Конрад Макленбургский взглянул на ясное, полностью расчистившееся после вчерашней непогоды небо. Из окна его опочивальни открывался прекрасный вид на остроконечные черепичные шпили красного города и на долину реки Драйзам, спокойная водная гладь которой блистала в восходящем солнце подобно змеиной чешуе.

Прекрасный день, чтобы воспользоваться случаем и ущемить власть зарвавшейся испанской инквизиции, раскинувшей жадные щупальца по всем франко-алеманским землям, дотянувшись до Швабии.

Хозяином Фрайбурга был Конрад Справедливый, и лишь от его воли зависели судьбы и помыслы жителей города. Лишь он решал, кому позволено жить, а кому гореть в геенне огненной. И этим правом Конрад не намерен делиться с посланником Римской католической церкви, иноземцем, не знающим швабского наречия и пользующимся услугами клирика-шептальника.

Епископ заранее приготовил необходимые жертвы, которым предстояло отправиться к престолу Господню. Ими оказались прелюбодей и недалекий хвастун сапожник, нашедший в лесу под корнями деревьев зарытый клад и разнесший радостную новость по округе.

За удовольствие и глупость надобно платить.

Для красавца-художника была уготована другая участь — кумира женских сердец. Его разбитое несчастной любовью сердце станет шансом на спасение. Сердобольные женские особи, воспевающие страдания Изольды и Тристана, будут умолять суд простить влюбленного богомаза, и тогда он, Конрад, вновь подтвердит свое прозвище — Справедливый, даровав Якову Циммерманну высочайшее помилование.

На мгновение в голове епископа промелькнула еще одна мысль. Проследив за ее развитием, он довольно улыбнулся:

— Да, неплохо, и это также сыграет мне на руку. Ты, сам того не подозревая, заслужишь волну народного презрения и гнева, досточтимый синьор Батиста дель Комо. Власть инквизиции пошатнется по твоей вине.

Несколько часов спустя, сидя рядом с выходцем из Толедо, за спиной которого на небольшом шатком табурете пристроился переводчик, епископ радушно делился с инквизитором новыми великосветскими сплетнями. На другом краю стола зевал во весь рот невыспавшийся бургомистр, обязанный председательствовать на гражданских судах.

Испанец, высохший, морщинистый, словно ствол столетней оливы, звериными, глубоко посаженными глазками ощупывал каждого сидевшего в зале. Тонкие, словно ракушечные створки, губы несоизмеримо огромного рта жадно раскрывались и захлопывались в предвкушении пиршества. Высокий скошенный яйцеподобный череп обтягивала тончайшая пергаментная кожа, сквозь которую просвечивали мелкие кровеносные сосуды.

Разглядывая анатомическое уродство возглавившего трибунал инквизитора, Конрад поморщился и в отвращении отвел взгляд.

Среди собравшейся в зале суда публики его сейчас интересовало лишь одно существо — маленькая, закутанная в темный шерстяной плащ светловолосая женщина, просочившаяся внутрь ранее других зевак, предварительно умаслившая охранника небольшим подношением. Пока слушались гражданские дела, она тихо как мышка сидела в углу и терпеливо ждала. Порой ее веки смыкались, и женщина погружалась в дремоту, но громкие крики безумных соседей заставляли ее вздрогнуть и очнуться от забытья.

После небольшого перерыва суд вернулся к дознанию по обвинению в колдовстве и богоотступничестве. Как только распахнулась боковая дверь и оттуда показался первый осужденный, женщина вскочила со скамьи и вытянулась в струнку. Потом вновь вернулась на свое место и затихла.

Началось слушание по делу Стефана Кугелькопфа, обвиняемого в соитии с суккубом. С завидным терпением Конрад выдержал надоевший до оскомины ритуал допроса свидетелей, произносящих заведомо желанные для инквизиции речи. Порой его веки тяжелели, и он незаметно от присутствующих погружался в собственные раздумья, мысленно уносясь прочь от опостылевшего зала суда. Он вновь был молод, полон сил и несбыточных надежд, в его сердце пылал огонь, оно билось, оно прокачивало кровь.

Оно любило.

Он вновь шел по затаенным лесным тропам с любимой женщиной.

Которая…

— Свободный город, слушая дело против Стефана Кугелькопфа, постановил привлечь подозреваемого в колдовстве к публичному испытанию водой, дабы он сознался в предписываемых ему преступлениях, — ворвался в его воспоминания занудный голос клирика-секретаря, оглашающего решения суда.

Жадная до чужих страданий толпа восторженно взревела. Конрад вздрогнул и вернулся в реальность.

Первого несчастного, жалобно стенающего и молящего о пощаде, стражники вытолкали из зала суда. Следом за ним проследовал десяток любопытных глаз, желающих насладиться зрелищем. Пытка водой давала порой неожиданные результаты.

В тот момент, когда стражники закрывали за уходящими двери, в зал проскользнул неизвестный, богато одетый вельможа. Протянув ближайшему стражнику небольшой кошелек, нетерпеливым жестом приказал расчистить ему место на скамье, что было сделано незамедлительно. Но незнакомец не спешил садиться. Поднявшись на цыпочки, он внимательно рассматривал лица людей, оставшихся в судебном зале для дальнейших слушаний.

Епископ, находясь довольно далеко от входа, был вынужден прищурить глаза, но расстояние и тусклое освещение зала не позволяли ему узнать вошедшего. По нетерпеливым жестам он понял лишь, что незнакомец сильно взволнован и что пристальный взгляд молодого мужчины направлен в тот угол зала, где сидит белокурая красотка. Однако он не торопился протиснуться к ней, а вместо этого как будто успокоился и присел на скамью.

«Как интересно… О существовании любовного треугольника я и не мечтал», — прошептал себе под нос епископ и, в предвкушении грядущего наслаждения, довольно потянулся.

Вторым слушалось дело Якова Циммерманна. Объявляя об этом, сонный клирик прикрыл рот, чтобы подавить невольный зевок. Время заседаний близилось к обеду, и уставшему послушнику явно требовался перерыв.

«Как все относительно, — мелькнуло в голове у Конрада. — Если бы сейчас недалекого писаку заковать в кандалы и обвинить в нелепости, противоречащей Священному Писанию, все его помыслы были бы о глотке свежего воздуха и о ясном небе, сияющем над головой, а не о постной монастырской похлебке».

Представив воочию эту картину, епископ по-детски засмеялся, но, почувствовав на себе косой и колючий инквизиторский взгляд, прикрыл губы шелковым платком. Наклонившись к испанцу, он прошептал:

— Не откажите, святой отец, в любезности и примите мое предложение разделить сегодняшнюю вечернюю трапезу. Полагаю, что за приятным времяпровождением мы не преминем обсудить пару насущных проблем, касающихся наметившегося еретического раскола в судебном праве, насаждаемого достопочтимым месье Кольбером.

Змеиные губы инквизитора двусмысленно сжались в тонкие линии. Бегающие жадные глазки на секунду замерли в нерешительности. Поразмыслив о последствиях отказа, он нехотя принял приглашение на ужин.

Епископ довольно улыбнулся. Манипулировать людьми доставляло ему не меньшее удовольствие, чем отправлять их на виселицу.

Но Конрад невольно отвлекся. Пока он внутренне восхищался относительностью восприятия действительности глупцом-клириком и наслаждался укрощением гордыни самовлюбленного слуги божьего, в зал ввели осужденного.

Стоило тому появиться в примыкающем коридоре в сопровождении стражи, как белокурая красавица вскочила со скамьи и, вцепившись руками в перила, загораживающие скамьи зрителей, впилась в него обезумевшим от волнения взглядом.

Конрад переключил внимание на новоявленного вельможу и также отметил его крайнее беспокойство. Молодой человек вновь поднялся на цыпочки и старался поверх голов рассмотреть приближающегося к скамье для подсудимых мужчину.

Яков шел медленно, опустив голову в пол, словно стыдился происходящего с ним. Встреченный глумливыми воплями зрителей, он нерешительно поднял прищуренные, отвыкшие от света глаза и внимательно огляделся вокруг.

— Яков! — раздался из угла зала голос незнакомки, что ждала его с раннего утра. На лице молодого художника на короткий миг расцвела улыбка, моментально сменившаяся тревогой. Он недовольно взглянул на приветствующую его молодую женщину и, поникнув головой, опустился на скамью. Сидящий от него по правую сторону проголодавшийся клирик нехотя поднялся на ноги и провозгласил начало нового процесса.

— Третий день судебного заседания. Дело «Свободный город против Якова Циммерманна» считается открытым.

— Огласите причину обвинения осужденного Якова, — перевел слова инквизитора появившийся из-за его тощей спины шептальник.

Секретарь, достав длинный пергамент, зачитал обвинение:

— «Яков Циммерманн, уроженец города Марцелль, выполняя заказ фрайбургского епископата, совершил смертный грех, уничтожив лик святой Девы Марии. При аресте обвиняемый оказал сопротивление и противодействие, продолжал богохульствовать и злословить, что является неоспоримым доказательством вселения бесов и сношения с Дьяволом, заставившим несчастного надругаться над святыней».

Прислужник инквизитора, выслушав своего змеиноголового господина, произнес:

— По прошествии двух суток после первого слушания по делу есть ли что сказать самому обвиняемому?

В зале воцарилась напряженная тишина. Кристина, не выдержав, крикнула:

— Яков, умоляю тебя!

Поникший головой художник вздрогнул всем телом и, повернув к ней перекошенное от страдания лицо, тяжело вздохнул. Несколько мгновений спустя он с трудом встал.

— Господа судьи, Ваши Святейшества, прошу принять мои показания. Я раскаиваюсь в сотворенном грехе. Меня настигло внезапное безумие, я уничтожил самое любимое творение, — Яков задохнулся от волнения, — самое дорогое творение всей моей жизни, и готов нести за это самое суровое наказание.

Не говоря более не слова, он рухнул на скамью.

— Протестую! — раздался звонкий женский крик. Вся зрительская толпа повернула головы к стоящей в углу зала женщине. Она сняла с головы темный покров, и ее густые белокурые волосы разметались по плечам.

— Господа судьи! Ваше Святейшество! — вновь раздался ее голос. Она смотрела на Конрада и обращалась к нему в единственном числе. Епископ почувствовал ее искренний взгляд, и легкая дрожь пробежала по его телу. — Я хочу выступить в защиту Якова Циммерманна, незаслуженно обвиненного в ереси.

Епископ видел краем глаза, как побагровело от злости пергаментное лицо инквизитора, он даже услышал скрип плотно сжатых ракушечных губ.

Наступил краткий момент торжества. Конрад встал из-за стола и, подняв руку, дабы усмирить взволнованный зал, громко произнес:

— Церковь готова выслушать свидетеля защиты. Говори, дитя, всю правду. И ничего не бойся, Господь защитит тебя!

Сев на место, он с наслаждением услышал, как взбешенный испанец бессильно крошит зубы. Толедская змея осталась без толики яда.

— Пусть клянется на Библии, раз такая смелая! — раздался голос из толпы.

Секретарь не мешкая взял со стола судебных заседателей увесистую книгу и подошел к Кристине, замершей в нерешительности.

«Не обязательно знать молитвы, чтобы говорить с Богом», — вновь раздался в ее голове тихий голос.

Бедняжка положила дрожащую руку на священную книгу и произнесла первое, что пришло в голову:

— Клянусь Святым престолом и Божьей Матерью говорить истину, — она испуганно глянула на молодого монашка, смотрящего нее с нескрываемым удивлением. В этот момент с кафедры вновь послышался властный голос епископа:

— Твоя клятва услышана, продолжай!

Конрад купался в волнах всевластия.

Зал затих в ожидании.

Вышедшая за зрительскую ограду Кристина от страха на короткое время лишилась дара речи. Повторяя, заучивая все утро слова, что она должна была произнести, сейчас растерялась и забыла все до единого.

Среди притихших поначалу соседей на скамьях потихоньку поползли смешки:

— Что красавица, молчишь? Или сказать нечего? Чего тогда полезла на рожон?

Епископ, подняв руку, грозно взглянул на чрезмерно заносчивых зевак. Кристина откашлялась и наконец заговорила. Ее дрожащий поначалу голос постепенно набрал силу:

— Ваше Святейшество! Господа судьи! Я, Кристина Кляйнфогель из Фогельбаха, стою перед вами, чтобы выступить в защиту Якова, которого грязным наветом обвинили в богоотступничестве. Его вина заключается лишь в том, что он… что он любит меня. Мы любим друг друга, — поправилась девушка, и в этот миг по рядам жаждущих крови мужчин пронесся вздох глубокого разочарования, а среди немногих женщин, образовавших неугомонный островок в конце зала, — напротив, грустные вздохи и шепот.

— Говорила тебе, Агнесса, что грешник до смерти влюблен… Он идет на плаху, потому что его сердце истекает кровью… Бедный художник… Красив словно Адонис.

Епископ вновь поднял руку, останавливая шум.

— Продолжай, дитя мое!

Кристина, густо покраснев, снова заговорила:

— Заказ от фрайбургской епархии был почти готов, когда я сказала Якову, что не смогу стать его женой. Я разбила его сердце, даже не думая о последствиях.

Прислужник инквизитора грубо прервал девушку:

— Какое отношение имеет разбитое сердце художника к поруганному святому образу? — гневно прозвучал его голос.

Епископ нахмурил брови. Действительно! Вопрос закономерен. Все зависит от ответа свидетеля. Происходящее может выйти из-под контроля. Он обязан взять ситуацию в свои руки.

Кристина удивленно взглянула на судей и пояснила, как само собой разумеющееся:

— Яков писал образ Богоматери с меня, с женщины, которую он любит.

В зале поднялся невообразимый шум. Взгляд Конрада упал на молодого дворянина, стоящего в дверях и не сводящего взволнованных глаз с говорившей. Стоило ему услышать ее смелое признание, как, расталкивая возбужденную толпу, перешагивая через скамьи, раздавая тумаки, он пробрался к женщине и властно схватил ее за руку. Она дернулась, стараясь вырваться, но сильные руки мужчины, обнявшие ее, усмирили волнение. Незнакомка покорно затихла и поникла головой.

Художник, искоса наблюдавший за сценой, обреченно сгорбился и отвернулся. Его лицо передернулось от мучительной судороги.

Удивлению Конрада, узнавшему Михаэля фон Берена, не было предела. В его голове мгновенно сложились обрывки единой картины.

«Неисповедимы пути…

Так вот ты какая — Кристина Маленькая Птичка, фаворитка молодого барона, наследника замка Шварцштайнфалль и прилегающих к нему земель, глупая девочка, прилетевшая на пламя разгорающегося костра за ускользающей любовью и угодившая в клетку, которая сегодня захлопнется. Кристина из Фогельбаха… Воспитанница Черной Регины, моей…»

— Как он посмел?! — послышался истошный истеричный крик. — Божий образ сравнить с человеческим! Еретик! Сжечь его!

— Как грустно. Бедный влюбленный художник! Он страдает из-за неразделенной любви! Он достоин помилования… — настаивали женские голоса с галерки.

Епископ встал. Толпа моментально притихла.

— Дети мои, Господь велел нам не судить ближних своих за грехи, которые возможно совершить каждому. «Да не судимы будете», — проповедовал небесный отец. Так не будем осуждать несчастного, подавшегося человеческой слабости. Поступок его непростителен, но сейчас мы видим, что причиной тому не были происки Дьявола. Во всем виноваты слабоволие и крайняя степень подавленности.

В зале началось волнение. Половина собравшихся, требующая пыток и разочарованная в снисходительном отношении епископа, взволнованно обсуждала происходящее. Женская часть восхищенными взглядами и репликами одарила занявшего свое место за судейским столом хозяина города. Перешептываясь друг с другом, бросая завистливые взгляды на Кристину, они жужжали словно пробужденные по весне пчелы.

Яков, повернувшись к своей любимой, понуро стоящей рядом с Михаэлем, подарил ей благодарный, полный обожания взгляд, вызвавший среди женской половины новые восторженные вздохи.

Епископ же наслаждался адскими муками, которые испытывал сидящий рядом с ним испанский посланник, просчитывая наперед необходимые шаги, позволившие подстрелить двух зайцев разом.

— Не верьте потаскухе! Она с ним заодно! Посмотрите на ее живот! Она забрюхатела от идолопоклонника! — визгливый женский голос разнесся под сводами зала, отозвавшись многократным эхом.

Неожиданно воцарилось мертвое молчание. Было слышно, как стрелки часов, висящих над кафедрой судейского совета, неумолимо отсчитывают уходящее время. Все испуганно ждали высочайшего решения. И оно не преминуло последовать.

Помощник инквизитора, многозначительно откашлявшись, поднялся из-за спины святого отца и, подобострастно вытянувшись в струнку, произнес:

— Суд Святой инквизиции требует дознания о причастности свидетеля защиты к преступлению осужденного Якова Циммерманна.

Епископ, потерев вспотевший от волнения лоб, скрыл довольную улыбку.

«Превосходно. Пока пешки следуют в правильном направлении».

— Епархия просит судейскую коллегию выделить дознавателей, направляемых для снятия свидетельских показаний в город Фогельбах, на родину свидетельницы Кристины Кляйнфогель, проходящей по делу Якова Циммерманна. Им предписано собрать сведения об означенной особе в доказательство ее незаинтересованности в том, чтобы ввести дознавателей в тупик, о ее непричастности к обвинению в колдовстве. А пока суд инквизиции не уверен в невинности свидетеля, то предписывается взять Кристину Кляйнфогель под стражу до выяснения обстоятельств… — громко провозгласил инквизиторский шептальник.

Яков, звеня цепями, поднялся со скамьи и, срывая голос, закричал:

— Не смейте, она невиновна! Она…

Подскочивший охранник грубо толкнул несчастного тупым концом копья и заставил сесть.

Михаэль Люстиг крепко обнял Кристину. Сдерживая ее, готовую броситься на помощь Якову, он прикрыл девушку своим телом, всем видом показывая, что убьет каждого, кто посмеет прикоснуться к ним.

Волнение в зале нарастало. Большинство кровососущих требовало заключить несчастную под стражу до выяснения обстоятельств. Сердобольные особы продолжали ронять слезы и громко вздыхать, умиленно наблюдая за страданиями влюбленных.

Конрад вновь поднялся с кресла и властным голосом резюмировал:

— Суд полагает, что находящийся в зале барон Михаэль фон Берен возьмет на себя ответственность за присутствие свидетельницы на будущих дознаниях и обязуется, внеся необходимый залог, присмотреть за ней. Мы не видим необходимости в ее немедленном задержании.

Стоящие рядом с Михаэлем и Кристиной зеваки почтительно отступили на несколько шагов в сторону. Люстиг немедленно отстегнул от пояса увесистый кошелек и, подойдя к судьям, высыпал из него золотые гульдены, которые, громко звеня, разбежались по столу. Очнувшийся от сна бургомистр привычно потянулся к золоту пухлыми короткими пальцами. Голый череп инквизитора покрыли возбужденные багровые пятна. Не желая смотреть на золото, он захлопнул прозрачные веки, его костлявые руки сложились на груди, а тонкие губы зашептали молитву о противлении злу.

Сапфировые глаза епископа довольно сверкнули. Михаэль всегда был ему по нраву, не в пример покойному Призраку Витольду — его брату.

Клирик-секретарь объявил очередной перерыв между слушаниями.

Последним разбиралось дело злосчастного кладоискателя.

Бросив финальный тоскливый взгляд на Кристину, стоящую под защитой человека, который должен стать отцом ее ребенка, художник под свист и ругательства озлобленной и неудовлетворенной мужской половины был выведен из зала.