Этот мой роман начался в то время, когда проходившие как раз под нами старые трубы наконец не выдержали. Любовь среди взрывов. Городские улицы одна за другой вспучивались, разверзались, куски асфальта и цемента выворачивались наружу чудовищными цветочными лепестками. Из кровоточащих ран вырывались белые вспышки. Пар. Подобные случаи катастрофы были и раньше. Но не в таких масштабах. Инспекционные команды не могли справиться с извержениями. Достижения инженерной мысли девятнадцатого столетия поразили нас в двадцать первом. Позолоченный век поднимался из могилы, чтобы взлететь на воздух прямо у нас на глазах. Ну кто в такое время способен отчаянно влюбиться?

Если вы находитесь на почтительном расстоянии и смотрите в нужном направлении, то способны увидеть, как по всему кварталу крышки выскакивают из люков, словно пробки из бутылок. Черные диски взмывают в воздух, переворачиваясь, словно гигантские монеты. Однажды я оказался в пятистах футах от места взрыва на Верхнем Ист-Сайде и видел, как подброшенная паром крышка взлетела и упала на детскую коляску. Затянутая в униформу няня продолжала держаться за ручки, но двести фунтов уличного железа смяли коляску, припечатав к земле с надежностью метко поставленного почтового штампа.

Я архивариус всей этой чертовщины. Мой наниматель — Институт Урбанистического Упадка — ищет пример, поставленный в исторический контекст содержательный пример, который мог бы послужить объяснением взрывов.

А мне кажется, что мы очутились в области безусловного и дикого просчета в проекте. Поймите, я высказываю это предположение исключительно на свой страх и риск. Просто это бытовой апокалипсис, крошки, и жизнь полна сюрпризов.

Так называемый Упадок настолько противоречив, что не поддается никаким правилам. Взять хотя бы мои зубы. У меня выпала пломба. Как раз в тот момент, когда я, представьте себе, ел йогурт! Но сам зуб почему-то не болит. Иду в клинику. Дантист заглядывает мне в рот и говорит:

— Да не нужна вам никакая пломба! Дупло заросло. Идеально здоровый зуб.

Объяснить случившееся он не может. Я тоже не могу. Однако у меня во рту появился некий объект для исследований, если, конечно, найдется спонсор, готовый их финансировать.

А растения! Тоже весьма противоречивая история. Фермеры Калифорнии сообщают, что урожай на полях растет наоборот. Поля покрыты бледными, чахлыми корнями, тянущимися к небу, а внизу, в перегное, прячутся бобы, дыни, брокколи, пшеница. Нет, все в порядке, урожай обильный, ни малейших признаков гниения, только вот перевернут с ног на голову. Газетные снимки белых волокон под солнцем отпугивают потребителей. Выглядит все это как акры и акры нервных окончаний, решивших немного позагорать. Больше никто не желает есть овощи. Мы послали туда специалистов, хотя это не входит в наши функции. Мы занимаемся упадком города, и поэтому я исследую паровые гейзеры.

Я работаю в опоре моста Джорджа Вашингтона. Институт Урбанистического Упадка получил это место в свое полное владение после последних выборов. Мы возвели шесть этажей вокруг массивной серой крепости, там, где закреплены стальные кабели моста. Это не слишком модный или богемный район: в окружении остатков заброшенного парка на самом нижнем уровне моста ютятся бездомные. Зато наше пристанище можно считать довольно надежным, а если понтон взорвется, мы сумеем продержаться, пока нас не снимут. С воздуха, разумеется.

Все это так, если смотреть на жизнь мрачно. Но иногда даже Нью-Йорк может быть прекрасным. Например, когда удается увидеть алебастровый блеск города. А порой даже удается влюбиться.

Я ехал по Магистрали ФДР на ежегодный техосмотр машины. Институт Урбанистического Упадка, ИУУ, проводит обследование Отдела транспортных средств. Наш директор озаботился выживанием ОТС. Благодаря последним катаклизмам ОТС процветает: Теперь полиция с утра до вечера задерживает машины с просроченными или фальшивыми талонами техосмотра. Эвакуаторы шныряют по мостовым, как океанские хищники, которые никогда не спят.

— Если взорвется все, — твердит директор, — придется тащить наши машины через пепел и обломки, чтобы пройти техосмотр, ведь если мы не сделаем этого, нам конец.

И, возможно, он прав, наш директор. Как всегда. Я знаю, что он имеет в виду. Я трясусь над своей машиной. И хочу, чтобы поездка обошлась без аварий. Поэтому я выехал ранним осенним утром в гараж, рекомендованный одним из наших охранников. Еще одно заведение еще под одним мостом. В бункере под Уильямсбергом.

Утро выдалось туманным, но примерно на полпути первые стрелы солнечных лучей поразили город. Жара быстро растопила туман и облака, только в небе остались вихревые течения и завитки, подобные ряби на речной воде. Проходивший через испарения свет отливал золотом и серебром. Солнце играло во всех окнах зданий, выходивших на восток. Я мурлыкал песню.

Механика звали Молтано. Его гараж был сущей пещерой на границе с хаосом. Постоянное рычание проезжавшего по мосту транспорта придавало некую объемность сгрудившимся внутри теням. Прямо у большой двери начинался коридор, от которого отходили выложенные кирпичом клетушки. Я видел тупые носы грузовиков и автофургонов, выглядывавшие из темноты. Вероятно, их пригнали на ремонт или просто на дневную стоянку.

Из-за угла, напевая, вышел Молтано, на ходу зачерпывая ложкой мороженое из коробки. Я объяснил, откуда узнал о нем. Он кивнул и велел мне въехать на подъемник. Пообещал заняться моей машиной сразу после того, как посмотрит уже поднятый над ямой седан.

— По соображениям безопасности вам лучше подождать здесь.

Он ткнул пластиковой ложкой куда-то за мою спину, где помещалось нечто вроде загона, отгороженного медными стойками и бархатными лентами, очевидно, выброшенными каким-то музеем за ненадобностью. В загоне уже стояла женщина в длинном сером шерстяном пальто с форменными светло-голубыми эполетами. Я сразу ее узнал.

— Вы няня! — выпалил я.

Она вспыхнула, опустила глаза, потом смущенно взглянула на меня. Светлые волосы, ресницы цвета облетевшего клена. Ее замешательство было настолько сильным, что я поспешил рассказать, как увидел ее в тот день, когда взрыв пара свалил на ее коляску тяжелую крышку люка.

— Я вас не помню, — покачала она головой.

— Ну конечно же.

— Там было столько… — теперь я различил легкий акцент, — людей, пытавшихся помочь.

Только не я. Я даже близко не подошел. Помчался к телефону-автомату передавать информацию в институт.

— Вы были среди них? — спросила она.

— Ну… — замялся я, и она приняла мою нерешительность за скромность.

— Спасибо вам.

— Машина готова, — сообщил Молтано женщине. Она вручила ему конверт и забралась в седан. Мотор заурчал, и автомобиль уже сдвинулся с места, прежде чем я успел прохрипеть:

— Подождите!

Но она уже подняла стекла, как сделал бы всякий водитель на улицах нижнего уровня.

— Не нужно осмотра! — заорал я Молтано, который занес руку над кнопкой подъемника. Кое-как я вскарабкался наверх, прыгнул в машину и резко сдал назад, прямо в три фута пустого пространства. Машина тяжело рухнула вниз, смяв и надорвав собственный глушитель. Со скоростью сто восемьдесят я вылетел на бетонированную площадку перед гаражом и помчался во весь опор в том направлении, где скрылась женщина. Три квартала я висел у нее на хвосте, но потом увяз в пробке: на улице снимали кино. Женщина успела прошмыгнуть до того, как полиция остановила движение, пропуская массовку и небольшую карнавальную колонну, проходившую под камерой, свисавшей с крана над перекрестком. Водители повылезали из машин. Я стоял на крыше своей и смотрел поверх красочных, развевавшихся, украшенных перьями костюмов на улицу, куда свернула женщина.

Потом кое-как выполз из пробки и задним ходом по встречной полосе добрался до следующего, свободного перекрестка. Изуродованный глушитель издавал предательское, преступное, режущее уши тарахтение, отдававшееся эхом от фасадов зданий и магазинов. Я свернул на боковую улочку, но ровно через квартал едва не вмазался в заграждение. Ремонт прорванной паром канализации. Ну разумеется.

Лавируя между скаковыми препятствиями в виде наспех сколоченных козел и временных канализационных труб, я предусмотрительно помахивал из окна своим удостоверением, но увидел в зеркальце заднего обзора, как один из патрульных потянулся к рации.

У самой баррикады пришлось резко свернуть направо, и тут я застрял среди тракторов с прицепами, на трассе для грузового транспорта недалеко от центральной части города. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы догнать женщину: я засел без движения в туннеле с ограниченным въездом, из которого удалось выбраться только через полчаса.

Волны разочарования захлестывали меня. Кстати, придется что-то делать с выхлопной трубой.

Я объехал Округ Цветных и остановился у магазина автозапчастей, спросить, чем можно залатать глушитель. Дождался, пока радиатор остынет, нашел в канаве смятую картонную коробку, расстелил под машиной и полез Латать поврежденные места холодной сваркой.

Десять минут спустя, выбираясь из-под машины, я заметил, как за угол сворачивает наш директор — во главе процессии, состоявшей из служащих института, заправил фонда и полицейского эскорта. Быстроте, с которой я юркнул под машину, позавидовал бы уж.

Они прошагали мимо, глядя в витрину цветочного магазина, позволяя себе расслабиться, поскольку благополучно миновали зону этнической опасности. Замыкали шествие коп и молодой парень в фартуке с нагрудником и галстуке-бабочке. Я узнал его. Стерлинг, аспирант и интерн института на ближайший семестр.

Я высунул голову и громко прошипел его имя. У Стерлинга отвалилась челюсть. Но ненадолго. Он тут же стал теребить меня, желая узнать, что я здесь делаю. Я наплел что-то насчет выброса пара.

— Вроде бы я не видел никаких щитов, — удивился он.

— Я провожу подготовительную работу.

— А зачем для этого лежать под транспортным средством?

Я поведал ему о глушителе, затем ткнул пальцем в дружно шагавшую по тротуару компанию.

— Какова цель экспедиции? Пикник в складчину?

— Как? Ты не знаешь?!

Стерлинг, по-видимому, уже оттачивал привычную институтскую манеру злорадствовать, излагая неизвестные факты неосведомленным.

Коп, уже отошедший на несколько ярдов, откашлялся, давая Стерлингу понять, что его место рядом. Стерлинг знаком сообщил, что сейчас будет, и наклонился ко мне.

— Вспышки магического реализма. Похоже, объективный коррелят возродился к жизни в этом квартале, — оживленно пояснил он, словно пытаясь обосновать заявку на собственные исследования. В сообщениях жильцов идет речь о бабочках, о какой-то старухе, вознесшейся на небеса. Обстановка такая, словно транскультурное окружение, скученность, теневая экономика, наркотики, рекомбинантные религии достигли здесь критической массы. Теперь мы получаем доклады от служащих, словно оригинальные тексты южно-американской литературы. Подобного рода данные позволят нам ускорить исследования этих нелепых урожаев на овощеводческих хозяйствах Центральной Долины.

Я провел языком по зубам.

— Ты самолично наблюдал какие-либо феномены?

— Не-а. Только потолковал со свидетелями, и все. Правда, видел мешки для мусора, набитые оболочками коконов. Довольно убедительно. Возможно, именно это окажется доводом, который позволит нам получить грант. Тебе следовало бы пойти с нами. Собственно говоря, предполагалось, что ты присоединишься. Тебя искали по всей конторе, но нигде не могли найти. Предупреждаю, директору это не понравилось…

— Тебе лучше поспешить, — перебил я, — а то не догонишь. Слушай, сделай мне одолжение. Не говори, что видел меня…

— Без проблем, — отмахнулся он, хлопнув по капоту машины для пущего эффекта, но, заметив за лобовым стеклом старый талон, добавил: — Э, парень, да тебе давно нужно сгонять эту штуку на осмотр.

Итак, я ее потерял.

Поставив машину в институтский гараж, я с головой ушел в работу. Следующие две недели я почти ничего не делал, кроме как спал в офисе, ел из автоматов, изучал извержения пара и захлебывался в данных. Ничего не поделаешь: следовало отыграть несколько очков на табло счета нашего директора. Опасно, весьма опасно пропускать общий сбор с участием «руки дающей».

К счастью, мои последние исследования помогли получить кое-какие дополнительные средства от министерства обороны, и наш директор, похоже, сменил гнев на милость. Он официально вынес мне благодарность, и с подобающей случаю сухостью заметил, что, по его мнению, мой недавний доклад об опасности транспортных средств для бригад ремонтников, занятых починкой повреждений, причиненных паром, скорее всего, удался именно благодаря моим ревностным изысканиям в день их знаменательного похода за финансированием. И хотя это путешествие я, к его огромному прискорбию, пропустил, в свете моих достижений прошлое может быть предано забвению.

Чудненько. Но даже в суматохе моего информационного безумия и демонстрации лихорадочной работы я не забыл ту женщину. Мои неотвязно жужжащие мысли о встрече и разлуке идеально гармонировали с нудным рокотом производственной паники.

И тут, в один прекрасный день, в дверях моего офиса возникла фигура, с руками, поднятыми в жесте футбольного судьи. Стерлинг, упражняющийся в некоей офисной семиотике, вошел в мою клетушку. За его спиной сквозь стекло толщиной в фут виднелся мост, где на верхнем уровне мчались машины, а на нижнем — трепетали на ледяном ветру ненадежные брезентовые пристанища бездомных, И дым от костров поднимался в воздух.

— Победа! — объявил Стерлинг. — Ты выиграл. Мы вступили в Эру Убийцы с Четырьмя Именами, и ты оказался прав.

Я не отреагировал. Снаружи кто-то бросился с нижнего уровня моста. Такое бывает. Кувырок отчаявшегося безумца. Полет в Родное Пристанище. Наш Отдел по увеличению количества самоубийств может зарегистрировать очередной случай, не покидая офиса.

Стерлинга озадачило мое молчание. Ему как интерну была поручена скорбная задача обработки данных насильственных смертей.

— Я занимаюсь всеми убийствами, — как-то пояснил он. — Само-, отце-, брато-, сестро-, дето- и женоубийствами. Правда, чураюсь царе-и пророко-. Какими убийствами интересуешься ты?

Однажды после нескольких кружек пива я объяснил паре аспирантов что мы — как нация — перерастем наших Ли Харви Освальдов, наших Джеймсов Эрлов Реев, наших Марков Дэвидов Чапменов и в конце концов воспитаем убийц с большим количеством имен. Стерлинг превратил это высказывание во что-то вроде соревнования.

— Это свершилось, — продолжал он. — И произошло это в твоем округе. Выводи изображение на экран, о, сахиб!

Я вывел. Выигрышный билет оказался стрельбой в школьном дворе на Восточных Шестидесятых, случившейся три часа назад. Четверо убитых. Четырнадцать раненых. Третьеклассники или моложе. Без видимого мотива. Убийца приберег последнюю пулю для себя.

— Хрестоматийный случай, если не считать имени, — продолжал Стерлинг. — Бывший корабельный кок девятнадцати лет. Арман Гарсиа-Гарсиа Булгаков.

— Боюсь, чисто формально — это три имени. Даже два: забыл про дефис?

— Мы предвидели это, — покачал головой Стерлинг. — Фамилия, имя — это из одного ряда. А дефис не считается. Четыре имени.

— А приз?

— Пивная вечеринка в твою честь на крыше Центра Мировой Торговли.

— Собираешься на место преступления?

— Ни-и-и-и за что. Пока трупы не уберут. Парень разрядил пистолет «Майк-Майк» девятого калибра и обрез в гимнастический снаряд «джунгли». Кроме того, у него был гранатомет, который, к счастью, дал осечку. Он ранил в живот еще и мима, оказавшегося на баскетбольной площадке. Мим выступал там в рамках программы «Артисты в школах». Показывал на перемене отрывки из своего спектакля. Теперь совершенно неясно, каким образом инцидент повлияет на финансирование искусства.

Я выключил терминал.

— Пожалуй, съезжу вместо тебя. Мне нужно прогуляться.

В школе осталось мало чего, если не считать ауры. Пожарные сворачивали шланги, которыми мыли игровую площадку. Последняя машина «скорой» уехала более двух часов назад. Пресса получила требуемый материал, отсняла необходимое количество пленки и удалилась. Выживших учеников распустили по домам.

Я сделал пару полароидных снимков для Стерлинга и долго смотрел на мокрый макадам. Пока еще никто не проник в сетчатые ворота, чтобы поиграть в баскетбол, полазать по снарядам или срезать угол до следующего квартала, так что площадка оставалась вне повседневной суеты, выделяясь гулкой пустотой разграбленной гробницы. Кроме меня еще несколько человек прильнули к сетке и смотрели.

Ужас и место, где он поселился, оправдывали некоторую рассеянность, поэтому, уходя, я был так ошеломлен, что едва хватало сил передвигать ноги. Наконец я немного пришел в себя, поднял глаза и в квартале от того места увидел униформу, светлые волосы и новую детскую коляску. Я рванул с места.

Догнал ее, поздоровался и представился.

— Знаете, я в тот день гнался за вами. От самого гаража.

— Неужели? — удивилась она, останавливаясь и протягивая руку. — Меня зовут Нори.

Злобный ветер набросился на нас с востока. Она потуже стянула пальто, неловко толкая коляску одной рукой. Я заметил, что коляска была пуста.

— Замерзли? — спросил я. — Мы могли бы куда-нибудь пойти. Разрешите угостить вас кофе?

Она не ответила и продолжала шагать. Но все же улыбнулась.

— Как насчет этого местечка? — Я показал на противоположную сторону улицы. — У них есть крытый портик.

Мы нашли столик под фикусом, расстегнули пальто и блаженно вздохнули, когда тепло наконец дотянулось до нас. Я принялся выкладывать подробности сегодняшней стрельбы и немедленно об этом пожалел. Она отвела глаза. Я скоренько переключился на автомобильные темы и стал жаловаться, до чего трудно последнее время пройти техосмотр и в какой фарс превратился мой, после того как я порвал глушитель, покидая гараж. Я не хотел показывать отчаяния последних двух недель, поэтому принялся пространно описывать свою работу. Однако вовремя спохватился, прервав словесное извержение, и попытался взять себя в руки. Спросил ее, как идут дела после взрыва. Признался, что думал о ней.

— Наверное, это было ужасно, — добавил я.

— Что же, типичный пример Урбанистического Упадка, — вздохнула она и, машинально качнув коляску, скосила взгляд куда-то в сторону. Я подался вперед и почти прошептал:

— Ведь в той коляске был не ваш ребенок, верно?

Она растерянно уставилась на меня и коротко, сожалеюще рассмеялась.

— Мой ребенок? О, нет, там не было никакого ребенка!

— Пустая коляска?

— В этом весь смысл, — бросила она, и резкость тона не смогла смягчить бледное сияние ее глаз.

Она объяснила, что бродит по городу, как и многие не имеющие рекомендаций дипломированные няни. Такие, как она, объезжают улицы с пустыми колясками и ходунками — тотемными орудиями их гильдии — в надежде найти временную работу.

— Ну, словно таксисты, — добавила она.

Я рассказал, что пока холост, живу один и поэтому не знаком с тонкостями ухода за детьми.

— Значит, у вас нет постоянной работы, — заметил я, зная, что это весьма рискованный статус в нашем городе.

— Была. В семье атташе, но когда ООН перебралась в другой город, моя работа тоже улетучилась. Так что я гуляю по улицам.

— Но у вас есть машина.

— Правительственная. Ее перевезли сюда, когда я приехала из Швеции. Первое, чего я лишусь, если дела не пойдут лучше. За автомобилем последуют водительские права и допуск в гостиницу. Как вы выражаетесь, упадок обслуживания.

— Мне жаль это слышать, — посочувствовал я.

— Ничего не поделаешь…

Мы долго наблюдали, как пара мойщиков окон ползет вверх по стеклу крытого портика над вершинами комнатных ив, и постепенно все оконные переплеты светлеют и становятся чище.

Наконец она засобиралась. Я вдруг сообразил, что пялюсь на нее, ощущая при этом спокойствие, какого не испытывал все последние недели. Она тоже смотрела на меня, и глаза ее наполнялись… нет, разумеется, не слезами, а чем-то совсем другим, вроде света, а может, и легкостью. Я вышел вместе с ней.

Мы брели, сами не зная куда, и неожиданно снова оказались рядом со школьным двором. Нори сказала, что проходила здесь минут за пять до массового убийства.

— Все было таким обычным, — добавила она.

Она успела отойти на несколько кварталов, когда это случилось, и услыхала обо всем от прохожих под раздирающий уши вой сирен. Потрясенные люди, спешившие убежать от места происшествия, таращились на нее. Очевидно, в те минуты пустая коляска казалась им чересчур зловещим совпадением.

Мы перешли улицу. На площадке так никто и не появился. Мы встали у ворот. Ветер дул нам в спину. Сетчатая ограда и школьная стена образовали настоящую аэродинамическую трубу. Я положил руку на коляску и подтолкнул ее вперед. Нори задохнулась от неожиданности. Пальцы судорожно вцепились в ручку коляски. Другая рука крепко сжала мою ладонь.

Мы медленно пересекли опустевший макадам по диагонали, шагая к дальнему выходу и толкая перед собой пустую коляску. К этому времени убийство, вероятно, стало главной темой всех новостей. Но здесь, рядом с нами, съежилось, почти забылось. Мы словно оказались по другую сторону.

Безмолвные свидетели льнули к ограде. Наблюдали.

У любви имеется одно странное свойство: она бесповоротно губит иронию. Признаюсь, именно мне пришла в голову зловредная идея состязания со Стерлингом, но когда подготовка к вечеринке уже была на мази, у меня пропала охота туда идти. Стерлинг предвкушал возлияние, поскольку исследования магического реализма все-таки были профинансированы, а ему поручили часть работы.

Я, однако, вежливо уклонился от участия в общем веселье и мужественно проигнорировал изумленные взгляды Стерлинга и остальных, поскольку планировал провести вечер с Нори. Нужно было что-то решать.

Мою машину пустили под пресс из-за просроченного талона на техосмотр. Я так и не вернулся к Молтано в полагающийся трехнедельный срок, и он выдал меня полиции. Сообразил, что заработает больше доносом, чем левым техосмотром. Наш охранник видел, как эвакуатор выводил машину из офисного гаража у моста. Насколько я знаю, охранник тоже был в деле.

Итак, я нуждался в машине. Правда, у Нори была своя, но, скорее всего, ненадолго. Она так и не нашла работы. Посольство, иммиграционная служба и Отдел транспортных средств скоро заинтересуются ее персоной. Я хотел, чтобы она переехала ко мне. Я жил в Челси. В пятикомнатной квартире, принадлежащей Фонду Форда. Ничего лучшего ей все равно не найти.

Ранним вечером мы с Нори сидели в моем офисе. Она заехала за мной, как делала почти весь последний месяц. Коллеги давно разошлись по домам или на вечеринку.

Я сделал ей предложение. Понимаю, это было так внезапно. Но наша эпоха не терпит промедления. Времена ускорения, ничего не попишешь.

Нори крепко прижала к груди скрещенные руки. Совсем как тогда, защищаясь от ветра на пустой школьной площадке. В тот день, когда мы встретились и разговорились.

Прислонившись к письменному столу, она ненадолго задумалась, прежде чем спросить, считаю ли я, что у нас есть будущее. Подлинное будущее, а не только договор о крыше над головой и транспортных средствах.

Я знаю, что наши шансы были, мягко говоря, шаткими. Но ведь все-таки были, а я — тот человек, у которого сам собой исцелился гнилой зуб.

— Считаю, — упрямо сказал я.

— Почему?

Просто допрос какой-то! Она не хочет знать, какое именно будущее. Интересуется, почему именно это будущее у нас есть.

— Потому что я здесь. И ты тоже. Потому что именно это я и понял, когда впервые тебя увидел. Потому что мир теперь кажется мне иным.

— Каким именно?

— В этом мире есть и я. Наконец-то.

— Ты?

— Мы.

И мы долго стояли, обняв друг друга.

Сумерки ползут вверх по реке. Освещение становится ярче. Я замечаю, что движение транспорта на верхнем уровне замерло, особенно у съездов с моста. Пробка. Терминалы ввода данных в офисе изменяют тембр жужжания: поступает новая информация о событиях в городе. Поверх плеча Нори я вижу на своем экране взрывы вокруг сетки. Теперь мы знаем, к чему шли. Я и эта женщина тянемся друг к другу.

Думаю, нам выпала редкостная удача. Мы отмеченные судьбой, защищенные собственной любовью счастливчики. Но мир все же проникает в трещины нашего панциря из-за того, что мы делаем здесь и сейчас. Все поражения начинаются с первого шага.

— Да, — говорит Нори, и я отвечаю тем же. Мы опускаемся на ковер, где под ворсом проходят кабели терминала. Сбрасываем одежду и берем друг друга, входим друг в друга, заранее зная, что результат будет бессистемным, хаотическим. Отрицающим все нормы.

За окнами на мосту обнаженная фигура бросается с нижнего уровня. Появившиеся у поручней лица, исчерпав любопытство, быстро исчезают среди мрака и балочных ферм. Взрываются гейзеры пара. Брезентовые навесы на мосту хлопают и раскачиваются. Лохмотья и дымки костров — знамена бездомных. Ветер, резкий, ничем не пахнущий, потому что дует с севера, где обитают богачи, поет гимн городу.

Это бессмысленно, думаю я. Должно быть, этот город был создан именно здесь, чтобы распасться. Мы — его проект и одновременно просчет проекта. Голые бросаются с моста. Пар поднимается к небу. И это, говорю я вам, будет означать любовь для нас и риск без конца.