– Подай мнеееее…

– Эти?

– Нееее…

– Вот эти?

– Ммм.

Мой хозяин съедает окончания фраз. Иногда он проглатывает их вместе с иглами, что я подаю ему, но крепкому нутру они наносят вреда не больше, чем мне его малословие. Мы слишком давно шьём вместе, чтобы обращать внимание на пропажу иголок, и слишком быстро, чтобы успевать их доставать, к тому же, инструмента у нас недозволительно много.

Мы шьём не что-нибудь особенное или загадочное, от чего душа замирает или начинает петь, и не что-нибудь странное или страшное, от чего стоит с воплями убегать. Что может быть загадочного или странного в оторванных руках? Или в выколотом глазе, например, а? Проза жиззззз…

Их приносят и присылают со всех краёв мироздания: вышедших из строя вояк, покалеченных в жарком бою орденоносцев, попавших в ловушку сражения корреспондентов, сгинувших в безвестности войны салаг. Порой они завёрнуты в бумагу, порой одеты в меха, иной раз мы обнаруживаем их в стеклянных колбах, а кто-то появляется на нашем пороге голым. Всех их объединяет одно – им нужны наши острые иглы, и мы никогда не смотрим, с какой стороны они пришли.

Иногда с ними являются их матери или жёны. Всё больше в одиночку, но иной раз и вдвоём – кто с ребёнком, кто с братом, кто с отцом-стариком. Мне жалко их, но хозяин говорит:

– Не плаааачь… мы их почиииии…

И мы чиним. Иглы только и мелькают в воздухе, а ухо едва улавливает тонкий свист работающих инструментов. Когда мы устаём, то просим кого-нибудь из заново сшитых принести нам воды, и иглы на несколько мгновений замирают.

Мне хочется верить, что точно так же замирают во всех мирах войны. Мне хочется надеяться, что со временем их – и войн, и приходящих, и присылающих – станет меньше. Мне хочется хотя бы раз увидеть на пороге здорово, с целыми руками и ногами человека, который, едва я открою дверь, улыбнётся во весь рот и гаркнет:

– Война закончилась!

Но пока…

– Подай мнеееее…