Следом за Елизаветой Второй он вышел в кухню и увидел, что милая Наташенька уже растопила плиту и вскипятила чай. Но он ведь находился в комнате всего несколько секунд… как она могла успеть? И все же он решил не задавать вопросов, и даже не спрашивать, откуда тут вообще среди ночи взялась Наташенька, — в конце концов, не он хозяин в доме. Если Елизавета Вторая сочтет нужным разобраться — она это сделает без него. На столе между чашками и тарелками с кексом и сыром сидела мадам Софья Львовна, нервно подергивавшая хвостом. Он уставился на нее, припоминая, когда же они виделись в последний раз, а мадам, глянув на него раскосо и пронзительно, вдруг резко подпрыгнула на месте, потом сорвалась со стола и умчалась на улицу, благо дверь была до сих пор распахнута настежь. Со двора донеслось хриплое «мяу», и все затихло.

— Ну вот, а что мы скажем, если еще кто-то из аборигенов придет в зеркало заглянуть? — жалобным тоном произнес Никита.

— Они больше не придут, — уверенно ответила милая Наташенька.

— Да откуда же им знать, что зеркало разбилось? — возразил Никита.

— Да уж узнают, — фыркнула Наташенька. — Тебе покрепче? Или, может, лучше кофе?

— Нет, пожалуй, чаю выпью, — сказал он, почувствовав, что ему и в самом деле хочется именно чаю. — И даже не очень крепкого.

— Вот и умница, — похвалила его милая Наташенька, наклоняя над его чашкой огненно-малиновый заварной чайник. — И никаких пакетиков. Видеть их не могу. Как раздуются… ну ровно тебе презерватив в чашке плавает!

Никита заржал во все горло, и ему вдруг стало легко-легко… как будто и не было последних мутных дней, насыщенных непонятностью. Вот только в самой глубине сознания, на донышке, осталась маленькая, коротенькая мысль о сайте фараона и о запропастившемся невесть куда ониксовом скарабее… да еще о том, что так и не узнал он ничего об основной константе собственного характера.

— Наташенька, ты просто чудо, — сказал он. — И откуда только такие, как ты, берутся!

— Да оттуда же, откуда и всякие другие, — мило смутилась Наташенька. — Такова природа вещей.

— Много ли мы о ней знаем… — бросила Лиза-дубль, как в пустоту.

— О Наташеньке? — уточнил Никита. — Или о природе вещей?

— О природе вещей простым людям по-настоящему вовсе ничего знать невозможно, — серьезно сказала Наташенька. — Да и о другом человеке — тоже ничегошеньки мы не знаем. Потому что неправильно смотрим.

— Что значит — неправильно? — Никита с нескрываемым изумлением уставился на милую Наташеньку, которую с детства привык считать непроходимой дурой… собственно, ее все считали невообразимо глупой (однако нашелся человек, который женился на ней и, несмотря на то, что Наташенька сама отказалась от него, продолжает ее любить и поддерживает материально…). О чем это она говорит? — Как это — неправильно смотрим?

— А представь, что ты сидишь под высокой сосной… ну под очень высокой, она просто в самое небо уходит, — начала пояснять Наташенька. — Можешь ты, глядя снизу, понять, в чем разница между ветками там, наверху? А ветки-то все разные! И люди тоже разные, только мы этого не видим, потому что они друг от друга отличаются внутри… а мы на что смотрим? На тело да на слова. И если чужих слов не понимаем — сердимся: чего умничает, говорил бы попроще!

И милая Наташенька с аппетитом отхлебнула сразу с полчашки чая и вцепилась белыми зубками в толстый ломоть ветчины, решив, что с нее рассуждений хватит.

Никита повернулся к Елизавете Второй, ища моральной поддержки, но та задумчиво изучала кусок кекса и его ищущего взгляда не заметила.

Молча и торжественно тянулось ночное чаепитие. Никита все ждал, что вот-вот в дом ввалится очередной абориген, желающий определить основную константу своего характера, но аборигены не появлялись, хотя времени было всего половина третьего, а значит, до контрольного часа оставалось еще немало. Ведь зеркало, насколько помнил Никита, работало до четырех… неужели и вправду любители сельдерея почувствовали, что зеркала больше нет? Что-то не верится…

— А ты поверь, — посоветовала ему Лиза-дубль, и милая Наташенька поддержала соседку:

— Поверь, уж они такие.

— Нет, с меня хватит… — пробормотал он и, торопливо встав, вышел из дома, чтобы подышать свежим воздухом и привести в порядок растрепавшиеся мысли.

Он сел на ступеньку перед дверью, и тут же рядом с ним очутилась мадам Софья Львовна, просочившаяся из темноты. Она бесцеремонно влезла к нему на колени, не обращая внимания на то, что Никита закурил (но ведь мадам не любит табачного дыма…), пристроилась поудобнее и громко замурлыкала.

— Ты чего? — удивленно спросил Никита. — С чего вдруг такие нежности?

Мадам, не обратив внимания на фамильярное обращение (может быть, в деревне, вдали от цивилизации, она готова была снизить стандарты), продолжала урчать, как маленький трактор. Никита ощутил запах, исходивший от кошки: почему-то мадам Софья Львовна пахла весенними нарциссами… ну, загадкой больше, загадкой меньше, какая разница?

Потом он заметил огонек чьей-то сигареты, маячивший возле заборчика. Никита еще только подумал о том, что стоило бы выйти и пообщаться с аборигеном, да вот что с кошкой делать… а мадам уже соскочила с его коленей и порскнула к калитке.

Он встал и вышел за ограду. Почти невидимый в ночи мужик негромко сказал:

— Вот ведь, не успел.

— Да откуда ты знаешь, что оно разбилось? — сердито спросил Никита, не зная сам, на что, собственно, он сердится.

— Как тут не знать, — спокойно ответил мужик, — ежели все зеркала в деревне разом лопнули. Уж звону было! Завтра придется в город ехать, на всех покупать, а то бабы взвоют, красоты своей не видя. Да уж, хитра была твоя бабушка…

— При чем тут моя бабушка? — вытаращил глаза Никита.

— Да зеркало-то она где-то раздобыла… и подарила Ивановне, что жила тут. Ивановна была женщина глупая, вздорная… не выдержала такого подарка, померла вскоре. Дом Лизавете достался. Тогда и зеркало заговорило.

— Ну и дела тут у вас… — вздохнул Никита, выбрасывая в траву окурок и доставая новую сигарету. — Ничего не понять.

— Да мы и сами не очень-то понимаем, просто уж привыкли, — пояснил мужик. — Как началось это три года назад, так и тянется.

— Что началось? — осторожно поинтересовался Никита, тут же вспомнив, что Елизавета Вторая купила вот этот самый дом именно три года назад.

— А всякое, — философским тоном сообщил мужик, тоже бросая окурок в траву и прикуривая вторую сигарету. — И с зеркалом этим, и другое тоже.

— Что, что другое? — настойчиво произнес Никита.

— Разное, — коротко сказал мужик. — А уж после того, как ты к бабушке своей в последний раз приезжал, и вовсе странная жизнь пошла. Как будто реальность наша изменилась в корне. Ряженые призраки одолели. А еще народ начал умоизвержением страдать. Иной раз такое скажут, что хоть стой, хоть падай. Прежде-то ничего эдакого и в головы никому не приходило. Говорят, это из-за того каменного жука, что ты привез. Ведь привез?

— Да…

— Ну, не зря, значит, народ поговаривает, что Лизаветин гость — не простой человек… Как бабушка твоя померла — уж мы того жука искали, искали… да так и не нашли. Крепко его спрятала Анна Филипповна. Ты не за ним ли приехал?

— За ним, — ответил окончательно растерявшийся Никита.

— Нашел?

— Нет пока.

— Найди, — посоветовал мужик. — А то к нам уж сторонние люди ездить боятся. Родня из города, и та опасается. Найди. И увези от нас к чертовой матери!

И с этими словами мужик ушел.