать, Конунг вскинул голову и переливисто, по-волчьи завыл.

— А-у-у-у-у-у-у! — поддержал его Рольв, а следом еще несколько десяток глоток.

Воины Скагги шли за вождем. Неудержимо рвались вперед, рубя направо и налево, уклоняясь от ударов, рассекая сухожилия и вспарывая животы, ломая щитами хрупкие кости и отрубая тянущиеся со всех сторон с оружием руки. Пролом ширился. Воины Сигурад подобно ножу взрезали вражеский строй. Опрокинутые безумным напором вражеские копейщики в чудовищной давке попросту задыхались. Копья их в такой тесноте были бесполезны, а вытащить мечи зачастую просто нет места. Озверевшие от ярости и боли воины Сокола с одинаковой легкостью крушили дощатые щиты и плоть под ними. Над полем боя несся непрекращающийся крик:

— Скагги!!! Один!!! Смерть!!! Смерть и слава!!!

Но все-таки их было слишком мало. Строй увяз в первоначально поддавшейся людской массе. К рубке, подобно стае собак обложивших медведя, подтянулись воины с флангов.

Поначалу людей Сокола пытались взять живыми. Со всех сторон надавили, стискивая и сдавливая, вражеские щиты. Однако это слишком дорого стоило. Воины подныривали под щиты, подсекали мечами сухожилия, цепляли секирами тяжелые диски и вонзали в образовавшиеся щели копья. Сомкнув ряды в плотный круг, прижавшись спина к спине, хирдманы продолжали прорубаться вперед. Но с каждым мгновеньем усталость все больше брала свое. То тут, то там внезапно вынырнувшее из-за вражеских щитов копье или ястребом упавшая сверху секира забирали жизни одного из них. С каждым мгновением их становилось все меньше.

Скагги, не оборачиваясь, шел вперед. В шаге за ним прорубал путь секирой Рольв. Охваченный безумием боя, конунг не понимал, что их осталось всего двое. Сокол видел перед собой лишь ненавистный вражеский стяг. Враги снопами валились вокруг. Ремни его щита, не выдержав града ударов, лопнули, и конунг отбросил обломки, взявшись за рукоять обеими руками.

Рольв отстал почти в самом конце их пути. Секира застряла в прочном дубовом щите, воин рванул оружие на себя, вырывая врага из строя. Он замешкался всего на мгновенье. Всего одно лишнее мгновенье. Вылетевшая из-за щитов гирька кистеня тяжело ударила Рольва по макушке. Сознание воина померкло, тело безвольно осело на землю.

Конунг продолжал чудовищный танец смерти один. В который уж раз он рубанул, повергая наземь очередного врага, и внезапно вывалился на свободное пространство. Скагги прошел вражеский строй насквозь.

Замершего в десятке шагов знаменосца прикрывала лишь семерка ощетинившихся оружием хирдманов. Подросток, почти мальчишка, побелевшими пальцами судорожно сжимал стяг с раскинувшим крылья орлом. Рядом, опираясь на длинную секиру, стоял дородный, затянутый в железо муж, чье лицо скрывала кольчужная бармица. Внезапно он предостерегающе поднял руку, и Скагги почувствовал, как движение за его спиной прекратилось. Командир налетчиков приглашающе кивнул.

— Ты-то мне и нужен. — Одними губами прошептал Скагги. Сокол хищно ощерился и мерным шагом пошел вперед.

Эти двигались быстрее и соображали лучше. Вместо того, чтобы строить монолитную, но при этом такую податливую против опытного воина стену, они, рассыпавшись полукругом, начали медленно подкрадываться к нему. Кое-кто, отбросив копье, тянул из ножен меч, в руках другого запорхала небольшая секира.

Конунг запрокинул голову и дико, бешено, не человечески заорал. Переливчатый древний как мир боевой клич бичом разрезал воздух. Воины опешили всего на какую-то долю мгновенья, но этого хватило. Одним невозможным прыжком Скагги преодолел оставшееся расстояние и вихрем ворвался в промежуток между телохранителями, оттолкнув одного из них плечом. Он весь отдался этому движению, вложил в него все силы. Скагги оставался всего лишь шаг до не обращающего ровным счетом никакого внимания на несущуюся к нему смерть вожака налетчиков.

К сожалению, маленький знаменосец, закрывший телом дорогу к вождю, хорошо знал, что такое верность. Щуплый подросток, которому непонятно как доверили знамя. Скагги колебался лишь одно мгновенье. Кончик меча рассек беззащитное горло. Юнец с хриплым бульканьем осел на землю.

Перед Скагги гибкой тенью, перекрывая дорогу к вожаку, возник пепельноволосый воин с глазами хищника. Падающий меч, столкнулся с умело подставленным щитом. В обожженный бок вонзилось копье. В спину молотом ударила секира. Ноги подломились, и конунг упал на колени. В грудь уперлось еще два копья. Затянутый в железо вожак ленивым шагом направился к нему, на ходу вытаскивая из ножен меч.

Скагги Сокол стоял на коленях и улыбался. В свои последние мгновения он многое понял.

В шаге от Сокола вожак налетчиков остановился и стянул с головы шлем.

Конунг хрипло рассмеялся.

— Я знаю, зачем ты пришел. Иди-ка ты в Хель. Пока еще не поздно. Тебе лучше пойти туда самому, прежде чем мои друзья тебя туда отправят. А то это будет намного болезненней.

Вожак задумчиво рассматривал конунга, будто не зная, что с ним делать. Толстяк посмотрел куда-то за спину Сокола. Словно жуя что-то противное, подвигал мясистыми губами.

Взмах секиры — голова Скагги Гудбрансона Сокола отделилась от тела, которое задержавшись самую малость, ничком упало на землю.

К вожаку налетчиков поднесли потерявшего сознание, спеленутого по рукам и ногам Рольва. хирдман выглядел донельзя потрепанным, синяки под глазами едва ли не на пол лица, распухший нос, окровавленные губы. Однако обоженная грудь ритмично вздымалась, а дыхание было хоть и хриплым, но ровным. Вожак довольно улыбнулся.

— Вот ты-то нам и нужен…

 

Черная крепость у Черной реки

— То есть наш толстый друг добирался сюда, той же дорогой, что и Сокол год назад?

— Угу. — Ульф уже пожалел, что сразу не направил Забияку с вопросами к конунгу. Тот бы уже давно легко и запросто направил настырного викинга куда подальше.

— То есть, в болотах нет никакой опасности?

— Хм. Ничего такого, чего стоило бы по настоящему бояться.

— А от чьих рук, тогда там погиб отряд Рольва? — задал провокационный вопрос Забияка.

— За ними увязалась дружина одного местного вождя, из числа слуг Малачи. Вождь решил, что лучше вырезать небольшой отряд в болотах, чем иметь дело с бойцами Сокола, что окружили крепость, и оказался прав. Вальхи следили за людьми Рольва и настигли его у самого святилища. Потом к вождю подошли еще друзья, и бежать пришлось уже самому Соколу.

— А стражи святилища?

— Нет там никакой стражи. Лишь выжившие из ума старые жрецы.

— А золото?

— Торгейр, да есть там золото. Есть. И хватит досаждать вопросами. Хуже Гислы. — Ульф уже устал от настойчивости «хочу все знать» Забияки.

— Тогда почему конунг согласился с тем, что Тормунд просто прохлаждается в болотах, где нет охраны и есть золото, а мы берем эту твердыню. — Торгейр ткнул пальцем в сторону темнеющей вдалеке крепости вальхов, которая действительно являла внушительное зрелище.

Вокруг на триста шагов не видно ни единого деревца, ни единого куста, за которым можно было бы укрыться. Само укрепление располагается на широком холме с будто срезанной гигантским мечом верхушкой. Покатые бока холма плавно переходят в восьмиугольник крепостных стен. Нижняя часть стен представляет собой земляной вал, укрепленный досками и камнями. По нему, образуя верхний ярус защиты, тянется деревянный палисад из уложенных между стоймя врытыми в вал бревнами массивных брусьев. В отличие от многих северных да и ирландских крепостей в твердыню Малачи ведут только одни ворота, защищенные широкой квадратной башней, сложенной из толстенных древесных стволов. Восемь крытых тесом башенок размером поменьше, возвышаются на стыке участков стены. Самые высокие из них торчат со стороны реки, где темная вода зло шипит, рассекаемая опорами единственного на многие сотни лиг вокруг моста. От крепости до моста несколько сотен шагов, но высота холма сложенная с высотой башен вполне позволит лучникам при необходимости закидать мост стрелами.

Викинги лежат в кустарнике на границе леса, который надежно укрывает от любопытных взглядов соединенное северное воинство. С момента встречи двух дружин прошло три дня. Ладьи Тормунда были надежно укрыты у той самой излучины, о которой упоминал проводник. Два дня пути по безлюдным лесам, запомнились вестландцам постоянным ожиданием столкновения с новыми союзниками. К счастью, Тормунд не дал для этого повода, и на рассвете третьего дня викинги вышли к Черной реке. А там уж найти торчащую на берегу, как дуб среди голой степи, крепость было воистину плевым делом. Решить бы еще теперь, как с ней поступить.

— Да уж. Серьезно строились, — зло прошипел Асмунд. — О такой орешек зубы запросто пообломать можно. Действительно, на хрена согласились.

— Ты знаешь, что так надо.

Ульф серьезно посмотрел на старого викинга.

— Знать-то знаю. Вот только легче от этого почему-то не становится, — проворчал кормчий.

Хьялю вспомнился случайно услышанный разговор вожаков двух дружин.

— Агнар, крепость надо брать обязательно. Твой глупый друг тем летом попросту осадил ее, послав часть людей под стрелами через мост. В итоге он был вынужден бежать, когда на него вышел отряд какого-то захудалого вождя. Боялся оказаться между молотом и наковальней. Давай не повторять его ошибок.

— Ты представляешь, каких потерь стоит штурм хорошо укрепленной крепости?

— Представляю, — безмятежно подтвердил Тормунд.

— Твои бойцы способны к подобному делу?

— Мои нет. А вот твои способны. Вы выкрали меня из хорошо охраняемого лагеря. Да и на родине я слышал о твоих людях много разных историй. Зачастую весьма удивительных. Из них я понял, что вы мастаки как раз в таких вещах: темная ночь и ножом по горлу.

— А я почему-то думал, что Сокол именно так и погиб.

— Там другое — был праздник, нас не ждали. В общем, у меня к тебе такое предложение. Ты берешь и удерживаешь крепость, а я иду в болота. Мне кажется, лучше туда идти только одному отряду. Я вижу, как твои люди, смотрят в мою сторону. Пока ты держишь их в руках, но я не думаю, что это продлиться долго.

— Мои люди не должны тебя волновать, — жестко отрезал Агнар. — А насчет болот. Как я могу быть уверен, что, когда ты найдешь золото, мы с тобой снова увидимся? Какие у тебя гарантии?

— Гарантии, — желчно усмехнулся Тормунд. — Мои гарантии — единственный мост на несколько сотен лиг. Может, я бы по этой реке и на плотах переправился, так Рольв говорит, что на том берегу с деревом никак. В этих клятых болотах. Лесок есть, но одно сплошное гнилье, а на плотах я через эту отрыжку Фенриса не поплыву.

Что ж, здесь Хьяль хорошо понимал эстландца. Хоть крепость и стояла на самом узком участке Черной реки, даже здесь никто в здравом уме не взялся бы переплывать этот бурлящий, несущийся с бешенной скоростью поток. В других местах Черная река была еще шире. Ледяная до судорог, несущаяся с бешенной скоростью вода защищала тайны болот, пожалуй, даже лучше охраняющей мост вальхской твердыни. За рекой виднелась серая полоса небольшого леска, за которым начинались и тянулись на несколько дней пути легендарные Черные болота, в самом сердце которых, по словам Рольва, в потаенной чаще за стеной сплетшихся дерев скрывается древнее святилище, полное золотых монет и украшений.

Хотя, глядя на крутой холм, высокие стены и башни оскалившиеся зубьями бойниц, коротко хмыкнул Хьяль, вполне возможно, что им и крепости хватит.

Кустарник позади еле слышно зашелестел. К разведчикам тихонько подобрался конунг.

— Ульф!

Светловолосый викинг неохотно отвлекся от изучения внушительной постройки.

— Хм. Сложно будет. Придется брать ее с налета. О длительной осаде не стоит даже и думать. Во-первых, у нас туго со временем. Во-вторых, всегда есть шанс, что в одну из ночей кому-нибудь удастся втихомолку выбраться из-за стен и привести подмогу, вот тогда мы действительно окажемся молотом и наковальней.

— Предлагаешь поспорить с Тормундом и пересмотреть план? — с какой-то напряженностью спросил конунг.

Ульф и Асмунд коротко переглянулись. Отчего-то Хьяль почувствовал себя при этом разговоре лишним.

— Хм. Пожалуй, не стоит. Ведь в целом эстландец прав. Я следил за его людьми — не плохие бойцы, но в одиночку в большинстве работать не приучены. Если честно, мне вообще кажется, что они часть какой-то большой дружины. Явно привыкли действовать с оглядкой на знамя. Единственно от пепельного, что все время трется с Толстым, я бы не отказался. — Конунг нахмурился, вспомнив, при каких обстоятельствах они познакомились с этим пепельным на большом тинге, но промолчал. — Остальные будут только мешать. В общем, конунг отведи людей, пусть не мельтешат. Никаких костров и шума. А я полежу здесь денек, посмотрю, подумаю. К завтрашнему вечеру скажу, насколько эта затея вообще осуществима.

* * *

Вечером следующего дня Агнар и старшие воины, сгрудившись вокруг костра, внимательно слушали Ульфа.

— Кидаться на ворота бесполезно. Их никакой таран не возьмет. Так что полезем на стены. Карабкаться вблизи ворот дело гиблое — там стражи больше, да и смотрят за местностью не в пример лучше. А вот башни, что расположены, в стороне реки — другое дело — там и народа меньше, да и не ждут оттуда никого, с той стороны. Пойти двумя-тремя небольшими отрядами, чтобы могли незаметно подняться по холму. Тихонько взобраться на стену и еще тише идти до ворот по гребню стены, совсем тихо убивая стражу на башнях. Дело непростое, но, в общем-то, выполнимое. А там открыть ворота и удерживать их, пока из леса не подбегут остальные.

— Как они это, ну узнают, что пора бежать? — деловито спросил Асмунд.

— Хм. Ну, либо ворота откроются, либо за стеной начнется такой шум, что сразу станет ясно, что нам нужна помощь.

— Почему два отряда? — решил внести лепту в обсуждение Хьяль.

— Есть шанс, что до ворот доберется хоть один.

— Почему именно по стене? — поинтересовался Тристан.

— Так легче ориентироваться, да и знаешь что и откуда ждать. Вряд ли у них там такой порядок, как в датских фортах. Скорее, скопление хижин, в котором безлунной ночью можно блуждать до бесконечности. — Тристан кивнул, соглашаясь. — Так, что спускайтесь со стен только в случае крайней нужды.

— А если переодеться в вальхов? — это конечно Торгейр. — Вон, у нас даже свой ручной вальх есть. Зря его что ли кормим?

Ульф даже не стал ничего отвечать.

— А если…?

Наконец вопросы закончились, и люди выжидающе уставились на конунга.

Тот в свою очередь задумчиво смотрел на Ульфа.

— Агнар, я не вижу другого выхода. — уверенно произнес светловолосый викинг. — Штурмовать в лоб бесполезно. Нас попросту закидают стрелами. При том, что днем, что ночью без разницы. За вальхов нам никогда не сойти, да и сомневаюсь, что они охотно пускают в крепость чужаков. Конечно, было бы здорово, но это все же, скорее, сюжет для легенды или сказания.

— Тогда решено, — после секундного колебания, тяжело вздохнул конунг.

— Когда? — решился задать мучивший всех вопрос Хьяль.

— А смысл тянуть?

— То есть, сегодня?

— Когда окончательно стемнеет.

* * *

Хьяль ползет, ужом рассекая высокую, по пояс взрослому мужчине траву. Ни впереди, ни по сторонам ничего не видно. Даже свет сияющих в небе звезд не проникает через плотно переплетающиеся над головой скальда стебли. Только шелест травы и звук хриплого дыхания. Приходится ориентироваться по ощущениям. Благо холм поднимается достаточно круто. Хьялю дико хочется ругаться, притом желательно матом. Сдерживается он с огромным трудом. Такие нежные на вид сочные зеленые стебли, как оказалось, способны резать не хуже хорошо оточенного ножа.

Хьяль почти ткнулся в выросшую перед ним стену лбом. Сбоку бесшумно возник Ульф.

Веревка с тихим шелестом взвилась вверх, охватывая широкой петлей сточенную в острый конус верхушку бревна в середине пролета разделяющего две башни. Не вставая с земли Ульф дернул бечеву на себя, затягивая петлю, а потом резко распрямившись взлетел вверх, в одно мгновенье исчезнув за гребнем стены.

Сверху раздалась приглушенная возня и тихий стон, осторожный шепот.

— Хьяль, давай.

Веревка болезненно впилась в изрезанные травой ладони. В несколько рывков, извиваясь всем телом, скальд взобрался вверх. Получилось у него явно хуже, чем у Ульфа, но все же достаточно быстро. В самом конце, чтобы ускорить процесс, ухватившись за острую верхушку частокола, скальд перебросил тело через верхушку стены.

Хьяль упал ничком, вжимаясь под укрытие бревен. Через мгновение рядом раздалось тяжелое дыхание. Через гребень стены перемахнули Хорнторн, Халейг и Асгейр. В шаге от них невидяще пялился в беззвездное небо молодой ирландец, вряд ли старше двадцати пяти зим от роду. Ульф, тихонько насвистывая себе под нос, неторопливо прогуливался по стене. Темный силуэт, в скупом лунном свете неотличимый от подлинного часового.

Краем глаза Хьяль заметил, как на стене, под углом примыкающей к их, за спиной задремавшего, прислонившись к частоколу стража, возникла темная фигура. Отрывистое движение и часовой медленно оседает на доски, а его место занимает кто-то из северян. Почти одновременно через стену перебирается еще несколько почти неразличимых во тьме силуэтов. Кажется, там должна идти группа Агнара.

Ульф, безмятежно насвистывая, направился к освещаемой факелами крытой тесом сторожке на вершине башенки. Медленно, стараясь не высовываться из тени, они двинулись за ним.

Из сторожки доносился слышимый даже здесь мерный храп. Слава богам, в смысле любви к здоровому сну вальхские вояки почти не отличались от франкских собратьев. Разболтала их служба в крепости, к которой все окрестные племена боятся подойти ближе, чем на лигу.

В руке Ульфа возник и тут же исчез, скрывшись за запястьем, короткий широкий нож.

До сторожки оставалось меньше десятка шагов, когда оттуда, видимо, привлеченный шумом вышел позевывающий вальх. При виде густо измазанной черным, похожей на ночную нечисть фигуры глаза ирландца резко расширились. Вальх открыл было рот, но Ульф опередил его. Викинг плавно скользнул вперед, вбивая короткий клинок в беззащитную шею. Брызнула кровь. Вальх умер почти беззвучно, его хватило только на сдавленный хрип. Но и этого хрипа оказалось достаточно.

Из сторожки раздался негромкий оклик.

— Кто здесь?

Хьяль выругался про себя. Почему Тристан пошел вместе с конунгом. Его собственных познаний в наречии вальхов хватит только кого-нибудь куда-нибудь послать.

В надстройке началось шевеление. Ульф кинулся, собираясь встать сбоку от выхода, но не успел.

— Кто здесь?!

В проеме возник прилаживающий стрелу на гнутую дугу лука воин. При виде полуголых густо измазанных сажей северян глаза ирландца расширились. Он вскинул лук, целясь в грудь стоящему впереди Ульфу, и одновременно диким голосом заорал.

Крик умер вместе с вонзившимся в грудь вальха ножом. Стрела безвредно ушла куда-то в воздух, но свое черное дело погибший уже совершил.

Хьяль процедил сквозь зубы короткое проклятие. Теперь он может богохульствовать вслух, это уже все равно ничего не изменит. Пройти к воротам по стенам у них вряд ли получится.

С соседней башни и одновременно снизу послышались возбужденные, взбудораженные голоса. Кто-то кого-то окликал, что-то пытаясь выяснить, где-то звали подмогу. Скрипела кожа, звенело оружие. Крепость просыпалась и спешно готовилась к штурму.

— Давай вперед, пока вконец не очухались! — Дернул скальда за руку Ульф.

Они ураганом ворвались в помещение сторожки. Ульф ткнул клинком в живот кинувшегося к ним кряжистого бойца. Хьяль коротко полоснул по горлу поднимающегося с лежанки заспанного вальха. Северяне бросились осматривать прислоненное к бревенчатым стенам оружие. Хьяль, напряженно размышляя, потянул на себя короткий ирландский меч.

Четыре человека в этой башне. Если по столько же в остальных, то сейчас на стенах несколько десятков вооруженных воинов, и в любое мгновенье снизу подтянутся еще. Дрянь дело.

Подтверждая догадку, приоткрывший противоположную дверь сторожки Ульф резко дернулся назад. В доски с разочарованным чавканьем ткнулась стрела.

— Хьяль, у нас проблемы.

Скальд чуть дернул на себя дверь и быстро выглянул в щель.

Впереди, набежавшие из других башен и снизу, закованные в сталь вальхи споро перекрыли настил плотным рядом щитов. Двое лучников метали в темноту за стеной обмотанные паклей подожженные стрелы. Один, обернувшись в их сторону, как раз шарил в туле, явно собираясь всадить в заинтересовавший его дверной проем еще одну стрелу.

— Возвратимся, спустимся вниз и пойдем через хижины, — деловито предложил Ульф.

Скальд коротко кивнул, после секундной заминки его поддержали остальные. Подперев дверцу толстым топорищем, они молнией кинулись назад.

Под ногами загрохотал, угрожая развалиться, деревянный настил. На бегу Хьяль бросил мимолетный взгляд на другую стену. Там кипела яростная свалка. Группа Агнара столкнулась с отрядом вальхов, и сейчас они деловито резали друг друга. В мельтешении фигур и клинков было не ясно, кто есть кто, и уж тем более на чьей стороне победа. Чуть в стороне освещенный огнем факела Торгейр, припав на одно колено, споро посылал стрелу за стрелой из снятого с мертвого ирландца лука в мечущиеся на стене фигуры затянутых в доспехи вальхов.

Вот и лестница. Грубые покатые ступени из цельных бревен. Не поскользнуться бы — с такой высоты шею сломать запросто. Внизу уже ждут, готовясь принять ночных гостей на копья, злые, не выспавшиеся ирландцы. Немного, с трудом хватает, чтобы в один ряд перекрыть основание спуска. Вот только на вальхах пусть и впопыхах натянутые, но кольчуги и в руках прочные щиты, а на северянах только короткие штаны, да покрытая одновременно мурашками от холода и потом возбуждения, густо измазанная сажей кожа.

На последних ступенях Хьяль прыгнул, усилием воли бросая отчаянно сопротивляющееся тело меж копейных жал. Он врезался в чей-то щит, инерцией удара опрокидывая истошно верещащего ирландца на землю. Рубанул поверх щита по прикрытой кожаным шлемом голове. Несколько раз отмахнул в сторону, надеясь попасть по ногам, и еще больше надеясь, что ноги окажутся ногами вальхов, а не его же подельников. Кто-то хрипло выругался на чужом языке, сбоку застонали.

Скальд попытался перевернуться на спину, но в этот момент сверху что-то грохнулось, выбивая воздух из легких, придавливая к затихшему с вытаращенному глазами мертвому вальху. На мгновенье Хьялю показалось, что он похоронен, живьем замурован в могильном кургане. С рычанием скидывая тяжесть, скальд встал на четвереньки. Глаза выхватили нерадостную картину скоротечного боя. Зарубленные тела мертвых ирландцев. Споро перетягивающий руку какой-то тряпкой, цедя сквозь зубы ругательства, Виглав. Застывшие с окровавленным оружием в руках Халейг и Ульф. Так некстати свалившаяся на скальда тяжесть оказалось здоровенным вальхом, Асгейр, доставший из шеи трупа окровавленный нож, безуспешно пытается стянуть с мертвеца стальную рубашку.

— Хьяль, не время расслабляться. Асгейр, оставь ты эту кольчугу. Не до того сейчас. Если не успеем к воротам, пока не утихнет паника, можем сами себя зарезать, чтобы не доставлять этого удовольствия нашим вальхским друзьям.

Ульф помог скальду подняться, и они со всех ног понеслись к просвету между домами.

Все смешалось в бешенном хороводе. Несколько десятков разбросанных в беспорядке небольших хижин в безлунной тьме превратились в настоящий лабиринт. Впереди мелькает расплывчатым пятном спина Ульфа. Под ногами чавкает грязь. Сзади пыхтят товарищи. И это единственная опора в плывущей реальности, ибо что происходит вокруг понять нет никакой возможности. С одной стороны раздается отрывистая вальхская речь, с другой доносятся гортанные северные проклятия, багровым заревом заходятся дома на окраине.

Из приземистой хижины, на ходу надевая шлем, вынырнул молодой ирландец. Ножны с мечом неумеха несет под мышкой. Ульф походя пырнул парня ножом. И тут же отпрянул в сторону.

— Яйца Фрейра! — сдавленно ругнулся викинг.

Из дверей хижины вывалилось еще несколько бойцов. Глаза такие же осоловелые, что и у выскочившего первым. Вот только мечи достать они догадались.

Не сговариваясь, северяне резко свернули в какой-то узкий проулок. Потом свернули еще раз, но топот за их спинами так и не смолк. Проклятие, с хвостом за плечами они скоро вконец заплутают.

— Я задержусь, а вы бегом к воротам! — крикнул Ульф, ныряя в темный закуток меж домов. — Найдете их по шуму, если все пошло как надо, там сейчас людно.

Скальд лишь коротко кивнул, по опыту зная, что на подобные задержки Ульф большой мастак. Остается лишь надеяться, что ему повезет и в этот раз.

Через мгновенье сзади раздался звон железа, потом сдавленный человеческий крик.

Четверка северян несется не разбирая дороги. Поворот. Еще поворот. Хижины кажутся неотличимыми друг от друга, и скальда не оставляет чувство, что здесь они уже были. Возможно, даже не раз. Шум, по которому Ульф предлагал искать ворота, возникает то здесь, то там, чтобы через мгновенье затихнуть и яростным сполохом громыхнуть с противоположной стороны.

— Хьяль, стой, надо подождать Ульфа! — кричит за спиной Хорнторн. — Мы тут без него до Великой Зимы пробегаем.

Проклятье, а ведь он прав. Скальд остановился и огляделся по сторонам, пытаясь хоть приблизительно понять, где они.

Из-за домов к ним метнулась размытая тень. Хорнторн умер не успев ничего понять. Короткий изогнутый клинок располосовал его горло от уха до уха. С тихим стоном осел, держась за живот Халейг. Хьяля спасло какое-то внутреннее звериное чутье, он резко присел на колени, лишь самую малость увернувшись от разящего клинка. Скальд почувствовал, как рассекаемый воздух шевелит волосы на макушке, успел разглядеть оскаленные зубы, покрытые кровавыми прожилками белки глаз и занесенный для нового удара грязно-бурый от крови товарищей кривой нож. Застывший в паре шагов позади Асгейр ничего не успевает сделать. Как же быстр этот пришелец из тьмы.

Будь у него время и хоть чуть-чуть слюны в пересохшем горле, Хьяль бы судорожно сглотнул. По всему видать, пришла ему пора умирать.

Неожиданно противник повалился на землю сбитый с ног. Рычащий клубок из сцепившихся в смертельной схватке людей смерчем прокатился по улочке, врезался в стену одной из хижин и замер. Оказавшийся сверху светловолосый боец оседлал ирландца, раз за разом вгоняя нож под ребра хрипящему вальху. Хьяль с трудом узнал в забрызганном с ног до головы кровью воине Ульфа.

Приемыш с видимым трудом поднялся. Провел по лицу рукой. Сплюнул на землю и, повернувшись, прохрипел.

— Закиньте его вон в тот проулок!

— Можно подумать нам сейчас до этого, — просипел Асгейр. В глазах хирдмана застыл только что пережитый ужас.

— Делай, что говорю!

Асгейр зло кивнул. На пару с Хьялем они споро занесли обмякшее тело в глухой тупичок между хижинами.

Безумный бег по узким улочкам продолжился. По дороге они убили нескольких подвернувшихся под руку вальхов, пару раз чуть не погибли сами, с трудом оторвавшись в извилистых лабиринтах хижин от в несколько раз больших отрядов противника. Встретили еще двоих заплутавших своих. И, наконец, вывалились к долгожданным воротам, за которые шла ожесточенная резня.

Шеренга вальхов, видимо, охрана ворот и жильцы ближайших хижин, упершись спинами в дубовые брусья, намертво уцепилась за последнюю надежду выжить, весьма успешно отпихиваясь копьями от небольшого отряда викингов. На земле уже лежит несколько трупов причем не только затянутых в кольчуги ирландцев, но и полуголых светловолосых северян.

— Бей-руби! — волком взвыл Ульф, и они кинулись в бой.

Подкрепление придало викингам сил, но храбро сражающиеся ирландцы упорно отказывались умирать.

— Бей-руби! — Со стороны домов несется отряд Агнара. Торгейр с ходу вогнал стрелу в горло какого-то не вовремя опустившего щит вальха и дернул из тула еще одну. За несколько мгновений он растрепал до этого неприступный строй, гвоздя цепочку сжавшихся в ожидании смерти людей, бьющими без промаха вестницами смерти.

Довершил дело Бьёрн. Размахивая секирой, как бешенный, он расшвырял так и не сумевших вновь организоваться защитников и сходу схватился за брус засова. Мускулы гиганта вздулись, Бьёрн с хриплым рычанием еще сильнее налег плечом, через мгновенье к нему присоединился Хьяль и еще несколько викингов. Но тут дело встало — брус заклинило.

— Бьёрн, чего возитесь! — хрипло крикнул конунг и коротко выругался.

Со стены и из-за домов лезли, освещая дорогу ярко палящими факелами, пришедшие в себя вальхи. Северные мечники яростно сцепились с ними, защищая возящихся с воротами товарищей, но превосходство в числе и оружии явно было на стороне детей Зеленного острова.

За спиной Хьяля кто-то кого-то резал, раздавалась гортанная ругань на двух языках. Пыхтящий рядом со скальдом хирдман с тихим стоном осел на землю. Из спины торчит мохнатый черенок оперенья — стрела. Хьялю дико захотелось вытереть каплями стекающий по лицу пот, а еще — повернуться к опасности лицом, а лучше вжаться куда-нибудь, закрыть глаза и не открывать их пока это все не закончится. Новый свист, и хватается за пронзенное бедро хирдман слева. Хьяль, оторвавшись от непокорного бруса, судорожно заозирался вокруг.

— Гейр! — Забияка стоит в нескольких шагах. В руках вальхский лук.

— Чего тебе? — Дикий взгляд, перекошенное лицо.

— Лучники! — Хьяль мотнул головой в сторону, откуда, как ему показалось, вылетела стрела, и вновь налег на вставшие намертво створки.

Забияка резко обернулся, вскидывая лук. В ночную тьму с глухим свистом разрезая воздух унеслось несколько стрел. Со стороны домов донесся короткий вскрик.

Наконец балка не выдержала. Когда раздался сухой треск, и створки начали с протяжным скрипом расползаться в стороны, Хьяль не сдержал облегченного вздоха. На холм, поблескивая железом и захлебываясь воинственным криком, карабкаются темные фигурки. Теперь им остается только дожить до появления друзей.

Хьяль обернулся и кинулся в образовавшийся у узкого проема приоткрывшихся ворот строй. Северяне плотно сбили отнятые у ирландцев щиты, не подпуская врагов к вожделенным воротам. Еще чуть-чуть. Будто чувствуя, что это их последний шанс на спасение, вальхи усилили натиск. хирдманы извиваются, рассерженными кошками уворачиваются от жадно тянущихся к плоти копий. Измочаленные щиты грозят в любой момент рассыпаться досками. Вальхи, воя волками, кидаются на строй, стремясь вытолкать отбивающуюся из последних сил группу ненавистных лохланнцев в распахнутые ворота и перекрыть проход. На мгновенье Хьялю показалось, что сейчас ирландцам удастся задуманное, но тут подоспела долгожданная подмога.

Первым в распахнутые ворота ворвался Асмунд. Оттолкнув Хьяля в сторону, он с хриплым рычанием бросился на пляшущего впереди ирландца. Вкладывая во взмах всю массу и силу прыжка, Старый медведь с одного удара расколол крашенный щит, отрубил держащую деревянную скобу руку.

Следом за ним, мерно полосуя воздух секирой, влетел Тормунд. Длинные волосы вождя эстландцев темной пеленой спадают из под шлема на забрызганную кровью кольчугу. Из-за спины виднеются оскаленные лица других северян — вестландцев и южан вперемежку. Дикий крик разрезает ночной воздух.

Еще несколько мгновений назад полные отчаянной решимости биться ирландцы побросали оружие и кинулись прочь. Единичные очаги сопротивления оказались подмяты, раздавлены железным потоком, хлынувшим в проем ворот и захлестнувшим залитые кровью улицы.

* * *

Хьяль, тяжело дыша, сидит, привалившись к прохладной громаде стены.

Вокруг суетятся люди. Кто-то дорезает чужих, кто-то пользует раненных, но большая часть шарит по неостывшим телам в поисках трофеев. Где-то за хижинами стучат мечами о щиты недобитых ирландцев подошедшие последними хирдманы. Пленных сегодня не берут, оставлять выживших врагов в крепости посреди вражеской территории — слишком большой риск. Да и куда их девать потом — не продашь, не через всю же страну тащить.

Ветер бросил в его сторону клуб смрадного дыма. Хьяль тяжело закашлялся. Несколько перемазанных в саже норманнов тушат занявшуюся от неудачно упавшего факела хибару. Пока получается не очень, но парни стараются. Еще пара черных столбов вздымаются над центром деревни. Асмунд уже отправил туда людей. Не хватало еще, чтобы здесь все заполыхало. Тогда мало того, что придется бросить с таким трудом взятую крепость, так еще можно сразу же садиться на ладьи и отправляться домой. Они и так слишком нашумели с этим штурмом.

Скальд, блаженно зажмурившись, вытянул вперед слегка подрагивающие после безумного бега ноги. Все тело ломит, на сознание волнами накатывает дремотная хмарь. Но отдохнуть ему так и не дали.

— Хьяль, помнишь, где на нас напал тот безумец?

Ульф, как это часто бывало, после боя выглядел даже серьезней, чем обычно. Стоящий за его плечом Агнар на ходу чистил изгвозданный в крови франкский меч.

Скальд молча кивнул.

— Пойдем, покажешь.

Хьяль изобразил на лице страдание, но поднялся. Он был уверен, что Приемыш сам прекрасно помнит, где лежит исколотый мертвец. Значит, зачем-то нужно, чтобы при осмотре трупа конунгом скальд присутствовал лично.

Ирландец лежал там, где они его и оставили. Ощеренный рот. Голубые глаза невидяще запрокинуты в небо. При свете дня Хьяль увидел, что руки ночной тени покрыты сложной вязью многоцветной татуировки. Конунга больше интересовало другое. Осторожно, почти брезгливо, Агнар подцепил кончиком меча заправленную за короткую безрукавку цепь, являя на свет золотой медальон.

Хьяль коротко, но очень емко выругался. Ульф выразительно хмыкнул.

Изображение держащего серп и отрубленную голову воина ни с чем другим спутать было невозможно.

— Что же, по крайней мере, мы на верном пути, — задумчиво заметил конунг. — Ульф, Хьяль, я хочу, чтобы об этом никто пока не знал. — Агнар резко рванул цепь. Золотые звенья брызнули в стороны.

— А Асгейр? Передать ему, чтобы не трепался?

— Асгейр не будет трепаться. Его ночью убили… Стрела… Во время боя у ворот…

Хьяль вспомнил оседающее рядом тело. Он так и не разглядел тогда в темноте лица убитого, а потом как-то не до того было.

— Понятно.

— Ульф, пошли кого-нибудь из молодых, пусть утащат тело этого ряженного в общую кучу. Лучше бы вообще его сжечь, но сделать это тихо вряд ли получится.

— Пошлю. Странная все-таки это крепость, Агнар. Ни детей, ни стариков, ни женщин. Даже прислуги нет. Только воины. Да и еды почитай совсем нет. Запасы в погребах никакие. Ладно, что мы тут ненадолго. Кстати, что делать с трупами этих самых воинов? При такой погоде они начнут вонять уже к полудню.

— Найдите в крепости свободный погреб похолоднее. Потом свои похоронят, по какому захотят обычаю. Заслужили, — коротко пояснил конунг. Заодно найдите Гислу. Надо узнать: все ли у него в порядке. — Конунг явно жалел, что пошел на поводу у Стирбьёрна. Слишком кровавым выходит этот летний стрендхег. А еще говорили, что у франков нерадостно.

— А с нашими что делать?

— Найдите еще один погреб, а лучше ледник. Проводы в последний путь придется отложить на потом.

«Если оно, конечно, будет это потом», — добавил про себя Агнар.

Статуэтка исчезла в мешочке на поясе конунга.

* * *

Гислу они нашли в компании Тристана и Бьёрна неподалеку от ворот, почти одновременно с ищущим их же Забиякой.

Торгейр почти бежал, но, заметив друзей, уменьшил шаг и принял тот самый степенный, важный вид, по которому можно было сразу понять, что Забияка задумал какую-то пакость, и Хьяль мог на что угодно спорить, что пакость эта связана с Бьёрном.

Уже никуда не спеша, Торгейр приблизился к ним и, выдержав драматическую паузу, демонстративно обращаясь к одному Хьялю, заявил:

— Безумный, ты был прав. Вальхские девушки действительно самые красивые в мире.

— Во-первых, я этого не говорил. Во-вторых, где ты здесь видел девушек? — Хьяль уже понял, к чему ведет Торгейр.

— Люди Тормунда нашли их около дюжины в одной странной хибаре — что-то вроде святилища, чучела зверей по стенам да чудной алтарь, и сейчас делят на поляне.

Торгейр даже не успел договорить до конца, как Бьёрн с крайне занятым видом куда-то направился. Шагал он в сторону противоположную от указанной, но всем в компании было ясно, куда ведет его путь. Всем, кроме вездесущего Гислы.

— Дядя Хьяль, куда он?

— Хм. Надо присмотреть, чтобы Бьёрн не натворил дел. Торгейр, опять ты наступил на больную мозоль. — Ульф целеустремленно зашагал к поляне. Остальные направились за ним.

Так они и шли по улицам мертвого городка. Сосредоточенный Ульф, весь трепещущий в ожидании потехи Торгейр и чуть отставшие, чтобы спокойно поговорить Гисла и Хьяль.

— Видишь ли Гисла, у Бьёрна есть проблемы.

Ошеломленный таким признанием Гисла даже остановился.

— Ты не смотри что он такой большой. У больших людей как раз и бывают большие, просто громадные проблемы. — Подросток заворожено уставился на скальда. Выдержав соответствующую моменту паузу, тот торжественно продолжил. — Бьёрн бабник.

— Дядя Хьяль, по-моему, все вы тут бабники. Тот же дядя Торгейр, он же не пропускает ни одной юбки.

— Не перебивай. — Поморщился скальд. — Бьёрн бабник. Хотя, иногда мне кажется, что он внушил себе это сам. А может, виноваты обстоятельства его не сложившейся семейной жизни. В общем Бьёрн хочет много женщин и желательно в разряде жен или на худой конец наложниц, чтобы были всегда под рукой. Он может себе это позволить.

— Дядя Хьяль, тогда в чем здесь проблема? У моего отца было три жены. У одного нашего хирдмана их вообще пять?

— Опять ты перебиваешь, Гисла. Тебе надо учиться слушать. Проблема в Бьёрне, который не может ни в чем отказать женщине. Как-никак после гибели отца его воспитывала одна мать. Та еще, надо сказать, Валькирия. Проблема в первой жене Бьёрна, которая прибрала к рукам весь дом. Стерва та еще. Начиналось все конечно красиво, но уже через месяц после свадьбы Бьёрн ни слова не мог сказать против, тем более, что навязала ему это чудо его обожаемая мать. Сейчас Бьёрн без их разрешения воздух испортить не может, не то, что приударить за молодой рабыней. Тем более, что в их милом дружном доме молодые, красивые рабыни вскоре отчего-то перевелись.

Подросток недоверчиво взглянул на Хьяля.

— Да, Гисла, этот медведь не может сказать матери и жене ни слова поперек и терпит, что те всячески им помыкают. Подобно большинству медведей Бьёрн весьма добродушен. В общем, внешность бывает обманчива.

— Подождите, дядя Хьяль, но ведь у Бьёрна две жены.

— Это третья по величине трагедия в его жизни вслед за гибелью отца и первой женитьбой. После года семейных мучений и постоянных подначек Торгейра Бьёрн решил, что так жить дальше нельзя, и попытался восстановить попранное мужское достоинство. Способ для этого он избрал весьма странный. Мне кажется, здесь опять не обошлось без Забияки. Бьёрн решил завести вторую жену.

Когда Бьёрн огласил свою волю, его бабы ясно дали понять, что ничего из этой затеи у него не выйдет. Бьёрн в кои-то веки проявил твердость и стал привозить из походов молоденьких пленниц. Жена скандалила, мать выставляла его из дома, а все вокруг тихо так про себя смеялись. Тихо, потому что мужчины боялись Бьёрна, а женщины слишком завидовали его жене. В открытую ржал один Торгейр, но у них с Берном особые отношения. Бьёрн же не оставлял попыток, видимо, надеясь сломить сопротивление упорством, но делал счастливыми лишь друзей, которым за бесценок или вообще в дар доставались молодые красивые наложницы. В итоге Бьёрн добился своего.

Хьяль криво усмехнулся.

— Мы привезли ее с востока. Из-за Гандвика. Красивая. Кажется, поначалу она не поняла что за человек Бьёрн. Была ласкова, во всем ему потакала. В общем, мечта сбылась. На радостях он объявил ее женой. Бьёрну надо было испугаться, когда новенькая смогла умаслить мать и поставить на место старшую жену. Хотя с женой у нее получилось не сразу. Та еще была битва. Бьёрн около месяца скитался по друзьям и соседям, живя то здесь, то там. Все мило улыбались и делали вид, что верят в его неумелую ложь о клопах в постели или религиозных обетах. Бьёрн никогда не умел врать. На его беду в результате жены поладили. Старшая жена объяснила младшей, что за животное Бьёрн, и жизнь его окончательно превратилась в ночной кошмар. Теперь в доме Бьёрна три бабы. Каждая со своими запросами и капризами. Каждой нужно внимание и подарки. И при этом ни одна его ни во что не ставит. Удивлен, как Бьёрн еще не сделал от нас ноги. Такой боец будет везде в чести. Его держит лишь верность конунгу да еще, пожалуй, Ульф, которого жены и мать Бьёрна безмерно уважают и, порой мне кажется, даже бояться. Когда Ульф гостит у Бьёрна, в доме наступает долгожданный поход. Торгейр шутит, что Бьёрн дружит с Ульфом лишь ради этих мгновений.

— Дядя Хьяль, а что у Бьёрна с Торгейром? — Гисла давно уже хотел задать этот вопрос, вот только удобного как-то случая не было. — Я слышал что-то такое об их особых отношениях, но никто внятно мне ничего не объяснил. Все только ржут, да отпускают пошлые шутки. Конечно, когда Бьёрна рядом нет.

— Бьёрн и Забияка братья по отцу. Тот любил женщин, и Бьёрн старается ему подражать, правда, неудачно. Они не выставляют родства напоказ, но Торгейру сходит с рук многое, за что Бьёрн, несмотря на всё добродушие, убил бы любого другого. Торгейр же просто обожает доставать Бьёрна. Однажды Бьёрн не выдержал и сломал Забияке руку, разозлившись и бросив его на землю. Бьёрн торжественно пообещал, что это не повториться, и теперь до рукоприкладства доходит лишь, когда рядом есть какой-нибудь водоем больше лужи. Поэтому Торгейр был так спокоен и сдержан во время плавания. Немного удовольствия, когда тебя швыряют в воду на глазах у всей команды.

На берегу же Забияка не дает Бьёрну покоя и постоянно втравливает его в разные неприятности. Именно его насмешки вдохновили Бьёрна вновь начать перебирать баб после неудачи с гандвикской девкой. Мне кажется, Торгейр давно возвел бы Бьёрна на костер, если бы не Ульф. Но, кажется, мы пришли.

Хьялю все происходящее было не в новинку. Гисла же попросту опешил от открывшейся им картины.

На обширном пространстве рядом со слабо дымящими головешками, видать тормундинги решили спалить странную постройку от греха подальше, сбились в кучу почти полтора десятка ирландок, и Гисла признал что они действительно хороши собой. Перед девушками неровный круг из воинов Тормунда. Почти два десятка человек. Судя по всему опытные бойцы, раз отстояли право участвовать в дележе. Люди Тормунда изрыгают невообразимые ругательства и угрозы, мозолистые руки нещадно терзают потертые рукояти мечей. А в центре круга мечется здоровенный силуэт.

— Мы успели вовремя. Сейчас Бьёрн будет входить в образ. — Торгейр аж дрожал от возбуждения.

— Однажды ты втравишь нас в такую переделку, из которой нам будет уже не выбраться, — обычно невозмутимый, Ульф был явно раздосадован.

— А они, правда, похожи на стервятников. — Гисла зачарованно наблюдал за развитием событий.

— Хм. Скорее уж медведь среди стаи собак.

Бьёрн успевал отвечать всем, и рвущиеся в бой люди Тормунда испуганно отступали, когда он, переваливаясь, поворачивался в их сторону.

Наконец, один из тормундингов решился. Пролаяв что-то особенно оскорбительное, он, на ходу доставая меч, направился к Бьёрну. Клинок успел покинуть ножны наполовину, когда громадная тень метнулась вперед.

Гисла успел разглядеть лишь мерцание воздуха. Голова эстландца резко дернулась назад. Тело последовало за ней с небольшой задержкой, но летело гораздо дальше. Воин перекувыркнулся через себя и шлепнулся в пыль.

Беснующийся в центре толпы Бьёрн превратился в настоящего медведя. Из его уст лился уже совершеннейший бред, перемежаемый звериным рычанием. На губах выступила пена. Руки сжались в подобие звериных лап.

Торгейр был в полном восторге.

Тормундинги стали медленно, опасливо пятясь, отступать. Их явно уже не столь заботила защита недавно приобретенной собственности. То тут, то там слышалось цедимое сквозь зубы подобно ругательству слово: «берсеркер».

Бьёрн, больше не обращая на них внимания, шагнул сквозь распадающийся круг, с рычанием схватил стройную девушку с огненно рыжими волосами, густой волной спадающими до пояса, и, закинув ее на плечо, скрылся в ближайшем строении.

— Ну вот, наш медведь и получил свои полдня славы, — подвел итог Торгейр.

— Почему полдня? — удивленно спросил Гисла.

— Потому что через полдня она поймет, что об этого мишку можно смело вытирать ноги. А мы получим очередную обузу: принеси то, принеси се. Хотя, если ему повезет, или разум проснется, — последнюю фразу Торгейр произнес с явным сомнением, — он подарит ее кому-либо из близких друзей. Может быть, даже мне.

— А если не повезет?

— Тогда, Гисла, в его доме появится еще одна баба, которая будет ему указывать, как надо жить. Когда Бьёрн поймет, что в его интересах оставить все без изменений?

— Тогда, когда ты, наконец, перестанешь дразнить его. Совсем спятил? Если он убил воина Тормунда, у нас будут неприятности.

Торгейр безмятежно усмехнулся.

— Безумный, ты видел подобное десятки раз. Медок когда-нибудь кого-нибудь убил? Смотри, тот смельчак уже пытается встать. Сломан нос, а красавцем он и так не был. Ну, может быть, еще стрясены мозги, а эстландцу последние вовсе не обязательны. В общем — обычный набор. Да и не будет он трепаться. Насколько я узнал их командира, тот сам сломает нос любому из своих, кто побежит на нас жаловаться.

— Ладно, пошли, смотреть здесь больше не на что. — Скальд сплюнул.

Воины Тормунда, матерясь и задираясь, заканчивали дележ живой добычи.

— Схожу-ка я к Горму. Узнаю, что говорят руны по поводу того, доживем ли мы с такими союзниками до встречи с врагами, — задумчиво сказал Хьяль, когда за спиной стихла ругань эстландцев.

— Зачем тебе этот Горм? — Торгейр пренебрежительно махнул рукой — Из-за него мы потеряли такие деньги. Эх.

— Дядя Хьяль, а с тобой можно? — Гисле было интересно все связное с ремеслом эриля — резчика рун. Человека почти равного перед ликом богов с вождями, жрецами и эрилями. Человека, способного читать по деревянным плашкам волю небес. Вот только о своем эриле Горме люди Агнара в последнее время говорят сквозь зубы.

— Можно, но с Гормом я буду говорить один. Он в последнее время очень нервный.

— Еще бы ему же никто не верит.

Ульф прервал готового сокрушаться и дальше Торгейра.

— Горм в хижине напротив ворот. Агнар ждет, что скажут руны, так что поторопись.

По дороге Гисла как всегда донимал Хьяля расспросами.

— Дядя Хьяль, а почему все так злятся на Горма?

— Два года назад соседи предложили нам вместе навестить один прибрежный городок в землях данов. Агнар приказал Горму вопросить руны об исходе предприятия. В семье Горма этот дар передается уже несколько поколений. Тот нагадал смерть, неудачу и прочие бедствия.

— И что?

— Стрендхегг был удачен и сделал многих богатыми, а мы в нем не участвовали. С тех пор многие воины озлоблены на Горма.

— Но не ты, дядя Хьяль.

— Нет. Я считаю, что раз он увидел такой исход, молодец, что сказал правду. Горм вполне мог солгать, на него тогда многие давили.

— Но ведь набег был удачен.

— Жизнь изменчивая штука. Возможно, будь мы там, все вышло бы не так споро.

— Например?

— Например, Торгейр пошутил бы над чьим-нибудь хирдманом, и все передрались бы еще до данов. Подобное уже случалось. Предсказания не та вещь, которую стоит игнорировать. Ты слышал сагу об Одде стреле?

— Нет.

— Одд как и мы был норвежцем. Он воспитывался в доме Ингьялда, богатого бонда из Берурьёда, что на западном побережье. Однажды Ингьяльд решил позвать домой известную в тех местах провидицу и хотел послать за ней Одда. Но Одд не желал знать судьбу и пытался отговорить воспитателя. Ингьяльд настоял на своем. Провидица, ее звали Хейд, приехала с многочисленными слугами. В ее честь был устроен пир, который продлился до глубокой ночи, а утром она начала гадание. Все были довольны результатом, один Од, будто предчувствуя, что от ее предсказаний не будет ему счастья, то ли из простого упрямства не явился в чертог. Однако Хейд сама позвала его к себе. Провидица предсказала Одду, что он проживет долгую жизнь и станет знаменитым конунгом, что он объедет полсвета, но умрет на родине из-за своего любимого коня Факси. Одд был разозлен результатами гадания. Они поссорились, и Одд даже ударил колдунью, так что Ингьялду пришлось заплатить немалую виру.

Пытаясь доказать, что пророчество ложно и судьба не властна над ним, Одд убил коня, труп зарыл в глубокой яме, а над ямой насыпал курган. После этого он, вроде бы, успокоился и никогда не говорил о произошедшем. Однако в усадьбе воспитателя, где прошла его юность, Одд старался больше не появлялся.

Так вот Одд действительно разбогател на походах и торговле, стал знаменитым конунгом и прожил длинную, насыщенную событиями жизнь. Об Одде рассказывают много историй, некоторые из которых больше похожи на сказку. К примеру, прозвище он получил за то, что будто бы обладал чудесными стрелами с каменными наконечниками, которые всегда поражали цель и возвращались к стрелку. Он был во многих краях и даже здесь, в Эрине. В мире людей осталось мало мест где он не был.

Уже будучи глубоким стариком Одд, наконец, решил вернуться домой. Он бродил с друзьями по местам, где вырос, но внезапно запнулся обо что-то торчащее из земли. Одд стал разрывать находку копьем. Глазам его предстал конский череп. Вдруг из черепа скользнула змея и ужалила Одда в лодыжку. Уже к вечеру нога покрылась струпьям и распухла, лекари ничего не могли сделать. Вскоре Одд умер. Так исполнилось свершенное много лет назад предсказание, и судьба нашла свою жертву.

— Выходит судьбу невозможно изменить?

— Смотря, что ты понимаешь под судьбой. — Пожал плечами Хьяль. — Могу рассказать другую историю. Одному моему знакомому предсказали, что его убьет море. У него был богатый хутор на морском побережье, но после этого пророчества он продал хозяйство и переехал жить в центр страны. Там он жил гораздо беднее, едва ли не в нищете, все-таки море кормит нас, давая рыбу и военную добычу. Он путешествовал только сухим путем, а у нас, как ты сам знаешь, без моря далеко не выберешься, так что можно сказать, что он безвылазно сидел дома. И так прошла вся его бедная на богатство и события жизнь.

— И как же тогда море убило его?

— А никак. Мой знакомый умер на суше. От старости. И надо заметить, это была тоскливая старость. Он смог обмануть судьбу, но не уверен, что ему было от этого счастье. Зачастую гораздо почетней принять свою долю и достойно пройти путь. Мир все равно идет к своему концу. Боги понимают, им не победить в последней битве, что свершится в конце времен, но все равно Один собирает за своим столом героев, которые будут биться в ней, и воины умирают за честь оказаться в их числе.

— Ты считаешь, вам надо было пойти на данов в тот год?

— Даны и Рагнарек — разные вещи. И руны не сколько предсказывают судьбу, сколько показывают возможное развитие событий. А принимать их совет или нет дело уже самих людей. Не стоит перекидывать на древесные плашки ответственность за свои поступки, а тем более считать их гласом судьбы, которой подвластны даже боги.

— Здесь на севере принято принимать свою судьбу, — задумчиво произнес Хьяль. — Ее здесь сравнивают с текущей в ущелье горной рекой. Вроде и силы в потоке не меренно, да куда ты из глубокой впадины денешься. Твой путь уже проложен, и ты никуда не можешь свернуть. Лишь с честью принять-пройти все камни и повороты, что тебе подготовило ущелье. По-нашему это и есть судьба. Но так считают далеко не везде. Однажды в стране греков мне объясняли, что будущее — это множество возможных путей развития событий. Они переплетаются как ручьи в половодье. Ручей может соединиться с одним, может соединиться с другим и потечь совсем в другую сторону, может впасть в реку, а та в свой черед в океан. А может никуда не впадать и ни с кем не соединяться — течь своим путем. На его пути может оказаться камень, или расщелина, которые изменят само его течение. В общем, будущего пока нет, а мы лишь ручьи в половодье. Так что я не вижу за Гормом вины. В отличие от остальных. Так что сейчас наш эриль ушел в себя и боится говорить правду. В случае неудачного расклада рyн он предпочтет промолчать нежели опять отвечать за чьи-то не пополнившиеся кошельки.

* * *

Хижина напротив ворот, в которой устроился эриль, не представляла собой ничего особенного. Такая же глинобитная мазанка, как и все остальные.

Горм сидел на корточках у огня расположенного в центре помещения очага. Резко пахло незнакомыми Хьялю травами. Рядом с предсказателем лежал небольшой, расшитый бисером мешочек. У ног эриля на чистом белом полотне были выложены деревянные плашки рун.

Хьялю сразу стало ясно, что гадание не заладилось. Горм был еще более хмур и недоволен жизнью, чем обычно.

— Что сказали руны? — спросил Хьяль, усаживаясь напротив.

— Что сказали руны? — передразнил его Горм. — Думаешь, я тут же выложу перед тобой, сумасшедший скальд, что мне поведали боги? Об этом должен знать только конунг.

— Горм, зачем начинать беседу с оскорблений?

— Потому, что ты едва ли не десятый, кто сюда заявляется, заходит без стука и задает вопросы, неизменно начиняя беседу с оскорблений. И, заметь, ни один из пришедших не является конунгом, который приказал мне вопросить. Некоторые еще и угрожают, что если я опять нагадаю неудачу, они удушат меня моим же мешочком. Мол, они тащились в такую даль не для того, чтобы поворачивать назад, уже почти добравшись до цели. И, если ты думаешь, что сожительство с финскими колдуньями дает тебе какие-то особые права, то ты глубоко заблуждаешься.

— Давай на мгновенье отвлечемся от колдуний, что который год занимают ваше воображение и многим уже снятся по ночам. — Мягко укорил Горма Хьяль. — Ты знаешь, я не злюсь на тебя из-за той истории с данами и был одним из немногих, кто защищал тебя перед остальными, — на самом деле их таких было двое, вторым был конунг, — и я обещаю, что сказанное тобой не выйдет за пределы этих стен. Так что тебе сказали руны?

Горм еще больше насупился.

— Ничего хорошего. В лесах нас ждет опасность, возможно, даже смерть.

— Понятно. Значит, смерть вместо золота.

— Этого я не говорил. Руны говорят о богатстве столь же ясно, как и о гибели.

— И в чем же тогда опасность?

Горм горько усмехнулся:

— В том-то и дело, что… Даже и не знаю как это сказать. Это очень редкое сочетание: смерть, жизнь, человек.

— Горм, говори яснее, я же не эриль, чтобы понимать тебя. Что значат руны в таком сочетании?

Горм глубоко вздохнул и еле слышно прошептал: «драугр».

— Драугр, — эхом повторил Хьяль. Да, было от чего задуматься. драуграми на севере называли мертвецов, что отказывались спокойно спать в могильных холмах и темными ночами бродили среди живых. Хотя, одно объяснение у этого было. Притом вполне достоверное объяснение.

— Чему ты удивляешься Горм? По-моему, тут все ясно. Тормунд. После того, как Гейр всадил в него стрелу, мы его дружно похоронили.

Горм сумрачно усмехнулся.

— Хьяль, не считай меня за дурака. Я тоже так сначала подумал, да вот не сходится. Как ни кидаю я руны, не сходится. Это не Тормунд. Вот так вот Хьяль. В болотах нас ждет оживший мертвец и ничего хорошего эта встреча нам не готовит.

— И все-таки, мне кажется, ты ошибаешься, немного неправильно понимаешь руны, — осторожно заметил скальд. — У нас уже есть один оживший мертвец и нам хватит его за глаза. Ты уже кому-нибудь это говорил о результатах гадания?

— Нет. Ты первый.

— Тогда подели правду поровну. Людям скажи то, что они хотят услышать — скажи им о золоте. Второго плохого предсказания тебе не простят. Обратно мы не повернем в любом случае. Так что пусть уж лучше у людей будет надежда. А конунгу скажи о подстерегающей в лесах опасности. Я уверен, он найдет выход.

— Глупый совет.

— У меня нет другого. — Скальд поднялся.

— Я так и знал, что от тебя не будет толку. — Похоже, Горм, наконец, нашел, на ком выместить плохое настроение. — Иди, займись каким-нибудь делом. Сочини стихи о своем героизме прошлой ночью. Помилуйся с Торгейром. Поплачь над убитыми вальхами. В общем, я не знаю. Только оставь меня.

— Горм, странно, что ты удивляешься, почему люди не любят тебя? — Хьяль усмехнулся и направился к выходу.

У дверей Хьяль остановился и, как бы невпопад, заметил.

— И, кстати, Горм, их было четверо.

— Кого их? — Отвлекся от разложенных на полотне рун ушедший глубоко в себя эриль.

— Финских колдуний, с которыми я сожительствовал. Они были прекрасны. — Из-за уже почти закрывшейся двери до Хьяль донеслась отборная брань.

* * *

На улице вместе с Гислой Хьяля ждали Ульф и Торгейр.

— Ну и что сказала наша Вельва? — насмешливо поинтересовался Забияка. — Опять предрекала всевозможные опасности, кровь, разрушение и гибель. В общем полный Рагнарек.

— Он не распространялся по этому поводу. Сказал, что вести в первую очередь предназначены конунгу.

— Если Горм не говорит даже тебе, своему самому близкому соратнику и верному приверженцу, значит что-то опять пошло не так. Надеюсь, в этот раз у него хватит мозгов держать язык за зубами, хотя бы перед конунгом.

— В любом случае мы не повернем обратно.

По улице, сломя голову, несся Убе.

— Хьяль, Ульф они погибли.

— Кто погиб?

— Воины Тормунда, предъявившие права на вальхок.

— Что случилось? — встрепенулся Торгейр.

— Пленные вальхки… Они убили их, а потом себя.

Торгейр побледнел и бросился прочь. Они кинулись за ним, но Забияка несся по узким улочкам подобно ветру. Нагнать его удалось уже у самой хижины.

Из дверей хижины вывалился голый до пояса окровавленный Бьёрн. Великан с тупым оцепенением рассматривал густо вымазанные красным руки.

* * *

Разъяренным медведем Бьёрн ворвался в хижину, швырнул девушку в угол и, внушительно рыкнув, занялся дверью. Он не хотел, чтобы ему помешали. Бьёрн был в хорошем настроении и не жаждал никого убивать.

Краем глаза заметив движение, Бьёрн резко развернулся, и нацеленный в сердце нож лишь слегка скользнул по груди, распоров кожу и оставив широкую рванную царапину.

Ирландка загнанной ланью метнулась в угол, выставив перед собой окровавленный клинок. Бьёрн провел рукою по горящей груди, с удивлением обнаружив на ладони красное пятно. В глазах великана заплясали огоньки бешенства. С глухим рычанием разъяренный Бьёрн шагнул вперед.

Лицо девушки перекосилось от страха. Тускло блеснувшее лезвие ножа прижалось к нежной белой коже горла рядом с судорожно бьющейся жилкой.

Бьёрн в замешательстве остановился. Гигант широко развел ладони, показывая, что ей ничего не угрожает. Он говорил что-то успокаивающее по-норвежски, не сознавая, что девушка все равно ничего не понимает, чувствуя, что здесь может помочь сам строй тихой речи.

В зеленых глазах вальхки появилась отрешенная холодная пустота.

Бьёрн бросился вперед. Он не успел, острое лезвие вонзилось в шею.

Гигант прижал к себе бьющееся в конвульсиях тело, из которого кровавыми толчками выплескивалась жизнь. Попытался ладонями пережать рану.

— Зачем? Ну, зачем? — повторял он, словно заведенный.

Девушка судорожно всхлипывала. Трепещущее тело прижалось к нему словно в поисках защиты и тепла. Стоны становились все тише и тише. Через несколько мгновений все было кончено.

С каким-то тупым удивлением Бьёрн рассматривал измазанные чужой и его собственной кровью руки. С трудом поднявшись, на негнущихся ногах он пошел к выходу. Тяжело навалившись на дверь, Бьёрн почти выпал на улицу прямо в объятия подбежавших Ульфа, Хьяля и Торгейра.

* * *

Агнар подошел к амбару, где был заперт Рольв, уже в сумерках. Весь день он был дико занят, осматривая крепость на предмет обороноспособности и успокаивая постоянно вспыхивающие из-за захваченной добычи ссоры. К вечеру конунг окончательно уверился, что Тормунд предложил подобный способ дележа, чтобы свести его с ума. Ну, или по крайней мере, чтобы хорошо поразвлечься, глядя, как конунг будет наводить порядок среди своих людей. Эпизод с Бьёрном и эстландцами был еще цветочками. Медок, как его ласково называл Торгейр, даже не вытащил из ножен меч. А то хватало дурней. Самое смешное, что делить то было особо нечего. Каких-то особых сокровищ в захваченной крепости не оказалось. Так мелочь, какую можно найти в любом обжитом людьми поселении. Грубая посуда, простая одежда, кой-какое оружие, дешевые украшения. И из-за этого барахла люди были готовы перегрызть друг другу глотки. Безумие коснулось даже самых проверенных и степенных бойцов. Совсем недавно Асмунд не поделил какой-то украшенный царапанными поделочными камнями ожерелье с таким же «старых пнем» из эстландцев. Два седобородых, густо украшенных шрамами степенных вояки подобно сцепившимся из-за суки псам тянули ожерелье в разные стороны, едва не рыча, пока не порвали. После чего схватились за мечи, требуя друг от друга возмещения ущерба.

Страшно уставший от криков, воплей и битья кулаками в грудь с криком «я это первым увидел!» Агнар начал подумывать, а не зарубить ли ему по самому крикливому болтуну с обеих сторон. Он был уверен, что столкнувшийся с теми же самыми проблемами, обманувший сам себя Тормунд, не скажет ни слова упрека. Как же проще, иметь дело только со своими людьми.

Понятно, что это не добавило представителям двух народов взаимной любви. Воины Тормунда демонстративно долго и в упор разглядывали конунга прежде, чем пропустить его внутрь.

Рольв сидел на поваленном бревне. Исхудавший и осунувшийся сегодня он выглядел еще более понуро. Тень от того, кем он был, выжженная оболочка, устало подумал конунг, и вряд ли в нем когда-нибудь зажжется прежний огонь.

— Как Бьёрн? — голос Рольва больше подошел бы угасающему старику, такой же слабый и безжизненный.

— Ты знаешь?

— Об этом гудит все вокруг. Безумна страна, где женщины режут себе горло. Я бы и то так, наверное, не смог. — Рольв потупился. — Так как он?

Конунг бросил в его сторону мрачный взгляд.

— Пьет без продыху. Я запретил его трогать. Пусть отойдет.

— Да уж. Всегда знал, что этот гигант только внешне Грендель.

— Да нет, он и внутри злой и страшный великан. Только к женщинам и друзьям это не относится.

— А ведь так и должно быть. — Задумчиво заметил Рольв. — Зверь, живущий внутри, в каждом из нас, не должен кусать своих. Силен тот, кто выпускает своего зверя только на врага. Жаль, что мой зверь уже умер. Мне не хватает его.

— Жаль.

— Действительно жаль. — Рольв тяжело вздохнул. — Тормунд хочет пересмотреть условия вашей сделки. Толстяк далеко не такой дурак, каким пытается казаться. Он не доверяет тебе, конунг, и подумывает переиграть партию — смешать ваших людей, оставив здесь половину своих воинов, но забрав половину твоих. Ты слишком легко согласился с предложенным раскладом и потерял слишком мало людей при штурме. Его это беспокоит. А тут еще эти девки. На договоры же он плевал.

— Что ж, я ждал чего-то подобного.

Пауза затягивалась. Конунг пришел спросить, пойдет ли Рольв завтра с ними в болота, но при первом взгляде на уставившегося куда-то вдаль воина, увидел ответ на свой вопрос.

— Агнар.

— Да.

— Пожалуй, нам стоит попрощаться.

— Что ты имеешь в виду? — просто спросил конунг.

— Я устал, Агнар, — бесцветным голосом ответил Рольв.

— Ты хорошо подумал? Я могу заставить Тормунда…

Рольв лишь молча кивнул.

— Ну что же. Так тому и быть. Прощай, Рольв.

— Прощай, Агнар.

Конунг убрал ладонь с плеча старого соратника, резко развернулся и направился к дверям.

За дверями Агнара ждал Тормунд, чтобы все понять Толстому хватило лишь выражения лица конунга.

— Вижу, ты уже знаешь. Ну что ж, меньше времени на объяснения. — Позади Толстого обманчиво беспечные ошивались несколько его бойцов.

— Разве ты не понимаешь, что оставив здесь поровну наших людей, ты рискуешь вернуться на пепелище? — конунг окинул Тормунда испытующим взглядом.

— Мне нужны гарантии, Агнар. — Просто ответил вождь эстландцев. — Что помешает твоим людям закидать меня стрелами с башен, когда я вернусь и начну переходить через мост?

— Я пойду с вами. Это достаточная гарантия?

Тормунд задумчиво причмокнул губами.

— Я беру с собой всех своих бойцов, но ты идешь с нами. Интересное предложение. — Тормунд широко ухмыльнулся и Агнар понял, что смешливый хевдинг ничего ему не забыл. Ни ночного похищения, ни врезающихся в тело пут, ни Забияки с раскаленным до красна ножом. — Вот только, а вдруг что случится? Что-то очень случайное? От чего не застрахован даже конунг вестландцев? Что я тогда скажу твоим головорезам?

— Со мной пойдут несколько моих людей, — спокойно ответил конунг. — Если со мной случится что-то очень случайное, по-настоящему случайное, они скажут, что это была случайность остальным, и ты будешь иметь дело с Асмундом. Я заставлю Старого медведя поклясться, что он в этом случае ничего тебе не сделает. Я очень надеюсь, что что-то случайное не случится с нами всеми разом?

— Я тоже очень на это надеюсь, — Тормунд выразительно скривил рот.

— Вот только, с другой стороны, что помешает тебе приставить мне нож к горлу и тащить меня заложником до самых ладей? — Агнар пристально посмотрел на вождя эстландцев.

— Гхм. А мысль интересная. Может быть, мое врожденное благородство? Нет. Пожалуй, то, что твои люди даже в этом случае вряд ли отступятся. Видишь ли, Агнар, я считаю, что нам с тобой лучше в этой сумасшедшей стране дружить и потому готов идти на уступки. Если очень хочешь, даже могу оставить тебе в заложники одного из своих командиров. Извини, сам остаться не могу. Все-таки моим молодцам предстоит лезть неизвестно куда, а не в крепости отсиживаться. Лучше бы, чтобы я был с ними. Для твоего же блага лучше раз уж ты собрался на болота.

— Не надо. Я тебе верю. — Агнар криво ухмыльнулся в ответ. — Только знай, что с тех, кто здесь останется, я возьму клятву напасть на тебя при малейших подозрениях в обмане, если даже если я при этом буду слезно умолять не делать этого.

— Вот и прекрасно, что мы с тобой друг друга так хорошо понимаем. По словам одноглазого на болотах не опасно. Я надеюсь, что нам там удастся обойтись без серьезных потерь. Ты тоже потерял не слишком много людей при штурме. Так что равновесие сил сохраняется. Нам до сих пор гораздо проще поделить добычу поровну, чем устраивать резню с неизвестным исходом.

— Так тому и быть, — глядя Толстому прямо в глаза, тяжело произнес Агнар. — Только помни, тебе в любом случае придется возвращаться через переправу. Без этого никак. На той стороне лодками вам не разжиться, плоты здесь не пройдут. Представь, что с тобой будет, если меня не будет с вами, или что-то пойдет не так.

— Мы же договорились, Агнар. — Укоризненно покачав головой, Тормунд широко и, как ему казалось открыто, улыбнулся.

* * *

Агнар подошел к их костру, когда уже стемнело. За спиной конунга глухо ворчал Асмунд.

— Мне нужны четыре человека, что пойдут со мной на болота.

— Двое, Агнар, тебе нужны двое, — почти зарычал Асмунд. Видно, что это был давний разговор. — Мои сыновья пойдут с тобой в любом случае.

Конунг зло поджал губы.

— Асмунд…

— Мои сыновья или я сам. Выбирай.

— Ты нужен мне здесь.

— Поэтому с тобой пойдут Коль и Убе. А я останусь с Ульфом в крепости.

— Асмунд!

— Агнар!

Хирдманы зачарованно переводили глаза с одного спорщика на другого.

— Ну и… — конунг с трудом подавил рвущееся с губ ругательство, — с тобой. Коль, Убе, завтра мы идем с Тормундом на болота. Нужны еще двое.

— А как же договор? — ехидно протянул Торгейр. — Наш пухлый друг на него наплевал?

— Скажем так, наш друг решил пересмотреть некоторые его положения, — почти выплюныл эти слова. — И ты со мной точно не идешь. Тут кто-то поспокойней нужен.

— Так возьми Безумного. Он у нас прям образец выдержки и здравого смысла. — Не удержался от выступления Торгейр. Вот только конунг воспринял его слова в серьез.

— Хьяль?

Прежде чем ответить, скальд некоторое время обдумывал услышанное.

— То есть крепость остается на Асмунда и Ульфа.

— Да. А четверо добровольцев идут со мной. Двоих уже выдвинул Асмунд. — Конунг скривился как от зубной боли. — Нужны еще двое.

— Хорошо, видимо, я доброволец.

— Не хочещь, не иди.

— Не хочу, но пойду. Вопрос, кто будет четвертым.

— Думаю, я. — Воины во все глаза уставились на загадочно улыбающегося Тристана. — Не могу пройти мимо ещё одной легенды моего острова. Всегда мечтал взглянуть на сказочное святилище.

Конунг недобро усмехнулся. — Ну что же. Взглянешь. Да и остальные посмотрят. Только помните, что вызвались сами. Я никого не неволил. В отличие от некоторых. — Агнар зло взглянул на Старого медведя. Асмунд не колеблясь выдержал его взгляд. — А теперь спать. Завтра трудный день.

— А когда они у нас были легкие. — Заныл Торгейр, почуявший слабину Торгейр. — Эх жизнь, судьба, то горы, то овраги. И ведь дернуло же нас потащиться в такую даль…

— Заткнись, без тебя тошно! — хором заорали хирдманы.

* * *

Рольв надежно закрепил веревку под притолокой. Для этого пришлось подтащить снизу целую гору разного скарба.

В последние дни за ним почти перестали следить. И без него дел хватало. Тем более, Тормунд уверен, что узнал от него всё, что следует. Толстый по праву гордился своими мясниками, а после того как Агнар согласился на все его предложение, условия и даже больше, Рольв стал окончательно не нужен пленителю. Тем более, что после того, что эти самые мясники с ним сделали, из Рольва даже проводник был никакой. Да что там проводник, Рольв сильно сомневался, что когда-нибудь сможет поднести ко рту ложку, не расплескав ее содержимого. Слава богам, теперь это уже не имеет никакого значения. Ему больше не придется выносить пытки и допросы, терпеть унижения.

Рольв никогда не представлял себе, что умрет так. Он был уверен, его гибель будет совсем другой. Ему казалось, что его судьба погибнуть в разгар битвы, когда легкие рвутся от крика, а грудь переполняет сумасшедшая смесь восторга и ужаса. Меч или топор. Может быть, копье. На худой конец дротик или стрела. Рольву, казалось, что когда сталь войдет в его тело, он ничего не почувствует, что такое человеческое чувство, как боль, сразу же перестанет для него что-либо значить. Он упадет на траву, и мир замрет в ожидании.

Сама смерть представлялась ему чем-то вроде вспышки света или наоборот всполохом темноты, после которого он откроет глаз и увидит: небеса стали ближе, до них можно дотянуться рукой, и посреди них тянется от края до края огромная семицветная радуга.

Эти мгновения Рольв представлял себе часто. Рольв смог бы описать их в малейших подробностях. Будь он скальдом, сложить о них чудесные вирши. А вот дальше воображение пасовало, вместо слитной картины выдавая череду видений. Бешенная скачка. Сыплющиеся из-под копыт коня искры. Радость встречи с родней и друзьями. Может, даже с кем-то из врагов, конечно, самых достойных. Там, куда он отправится, вражда уже не будет иметь никакого значения. Хмельной эль и жаренное мясо. Долгие обстоятельные разговоры и звонкие песни сказителей.

И что теперь. Что вместо этого? — Рольв встал на низкий чурбак. Петля плотно обвила шею. Воин почувствовал, как грубые волокна веревки впиваются в кожу. Странно, но ощущение порадовало Рольва. Его простая телесность оказалась приятна человеку, которому предстоит расстаться со всеми телесными ощущениями, да и самим телом тоже.

Поначалу он хотел затеять драку с часовыми. Последний шанс погибнуть в бою. Но Рольв реально оценивал шансы. В таком состоянии он не сможет заставить их убить себя. В общем такой роскоши, как достойная смерть ему не позволят. Потом, одно время, он хотел попросить быстрой смерти у Агнара, но осознал, что тогда и все, что он испытал, будет напрасным.

Рольв усмехнулся. Меч, топор, стрела. Ха! Последнее, что он почувствует это клятая веревка, врезающаяся в шею.

Рольв шагнул вперед, одновременно толкая чурбак ногой, роняя его на земляной пол сарая. Это последнее что он может сделать для своего конунга и павших друзей.

Веревка перехлестнула горло, перекрывая доступ вожделенного кислорода. Свет померк, в гортани возникла и начала шириться саднящая боль. Рольв задыхался. Последнее что он, увидел умирая, как дощатая крыша сарая становится прозрачной, растворяется и через нее все явственнее проступает семицветная радуга, по которой к нему несется оседланный крылатый конь.

Когда ворвавшиеся на шум люди Тормунда обнаружили раскачивающееся под потолком тело, они долго шептались, глядя на застывшую на лице мертвеца улыбку.

 

Всадники

Люди Тормунда и пятерка вестландцев покидают крепость на рассвете. Воины с трудом подавляют судорожные зевки. В свете показавшего из-за горизонта самый край солнца зеленый ковер под ногами переливается мириадами бриллиантов. Ступни тонули в густом переплетении изумрудных стеблей.

Внезапно Хьяль едва не подавился очередным зевком.

Из того самого леска, откуда они позавчера предприняли ночную атаку на крепость, неслась лавина вооруженных всадников. Длинные кольчуги, закрывавшие тело почти до колен. Оббитые железом каплевидные щиты с острыми нижними концами. Шлемы с широкими нащечниками и массивными пластинами, защищающими нос. На некоторых пластинчатые брони из нашитых на кожаные безрукавки стальных чешуй и шлемы, похожие на глубокие перевернутые тарелки. В руках воины сжимают по два коротких копья с похожими на листья лавра наконечниками. С седел свисают мечи и широколезвийные секиры на длинной рукояти.

Хьяль уже видел тяжелую конницу в деле и знал, что в ближайшее время им не стоит ждать от жизни ничего хорошего.

Земля вибрировала от дробного топота множества копыт. Воздух разрывался от протяжного боевого крика.

— В круг! В круг! В круг, псы! — Во весь голос заорал в миг растерявший ленивую грацию толстяк. Воины Тормунда попятились, прижимаясь спина к спине, сбивая щиты и упирая копья в землю.

Железная лавина разрасталась, с каждым мгновеньем становясь все ближе. Вот уже можно различить разноцветные клетки вышивки на шерстяных плащах, бронзовые украшения лошадиной сбруи, отблески солнца не лезвиях пик. До стального потока осталось несколько десятков шагов.

— Ах-ха! — Выдох крик слышен даже через слитный, дробный, оглушающий топот копыт. Всадники в едином порыве вскинули руки и отточенным движением послали копья в полет.

— Закройся! — заорали откуда-то сбоку. Хьяль инстинктивно вскинул щит. Глухой звук удара. Из доски чуть выше запястья показалось остро заточенное острие. Из глубины строя раздалось несколько болезненных вскриков. Среагировать успели не все, а кольчуги и стеганки не слишком надежное прикрытие от дротика, в полет которого вложены соединившиеся скорость коня и сила всадника.

Хьяль выглянул из-за щита. До врага остаются считанные ярды. Прямо на него несется широкоплечий вальх. Оскаленный рот под узорчатой личиной шлема. Из-под конских копыт летят во все стороны комья земли. Мускулистая рука, сжимающая копье, отведена назад для удара.

Стоящий перед Хьялем эстландец, прорычав ругательство, направил копье прямо в центр затянутой в кольчугу могучей груди всадника, на которую спадает завязанная в хитрые косицы рыжая борода. Но восседающий на скакуне вальх, с необычайной грацией перегнувшись вперед, ловко отвел неумело выставленное в его сторону оружие круглым щитом.

Раскатистое «Б-у-у-у-ум!»

Конь со всего маху врезался грудью в щит эстландца. Того с такой силой толкнуло на Хьяля, что скальду явственно послышался треск собственных ребер. Всадник приподнялся на стременах, высоко занеся руку и, вкладывая в удар все силы, выбросил копье вперед. Острый наконечник вонзился в открывшуюся в момент столкновения щель между щитом и шлемом. Тормундинг беззвучно повалился на землю, увлекая за собой глубоко ушедшее в тело копье.

Ирландец коротко выругался. Направляя коня в открывшуюся в рядах северян брешь, потянул из ременной петли укрепленную у седла секиру. Этой мимолетной заминки хватило занявшему место павшего воина скальду.

Хьяль резко дернул щит вверх. Обитый металлом край диска с мягким чпоканьем врезался в лошадиную морду. С отчаянным храпом лошадь вскинулась на дыбы. Скальд инстинктивно сжался и потянул щит на себя, закрывая корпус от судорожно мельтешащих копыт. Доски затрещали под глухими ударами, плечо враз онемело. Не обращая внимания на боль, Хьяль на мгновенье высунулся из-за спасительного укрытия и рубанул по почти висящему в седле, потерявшему контроль над обезумевшим от боли конем вальху. Клинок распорол кольчужную рубаху, глубоко войдя в ребра. Вальх, надсадно булькнув, повалился на землю.

Ошалевший от боли и внезапной свободы скакун заплясал перед Хьялем, мешая дотянуться до него копьем отчаянно матерящемуся, раздосадованному глупой смертью соратника ирландцу в цветастом плаще. Вылетевшая из-за спины скальда короткая метательная секира вонзилась настырному моднику в грудь, вышвыривая его из седла.

Хьяль, толкнув взбесившегося коня щитом, шагнул было вперед, нацеливаясь ударить по ноге еще одного вальха, ловко обрубившего наконечники тянувшихся к нему копий, прижавшего грудью коня соседа справа и почти размолотившему ему щит тяжелым топором, но какое-то звериное чутье толкнуло его в сторону.

«Дзеньг».

Скальд едва успел подставить щит под гадюкой хлестнувшее слева копье. Проклятие, этот худой как жердь, крутящийся как муха, тычущий во все стороны, вальх его почти достал. Слава богам, ударившего Хьяля воина споро оттеснили, вынуждая подать назад пляшущего коня. Скальд вновь повернулся вправо, собираясь довершить начатое. Но выбранный им в жертву крушитель щитов уже свешивается из седла. Разбитая голова едва не волочится по земле. Скальд успел заметить, как в гостеприимно распахнувшемся строю исчезает пепельноволосый телохранитель Тормунда. Через плечо пепельного перекинута цепь с окровавленной гирькой на конце.

У Хьяля появилось несколько мгновений, чтобы по быстрому оглядеться. Люди Тормунда держатся. Кое-где виднеются-зияют прорехи, но в целом строй удалось сохранить. Лишь в десятке шагов слева одетый в богатый червленый доспех ирландец прорвал стену щитов и, раздавая чудовищные удары длинным франкским мечом, врубился в строй викингов. Его роскошный гнедой скакун гарцевал среди блистающих на солнце шлемов. Меч, разбрызгивая кровь и древесные щепки, мерно опускался на плоть и щиты. Внезапно гнедой пронзительно заржал, припадая на тонкие передние ноги и вскидывая круп. Мечник головой вперед нырнул в окольчуженную толпу. На месте падения на мгновенье вскипел бурун, и все стихло.

Свою роль стена щитов выполнила. Первый самый губительный натиск разбился об острия северных копий. Вдалеке видна идущая из крепости подмога. Северяне движутся медленно, плотным строем, опасаясь ловушки. Но все равно вид надвигающейся от крепости колонны внушает бойцам уверенность.

Из рядов нападавших раздался протяжный вой рога.

Ирландцы развернули коней прямо на месте, единым слитным движением. На мгновенье Хьяль залюбовался их мастерством. Над рядами северян разнесся торжествующий вой, но они рано праздновали победу. Всего в десятке шагов вальхи вновь развернули коней. С гиканьем и ревом лава понеслась вправо, огибая строй по широкой дуге. С той стороны донесся лязг оружия и воинственные крики.

Тормундинги воспользовались появившейся передышкой, чтобы восстановить потрепанный строй. Тело погибшего, закрывшего собой Хьяля, споро затащили за щиты. Высокий кряжистый воин в пластинчатой броне, не говоря ни слова, оттеснил Хьяля назад и занял место в первом ряду. Хьяль промолчал — не доверяют или просто хотят биться сами — ему без разницы. Он что так, что так не расстроится.

Шум справа постепенно затих. Видимо, неудача постигла вальхов и там. Раздался новый сигнал рога.

Из-за плеча вставшего перед ним здоровяка Хьяль наблюдал, как ирландцы пронеслись мимо и напали вновь, в этот раз уже правее, выискивая слабину в строю. Вальхи беспрестанно колют копьями, кидаются на строй, заставляя коней вставать на дыбы. Копыта скакунов с дробным стуком молотят по щитам шлемам, с чавканьем вонзаются в незащищенную доспехами плоть. Викинги стоят крепко, подобно цепко вросшим в землю ясеням, изредка огрызаясь короткими выпадами клиньев.

Новый вой рога, и не достигшие своей цели вальхи вновь разворачивают коней.

Закованные в металл всадники налетали еще несколько раз. Метали короткие копья, пытались топтать строй конями. Но в вальхах уже не было первоначальной безумной, отчаянно ярости. И чем ближе была идущая из крепости подмога, тем менее напористым становился натиск детей Зеленого острова. А тут еще подключились к сражению лучники с крепостных башен. Несущийся во весь опор конь с прижавшимся к шее затянутым в кольчатую броню всадником — не самая легкая мишень. Но когда с неба с тихим шелестом, пусть мимо, пусть врозь, падают стрелы — приятного мало.

Новый еще более протяжный хрип рога. И тут же еще один. Ирландцы развернули коней в сторону леса. Вскоре темная чаща поглотила последнего всадника.

* * *

Эстландцы собирают трофеи. Мертвых вальхов на лугу осталось немного — большую часть увезли убежавшие лошади. Но тела, что остались лежать на траве, вызвали самый живой интерес. Северяне с удивлением рассматривают длинные искусно сплетенные кольчуги. Кое-кто примеряет непривычно глубокие шлемы и вытянутые, похожие на перевернутую каплю щиты. Молодой эстландец с любопытством разглядывает узкий, граненный наконечник ирландского копья.

Люди Агнара плотной молчаливой стеной застыли рядом. Опасаясь возможной ссоры, Ульф приказал им не приближаться к разгоряченным битвой эстландцам ближе чем на сотню шагов.

Ульф стоял по правую руку от молчаливого задумчивого конунга. Чуть в стороне мнутся сыновья Асмунда, Тристан и Хьяль. Все целы. Только на щеке Коля алеет свежий порез.

— Хм. Момент и место они выбрали удачно. Достаточно далеко от крепости, чтобы быстро подоспела подмога, и от моста, на котором вам было бы удобно обороняться. И держались они почти впритык, чтобы лучникам с башен было неудобно прицельно бить. Одеты и вооружены знатно, куда до них тому убожеству, что мы видели в центре острова.

— Тристан, чьи это люди?

Грустный викинг пожал плечами.

— Не знаю. Кого-то из местных вождей. Здесь народ побогаче будет. Одно могу сказать точно: это не воины Малачи и уж тем более не королевская гвардия. Те ходят под знаменами с дубом на холме, вы такое уже видели, да и одеты по-другому.

— Ну что ж. Стирбьёрн упоминал о том, что в последнее время здесь стали заводить конные дружины подобные дружинам франков, но вот никак не чаял познакомиться с ними столь близко. Интересно, где научились бороться с конницей наши новые друзья. — Агнар хмуро оглядел разбредшихся по поляну тормундингов. — В любом случае наше появление здесь больше нельзя считать тайной. Пойду, потолкую об этом с Толстым.

Тормунд стоял на коленях над лежащим лицом вверх светловолосым воином. Из груди светловолосого торчал обломок копья. Дыхание раненого было хриплым, по бледному лицу крупными каплями стекал пот. Тормунд крепко держал судорожно вздрагивающую ладонь. Рядом, склонившись, хлопотал, отрядный лекарь.

Наконец, лекарь вытер окровавленные едва ли не по локоть руки и, грустно посмотрев на вождя, отрицательно качнул головой. Тормунд молча кивнул.

Светловолосый попытался что-то сказать, но из горла вырвался лишь едва различимый хрип. Это усилие отняло у раненого остатки сил — он несколько раз судорожно дернулся и затих. Тормунд бережно, почти ласково провел ладонью по лицу мертвеца, закрывая веки, и так же молча поднялся. Несколько мгновений хевдинг стоял над бездыханным телом, глядя вдаль невидящими глазами.

Когда вождь эстландцев повернулся к ожидающему развязки пепельноволосому телохранителю, голос его был совершенно бесстрастным.

— Скольких мы потеряли?

— Почти десяток. Семеро убитых. Еще трое не доживут и до полудня.

— Их похоронят люди Агнара. Они же соберут трофеи, которые потом отдадут нам. — Тормунд вопросительно посмотрел на конунга. Тот молча кивнул.

— Еще почти десяток порезы, ушибы и прочее.

— Кому-то придется остаться в крепости?

— Есть парочка, которых бы я оставил, но они хотят идти.

— Боятся остаться без добычи?

— Скорее боятся лекарей нашего союзника. — Пепельный глазами голодного волка посмотрел на Агнара. Конунг абсолютно спокойно встретил его взгляд. Стоящий за плечом конунга Ульф демонстративно зевнул.

— Сомневаюсь, что Агнару что-то даст гибель двух моих людей. Ну да, дело их. Только предупреди, что если они начнут нас задерживать, то выбираться из болот будут сами.

— Они это понимают.

— Вот и славно. Собирай людей. Ну что, конунг, продолжим наш путь? — Тормунд повернулся к Агнару.

— Думаешь, стоит теперь, когда ясно, что наш визит ни для кого здесь не тайна?

— Ты предлагаешь остаться в крепости или вообще возвращаться домой? — вопросительно изогнул бровь Толстый.

— Даже не знаю. Эти для хорошо укрепленной крепости не особо опасны, но что если придут еще? А если придут воины не одного вождя?

Тормунд пренебрежительно фыркнул.

— Тогда, скорее всего, к вечеру твои люди смогут со стен полюбоваться, как местные головорезы раскраивают друг другу черепа. Вряд ли эти разряженные петухи смогут договориться.

Агнар вопросительно взглянул на Тристана.

— Он прав. Местных вождей от резни может удержать может только присутствие короля а…

— А Малачи, слава богам, отсюда далеко, — бесцеремонно прервал сына Эйнара Тормунд. — До его столицы почти неделя пути. Даже если вышлют весточку прямо сейчас, когда он прибудет, мы будем уже далеко. Мелкие же вождьки для нас не опасны. Отбились от этого, отобьемся от остальных. Да и поздно уже отступать, Агнар. Слишком далеко все это зашло. Так что благослови напоследок людей, и продолжаем дорогу. Ведь ты идешь с нами? Или испугался?

В голосе Тормунда было скорее напряжение, чем насмешка.

Агнар сухо усмехнулся.

— Хорошо, раз уж Малачи далеко, то продолжим наш путь.

— Вот и здорово. — Расслабился Тормунд. — Собирайтесь скорее! — Обернулся к воинам вождь эстландцев. — Раз такое дело надо поторопиться. На все про все у нас не больше двух-трех дней.

Воины споро похватали брошенные во время боя вещевые мешки и начали строиться в узкую походную колонну.

Пока эстландцы готовились, Агнар тихонько отвел Ульфа в сторону. Под пристальным изучающим взглядом трущегося неподалеку пепельного конунг сказал лишь одну фразу.

— Пусть все идет, как задумано.

Агнар на мгновенье сжал плечи светловолосого викинга и резко развернулся.

— Удачи, конунг! — крикнул в спину уходящим в сторону болот друзьям Ульф и тихонько добавил. — Сдается мне она нам всем ой понадобиться.

* * *

В тенистой, прохладной тисовой чаще, в которой еще недавно ждали сигнала к атаке северяне, отдыхают после боя потрепанные ратники ирландцев. Люди спешно приводят в порядок коней и оружие. Осматривают и наскоро врачуют полученные в бою раны. Слышна ругань и болезненные вскрики. Кто-то наскоро готовит еду, кто-то поминает павшего в рубке друга, прикладываясь к пузатой баклажке с крепким элем.

На самом краю леса восседающий на роскошном белом жеребце воин молча смотрит на столпившихся на месте недавней битвы северян. Совершенно лысая голова блестит в рассветном солнце едва ли не алым. Темная окладистая борода спадает до середины широкой груди. Из-под прядей выглядывает простое деревянное распятие на широком, прочном ремне. Красное после недавней схватки лицо не выглядит взволнованным, однако толстые пальцы беспрестанно мнут железные звенья бармицы лежащего на седле шлема. Над левой бровью запекся кровью глубокий порез.

Чуть позади держит под узду беспокойного рыжего коня высокий чуть худощавый мужчина. У него длинные волосы до плеч и гладко выбритый подбородок. И все равно они с бородатым рубакой очень похожи, что в общем-то неудивительно для сводных братьев.

— Может, попробуем ударить снова. Когда они будут переходить мост? — хрипло спрашивает еще не отошедший от горячки боя длинноволосый.

— Пусть идут, — коротко, сквозь зубы отвечает бородатый. — Им еще предстоит пожалеть, что они не погибли здесь сегодня достойно и без лишних мучений.

Предводитель всадников, Блиах мак Финн пристально наблюдал, как потрепанный, но не растерявший порядка строй скандинавов пересек реку и через некоторое время скрылся среди бескрайних топей черных болот.

 

Король Зеленого острова

Путник шел среди пахнущей терпким потом толпы по деревянным доскам откидного моста. Несмотря на палящее солнце, человек зябко кутался в серый плащ. Из-под низко надвинутого капюшона виднелись только серые глаза. Люди вокруг гомонили и толкались, стараясь поскорее прорваться к воротам. Мычали коровы, блеяли овцы. Дребезжали на неровно пригнанных досках телеги. Из черного провала рва нестерпимо воняло тухлятиной.

Ворота города были распахнуты настежь, но путник не стал обманываться кажущейся беззащитностью и оказался прав. За створками приезжих встречала группа из почти полутора десятка вооруженных копьями воинов. Добротные кольчуги, сужающиеся книзу щиты, несмотря на жару на головах у всех стальные полукруглые шлемы. Несколько стражников деловито собирали пошлину с въезжавших в город телег торговцев. Остальные цепко шарили глазами по людскому потоку, выискивая глазами малейшие признаки опасности.

Закутанный до самых глаз чужак заинтересовал было воинов, но под плащом оказалась лишь простая дорожная одежда. Разбирающийся в таких вещах старшина охранников внимательно оглядел узор на вороте рубахи. Парень издалека, но эти в последнее время открыто на рожон не лезут и даже наоборот настойчиво демонстрируют правителю расположение и дружбу. Хотя, — страж криво усмехнулся, — дружбу и расположение правителю после имевшей место год назад резни демонстрируют почти все. Временами даже слишком навязчиво.

— По какому делу?

— Навестить родню. Сестра вышла за местного и переехала к мужу.

— За кого это?

Пришелец назвал человека, действительно недавно женившегося на девушке издалека. Страж точно не знал откуда, но в целом все сходится.

— Ладно. Иди. — Путник кивнул, как показалось воину, без должного уважения. — Только это, отправляйся-ка ты сразу к сестре. У нас здесь не любят всяких чужаков, которые бродят по улицам и высматривают.

Что-то в этом человеке начальнику стражи не понравилось. Одежда вроде бы простая, но вид слишком гордый, если не сказать наглый. И нет того страха, к которому они за последнее время так привыкли. Скорее, в глубине голубых глаз нет-нет да мелькнет плохо скрываемое волнение.

Подозрения стражника превратились бы в уверенность, знай он, что вместо восточного конца, где жил вышеупомянутый муж сестры, странный пришелец целеустремленно зашагал к самому центру города. Он был здесь впервые, но дорогу подробно вызнал заранее.

Улицы города чисты и ухожены. Никаких пьяных и нищих. Зато постоянно встречаются хорошо вооруженные патрули и просто прогуливающиеся воины. Путник слышал, что большую часть собранной с покоренных родов дани король тратит на вербовку и вооружение солдат. Теперь ему представился шанс лично убедиться в этом. И надо сказать, увиденное впечатлило его. В одежде и вооружении воинов удачно сочетались северные и местные элементы. Воины носили кольчуги, в других краях доступные даже далеко не всей знати. Кольчуги дополняли бронзовые наручи, характерные для некоторых южных племен. Простые шлемы на головах местного типа, но сделаны явно из хорошей стали, а не привычной бронзы. Полностью стальными были узкие наконечники легких ирландских копий, которыми так удобно действовать вне строя. Тяжелые длинные мечи, явно, привезенные из-за моря. Щиты самых разных форм, видимо, здесь бойцы могли проявлять предпочтения.

Вскоре перед глазами открылась твердыня Малачи — правителя, как никто другой после Тургейса близкого к власти над всем Зеленым островом. Стоящий на высоком холме вокруг, которого собственно и вырос город, двор правителя был окружен высоким частоколом. По дощатым настилам сторожевых башен не спеша прохаживаются лучники.

В ворота удалось прошмыгнуть без лишних проблем. Стража привыкла, что днем постоянно курсирует туда-сюда челядь, выполняющая различные хозяйственные поручения, прибывают и отбывают курьеры. Воины лишь лениво скользнули взглядом по закутанному в плащ пареньку и продолжили обозревать окрестности.

Двор заполняют хозяйственные постройки. Дымят и звенели кузни. Из мастерских доносится грохот молотков и визг пил. Просторные казармы для солдат соседствуют с хижинами для рабов и прислуги. Туда-сюда снуют донельзя занятые и важные люди. Отовсюду слышится: Куда прешь! Глаза разуй! Сам разуй! Дорогу, дорогу!

В центре этого рукотворного улья возвышается дворец короля. Внушительное, почти в два раза больше немаленьких северных домов строение. Он слышал, что именно здесь Малачи живет большую часть года. Здесь же король принимает особо важных гостей. Мощные бревенчатые стены, дубовая дверь и узкие, хорошо приспособленные для обороны окна, закрывающиеся тяжелыми ставнями. Сбоку толстой свечой торчит недостроенная каменная башня. На покрывающих башню густой сетью строительных лесах муравьями копошатся строители.

На специально огороженной обширной площадке у дворца под руководством богато разодетых командиров тренируются воины. Одна часть, закованная в железо, стояла шеренгой, плотно сомкнув щиты и ощетинившись копьями, тогда как другая непрестанно нападала, пытаясь развалить строй, лишить его монолитности. Атака производилась исконным ирландским манером: воины беспрестанно наскакивали, бросались обороняющимся под ноги, метали затупленные дротики, цепляли щиты секирами, совали за железную ограду обмотанные тряпками копья. Вскоре казавшийся поначалу непоколебимым строй постепенно начал терять твердость. Воины, измотанные постоянным натиском, начали местами уступать. Почувствовав слабину врага, начальник нападающих резко дунул в свисток. Рассеянная толпа в мгновенье ока сбилась в плотную ощетинившуюся копьями шеренгу и начала мерным шагом теснить противника, который вскоре полностью смешался. Прозвучал еще один сигнал и стороны поменялись ролями. Теперь бывшие атакующие держали строй, а оборонявшиеся бесновались перед ними.

Здесь же крутили стальные карусели бойцы-одиночки, чья обязанность рвать построения и учинять в них кровавую кашу, внося сумятицу в ряды врага. Воины были поголовно вооружены северными, а некоторые даже и франкскими мечами. Короткие местные клинки использовали только поединщики, практикующие обоерукий бой. Кое-кто играл с копьем, заставляя широкий наконечник со свистом резать воздух. Чуть в стороне опустошали тулы, посылая стрелы в соломенные круги мишеней, почти полсотни лучников.

На посыпанной песком площадке отрабатывали удары и захваты борцы. Гигантский, совершенно лысый воин с вытатуированным на груди раскинувшим лапы медведем в одиночку дрался против трех противников. Первый, необдуманно бросившийся вперед, проворонил резкий удар кулаком в висок. Не успело тело неудачливого поединщика упасть на землю, как гигант метнулся к следующему бойцу, нырнул под выброшенную вперед руку и, схватив ее, заломил. Угодивший в тиски захвата воин попробовал было освободиться, но лишь помог ловкому противнику приложить себя лицом о заботливо подставленное колено. Татуированный резко крутнулся. Растопыренные пальцы мазнули по лицу подкрадывающегося сзади последнего врага. Схватившись за глаза, тот медленно осел на землю. Поигрывая мышцами, гигант сделал несколько кругов по площадке, но никто из его оппонентов так и не поднялся.

Глядя на забавы воинов Малачи, он в очередной раз убедился в правильности принятого решения.

У парадных ворот дворца возникли непредвиденные трудности. Стража наотрез отказалась пропускать незваного гостя, который к тому же отказывается назвать имя. Никакие уговоры и уверения, что у него важные вести, не помогли. Когда он попытался сунуть одному из стражников северную монету, то получил в бок тупым концом копья. Монета при этом к нему так и не вернулась. Потирая ушибленное место, он поспешил отойти от негостеприимных стражников подальше.

Несколько раз он пытался обратиться к выходящим из дворца богато одетым придворным, но те лишь пренебрежительно отмахивались. Он уже собирался попытать счастья в дверях для прислуги, когда из ворот показался высокий статный воин.

Мужчина был одет достаточно просто, но его доспех и оружие стоили явно дороже, чем яркие ткани и побрякушки, нацепленные на разряженную знать. Меч из прославленных качеством клинков рейнских мастерских. Вороненая двойная кольчуга, где каждое кольцо соединяется не с четырьмя, а с восемью соседними, создавая несокрушимый заслон от мечей и стрел. Кожаный воротник с металлическими накладками. Узорчатые стальные наручи.

Стражники низко поклонились. В отличие от других придворных воин молча кивнул в ответ.

Гость с первого взгляда узнал Ангуса, главу телохранителей Малачи. Резкие черты лица и светлые волосы с несколькими прядями совершенно седых волос трудно забыть. Однажды он гостил при дворе отца. По слухам северянин был с Малачи, когда тот только пришел в эти края.

Он поспешил навстречу Ангусу. Стража, которая уже устала от присутствия во дворе настырного незнакомца, вытаскивая мечи, деловито двинулась наперерез.

Повелительным жестом Ангус остановил решительно настроенных воинов. У него тоже была хорошая память на лица.

— Какое-то дело? — Глава телохранителей не любил долгих предисловий.

— У меня важные вести для короля.

— Говори.

— Их необходимо передать лично.

— Попасть на прием к правителю острова весьма сложно. Особенно, если не говорить, зачем пришел. — Ангус недобро нахмурился.

Юноша невольно сглотнул.

— Могу вас уверить. Вести важные. Я очень рискую, доставляя их.

Не переставая говорить, странный незнакомец подошел к вплотную (Ангус жестом успокоил напрягшуюся охрану) приблизил рот к уху северянина и прошептал одну короткую отрывистую фразу.

— Хорошо, жди здесь. — Голос Ангуса ничего не выражал. Однако вернулся он уже через несколько минут. — Пойдем. Тебя примут.

Они прошли через сменяющие друг друга узкие коридоры и просторные залы дворца. На стенах висят расшитые драпировки. По углам громоздится богато декорированная резная мебель. У многочисленных дверей недвижными истуканами застыли до зубов вооруженные воины. Юноше даже стало стыдно за двор отца, который в сравнении со здешней роскошью скорее напоминал необычайно крупную хижину.

Тронный зал поражает убранством даже по сравнению с остальным двором. Гость не разбирался в предметах искусства, но даже его неопытному взгляду было ясно, что некоторые из гобеленов на стенах стоят дороже, чем весь скот и рабы его рода.

Однако массивное кресло на ступенчатом возвышении пустует.

Ангус не спешил ничего объяснять. Все так же молча они пересекли тронный зал. Вереница коридоров, небольшая полукруглая дверь и перед ними предстал узкий внутренний дворик, превращенный в небольшое стрельбище. Высокий, худощавый человек в расшитом золотом зеленом кафтане выпускал одну стрелу за другой в стоящую в нескольких десятках шагов расчерченную кругами мишень. Лицо мужчины было сосредоточенным, но одновременно каким-то умиротворенным. Поза его полнилась грацией. Оперенные древки вонзались вплотную друг к другу.

Когда тул опустел, словно из ниоткуда возник слуга с широким подносом, на котором лежало странное устройство. Широкий лук, прилаженный к плоской дощечке. Рука стрелка потянулась было к чудной игрушке, но на полпути замерла. С явным сожалением он отослал слугу и повернулся к пришедшим.

Светловолосый кивком приказал гостю стоять у входа и некоторое время вполголоса шептался со стрелком. После утвердительного кивка одетого в зеленый кафтан лучника они вновь направились в тронный зал.

Через несколько минут туда вошел тот самый стрелок, с которым разговаривал Ангус. Не обратив никакого внимания на стоящую по углам охрану, он деловито пересек помещение и вольготно устроился на троне.

Перед ним сидел король и, по сути, правитель всей срединной части острова. Темноволосый мужчина лет тридцати — тридцати пяти. Вытянутое треугольное лицо и острый нос с небольшой горбинкой придавали ему сходство с хищной птицей. Несмотря на худобу, в позе и манере то плавных и медленных, то резких, порывистых движений чувствовалась скрытая сила.

Путник склонил голову в жесте покорности.

Некоторое время правитель пытливо рассматривал странника.

— У тебя ко мне дело?

Больше всего гостя поразили глаза короля. Холодные, равнодушные и одновременно наполненные какой-то рациональной жестокостью они изучали его словно какую-то диковинную игрушку. Будто спрашивая: «Ну вот он я», «И что ты мне можешь сделать?» Внезапно гость понял, что ненавидимый как ирландскими вождями, так и северянами, Малачи получает от этой ненависти истинное удовольствие, наслаждается ею как своеобразным довеском к власти, которой обладает.

— Господин, я Конал, сын короля Логери. Отец послал меня к тебе сообщить, что северяне осадили крепость у моста.

— Как интересно. — Малачи совершенно не казался удивленным.

Внезапно король всем телом подался вперед. — Откуда у твоего отца эти сведения?

— Они прошли через наши земли.

Правитель Зеленного острова лениво откинулся на спинку трона.

— И почему же Логери не остановил их. В левой руке короля возникло яблоко, в правой — острый нож. Кожура поползла тонким извилистым серпантином.

Начинался самый опасный этап игры.

— Их было слишком много… Мы бы не справились… Они потребовали проводника, и мы были вынуждены согласиться… Отец решил, что важнее будет сообщить о произошедшем Вам, чтобы можно было зажать их между стенами крепости и Вашим войском. — Голос юноши был полон самого искреннего раскаяния и едва не срывался от с трудом сдерживаемого горя.

— То есть, твой отец пропустил их и даже дал проводника. — Нож легкими движениями снимал с яблока тонкие невесомые полосы. — Плохо. Очень плохо. Я думаю, стоит поговорить с твоим отцом о его отношении к защите рубежей Моей державы. С другой стороны, ты сам пришел ко мне, зная о моей репутации, и не побоялся сообщить эту новость. Это не может не радовать, и внушает определенные надежды. Надежды, что следующий правитель моих окраинных владений не пропустит захватчиков через мои земли безнаказанно. Подобная преданность заслуживает награды. — Малачи бросил выразительный взгляд на Ангуса. Северянин кивнул в знак понимания. — Пока же ты будешь нашим гостем. Будешь воевать с лохланнцами, как и положено настоящему патриоту и верному подданному. — Конал лишь склонил голову. Спорить не имело смысла. — Пойдешь и найдешь кастеляна, он определит, куда тебя поселить. — Казалось, король потерял интерес к разговору. Сын Логери еще раз низко поклонился и поспешил покинуть едва не ставший смертельной ловушкой зал.

Когда нежданный гость вышел, король некоторое время молчал. Он казался несколько раздосадованным, но уж никак не взволнованным.

— Что-то они зачастили к нам в последнее время, не находишь? Вроде бы урок, преподанный той банде прошлым летом, должен был отвадить остальных. Что ж, в этот год никакой пощады — всех под нож. Может, так лучше дойдет. Да и некстати они, с этими мятежными недобитками проблем хватает. А тут еще лохланнцы.

Ангус молча слушал, прекрасно зная, что королю вовсе не нужен собеседник. Есть у него такая привычка рассуждать вслух.

Внезапно лицо короля посветлело.

— А ведь это досадное обстоятельство можно и нужно использовать в свою пользу. Отец часто говорил, что все нужно обращать в свою пользу, даже измену любимой, даже предательство друзей, даже собственную смерть. Тем летом мы неплохо дали по носу наиболее самоуверенным вождям, но ведь, наверняка, остались те, кому урок не пошел на пользу. Да и остальным стоит лишний раз напомнить: кто здесь хозяин, попутно скрепив наше единение кровью. — Малачи улыбнулся. — И тут такой роскошный повод. Но для этого надо сначала наших гостей подзадержать. Этот любитель лошадей еще здесь?

Глава телохранителей удивленно посмотрел на короля.

— Ну, тот, который, побывав за морем, посадил дружину на коней.

В голове Ангуса забрезжило понимание.

— Блиах мак Финн.

— Именно. Помнится, когда мы прошлым летом давили вождей, решивших поиграть в свободу, он отговорился болезнью. Тоже мне, Уллис нашелся. А надо-то было сжечь несколько поселений. Он сейчас в городе? Ждет приема? Хорошо. Срочно передай ему следующее. Кстати, он умеет читать? — Ангус утвердительно кивнул. — Здорово. — Щелчок пальцев, и вышколенный слуга ставит перед королем конторку и прибор для письма. — Почему в наших землях со столь развитыми культурными традициями так мало знати умеет читать? Можешь не отвечать. Женское занятие и все такое. Будем бороться.

Малачи углубился в процедуру письма настолько, что, кажется, забыл обо всем. Временами он даже покусывал кончик пера, видимо, обдумывая наиболее образные выражения. — Мне очень хочется увидеть ваших хваленных воинов в деле, дабы в случае успеха создать подобные отряды для защиты наших рубежей… Угу-угу, и так далее. Несколько образных выражений, призванных закрепить решимость Блиаха помочь нам. Вот теперь все.

— А он не откажется?

— Не откажется. После столь образных выражений не откажется. Иначе этим летом заполыхают его селения. — И король с видимым удовольствием вонзил зубы в сочный плод.

* * *

Конал сидел на застеленной мягкими шкурами кровати, в просторной светлой комнате, предназначенной для особо почетных гостей. На столике перед ним лежали подарки короля. Две золотые фибулы, золотая же цепочка и массивный браслет, отделанный самоцветами. А еще простой короткий меч с потертой кожаной рукоятью.

Конал в который уж раз вспоминал последнюю беседу с отцом. Хотя, это вряд ли можно было назвать беседой. Говорил в ту ночь, по сути, он один.

— Отец другого такого шанса не будет. Держава Малачи растет, и мы следующие. Не сегодня-завтра его дружинники начнут тараном выламывать наши ворота. Если бы не прошлогодний мятеж они бы уже пришли сюда.

Старик поблекшим взглядом смотрел куда-то вдаль.

— Отец, я видел во что превратились земли восставших, и не хочу такой судьбы для нас. Лучше стать не поверженным врагом или униженно просящим милости вассалом, но союзником и другом.

Лицо старика оставалось бесстрастным.

— Отец, неужели ты жалеешь северян? Ты же сам рассказывал, что раньше, до их прихода, жизнь была другой. Богатые усадьбы, чьи земли простирались на десятки лиг. Яркие одежды. Днем охота. Благородные скакуны с золотистыми гривами и собаки. Не эти чудовища, что держат сейчас для охраны домов, нет, грациозные борзые, гончие с шелковистой шерстью, черными, как ночь глазами, и розовыми языками. Вечером пиры — блюда сменяли друг друга одно за другим, а слух присутствующих услаждали певцы и поэты. Крестьяне, не опасаясь за свою жизнь, обрабатывали землю, а женщины рожали, не страшась, что их дети станут рабами и отправятся за море в кандалах. Отец, ты рассказывал мне об этом, а тебе твой отец. Такой была жизнь пока на эту землю не пришли поганые язычники с севера. Именно они заставили нас жаться в окруженные частоколом деревни. Именно они заставили держать скот там же, где спим. Именно они заставили нас выставлять часовых на ночь и молиться, чтобы дожить до утра. Люди готовы работать на чужой земле, отдают себя и своих детей в добровольное рабство только за то, чтобы их защитили. Бегут все дальше и дальше в глушь. Именно лохланнцы научили нас сбиваться в стаи, искать помощи и власти сильного. Пусть же получат посеянное знание сполна. Мир меняется пора измениться и нам.

Впервые за вечер Логери заговорил.

— Я вижу, ты уже все решил. Так что ж. Ты мой наследник. Все это перейдет к тебе. Тебе и жить с этим решением, — Плечи Логери поникли, а глаза потускнели. Казалось, этот разговор состарил его на многие годы. Он махнул рукой, отсылая сына из зала.

— Я решил, отец, — сказал Конал перед тем как уйти, и, закрывая двери, повторил как заговор. — Мир меняется, пора измениться и нам.

Глядя на подарки Короля юноша внезапно подумал: а стоит ли радоваться этим изменениям? Ведь все золото, что лежит перед ним, оно, как принадлежало, так и принадлежит Малачи, который просто решил понаряднее одеть свою новую игрушку. И который не будет особо жалеть, если эта игрушка внезапно сломается.

 

Трясина

Тормунд стоял над кричащим от нестерпимой боли хирдманом. Хьяль испытал мимолетное ощущение, что это уже было — Толстый хевдинг над телом умирающего дружинника. Раненый — молодой эстланландец, почти мальчишка, поначалу храбрился и терпел, но затем, поняв по глазам лекаря, что ему не спастись, дал волю чувствам и сейчас не переставая орал на высокой пронзительной, режущей слух ноте. Из низа оголенного живота, подрагивая при каждом вдохе, торчала широкая массивная стрела.

Парню не повезло: в сумерках не заметил протянутой между кустов над самой тропой тонкой бечевы. Да и не ждали они ничего подобного. Им и так за глаза хватало черных буркал провалов и резко уходящих под ногами куда-то в сторону кочек. А тут еще скрытые в кустарнике луки с натяжением способным прошить насквозь лося.

— Три человека. Мы потеряли троих воинов в этой клятой трясине, а теперь выясняется, что здесь есть еще и ловушки. Твой одноглазый друг не говорил о ловушках. Он и болота-то совсем по-другому описывал.

— Ловушки могли поставить как раз после его прошлогоднего визита, а о болотах Рольв изначально отзывался как о владениях Хелль, только мокрее и страшнее, — спокойно заметил Агнар.

Тормунд фыркнул, но спорить не стал. Мальчишка у его ног зашелся в очередном приступе крика. Зло поджав губы, Тормунд кивнул лекарю и отвернулся. Седовласый хирдман резко провел по горлу парня ножом. Раздался приглушенный всхлип и тело парня, выгнувшись крутой дугой, несколько раз дернулось и застыло.

* * *

Они вступили в эту проклятую богами трясину ранним утром и сразу же словно угодили в ад.

Уже в неширокой полосе чахлого леса за рекой было мало приятного. Шедшая от моста узкая дорога резко петляет среди хилых кривых деревьев с узловатыми ветками. Почва под ногами влажно чавкает — уйти по колено, оступившись, здесь проще простого. Грязь густо покрыта прелой листвой больше подошедшей бы поздней осени. Всюду валяются гниющие стволы, словно саваном укутанные ломким белесым мхом и частой порослью бледных поганок. Водят писклявые хороводы тысячи тысяч кровососущих.

Несколько десятков шагов, и пряное возбуждение победы сняло как рукой, Люди зло заворчали, раздосадованные столь «гостеприимным» приемом, но Толстый хевдинг так рявкнул, чтобы заткнулись, что большинство предпочло замолчать. Злобу на строгого вожака эстландцы попытались выместить во время рубки столь необходимых в болоте слег. Однако промокшее, кажется никогда не бывавшее сухим, дерево либо рассыпалось гнилью, либо столь успешно противостояло железу, что портило настроение еще сильнее. Насуплено шмыгая носами, викинги поплелись вперед, взбивая ногами грязь, которую кто-то по недомыслию объявил дорогой, уворачиваясь от тянущихся к лицу веток и раздраженно отмахиваясь от вездесущей мошкары.

Но это были еще цветочки. По-настоящему бесприютно стало, когда лес, постепенно превратившийся в полосу кустарника наконец закончился, и перед северянами открылись бескрайние просторы болот. То, что предстало перед викингами очень походило на гигантскую равнину или даже скорее пустыню. Только вместо песка здесь была влажная, утробно чавкающая при каждом шаге зелено-черная жижа. Где-то почти твердая, где-то больше похожая на черное озеро, по которому, однако, можно попытаться пройти, если, конечно, осмелишься — настолько густая здесь вода.

Бескрайнее море грязи простиралось до самого горизонта. Его первобытной тоски не могли скрасить ни густо покрывающие трясину округлые выступы кочек, ни сереющие местами кусты, ни редкие скопления чахлых деревьев, которые можно назвать рощей лишь от великой безысходности.

Дорога еще больше сузилась и вскоре превратилась в узкую едва проходимую тропу, словно пьяный сумасшедший без какого-либо смысла кидающуюся то в одну, то в другую сторону. Однако сойти с тропы — проверить, а не лучше ли там, за ее пределами, как-то никто не решился. Слишком уж алчно глядели на людей черные буркала бездонных трясин.

Измотанные утренним боем воины брели по этому жалкому подобию тропы, поминутно спотыкаясь и проваливаясь. Особенно тяжело приходилось пострадавшим в сшибке с вальхами тормундингам. Наспех замотанные раны вскоре начали кровоточить, щедро пятная красным стелющуюся за колонной тропу. От потери крови многих начало вести и шатать. Неудивительно, что именно один из раненых погиб первым.

Хьяль не видел смерти эстландца. Позже скальд узнал, что ступивший на казавшуюся надежной кочку человек в мгновение ока погрузился в трясину с головой. Тормундинга махом втянуло, словно всосало во внезапно возникший под ногами черный провал, и никто из стоящих поблизости друзей не успел прийти на помощь.

Хьяля заставил оглянуться сдавленный крик, за которым последовал приглушенный бульк и бешенная ругань, перемежаемая проклятиями и богохульствами. Воины Тормунда столпились вокруг непонятно откуда взявшегося посреди тропы озерца мутной жижи. Трясина сыто исходит зловонными пузырями — где-то в ее глубине захлебываясь, из последних сил борется за жизнь их не удачливый спутник. Вот только даже последнему дураку ясно, что спастись из подобной бездны невозможно.

Рядом громко сглотнул Коль. Даже весельчак Убе застыл, ошеломленный стремительностью происходящего. Один миг — и человека нет. Только пузыри над водой и тоска в глазах друзей. Захлебнуться в болотной жиже — далеко не самая достойная, и уж тем более не самая приятная смерть.

Бесстрастно глядя на черную дыру не выражающими эмоций глазами, Агнар вытащил из вещевого мешка моток крепкой бечевы и молча протянул один ее конец Хьялю. Конунг оказался готов к подобному повороту дел. Вестланды один за другим повязали бечеву вокруг поясов, уподобившись громадным несуразным бусам. Идти стало неудобно, но уверенность, что в случае чего друзья вытащат тебя пусть и полузадохнувшегося, но живого, стоила этих неудобств.

Если честно, Хьялю хватило бы уверенности, что из этой мрачной бездны вытащат хотя бы его труп. Перспектива остаться на дне непроглядной трясины, куда не проникают даже солнечные лучи, навсегда, пугала скальда едва ли не больше самой смерти. От людей, бывавших в землях данов, Хьляю приходилось слышать, что в глубине их болот, трупы могут лежать столетиями, почти не меняясь. Изредка тела выбрасывает наружу — раздутые и зловонные, но при этом сохранившие кости, мышцы, кожу, а иногда и глаза, вытаращенные от недостатка воздуха. Видение мертвецов, веками лежащих во влажной темноте, неспособных даже разлагаться, пугало скальда до дрожи в коленях. Было в этом что-то неправильное, что-то противное самой человеческой сути. Слишком уж подобное посмертие походило на заточение. Вечное заточение, которому не будет конца.

Глядя на вестландцев, попытались использовать что-то подобное и бойцы Тормунда. Вот только у них не оказалось такого количества хорошей веревки. Поэтому люди Тормунда привязывались друг к другу чем могли. Многие вообще поддерживали друг друга при помощи поясов.

Эти меры предосторожности позволили им избежать новых жертв почти до вечера.

Бессчетные лиги жидкой взвеси под ногами. И совершенно неясно сколь далеко они ушли — тропа, кажется, окончательно свихнулась, выделывая уж совсем безумные кренделя. Уже к полудню северяне не слишком походили на людей. Скорее, компания утопленников, сумевшая каким-то образом выбраться из трясины и сейчас, не сознавая своей гибели, плетущаяся к людскому жилью в надежде высохнуть и согреться. С одежды щедро течет. С волос свисают бурые пряди ряски и водорослей. В обуви беспрестанно хлюпает, и влажная грязь болезненно раздражает стертые в кровь ноги. За день каждый не раз и не два искупался в холодной жиже. А вечером кусок тропы, по которому прошло уже больше десятка человек, внезапно пополз-покатился в сторону, и парочка на мгновенье притупивших бдительность эстландцев без единого звука ушла в открывшийся в трясине темный провал. Но все равно люди мерно месят грязь ногами. Воины без передышки и остановок идут вперед. За золото они готовы терпеть и не такое.

А потом в веселого, жизнелюбивого, пытающегося шутить даже в этом царстве слякоти и жижи, невзирая на грязь и тяготы идущего в числе первых паренька, швыряя тело далеко в сторону, вонзилась стрела.

Северяне повалились в жидкую грязь в поисках спасения от невидимого лучника. Но время шло, никто в них больше не стрелял, и, осторожно озираясь, люди начали подниматься.

Поиски стрелка привели к неожиданному результату. В растущих у тропы кустах обнаружился хитро закрепленный толстенный лук. Тонкая крепкая бечева, протянутая над тропой была привязана к дощечке удерживающей до времени упертую в дугу лука грубо вырезную короткую стрелу.

Идти стало еще «веселее». Впереди строя молчаливой тенью заскользил Хельги, следопыт Тормунда, проверяя путь на возможные ловушки. И так небольшая скорость передвижения уменьшилась.

В этот день им встретилась еще пара самострелов и загнутая доска с гвоздями. На счастье у Тормунда оказался хороший следопыт. Все три ловушки удалось миновать без потерь, но люди вконец извелись и издергались от томящего ожидания таящейся на каждом шагу опасности.

Ночь застигла их посреди трясины. Единственным укрытием от поднявшегося ближе к вечеру ветра оказались низкие кусты вблизи от небольшого грязного озерца. Матерясь через слово, воины с грехом пополам устроились меж густой щеткой торчащих из земли, изогнутых самым уродливым образом, чахлых, колких стволов. Жечь костры не было ни сил, ни возможности. Слишком здесь влажно — больше маеты выйдет, чем реальной пользы. Наскоро и насухо перекусив, выставив усиленную стражу, под писк неугомонных насекомых и крики птиц викинги провалились в благословенный сон.

* * *

Когда Виглаф вынырнул из черной пучины дремы, едва начало светать. Эстландец долго и безрезультатно тер словно набитые колким песком глаза. На серой хляби неба одна за другой гасли блеклые кристаллы звезд.

В эту клятую ночь Виглаф почти не спал. Вскоре после того, как воины улеглись и вымотанные дневным переходом начали погружаться в долгожданный сон, откуда-то из болот раздался вой. Подобный волчьему, но на порядок более тоскливый и протяжный, он, подобно ушату холодной воды, разом вырвал хирдманов из пучин благословенной дремы. Люди вскочили, озираясь и хватаясь за оружие, ощупывая глазами пространство вокруг. Но в обступившей их темноте не было заметно никакого движения, да и сам вой почти тут же стих. Однако вскоре вой раздался снова — уже с другой стороны. А потом еще раз. При этом направление, откуда доносились леденящие душу звуки, вновь изменилось.

Вой не смолкал до самого утра. Всю эту клятую ночь люди безуспешно пытались выспаться. Вот только полноценно заснуть под режущий уши безумными переливами, полный безнадежной тоски, несмолкаемый вопль было поистине невозможно. Кульминация наступила под утро, когда вой раздался разом с трех или четырех сторон, заполнив собой весь окружающий мир. Неудивительно, что люди встают злые и насупленные.

Виглаф взглянул на хмурые, опухшие с недосыпа лица стражников. Мда, хорошо хоть есть люди, которым пришлось в эту ночь еще хуже, чем ему. Виглаф зевнул во весь рот и поднялся. Ноги слушались с трудом. Все тело ныло, мышцы словно одервенели, суставы сухо скрипели при каждом движении.

Надеясь хоть как-то взбодриться, хирдман направился к поросшему камышом озерцу. Выросший среди суровых северных скал Виглаф знал — холодная вода — лучшее средство, чтобы прогнать сон. Пусть это и зеленоватая жижа затерявшегося среди болот илистого озерца. Друзья, которых он позвал с собой, послали его далеко и надолго. Им же хуже. Эстландец понимал, что если сонной хмари позволить остаться в теле поутру, она не покинет тебя весь последующий день.

В первых лучах восходящего солнца озеро выглядело еще более жалко, чем вчера в последних лучах заходящего. Неровный круг три десятка шагов в диаметре. Вода сплошь покрыта ряской и неприятно воняет чем-то тухлым. Частоколом торчат толстые камышины с похожими на звериный мех шапками. Берега густо заросли какой-то влаголюбивой травой, в зарослях сварливо квакают жабы. Одно хорошо — кровососущих на удивление мало.

Эстландец сосредоточенно вымыл руки — сначала ладони, потом, загнув рукава, запястья. На мгновенье засомневался — стоит ли этим еще и окатываться — слишком уж жалко выглядела вода, но все-таки решился. Сдирая едва не стоящую колом от грязи и пота рубаху, Виглаф обратил внимание на какое-то мимолетное движение в десятке шагов левее.

Сначала ему подумалось — показалось. Но через пару секунд, что-то там шевельнулось опять. В том же самом месте. Крадучись, как кошка, пряча за предплечьем короткий клинок, полуголый норманн направился по мокрому илу вдоль берега.

Источником беспокойства оказалась торчащая из воды небольшая камышина с обломленным верхом. Пока Виглаф к ней шел, камышинка ощутимо вздрагивала еще пару раз. Эстландец уставился на странное растение во все глаза. На мгновенье ему стало страшно, но многоголосый гомон пробуждающегося лагеря за спиной вернул пошатнувшуюся было уверенность. Что может случиться с ним здесь, в нескольких десятках шагов от сотни вооруженных соратников.

Камышинка снова задрожала. Виглаф наклонился и зачарованно потянул руку к будто зажившему своей жизнью растению.

Последнее, что видел в этой жизни северянин, было еле различимое под толщей темной воды страшно перекошенное человеческое лицо.

Виглаф даже не успел удивиться, когда вынырнувшая из черной жижи темная тень утащила его под воду. Через мгновенье лишь пузыри, да илистая взвесь на озерной глади напоминали о том, что когда-то на этом берегу был человек.

* * *

— Он подошел к воде. Следы видны четко. А потом пропал — будто корова языком слизнула. — Хельги, следопыт Тормунда, был раздосадован.

— И что с ним, по-твоему, случилось? — в голосе Толстого явственно слышалось из последних сил скрываемое бешенство.

— Может, заблудился, может, потерялся, может, оступился и утонул, — попытался угадать следопыт, сам сознавая беспомощность подобных предположений.

— Может, покончил с собой, — неудачно пошутил Агнар.

Тормунд зло посмотрел на конунга вестландцев.

Возникший за спиной хевдинга Фенрис, что-то коротко шепнул тому на ухо. Толстый помрачнел еще больше.

— Кроме Виглафа за ночь пропало еще трое, — процедил он сквозь зубы, в упор глядя на Агнара. — Так, больше по одному даже по нужде не ходим. Ясно всем! — обращаясь уже к столпившимся на берегу воинам.

— Ясно, — нестройно проворчали в ответ потрясенные хирдманы.

Толстый хевдинг резко развернулся и зашагал по тропе к лагерю. За ним потянулись сбежавшиеся на шум воины. Агнар задумчиво смотрел им вслед. На его лице не осталось и следа улыбки, а глаза полнились нешуточной тревогой.

* * *

Вскоре потрепанная колонна северян продолжила путь вглубь черной трясины. Впереди крадется, проверяя путь на возможные ловушки, вымотанный следопыт. Сзади, оскальзываясь на каждом шагу и бранясь на чем свет стоит, ковыляют люди.

Ловушки в этот день им так и не встретились, но жадная трясина забрала таки двух человек. Побывал в глубинах и Хьяль. Слава богам, конунг и Убе смогли вытащить вдоволь наглотавшегося мутной жижи скальда, прежде чем его утянуло на самое дно.

Ближе к вечеру вдали показался лес. Темная стена зеленела на самой грани видимости, но Тормунд довольно улыбнулся.

— Ну что конунг, по-моему, это то самое место, о котором говорил Одноглазый. Еще чуть-чуть и мы на месте, конунг. Ты рад?

Внимательно глядящий под ноги Агнар лишь молча кивнул.

Уже темнело, когда они подошли к очередной чахлой роще. Искривленные деревья и редкая поросль колючего кустарника являли собой крайне неприятное зрелище, но все лучше, чем голое пространство болот.

— Ночевать придется здесь, — заявил Тормунд. — Мне тоже место не нравится, но люди устали, да и место другое подходящее встретится вряд ли. До леса еще несколько часов пути, а в темноте я людей не поведу, — зашипел толстый хевдинг, предупреждая возможные возражения конунга. Но Агнар лишь пожал плечами.

— Здесь так здесь. Мне без разницы.

— Тебе, что-то я смотрю, вообще все без разницы, — зло фыркнул Тормунд и рявкнул на подвернувшегося под руку следопыта. — Хельги, пойди посмотри, что там!

Эстландец, кивнув, исчез за деревьями.

Вернулся он очень скоро. По глазам следопыта Хьялю сразу стало понятно: что-то с этой рощицей не так.

— Ну и что есть там удобное место для ночлега? — уже зная ответ, спросил толстый хевдинг.

— Есть одна подходящая поляна, — хмуро ответил Хельги, — только она вряд ли тебе понравится, господин.

— Что на этот раз? — в сердцах выругался Тормунд. Настроение его резко ухудшилось. Ничего не объясняя, следопыт молча направился вглубь деревьев. Эстландцы растерянной гудящей толпой потянулись за ним.

Поляна была расположена на самой тропе в круге густого, колючего кустарника. Действительно место стоящее — здесь даже есть зеленная трава, а не только грязь и жижа. Вот только на тропе у входа неведомые «доброжелатели» оставили северянам столь красноречивое предупреждение, что оно грозило напрочь отбить у дорогих гостей всякий сон.

На нависающих над тропой ветвях, раскачиваясь на ветру и являя миру посиневшее лицо, высунутый язык и перерезанную глотку, висел пропавший утром Виглаф.

* * *

Хельги прохаживается вокруг костра. Скоро начнет светать. Предутренняя смена, пожалуй, самая трудная. Но сейчас не тот случай, чтобы жалеть себя. Слишком большие ставки в этой авантюре, которую затеял хевдинг. Слишком большой шанс остаться здесь навсегда. Хельги и сам не мог объяснить, что его беспокоит. Вроде бы, все пока идет согласно замыслу Тормунда. Ну, или почти по замыслу. Да они потеряли в болотах гораздо больше людей, чем было задумано, зато хорошо «сэкономили» при штурме крепости. Все-таки хевдинг хитрая бестия. Сумел уговорить заклятого врага пойти пусть на временный, но союз. А те, кто погиб в болотах, что же — значит судьба такая. Смерть не слишком почетная, но Хельги слишком долго жил и слишком многое видел, чтобы привередничать по этому поводу. Он знает, что бывают смерти намного хуже.

Сегодня они увидели впереди долгожданный лес. Ночь прошла спокойно, никто не выл в темной глубине, и люди наконец-то могут хоть чуть-чуть отдохнуть. Никто не пропал. Стражи пристально следят, чтобы все отошедшие по нужде возвращались на свои места. Скоро прозвучит сигнал подъема, к полудню они окажутся в описанном одноглазым месте и обретут наконец долгожданную добычу. После этого можно будет подумать и о мести.

Тормунд ничего не говорил об этом, но Хельги не уверен, что Толстый выполнит обещания, данные вестландцам. Ой, как не уверен. И здесь Хельги полностью согласен с вождем. Он и хевдинг — все что осталось от спаянной корабельной команды, что когда-то присягнула конунгам Ослофьорда. За десять лет от пятидесяти связанных узами крови и дружбы бойцов выжило три десятка. Неплохой остаток для десяти лет непрекращающихся битв. А после прошлой осени и того проклятого богами залива в Финнмарке — остался Тормунд, Фенрис, Хельги и получивший на лугу у стен крепости смертельную рану Бьярни. Десять лет беспрерывных войн и одно клятое туманное северное утро в Финнмарке. В общем, Хельги есть что вспомнить вестландцам. Вот только Хельги почему-то не уверен, что праведной мести будет суждено свершиться.

Дурные предчувствия не покидают его. Последние два дня следопыта никак не оставляет чувство, что за ними пристально и неотступно следят. Следят, не ослабляя внимание ни на мгновение. Следят ожидающе и жадно, почти алчно. Следят с каким-то довольным предвкушением.

Этой ночью ощущение достигло апогея. Хельги постоянно мерещится движение среди обступивших его деревьев.

Будто вторя его волнению за спиной следопыта послышался легкий скрип. Словно ветер качнул ветку. Вот только ветра сегодня практически нет.

Хельги резко повернулся. Ничего.

Новый скрип, откуда-то слева.

За спиной.

С другой стороны.

Хельги заозирался, выискивая глазами других стражей, но никакого движения вокруг не наблюдалется. Никто не бродит по кругу, никто не сидит у ярко пылающих костров. Все стражи в одночасье куда-то подевались. На поляне лишь мирно спящие люди — бодрствует он один.

Хельги открыл рот, собираясь крикнуть. Воздух с шипением устремился в напряженную глотку.

В хрупкий кадык, сбивая дыхание и напрочь убивая зарождающий крик, врезался твердый, как камень, кулак. Сильные руки обхватили следопыта, тисками сдавливая бока. Что-то леденяще холодное, резкое, твердое мимолетно коснулось горла под подбородком, и все вокруг начало меркнуть.

Огненноволосый, щедро татуированный вальх с покрытой синей краской лицом неслышно возник за спиной норманна. Сильная рука мертвой хваткой вцепилась в светлые волосы, задирая голову назад, открывая беззащитную шею. Хищно улыбнувшись, вальх резко дернул серп на себя.

* * *

Хьяль, покрываясь липким холодным потом, подскочил на ложе из шкур. Ночная тишина сменилась дикой вакханалией звуков. Из зарослей на уютную поляну ревущим потоком рвались орды дико орущих демонов. Не отошедший от липкой хмари сна, Хьяль не сразу понял, что это люди — так ужасно выглядели нападающие. Почти совсем без одежды, тела покрыты причудливой смесью цветных татуировок и болотной грязи. На измазанных сажей татуированных лицах резко выделяются белые пятна глаз и зубов. Кожа многих, густо исчерченная шрамами, украшена светящимися в темноте мертвенно-белесым рисунками: черепами, свастиками, чередующимися волнами причудливых узоров. К поясам примотаны неряшливые пакли человеческих скальпов, ремешки с нанизанными фалангами пальцев. Волосы одних собраны в высокие причудливые прически, каркасом для которых служат человеческие кости. Головы других, покрытые частым гребнем острых сосулек, напоминают чудовищных ежей. Железяки и тонкие кости торчат из носовых перегородок, губ и ушей. На груди каждого ярким солнцем блестит уже знакомый золотой медальон. Не встреться Хьяль в захваченной крепости с чем-то подобным, он бы окончательно уверился, что их атаковали посланцы мира мертвых. В руках нападающие сжимают короткие копья с узкими граненными наконечниками, круто изогнутые, подобные серпам мечи, топоры с похожими на клювы навершиями, дубины и палицы с округлыми утолщениями на конце. Среди пестрой толпы Хьяль заметил воина, размеренно вращающего над головой веревку со странным, похожим на свистульку предметом на конце. Разрезая воздух, предмет издает протяжные, леденящие душу, терзающие слух звуки. Так вот кто не давал им спать прошлой ночью. Вблизи звук давил еще сильнее, проникая, кажется, в самый мозг, от него дико хотелось лечь на землю и что есть мочи зажать уши руками. В центре рвущейся на поляну цепи ночных демонов торжественно вышагивает высокий, едва ли не на полголовы выше соплеменников, крепкий, мускулистый ирландец. Огонь костров яростными бликами отражается от рыжих волос. В руках вальх сжимает короткое копье и окровавленный серп.

В мгновение ока на поляне воцарился ад. Викинги умирали, не успевая проснуться. Между лежащими на земле телами мелькали высвеченные багряными углями костров полуголые тени. Из зарослей беспрестанным дождем хлестали стрелы. Влажное чпоканье вонзающегося в плоть оружия. Крики боли, отчаяния и дикий торжествующий вой нападающих слились в одно целое, возносясь к равнодушному небу.

Начавший вставать Хьяль получил чудовищной силы удар ногой в грудь и прокатился прямо через костер. В шаге от него со стоном осел на землю высокий худощавый эстландец, которого, как бабочку на иглу, наколол на копье ощеривший в хищной ухмылке подпиленные зубы ирландец. В руке вальха как по волшебству возник кривой нож. Через мгновенье, дико визжа и разбрызгивая во все стороны кровь, он уже потрясал отрезанной светловолосой головой.

Хьяль, стараясь не привлекать к себе внимания, осторожно потянулся за оброненным мертвым викингом мечом. Слава богам, этому головорезу сейчас не до него, настолько он занят чудовищным трофеем. Превозмогая боль в отбитых ребрах, скальд вскочил на ноги и тут же чуть снова не повалился на землю от мощного удара, под который с большим трудом успел подставить клинок. «Сильные ублюдки», — подумал скальд. А еще быстрые. Ударивший его вальх, не задерживаясь ни на мгновенье, дико вереща понесся дальше, походя рубанув топором подвернувшегося скандинава.

Хьялю было не до него. На скальда плотно и уверенно наседал новый противник. Кругом раздавали удары, получали удары, сражались и умирали люди. Опытный в таких делах Хьяль видел, что умирают в основном северяне, тогда как застигшие лагерь врасплох вальхи почти не несут потерь.

Пробегающий мимо костра косматый ирландец кинул в огонь горсть какого-то порошка, и пламя словно взорвалось изнутри, зашипело, разбрасывая клубы вонючего, удушливого дыма. В то же мгновенье, довершая царящий на поляне разброд, яркими вспышками зашлись еще два костра.

Неосторожно вдохнув чад, Хьяль надсадно закашлялся. Дым разъедал легкие не хуже расплавленного свинца. Руки стали необычайно тяжелыми, в голове зашумело, в горле появилось неприятное ощущение подступающей тошноты. Мгновенье слабости чуть не стало для скальда роковым. Вражеское копье на самую малость разминулось с его горлом. Хьяля спасла скорее случайность, чем скорость реакции.

Скальд с трудом стряхнул нахлынувшую дурноту. Благо, когда-то его хорошо научили держать под контролем сознание. Другим северянам повезло гораздо меньше. Вдохнувшие порцию дыма, закашлявшиеся, потерявшие концентрацию, заходящиеся в приступах тошноты люди становились легкими жертвами ворвавшейся на поляну орды. Викинги падали под ударами топоров, копий, палиц и тяжелых шипастых дубин. Те же, кому удавалось хотя бы временно побороть неприятные ощущения, двигались намного медленнее. Оружие в их руках дрожало и зачастую не попадало в цель. На детей Зеленого острова дым, кажется, наоборот производил какой-то стимулирующий эффект. Вальхи двигались настолько быстро, что движения их смазывались, расплывались перед неспособными уследить глазами.

И все же проникший в легкие отравленный чад не прошел для скальда без последствий. Хьяль постоянно терял ощущение реальности. Он сражался, как в тумане. Отбивал чьи-то удары, уворачивался от проносящихся рядом молний стальных лезвий. Без всякой надежды на удачу пытался рубить в ответ. Вокруг с криками и стонами умирали люди.

В какое-то подобие сознания Хьяля привел прорезавший даже царящую вокруг какофонию дикий крик.

В центре поляны стоял Фенрис. Одежда заляпана кровью. Багровые капли густо пятнают лицо, ладони, даже волосы. Рот перекошен в чудовищном оскале и исторгает утробную волчью песню. Пепельный сейчас больше походил на сумасшедшего дикаря, чем на одного из детей севера. В обеих руках телохранитель Тормунда держал по отрубленной голове. Татуированные лица убитых вальхов взирали на мир со смесью боли, страдания и дикого удивления.

Сражение замерло. Воины обоих народов ошарашено застыли, глядя на этот воплощенный символ жажды убийства.

Первыми в себя пришли два бьющихся в паре, похожие друг на друга как капли ртути вальха. С низким грудным рычанием они бешенными псами кинулись на убийцу соплеменников.

Вальхи были быстрыми как молния, но Фенрис оказался еще быстрее. Кинув головы на землю, он резко нагнулся и метнул в несущегося первым ирландца валявшийся под ногами щит. Вальх дернулся в строну — не успел. Тяжелый, окованный металлом диск с лету врезался в ребра. Раздался хруст, судорожный всхлип. Ирландец тяжело осел на колени. Кудрявая голова запрокинулась, в уголке рта показалась струйка крови.

Второй нападающий, не замедлившись ни на мгновенье, перепрыгнул через павшего соратника и понесся к северянину. Фенрис застыл. Взгляд устремлен в никуда, обе руки опущены. Казалось, северянину нет никакого дела до происходящего. Он словно уподобился камню. Но когда до ирландца осталась какая-то пара шагов, Фенрис коротко хакнул. Свистнула цепь, превращаясь в сверкающий росчерк, и тяжелый шипованный шарик смял хрупкие лицевые кости, убивая еще одного врага.

Пепельный засмеялся. Он смеялся долго, заразительно и безумно, сверкая белой полосой крепких зубов, и ощерившиеся в хищном оскале вальхи в нерешительности остановились. Воины Зеленого острова настороженно замерли, не осмеливаясь приблизиться к этому воплощенному символу смерти. И тогда из-за их спин, не церемонясь раздвигая людей, вышел рыжеволосый вожак с легким копьем в руках.

При виде нового врага Фенрис приглашающее кивнул. Мол, давай, подходи. Но рыжеволосый остался на месте. Ни один мускул не дрогнул на его лице, и всем стало ясно, что ошибки погибших товарищей рыжий не повторит. Однако Фенриса это не обеспокоило. Готовый к удару кистень исчез в отведенной за спину обманчиво расслабленной руке. Широко улыбнувшись стелющимся шагом телохранитель Тормунда заскользил вперед.

Фенрис ударил, подойдя вплотную, с каких-то двух шагов. Ударил резко и стремительно, но шустрый вальх успел закрыться копьем, и кистень змеей обвился вокруг тонкого древка. В глазах северянина вспыхнул огонь торжества. Он резко дернул цепь на себя, выкидывая вперед готовый впиться в податливую плоть, хищно блеснувший в отблеске костра нож. Отработанный годами трюк, до этого не никогда не дававший сбоев.

Вот только на этот раз все пошло совсем не так как задумывалось.

Рыжеволосый подался вслед за копьем. Но отнюдь не выбитый из равновесия и ошеломленный. Наоборот, он с готовностью использовал энергию рывка в своих целях. В последний момент вальх выпустил древко и, стрелой метнувшись вперед, немыслимым образом извернулся, пропуская руку с ножом под мышку, блокируя ее. Прижавшись к северянину близко-близко, вальх отклонился назад и всадил сложенные в подобие копейного острия пальцы в горло врага. Фенрис закашлялся. Брызнула кровь. Ирландец ударил еще раз. И еще. Жестко, хлестко, почти не отводя руку, круша хрупкие кости гортани, дробя мышцы и хрящи, превращая горло врага в кровавую кашу.

Фенрис стоял на негнущихся ногах, прижатый к лоснящемуся потом торсу ирландца. Несколько раз рука с кистенем порывалась подняться, но телохранителю Тормунда не хватало сил. Кашель перешел в надсадный хрип, потом бульк. Глаза северянина закатились, но он не падал.

Фенрис продолжал стоять, даже когда вальх выпустил безвольно обвисшую руку и скользнул ему за спину. В покрытой цветными узорами мускулистой руке возник похожий на серп нож.

Когда ирландец примеривался к превратившейся в кровавую кашу шее хищно изогнутым клинком, Хьяль мимолетно удивился: там еще осталось что резать. Много позже Хьяль удивится еще раз, увидев голову Фенриса. Скальд ожидал увидеть на лице мертвеца смесь ненависти и боли, но лицо северянина будет спокойным и умиротворенным. Хьялю даже покажется, что пепельный волк Тормунда счастливо улыбается.

Минутное замешательство, вызванное страшной смертью пепельного, прошло, и бой закипел с новой силой. Вот только гибель пепельного словно подорвала в людях Тормунда остатки боевого духа, чем тут же воспользовались нападавшие. Все попытки северян организовать сопротивление жестоко подавлялись. Небольшие группы викингов пытающиеся сражаться плечом к плечу безжалостно расстреливались засевшими в кустах, невидимыми лучниками. Утыканные стрелами еще живые люди со стонами умирали под ножами раскрашенных чудовищ.

Побоище явно входило в завершающую фазу. Единицы оставшихся на ногах норманнов уже не надеялись на спасение, стараясь лишь подороже продать жизни, и один за другим умирали под копьями, топорами и ножами дикарей. Убежать не пытался никто. Никто не молил о пощаде.

На поляне появились вальхи с веревками и сетями. Подобно чудовищным паукам они набрасывались на измотанных викингов, ловили и споро заматывали их в паутину. Отовсюду слышались безнадежные стенания и проклятия плененных воинов.

Последние способные сражаться викинги сгрудились вокруг вождей. Обнаженный до пояса Тормунд, багровый в пламени костров, со звериным рычанием размахивал секирой, раздавая во все стороны чудовищной силы удары. Рядом расчетливо и спокойно, больше защищаясь чем атакуя, сражался Агнар.

Вовремя заметивший непорядок рыжеволосый вожак нападавших с пронзительным криком указал в их сторону. Хлынувшие волной вальхи споро отрезали, оттеснили Агнара и Тормунда от остальных.

Часть ирландцев занялась непокорными вождями. Вальхи закружили вокруг Тормунда, уворачиваясь от чудовищных ударов. Верткий вальх кошкой повис на секире, другой кинулся на спину эстландца, еще один — под ноги. Мгновенье и толстый хевдинг исчез под лавиной погребших его цветасто-бронзовых тел. Плотная стена татуированных спин обступила Агнара.

Другая часть вплотную занялась последними держащими в руках оружие викингами. С трудом отбиваясь от мечущихся рассерженными рысями вальхов, Хьяль на мгновенье прижался спиной к ловко отмахивающемуся копьем седобородому эстландцу, тому самому, что на днях не поделил ожерелье с Асмундом. Они сражались в паре несколько секунд, как вдруг старик резко захрипел и повалился на землю, зажимая ладонями отбитый живот. Спина скальда оказалась открыта. Краем глаза Хьяль видел, как шишковатая короткая дубинка в мускулистых татуированных руках устремляется к его голове, но уже ничего не успевал сделать.

Жестокий удар опрокинул скальда колени. Все вокруг поплыло. Голова взорвалась еще одной вспышкой чудовищной боли, и земля резко устремилась навстречу.

Последнее, что видел, перед тем пришла тьма, Хьяль — молчаливо протягивающий рыжеволосому вальху рукоятью вперед меч Агнар.

Последней мыслью меркнущего сознания было — найдут ли Ульф и Асмунд их трупы среди этих бесконечных болот.

 

Поединщики

Асмунд шел по узкой, петляющей тропе, почти теряющейся среди высокой по колено, сочной, изумрудной травы, такой яркой, что она, кажется, отдала часть зелени низко нависающим небесам. Откуда-то сбоку слышен шум текущей воды, но старый викинг не может разглядеть что там. Из-за застилающего все вокруг тумана, он видит лишь тропу перед собой. Туман спереди. Туман по сторонам, и справа и слева. Туман густой пеленой смыкается сзади.

Асмунд не помнит, как оказался здесь. Не знает, куда и как долго он идет. Лишь шум воды, шелест травы под ногами да вездесущий туман. Странно, но Асмунд не ощущает поселившейся в последние годы в костях нутряной слабости. Мышцы его полны сил, тело энергии, дыхание глубокое и легкое, а сердце бьется спокойно и ровно. Ощущение возвращения былой мощи радует старого викинга, дарит ему ни с чем ни сравнимое счастье. Кажется, он может идти так вечно. Идти просто, чтобы ощущать радость самого процесса движения, наслаждаться переполняющей тело мощью.

Но тут тропа упирается в резко выступившие из тумана деревянные врата. Асмунд, ни на мгновенье не задумываясь, толкает тяжелые створки и делает шаг вперед в округлое кольцо деревянных стен. Ворота закрываются, захлопываются за спиной с протяжным противным скрипом, замыкая частокол в кольцо. Шум воды стих, как обрезанный. Туман здесь не столь силен, как снаружи, он не висит плотной стеной, лишь ползет толстыми белесыми змеями, просачиваясь сквозь щели в бревнах, позволяя разглядеть обстановку.

В десятке шагов перед старым викингом лежит плоский массивный камень. Над монолит возвышается деревянная скульптура. Седобородый воин в сетчатой кольчужной рубашке, сжимающий в руках копье. Глубокий прорез единственного глаза светится недобрым алым огнем.

Асмунд делает шаг вперед и внезапно оказывается прямо перед самым камнем. Покрытая темными потеками поверхность плиты пуста. Старик оглядывается вокруг, скользит взглядом по окружности стен, различая в переплетениях тумана застывшие в недвижности призрачные фигуры. Ему не нужно напрягать память, чтобы узнать их. Виглаф, Хельги, Асгейр, Тости, погибшие вчера, Хравн, Гудбранд, Торгильс, Хаген, что пали в боях с воинами Рыжего, братья Скельдунги — Сиггтрюг, Торольф и Токи и многие, многие другие молча смотрят на него.

Асмунд перевел взгляд на камень и вздрогнул, с трудом подавив рвущийся из груди крик. На темной ровной поверхности лежат дети. Два младенца не старше двух-трех месяцев отроду. Малыши, что-то лепеча и агукая, широко открытыми голубыми глазами смотрят в грозно нависшие над землей зеленные небеса.

Он узнал их сразу. Оба его сын родились летом — оба раза он был в походе. Асмунд увидел их в первый раз именно такими, и это воспоминание врезалось в память, сохранилось у него на всю жизнь. Асмунду плевать, что между Убе и Колем разница в несколько лет, а перед ним лежат одногодки-ровесники, Сердцем он чувствует — это его сыновья. Викинг тянет к детям ладони, но руки его повисают беспомощными плетьми. Ноги подкашиваются. На глазах теряя силы, в одно мгновенье превращаясь в старую развалину, Асмунд тяжело плюхается на колени.

В тени за спиной идола происходит какое-то движение и перед Асмундом, отрезая его от камня и лежащих на нем младенцев, возникает конунг.

— Ты уверен, Старый медведь, что со мной стоит идти обоим твоим сыновьям? Это может быть опасно. Давай, я возьму только Убе, а Коль останется в крепости.

Асмунд силится сказать, что он согласен, а еще лучше, чтобы оба его малыша остались с ним, что они еще слишком малы, чтобы умирать, но вместо этого губы как заведенные повторяют произнесенную накануне фразу.

— Я не для того воспитывал сыновей воинами, чтобы они отсиживались за крепостными стенами, когда друзья подвергаются опасности.

— Что же я не ожидал другого ответа, — спокойно произносит конунг и шагает обратно в тень.

Огонь под густыми бровями идола вспыхивает алым. Резной лик на глазах плывет и меняется, приобретая иные черты. В деревянных линиях Асмунд узнает лицо конунга. Рука истукана с жестким режущим скрипом вздымается вверх, занося иззубренное копье над доверчиво улыбающимися младенцами.

Асмунд кричит и изрыгает проклятия, но ни один звук не вырывается из его груди. Усталый, побитый жизнью старик стоит на коленях, широко как рыба открывая рот, но так же как рыба остается безгласен. В кольце деревянных стен царит первозданная тишина.

Асмунд принялся молиться. Он молится горячо и искренне. Обещает богам все что угодно. Обещает свою жизнь, свою душу, все, что они захотят, взамен за жизнь сыновей. Но боги безмолвствуют. Лицо истукана начинает вновь оплывать и меняться: черты становятся резче, щеки покрываются густой сетью морщин и шрамов, превращаясь уже в лицо самого Асмунда. Не в силах смотреть, как медленно и неотвратимо опускается вниз иззубренный наконечник, старый викинг закрывает глаза.

Свет на мгновение меркнет, и вот уже сам Асмунд распластанный лежит на жертвенном камне и над ним, хищно воздев окровавленное копье, зеркальным отражением возвышается злобно скалящийся идол. Вот только теперь тело истукана кажется вырубленным из темного камня, а вокруг камня неопрятной грудой валяются желто-белесые черепа. Копье начинает неумолимое движение вниз. Одновременно в до боли знакомых чертах проявляются какие-то новые нотки, что-то знакомое, но давным-давно забытое. Что-то не имеющее право на существование и жизнь.

Старый викинг видит, как копье, разрывая одежду и тонкую кожу под ней, входит в ходящую ходуном грудь. Чувствует чудовищную боль, пронзаемых мышц и ломающихся костей, когда…

Кто-то, не церемонясь, жестко и настойчиво трясет его за плечо.

— Асмунд! Асмунд! — требовательный голос кажется донельзя знакомым и, повинуясь его полному тревоги тону, старик открывает глаза.

Над Асмундом низкий прокопченный потолок ирландской хибары. Возле ложа стоят напряженный, сосредоточенный Ульф и молодой хирдман, кажется, Асмунд назначал его вчера в число стражей. Парень явно чем-то напуган. Да и Ульф выглядит странно.

Мелькнувшая догадка не замедлила подтвердиться.

— Вставай Старый медведь! У нас неприятности!

* * *

Асмунд смотрел на вытекающие из леса колонны воинов.

— Сначала появились вон те под знаменем с папоротником и начали ставить лагерь. Я уж было подумал, что к вчерашним всадникам подошла запоздавшая пехота. Но вскоре появилась еще одна орда. Видишь, там стяг с вороном колышется. Они поначалу даже сцепились из-за места, но тут из леса выехали вчерашние головорезы, наорали на обоих и начали располагаться в стороне. Потом из леса вышли в-о-о-он те с волком. А потом я побежал будить вас. Пока будил, появились еще с хорьком и какой-то тварью — полу львом полу орлом.

— Хм. Это не хорек.

— В смысле?

— Еще один волк.

— Да уж. Этому художнику руки бы за такого волка…

— Ульф, сколько их? — прервал словоизлияния возбужденного часового Асмунд.

— Хм. Сотни две.

— Нерадостно.

— Торгейр так же сказал. Только более образно, — вновь вклинился в разговор часовой.

— Этот ущербный был здесь?

— Куда без него. У Забияки нюх на такие вещи.

— И что сказала наша лиса?

— Многое, — емко ответил Асмунду часовой. — Порывался даже сходить за луком, но, когда убедился, что стрела не долетит, а ближе подходить они не дураки, пошел досыпать. Заявил, чтобы разбудили, когда под стенами встанет сам Малачи, не раньше. Мол, на всяких мелких сошек он размениваться не собирается.

— Иди буди. — По такому случаю Ульф обошелся даже без обычного хмыканья.

— В смысле? — опешил молодой хирдман.

— В смысле эта клятая ворона опять накаркала. Треплет языком аки племенный бык хером. А еще Хререка неудачником кличет. Тот хотя бы страдает сам по себе, и не вовлекает в это остальных. Твою … — Асмунд добавил еще несколько соответствующих случаю выражений.

Обычно не склонный к пустопорожней ругани Ульф в этот раз был склонен присоединиться к высказываниям старого викинга. Вид выползающего из леса блистающего сталью доспехов отряда всадников и мерно печатающей шаг пехотной колонны уже сам по себе нес мало радостного для осажденных. Но куда больше, чем блеск солнца на оружии и щитах, викингов угнетало развевающееся над воинами знамя. Раскидистый дуб на зеленом холме. Знамя Малачи, Короля Зеленого острова.

* * *

Малачи молча смотрел на стоящие перед ним две группки одетых в разные цвета людей. Даже в тесноте шатра они постарались встать как можно дальше друг от друга. И все же воздух между воинами едва не потрескивает от скрытого напряжения. Клан Ворона из Коннахтов и Народ папоротника из южных ольстеров. А ведь, если бы не килты разной расцветки, он бы их даже не отличил. Пожалуй только, папоротники чуть более широкоскулые. А так одно лицо.

— То есть, я правильно понимаю, что вы не поделили место под шатры? — устало вздохнул король Зеленого острова. Да, достались же ему подданные.

— Наш род древнее, чем эти… — в который раз затянул вожак Воронов.

Малачи еле заметно скривился. Неправильный ответ. Кажется, это понял и сам вождь, раз вовремя заткнулся. Глупо напоминать о древности рода человеку, о котором пару десятков лет назад не было ничего слышно.

— Господин, может их род и древнее, но они никак не проявили себя, служа Вам, тогда как мы всегда поддерживали все Ваши начинания. — Этот явно умнее, Малачи с интересом взглянул на говорившего. Несс, вождь Народа Папоротника. Может, решить спор в его пользу. Ну да ладно, пусть хоть сегодня победит справедливость. Король не собирался позволить глупому инциденту испортить себе настроение.

Малачи резко подался вперед.

— Я знаю, что вы режете друг друга почти каждое лето, и не обращаю на это внимание, раз уж это ваш старый добрый обычай. Но будьте любезны, впредь не выяснять отношения подле меня, и тогда я тоже буду к вам любезен. Иначе… — Малачи выдержал многозначительную паузу и закончил уже спокойным тоном. — Место получит тот, кто занял его первым.

— Но, господин… — Вперед выступил высокий мускулистый воин. Из-под туго перетягивающей голову повязки сочится кровь. Телохранитель вождя Воронов, кажется Мурхайл. Его рубанули в ходе возникшей, ммм, назовем это размолвкой. Ангус говорил, что ударил его лично Несс, да еще и ударил без предупреждения, ударил первым. Конечно, по закону Ворону положена вира, но, пожалуй, это как раз тот случай, когда о законе лучше забыть, чтобы впредь неповадно было прерывать своего короля, а тем более ставить его слова под сомнение.

— Я все сказал.

Стараясь выйти одновременно и при этом в узком проеме шатра не касаться друг друга даже краями плащей, воины враждующих кланов потянулись наружу. Взглядами, которыми они одаривали друг друга, можно было растопить лед. Взглядом, который бросил из под окровавленной повязки Мурхайл в спину улыбающегося вождя папортников Несса, можно было запросто вскипятить воду.

Малачи с легкой улыбкой наблюдал, как давние враги покидают его походное обиталище. Пока он может заставить их не убивать друг друга без приказа, можно быть уверенным в своей власти. Ну да ладно. Хорошего помаленьку. Вернемся к нашим северным гостям.

— Ангус! — Глава телохранителей тенью возник из-за плеча. — Пошли человека к северянам я хочу говорить с ними.

— Кого послать?

— Гм. Интересно. Так, кого нам не жалко. А пошли-ка ты нашего нового друга. Пора ему на деле доказать верность.

— Хорошо, господин. — Ангус еле заметно улыбнулся. Как и большинство северян, он не любил предателей.

* * *

Викинги торжественно-серьезно наблюдали, как снежным комом растет под стенами войско осаждающих, и ветер колышет знамена уже полутора десятков ирландских родов.

— Хм. Уже около трехсот-четырехсот человек. Как сказал бы Тристан, будь он здесь, весь цвет острова, — прокомментировал зрелище Ульф.

— Ближе к пяти сотням. И скорее всего, будут подходить еще. Слетелись, аки пчелы на мед, или вороны на падаль. В общем, нам хватит, даже если вернутся все до единого ушедшие в болота.

— Хм. И они даже не пытаются закрыть от нас мост. Хм. Понятно, что он хорошо простреливается с башен, но можно соорудить какие-нибудь переносные щиты, придумать что-нибудь. — Ульфа явно смущало полное отсутствие интереса вальхов к самой переправе.

— Видать смысла не видят. Они и так нас обложили аки стая волков заплутавшую корову.

— Хм. Может быть. Может быть. Но сдается мне, дело не только в этом. Хм. Хотя, глядишь, скоро сами все узнаем. — Ульф кивнул в сторону ирландского лагеря, откуда к крепости направился одинокий воин.

Вальх остановился в нескольких десятках шагов от ворот.

— Эй, лохланнцы! — на ломанном северном заорал он. — Владыка Зеленного острова король Малачи делает вам честь, желая говорить с вами.

Ульф вгляделся в лицо посла, коротко хмыкнул и быстро осмотрелся, нет ли поблизости Торгейра с его луком. Торгейр на стене был. Слава богам, без лука. Позой Забияка напоминал почуявшего добычу пса. Мысли его явно крутились вокруг оставленного в хижине оружия.

— Хм. Ну что же, теперь ясно, как они оказались здесь так быстро.

Асмунд демонстративно плюнул со стены вниз и набрал в легкие побольше воздуха, чтобы объяснить предателю, что о нем думает, но Ульф предусмотрительно положил на плечо старика руку.

— Не стоит. Иногда, когда на тебя не обращают внимания, это ранит гораздо больнее.

— Лохланнцы, что передать королю?! — продолжал драть глотку Конал. Даже отсюда было видно, как побледнело лицо сына Логери.

— Ну и? — хмуро поинтересовался Асмунд.

— Хм. Поговорим, чего не поговорить-то. Все одно время тянуть, — пожал плечами Ульф. — Эй пес, передай хозяину, что мы согласны!

— Косточку не забудь попросить! — голос Торгейра едва не срывался от злости.

Посол резко развернулся и сопровождаемый улюканьем и свистом, печатая шаг, направился в лагерь.

— И о чем мы будем с ним разговаривать? — проворчал старик.

— Агнар говорил, что Стирбьёрн, рассказывая о местных, упоминал один старый добрый вальхский обычай. Хочу посмотреть, насколько они его еще чтут.

* * *

Встреча происходила в нескольких сотнях шагах от стен крепости — Малачи не собирался сегодня проверять мощность лохланнских луков и меткость северных стрелков.

Король сидел на низком кресле за небольшим богато сервированным столом. Вокруг застыло несколько хорошо вооруженных, собранных воинов. По правую руку от Малачи опирается на тяжелый топор широкоплечий статный боец. Голубые глаза и светлые волосы выдают в нем норвежца. По левую, подчеркнуто глядя мимо северян, молчаливой статуей застыл Конал.

Викинги остановились в паре шагов. Король с интересом оглядел их. Один высокий мускулистый, со светлыми соломенными волосами и ярко-голубыми глазами. Другой кряжистый, почти совершенно седой. Возраст явно перевалил за пятый десяток, но крепкое тело может дать фору многим молодым.

Кресло у столика было поставлено только одно. Малачи — король этих земель и не собирается позволять в своем присутствии сидеть каким-то северным находникам.

Некоторое время они молча изучали друг друга.

Первым молчание нарушил Малачи.

— Вина? — Король говорил на языке северян без малейшего акцента. — Не бойтесь не отравлено. Как знаете. Я налью. — Малачи плеснул в кубок ярко-алой жидкости и оторвал ножку от запеченной в яблоках утки. — Если честно, надеялся, вы разделите со мной трапезу. Хотел показать островное гостеприимство, так сказать.

— Спасибо, конечно, но не надо нам ничего показывать, — медленно цедя слова, ответил старый.

— Ваши обычаи запрещают пить с врагами?

Старый викинг помотал головой. Светловолосый северянин вопрос попросту проигнорировал.

— Ну что же. Бывает и такое. Вот только, к сожалению, в моей стране такое вряд ли удастся. Слишком часто узнаешь, что человек, оказывается, твой враг, уже после того, как выпил с ним. Так что тут у нас не до брезгливости. — Малачи стрельнул глазами в сторону Конала и ехидно улыбнулся. — А теперь позвольте узнать, чего вы собственно хотите?

Король Зеленного острова умел удивить и выбить противника из колеи. Северяне ждали, что условия будет выдвигать именно он, угрожая расправой и штурмом. Но вождь вальхов смотрел на викингов, как на расшалившихся детей, которым проще дать занятную игрушку, нежели утирать слезы и сопли после тумака.

Викинги коротко переглянулись. Что-то явно пошло не так, но отказываться от предложенной Ульфом идеи было уже поздно.

— Перед ликом богов мы бы хотели предложить решить наши разногласия поединком, — осторожно подбирая слова, начал светловолосый.

Малачи резко подался вперед.

— Наши разногласия!? Поединком!? А вы, я смотрю, действительно безумны. Вторглись в мои земли, захватили мою крепость, убили моих людей и собираетесь ставить мне условия! Я позвал вас сюда не ради переговоров! Просто хотел посмотреть на людей, что решились бросить вызов мне, королю Зеленого острова! А вы еще осмеливаетесь, что-то требовать от меня!

Внезапно король откинулся на спинку кресла.

— Поединок? — Малачи поджал губы. — Что же старый, освященный временем обычай. Что вы хотите в случае победы?

— Три дня отсрочки штурма, — после небольшой паузы сказал первым пришедший в себя светловолосый.

— Хотите дождаться друзей с болот?

— Какое это имеет значение?

— А если и так?

Одновременно спросили лохланнцы.

— Да мне в общем-то без разницы. — Пожал плечами король. — Поединок это святое, и отказать вам в этом праве я не могу. Не поймут собственные сподвижники. — При этих словах король криво ухмыльнулся. — Более важный вопрос, что в случае победы получу я?

— На четвертый день мы выйдем за ворота…

— Без оружия и со связанными руками? — с усмешкой перебил старика король Зеленого острова.

— Нет. С оружием, со щитами и в доспехах. Можем сражаться, можем просто разойтись, как пожелаете. В любом случае на стены вам лезть не придется, — вмешался в разговор светловолосый.

— А смысл? — лениво спросил Малачи.

— Это хорошо укрепленная крепость. — Не оборачиваясь, седобородый ткнул пальцем в стены за спиной. — Зачем штурмовать то, что может достаться вам за просто так.

Король подпер подбородок рукой, размышляя.

— Мы можем в любой момент перейти мост и уйти на болота. — Мягко напомнил младший из северян.

— Конечно можете. Идите. Я вас охотно пропущу. — Король ободряюще улыбнулся. — Меньше возни со штурмом. Даже так, я торжественно клянусь, что не окажу вам никаких препятствий, решись вы или часть из вас перейти через мост. — Последнюю фразу король выделил особо. Будет здоров, если из-за жажды выжить среди северян произойдет раскол. Это будет хороший урок для подданных, если удастся уничтожить врагов по частям.

Некоторое время молча они сверлили друг друга глазами. Король отметил, что последнее его высказывание, с одной стороны обрадовало, с другой явно насторожило мнительных северян. Ну да он и не ожидал от этих варваров ничего другого.

Наконец Малачи наскучила затянувшаяся игра в гляделки.

Отхлебнув еще вина, с таким видом, будто делает северянам огромное одолжение, Малачи скучающим тоном заметил:

— Пожалуй, я соглашусь. Все равно нам ждать ваших друзей с болот, так что хотя бы проведем время весело.

— Когда бой? — деловито спросил седобородый.

— Когда пожелаете. Мне спешить некуда.

— Сегодня, в полдень. — Старый викинг умело скрывал эмоции, но хорошо разбирающийся в людях Малачи видел, что лохланнец испытывает огромное облегчение от такого разрешения дела.

Король Зеленого острова молча кивнул.

Северяне развернулись и направились в сторону крепости.

— Как думаешь, этот безумец сдержит слово? Можем мы ему доверять? — Когда они почти дошил до ворот, спросил Асмунда Ульф.

— А у нас что есть какой-то особый выбор? — Пожал плечами Старый медведь.

* * *

Когда солнце вошло в полную силу, ворота крепости открылись. Из них показался одетый лишь в свободные, подпоясанные ремешком штаны широкоплечий, черноволосый гигант. По правую и левую руку от него шли утренние собеседники короля. Спокойно и неторопливо викинги двинулись к вытянувшимся через всю поляну рядам вальхов. Малачи наблюдал за происходящим с удобного кресла. По сторонам гомоня толпятся главы подвластных ему родов. На стенах молча застыли затянутые в кольчуги северяне.

Воины остановились в десятке шагов от линии украшенных звериными мордами и волнистыми узорами щитов. Ряды ирландцев раздвинулись, и вперед вышел их поединщик.

— Твою …, — еле слышно выругался Асмунд. — Каким овсом они этого бычару вскармливали?

Ульф лишь раздосадовано крякнул.

Поединщик ирландцев превосходил Бьёрна почти на полголовы. Солнце яркими бликами отражается от щедро натертого маслом мускулистого торса и совершенно лысой головы. На вальхе только короткие облегающие мускулистые ноги штаны. С груди скалит зубы раскинувший когтистые лапы разъяренный медведь.

— Два тезки сошлись, — прокомментировал увиденное пялящийся со стены Торгейр. — Вот только, сдается мне, вальхский мишка больше нашего будет. Кастрированный, видать.

Ирландец, разминаясь, поиграл мышцами. Внезапно вальх нанес перед собой каскад резких ударов сжатыми кулаками, размашистых ударов ладонями, и в довершение сделал несколько маховых движений ногами. Тело бойца дышало мощью и силой. Движения то быстрые и резкие, как вспышки пламени, то медленные, тягуче-плавные, как вода приковывали-привлекали взгляд. Татуированный напоминал большого уверенного в победе хищного зверя. Ряды ирландцев взорвались одобрительными выкриками.

Бьёрн пренебрег внешними эффектами. В этот момент действительно подобный медведю, он медленно потянулся, повращал головой, руками. Кивнул, показывая что готов.

Темноволосый северянин и лысый вальх медленно двинулись друг другу навстречу.

Некоторое время они кружили вокруг, внешне лениво, на самом деле пристально следя за врагом в попытке прочитать противника, понять его манеру движений и тем самым предсказать развитие схватки.

Начал бой ирландец. Внезапно он метнулся к Бьёрну и резко выбросил вперед ногу, намереваясь вогнать таранной силы удар в пах викинга.

Бьёрн подставил под удар бедро, попытался схватить вальха за пятку, но тот оказался слишком быстр.

Под одобрительные крики толпы гиганты вновь закружили друг вокруг друга. Каждый пытался заставить противника встать против пышущего жаром, режущего глаза, слепящего солнца. Но вот танец наскучил бойцам. С диким ревом они кинулись друг на друга и замолотили кулаками, пытаясь пробить жесткий доспех тренированных мышц. Кулаки вонзались в упругую плоть, сминая ее, с треском сталкивались друг с другом, сбитые контратаками противника впустую месили воздух.

У ирландца оказались более длинные руки — серьезное преимущество в подобной схватке — и Бьёрн, пропустив несколько ударов подряд, отпрянул назад. Из рассеченной брови, заливая глаза, медленно сочилась густая алая кровь. В голове не смолкал мерный противный гул.

Надо что-то делать, — молнией мелькнуло в лихорадочно просчитывающем варианты мозгу.

Старый как мир трюк — если у тебя короткое оружие, подойди на такое расстояние, где это станет преимуществом. Бьёрн знал эту аксиому боя, и, как только ирландец чуть-чуть открылся при очередном мощном ударе, викинг кинулся на него, сбивая с ног. К сожалению, обладающий не меньшим опытом в сшибках вальх ждал чего-то подобного. Два перевитых канатами мышц тела, слившись в единый рычащий комок, покатились по траве, щедро пятная ее ярко-алым.

Бьёрн осознал, что маневр не удался еще до того, как они повалились на землю. Татуированный разгадал его и сейчас готовился подмять под себя. Избежать этого было уже невозможно, оставалось лишь по возможности смягчить последствия.

Лежа под оседлавшим его бойцом и получая по лицу удар за ударом, Бьёрн лихорадочно искал шанса изменить ситуацию в свою пользу. И, когда ему такой шанс представился, викинг его не упустил. Вальх слишком вложился в очередной удар, ослабив контроль над кажется уже поверженным противником. Извиваясь ужом, Бьёрн вывернулся из-под врага и вскочил на землю. Вот только вывернулся он лишь для того, чтобы тут же попасть в новый захват.

Вальх не собирался давать и так слишком упорно сопротивляющемуся врагу ни единого шанса. Прежде, чем Бьёрн успел надежно утвердиться на земле вальх, хитрым приемом блокируя руки, жестко обхватил викинга за шею и начал гнуть его вниз.

Ребра взорвались болью. Раз. Еще раз. Вальх доказывал, что прекрасно умеет работать коленями. Новая вспышка боли — в этот раз в области желудка. Бьёрн почувствовал, как под давлением мозолистых ладоней трещит позвоночник. Дыхание сбилось, воздуха катастрофически не хватает, а тот, что доходит до легких, безжалостно выбивается ударами озверевшего от ярости вальха. Перед глазами поплыли кроваво-красные круги. Бьёрн осознал, что, если он не вырвется из этой чудовищной хватки прямо сейчас, то, наверняка, умрет.

Викинг, зарычав, изо всех сил напряг мышцы и наудачу выбросил вперед ногу. Ему повезло, удачный удар по лодыжке на мгновенье вывел поединщика вальхов из равновесия, и невероятным усилием Бьёрну удалось вырвать из захвата руки. Кулаки викинга резко метнулись к ушам ирландца. Тот судорожно замотал головой. Довершая начатое, Бьёрн с размаху ударил лысого головой в переносицу. Захват потерял былую силу. Бьёрн вырвался и несколько раз ударил ирландца по лицу. Брызнула кровь. Кулак Бьёрна с треском врезался в кадык. Затем устремился к впадинке расположенной между налитых грудных мышц. Снова к лицу. Бьёрн бил размеренно, работая кулаками как двумя молотами. Чудовищной силы удар в живот подкинул вальха. Бьёрн тут же, обхватив его за шею, потянул на мгновенье потерявшего контроль над телом противника вниз, опрокидывая его на колени.

Даже стоя на коленях, татуированный, ревя как бешенный бык, продолжал месить воздух пудовыми кулаками. Чувствуя, что пора заканчивать бой, пока он сам не свалился от усталости, Бьёрн плавно скользнул меж мелькающих конечностей и резко ударил вальха основанием ладони в переносицу, вбивая хрупкие кости в мозг. В жутким всхлипом беззвольной грудой мяса татуированный гигант осел на землю.

Два молчаливых вальха из числа телохранителей короля, подхватив под руки, потащили тело павшего прочь.

— Что ж, — довольно констатировал Малачи, глядя вслед уходящими к крепости северянам, за поединщиком которых на зелени травы оставался четкий кровавый след. — У нас есть целых три дня, чтобы подготовиться к торжественной встрече наших столь неосмотрительных друзей.

Из леса за спиной короля, блистая оружием, толстой сытой змеей выползали новые ирландские отряды.

 

Проклятый клад

Хьяль пришел в сознание от проникающего даже сквозь помрачившийся разум шума. Кто-то истошно орал. Крики перетекали друг в друга, будоража сознание, прогоняя благословенную дрему, которую так не хотелось покидать. Скальд собрался было попросить невидимых крикунов заткнуться, но из горла вырвался лишь болезненный хрип. Закашлявшись, Хьяль рефлекторно открыл глаза.

Первое, что увидел скальд — трясущаяся темная пелена. Он созерцал ее несколько минут, прежде чем измученное сознание выдало ответ: да это же небо. Только теперь Хьяль понял, что его голова высоко запрокинута. Опустить ее удалось с большим трудом, настолько затекла шея. Видимо, он провел в таком положении очень долго. Прежде, чем удалось сфокусировать взгляд, прошло немало времени, но мир вокруг так и не прекратил трястись и содрогаться.

Еще не рассвело и все вокруг полнилось серым маревом сумерек. Хьяля поддерживали, почти несли на плечах Тристан и Убе. Ноги скальда беспомощно волочились по земле. Вокруг с довольными воплями, потрясая оружием и отрезанными головами, носились покрытые шрамами, татуированные варвары, ведшие северян, подобно скоту на заклание, по неприметной тропе, петляющей среди колючего и чахлого кустарника, куда-то вглубь болот. Раскрашенные лица безумным хороводом, пестрой каруселью мельтешили вокруг. Вальхи не жалели ударов и тычков, украшая изгвозданные, густо покрытые грязью тела северян все новыми и новыми алыми цветами боли. Викинги падали, но поднимались и продолжали, шатаясь и оступаясь, идти вперед. Хьяль удивился, поняв, что его руки не связаны. Да ведь никто из пленных не связан. Видимо, вальхи не считают, что они хоть сколь-нибудь опасны. Скальд рассмеялся. Что ж они заставят пленителей пожалеть о своей безалаберности. Смех вышел больше похожим на вороний грай и тут же превратился в кашель. Хьяль хотел спросить Убе, где конунг, куда их ведут и почему они еще не убили всех врагов.

— Тихо. Молчи. Вальхи бьют за каждое слово, — настойчиво зашептал ему в самое ухо Тристан.

Хьяль хотел было ответить, где он видел этих вальхов, но его слова потонули в новой волне криков.

Идущий с края колонны эстландец кинулся в сторону. Шагавший за его спиной вальх в один прыжок догнал беглеца и повалил лицом в болотную жижу. В воздухе мелькнуло хищно изогнутое лезвие боевого серпа. Опустилось. Взлетело, разбрызгивая бусинки крови. Опустилось вновь. С дикими воплями вальх терзал тело викинга, а на помощь ему со смехом и визгом спешили друзья. Вокруг павшего северянина закрутился человеческий водоворот.

«Словно голодные собаки, которым бросили кость», — сквозь марево боли подумал Хьяль.

Его начало тошнить. Тело затрясалось в болезненных спазмах, отбитую голову прорезали молнии боли. Тристан заботливо поддерживал его, но все равно скальд чуть не захлебнулся рвотой.

От толпы конвоиров отделился и направился в их сторону высокий вальх — лицо пересечено частыми змейками шрамов, почти цепляющих правый глаз. Хьяль через силу выпрямился, попытался издевательски улыбнуться и начал подыскивать соответствующую фразу про меченную рожу. Не успел — остановившийся в шаге от них, ирландец паскудно ухмыльнулся, что-то резко произнес и сильно ударил Тристана ногой в грудь. Руки сына Эйнар рефлекторно разжались, и Хьяль повалился лицом вперед.

От резкой встряски сознание вновь померкло, и скальд провалился в благословенную тьму.

* * *

В себя он пришел, когда мир заливали алым первые солнечные лучи. Северяне и их конвоиры шли среди высоких деревьев с раскидистыми кронами. «А вот и лес, в который мы так стремились», мелькнула в отбитой голове жалкая тень мысли. Вот только каким-то нерадостным выходит нам триумфальный приход.

Северян стало меньше. Много меньше. Ладно, если раза в полтора. А вот крашенных демонов вокруг наоборот — гораздо больше. К воинам ночи присоединились спокойные, седобородые, благообразные старики, распевающие протяжные гимны, несущие в руках высокие, покрытые причудливой резьбой жезлы. Улыбающиеся девушки осыпают окровавленных викингов ворохом зеленных листьев и ароматных цветочных лепестков. «Не хватает только радостных детей», — криво усмехнулся скальд. Стоп. А вот и дети. Они мельтешат под ногами взрослых, с жадным любопытством рассматривая приведенную отцами добычу.

Воины, женщины, старики и дети заполонили собой мир вокруг, оставив незанятым только небо над головой и землю под ногами. Будто говоря, это все, что осталось в этом мире для вас — земля, в которой вас погребут, и небо, куда при большой удаче вознесутся ваши души. Иногда в просветах меж телами мелькают какие-то неряшливые приземистые хижины, резные деревянные и массивные каменные столбы. Впереди нарастает громада зеленного холма. Избитые ступни чувствуют непонятно откуда взявшиеся среди болот ограненные булыжники.

Присутствие стариков, женщин и детей не делает мучителей менее жестокими. Наоборот, они, словно стремясь показать удаль, с гораздо большей охотой пускают в ход оружие и кулаки, оставляя на телах жертв синяки и болезненные порезы, толкают и бьют упавших ногами. Подражая взрослым, становятся смелее и дети. В ладонях маленьких извергов появляются камни и палки.

Камни градом забарабанили по спинам и плечам. Северяне закрывают головы и лица руками. У висящего без сил на плечах друзей Хьяля нет ни сил, ни возможности защищаться. Боль привычной вспышкой взорвалась в истерзанной голове. Скальд почувствовал, как по щеке теплым, липким ручейком заструилась кровь.

Хьяль закрывал глаза с улыбкой. Ему гораздо приятнее там, в теплой обволакивающей тьме, где так легко и спокойно. Там он, может быть, сумеет убедить себя, что все это ему просто привиделось. Эта простая мысль доставила скальду подлинную, ни с чем несравнимую радость.

* * *

В этот раз сознание возвращалось без боли и тошноты. Тело легкое и невесомое. Уши не режут истошные крики. Ни стонов ни, воплей, вокруг царит блаженная тишина. Лицо обдувает приятный ветерок.

Ему приснился дурной сон. Дурной страшный сон.

Хьяль улыбнулся и резко открыл глаза.

Вокруг на коленях стоят связанные пленные. Их руки жестко стянуты, перемотаны за спиной. Под согнутыми ногами зеленая-зеленая трава, сверху необыкновенно близкое небо. У неба легкий изумрудный оттенок, оно словно напиталось зеленью травы. По небу медленно и степенно плывут кучерявые громады облаков.

Хьяль не сразу осознал, что они находятся на вершине громадного холма, у подножия которого рассыпаны среди деревьев приземистые хижины. Хижин много — несколько десятков — по сути вокруг холма раскинулся небольшой город. Перед глазами открывается необозримый простор: широкий круг леса с петляющими стежками троп. За лесом уходят вдаль бескрайние просторы болот с редкими вкраплениями зелени рощ и черными пятнами бездонных трясин.

Холм, высокий, он господствует над окружающими деревьями, как могучий дуб над молодым орешником, и широкий, на плоской площадке вершины запросто умещаются и стоящие на коленях пленные и их необычайно торжественные мучители. Правда, только воины и седобородые, степенные старики; женщины и дети остались в деревне. Окружность площадки подобно зубьям чудовищной короны венчают каменные стелы в человеческий рост высотой и в два раза больше шириной. Хьяль ужаснулся, представив, каких трудов стоило доставить их сюда сначала через реку, а потом по ненадежной, зыбкой почве болот. Под гнетом собственного веса и времени стелы глубоко ушли в земле. Некоторые наклонилась, почти припадая к зеленному ковру. В плитах кляксами темнеют провалы — глубокие рукотворные выемки, из которых скалятся, глядя на мир, пустыми буркалами человеческие черепа. Сотни человеческих черепов. Плиты густо усеивают склоны холма, торчат чудовищными зубами сказочного великана из древних северных легенд.

В центре площадки широким кругом несколько десятков шагов в диаметре возвышаются статуи. Числом двенадцать. Одни из потрескавшегося дерева, другие из обветрившегося под воздействием неумолимого времени камня. Статуи разные: высокие и низкие, изображающие женщин, мужчин, и не слишком-то похожих на людей существ. А у подножий статуй…

«Вот и то, чего мы так жаждали, только вряд ли оно принесет нам радость», — грустно подумал скальд, ибо у подножия статуй за оградами из железных цепей лежат сваленные неопрятными грудами драгоценности. Чаши и кубки, браслеты и кольца отсвечивают в свете входящего в полную силу солнца золотом и серебром, зеленью и синевой драгоценных камней, насыщенной роскошью цветной эмали. Монеты с лицами, кораблями и символом креста блестят среди травы никому не нужной золотой чешуей.

В самом центре холма застыло еще одно изваяние. Каменный гигант едва ли не в полтора раза выше окружающих его далеко не маленьких скульптур. Воздевший руки к небу седобородый старик с насупленными кустистыми бровями и искривленным в ироничной улыбке ртом. Глубокие прорези глаз смотрят на стоящих на коленях у края площадки людей.

Скальд невольно сглотнул. Неведомый резчик вложил в эти зрачки столько безразличия и злой иронии, столько презрения ко всему сущему, что Хьялю захотелось провалиться сквозь землю, лишь бы не чувствовать не себе их обжигающего внимания. Взгляд статуи не обещает пленникам ничего хорошего. Наоборот он выражает надежду сполна насладится их ужасом, каждым мгновением мучений. Статую старика не ограждают никакие цепи, а лежащая у подножия идола куда как большая груда даров не блестит на солнце, а, кажется, наоборот поглощает струящийся с неба свет. У резных ног истукана безмолвным укором живым лежат десятки человеческих черепов. Одни старые, опаленные солнцем до желтизны и дочиста обглоданные ветрами. Другие еще совсем свежие, некоторые сохраняют остатки кожи и клочья волос.

От молчаливо-торжественной толпы вальхов отделился высокий сухощавый старик, с пересеченным чудовищным шрамом лицом. Когда старик, пристально рассматривая, хватал узкими сильными пальцами лица северян, у скальда было вдоволь времени, чтобы наглядеться в его глаза. В холодных серых зрачках жреца Хьяль нашел лишь то же самое безразличное презрение, что и в глазах его застывшего в центре холма господина. Плевок одного из северян старик воспринял абсолютно спокойно. Он даже не удосужился вытереть щеку.

В абсолютной тишине узловатый перст указал на почти десяток викингов, сокращая их количество меньше чем до трех десятков. Повинуясь немому приказу, воины-вальхи потащили избранных пленных с холма куда-то вниз.

Хьяль не знал радоваться или печалиться тому, что ни один из воинов Агнара сейчас не бредет по тропе, подбадриваемый тычками и затрещинами. Он не знал, что ждет тех, кого увели, не знал, что ждет людей, оставшихся с ним на вершине холма, не знал, что ждет его самого, и уж тем более не знал, чья доля в итоге окажется лучше.

Один из молодых эстландцев, совсем мальчишка, на мгновенье вывернувшись из жестоких рук пленителей, обернулся. Парень успел крикнуть лишь одно слово «прощайте», прежде чем воины-вальхи сбили его с ног и подобно мешку поволокли дальше.

Этот крик будто прорвал плотину. Люди вокруг одновременно закричали, прощаясь с друзьями, угрожая и проклиная мучителей, призывая богов и богохульствуя. Вальхи не обратили на крики никакого внимания. Все также молча и торжественно они повели оставшихся пленных к центру площадки, внутрь круга из скалящихся статуй. Вальхи не стеснялись применять силу к сопротивляющимся, но Хьяль заметил, что ирландцы обращаются с пленными гораздо бережнее, чем когда их сюда вели. Вот только, почему-то особой радости, а тем более надежды на благоприятный исход в него это не вселило.

Их вновь заставили встать на колени. Старик опять принялся всматриваться в лица, в этот раз еще более тщательно, и у Хьяля появилось время осмотреть окруживших его истуканов.

Несмотря на то, что статуи стояли по кругу через равно расстояние, они словно бы образовывали четыре группы. Первая из групп — как раз напротив нее их поставили — три каменных обветренных монолита с почти стершимися лицами и едва различимыми контурами фигур.

Следующая группа — статуи из дерева. Дерево темное, покрытое глубокими трещинами. Здесь можно различить лица, но с трудом. Одна из статуй сидит на подобии покосившейся колесницы. У другой на теле заботливо прорисованы кости скелета, а вместе головы на узкие плечи нахлобучен здоровенный человеческий череп. Хьяль мимолетно удивился, в голове не укладывались размеры этого черепа. Его прежний владелец был настоящим гигантом. Однако сильнее всего в этой группе выделялась высоченный истукан — нахмуривший брови, устремивший руки вверх мужчина. Взамен левого глаза алым хищным светом блестит драгоценный самоцвет.

Следующие три статуи вновь из камня, но явно моложе первых. Три мужчины. Старик с окладистой бородой и блистающей на солнце левой рукой. Приглядевшись, скальд понял, что конечность окована толстым слоем серебра. Другая статуя — мужчина в самом рассвете сил с вислыми усами и мастерски переданным весельем в глазах — у ног его глубокий котел, а к боку прислонена массивная булава с округлым отполированным навершием. Третья — прекрасный юноша. Красоту молодого лица мастер передал столь бережно, словно срисовывал с любимого сына. В руку юноши вложено искусно сделанное цельнометаллическое копье. И наконец последняя группа — три женщины. Деревянные статуи похожи как сестры, но одновременно разнятся. Торс первой обтянут ржавой кольчужной рубашкой, в раскинутых руках зажато по короткому иззубренному дротику. Все тело второй украшено резьбой — перевитыми ветвями и листьями, травами и цветами, в выемку деревянной ладони вставлена рукоять хищно изогнутого серпа. Но сильнее всего в глаза бросается последняя статуя. Ее лицо столь же прекрасно, как лицо солнечного юноши, но одновременно искаженно в яростном оскале. На плечи женщины резчик усадил двух воронов, а одежду представил в виде густого оперения. Простертые вперед ладони пусты.

Наконец удовлетворившись осмотром, жрец вернулся к воинам. На холм поднялась еще одна процессия. Два седобородых старика, а между ними четверка воинов осторожно тащит объемный котел, в котором что-то утробно булькает. Резкий, пряный аромат разносится далеко вокруг, завлекающее щекоча ноздри.

Ирландцы подходили к котлу по одному и, зачерпывая мутное варево ладонями, жадно глотали темную жижу. Несколько мгновений и вальхи начинали как-то удивленно озираться, но вскоре удивление сменялось радостью сходной с экстазом. Зрачки их расширились, ноздри судорожно раздувались, вторя резкому сжатию и расширению легких, мышцы подобно канатам перекатываются под натянутой до предела кожей.

Когда все воины-ирландцы причастились от котла, единственный кто не участвовал в этой церемонии — старый жрец, меченный шрамом, молча указал на трех людей Тормунда. Рыжеволосый вожак вальхов, кивнув, щедро зачерпнул в чашу и направился к пленным.

По его сигналу избранным северянам, грубо схватив за волосы, высоко задрали головы. С легкой усмешкой медноголовый убийца заставил каждого из них щедро глотнуть из чащи.

Скальд со страхом и изумлением смотрел на менее удачливых братьев по несчастью. С воинами Толстого происходили те же самые изменения, что и с вальхами. Вот только в глазах хлебнувших смеси северян вместо эйфории и восторга щедро плескался ужас. Целые моря ужаса.

Хьяль попытался заговорить с одним из них. Ответом ему был больше похожий на поскуливание стон.

Жрец встал перед первой тройкой статуй и, замедленным речитативом произнося заклинания-молитвы, начал совершать медленные пасы руками.

— Это гости из далекого прошлого. Боги, в которых предки островитян верили, еще когда жили в бескрайних лесах далеко за морем. Езус, Таранис и Тевтат. Я думал, на острове о них давно забыли, а оказывается все еще чтут. — Охранники вальхи не обратили на заговорившего Тристана никакого внимания.

На каменном торсе Езуса с трудом, но угадывалось изображение раскидистого ствола, ветви которого населяют различные звери. Одна из рук бога была сделана из дерева. Толстенная деревянная жердь с искусно прорезанными пальцами вращалась на врезанном прямо в деревянное плечо бога шарнире подобно колодезному журавлю. Хьяль обратил внимание, что дерево, судя по цвету, перестало быть частью ствола совсем недавно.

О северянах, казалось, совершенно забыли, но вот старик подал воинам еле заметный знак и первого из отмеченной им тройки подхватили под руки и потащили к статуям.

Сухощавого эстландца подвели к статуе Езуса — бога с деревянной рукой. Жрецы замельтешили вокруг, закрепляя на ладони причудливо свитую веревку, пропуская ее по руку, чтобы другой конец свисал с обратного конца рычага. Когда все у них было готово, и отмеченный шрамом старик завел новую заунывную песню, эстландца подвели под простертую длань и накинули на шею веревочную петлю. Жрецы потянули за веревку с другой стороны, и рука начала медленно подниматься. Эстландец потянулся вверх, запрокидывая голову. Он тянулся все сильнее и сильнее, но вскоре был вынужден встать на цыпочки. Жрецы продолжали не торопясь сосредоточенно делать свою работу. Вскоре ноги северянина оторвались от земли и хрипящее, извивающееся тело начало подниматься в воздух. Жрецы никуда не спешили, и, прежде чем викинг замолк и обмяк окончательно, прошло немало времени.

Песнь старика оборвалась одновременно с последним стоном жертвы. Жрец замолчал, размеренно проделал несколько медленных пассов руками, кивнул помощникам, и второго северянина из избранной им тройки потащили к статуе бородатого гиганта со ступенчатым колесом в руках.

Хьяль окончательно убедился, что им предстоит. В принципе он ожидал чего-то подобного. На его родине часто приносили пленников в жертву. Вот только это редко оформлялось так торжественно. Северянам не была свойственна подобная религиозная предусмотрительность. Гораздо чаще врагов убивали прямо на поле боя, взывая к небесам и призывая Одина и Тора даровать процветание и победу, взамен за чужие жизни. Здесь же перед ним открывался явно столетиями отработанный ритуал. Хьяль сглотнул, понимая, что к вечеру он, скорее всего, будет мертв. Причем смерть эта выйдет крайней мучительной. Интересно какой? Судя по всему, для каждого из многочисленных божеств находчивые вальхи приготовили что-то особенно. Словно услышав безмолвный вопрос, рядом медленно и степенно, безжизненно и бездушно заговорил Тристан.

— Этот с колесом Таранис — бог дождя и грома. Следующий за ним Тевтат — бог рек и источников. Догадайся, как убивают людей в их славу.

— Уже догадался, — сухо ответил Хьяль, глядя, как статую Тараниса обкладывают хворостом и наполняют водой котел у подножия идола Тевтата.

Когда вальхи почитали жертвой повелителя грома, Хьяль несказанно радовался, что боги даровали ему крепкий желудок, а еще, что он находится на вершине холма и ветер относит дым в сторону. И все равно запах горелой плоти вонючим чадом забил легкие, намертво пропитав остатки одежды, а рядом кто-то не стесняясь самозабвенно и долго блевал. После этого смерть старика-эста, которого вальхи, до предела растянув удовольствие, утопили в ритуальном котле, показалось тихой и даже какой-то обыденной. Тем более, что когда голову старика вытаскивали из чаши, чтобы он не захлебнулся слишком быстро, викинг не кричал, а лишь бормотал какую-то неразборчивую околесицу о богах, грехах и смерти.

Жрецы перешли к новой тройке идолов.

— А это еще большая диковина, — зашептал Тристан. В его блеклом голосе появилось что-то похожее на возбуждение. — Помнишь, я рассказывал тебе о древнем народе Фир Болг, что жил на острове задолго до вальхов. Это их боги, боги Фир Болг. По крайней мере тот, с самоцветом вместо глаза. Это Балор, что в детстве отравился парами чудовищного яда, созданного фоморами на погибель народу Дану. С тех пор взгляд Балора убивает все живое. Фоморы использовали его дар в схватках с богами вальхов. Но чудесные способности не спасли гиганта. Балор пал в битве при Маг Туиред от копья Луга, знакомство с которым нам сегодня еще предстоит. А те двое — с черепом вместо головы и восседающий на колеснице, они не то, чтобы совсем фоморы, но и не полноценные Дану. Полубоги-полудемоны, сумевшие стать частью новой расы небожителей после ее победы.

Тем временем старый жрец, внимательно оглядывал пленных и, наконец определившись, ткнул пальцем в Убе. Два дюжих вальха подхватили сына Асмунда под руки и потащили к столбу, где накрепко привязали. В ладонях старика возникла ставшая уже привычной чаша с мутным отваром.

Пока снадобье впитывалось в кровь, рыжеголовый вожак вальхов торжественно готовился к предстоящей церемонии. Ирландец степенно принял из рук прислужника черный как ночь кривой лук. На пробу потянул тугую тетиву. Только теперь Хьяль обратил внимание, что снизу столб покрыт частой сетью светлых выбоин и темными жирными потеками.

В первый раз за день выдержка изменила Агнару. Конунг, оттолкнув пленителей, рванулся вперед, но, не пройдя и пяти шагов, сбитый ловкой подножкой повалился на землю. Охранники подняли викинга под стянутые локти и без лишних сантиментов вернули к остальным пленным.

Рыжеволосый вскинул лук. Короткий свист, и Убе зашелся в крике. Чернооперенная стрела, дробя коленную чашечку, пронзила ногу. Явственно слышно, как наконечник гулко входит в дерево столба. Через мгновенье Убе закричал еще громче — вторая стрела пронзила левое колено. Руки ирландца замелькали белыми птицами. Правое бедро, левое бедро. Правая ладонь, левая ладонь. Локти. Плечи. Несколько секунд и живой человек больше напоминает ветвистое дерево. Вопль не умолкает ни на секунду, по обнаженному телу ручьями стекает кровь. Убе уже не кричит, он, не переставая, воет на одной высокой, невыносимой для слуха ноте.

— Что они добавили в этот отвар? Он уже не на раз должен умереть, — просипел разом пересохшим ртом светловолосый тормундинг слева от Хьяля.

Вальхи жадно любовались гибелью старшего сына Асмунда. Коль тихо стонал, уткнув подбородок в плечо. Скальд быстро взглянул в сторону Агнара. В глазах конунга застыли отчаяние и отрешенная пустота.

Когда Убе, наконец-то, замолк, один из жрецов подошел к столбу, вгляделся в остекленевшие глаза северянина и молча кивнул. Рыжеволосый вскинул лук. Чернооперенная стрела вонзилась уже мертвому викингу в горло. Степенно и торжественно процессия направилась к следующему идолу, а старый жрец коршуном закружил вокруг пленных в поисках очередной жертвы для древних богов.

Однако скальду было уже наплевать. До этого каждый раз, когда старик подходил к ним, чтобы выбрать нового «счастливчика», внутри Хьяля все замирало. Его начинало мутить, в желудке нарастал липкий ледяной ком. Теперь же скальд ушел, словно нырнул глубоко в себя, лишь урывками воспринимая пояснения Тристана, который, словно сойдя с ума, беспрестанно и монотонно твердил про божественную природу каждого идола.

— Это Дон бог мертвых. — Перед статуей с черепом вместо головы три дюжих ирландца споро вырыли яму, куда ничком швырнули молодого эстландца. Парню развязали руки, но, кажется, в ожидании участи тот успел сойти с ума и даже не пробовал освободиться. Молча и сосредоточенно вальхи, под заунывное пение седого жреца, живьем закапывали викинга, а тот даже не пытался спастись и лишь стонал что-то неразборчивое. Стонал все глуше и глуше под нарастающей толщей черной жирной земли.

— Маннан — бог морской стихии на чудесной колеснице, что несет его над бескрайними синими просторами океана. Его символ соль. На побережье ее до сих пор добывают, выпаривая из морской влаги.

Хьяль слышал, что соль вредна, но не знал, что человека можно умертвить в муках, скормив ему всего каких-то две горсти белых кристаллов. Тело переевшего соли эстландца страшно корежило, пока, испустив судорожный вздох, он, наконец, не затих.

Вальхи перешли к новой триаде, как называл тройки богов сын Эйнара.

— Среброрукий Нуада, Весельчак Дагда и Лучезарный Луг. Это уже полноценные Дану. Боги солнца. Нуада — отец богов. В битве с фоморами Нуаде отрубили руку, и бог-кузнец сделал ему замену из лунного металла. С тех пор серебро — символ Нуады, и жертвы его казнят, вливая в рот расплавленный металл.

Хьяль порадовался, что хотя бы эта казнь проходит молча.

— Дагда Весельчак — его символы неиссякаемый котел, в котором никогда не переводится вкуснейшая каша, и всесокрушающая булава. — Хьяль равнодушно смотрел, как всесокрушающая булава в мускулистых руках воина-вальха, видимо временно принявшего на себя роль Дагды, методично взлетает и падает, круша хрупкие кости под аккомпанемент истошных криков жертвы.

Еще находчивей оказался красавчик Луг. Солнечный бог — победитель фоморов. Хьяль даже задумался, почему не Луга Тристан назвал весельчаком. Скальд и до этого видел, как людей сажают на кол, вот только не вниз головой. Когда Хьяль осознал, что, когда орущего человека насаживают через рот на остро заточенную осиновую жердь, это на самом деле очень-очень весело, он окончательно убедился, что сходит с ума.

— А это триада богинь войны и урожая. Ведь в этой стране одно без другого никак, — равномерным мертвым голосом продолжал Тристан. Грустная — это Морриган, что стирает одежду воинов, предрекая смерть. Помнишь, я рассказывал о ней. Морриган у нас попутно хранительница острова, владычица дождя и тумана.

С серпом — Маха, она любит наблюдать за битвами смертных, а после битв бродит по полям, отрезая головы павшим. Вальхи называют это «урожаем Махи». А та — с воронами — неистовая Бадб. За нее урожай с полей павших собирают пернатые слуги.

Первые две богини не смогли удивить Хьяля.

Подумаешь, обычное посажение на кол. Что оно после забав веселого затейника — малыша Луга.

Перерезание сухожилий с последующим расчленением и извлечением сердца. Что тут особенного, даже если оно производится посредством серпа.

А вот неистовая Бадб смогла повергнуть в панику даже, казалось бы, полностью отмершее сознание скальда.

— Ну вот, последний штрих к картине смерти и мы познакомимся с главой торжества, — загадочно прошептал Тристан, когда дошел черед до последней в круге статуи Бадб.

Отчаянно голосящего эстландца, того самого, что спрашивал про отвар, потащили к статуе женщины-ворона. Толчком повалив на землю, под песнопения седого жреца вальхи принялись деловито обматывать пленника тонкой бечевой, и вскоре он больше напоминал спеленутую гигантским пауком растолстевшую муху.

Выполнив задуманное, воины отошли от статуи на несколько шагов и выжидающе уставились в небо. Хьяль понял, кого они с такой надеждой высматривают, когда на левую ладонь статуи тяжело уселся черный как ночь ворон.

— Кхар-р-р? — вопросительно-довольно програяла, выжидающе глядя на сверток, лоснящаяся упитанная птица. — Кхарр! — будто подзывая друзей.

На правую ладонь сел еще один ворон. Третья птица уселась на плечо, по соседству с деревянной товаркой. Еще одна на резное запястье. И еще одна. И еще. Через несколько мгновений статуя больше напоминала какое-то удивительное дерево, на котором растут вороны.

Птицы с интересом рассматривали лежащий в подножия идола сверток. Самая смелая, не обращая внимания на людей, деловито спрыгнула вниз и попыталась долбануть вытаращенный в ужасе глаз. Эстландец дико заорал и заизвивался. Ворон, чуть отпрыгнув, наклонил голову, удивленно оглядев сопротивляющуюся добычу. Кажется, судороги жертвы лишь позабавили его. Рядом, поблескивая острым клювом, тяжело плюхнулась еще одна птица.

— Я слышал об этой казни, — еле слышно прошептал Тристан, — правда, ее не используют уже несколько сотен лет. На деревьях неподалеку, должно быть, свили гнезда священные вороны. Птицы приучены питаться здесь и уже не боятся людей. Ночью вороны слетятся к кормушке. Спеленутый по рукам и ногам, обреченный он не сможет не то что оказать сопротивления, но даже отогнать птиц. Его съедят заживо.

Хьяля затрясло. Он много где был и видел не мало, но то, что происходило здесь, с трудом укладывалось в его отбитой голове. Это была какая-то новая форма жестокости. Хьяль с ужасом ждал продолжения. Он боялся даже представить, что приготовил для них исполненный презрения седобородый бог, молчаливым истуканом застывший в центре холма.

Однако, как оказалось, на сегодняшний день их мучения были окончены. Старик-жрец произнес еще несколько протяжных заунывных молитв, обойдя статуи по кругу, и кивнул рыжеволосому вожаку воинов. Пленных грубо поставили на ноги, и поминутно оступающихся, с трудом держащихся на затекших ногах людей поволокли прочь.

Когда они спустились с холма по утоптанным булыжникам тропы и пошли среди каменных монолитов к светящемуся десятками костров поселению, Хьяль едва сдержал крик при виде одной из возвышающихся у обочины стел. Из темных провалов камня на него незряче смотрели десятки знакомых лиц. Лица тех, кого вальхи положили в беспощадной ночной рубке; лица пленных, не выдержавших тягот пути до проклятого богами холма; лица воинов, которых ирландцы увели утром в деревню.

Ведший процессию старик остановился и внимательно всмотрелся в глаза северян, выискивая следы страха и растерянности. Он явно остался доволен увиденным. Однако, как показалось скальду, еще больше старого жреца обрадовала жаркая ненависть и холодная решимость отомстить, что была написана на лицах некоторых викингов.

— Тот, кто пришел сюда незванным, останется здесь навсегда, — на чистом северном сказал старик, с улыбкой отвернулся и больше не обращал на них внимания.

Когда пленных провели сквозь гомонящую, празднующую деревню и бросили по нескольку человек в тесные пропахшие кровью, потом и страхом деревянные клетки, уже темнело. Вскоре багряный диск солнца окончательно исчез за черной стеной леса, утонув в глубине болотной бездны, и мир вокруг затянула темная пелена ночи.

* * *

Хьяль никогда не видел подобного. Клетки были сделаны из переплетенных, тесно прилегающих друг к другу толстых древесных ветвей. Дно выстелено засохшей травой. Прелые пучки густо пятнают грязно-бурые потеки, видимо, следы пребывания предыдущих «дорогих гостей».

— Что старик сказал, когда нас бросали в клетку? — спросил Хьяль, едва дыхание восстановилось. Скальду дико хотелось пить, а вот голода, как ни странно, он не испытывал совершенно. Наоборот, предложи ему кто-нибудь еду, Хьяль бы, скорее всего, отказался. Слишком живы в сознании были видения смертей, запах горелой плоти и довольные глаза пернатых хищников. А тут еще так и не сказавший ни одного слова после смерти брата Коль, молчаливой безучастной ко всему тенью съежившийся в углу.

— Старик? Про Агнара и Толстого или про меня и тебя? — хмыкнул Тристан. — Риг, значит вождь. Бард — почти то же самое, что и ваш скальд. Ну а о том, что такое галл-гойдел мы с тобой уже беседовали. Видимо, хочет приготовить для нас что-то особенное. Для меня уж точно. Никто не любит полукровок. Но это будет завтра. Нас, как самый лакомый кусочек, оставили напоследок, хотят продлить удовольствие.

Они надолго замолчали. Быстро темнело. Полная луна почти не видна из-за постоянно набегающих облаков, но Хьяль радовался тучам и тьме. Диск ночного светила сегодня напоминал скальду хищный оскал черепа. Вдалеке не переставая орал, отданный на растерзание воронам эстландец. Рев-вой, в котором не осталось почти ничего человеческого, терзал натянутые нервы похлеще тупого ножа. Ему вторила грустная песня, что, постоянно срываясь на плач, тянул тормундинг в одной из клеток неподалеку.

— Значит, мне как поэту положена особая казнь. Что ж. — Скальд грустно ухмыльнулся. Какова страна, таково и признание.

— Хьяль, давно хотел спросить, почему тебя называют Безумным скальдом? — Тристан задал вопрос вполголоса, чтобы не слышали рассаженные по соседним клеткам воины Тормунда.

— Хотел, да не решался? — сухо заметил скальд. — А теперь подумал, что все равно умирать, а умирать с неудовлетворенным любопытством — радость маленькая. Что ж, слушай. Ты, наверное, знаешь, что на севере стихосложение подчинено строгим законам. Особый строй вис вместе с использованием кенингов, словосочетаний, заменяющих простое наименование, позволяет создавать узорчатое полотно стиха. Но для этого слова в висах должны быть выстроены особым образом. И дело здесь не только в рифме, но и расположении слов в строке и предложении, ударении. На этом порядке основана прочность стиха. А есть еще дополнительные смыслы, отсылки к висам знаменитых скальдов древности, и еще куче всего. Это похоже на ткацкое искусство. Скальды севера подчиняется этим законам, складывая стихи. Подчинялся им когда-то и я. А потом однажды понял, что законы северного стихосложения — вовсе не высшая справедливость, что другие народы сплетают слова по-другому, и у них получается по крайней мере не хуже. Я осознал эту истину в Финнмарке, а потом не раз видел ее подтверждение в других землях. В итоге я решился попробовать иные способы плетения слов, и у меня получилось. Вот только это не всем понравилось. Есть конечно ценители, вот только где-то один на сотню. В итоге, я продолжал создавать стихи, как это издревле принято у нас, но, случается, отхожу от канона. Сейчас я редко читаю эти неправильные стихи кому-либо, потому что большинству они не приятны, а некоторые вообще считают их чем-то сродни колдовству. Однако, пока я был молод, горяч и пытался отстоять свою точку зрения, успел заработать стойкую славу безумца.

— В Финнмарке ты научился этому у тех ведьм, о которых постоянно жужжат люди?

Хьяль усмехнулся.

— Тристан, нет никаких ведьм. Нет, и никогда не было. Ни прекрасных. Ни ужасных. Н-и-к-а-к-и-х.

— То есть ты их выдумал?

— Ничего я не выдумывал. — Скальд тяжело вздохнул, осознав, что клетка и ожидание утренней казни, не те обстоятельства, в которых стоит травить обычные байки. — Ну что ж, слушай. Когда мне стукнуло восемнадцать лет, поздней осенью под главенством Торбранда Глухого, свояка Агнара, мы пошли за данью к финнам. Мы ходили туда каждый год и не ждали неприятностей. Однако неприятности ждали нас. Кетиль Бык — один из наших тамошних соседей — считал тот край своей вотчиной. Была засада. Погибли все, кроме меня. Раненых добили — Кетиль надеялся по возможности сохранить свою роль в случившемся в тайне, справедливо считая, что в этом случае Агнар будет винить в первую очередь финнов. В бою я получил копьем в бок. Рана была столь ужасна на вид, что со мной не стали возиться-добивать. Я остался лежать на промерзшей земле да там и сдох бы, если бы не два старых финна. Братья, они являлись для своего народа чем-то вроде колдунов и жрецов в одном лице, поэтому жили вдали от поселений племени. Они подобрали и выходили меня. Ту зиму я провел у них.

Хьяль прервался, ожидая неизбежных вопросов о финнах и их колдовстве, но Тристан был на удивление сдержан.

— Вот так. О том, что тогда произошло на самом деле, знает лишь конунг. Остальные с удовольствием кормятся побасенками о ведьмах, которые сами же и сочиняют.

— Что было дальше?

— Весной к тем берегам пристали наши ладьи. Агнар действительно подумал на финнов. Все шло к резне. Мне повезло, я успел в деревню прежде, чем пролилась кровь. Меньше, чем через месяц, усадьба Кетиля заполыхала со всех сторон. Агнар тогда был молод и уважал обычаи, он предложил хозяину выпустить женщин и рабов и сразиться строй на строй. Кетиль растерялся. Одно дело расстреливать людей из луков с высоких холмов, другое — организовать мечущихся в дыму и пламени воинов. В общем, они вывалились толпой овец. Овцами и умерли. Кетиля убил Агнар. Отрубил башку. Одним ударом. Никого из его воинов мы не пощадили.

— То есть, ты провел ту зиму у двух бесноватых стариков, — усмехнулся внезапно осознавший иронию ситуации, Тристан.

— Да, а воспаленное воображение людей, подобных Забияке, дорисовало остальное. Кстати, — Хьяль грустно улыбнулся, — именно из-за этих финнов мы и находимся здесь. Когда была та заваруха, после которой наш толстый друг начал точить на нас свои гнилые зубы, конунг послал меня к ним узнать: нет ли поблизости места удобного для засады. Я тогда провел у финнов всю ночь. Они гадали на меня и на конунга. Я не просил — захотели сами. В том, что касается меня, как всегда промолчали, только ехидно поулыбались и посоветовали быть осторожнее с женщинами. А вот будущее конунга, а значит и всех нас, их тогда сильно встревожило. Они терзали испещренные тайными знаками оленьи кости до самого утра, а потом попросили передать Агнару следующее: путь, который ему предложит старый друг вместе со странным подарком, приведет многих к гибели, но, если конунг не хочет увидеть закат рода, ему придется пройти этот путь до конца.

— Прямо так и сказали? — удивился Тристан.

— Конечно, нет. Они же нойды — колдуны. Среди таких по простому говорить не принято. Они долго и торжественно вещали что-то о пастухе и его долге перед стадом, но, осознав, что вымотанный дорогой я все равно ничего не запомню, наказали передать в точности хотя бы эти слова. Такому скудоумному мол и этого хватит.

— Смотрю, они с тобой не особо церемонятся.

— Я им жизнью обязан, — просто ответил скальд.

— Ну что же, предсказание вроде бы хорошее, — попытался подбодрить мрачнеющего на глазах друга сын Эйнара. — Так что будем надеяться…

— В их голосах не было радости, — перебил его Хьяль. — На утро они словно прощались со мной навсегда. И если вспомнить, что сейчас происходит на севере, то, чтобы не увидеть закат рода, Агнару действительно лучше пройти этот путь до конца и умереть завтра на жертвенном алтаре. И всем нам вместе с ним.

Тягостное молчание прервал донесшийся от соседних клеток шум. Несколько ирландцев, разгоняя ночную тьму огнем факелов, подошли к клеткам и принялись сосредоточенно разглядывать пленных. Северяне отчаянно матерились и щурили глаза от яркого пламени, но вальхи плевать хотели на их недовольство. Медленно прохаживаясь вдоль цепочки узилищ, они внимательно вглядывались в лица жертв. Наконец ирландцы подошли к клетке с Тристаном, Колем и Хьялем.

Покрытый сложной вязью многоцветной татуировки и шрамов вальх, близоруко щурясь, долго смотрел на них, после чего коротко выругался.

— Говорит, что все вы на одно лицо, — тихонько пояснил Тристан.

— Кто из вас, лохланнских скотов, бард? — на ломаном северном вопросил вальх. — Клянусь, сегодняшней ночью скоту-барду не причинят вреда.

— Зато завтрашним утром придумают что-нибудь особенное, — хрипло рассмеялся какой-то весельчак в соседней клетке, перекрывая плач сошедшего с ума соседа.

— Э, кажись, это по душу Безумного скальда пришли, — вполголоса заметил другой тормундинг.

— Назовешься? — шепотом спросил Тристан.

— Ему можно верить?

— Ты про «не причинят вреда»? Кто знает, хотя смысл ему клясться, если мы и так в полной его власти.

— Тогда, почему бы и нет, хоть удовлетворю любопытство. Интересно же, чего им от меня хочется. Эй, ты искал барда? Я бард. — Незнакомое слово далось с большим трудом.

Вальх оглядел скальда, видимо, сравнивая с описанием, которое ему дали, и довольно кивнул.

— Пойдем, скот, тебя хотят видеть.

Клетка со скрипом отворилась, и в грудь Хьяля уперлось копье задававшего вопросы вальха. Другие ирландцы испытующе оглядывали пленных, словно предлагая выкинуть что-нибудь такое, что позволило бы пустить в ход оружие.

Трое стражников повели скальда по узкой петляющей тропинке. Двое сзади, один спереди. Они не слишком-то следили за ним, но копий из рук не выпускали.

Тропа уползала все дальше от клеток в сторону смутно вырисовывающейся в неверном свете немногочисленных звезд громады холма. Вальхи по широкой дуге обогнули подножие, и скальд остановился, не веря глазам. Перед ним прямо в склоне загадочно темнела маленькая, всего в две трети человеческого роста, словно игрушечная дверца. Потемневшая от времени древесина досок покрыта легкой ажурной резьбой.

Говоривший с ним ирландец, широко улыбнувшись, «гостеприимно» распахнул дверь и кивнул скальду, приказывая идти внутрь. Хьяль, пригнувшись, шагнул в черный провал входа. Совершенно не к месту вспомнились рассказы Тристана о полых холмах и их далеко не всегда дружелюбных волшебных обитателях.

Несколько шагов по давящему на плечи коридору и еще одна дверь. Хьяль в нерешительности замер, но конвоир грубо толкнул его вперед, заставляя войти.

Скальд инстинктивно заслонил глаза ладонью. Помещение, в которое он попал, было заполнено светом. Свет слепил, больно резал привыкшие к тьме глаза. Прошло несколько томительно долгих мгновений, прежде чем северянин наконец смог осторожно разлепить судорожно сжатые веки и осмотреться.

Хьяль стоял в просторном круглом зале с куполообразным потолком. Зал освещают десятки масляных ламп на бронзовых треногах и закрепленные на стенах факелы. Полукруглый свод поддерживают толстенные деревянные столбы. Столбы густо покрыты причудливой резьбой. Люди с головами оленей и олени с головами людей. Женщины, кормящие грудью извивающихся змей. Стаи птиц и стада коров. Задравшие морды к небу волки и плывущая над ними луна. Оскаленные в крике человеческие лица. На больше всего было изображений вооруженных серпами воинов. Воины, повергающие врагов и танцующие на их трупах. Воины, вспарывающие животы. Воины, режущие глотки. Бесконечные процессии воинов на фоне рядов кольев с отрубленными человеческими головами. Взгляд скальда скользнул по стенам, которые подобно сотам улья покрывает бессчетное множество ниш. Из каждой пялится пустыми глазницами по желтому черепу.

В центре зала возвышение, на котором стоит массивный трон. Время выбелило дерево почти до костяной белизны. На троне сидит седой как лунь старик, что управлял церемонией днем. Пронзительный взгляд белесых глаз. Левую глазницу косой чертой пересекает багровый шрам. От этого кажется, что старик постоянно улыбается. Вот только улыбка эта вызывает оторопь и невольный мороз по коже. Из-за нее старик чем-то напомнил Хьялю статую бога войны на перекатах и одновременно идола, стоящего на вершине холма.

— Позволь поприветствовать тебя на моем острове, Безумный скальд, много слышал о тебе. — Северный жреца был безупречен. — Жаль, что наше знакомство происходит в столь не располагающей к длительному общению обстановке, но хочу, чтоб ты знал — для меня честь общаться с тобой.

— Я тоже рад, — осторожно ответил скальд, — но еще больше обрадовался бы, узнав, с кем имею дело.

— Ты не знаешь, кто я? — Притворно удивился старик. — Тогда отгадай загадку. Из страны озер на ясеневых челнах, — начал он сильным хорошо поставленным голосом, — сквозь кипящее море на Эрин зеленый, подчиняя вождей, чтоб остаться в веках, он сумел выше стать самых сильных владык, но судьбу обмануть не способны и боги.

Старик в ожидании уставился на скальда.

— Не отгадал, — скорбно вздохнул он. — А ведь когда-то моим именем пугали детей по всему острову. — Это обстоятельство явно доставляло говорившему большое удовольствие. — Жаль, что те славные времена в прошлом. Я часто думаю, что, наверное, зря не стал отрицать свою смерть.

— Вообще-то и сейчас пугают.

— Значит, догадался, — довольно констатировал старик.

— Догадался, — просто ответил скальд. — Вот только понять не могу, что оживший мертвец делает посреди затерянного среди проклятых болот вальхского святилища.

— Правда хочешь знать? Тогда слушай. — Тургейс, человек, которого уже не один десяток лет считали мертвым, легендарный северный вождь, когда-то правивший едва ли не половиной острова начал рассказ. Седой старик, чей взгляд устремлен в глубины прошлого.

— Это святилище Кром Аннаха бога-господина намного более древнего, чем племена дану и даже фоморы. — Голос Тургейса полнился торжеством. — Кром Аннах — повелитель миров, владыка холма. Бог королей и правителей. Господин богов. Ему поклонялись племена, правившие островом до прихода христиан. Ему поклонялись на заре времен, на самой заре создания людей богами. Ему приносили жертвы на высоких холмах, в окружении статуй других богов, кои для него как дети для отца. Мест поклонения хватало и здесь на Эрине и по всему обитаемому миру. Вот только за морем они исчезли гораздо раньше, сгинули под пятой новых богов. Но у людей Эрина хорошая память. Здесь продолжали чтить властителя богов, даже когда над большей частью подлунного мира простерлась черная тень креста. Здесь оставались его последние святилища. Одно из них — равнина поклонения или точнее место поклонения — Маг Слехт. Одно из многих, по воле злой судьбы ставшее самым известным. Ведь именно там при большом стечении народа святой Патрик воздел ладонь, и истукан Крома пал и раскололся на части, и благодарные люди подняли святого на руки и прославляли за содеянное, ибо он избавил народ от власти зла. — Старик криво усмехнулся. — На самом деле была темная ночь и тяжелая кувалда. На счастье святого холм, на котором испокон веку почитали древних богов, не охранялся — никому и в голову не могло прийти, что кто-либо осмелится на подобное святотатство. А утром люди были так потрясены произошедшим, что даже не стали наказывать славящего свои деяния и кричащего, что он избавил их от зла, безумца. В их головах никак не могло уложиться, что древний бог не смог за себя постоять. Патрик ушел невозбранно, а вожди родов плакали, как дети, глядя на обломки веры. Глупцы. Они не понимали, что боги нуждаются в людях столь же сильно, сколь люди нуждаются в богах. Если даже не сильнее. Патрик везде рассказывал о крушении идола, и племена покорялись распятому богу, пораженные силой его служителя. Как же ведь он поверг божество, что древнее, чем сам мир. Тогда Кром Аннах и стал Кром Круахом — Кромом Поверженным — бледной тенью былого величия. Одно за другим святилища угасали, гибли от рук христиан. Пока не осталось одно — последнее святилище, затерянное среди бескрайних просторов Черных болот. По иронии судьбы — самое древнее святилище Зеленого острова. Слава богам, о нем в то время мало кто помнил. А после того, что произошло, жрецы его справедливо решили, что лучше им пока уйти в тень. Христиане пару раз совались сюда, но Черные болота уже тогда надежно хранили свои тайны. Со временем память о святилище окончательно стерлась из сознания людей, и упоминания о древнем боге стало возможно встретить лишь в маловнятных легендах. Так продолжалось несколько столетий.

Старик еле заметно улыбнулся.

— Впервые я побывал здесь за много лет до гибели. Я тогда странствовал. В историях, что так любят про меня рассказывать, я начал покорение острова, едва сойдя с корабля. Так вот — это неправда. В течение почти трех лет я просто путешествовал по стране с ватагой таких же сорвиголов. Потом из них был сформирован мой ударный отряд. Позже один из них меня предал. В святилище я попал случайно. Привлеченный древними легендами влез в болота и, также как вы, угодил в плен. Тогдашнее святилище было тенью того, чем оно стало теперь. А нынешнее святилище лишь тень той древней твердыни, что когда-то заставляла дрожать не только Зеленый остров, но и весь подлунный мир. Ну да ничего, мы вернем к жизни былую славу. — На мгновенье кулаки старика сжались, а взгляд остеклен, но Тургейс быстро взял себя в руки. — Извини, отвлекся. Священной стражи, что когда-то охраняла все подходы к древним статуям, уже почти не осталось, но того, что было, за глаза хватило одинокому искателю приключений. Однако меня не убили. Тогдашний верховный жрец углядел во мне что-то такое, что-то видимое лишь ему, и вместо орущей на алтаре жертвы бродяга-северянин стал почетным гостем.

Я провел здесь несколько месяцев. Мы подолгу разговаривали со стариком. Я и до этого был покорен красотой этой земли, можно сказать, прикипел к ней с первого взгляда, но здесь, слушая напевные сказания о ее древности, о ее богах и героях, о бескрайних равнинах и тенистых рощах, полюбил Эрин всем сердцем. Полюбил больше, чем можно любить женщину, брата или ребенка. Знаешь, случается иногда такое родство душ. Так вот подобное родство у меня с этой страной.

Старик часто сокрушался, видя, что происходит с его Родиной. «Правители потеряли с ней связь, их семя ослабло, а кровь стала жидкой. Они продают и предают свою землю, грызутся подобно псам за объедки, не обращая внимания на то, что в этой грызне пожирают сами себя», — часто говорил он. «Нам позарез нужно единство, нужна сильная власть, она нужна нам, как воздух, но я не вижу среди всей этой кучки стервятников правителя, достойного этой страны».

Именно тогда я впервые задумался о том, чтобы объединить остров под своей рукой. Объединить не только из жажды власти, но и чтобы сделать эту страну мощной и сильной. К моему несказанному удивлению старый жрец не рассмеялся, выслушав мечты нищего бродяги. Теперь я понимаю, старик видел: я действительно болею за его родину, она близка моей душе, и эта любовь породнила нас. Он не засмеялся. Просто сказал, что я еще не готов, что я еще не врос в землю, и она не приняла меня. Он предложил мне принять древнюю веру и присягнуть Крому, у подножия статуи которого мы часто вели наши беседы. Жрец рассказал мне о его силе и мощи. Я отказался. Я не собирался отказываться от богов севера и был тверд в вере.

Старик был огорчен, но не настаивал. Он попросил разрешения вопросить древних о моей судьбе и судьбе моих начинаний. Я не возражал. Мы вопросили богов, и их ответ был отрицательным. В его предсказаниях я погибал. Помню слова, переданные жрецом в священном экстазе. Утробные слова, произнесенные так, что их вряд ли бы смогло вымолвить человеческое горло: «Может быть, ты и победишь, но в итоге тебя все равно ждет смерть».

«Смерть ждет каждого из нас», — ответил я, ибо все уже для себя решил. Не прошло и седмицы, как с мешком за плечами я покидал болота, унося в сердце прощальные слова старого жреца: «Ты не овладеешь землей, пока не польешь ее своей кровью и не бросишь в нее свое семя».

Внезапно старик наклонился вперед, всматриваясь в лицо скальда.

— Не смеешься, даже не улыбаешься. Молодец. Правильно. Мне бы очень не хотелось тебя убивать прямо сейчас.

Тургейс криво усмехнулся.

— Перед уходом старый жрец вновь уговаривал меня принять свою веру и присягнуть Крому и древним богам острова. Он считал, что они могут сжалиться и спасти меня, защитить от гибели. Но я вновь отказал. Тогда я верил, что воинственные боги моей скалистой родины не оставят меня на моем пути. Позже я узнал, что жрец посвятил меня седому Крому без моего ведома.

О дальнейшем ты слышал. Походы, реки, сожженные селения. Молитвы одноглазому. Капища по всей стране. Мне уже тогда казалось — большая часть бед этой земли от неправильной веры. Христос — не тот бог, чтобы сдерживать местных волков. Я же приносил жертвы богам войны и власти, и они услышали мои молитвы. Я побеждал, и мне покорялись. Даже легендарные короли Тары не имели такой власти над островом. И все же судьба оказалась сильнее, прошло немало лет, но в итоге пророчество старого жреца настигло меня.

О моей смерти рассказывают множество историй. Легенда о свидании с королевскими дочерями и переодетых борцах это еще так — цветочки. Мне приходилось даже слышать, что Тургейса в награду за грехи пожрал чудовищный дракон. Надо признать, многие из этих баек распространял я сам. Правда, дракон это, по-моему, уже слишком. Знаешь, за всю долгую, насыщенную событиями жизнь не видел ни одного дракона. А ведь в свое время просто грезил ими. Было бы что рассказать богам на небе, какое бы это небо ни было. Это стало почти навязчивой идеей. Однажды я даже две седмицы высидел на берегу какого-то забытого всеми богами озера в горах скоттов, о котором местные рассказывали, что в его глубинах обитает чудовищный змей. Пялился в воду до рези в глазах, но так и не дождался. Потом, уже обзаведшись дружиной, наведался туда еще раз и объяснил местным, как это плохо распространять подобные слухи. Надеюсь, доходчиво объяснил.

Но мы отвлеклись. Королевские дочки, вервольфы, драконы. На самом деле все было намного проще и прозаичней. Было предательство друзей. Была засада. Жаркий безмятежный полдень, и сыплющиеся с неба стрелы, вонзающиеся в незащищенную доспехами плоть. Меня ударили секирой в лицо. Представь, северная секира, врубающаяся в щеку. Полторы ладони стали. Хруст тонких костей. Я лежу на траве и гляжу уцелевшим глазом в небо, а эти стервятники кружат вокруг, добивают моих воинов и все ближе подходят ко мне. А я лежу и, нет, даже не думаю, а именно понимаю, что все это логично, закономерно, и предопределено. И дело здесь даже не в вере. Вера лишь символ. Эта земля не приняла меня, потому что я не был готов пожертвовать для нее действительно дорогим мне — я не был готов пожертвовать ради нее свободой. Все эти походы, завоевания — пыль. Они были нужны не этой земле, они были нужны мне самому. Что меня связывает с этой страной, спрашивал я себя. Спрашивал и понимал, старый жрец прав — земля это не только черный перегной, скользкие черви и зеленая трава. Земля — это не людские племена, возводящие дома и разводящие скот. И даже не древние боги и населяющие озера и вересковые пустоши духи. Это все вместе, все разом и одновременно что-то большее. Она не дает долгой жизни их собственным вождям, потому что им плевать на нее. Они готовы предавать и продавать ее ради сиюминутной выгоды, поэтому им нет здесь покоя. Земля не защищает их. Я полюбил этот край, эту землю всей душой, как только ступил на зеленый берег с борта длинной ладьи. Поэтому она так долго хранила меня, но я так и остался чужим ей. Выходец из фьордов льдистого севера я так и не стал для этого края изумрудных лугов и черных болот своим. Меня не связывало с ней ничего кроме пролитой крови. Вот только это была чужая кровь. Мой крах был предопределен изначально. И тогда я вспомнил прощальные слова жреца. А ведь он прав подумал я. Моя кровь должна смешаться с их кровью, мое семя должно пасть в их почву, чтобы связать меня с цепочкой тех, кто придет после меня и продолжит мое дело. Их боги должны стать моими богами. Я поклялся, что, если выживу, сделаю все, чтобы эта земля стала единой и сильной.

Я закрыл глаза, и когда открыл их, увидел, что надо мной стоит, раскинув руки и заслоняя собой, седобородый суровый старик. Я сразу узнал его. И это был не Один, в честь которого я выпотрошил и развешал на деревьях столько людей.

Убийцы прошли мимо. Один из них почти перешагнул через меня. Позже я часто гадал, почему так вышло? Да я выглядел ужасно с рассеченным залитым кровью лицом. Но они знали, кто я. Знали, что я за человек. На их месте я бы отрезал трупу голову, а тело сжег, чтобы потом не мучиться сомнениями весь остаток жизни. Но они прошли мимо.

А может быть, я умер там в тот золотой летний полдень.

Тому, что меня не съели забредшие на поле ночью за поживой волки, меня уже почти не удивило. Встать на ноги я смог только через два дня. Я пришел сюда через половину охваченной резней страны. Один, без оружия, жестоко страдая от воспалившихся ран. Войдя в рощу, я в очередной раз убедился, что у хозяина холма на меня какие-то свои далеко идущие планы. Ибо в роще меня ждали.

За несколько дней до моего возвращения верховный жрец, живший так долго, что все вокруг уже забыли, что он когда-то тоже был молод, покончил с собой. Перерезал горло ритуальным серпом. Старика похоронили по древнему обычаю. Тело лежало на ветвях священного дуба, пока его не склевали птицы. Кости были погребены под корнями дерева. Перед смертью верховный жрец назвал приемника. Хозяин святилища назвал мое имя.

До сих пор удивляюсь, как они согласились на это. И еще больше, как на это согласился я сам. Но кто мы перед ликом судьбы и волей богов.

Я стал новым верховным жрецом и, следуя последним указаниям наставника, возлег с одной из священных дев. В ее жилах текла кровь древних королей Тары, а еще она была изумительно красива. Как и было предсказано, Илейн родила мне двух сыновей — близнецов. Одного — чтобы служить богам, другого — чтобы править людьми. Правда, о том, что Илейн умрет родами, старик не сказал ни слова.

Дальше все просто. Когда, в одном из карликовых королевств неподалеку умер правитель одного из ничего не значащих вырождающихся родов, я решил — вот он удобный момент. На интриги и борьбу за власть я вдоволь насмотрелся еще на севере. Мой младший, разница была в пару минут, но кто я, чтобы спорить с богами, воссел на трон, когда ему не было и десяти. Было создано пророчество и насчет этого. На то мы и жрецы, чтобы в нужный момент создавать подходящие пророчества. Регентом при нем стал Ангус, пожалуй, единственный из моих прежних соратников, которому я мог доверять. Северянин-регент это не понравилось соседям. Нам пришлось юлить, подкупать, стравливать вождей друг с другом. Несколько лет уступок и унижений. Тем временем старший был посвящен богам и стал предводительствовать в священной страже. Я воссоздал ее почти заново. Первенцы из знатных семей, доставленные сюда в младенчестве. Они не знают другого дома кроме святилища, другого отца кроме меня, другого вождя кроме моего сына. Священная дружина стала главным доводом, когда мои мальчики возмужали и начали мстить. Сейчас сыновья контролируют треть острова, и территория эта с каждым годом растет.

Пламя факела заиграло в глазах седобородого воина.

— Наступает время новых вождей. Я здесь. Харальд на севере. Эпоха племен проходит. Им на смену вновь идет эпоха империй. Мы создадим империи огнем и мечом! Мы переломим хребет племенным князькам, что, прикрываясь длинными родословными, разбазаривают нажитое предками, неспособные понять, что в единстве сила!

При этом заметь. Я не собираюсь искоренять христианство или тем более уничтожать христиан. Но я не вижу в этой вере силы, способной объединить эту страну. Какие-то другие да. Но не эту. Если уж вожди за те триста лет, что здесь молятся на крест, не осознали, что на самом деле значит любовь к ближнему, то и дальше уже не поймут. А вот страх и сила. Это да. Это они понимают. Это у них в крови. Так что пусть простой люд верит в Христа и ходит в церковь. Вожди же и их воины тоже могут почитать распятого, но при этом должны помнить, что у этого острова есть свои боги. Боги более древние и могущественные. Боги, которых не обязательно любить, но которых необходимо уважать и бояться. Боги, которые провозгласили моими устами, что эта земля должна быть единой и сильной. И она будет единой и сильной чего бы это ни стоило! Это будет даже не вера. По крайней мере, не вера сродни христианской. Это будет понимание своего долга и осознание неотвратимости расплаты в случае уклонения от него. Древние боги станут символом, основой и составной частью нового порядка. Повторюсь, мне плевать на крестьян и пастухов. Но вожди будут присягать на верность и приносить жертвы Крому и Дагде! Будут отдавать сыновей в священную дружину!! Будут биться и умирать за славу и единство острова!!!

— Одна вера для овец, другая для волков?

— Ну, можно сказать и так. При этом, заметь, я не режу овец. По крайней мере, не режу без повода. Я вообще считаю, что сытые и спокойные овцы — основа силы и процветания любой страны. А вот волков, настоящих волков будет становиться все меньше. Им придется превратиться в собак и охранять с каждым годом тучнеющие овечьи стада. Или умереть. Видишь, в моей империи даже у волков есть выбор.

— Резня год назад? — осипшим голосом спросил Хьяль.

— А ты догадлив. Мы создали тот хаос вполне осознано. Чуть поднажали тут. Чуть передавили там. И вот уже полыхает мятеж. Ты спросишь зачем? То распределение земель, что было здесь, нас никак не устраивало. Когда сын миловал мятежников, во главу угла ставилось вовсе не сколь деятельное участие тот или иной вождь принял в летних событиях. Хотя это конечно тоже. Но главное, что волновало нас: где лежат его земли и высятся его укрепления. Отныне во всех ключевых точках: на пересечениях дорог и рек, за мощными стенами старых крепостей, между слишком уж самостоятельными вождями — везде сидят верные моему сыну люди. И главное, Хьяль, мы не дадим им врасти в землю. Главная ошибка большинства объединителей — подмяв под себя шмат земли, они рассаживают там наместников, дают им полную власть, да еще и право передавать эту власть сыновьям. А через сотню другую лет наследники этих горе-правителей удивляются, почему это страна больше походит на лоскутное одеяло. Да потому, что они сами плодят себе сильных врагов. Я не дам людям засиживаться, Хьяль. Пусть это плохо скажется на процветании земель, но лучше недополучить часть урожая, чем наблюдать последствия еще одного вражеского вторжения или братоубийственной бойни. Наместники должны помнить, что они лишь слуги одного господина и что господин…

— Братоубийственной бойни подобной той, что была здесь год назад? — бесцеремонно прервал старика Хьяль.

Тургейс добродушно улыбнулся, но эта улыбка не смогла обмануть скальда. Так улыбается сытая гадюка, только что заглотившая жирную мышь.

— Попробуй, скажи тем же коннахтам, что они братья с уладами, так они твои же кишки тебе же на горло намотают. Если прежде не передерутся за право сделать это первыми. Нет, Хьяль, здесь даже междоусобицы не назовешь братоубийственными. В этой стране нет подлинного братства. Но будет. Обязательно будет. Они у меня полюбят друг друга, я тебе это обещаю. Они станут настоящими братьями, даже если мне придется утопить их в крови.

Внезапно старик подался вперед, подобно хищной птице нависнув над застывшим у подножия трона-кресла скальдом.

— По глазам вижу, что ты хочешь сказать. Как можно быть таким монстром? Так скажи это вслух! Давай, говори! Было бы здорово услышать подобное от вестландца, одного из чудовищ, порождений бездны, коих проклинает весь мир!

Вспышка прошла, так же внезапно, как наступила. Тургейс устало откинулся на спинку кресла. По восковой коже стекают крупные капельки пота.

— Я был прав, что позвал тебя. Ты действительно способен хоть чуть-чуть, хоть самую малость, но понять меня. Про тебя говорят правду, Хьяль. Ты не только Безумный скальд, ты еще и неправильный викинг. Дай отгадаю: некоторые люди слишком много видели, чтобы остаться прежними. Только знаешь, каждый выносит из этого что-то свое. Ты однажды задумался: действительно ли сила дает подлинное право делать все, что тебе вздумается. А я однажды осознал, что есть цели, оправдывающие любые средства. И если уж мне не жалко умереть за мечту самому, то почему я должен беречь чужие жизни. Это, кстати, касается и тебя. Поверь, мне искренне жаль, но любой чужак, пришедший за сокровищами, должен умереть. Этот обычай нерушим и… мне, правда, жаль, Хьяль.

Старик устало взмахнул рукой. За спиной Хьяля возник приведший его сюда ирландец. Вальх молча кивнул, и повинуясь ему Хьяль направился было в сторону выхода, но через пару шагов резко развернулся.

— Могу я задать еще один вопрос?

— Конечно, спрашивай, — любезно разрешил хозяин холма.

— Зачем ты позвал меня?

— Я хотел посмотреть на знаменитого Безумного скальда. В отличие от моего божественного господина мне не интересны вожди. Я слишком хорошо знаю, что творится в их головах, чтобы испытывать хоть какое-то любопытство. А вот поэты. М-м-м. Каждый из вас уникален. У каждого свое шило внутри, свой источник вдохновения. А ты необычен даже для поэта, Хьяль Безумный скальд — живая легенда севера. Ты известная и интересная личность. Я описал тебя воинам и приказал обязательно взять живым.

— Описали воинам? Вы знали, что мы идем?

— Конечно, знал, — мягко улыбнулся старик. — Я пристально слежу за всем, что происходит на моем острове. Скажу больше, я пристально слежу за всем, что происходит в мире. И я знаю о том, что творится на севере, едва ли не лучше самих северян. Я знал о вашем намерении еще до начала вашего похода.

— Тогда почему..?

— Почему разрешил захватить крепость? Потому что моему младшему нужны периодические встряски, чтобы однажды он вдруг не решил, что всемогущ. Я не хочу, чтобы он учился на моих ошибках, не хочу, чтобы ему пришлось умирать, чтобы понять, чего на самом деле от него хотят боги. Твое любопытство удовлетворено?

— Вполне.

— Тогда прощай, Хьяль.

— Прощай, Тургейс.

Внешне невозмутимый Хьяль с абсолютно прямой спиной, печатая шаг, направился к выходу из зала-пещеры. Он позволил себе вздрогнуть, лишь когда за спиной с протяжным скрипом сомкнулись двери обиталища истинного господина Зеленого острова.

* * *

В это же время в стоящей поодаль от остальных клетке шел совсем другой разговор. Агнар сумрачно и хмуро смотрел на вальяжно откинувшегося на толстые ветви узилища Тормунда.

— И все-таки он обманул меня. — Толстый хевдинг не выглядел испуганным. Озлобленным — да, может быть. Но страха в его глазах не было. — Дряхлые старики, женщины и дети. Ну, да. Ну, да, — Тормунд раздосадовано крякнул. — Знаешь, ведь я предполагал что-то подобное, но этот одноглазый так хорошо играл роль. Да тут еще ты после разговора с ним не подался в бега, а дисциплинированно захватил так нужную мне крепость.

— По этой причине ты и предложил сотрудничество? Проверить Рольва?

— Не только. Но ты прав, это была одна из причин. Я не слишком доверял одноглазому и надеялся вызнать подробности того, что нам предстоит у пленных из крепостного гарнизона. К сожалению, мой человек, владевший тем блевом, что здесь называют речью, поймал грудью стрелу во время штурма. Не повезло. А просить твоего полукровку я как-то не решился. Ведь я верил тебе еще меньше, чем твоему другу — одноглазому. Еще больше я укрепился в подозрениях, когда ты так радостно согласился остаться в крепости. Мои люди были готовы по сигналу кинуться на твоих орлов, не люблю, когда меня обманывают, но вдруг ты принимаешь мое предложение, берешь с собой несколько человек и идешь с нами. Тут я и подумал: значит на болотах безопасно. Одноглазый не стал бы отправлять не смерть старого друга. А оказывается — вот он какой коварный. Отправил близкого человека на смерть, а сам повесился и ничего тебе не сказал. Или все-таки сказал?

— Подумай хорошенько, если бы я догадывался о чем-то подобном, пошел бы с тобой сюда? — спокойно спросил Агнар.

— Хм. Кто знает границы вестландского безумия и жажды наживы. Хотя, это уже слишком даже для вестландца. Так что получается, твой друг нас обоих поимел?

— Получается так, — хмуро подтвердил Агнар.

— Ну и как это — ощущать себя обманутым? — Голос Тормунда был полон неприкрытого ехидства.

— Наверное, так же, как ты ощущал себя после того фьорда в Финнмарке.

— Ха. Достойный ответ. — Неожиданно улыбнулся Тормунд. — То есть, тебе тоже очень неприятно.

— Не настолько, чтобы тащиться за виновником через полстраны, рискуя собой выслеживать его среди большого скопления народа и пытаться убить чужими руками.

Тормунд изобразил на лице удивление. — Агнар, не думаешь же ты, что я оказался на этом вашем тинге из-за тебя?

— И что же ты там делал?

— Присматривал, чтобы вы ни до чего дельного не договорились, — как ни в чем ни бывало заявил Толстый. — Даже особо утруждаться не пришлось. За меня все сделала кучка глупых индюков, собравшихся на ночь глядя у самого толстого индюка в шатре. Ну а то, что там оказался ты, Агнар конунг, да еще гуляющий без охраны, это я посчитал наградой богов за какие-то добрые дела, потому как уж и не помню, когда я им что-то подносил в последний раз. А уж эта история с золотом и этот ваш Кари. Здесь я даже не знаю, что и думать. Могу объяснить подобное совпадение только громадной удачей Харальда конунга.

— Даже сейчас, когда ты сидишь в клетке в ожидании казни?

— Что даже сейчас? — недоуменно переспросил Тормунд.

— Даже сейчас веришь в громадную удачу Косматого. Потеряв две ладьи его воинов и ничего не приобретя взамен, ты говоришь о какой-то удаче. И насчет подношений, сегодня ты сделал такую жертву богам — больше десятка человек только на холме, а скольким еще поотрезали головы в этой клятой деревне.

На мгновенье Агнару показалось, что его укол достиг цели. В глазах Толстого мелькнуло что-то похожее на неуверенность. Но только на мгновенье, тут же сменившись обычным бездумным весельем.

— Что Харальду две ладьи. Это для вас две ладьи — это состояние и целый флот. А что две ладьи для конунга Эстланда. У него их даже не десятки, а сотни.

Агнар понимал, что тут Тормунд перегибает палку. Вряд ли у владыки востока действительно сотни кораблей, но в чем-то Толстый прав. Потеря двух ладей точно не поставит Харальда на колени, что неминуемо произошло бы, случись это с двумя третями конунгов запада. Да, что правду таить, с ним самим.

— А то, что люди погибли, — как ни в чем ни бывало продолжал Тормунд. — Это да, это жаль. Но на то они и воины. Знали на что шли. Знали, что золото нужно конунгу.

— И для чего оно нужно конунгу? — осторожно спросил Агнар.

— А ты еще не понял? — Широко оскаблился Тормунд и, будто издеваясь, перевел разговор в другое русло. — Но ты прав людей действительно жаль.

— Тебе жаль людей? Даже трендов, что погибли за дело Харальда этим летом? — Агнар не собирался оставлять вопрос без ответа. — Не пытайся отрицать, что ты оказался в Финнмарке по его приказу. Свадебный дар конунга Эстланда тестю за красавицу дочь или что-то иное? Что-то большее, а Тормунд?

Черноволосый викинг спокойно выдержал сверлящий взгляд Агнара и спокойно, даже миролюбиво ответил.

— Зачем отрицать очевидное, тем более перед смертью. Да, я был в Финнмарке по поручению Харальда. И не только я. Нас там было много таких. Ну да об этом еще на вашем тинге говорили. Только решили, что на такие мелочи не стоит обращать внимания. А до нас там были мастера, помогавшие трендам строить ладьи. А до них хорошо разбирающиеся в хозяйстве советники и сведущие в вашей тактике, опытные воины. Объединение севера началась давно, Агнар, а вы, сдается мне, осознаете, что происходит, уже после того, как вас завоюют. Неспособные за сиюминутным ощущением мощи и независимости понять, что в единстве сила, вы обречены на поражение. Глядя на ваши дрязги на тинге, я окончательно убедился, дело Харальда победит.

— Жаль только, что ты не сможешь внести в его победу свой вклад, положив к ногам Харальда сокровища вальхов, — как бы невзначай вставил Агнар.

— Жаль, — поджал губы Тормунд и надолго замолчал.

Агнару вспомнился разговор с Хьялем, состоявшийся, кажется, целую жизнь назад. Начать он решил издалека.

— Тормунд, объясни мне недалекому: зачем все это Харальду? Он и так самый могущественный, самый богатый владыка севера. Куда ему еще больше богатства и власти. По примеру конунгов древности заберет их собой в могилу и будет хвастаться дорогими цацками в Вальхалле?

Несмотря на внешний сарказм, конунг был предельно серьезен. Почувствовав это, Тормунд не стал язвить.

— Харальд хочет подготовить север к обороне, — глядя конунгу прямо в глаза, четко проговаривая каждое слово, произнес он.

Ответ настолько шокировал Агнара, что несколько мгновений конунг не знал, что сказать.

— От кого ему обороняться? Должен признать, ты прав, и конунги запада иногда перегибают палку в междоусобицах, но…

— Речь идет вовсе не о вас. Агнар, ты никогда не задумывался, как к нам относятся в остальном мире? Как к нам относятся за пределами земель северной речи? — В голосе Тормунда появилась граничащая с фанатизмом убежденность. — А Харальд однажды задумался, и знаешь, что он понял. Что мы пугало, жупел для всех других народов. Чудовища, что на закате выходят из моря, чтобы грабить, насиловать и убивать, а на рассвете уходят обратно в морскую пучину. При этом мозгами-то они понимают, что мы такие же люди из плоти и крови. Но сознание странная штука, и для других народов мы одновременно монстры из морских глубин. Священники пугают нами мужчин, что мы убьем их. Мужчины пугают нами женщин, что мы их изнасилуем и убьем их. Женщины пугают нами детей, утверждая, что мы изнасилуем, убьем и съедим их. Нас на полном серьезе считают каннибалами и приписывают иные дурные наклонности. Надо заметить, весьма разнообразные. Как ты думаешь, когда они объединятся и решат покончить с нами? Ведь, если разобраться, на деле мы лишь окраина обитаемого мира. Собери все племена запада, добавь к ним восток и горные долины трендов, так ведь один Миклгард или пара серкландских городов больше населением, чем они вместе взятые. И если однажды люди с материка решат, что нас пора уничтожить, то помешать им сможет только море, а с некоторых пор оно не кажется мне надежной защитой.

— Зачем мы им? С нас же нечего взять. — В замешательстве заметил Агнар. Он ожидал любого ответа о мотивах поступков одного из сильнейших владык севера. Жажда славы, богатства, месть, похоть к женщине. Но то, о чем сейчас говорил Тормунд, было выше его понимания.

— По-моему, желание остановить постоянные набеги, укрепить торговлю, прекратить, наконец, порождаемый нами хаос — уже достаточная причина, чтобы объединиться, собрать флот и ударить по заклятым врагам. Но есть и другая причина, более серьезная — мы для них проклятые язычники. Мы не верим в распятого бога, что признали своим господином греки, франки, германцы, англы и прочие. И это едва ли не перевешивает все остальные наши проступки. Границы веры в Христа все ближе. Однажды последователи распятого бога охватят нас со всех сторон и… Ты слышал о больших походах против арабов? Харальд считает, что это лишь первые ласточки, предвестники большой беды. И еще он считает, что мы не арабы, мы слабее, и вряд ли выстоим против соединенных сил христианских государств.

— Война с арабами шла за земли и серебро.

— А с саксами? В их беспросветных лесах много плодородных земель? А серебра? Вспомни, как люди Карла Магнуса вешали саксов в их же священных рощах, как резали их словно свиней. Сколько лет прошло с тех пор? Пара десятков? Знаешь, что тогда в один день франки убили почти пять тысяч человек? Вера христиан особая, она не признает за другими, исповедующими иные веры людьми, права на жизнь.

Нет, Агнар, мир меняется. Меняется прямо на наших глазах. У войн появляется новая причина, а скорее, новое оправдание. Поверь мне, скоро резня будут вестись уже не только за землю и серебро, но и за право верить во что тебе хочется. Это произойдет не сейчас. И даже не через десять лет. И не через двадцать. Но произойдет. Обязательно произойдет. Если север не изменится, однажды люди со знаком креста на одеждах сбросят нас в море с тех берегов, что мы так долго заливали кровью, а потом зальют кровью наши берега. И что тогда вы будете делать, халоголандцы, хердаландцы, рогландцы, прочие ландцы.

— Что делали всегда — сражаться. — Агнар окончательно пришел в себя и был готов противостоять напору толстого хевдинга.

— Нет, конунг. На этот раз мы будем умирать. И дело даже не в том, что я так уж переживаю из-за этого. Как я уже сказал, мы, вряд ли, застанем эти времена. Да и если честно, мне-то плевать. Люди, подобные мне, всегда будут в цене. Как бы ни менялся этот мир, кое-какие вещи остаются неизменными. В том числе необходимость разного рода пророков и вождей в людях, готовых нести их идеи в свет, убивая других людей. Признаю, я сражаюсь за Харальда из-за богатства и власти, что он дает мне. Ну и просто потому, что мне нравится сражаться и побеждать. Но при этом меня искренне радует, что Харальд ищет чего-то большего. Я сражался за конунгов, которые хотели только богатства и власти — это не так приятно. У вождя должна быть цель, стремление к чему-то недоступному. Только тогда он может стать по-настоящему достойным вождем. В общем, мне нравиться чувствовать себя частью большого дела, Агнар, раз уж сам я такой обычный, ничем ни примечательный, ничего не желающий кроме богатства и славы головорез.

— Поэтому вы и делаете то, что по вашей мысли с нами сделают вымышленные они? Успеваете залить наши берега кровью прежде, чем их зальют кровью другие. Ужас в качестве оружия, насилие в качестве средства.

— Да, уж о насилии то ты, наверняка, знаешь очень много, вестландец, — последнее слово Тормунд выделил особо. — Да и как ты хотел? Никто из ваших вождей не смотрит дальше собственного носа и сиюминутной выгоды. Представь, Харальд выступит перед этим вашим тингом. И что вы ему ответите? Насколько далеко вы его пошлете?

Некоторое время они молчали. Агнар задумчиво, Тормунд, еще не отошедший от пламенной речи, тяжело дыша и едва не скаля зубы от злости.

— Надеюсь, ты не думаешь, что после этих откровений я прощу тебя, Тормунд? — медленно цедя слова, но при этом с явной грустью в голосе произнес Агнар.

Тормунд расхохотался. Он смеялся долго, высоко запрокинув голову и широко открыв рот, почти задыхаясь от переполняющего его веселья.

Нескоро успокоившись, толстый хевдинг утер слезы и, подражая серьезному тону Агнара, сказал.

— Надеюсь, ты не думаешь, что это имеет хоть какое-то значение, конунг. Утром мы оба умрем. Скорее всего, произойдет это медленно и очень болезненно. И наши голову займут свои места на этом их постаменте. Рядом. Навсегда. Так сказать, непреходящий символ единства северных земель. Только представь, голова Агнара конунга — одного из наиболее известных вестландских вождей, идеального викинга, живущего одним днем, и голова Тормунда Толстого — цепного пса Харальда Косматого, единоличного правителя восточного побережья, решившего изменить мир и засравшего это ваше викингское: каждый хозяин своей земли и мой длинный дом один во всем фьорде. Надо будет попросить поставить рядом головы тредна, дана, а, может быть, гаута и свева. Уверен, у вальхов есть. Они потом смогут их гостям показывать, у них ведь тут наверняка бывают гости, и рассказывать о том, как славно они нас порешили, пока мясо на черепах не истлеет.

Агнар едва заметно усмехнулся.

— Все у тебя хорошо получается, кроме головы дана. Я не хочу, чтобы моя голова стояла рядом с головой какого-то дана. Я уверен, что как раза голова дана и начнет вонять раньше всех.

— Одна из немногих вещей, в которых я с тобой полностью согласен, — оскаблился Тормунд в ответ. — Хотя есть еще одно обстоятельство, которое нас роднит. Знаешь, а ведь я сам и вестландец. Я из Глубокого фьорда, что в Хердаланде. Мне не было и десяти, когда к нам заглянули на огонек викинги из Мера, вспомнившие какую-то ссору, случившуюся два десятка лет назад. Моих родителей убили. Родню тоже убили. Проклятие, ведь у меня тогда даже друзей убили, таких же мальчишек, как я. Убили вообще всех, кого я знал. Не очень денек выдался, правда. В общем, так я остался один.

— Небось, сын славного конунга, — не удержался от жестокой подначки Агнар.

— Нет, простого дружинного. Не из последних, но и не ближника, — совершенно спокойно ответил Тормунд. — Ну, да не в этом дело. Следующие десять лет я провел чрезвычайно интересно и познавательно. Искал еду и ночлег. Шлялся с разбойной шайкой, пока ее до единого человека не перевешали. Снова искал еду и ночлег. Плавал по морю с агдирскими викингами, и не только агдирскими. И опять искал еду и ночлег. Наемничал на юге. Там кстати с едой и ночлегом было получше, хоть и не совсем хорошо. В общем, смотрел мир, пока не осел при дворе владык Эстланда. Тогда в Ослофьорде еще правил Хальвдан Черный. С его смертью и приходом к власти Харальда мои дела пошли в гору. Не без неудач, — признал Тормунд, заметив усмешку во взгляде конунга, — но в целом очень и очень хорошо. — У меня, наконец, есть еда и ночлег, а еще женщины, украшения, дорогое оружие и роскошная одежда. Но… знаешь, почему-то я часто думаю, как бы все-таки было здорово, если бы двадцать лет назад собаки из Мера не вошли на своих дранных ладьях в мой фьорд. И понимаю, что этого бы никогда не произошло, будь на нашей земле единый, сильный правитель. А теперь давай спать, конунг. Разговоры с тобой утомят кого угодно, а хочу умереть хорошо выспавшимся.

Тормунд отвернулся к стене, положил под голову изодранный плащ, закрыл глаза и вскоре как ни в чем ни бывало захрапел.

Агнар задумчиво смотрел на безмятежно посапывающего хевдинга, что столь безропотно принял скорую смерть. В отличие от него Агнар не собирался завтра умирать.

* * *

Северян разбудили, когда самый край солнца только показался из-за зеленной стены леса, и в притихшем мире правили безмолвные сумерки. Викингов грубо растолкали древками копий, одели на запястья стальные кандалы, пропустив через укрепленные на них кольца длинную тяжелую цепь, и, не снисходя до каких-либо объяснений, потащили на холм.

Конвоирующие сегодня были еще более торжественны и молчаливы. На холме викингов грубо пошвыряли на колени. Среди северян засновали жрецы с полными чашами густой, ароматной, тягучей жидкости. Вальхи пристально следили, чтобы каждый из пленных получил свою порцию, в случае сопротивления не стесняясь применять силу. Когда дошел черед до скальда, занявшийся им старик, схватив за волосы, высоко задрал голову и держал чашу у рта, пока Хьяль через силу не сделал несколько глубоких глотков.

Напиток огнем обжег горло и искрами взорвался где-то внутри. Тут же, словно вторя, что-то взорвалось в голове, и очертания окружающего мира поплыли маревом, причудливо переливаясь и растекаясь. Трава стала ярче, звуки громче, каждый шорох тараном бил в уши, грозя разорвать перепонки. Сам стук сердца сделался невыносим. Одновременно тело стало легким, почти невесомым, а конечности непослушными и словно бы ватными.

— Знаешь, что это значит, Хьяль? Что значит это пойло? Оно значит, что сегодня мы все умрем, — судорожно отплевываясь, прохрипел рядом Тристан. Однако скальда ничуть не обеспокоили повисшие в воздухе цветным туманом слова. Ему стало на все наплевать. Это равнодушие было даже глубже того, что он испытал вчера, глядя, как вальхи режут и жгут еще живых людей. Равнодушие было черным и безысходным. Равнодушие и апатия заполнили скальда полностью, подавили и захватили его суть, не оставив даже самой малости таким глупым и преходящим вещам, как надежда и жажда жизни.

Хьяль неотрывно смотрел на обступившие его молчаливой стеной статуи. Они казались единственным незыблемым и постоянным. Казались гарантом стабильности. Статуи казались вечными и всеобъемлющими. Они имели смысл, и это было единственное, что еще имело хоть какой-то смысл в этом подернутом призрачной дымкой, грозящем в любой момент растаять, растечься талой водой мире.

За деревом и камнем скульптур скальд увидел дышащие жизнью лица и удивился, насколько же он был слеп, раз не понял этого раньше. Старые, мудрые, изрезанные морщинами у тройки древних. Широкоскулые и кареглазые у богов народа Фир Болг. Лица солнечных богов мужественны и красивы. Лица богинь войны воистину прекрасны. Особенно лик Бадб. Бадб была ослепительна и совершенна. Богиня-ворон была великолепна, даже несмотря на заполняющую её глаза до самых краев ненависть.

Хьяль стоял в кругу богов, и те взирали на него с угрозой и ненавистью, насмешкой и презрением. Боги острова смотрели на сжавшегося в комок викинга, и в их взглядах были миллионы оттенков почти человеческих чувств. Вот только пощады и обещания жизни в этих древних глазах не было. Они уже приняли решение и вынесли приговор. Жалкая букашка, осмелившаяся потревожить покой их земли, должна умереть.

Хьяль до последнего тянул, избегая смотреть в центр круга, но какой-то глубинный зов с необоримой силой тянул его туда, где подпирала небо статуя седобородого старца. Хьяль противостоял до последнего, но, наконец не выдержав, сдался. Скальд обратил взор к лицу древнего бога и тут же словно провалился в бездну его зрачков, растворяясь в равнодушии, скорби и понимании тщеты всего сущего.

Вырвал из глубины глаз древнего бога скальда голос его верховного жреца.

— Сегодня мы чтим нашего господина. — Впервые на холме Тургейс заговорил на родном наречии. Принявший веру острова бывший король северян сидел на резном кресле, водруженном на плечи двух гороподобных вальхов, со всех сторон его обступили воины и жрецы. — Сегодня мы чтим Кром Аннаха — хозяина холма, владыку миров. Сегодня мы преподнесем ему щедрые дары. Сегодня мы преподнесем ему лучшие дары для господина вечности. Сегодня мы преподнесем ему души воинов.

Из строя ирландцев выступил вперед рыжеволосый вожак. Вглядевшись в лицо вальха, Хьяль явственно различил черты старого жреца и удивился, как же он был слеп раньше. Старший сын Тургейса, вождь священной дружины. Хьяль вздрогнул, вспомнив, вонзающуюся в горло Фенриса, подобную копью ладонь.

Ирландец вышел вперёд. Он почти полностью обнажен. Только короткая клетчатая юбка с широким кожаным поясом, на котором закреплен короткий меч. Мышцы узлами перекатываются под загорелой цвета красной меди кожей. В руках вальх держит длинное в полтора человеческих роста копье с узким наконечником, какие способны не только колоть, но при необходимости и хорошо резать.

Острие копья застыло в пяди от груди кряжистого, широкоплечего эста.

Жестко усмехнувшись, северянин подался вперед, так что из под проколотой стальным шипом кожи показалась капелька крови.

Вальх, коротко кивнув, отошел. Северянина тут же освободили, перед ним возникло несколько молчаливых воинов, протягивающих мечи, копья, доспехи и щит. Эст, довольно причмокнув губами, взял в ладонь тяжелый франкский меч. На пробу пару раз взмахнул крепким дубовым щитом. Некоторое время мялся, но потом решительно потянулся к искристому свертку кольчуги. Шлем на голову он одевал уже с видом полной уверенности в скорой победе.

Рыжеволосый равнодушно наблюдал за приготовлениями врага и лишь молча кивнул, когда, зло зарычав, викинг несколько раз звонко ударил мечом по умбону щита и с ревом бросился в атаку.

Вальх закончил бой в три удара. Два обманных — копье хищной гадюкой бросалось на северянина, вынуждая его ворочать тяжелым щитом, и третий — смертельный. Наконечник мимолетно, самым краешком задел узкую полосу кожи между шлемом и стальным воротником кольчуги, и оттуда брызнул, покрывая стоящих вблизи людей алой моросью, кровавый фонтан.

Вокруг рухнувшего на землю тела, сдирая кольчугу и вынимая из судорожно сжатых ладоней оружие, пауками замельтешили вальхские жрецы. Одно мгновенье и над полностью раздетым трупом, широко расставив ноги, стоит лишь рыжеволосый убийца. Воздетый серп резко рухнул вниз, и первая на сегодня светловолосая голова покатилась к ногам Кром Аннаха.

Глава священной дружины низко поклонился стоящему в центре холма древнему божеству и повернулся к застывшим в напряженном молчании северянам. Копье медленно потянулось вперед, выбирая новую цель.

Этот эстландец был похудощавее предшественника, но явно опытней. По глазам видно — тертый. Вместо меча и щита он попросил легкое копье, правда, от кольчуги не отказался. Викинг явно надеялся переиграть вальха по его же правилам.

Не вышло. Рыжеволосый не принял предложенной игры. Вместо этого он споро перехватил копье в обе руки, взяв оружие на манер шеста, какими на севере и в землях англов издавна выясняют споры пастухи. Ловко увернувшись от укола, в два скользящих шага вальх сблизился с не готовым к такому повороту эстом, и на викинга градом посыпались тяжелые удары. У Хьяля не хватило сноровки разглядеть, как именно идет бой. Он слышал только тупые звуки столкновения оружия и плоти да сдавленные болезненные вскрики.

Когда ирландец отпрянул назад, давая соратникам возможность насладиться зрелищем, викинг с трудом стоял на ногах. Лицо и руки эста покрывали многочисленные синяки, кольчатая рубаха кровавилась частыми порезами.

Описав широкий круг, древко копья резко ударило северянина по голени, вынуждая бухнуться на колени. Высоко занеся оружие, вальх шагнул вперед и резко выбросил сжимающую руку копье, вгоняя игольчатый наконечник в распахнутый в безмолвном крике рот.

И вновь мельтешение падальщиков вокруг мертвого тела, скольжение серпа, влажный хруст, и отрубленная голова занимает место у ног властелина холма.

В третий раз рыжеволосый встал перед шеренгой пленных. Копье плавно скользнуло указывая на сжавшегося между Хьялем и Тристаном Коля. Младший сын Эйнара поднял полные невыплаканной боли и безграничной тоски глаза. Кадык его судорожно дернулся. Скальд чуть не застонал. У кормчего нет никакого шанса против этого демона в человеческом обличье. У кого другого, может быть, но не у сломленного безжалостным убийством старшего брата Коля. На нем же и так со вчерашнего дня лица нет. Куда ему биться с этим порождением Хелль. Рядом тихо, но очень образно выругался Тристан. Облегченно вздохнул кто-то из эстландцев.

Младший Эйнарсон, словно загипнотизированная птица, глядя в полные холодной неистовой ненависти глаза врага, шагнул было вперед, когда между ним и копьем молчаливой стеной встал конунг.

Рыжеволосый улыбнулся. Кажется, его искренне позабавило желание вождя ненавистных лохланнцев умереть раньше положенного срока. И все же прежде чем согласиться вальх вопросительно посмотрел на отца.

Жрец степенно кивнул и добавил на северном, обращаясь к Агнару.

— В память о знакомстве с твоим отцом. Жаль, что оно вышло столь кратким.

Конунг вздрогнул, но задавать вопросов не стал. Вместо этого он принялся сосредоточенно разминать плечи и кисти. Никаких резких движений. Тело остается в покое. Лишь извиваются под кожей, сплетаясь и расплетаясь, змеи мышц.

Один из воинов-вальхов поднес Агнару щит, меч и шлем: «Может, хочешь копье?» — на ломаном северном спросил вальх.

— Нет, даже этого слишком много. — С этими словами конунг принялся стягивать с себя рубашку.

— Что он делает? — спросил Тристан. — Агнар такой же берсеркер, как Бьёрн.

— Погоди с вопросами. Сейчас и так все узнаем.

Конунг остался обнаженным по пояс. Кожа его была значительно светлее, чем у ирландца, но статью он не уступал рыжеволосому ни на йоту. Волосы конунг подвязал вытащенным из-за пояса узорчатым ремешком. Агнар хмуро оглядел обступившую холм чащу, словно что-то высматривая. Зло сплюнул.

Рыжеволосый ирландец с интересом следил за его приготовлениями. Когда конунг кивнул что готов, старый жрец щелкнул пальцами, подавая сигнал к началу боя.

Конунг принял боевую стойку. Ноги полусогнуты. Тело расслаблено. Меч перед собой, параллельно земле, на уровне глаз. Левая рука полусогнута, защищает грудь — сжатый кулак на уровне сердца.

Ирландец схватил копье левой рукой у наконечника, правую воздев к самому уху. Он теперь очень напоминал рыбака с острогой. Вот только удить ему предстояло отнюдь не рыбу.

Они застыли напротив друг друга. Воплощенное спокойствие. Медь против серебра. Огонь против льда. Зелень вересковых зарослей против стальной серости студеного моря.

Вальх ударил первым. Танцующим шагом он скользнул к Агнару и резко выбросил копье вперед. Конунг мягко подставил под удар меч. Копье, не дойдя до цели, отдернулось, чтобы тут же ударить с другой стороны. И вновь меч оказался чуточку быстрее.

Рыжий отступил на шаг, его глаза ничего не выражали, и слегка пританцовывая закружил вокруг жертвы. Раза три вальх останавливался, чтобы сделать несколько пробных выпадов, и шел дальше, заворачивая круг за кругом. Однако вождь северян каждый раз оказывался лицом к врагу и встречал копье точным движением меча, и рыжеволосый, не позволяя оружию столкнуться, отдергивал копье назад, чтобы тут же пустить его в ход вновь.

С каждым мгновеньем ритм боя нарастал, и вот уже вальх не останавливаясь кружит вокруг, нанося удары на ходу и периодически меняя направление движения. Удары сыпались градом, но каждый встречал выставленный в защитную позицию меч.

Внезапно вальх перестал кружить. Он остановился прямо напротив конунга, и копье в его руках уподобилось гадюке, острие заворочалось, заскользило великанской швейной иглой, превращаясь в стальной сполох. Сверху. Снизу. Слева. Справа. По ногам. Скользящий по глазам. Прямой в грудь. Ирландец был не просто быстр. Он был подобен молнии. Он был быстрее молнии.

За этим валом ударов тяжелому северному клинку было не успеть, и конунг опустил меч. Хьяль вздрогнул, глядя, как клинок повисает в безвольно упавшей руке. Но Агнар не собирался присоединяться к отцу в чертоге павших. Он был слишком хорошим бойцом, чтобы у него не оказалось еще одного сюрприза. Не успевает меч, успеет тренированное тело. Голова на несколько пальцев левее. Рука чуть назад. Нога подламывается в колене, пропуская острие в паре дюймов от лодыжки. Корпус скручивается, избегая очередного выпада, минуя встречи со стальным оголовьем копья. Казалось, тело Агнара окуталось призрачной дымкой, которая поглощает, гасит все направленные в него вражеские удары. Казалось, это может продолжаться вечно, но вдруг ритм боя сбился, и алым росчерком брызнула кровь.

Конунг не довернул до нужного предела корпус, и копье пронеслось, распарывая ему левый бок. Северяне разом судорожно выдохнули, ирландцы наоборот потянули воздух в себя для торжествующего крика, когда безвольно висевшая левая рука Агнара молнией метнулась вперед, обхватывая и зажимая древко копья, а правая высоко вскинула меч. Конунг тяжело рубанул по подставившемуся предплечью ирландца. На долю мгновенья Хьялю показалось, что вальх угодил в столь любимую им самим ловушку, но тот, бросив копье, хищной кошкой метнулся назад, разрывая контакт, уходя от разящего удара.

Они вновь замерли друг напротив друга. В руках ирландца как по волшебству возник короткий клинок. Кажется, он оправился и вновь готов к продолжению боя. Вот только впервые за время их короткого, но богатого событиями знакомства скальд заметил в глазах рыжеволосого следы неуверенности и… в этот момент люди вокруг Хьяля начали умирать.

Стоящий справа вальх молча осел на землю. Из затылка торчит густо оперенная стрела. С тихим стоном согнулся пополам его собрат по оружию. И ещё один. И ещё.

Меж заворожено как птица на змею глядящих на бой ирландцев возникли разъяренные светловолосые воины. Под толстым слоем покрывающей лица грязи блестят бельма глаз и сколотые в десятках потасовок зубы.

Они возникли словно из ниоткуда. Несколько десятков затянутых в железо теней, клином врубились в толпу опешивших от происходящего, растерявшихся вальхов. Взлетают вверх и резко опускаются разбрасывая кровавые брызги тяжелые секиры, беспрестанно рубят мечи, пронзают человеческую плоть наконечники копий. Ошеломленные вальхи гибнут почти без сопротивления. Кажется, даже священная дружина не способна остановить выкатившуюся из чащи стальную волну.

Пользуясь мгновением замешательства, Агнар кинулся назад и с силой опустил тяжелый клинок на связывающую пленников цепь. Подобно оголодавшим волкам те бросились на ненавистных мучителей и на вершине холма закрутился водоворот рубки. Пленители, пленники и их спасители перемешались словно в котле — не поймешь где кто. Северяне убивали вальхов. Вальхи убивали северян. Всё это с яростью, ненавистью и первобытным задором. Но затем, во многом благодаря рыжеволосому вожаку, вальхам удалось восстановить какое-то подобие порядка. Ирландцы, ощетинившись оружием, сгрудились вокруг статуи Крома и восседающего на кресле седобородого вождя. Викинги окружили их плотным кольцом беспрестанно наскакивая и отступая, пытаясь смять вражеский строй.

Молодой хирдман, резко отведя руку, метнул в восседающего на троне жреца дротик. Короткое копье молнией пронеслось над рядами сражающихся, но седобородый старик в последний момент всем телом качнулся вперед, ловя снаряд прямо в полете, и тут же единым, упругим, слитным движением направил его назад. Юный викинг, коротко вскрикнув, повалился ничком, являя миру торчащее меж лопаток зазубренное острие.

Оттолкнув Агнара, вперед устремился Асмунд.

Старый медведь в тот момент был страшен. Отбросив щит, схватив рукоять меча обоими руками, он, подобно демону, врубился в ирландский строй, раздавая чудовищной силы удары. Через мгновенье викинг исчез в сплетении тел, но было хорошо видно, где он идет. Там где шел кормчий во все стороны брызгала кровь, с криками и стонами валились на землю умирающие люди.

Однако почти тут же Агнару стало не до Асмунда, ибо вальхи с диким воем и звериным рычанием пошли в контратаку.

* * *

Асмунд не сразу понял, что перед ним закончились враги. Старый викинг самозабвенно рубил, резал и колол, со всех сторон окруженный орущими, умирающими людьми. В вихре боя кормчий почти забыл: куда и зачем идет. С каждым ударом, с каждой отнятой жизнью он словно терял, словно отдавал частичку пожирающей нутро боли. Сладостное безумие боя охватило его, стирая все прочие чувства. Асмунду казалось, что еще чуть-чуть, и он обретет долгожданный покой, обретет вечность. И вдруг впереди только два вальха-носильщика и безумный старик в резном кресле, застывшие у подножия радостно пялящегося на битву каменного истукана.

Одного взгляда в лицо жреца хватило, чтобы скорбь вернулась к Асмунду, заполнив все его существо. Кормчий с воплем кинулся вперед. С хриплым рычанием коротко рубанул одного из здоровяков по боку, вспарывая ребра. Вальх умер молча, даже не пытаясь защититься или отразить направленный на него удар. Тут же, без малейшей задержки, Асмунд ударом меча поверг второго носильщика. Кресло с грохотом рухнуло наземь, но Тургейс, извернувшись, ловко, как рысь, приземлился на ноги. Сжимая в правой руке короткий меч, а в левой нож, владыка Зеленого острова прижался спиной к каменному постаменту.

Асмунд разъяренным медведем кинулся на врага. Викинг не видел перед собой ничего кроме ненавистного лица. Он рубанул тяжело, с плеча, вкладывая в удар всю ненависти к убийце сына. С громким отчаянным звоном выставленный в безнадежной попытке защититься меч жреца разлетелся осколками, и Тургейс начал оседать, сползать по статуе, пятная свежей, дымящейся кровью серую груду черепов.

Асмунд тяжело вздохнул и скривился от резкой боли. Кормчий опустил глаза. Рубашка вокруг торчащей из живота рукояти ножа быстро становится красной, из-под нее упругими толчками выплескивается кровь. Старый викинг поднял голову. Сквозь застилающее взгляд дрожащее марево он увидел лицо идола. Кром Круах улыбался, довольно и сыто скалился, любуясь на творящуюся у своих ног резню.

Асмунд криво улыбнулся в ответ, уперся ступнями в землю и, отдавая последние силы, отдавая саму свою жизнь отчаянному рывку, резко налег на основание истукана. Старый викинг умер, как жил, в борьбе. Асмунд умер, повергая бога.

* * *

Агнар сквозь зубы шипит бесполезные приказы, густо перемежаемые ругательствами. Они с горем пополам отбились от вальхов, но и их собственная отчаянная контратака захлебнулась. Конунг клянет себя последними словами за то, что недооценил священную дружину. Первоначальное замешательство прошло. Столпившиеся вокруг истукана ирландцы уверенно отражают выпады северян, тогда как его люди все больше выматываются.

Конунг отчаянно по-звериному зарычал, видя, как все чаще воины, зажимая руками кровоточащие раны, выныривают из водоворота битвы и изломанными куклами остаются лежать на границе двух столкнувшихся стихий. Дети Зеленого острова наоборот полны сил. Воодушевляя своих людей, медноголовый вождь молнией носится вдоль строя, оказываясь на самых сложных участках боя. От его руки уже пало несколько бойцов-норманнов, и Агнару предельно ясно, что этот кровавый счет только открыт.

— Отойти! — срывая голос, кричит Агнар. — Отойти! — Он хочет дать хирдманам чуточку времени, чтобы перегруппироваться и собраться с силами.

Северяне стекают вниз и широкой линией охватывают вершину холма. Словно облитый стальной чешуей, толстый змей свернулся вцепившись зубами в собственный хвост.

— Бум! Бум!! Широкие лезвия секир плашмя долбят по коже щитов.

— Дзеньг! Дзеньг!! Звенят о стальные умбоны франкские мечи.

В центре кольца, на вершине холма волнуется многоцветное море голов. Визжат и воют в своей ярости подобные демонам ночи воины священной дружины.

Агнар понимает, что это его последняя атака. Последний шанс. Так же он понимает, что, по сути, эта ставка уже сыграна. Вальхи окончательно пришли в себя, и стоит викингам ввязаться в бой, как ирландцы волками растреплют строй, втянут северян в десятки поединков и вырежут. Агнар хорошо понимает это. Также как понимает, что отступать уже поздно.

— Бей-руби! — кричит конунг, чье лицо сейчас подобно оскаленной личине шлема-страшилы, ведя воинов, в безнадежное самоубийственное наступление.

— А-а-а-а-а-а-а-а! — надрываясь и хрипя, изрыгает крик сотня глоток. Оступаясь и оскальзываясь, черной саранчой норманны ползут вперед.

В этот момент земля под их ногами содрогнулась.

Стоящий в центре ирландского строя каменный исполин медленно накренился. С ужасным треском идол всей своей многопудовой массой рухнул на вершину холма. Рухнул, разваливая мгновенье назад несокрушимый строй. Рухнул, ломая кости и десятками давя доверившихся ему людей.

Из сотни глоток вырвался похожий на рев крик. Ирландцы вопили подобно диким зверям, угодившим в ловушку, бешенными волками выли от боли и безнадеги, плакали как дети от осознания краха питавшей их веры.

Холм тряхануло еще раз, и крики замерли в разом пересохших глотках. Хьяль явственно представил, как там, под толщей слежавшейся, спрессованной собственной массой земли, трещат резные деревянные колонны. Как на пол тайного грота сверху начинает осыпаться земля. Сначала тонкими струйками, ручейками, а потом и широкими потоками. Как по полой сфере потолка змеями ползут разломы, черными, пыльными реками заливая расставленные везде черепа.

С чудовищным, утробным треском холм сложился вдвое. Округлая вершина ушла вниз. Вслед за павшим господином повалились, давя людей, малые идолы. Покатились в образовавшийся котлован, гроздьями рассыпая черепа, каменные стелы.

От пылающей боевым задором рати вальхов осталось лишь воспоминание, что сейчас окровавленной грудой копошилось внизу. Стоящие по краю вершины викинги пострадали намного меньше. Лишь двое-трое стоявших впереди северян с отчаянным криком покатились вниз и исчезли в чудовищной мешанине предметов и тел.

Потрясенные произошедшим хирдманы застыли, открыв рты. В себя воинов привел резкий окрик вождя.

— Чего стоите!? Режь их!

Расталкивая людей, конунг выступил вперед. В каждой руке сжимая по мечу, Агнар с пронзительным криком бросился в полный стенающих людей котлован.

Словно очнувшись от сна, северяне с воинственным кличем понеслись за ним вниз, по осыпающейся земле, на ходу рубя попадающихся под клинки ирландцев. Все смешалось в безумном кровавом хороводе.

Сражаясь и убивая, Хьяль краем глаза видел, как конунг осыпает ударами растерявшего былую скорость и ловкость вождя ирландцев. Агнар все-таки встретился с врагом. Два великих бойца расплывчатыми тенями метались среди сцепившихся в смертельном танце вооруженных людей. Потом Хьялю стало не до того, чтобы смотреть по сторонам и гадать, кто победил. Тем более, что ответ он получил совсем скоро, когда воздух, перекрывая рычание и шум резни, прорезал дикий боевой клич. Этот звук привлекал, подчинял, принуждал, ему невозможно было противиться. Конунг, разом возвысившись над толпой, вскочил на поверженную громаду идола — хозяина холма и с ликующим криком воздел руки к небу. В правой окровавленный меч, в левой — какой-то округлый предмет. Что это за предмет стало ясно через мгновенье, когда солнце огненным бликом отразилось от заляпанных кровью волос старшего сына Тургейса.

* * *

Хьяль сидит на твердом каменном боку опрокинувшегося идола весельчака Дагды. Вокруг лежат мертвецы: вальхи и северяне вперемешку. Между окровавленными, еще недавно живыми и дышащими людьми, превратившимися в бездыханные куски плоти, в беспорядке валяются выбеленные ветром и временем черепа. Поваленные стеллы щедро раскидали скорбный груз, привнося собственные мазки в полотно безумного художника, дополняя открывающуюся картину светопреставления пониманием того, что, несмотря на то что время течет, кое-что в мире никогда не меняется.

Хотя, не меняется ли. В паре шагов не получивший в жуткой резне ни единой царапины Хререк удивленно ощупывает конечности в поисках вывихов и переломов.

Скальду дико хотелось напиться. А еще женщину. Хорошо бы Сольвейг, но сейчас Хьяль не стал бы привередничать. Хотя, нет, лучше все-таки Сольвейг. С ней можно было бы потом поговорить. Нет, не рассказывать ей обо всем этом. Молодым женщинам лучше не знать, откуда берется золото их украшений и тонкая яркая ткань для нарядных праздничных платьев. Хьялю хотелось просто поговорить: о море и косяках сельди скользящих в его глубинах, об урожае и осенней ярмарке, о том, какой в этом году будет зима. Без разницы о чем, лишь бы оно не касалось убийств и смертей, каменных идолов, древних пророчеств и щедро политого кровью золота.

Уцелевшие хирдманы бродили среди тел, оттаскивая в сторону трупы земляков, срывая с мертвых ирландцев серебряные медальоны и браслеты, гребли в специально захваченные мешки золотую чешую, что некогда щедро устилала подножия статуй, теперь же смешалась с черной землей. Несмотря на знатную добычу, в глазах людей поселилась тягостная пустота. Не слышно ни обычных скабрезных шуток, ни возгласов радости от особенно богатого трофея. Если северяне и говорят, то только шепотом. Над залитом кровью котлованом разносится лишь один громкий звук. Посреди ямы покрасневший от натуги Коль, не обращая внимания на кровь из рассеченного лба, заливающую глаза, раз за разом опускает тяжелый обух секиры, со звериной ненавистью впечатывая его в поверженного идола. Личина Кром Круаха идет трещинами и крошится, но глубоко врезанные в камень глаза все также пялятся в небо, а с каждым ударом теряющих очертания губ не сходит ироничная, полная ощущения скрытого превосходства улыбка.

После очередного безумного удара топорище не выдержало и с громким хрустом переломилось в руках кормчего. Отбросив бесполезные обломки Коль бухнулся на колени и начал колотить по ухмыляющемуся лицу кулаками, в кровь разбивая костяшки. Несколько оторвавшихся от грабежа хирдманов, несмотря на отчаянное сопротивление оттащили юношу подальше, где он, повалившись навзничь и запрокинув голову, по волчьи завыл.

Хьяль равнодушно наблюдал за происходящим. Ему было наплевать.

Рядом осторожно примостился Ульф.

Хьяль медленно повернулся и пытливо взглянул ему в глаза. Пара мгновений и Приемыш хмуро отвел взгляд. Они долго молчали. Один боялся спрашивать, другой отвечать на этот вопрос.

— Агнар? Ведь он знал обо всем этом. — Хьяль мотнул головой.

— Знал, — коротко ответил светловолосый викинг, не видя смысла отрицать очевидное.

— Откуда? Хотя, — Хьяль почти всхлипнул. — Глупый вопрос. Конечно же, от Рольва.

Ульф промолчал.

— Жажда мести и жажда золота. Что ж они нашли друг друга.

— Хьяль, — Ульф словно оправдывался, — Агнар хотел совсем не этого. Мы должны были идти за вами и напасть сразу после того, как вальхи перебьют людей Тормунда. Но у нас не сложилось. У крепости сейчас очень людно. Нам даже ссору и бегство разыграть пришлось. Да и потом не все шло, как было задумано. Мы насилу нашли вас — блудили по этой клятой трясине кругами. Да мне еще пришлось вволю поиграть в прятки, выслеживая их разведчиков. Асмунд вообще должен был остаться в крепости, но ему на днях словно какая-то вожжа под хвост попала. И если …

— Ульф.

К ним, тяжело ступая, словно разом постарев на добрый десяток лет, медленно приблизился конунг.

— Ульф, что остальные вальхи? — несмотря на то, что вопрос был обращен к Приемышу, Агнар настойчиво искал взгляда Хьяля. Скальд угрюмо отвел глаза.

— Женщины и старики? Покончили с собой. Все. Хм. Так даже проще. Вряд ли бы кто из воинов захотел оставить им жизнь после случившегося, а тем более сделать рабами. Слишком живо в памяти произошедшее в крепости.

— А дети?

— Детей они забрали с собой к своим клятым богам.

— Тормунд?

— Его воины храбро сражались, но когда окончился бой, кинулись к болотам и разбежались. Видать, не слишком верят в нашу доброту. Самого Толстого мы нашли под обломками одной из статуй.

— Мертв? — без особого интереса спросил Агнар.

— Нет. Что такому сделается. Так ногу вывихнул, да, может, ребро сломал. В общем жить будет. Парни спеленали его, так что теперь у нас есть пленный.

Конунг коротко вздохнул, кажется, у него не осталось сил даже на ругань, молча развернулся и направился прочь.

Прежде чем пойти за ним, Ульф, заглянув скальду в глаза, сказал:

— Хьяль я не собираюсь выгораживать его, но хочу, напомнить: ты сам вызвался идти сюда.

Некоторое время скальд невидяще пялился вдаль, затем тяжело поднялся и направился к Хререку. Отошедший от первоначального шока тот сосредоточенно ковырялся ножом в глазнице статуи Балора, пытаясь извлечь наружу кроваво-красный рубин. Хьяль бесцеремонно дернул молодого викинга за плечо, разворачивая к себе. Хререк было по-собачьи заворчал, но при одном взгляде на лицо скальда ворчание смолкло как обрезанное.

— Собери людей, разберите хижины на дрова и свалите трупы этих крашеных в одну кучу.

Бывший неудачник нерешительно посмотрел в сторону беседующего с Тристаном Агнара, но тот лишь рассеяно кивнул, подтверждая приказ. Хререк молча развернулся и отправился собирать хирдманов.

— Надо устроить Асмунду достойное погребение. — Еле слышно, для самого себя прошептал скальд. — И спалить этот рукотворный ад. Спалить до тла и тот развеять, чтобы он никогда не возродился вновь. — В глазах Хьяля впервые за много-много лет блестели колкие хрусталики слез.

 

Багряный рассвет

Малачи дремал на застеленном мягкими шкурами ложе в походном шатре. Ворвавшийся в сознание тихий шорох заставил короля резко открыть глаза. У входа в легком поклоне застыл Ангус.

Несмотря на бесстрастное лицо главы телохранителей, Малачи сразу понял, произошло что-то важное. К тому же Ангус не стал бы прерывать его сон по пустякам.

— Говори.

— К мосту подходят северяне.

— Те, которые бежали из крепости два дня назад.

— Судя по количеству, да.

Король поднялся с ложа и принялся деловито натягивать на плечи вышитый золотом зеленый дублет.

— Братик с первой ватагой досыта наигрался или вдруг жалость проснулась ни с того ни с сего. — Малачи улыбнулся удачной шутке. — А, может, узнав о моем предприятии, решил посодействовать делу единения вождей и, хорошо шуганув, выставил беглецов обратно.

Ангус лишь молча пожал плечами.

* * *

Малачи задумчиво смотрел на вьющуюся за рекой цепочку факелов. Лохланнцы даже не пытались скрыть приближения. Речная вода далеко разносила тяжелые шаги, приглушенную ругань и стоны раненых.

За спиной короля застыли конные телохранители. Мерное дыхание нескольких десятков человек. Еле слышный скрип сбруи, ржание лошадей, тихое позвякивание кольчуг. И ни одного слова. Не слышно даже приглушенного шепота. Воины ждут приказа в абсолютном молчании. Ангус хорошо вышколил бойцов.

Малачи недовольно поморщился. Вот кто бы вышколил его нового поданного. Находящийся по левую руку от короля Конал сейчас очень походил на учуявшего добычу ястреба.

— Ударить по ним сейчас! — Конь под юношей плясал, чувствуя волнение наездника. — Один хороший наскок и мы сбросим их в реку!

Малачи холодно улыбнулся.

— Ты слишком горяч. Надо быть рассудительней. Бери пример с Ангуса. — Действительно, молчаливой статуей застывшего чуть правее короля северянина, казалось, нисколько не трогало происходящее. — Вот он всегда думает головой прежде, чем говорить. Поэтому я и называю его правой рукой.

Глядя на насупившегося юнца, Малачи усмехнулся.

— Что мне это даст, кроме удовольствия? Это может показаться странным, но у меня нет никакого желания штурмовать собственную крепость. В ней как раз должна заканчиваться еда. Эти дурни взяли ее как раз перед подходом обозов с провизией. Так что поголодают пару-тройку дней — выйдут сами. С новыми ртами это произойдет гораздо быстрее. Деваться-то им по сути некуда. За спиной болота — там они уже были. Впереди мы — тоже приятного мало. Пусть выбирают. Мы подождем. Надо уметь ждать. Тем более, мне так редко удается общаться с подданными в столь непринужденной обстановке.

Король обернулся к Ангусу.

— Присмотри, чтобы никто не кинулся мстить лохланнцам за какого-нибудь дальнего родственника или пополнять родовое собрание голов.

Ангус молча кивнул. Малачи, широко зевая, развернул коня в сторону шатра и отправился досматривать прерванный сон.

Факела перевалили на другой берег. Огненный змей серпантином вполз на холм, и черный зев крепостных ворот без остатка поглотил окольчуженную колонну северян.

* * *

Раннее утро. Только начинает светать. Скальд стоит на башне, глядя на едва проступающую сквозь густой туман реку и исчезающие вдали черные пучины болот. Надо заметить, не самая радостная картина. Хьяль криво усмехнулся. Они будут сниться ему еще долго. Эта вонючая река и особенно эти проклятые всеми богами болота. Хотя, вряд ли особенно долго. Слишком короткой в неверных лучах восходящего солнца выглядит оставшаяся ему жизнь. Ведь в другую сторону смотреть хочется еще меньше. Там растревоженным ульем жужжит многосотенный ирландский лагерь.

В насыщенной многочисленными и далеко не всегда приятными событиями жизни Хьяля бывали разные ситуации. Вот только ни одна не казалась столь же безвыходной.

Внимание скальда привлекло какое-то движение внизу под стеной, на самом берегу. Клок тумана, унесенный легким утренним ветерком, поплыл в сторону, и скальд увидел девушку. Облаченная в простую светлую накидку она сидела на корточках, склонившись над темной речной водой. Сильные, оголенные до плеч руки полоскали белые полотна нательных мужских рубах.

У Хьяля появилось желание протереть глаза, но застывший в паре шагов Тристан тоже напряженно вглядывался в ту сторону. Значит, не привиделось.

— Надо позвать Торгейра, — задумчиво произнес Хьяль. — Кажется, сбылась его мечта. Полощущая белье вальхка.

— Не утруждайся. Он все равно ее не увидит.

Хьяль удивленно посмотрел на сына Эйнара.

— Ты думаешь, это служанка из лагеря Малачи? Вышла прополоскать белье прямо под башнями захваченной северянами крепости? — Тристан грустно улыбнулся.

— Хочешь сказать, что это Морриган, богиня о которой ты нам рассказывал? — голос Хьяля был полон неприкрытого недоверия.

— Я скорее поверю в явление Морриган, чем в глупость выросших в этих вечно воюющих краях женщин. Заметь, ее видим лишь ты да я.

Хьяль оглянулся вокруг. Действительно прохаживающиеся по стене часовые даже не глядели в ту сторону.

— Почему? — потрясенно спросил Хьяль.

— Ты северный скальд, и, как я понял, скальд не из последних. Я бард Зеленого острова. Говорят, тоже не самый плохой. Боги не чураются показываться поэтам, певцам и резчикам. Всем тем, кто передает тень их величия людям. Возможно, ее еще смог бы увидеть конунг, но уж никак не похожий на ворону потомок южан.

Скальд смотрел на склонившуюся над водой девушку и, казалось, слышал мерную успокаивающую, убаюкивающую песнь, что она напевала. Каким-то внутренним чутьем он осознал, что уже на следующий день не сможет ничего толком вспомнить. Только облаченный в белое силуэт полный мягкого внутреннего света.

— Пойдем. — Тристан мягко тронул его за плечо. — Боги не любят, когда смертные так откровенно на них пялятся. Даже богини.

Хьяль кивнул и медленно направился прочь. Уже у самой лестницы он обернулся и в последний раз посмотрел на одну из богинь Зеленого острова. Будто чувствуя этот короткий взгляд, девушка подняла голову и робко улыбнулась ему.

От белых рубашек по воде расходились мутные кровавые пятна.

* * *

Двор крепости полон людей. Северяне надевают лучшие наряды, начищают кольчуги, заплетают чисто вымытые волосы в сложные причудливые косы, натачивают мечи до поистине бритвенной остроты. Они готовятся сегодня со славой умереть. А умирать по северному обычаю следует так, чтобы это запомнилось надолго.

— Где вы ходите? — окликнул друзей Торгейр. — Плакали над судьбой на вершине стены? Думали: не проще ли скинуться вниз и решить все разом, но потом вспомнили, что тогда Чертог павших не светит и решили повременить? Так он вам в любом случае не светит. Не заслужили.

— А я туда и не собираюсь. — Тристан показал Забияке язык. — Что мне делать среди кучи немытых, пьяных мужиков, у которых всех разговоров, кто кому сегодня башку отрезал смачней. Девки эти ваши, как их там, валькирии, мне тоже никуда не сдались, в Эрине явно женщины красивее. И самое гнусное — вдруг по какой-то нелепой ошибке туда попадешь ты, Торгейр. Что тогда, до конца вечности терпеть твои несмешные шуточки и детские подначки. Вот еще.

Хьяль лишь усмехнулся.

— Тьфу на вас выродков. Берите барахло. — Торгейр оскалился и указал на внушительную кучу вещевых мешков. — Конунг приказал.

Тристан взвесил в руках увесистый мешок.

— Да, внушительно. — Любопытный галл-гойдел потянул завязки и заглянул внутрь. Содержимое мешка переливами засверкало, заискрилось на солнце. — По вашей вере надо умереть, имея не только оружие в руках, но и кучу золота за спиной? Интересный вы все-таки народ лохланнцы.

Хьяль пожал плечами и стал прилаживать мешок на плечо. Не очень удобно конечно, особенно учетом грядущей битвы… А все равно — это утро им не пережить.

— Может, Агнар надеется, что кто-нибудь сможет прорваться. Выжить гораздо проще, имея золотишко в запасе. Может, хочет, чтобы оно досталось врагу залитым нашей кровью. Может, надеется откупиться. — Хьяль улыбнулся собственной шутке — В общем, не знаю. Гейр, а ты чего мешок не берешь?

— У меня своя ноша. Поважнее твоей, кстати, будет. — Забияка гордо продемонстрировал Хьялю два небольших мешка, явно весящих меньше вместе, чем один мешок Хьяля.

— И что же там?

— Прощальный подарок.

— А поточнее?

— Много будешь знать, быстрее умрешь. — В свете предстоящей резни фраза прозвучала особенно жизнеутверждающе.

— В конец обнаглел, — констатировал Тристан.

— Гейр у нас обнаглел с самого рождения.

— Стройся! — раскатисто донеслось от ворот.

— Ты мне тоже нравишься, вальх, — невпопад заявил Торгейр, поднимаясь, — а Хьяль мне вообще как брат.

Грустный викинг и Безумный скальд озадаченно переглянулись, но предпочли промолчать.

Сбивая ряды, плечом к плечу викинги стальной колонной становятся у створок деревянных ворот. Молчаливый, собранный Ульф. Поджавший бледные губы, но внешне невозмутимый Гисла. Как всегда нагло ухмыляющийся Торгейр. Потерянный Коль и многие-многие другие. Кое-где тяжело ковыляют раненные. Никаких громких прощаний и лишних слов. Все что должно быть сказано — сказано еще вчера ночью.

— Открывай, — кивнул конунг, и Бьёрн, зарычав от натуги, потянул тяжелую балку.

С протяжным скрипом ворота распахнулись.

Блистая сталью оружия и доспехов, пестря ярким окрасом дощатых щитов, колонна северян, чеканя шаг, потекла с холма, растягиваясь поперек поля. Над плотными рядами гордо поднялось знамя с оскалившим зубастую пасть морским драконом. Мечи и секиры плашмя ударили о железные умбоны щитов, порождая чудовищный лязг. Воздух прорезал боевой клич нескольких десятков человеческих глоток. Чтобы порадовать богов и запомниться потомкам, смерть обязательно должна быть громкой.

— Бей-Круши!

Из-за леса показался багряный диск солнца.

* * *

Малачи сидит на породистом гнедом скакуне. По сторонам от короля срединных земель плотным кольцом возвышаются телохранители. Сверху знамя — раскидистый дуб на зеленом холме. Вокруг толпятся разряженные в лучшие наряды приближенные и доверенные вожди с охраной и слугами. Позади тянутся вдаль ряды воинов. Буйство красок расшитых золотом плащей. На ветру гордо реют цветастые полотна с эмблемами нескольких десятков знатных родов. Стоит несмолкаемый гомон. Лязгает сталь. Скрипит кожа.

В трехстах шагах напротив лохланнцы. Плотный строй, густо ощетинившийся копьями, укрытый тесной черепицей щитов. Сверкают начищенные доспехи и остро заточенные, жадные до крови наконечники пик. Сверху лишь один стяг — золотой изгиб на черном фоне — ощеривший пасть морской дракон.

Хриплый вой рога.

Щиты раздвинулись. Из рядов лохланнцев вышел с ног до головы облаченный в доспехи, словно облитый сталью воин. Из-под железной бахромы шлема свисают непривычно-темные для северянина волосы. Викинг передал щит и копье соседу, отцепил с пояса меч, взяв взамен в каждую руку по небольшому полотняному мешку.

Скользящей, танцующей походкой воин приблизился к строю ирландцев, остановился в паре шагов от спокойно созерцавшего его правителя вальхов, запрокинул голову и раскинул руки с мешками на манер креста. Голос, глухо доносящийся из-под скрывающей нижнюю половину лица бармицы, полон веселья.

— У нас для тебя есть подарок, король Зеленого острова. Надеемся, понравится. Хотелось бы доставить тебе удовольствие, прежде чем отправить в Хель. — Северянин, небрежно швырнув ношу на траву, направился к соплеменникам.

Малачи с загадочной улыбкой смотрел, как все той же танцующей походкой викинг возвращается в покинутый строй, и лишь затем кивком указал одному из телохранителей на мешки.

Воин не без боязни поднял «подарки». Осторожно потянул ткань. С северян вполне сталось бы засунуть в мешки по ядовитой змее. Пусть змеи и давно покинули Зеленый остров, клятые лохланнцы где-нибудь да достанут. Дерюга свалились на землю, открывая взорам собравшихся человеческие головы, одну с ярко рыжими, другую с совершенно седыми волосами…

Казалось, Малачи не обратил на «подарок» северян никакого внимания. Ничуть не изменившимся голосом он приказал ошарашенному телохранителю «убрать это».

Слишком поздно. Да и бессмысленно. Среди стоящих вокруг вождей уже ползет взволнованный шепот. Многие из них бывали в святилище и видели камни с выбеленными черепами. Они приносили кровавую присягу и знают, кому принадлежат эти головы. Люди поражены. Люди боятся. Нужен лишь один небольшой камешек, чтобы накапливавшееся несколько дней напряжение сорвалось лавиной и, набирая скорость, смяло все на пути.

Стоящий слева от короля Блиах молча развернул лошадь.

— Куда-то собрался? — лениво бросил в его сторону Малачи.

— Я ухожу. — Без особых церемоний расталкивая толпу конской грудью, вождь всадников направил скакуна к своим людям.

— Вроде бы я не давал на это разрешения. — Изогнул бровь Малачи.

Блиах не обратил на слова короля ровным счетом никакого внимания. Ближники вождя развернули коней и выстроились по обеим сторонам от господина, демонстрируя правителю Зеленого острова обтянутые кольчугами мускулистые спины.

По рядам собравшихся пробежал короткий шепот. Король недобро усмехнулся.

— Дай мне новую игрушку, — тихонько скомандовал Малачи.

Телохранитель подвел лошадь вплотную к гнедому короля и, скрывая движение крупом, протянул Малачи короткий, но необычайно мощный стальной лук, укрепленный на деревянном ложе. Король, не отпуская цепким взглядом спину мятежного вождя, на ощупь наложил на крученую из тугих сухожилий тетиву короткую толстую стрелу с граненым бронебойным наконечником.

Люди Блиаха успели отъехать на полсотни шагов.

— Эй, Блиах, у тебя есть последняя возможность извиниться!

Всадник не показал виду, что вообще слышал эти слова.

— Гордый значит. Ну как знаешь, — вполголоса заметил Малачи и приложил чудное оружие к плечу.

Глендан, брат Блиаха, краем глаза следивший за происходящим за спиной, успел предупреждающе вскрикнуть, но король уже нащупал пальцами железную скобу, приводящую оружие в действие.

Далее события сплелись в один плотный кровавый клубок.

Стрела впилась под левую подмышку мятежного вождя. Чудовищный удар швырнул Блиаха на конскую шею.

Глендан крутанулся и, почти не целясь метнул в Малачи короткое копье. Телохранитель, передавший королю злополучный арбалет, схватившись за торчащее из груди древко, повалился на землю.

Воины Блиаха, сгрудившись вокруг раненного вождя, с воем развернули храпящих лошадей, на ходу обнажая мечи. Дробный стук копыт. Конная лава накатила на разбегающихся в ужасе людей. Не успевшие расступиться погибли под подкованными копытами.

Малачи равнодушно смотрел на приближающуюся смерть. Глендан привстал в стременах, с уханьем занося топор. Тяжелая секира хищной птицей устремилась вниз. Ангус рывком послал коня вперед, заслоняя воспитанника своим телом. Он успел в последний момент. Широкое лезвие врубилось глубоко в плечо, бросая северянина на конский круп, и намертво завязло в кости. Спокойно, даже как-то лениво Малачи выбросил вперед меч, вгоняя в горло врага узкий клинок. Глендан умер с разочарованием на лице.

Все так же улыбаясь, Малачи дернул узду, отводя коня назад, позволяя сомкнуться вокруг себя кольцу телохранителей. Мечи скрестились с мечами. Топоры с топорами. Копья с копьями. На ближников короля, толкаясь конями и оттирая друг друга в стремлении лично добраться до убийцы вождя, полезли жаждущие мести бойцы Блиаха.

* * *

Воины и вожди нескольких десятков племен застыли, в удивлении открыв рты, глядя на закипевшую внезапно отчаянную рубку. Происходящее впереди не интересует лишь одного человека. Мурхайл способен видеть только затянутую в ярко-красный бархат спину Несса — вождя папоротников в десятке шагов впереди. Покрытая мозолями рука Мурхайла настойчиво тискает рифленую рукоять боевого ножа.

В толпу с диким ржанием врезалась, сминая людей, вывалившаяся из свалки умирающая лошадь. Шея животного разрублена. Тело всадника беспомощной грязной тряпкой волочится по траве. Мурхайл понял — другого такого шанса не будет. Раздвигая плечом застывших в шоке, не обращающих на него ровным счетом никакого внимания людей, воин мягко заскользил вперед.

В этот момент история Зеленого острова могла пойти совсем другим путем. Первый, самый страшный натиск закованной в железо конницы Блиаха иссяк. Воины Малачи, сгрудившись вокруг вождя, медленно пятятся, споро отмахиваясь от нападающих секирами и мечами, собираясь с силами, чтобы нанести ответный удар. Все еще может решиться в их пользу. Надо только стиснуть зубы и продержаться. Продержаться совсем чуть-чуть. Продержаться самую малость.

Именно в этот момент Мурхайл наконец добрался до обидчика. Нож с тихим чавканьем вошел под лопатку папоротника, и Несс начал беззвучно оседать на землю.

Сдавленного толпой, не имеющего возможности даже упасть умирающего вождя хватило лишь на то, чтобы вцепиться скрюченными пальцами в плащ стоящего впереди телохранителя. Когда обернувшийся воин увидел умирающего господина, он не сомневался ни одного лишнего мгновенья. Да и какие тут могут быть сомнения. Закатившиеся глаза, будто сведенное судорогой лицо вождя. И рядом воровато продирается через ряды плотно прижатых друг к другу людей клятый Ворон, с которым прошлым летом они не раз сталкивались в бою.

Вытянуть из-за пояса короткий топор в такой толчее ой как не просто. Еще сложнее занести его для броска. Неудивительно, что телохранитель промахнулся. В последний момент его пихнули под руку, и секира ушла на ладонь правее. Острое лезвие вонзилось в лицо младшего сына вождя озерных племен, что пришли с запада острова. Тринадцатилетний мальчишка, в поисках приключений тайком увязавшийся за отцом штурмовать захваченную северянами таинственную Черную крепость, жестоко выпоротый за это, но так и не раскаявшийся, умер мгновенно.

Обезумевшие от горя четверо старших братьев и их седой, но еще сохранивший царственную осанку отец в исступленной жажде крови обнажили оружие и начали прорубаться к обидчику прямо сквозь беснующуюся толпу. Со всех сторон посыпались ответные удары, в толчее и суматохе зачастую достававшиеся вовсе не тем, кому они предназначались.

Через несколько мгновений на лугу царил кровавый ад.

Несмотря на промах телохранителя, вождь папоротников был отомщен. В сумятице резни какой-то коннахт вонзил пытающемуся выбраться из затеянной им же свалки Мурхайлу в живот короткий меч. Вот только сам телохранитель Нэсса уже не смог бы этому порадоваться. Его исколотое тело воздели на копья все-таки пробившиеся через толпу братья так глупо погибшего мальчишки. Трое выживших. Отец и второй по старшинству сын пали в этом пути. Обезумевшие от горя и полученных в резне многочисленных ссадин и порезов озерные братья продолжили рубить все, что попадалось под их клинки. До заката солнца дожил лишь один. По иронии судьбы самый старший.

Он умер ночью от ран.

Кровавый водоворот резни ширился, захватывая все новые и новые жертвы.

* * *

Малачи парировал нацеленный в сердце клинок. Ответным выпадом поверг очередного противника наземь и резко дернул меч на себя. Теперь ему приходится убивать самому. Телохранителей вокруг не осталось. Ни одного. Все пришедшие с ним люди мертвы. Кого-то свалили бойцы Блиаха, кого-то воины других вождей, мечущиеся по поляне и без разбора рубящие все что движется.

Ну что ж, он выберется отсюда один. Вырвется из хаоса схватки и вернется в цитадель. Чтобы восстановить силы уйдет время. Но вовсе не так много, как хотелось бы врагам. Отец поднимался и не после такого. Отец… И где теперь отец? Малачи горестно усмехнулся и, опершись на стремена, полоснул по лицу лезущего под брюхо коню пехотинца ольстеров.

— Осталось немного, — Король зеленого острова не замечал, что давно уже говорит вслух.

— Еще чуть чуть. — Действительно, впереди уже явственно виден край беснующего в слепой жажде крови людского моря.

Перед гнедым Малачи возникла крайне не вовремя подвернувшаяся лошадь с обвисшим в седле человеческим телом.

— Проклятье! — с чувством ругнулся Малачи. Чертова коняга подвернулась совсем не к месту. Справа напирают несколько копейщиков уладов. У этих есть, что ему вспомнить. Слева прорубается, вовсю орудуя мечом, вождь мелкого южного клана. Видать загрустил о казненном два года назад младшем брате. Как это все не вовремя. — Чертова кляча! Но! Пошла прочь!

Малачи плашмя опустил меч на круп лошади. Опустил от души. Зашедшись в диком ржании, кобыла вскинулась на дыбы. Малачи толкнул затанцевавшую лошадь грудью гнедого, оттирая ее с пути.

Краем глаза Малачи заметил, как пришедший в себя от сотрясения всадник медленно и неуверенно поднимается в седле.

— Эй, Король!

Малачи обернулся на окрик.

— Блиах?!

В глазах мятежника мутная пелена. Из левого плеча торчит пронзившее плоть насквозь окровавленное острие стрелы, но правая рука крепко сжимает секиру. Широкое лезвие поднялось высоко вверх. Улыбаясь тонкими бескровными губами, Малачи вскинул меч защищаясь. Он знал, что умрет, еще до того, как, ломая тонкий клинок, тяжелый клюв топора рухнул вниз, глубоко врубаясь в ключицу.

* * *

Викинги стоят вплотную, прижав щиты друг к другу, готовые рубиться и умирать, но на них никто не обращает внимания. В нескольких сотнях шагов впереди вальхи столь увлеченно режут друг друга, что им нет дела до каких-то там северян.

— Пошли что ли. Раз уж тут всем не до нас, — выразил общую мысль необычайно задумчивый Торгейр, и викинги, закинув щиты за спины, молчаливой колонной направились на северо-восток.

Они как раз проходили мимо пыльного вихря рубки, когда из царящей на поле сумятицы вырвались и устремились в их сторону два человека. Впереди стремглав несется молодой вальх. За ним тяжело дыша, но неумолимо настигая, ломится лохматый здоровяк с окровавленным серпом.

— Э, да это же Конал. — Удивленно уставился на молодого ирландца Торгейр.

Конунг бросил короткий взгляд в сторону и холодно констатировал, — Ну что ж, сейчас он получит свою награду.

Чтобы увеличить скорость, беглец отбросил сначала щит, потом меч, затем настал черед доспехов и наконец украшений. Видимо, Конал до последнего надеялся, что преследователь польстится на дорогое оружие и драгоценности. Однако здоровяк несся за ним, с каждым шагом настигая жертву. Последним Конал швырнул за плечо массивный золотой браслет. Но здоровяк не обратил внимания и на эту явно стоящую не одну корову побрякушку. Он настиг беглеца почти у самого строя норвежцев. Опрокинув на колени ударом ноги и схватив левой рукой за волосы, ирландец несколькими точными ударами отделил голову Конала от туловища. По-звериному оскалясь, вальх продемонстрировал чудовищный трофей викингам и, не говоря ни слова, повернул обратно в гущу боя. Ненужное никому золото осталось лежать на траве.

Торгейр нерешительно остановился, — Если дождаться конца битвы, здесь можно будет собрать богатые трофеи.

— Неизвестно, чем и когда закончится эта битва, и не подтянутся ли сюда другие собиратели, — одернул его конунг.

— Жаль, — жалобно шмыгнул носом Забияка.

— Гейр, тебе мало той добычи, что мы взяли на болотах? Или Локи ко всему прочему был еще богом жадности? — усмехнулся скальд.

— Хм. Хьяль, Просто, ты забываешь, что Локи всяко не был богом здравого смысла. Только его верному последователю Торгейру могла прийти в голову идея собирать сокровища мертвых, когда у него за спиной мешки полные богатства, а к вечеру здесь может быть народу, едва ли не больше, чем было с утра. И вообще, это-то бы золото донести до Мирного уголка в сохранности.

— Донесем, — меланхолично заметил Тристан.

— Почему ты так уверен, грустный викинг? — тут же напустился на него Торгейр.

— Тому есть две причины. Первая. Мы отправимся домой на волне слухов. Сегодня здесь падет цвет срединных земель, и причиной считать будут именно вас. Я сомневаюсь, что даже наш тщедушный друг захочет связываться с воинами, убившими ужасавшего всех Короля. Хотя, этот-то как раз может.

— А вторая?

— Вторая, — еле заметно улыбнулся Тристан. — Вторая причина гораздо более важная. Без Малачи здесь через пару дней начнется резня и сведение счетов. Всем станет ни до вас, ни до золота, о котором к тому же немногие знают. Центр страны будет полыхать еще не один год, а вы будете грабить беззащитные земли, и никому не будет дела до ваших грабежей и бесчинств.

— Ты опять заговорил как христианский жрец, — рассмеялся окончательно пришедший в себя Торгейр.

— Я серьезно подумываю им стать. И буду молиться за то, чтобы ваши души обрели покой. А может быть, соберу войско и выставлю вас с острова на хрен. Должна же Ирландия хоть когда-то начать принадлежать ирландцам.

Торгейр никогда бы не допустил, чтобы последнее слово в этой истории осталось не за ним, но здесь даже он вынужден был промолчать.