Тристан оказался прав. Обратный путь не доставил особых хлопот. Центр острова полыхал, вальхам не было дела до северян, с таким наслаждением они убивали друг друга. Не было проблем ни с Логери, которого известие о гибели сына и пьянство окончательно превратили в неспособную связно говорить развалину. Ни с Тощим Брайаном. Избавившись от многолетней вражды, тот был слишком занят — с азартом присоединял земли ближайших соседей. В общем, обратный путь занял гораздо меньше времени, чем дорога к Черным болотам, и ни чем особым не запомнился. Чему, надо заметить, уже успевшие попрощаться с жизнью северяне были несказанно рады.

По возвращению к Эйнару люди, которым Агнар пообещал передышку, пустились во все тяжкие. Они много ели, много шутили, много смеялись и уж совсем непотребно много пили, заражая своим нездоровым энтузиазмом домашних Эйнара. Но тот только посмеивался. Эйнар был слишком рад, что его племянник вернулся из этого отчаянного предприятия живым, чтобы обращать внимания на такие мелочи, как поголовное пьянство. Тем более что с привезенного Агнаром золота ему причиталась немалая доля.

Задумчивыми в этом царстве безудержного веселья оставались лишь два человека. Конунг и его скальд. Вот только эта задумчивость не сближала их. Наоборот — Хьяль ощущал, как с каждым днем ширится разверзшаяся между ним и Агнаром пропасть.

Пропасть эта ширилась и ширилась, грозя превратиться в непреодолимый разлом, пока однажды ранним утром на самой заре скальда не растолкал Торгейр.

— Вставай, неудачник. — На лице Забияки застыла хищная ухмылка. — Конунг зовет.

— На хрена?

— Конунг зовет. Вот от него и узнаешь. — Ухмылка Забияки стала еще шире.

Хьяль обреченно плеснул в лицо холодной воды и понуро поперся во двор. Торгейр шел впереди, чуть не приплясывая от возбуждения. По тому, как был доволен Забияка, Хьяль понял, что ждать от раннего пробуждения чего-то хорошего ему лично не стоит.

Во дворе их поджидали хмурый Агнар и связанный Тормунд. Вот уж кто явно чувствовал себя даже хуже, чем Хьяль. Хотя Толстый хевдинг и пытался казаться безмятежным, скальд явственно разглядел в его глазах тупую щемящую тоску обреченности.

Агнар молча кивнул, и, пройдя сквозь ворота мимо заспанных часовых, вчетвером они направились прочь из крепости.

Все в том же молчании они отошли подальше от стен, остановившись на краю обрывающегося в морскую пучину скалистого берега.

— Торгейр нож. — Это были первые слова, которые скальд сегодня услышал от конунга.

Торгейр, ухмыляясь, потянул из-за пояса широкий клинок.

— Веревки.

— В смысле? — Забияка опешил.

— Веревки режь. В смысле.

Ничего не понимающий Торгейр зацепил ножом бечеву и вновь вопросительно посмотрел на конунга.

— Да разрежь ты их, наконец. А теперь оставь нас. Остальным скажи, что я отпускаю Тормунда.

Явно обалдевший Торгейр хотел что-то возразить, но взглянув в синие льдинки глаз своего господина, лишь горестно вздохнул и понуро направился в усадьбу. Скальд хотел было пойти вслед за ним, но…

— Хьяль, останься. Когда я умру, ты поведаешь окончание этой истории людям.

— Почему? — просто спросил Тормунд, в его глазах не было удивления, только бесконечная усталость. — Наш договор не оправдал себя. Он остался там, на болотах. Я в твоей власти.

— Я и сам не понимаю до конца. Если бы ты попал в мои руки раньше, я самое малое вправил тебе орла, и это было бы ещё большой милостью. Но в последнее время я видел слишком много смертей.

— С каких это пор вестландцу стало много смертей? — Тормунд болезненно поморщился, коснувшись опухшего покрасневшего запястья.

— С тех пор, как они стали бесполезны. Эта страна заставила меня на многое взглянуть по-другому. Мир меняется. Может быть, твой хозяин и прав насчет будущего. — Конунг на мгновенье задумался. — Так и передай ему. Харальд конунг, возможно, ты прав, и северные земли должны стать едиными. Но сначала подумай о цене. На моей земле тебя ждут кровь и сталь. Поэтому дважды подумай, прежде чем лезть к нам, Косматый конунг. Теперь у меня хватит средств, чтобы сплотить морских вождей и противостоять тебе.

— Тебе не кажется, что повторяешь их ошибки? — Тормунд кивнул головой куда-то вдаль, но Хьяль легко догадался, что хевдинг представляет луг некогда зеленый и безмятежный, сейчас залитый кровью и пыльный, на котором убивают друг друга сотни говорящих на одном языке людей.

— Может быть, но это наш путь и наша судьба. Потому что в одном ты все-таки прав — для вестландца много смертей не бывает. — Конунг криво ухмыльнулся. — Прощай, Тормунд Толстый. Для твоего блага лучше бы нам не встречаться вновь.

Хевдинг вновь, словно не веря, оглядел освобожденные руки, вдохнул так, словно без надоевших пут сам воздух пах совсем по-другому, и, резко развернувшись, зашагал прочь.

— Мы действительно будем сражаться? — спросил скальд, когда Тормунд отшагал достаточно далеко, чтобы не слышать их разговора. Спросил больше, чтобы затянувшееся молчание не походило на молчание обиды. Он внезапно понял, что после тех злополучных болот они впервые остались с конунгом наедине.

— Конечно, Хьяль. Правда, после всего увиденного здесь, в этой стране, я не уверен, что хочу победить в грядущей битве. И все же мы будем сражаться. Мы же вестландцы. Сражаться — наша судьба. Взятого здесь золота хватит, чтобы подкупить вождей, нанять воинов, построить корабли. Когда Харальд придет на наши берега, его будет ждать достойный урок.

— Извини, конунг, но если ты сознаешь, что, может быть, владыке востока лучше победить, зачем все это? Зачем подкупать вождей, зачем строить корабли…

— Зачем тащиться в такую даль за проклятым золотом? — закончил конунг, неотрывно глядя в полные невысказанного укора глаза скальда. — Потому что этот урок должен быть. Обязательно должен. Косматый должен понять, чего мы стоим. Знаешь, почему Малачи так обращался с поданными — да потому что он их ни во что не ставил. Со своими бесконечными дрязгами они не вызывали у короля ни капли уважения. Он не видел в них ни достоинства, ни силы и вел себя по отношению к ним соответственно. Отношение Харальда к людям запада будет во многом зависеть от предстоящей войны. Станем мы рабами. Или останемся свободными. Сохранит запад свою славу или обретет бесчестье. Это зависит только от нас. Если уж грядет новое время и новый мир, то наш долг выторговать для потомков достойную жизнь в этом мире.

— Конунг, если мы окажем Харальду сопротивление, то именно для нас будущего не будет. Для наших соратников, может быть, но заводил Косматый уничтожит, вырежет на корню вместе с семьями.

— Может быть, — равнодушно пожал плечами Агнар. — Время покажет. Но именно для этого я и оставляю часть золота на сохранение Эйнару. В случае чего нам будет куда бежать. И еще, Хьяль, извини меня за ту историю с болотами. Так не должно было выйти. Я много не учел. Я виноват перед тобой. Виноват перед всеми вами.

Переход был таким неожиданным, что Хьяль на мгновенье опешил. Скальд молча поглядел в полные боли и раскаяния глаза вождя и чуть помолчав медленно промолвил.

— Уже простил. Не сразу, но простил. Простил, когда понял, что это золото нам действительно необходимо и что ты страдаешь от смерти братьев едва ли не больше моего. А теперь пойдем к ладьям. Дома нас ждет множество дел.

Хьяль зашагал было к крепости, но вновь обернулся на окрик вождя. Конунг озабоченно-серьезно смотрел на него.

— Хьяль, извини, почти совсем забыл. Хьяль, я согласен.

— С чем согласен, Агнар? — удивленно спросил скальд, впервые за долгое время назвав вождя по имени. Он не помнил, чтобы в последнее время о чем-то просил конунга.

— Как это с чем?! С вашей с Сольвейг свадьбой. Она попросила разрешения перед самым отплытием. Если честно, я не знал, что ей сказать. Достойной партией Сольвейг может стать любой из владык севера. Но в итоге, подумав — я согласен.

Конунг произнес последние слова с соответствующей случаю торжественностью, а потом, глядя на вытянувшееся лицо и широко открытый рот скальда, от души расхохотался.

— Так и знал, что она тебе ничего не сказала.

* * *

На заполненной людьми пристани, сбиваясь с ног в суматохе последних приготовлений, носятся хирдманы Агнара. На борт поднимают тюки с подарками, корзины с едой, свернутые бухты канатов, тяжелые клубки кольчуг, пучки дротиков, копий, стрел. На всякий случай. Все-таки впереди обратная дорога через кишащие хищными ладьями моря. Однако воины не слишком беспокоятся, как бороться с этой опасностью они знают. Еще на борт поднимают завернутое в грубую дерюгу блескучее золото.

Довольный как угодивший в неохраняемую овчарню волк по сходням поднимается Забияка. В руках Торгейр тащит пухлый сверток, из которого доносится утробное поскуливание.

— Локи Фенриса несет, — хмуро прокомментировал увиденное один из хирдманов.

Торгейр лишь зловеще оскалился. Несмотря на все просьбы Забияки конунг запретил ему брать по щенку обоего пола. И как Торгейр ни стенал, что без чистой крови вся затея с выведением на севере новой боевой породы не стоит и выеденного яйца, Агнар был непреклонен. «И слава Одину, что не стоит. Мне эти людоеды в усадьбе не нужны. Гадай потом: то ли раб в лес убежал, то ли его твои волколаки съели вместе с костями».

Торгейр погоревал несколько дней, но потом смирился, и всей душой поддерживающие решение конунга дружинные вздохнули с облегчением.

После того, как Торгейр отчаялся и перестал донимать конунга слезными просьбами, он, видимо, опасаясь, что у него могут забрать и второго пса, даже не стал отлынивать от участия в погрузке. Наоборот, Забияка был необычайно деятелен и постоянно носился туда-сюда с корзинами и тюками, зубоскаля и задираясь.

— Работающий Торгейр. Асмунд бы порадовался, глядя на это, — с легкой грустью заметил Хьяль, глядя, как Забияка ловко перекидывает через борт очередной сверток.

— Хм. Это вряд ли, — ответил Ульф, но объяснять, что имеет в виду, не удосужился, а потом стало как-то не до того.

Наконец ладьи были загружены под завязку, настала пора прощаться. Провожать гостей высыпала почитай вся усадьба. хирдманы Агнара обнимали хирдманов Эйнара, с которыми успели сдружиться, улыбались и подмигивали женщинам. Те едва сдерживали слезы. К вестландцам здесь уже успели привязаться. Особенно к Гисле, в котором после возвращения внезапно открылся талант рассказчика. Воины Эйнара с удовольствием слушали рассказы подростка о путешествии и приключениях в срединных землях, а женщины просто затискали мальчугана, пытаясь подложить ему кусок повкуснее. Кроме того последние несколько дней Гислу частенько видели в обществе Гудрун, одной из дочерей Эйнара, и хозяин Мирного уголка, довольно потирая руки, уже поговаривал о возможном родстве с уважаемым Стирбьёрном. Гисла при этих разговорах отчаянно краснел, вызывая добродушный смех у хирдманов и еще большее умиление у женщин.

Свою немалую долю объятий и дружеских тычков получил и Хьяль.

Последним с родней прощался Агнар. Конунг пожал руки многочисленным кузенам, степенно обнял сначала серьезного Эйнара, затем не менее серьезного и еще более грустного чем обычно Тристана. Хьялю даже на короткое мгновенье показалось, что в глазах сына Эйнара что-то подозрительно блеснуло, но, скорее всего, ему попросту померещилось. Хотя сегодня у большинства глаза были на мокром месте.

Торжественность момента напрочь испортила Гудрун. Светловолосая, тонюсенькая девчушка внезапно выскочила из-за спины отца и под ободряющие крики толпы с отчаянным визгом бросилась и повисла у донельзя смущенного Гислы на шее, впечатывая ему в губы неумелый поцелуй.

Наконец воины поднялись на корабли. Весла ударили по воде, с каждым гребкам отдаляя изумрудные берега Эрина, направляя крутобокие драккары северян домой.

Ладьи почти скрылись за горизонтом, когда до берега долетел лишь слегка приглушенный расстоянием разъяренный крик конунга.

— Торгейр, отродье Локи, это что ещё за вторая псина в моем трюме!