…Фрайбург буквально взорвался от предстоящего процесса над самой известной шварцвальдской ведьмой.

О Черной Регине в народе ходили легенды, ей приписывались невероятные целительские способности, но чаще злые завистливые языки шептали о ее связи с потусторонним миром, с могущественными духами леса, с властителями водопадов и хозяевами горных ручьев. Говорили об ее власти над подземными цвергами, хранящими несметные сокровища. За снадобьями от многих недугов в затерянный среди Черной Чащи Фогельбах ехали из самых дальних мест.

Слава о ней добралась до Бамберга и красавицы-Саксонии. С далеких гор Гарца, в обход доморощенных ведьм, варящих зелья на вершине горы Брокен, и из гордого ганзейского Гамбурга приезжали утомленные посланцы за целительными настоями и эликсирами.

Хотя все ее добрые дела умалчивались, ни одна душа до сих пор не смела публично оклеветать Регину и тем более обвинить в черном колдовстве.

Начавшаяся в канун Нового года эпидемия чумы повергла жителей Фогельбаха в ужас. Отпраздновав Рождество, выстояв покаянный пост, они не могли ожидать, какие беды им уготованы. Темные, полные предрассудков и постоянных страхов перед необъяснимыми силами природы, они быстро забыли о добре, совершенном для них отшельницей. «Черная смерть» пришла с колодезной водой, отравленной чумной крысой, и лишила их разума.

Прибывшие по приказу бургомистра добровольцы из Марцелля и посланные Конрадом Макленбургским военные еле отбили Регину от рук разъяренных поселян, пытавшихся учинить над ней самосуд. Обезумевшие матери, чьи дети страдали от зловонных волдырей по всему телу, разбили окна в лесной хижине, вытоптали грядки и разогнали животных из хлева; мужчины выломали дверь и выволокли несчастную Регину из дома за ноги.

В тот момент, когда ее собирались забить камнями, появились солдаты с приказом епископа Фрайбургского об аресте.

Жаждущие крови жители Фогельбаха, зараженные чумой, были, словно скот, согнаны в оцепленную стражей деревню до окончания эпидемии, а по сути — до своей неминуемой смерти. Лишь появившийся среди ночи посланец от баронессы фон Берен, подкупив начальника караула, смог тайком вывезти краснодеревщика Вильгельма. Мастер чудесным образом перенес заболевание в легкой форме. Затаившись дома, он вскрывал ланцетом волдыри, перевязывал их смоченным в целебных травах холстом и неистово молился. Безусловная вера спасла его от жестокой участи, которая постигала других. Словно верховое пламя, чума распространялась по Фогельбаху, не обойдя ни одного дома.

К концу февраля в живых осталось лишь несколько человек, которые при первой же возможности ушли из мертвой деревни.

С приходом лета обезлюдевшая деревушка исчезла с лица земли. Ее поглотил Лес.

После ухода Михаэля, принесшего страшные известия, Кристина размышляла об иезуитской уловке Конрада, который позволил палачам инквизитора надругаться над Яковом. Он спас ему жизнь, не пощадив тела, и тем самым сдержал свое обещание лишь частично.

Преследовал ли епископ какую-то тайную цель? Сейчас уже неважно. Главное, ее любимый жив и находится в безопасности.

Ей надо думать о завтрашнем заседании суда, где будет присутствовать женщина, принявшая ее на белый свет. Несчастная знахарка, беззаветно помогавшая людям, отплатившим ей черной неблагодарностью.

Михаэль, подавленный известием об ее аресте, вынужден отныне бороться еще за одну жизнь. Странно, но весть о чумной напасти в родной деревне в наименьшей мере беспокоила девушку. Престав думать об отце, зная, что за ним хороший уход, она порой возвращалась в мыслях к матушке Хильде, но переживания о ней были недолгими. Собственная судьба и здоровье Якова волновали Кристину куда больше.

Она знала, что не сможет выдержать пыток. Она не способна переносить боль, кровь отливает от головы, сразу лишая сознания.

По слухам, именно так Дьявол защищает своих приверженцев и спасает от безжалостных пыток. Это вело подозреваемых прямиком на костер, являясь неопровержимым фактом одержимости.

Если огня не миновать, Кристина надеялась, что силы оставят ее раньше, чем адская боль от трескающейся обугленной кожи сведет с ума.

И вот настал день «икс». В сопровождении стражников, что охраняли ее келью в течение нескольких прошедших дней, Кристина появилась под римскими сводами знакомого ей зала судебных заседаний.

Зрительские скамьи были все заняты, любопытных зевак собралось на несколько десятков больше, чем обычно. Все мечтали поглазеть на знаменитую ведьму Шварцвальда.

Регины в зале еще не было. Скамья подсудимых пустовала.

Увидев первую ответчицу, утомленная ожиданием толпа взревела, женские визгливые голоса оглушили Кристину:

— Вот по чьей вине пытали несчастного! Эта змея совратила бедного художника! Если бы не великодушие епископа, испанский стервятник выклевал бы ему сердце! Проклятая ведьма, тебе надо переломать пальцы и вывернуть ноги, как поступили с твоим любовником!

У Кристины дрогнули и обмякли колени. Еле сдерживая рыдания, она отвернулась от злобной толпы и, сев на скамью, поникла головой. Попыталась закрыть руками уши, но до нее все равно доносились несущиеся со всех сторон проклятия. Горячие слезы одна за другой падали на грубо струганную поверхность стола.

Внезапно истошные крики затихли, чтобы взорваться с новой неистовой силой. Кристина испуганно оглянулась. Беснующиеся зеваки приветствовали вошедшую в окружении нескольких стражей Черную Регину.

Ведьма шла гордо подняв голову, не обращая ровно никакого внимания на восторженные и испуганные вопли оголтелых наблюдателей. Некоторые любопытные забрались на скамейки и вытянули шеи, пытаясь разглядеть происходящее за головами и спинами счастливчиков в первых рядах.

Кристина не могла отвести глаз от спокойного, непроницаемого лица Регины. Ее гладко зачесанные волосы цвета воронова крыла в свете факелов, ярко освещающих огромный зал, отливали серебристым блеском. Большие, черные, как спелые вишни, глаза насмешливо разглядывали глупцов. На бледных щеках лихорадочными пятнами лежал румянец. Крепко сжатые губы надежно скрывали чувства. Непривычная одежда, местами порванная, выглядела чистой и опрятной. Знахарке принесли платье с чужого плеча. Кристина не помнила, чтобы Регина появлялась в швабском наряде, который горожанки Марцелля предпочитали надевать на праздничные ярмарки или на церковную службу в канун Пасхи.

Опустившись на скамью рядом с девушкой, ведунья прошептала:

— Приветствую тебя, Маленькая Птичка. Как видишь, наши тропки вновь идут рядом.

— Молчать! — раздался грубый оклик направившего на нее острие копья стражника. Губы Регины насмешливо изогнулись, брови взлетели от негодования, но, сдержавшись, она все же послушно затихла, подняв вверх указательный палец. Этим жестом Регина призывала свою воспитанницу сохранять выдержку.

Постепенно уверенность колдуньи передалась Маленькой Птичке. Кристина перестала реагировать на галдящую за спиной толпу, закрыла глаза и предалась мечтам, которые унесли несчастную за тридевять земель… Она видела себя стоящей у распахнутого узорчатого окна и смотрящей на площадь незнакомого города, узкие улочки которого путались, словно нитки в клубке, сплетались в замысловатые узелки. Небольшие площади окружали каналы, наполненные изумрудной морской водой. По водной глади одного из них скользила странная изогнутая лодка, черная как смоль. Из лодки доносилась тягучая грустная песня, которую пел стоящий на корме мужчина с длинным веслом в руках.

Кристина почувствовала запах морской воды и водорослей, услышала протяжные крики чаек, которых дети кормят хлебными крошками, подбрасывая их вверх. Нежный бриз развевает волосы, а любимый художник, стоя рядом, пишет ее портрет…

— Прошу всех встать! — раздался резкий, словно выстрел аркебузы, голос секретаря. Кристина испуганно вздрогнула. Зал затих, горожане все до единого встали в приветствии. Судьи прошествовали гуськом к столу, стоящему на возвышенности. Подагрический бургомистр ковылял в начале процессии, таща впереди себя распухшее от хорошей жизни брюхо; за ним, звеня шпорами, прошагал неизвестный статный военный, и, наконец, под восторженные крики зала у судебного стола появился Конрад Справедливый.

Краем глаза девушка заметила, как сжались кулаки стоящей рядом Регины. Кристина удивленно взглянула на нее и оторопела. От румянца на лице знахарки не осталось и следа. Щеки залила смертельная бледность, на скулах сжались желваки, губы превратились в тонкую линию. В черных глазах клубилась нескрываемая ненависть, смешанная с презрением и страхом.

Не решаясь задать волнующий ее вопрос, Кристина взглянула на рассевшихся напротив судей. Конрад спокойно оглядел девушку, уголок его рта дрогнул и на мгновение приподнялся, в глазах мелькнуло предостережение: «Будь внимательна!»

Переведя взгляд на Регину, епископ долго разглядывал ее с совершенно непроницаемым лицом. Лишь глаза, в которых сквозила тоска, сдобренная ненавистью, открыли Кристине истину.

Они знали друг друга.

По приказу Конрада секретарь поднялся из-за кафедры и начал привычную процедуру судебного заседания. Он провозгласил, что публику ожидает два дня облегченных допросов и обсуждений. Потом — небольшой перерыв, и, в случае непризнания обвиняемыми вины, будет начат допрос с пристрастием.

Кристина, услышав порядок проведения суда, испуганно сжалась. В лучшем случае в запасе только три дня. Ей грозит неминуемая смерть. Пыток она не выдержит.

Регина, несмотря на внутреннюю борьбу, продолжала сохранять внешнее спокойствие. Сидевшая рядом Кристина чувствовала, как тяжело ей дается не смотреть в глаза сидящему напротив епископу, который то и дело останавливал на ней свой внимательный взгляд.

Клирик, огласив выдвинутое Свободным городом обвинение против обеих женщин, приступил к прочтению отчета дознавателей, отправленных неделей ранее в Марцелль и Фогельбах.

Кристина, слушая его гнусавый голос, вещающий о событиях и явлениях, никогда не происходивших в действительности, никак не могла уловить суть. Но видела, что каждое приведенное свидетельство было заведомо лживым.

Некто Николас из Марцелля утверждал, что, придя в хижину к Регине за настоем от желудочной колики, стал свидетелем приготовления колдовского варева из мышиного помета, который ведьма смешивала с сушеными ящерками и сдабривала толчеными костями, по форме напоминающими человечьи. Вокруг дома виднелось много плетеных корзин, наполненных собачьими и волчьими экскрементами пополам с шерстью. От них шла невыносимая вонь. Но ведьма словно не чувствовала ее…

Маргарет, белошвейка из Марцелля, попросившая у Регины притирания от больных коленей, получила вместо этого черный порошок, смешанный с ее колдовской слюной, от которого ноги несчастной распухли до невозможности.

Генрих, водовоз из Фогельбаха, уверял, что несколько раз видел, как обвиняемая оборачивалась черной кошкой и качала колыбель с его новорожденным сыном. А потом унесла двух курей…

Пастух, недалекий Петерхен, пася деревенских коз, часто замечал, как Регина вылетает из трубы в виде клубов темного зловонного дыма и растворяется в воздухе.

Кристина, слушая монотонное бормотание клирика-секретаря, зачитывающего похожие друг на друга лжесвидетельства и гнусные оговоры, начала клевать носом. Но как только ее голова склонилась на грудь, острие копья бдительного охранника требовательно ткнуло в бок, призывая к вниманию.

— Клаус и Вениамин Копп из Марцелля уверяют, что часто принимали красных улиток, взваренных на корнях белладонны, чтобы увеличить мужскую силу, но в последний раз ведьма приготовила им колдовской настой, предполагая извести несчастных до смерти. Испив его, они не могли успокоить свою плоть в течение многих дней и ночей.

Кристина невольно прыснула со смеху. Мерзавцы были ей знакомы. Они чуть ли не каждый день прибегали к Регине, горя от желания заполучить волшебные капли, а теперь вывернули свою неуемную телесную сухотку наизнанку, оболгав несчастную. Славно их тогда проучила Регина, приготовив раствор, готовый поднять на подвиг элефанта… Кто бы знал, что развратники и гулены затаят зло…

Секретарь осуждающе посмотрел на девушку и, не сказав ни слова, продолжил заседание.

Разведенные семьи… Разоренные дома… Уморение младенца в утробе матери… Доведение до смерти прикосновением и взглядом… И, наконец, налетевшая «Черная смерть».

Чем дальше клирик зачитывал обвинения опрошенных лжецов, тем сильнее давила тишина. Зал примолк под грузом страшных обвинений; каждый из зрителей боялся, что Регина обернется и огненным взглядом проклянет его навеки.

Чем дальше секретарь лез в дебри несуразной лжи и нелепых наговоров, тем меньше надежды на собственное спасение оставалось у Кристины. При желании все то же самое можно было рассказать и о ней. Приписать несуществующие прегрешения…

— Мы выслушали показания допрошенных жителей Марцелля и Фогельбаха, — раздался голос епископа. Регина вздрогнула и подняла на Конрада уставшие глаза. — Но эти показания бездоказательны, и многие даны впопыхах либо под давлением дознавателей, о чем свидетельствуют несвязная речь, неясность и фантастичность суждений. Располагает ли следствие показаниями более надежных свидетелей? — спросил епископ опешившего секретаря.

Молодой монах поперхнулся от неожиданности выпада и побагровел. В зале раздались облегченные смешки. Нависший над зрителями образ ужасной ведьмы слегка развеялся.

Отложив исписанные лживыми показаниями листы в сторону, клирик подошел к стражнику, стоящему у входа в пыточный зал, и шепнул ему на ухо несколько слов. Военный исчез. Несколько мгновений спустя он вернулся в сопровождении женской фигуры, закутанной в длинную шерстяную накидку с капюшоном, полностью закрывающим лицо неизвестной.

Секретарь суда, увидев вошедшую, взбодрился и провозгласил:

— Уважаемые судьи, мы имеем возможность допросить единственного свидетеля, оставшегося в живых после шабаша, утроенного на вершине Фельдберга в ночь Всех Святых.

Брови Регины удивленно поползли вверх. Прищурив ослабшие глаза, она пыталась узнать закутанную в плащ женскую фигуру.

Незнакомка, подчинившись согласному жесту епископа, вышла на середину зала и, встав перед кафедрой, сняла капюшон.

— Объяви свое имя, дитя мое.

— Мое имя Марта, я дочь Урса и Хильды Цубригген из Фогельбаха, — громко сказала девушка и, обернувшись к Кристине, одарила ее улыбкой.

Подсудимая похолодела. Страх протянул к ней зловещие паучьи лапы. Марта, ненавидящая ее с раннего детства, взялась за старое. Дождалась своего часа, чтобы отомстить неизвестно за что…

— Что ты хотела открыть нам, Марта Цубригген? — подал голос очнувшийся от дремы осоловевший бургомистр.

— Ваше Святейшество, уважаемые господа судьи, я свидетельствую о связях Регины из Фогельбаха и девицы Кристины Кляйнфогель с самим Сатаной…

Епископ недовольно изогнул бровь. Нельзя сказать, что появление девицы стало для него неожиданностью, все проходило в соответствии с планом, но внутренний голос зашептал об опасности.

Марта, расценив его молчание как одобрение, продолжила:

— Я свидетельствую, что принуждалась к участию в шабаше, проводимом на каменном алтаре горы Фельдберг. Обе женщины главенствовали в капище, они стояли в первых рядах перед Князем Тьмы, явившемся в облике Черного Козла.

Зал притих в недоумении. Самые тревожные подозрения кумушек сбывались, как и чаяния любителей погреться у инквизиторских костров.

Конрад предупредил:

— Перед тем как продолжить, прошу тебя произнести клятву на Священном Писании, дитя мое. Отныне ты говоришь только правду, иначе Господь покарает тебя за злонамеренную ложь.

Марта невозмутимо возложила руку на Библию и произнесла необходимые слова. Кристина не верила своим глазам. Старшую сестрицу трудно было узнать. Обычно кроме ругательств от нее ничего не услышишь. А сейчас поет соловьем, словно подменили.

Бессовестно поклявшись на Писании, Марта поднялась на кафедру.

Где обещанное наказание свыше? Где молния, готовая поразить лгуна и клятвопреступника на месте? Где справедливая кара?

Маленькая Птичка разочарованно вздохнула и поникла головой.

Отец Иоахим говорил, что каждому по вере его. Что Бог живет в душах, но не проявляет себя, и лишь в самые важные моменты жизни, когда человеку грозит опасность, он говорит с ним… Почему тогда Господь не подсказал Марте, что она совершает самый мерзкий поступок из всех, что творила раньше?

Голос мерзавки, набирающий силу, звучал под римскими сводами зала суда, не вызывая у присутствующих ни капли сомнения.

— Моя молочная сестра Кристина родилась от проклятой чернокнижницы из Бамберга с отметиной зла, с глазами, глядящими в преисподнюю, с языком, говорящим с бесами. Она обманом опоила меня сонным настоем, чтобы против воли увлечь на шабаш.

Я могла лишь наблюдать за богопротивным действом, но не препятствовать. Кристина по велению наставницы, той, что сидит сейчас рядом, прошептала «Отче наш» наоборот, вскочила на палочку, что не более локтя, и, схватив меня за руку (а я стала легче воздуха), взмыла в воздух…

— О-о-охх, — пронеслось по залу среди женской половины.

— Мы опустились на вершину горы, где гулял шабаш. Стоящие спина к спине нечестивцы, все до единого ведьмаки и ведьмы, кружились вокруг пылающего костра под звуки свирели, раздававшейся ниоткуда. Среди богоотступников было много убогих, хромых, одноглазых, кривых и разбитых параличом, но их тела извивались под дьявольскую музыку без всяческих усилий.

Когда появился высокий человек, одетый во все черное, с козлиной головой заместо человеческой, грешники упали ниц перед своим господином, служащим черную мессу.

— Позволь прервать тебя, дитя мое, — раздался вкрадчивый голос епископа. — Был ли человеком тот, кого ты приняла за самого Сатану? Если да, то смогла бы ты описать его?

— Нет! — испуганно вскричала Марта. — Хотя я и находилась недалеко от происходящего, это не мог быть человек. У явившегося существа были козлиные кривые ноги и сверкающие золотом копыта…

— Ага! Как же! Ты забыла добавить, что у дьявола между ног болтался длинный обезьяний хвост! Я еще не такое вижу, когда возвращаюсь ночью из трактира и встречаю жену с плетью, — раздался из зала бодрый мужской голос.

Марта обернулась к насмешнику и, грозно цыкнув на него, продолжила:

— Чтобы сотворить святую воду, Сатана помочился в ямку, выбитую копытом в земле. Вместо облатки он клал в рот всем собравшимся вокруг него отступникам кругляшки репки и читал Святое Писание наоборот…

— Марта Цубригген, прошу тебя не отвлекаться описанием грешного действа. Скажи нам, какое участие принимали в шабаше находящиеся в зале обвиняемые, — поправил ее епископ.

— Мой господин… (Конрад поморщился.) …Ваше Святейшество, — быстро исправилась Марта, — старшая женщина прислуживала Сатане, окропляя собравшихся его мерзкой мочой. Вкладывала в рот куски репы вместо причастия. Младшая же во время оргии, начавшейся после мессы, имела с ним сношение. Ребенок, что носит она в своем чреве, будет рожден от врага! — визгливые слова многоголосым эхом отразились от сводчатого потолка и колонн зала.

В зале воцарилось тревожное молчание. Произнесенное обвинение было столь грозным и не допускающим возражений, что даже отъявленные шутники предпочли держать язык за зубами. Испуганные женщины неистово крестились и беззвучно шептали «Отче наш». Кристина схватилась за живот, инстинктивно стараясь защитить невинное дитя.

Епископ молчал, внимательно следя за происходящим. Чувство надвигающейся опасности, закравшейся в его душу, все росло.

Лицо Регины скривилось от гнева, черные глаза пылали, готовые испепелить бессовестную обманщицу.

— Она лжет! — прорезал мертвую тишину громкий мужской голос. — Эту девицу я хорошо знаю, из нее клещами двух слов не вытащишь. А сейчас больно гладко рассказывает. Она подговорена, науськана и подкуплена следствием!

Епископ вздрогнул всем телом и с удивлением взглянул на Михаэля, пробирающегося через остолбеневшую толпу в центр зала.

— Дочь Хильды и Урса лжесвидетельствовала на Священном Писании, и по закону я требую для этой женщины заключения под стражу! — твердым голосом повторил барон фон Берен.

В зале началось что-то невообразимое. Испуганные крики, истошные вопли, оглушительный свист и громкий истеричный смех. Чтобы подавить волнение, епископ встал со своего места и, подняв обе руки, прокричал:

— Если не восстановится спокойствие, стража выгонит всех смутьянов на улицу и заседание продолжится в закрытом порядке.

Подошедшая к скамьям с пиками наперевес охрана охладила пыл возмущенных зрителей. Мало-помалу в зале суда вновь воцарилась тишина. Кристина слушала тяжелые удары своего сердца и не отрываясь смотрела на застывшее в решимости лицо Михаэля, вышедшего к кафедре.

— Я, барон Михаэль фон Берен, клянусь на Библии, что именно мои слова будут являться правдой, а не та омерзительная ложь, что бессовестно лилась изо рта якобы свидетельницы. Ребенок, которого носит под сердцем Кристина Кляйнфогель, мой!

Зал затаил дыхание.

— Ребенок в ее чреве — мой, я обладал своей служанкой, и она понесла от меня. Грех прелюбодеяния лежит целиком на мне, потому что девушка препятствовала нашей связи. Скажу больше: она была лишена невинности против собственной воли. Как бы то ни было, я прилюдно признаю этого ребенка. — Люстиг перевел дух и продолжил: — Надеюсь, у суда более нет вопросов касательно обвинений моей камеристки в сношении с Дьяволом?

Судьи ошеломленно молчали. Конрад также не проронил ни слова, не сводя восхищенных глаз с Михаэля.

Бургомистр, придя в себя после скандального признания знатного вельможи, нервно потер руки, и, хрустнув пальцами, робко спросил:

— Высокоуважаемый господин фон Берен, вы сняли подозрение с несчастной по обвинению в… хм, так сказать, телесной связи с нечистым, но остается свидетельство об ее участии в шабаше.

— Да, я знаю, и, поверьте, мне есть что сказать уважаемому суду. Девица из Фогельбаха намеренно оболгала Кристину и почтенную Регину с целью замести следы собственного преступления.

Я в ответ обвиняю Марту Цубригген в причастности к черной мессе, проводимой в тайном месте. Эта мерзавка принимала в ней самое непосредственное участие, о чем свидетельствует дьявольское клеймо на ее предплечье!

Марта взвыла. Она рванула прочь из зала, но была задержана на входе охранником, грубо скрутившим ее и бросившим под ноги председателей судейской комиссии. Голося и изрыгая гнусные проклятия, мерзавка, словно бесноватая, каталась по каменному полу и в беспамятстве рвала на себе одежду и волосы.

Следуя приказу бургомистра, два охранника сжали ей руки и сорвали платье, обнажив на плече не до конца еще заживший ожог с изображением козлиной головы.

Крик ужаса пронесся по залу. Богобоязненные овцы прикрыли глаза, не желая смотреть на дьявольскую метку. Самые жестокосердные, напротив, неистовствовали в предвкушении зрелища. На горизонте у бездельников замаячил еще один костер.

Кристина, взглянув на Регину, в то же мгновение перевела глаза на Конрада. Между двумя продолжался немой диалог. Бледный вспотевший лоб епископа прорезали вертикальные морщины. Он выглядел смертельно напуганным. Не говоря ни слова, он наблюдал за конвульсиями обезумевшей от страха лгуньи, потом сделал охране незаметный знак рукой. Два стражника подхватили Марту с пола, словно войлочный тюк, и немедля выволокли в соседний пыточный зал.

Конрад тяжело вздохнул и закрыл глаза.

Не было ни дня, чтобы он не мечтал о долгожданном покое, порой о смерти, которая закончит его бессмысленное существование и подарит надежду на реванш.

Страх разоблачения миновал. Святой отец, почувствовав скрытую угрозу в словах Михаэля, быстро пришел в себя, вспомнив, что молодой человек мог видеть что угодно во время прошлого жертвоприношения, кроме главного — он не видел его лица.

Пора объявить перерыв между заседаниями. Надо побыть одному, сбросить на время маску праведника, которая уже набила оскомину.

— Господа судьи, следствие располагает еще одним свидетелем обвинения. Позвольте дать ему слово, — раздался вопрос секретаря.

Размякшие было судьи оживились. Конрад удивленно приоткрыл глаза и, с трудом пряча неудовольствие, вынужденно согласился.

Через несколько мгновений место Михаэля, пересевшего на зрительскую скамью, занял мрачный как грозовая туча Хассо.

— Господа судьи, Ваше Святейшество, благодарю, что позволили говорить. А сказать мне есть что.

— Назови свое имя, сын мой! — произнес Конрад, удачно скрыв волнение зевком. Появление этого свидетеля совершенно не вписывалось в его планы.

— Меня зовут Хассо из Фогельбаха. Имя отца мне неизвестно, мать скрыла его, как и наше происхождение. Я вассал барона фон Берена, которому на протяжении многих лет служил верой и правдой.

Но сейчас мое христианское терпение на исходе. Услышав, как барон выгораживает свою фаворитку, спасает богоотступницу от костра, я, как праведный слуга Господа нашего, считаю своим долгом вмешаться. Не опасаясь потерять его покровительство — истина дороже куска хлеба и места для ночлега, — утверждаю, что Михаэль фон Берен скрыл часть правды. Именно ту часть, которая наиболее важна для расследования.

Конрад помрачнел, его губы сжались от злобы. Он бросил быстрый взгляд на взбешенную Регину, которая не сводила горящих от гнева глаз со своего сына.

Не обращая никакого внимания на мать, Хассо продолжил:

— Он скрыл самую важную часть правды… Ту, что ребенок, который будет рожден его потаскухой, был зачат не только в грехе…

— Я, как мать, приказываю тебе замолчать! — Регина вскочила со своего места, сверкая глазами. — Остановись, или я прокляну тебя!

— Я уничтожу тебя, мерзавец! — голос Михаэля задрожал от ярости. — Еще одно слово, и ты простишься со своей никчемной жизнью!

Губы Хассо скривила ехидная улыбка. Он торжествовал. Наступил час его превосходства над ненавистными людьми. Час заслуженной мести.

Кристина, вжавшись от страха в скамью, заметила умоляющий взгляд, который Регина бросила в сторону Конрада. Священник в ту же секунду резко поднялся из-за стола. Его тяжелое кресло со скрежетом отъехало в сторону.

— Суд удаляется на совещание! Показания свидетеля, по причине их особой важности, мы выслушаем на личном дознании, исключая обсуждение прилюдно.

Хассо обмер. Его изъеденное оспой лицо побагровело, кулаки сжались от бессильной злобы. С ненавистью зыркнув на мать, он вышел следом за Конрадом, который не терпящим возражений жестом указал ему на дверь.

Когда члены суда один за другим покинули зал, через толпу зевак, наперебой обсуждающих друг с другом услышанные разоблачения и предвкушающих еще более интересное развитие событий, протиснулся небольшого роста пожилой человек в черной сутане. Он подошел к секретарю и, наклонившись, некоторое время что-то шептал на ухо.

Недоверчивые глаза клирика и кислое выражение его лица говорили о том, что он не сильно рад появлению незнакомца. Поразмыслив, служитель все же согласно кивнул и указал мужчине рукой на переднюю скамью, где располагались места для свидетелей.

Кристина, наблюдая эту немую сцену, не могла прийти в себя от удивления.

Отец Иоахим из Марцелля, только что попросивший слова, сел напротив и тепло ей улыбнулся.

— Мой господин, почему вы не позволили уничтожить его? — голос Хассо дрожал от негодования. — Сколько напрасных усилий! Я научил Марту умным речам, ее свидетельство стало бы главным в обвинении двух потаскух. Но проклятый барон разрушил мои планы. Известие о том, что его ребенок зачат в результате кровосмешения, дало бы бесценный козырь. Путем подкупа свидетелей я докажу, что Михаэль также участвовал в дьявольском сборище. Его поместье и земли отойдут церкви и мне.

— Они и так отойдут церкви, сын мой! — Конрад еле сдерживался, стараясь говорить как можно тише. У стен всегда могли быть уши. Епископ вновь почуял опасность. Нюх хищного зверя никогда не подводил его и нередко спасал жизнь. Сейчас реальная угроза исходила от верного слуги, раба, позволившего себе неслыханную наглость — поднять голову и вмешаться в планы хозяина.

В одну секунду, скользнув, словно призрак, Конрад оказался рядом с Хассо и мертвой хваткой вцепился в его горло, мечтая вырвать кадык. Испуганный холоп захрипел и предпринял попытку вырваться, но стальные пальцы сжимались все сильнее, перекрывая доступ воздуха. Сапфировые глаза подернулись изморозью, внутри зрачка заклубилась тьма. Конрад прошипел:

— Если ты еще раз позволишь ослушаться, чернь, я вот этими самыми руками вырву твое волчье сердце и скормлю его псам! Ты понял?

Прозрачные глаза с поволокой остекленели. Хассо, задыхаясь, успел кивнуть, и тем самым спас свою жизнь. Епископ в тот же миг отпустил его и, отвернувшись к окну, молвил:

— Пошел прочь!

Неистово кашляя, оборотень согнулся пополам. Придя в себя, он осмелился прошептать:

— Господин, он опасен. Он видел нас в замке. А та, чью жизнь он сейчас спасает, была тебе моим подарком.

Епископ оскалился:

— Глупец! Зачем твои пояснения? Я догадался об этом в тот момент, когда он появился в зале суда и начал искать ее глазами. Запомни: в ту ночь он мог видеть только тебя, ненасытный и недальновидный безумец, снявший маску! А сейчас пошел прочь! Появишься передо мной, когда я лично призову!

Хассо, скрипнув зубами от еле сдерживаемой злобы, вышел за дверь.

Некоторое время Конрад стоял перед окном, наблюдая за собравшимся на площади народом. Перед его глазами волновалось море человеческих голов. Любопытные зеваки, услышав о скандальном процессе, все прибывали, стекаясь по переулкам, ведущим к зданию суда.

Конрад глубоко вдохнул, почувствовав искрящуюся живительную энергию возбужденных, взволнованных, обезумевших от предвкушения крови овец, власть над которыми была безгранична.

Да только он уже долгие годы не насыщается этой властью.

Она не способна согреть его сердце, превратившееся в осколок вечного льда.

С каким наслаждением он ловит живительные волны искренней любви, источаемые куклами, которые вынуждены играть навязанные им роли, не подозревая, что он и есть их Кукольник, хозяин, дергающий за нитки и принуждающий совершать угодные шаги.

Несчастный искалеченный художник, исполненный ревности и врожденного благородства, влюбленный дворянин и невинное, запутавшееся в своих чувствах дитя, прошедшее по лезвию греха и навеки несущее печать искушения. Сами того не зная, они пляшут под его зачарованную дудочку не хуже гамельнских крыс, послушны мановению пальца. И лишь одна гордая и свободная Регина неподвластна пока воле епископа, насмехается и глумится над ним. Но придет и ее время… Очень скоро. Он сможет подобрать для нее мелодию.

Перерыв в слушании заканчивался. Время клонилось к трем часам пополудни.

Тихий, но настойчивый стук в дверь прервал грустные мысли епископа.

Судейский секретарь поспешил доложить, что в деле появился новый свидетель — настоятель церкви Святого Августина в Марцелле отец Иоахим.

Черные брови Конрада насмешливо взлетели:

— Однако! Что нам может рассказать почтенный святой отец?

От грусти не осталось ни следа. Взбодрившись перед новым поворотом событий, он посвежел; поддернувшиеся усталой поволокой глаза вновь заискрились влажными сапфирами, а рот наполнился ядовитой слюной.

Хищное нутро затрепетало в предвкушении нечаянной жертвы.

Новый этап заседания начался.

Зал, набитый до отказа праздными горожанами, притих, как только маленький священник был вызван к судейскому столу для дачи показаний. Неловко споткнувшись перед кафедрой, Иоахим смущенно извинился и, не обращая внимания на раздавшиеся за спиной смешки, повернулся к сидящим за столом трем судьям, поприветствовав каждого в отдельности.

В тот момент, когда его глаза пересеклись с сияющим взором Его Святейшества, невольная дрожь пробежала по спине отца Иоахима. Ясная как день мысль родилась в голове и заставила содрогнуться от своей простоты.

Он уже никогда не вернется в Марцелль.

Человек, сидящий напротив и внимательно разглядывающий его, читающий мысли и предугадывающий намерения, не допустит этого. Молчаливый визуальный контакт длился от силы несколько мгновений, и когда глаза епископа первыми разорвали его, отец Иоахим обреченно поник головой. Если бы несчастный августинец обладал умением читать мысли, то заметил бы неожиданный испуг высокомерного визави, замешанный на восхищении. Но Конрад, опытный мистификатор, умело скрыл за вежливой улыбкой крайнюю степень волнения. Любезным жестом он предоставил новому свидетелю слово. Откинувшись в кресле, сохраняя невозмутимое выражение лица и лениво прикрыв глаза, на самом деле он весь обратился в слух.

Маленький священник, поблагодарив судей за возможность говорить, повернулся лицом к осужденным женщинам и доверительно улыбнулся каждой. Ответом ему была радостная улыбка Кристины и настороженные, внимательные глаза знахарки, слышавшей о святом отце от Михаэля, но никогда прежде не встречавшейся с ним лицом к лицу.

— Уважаемые судьи, почтенная публика, я собираюсь выступить на стороне защиты и предупредить вас не торопиться с поспешным осуждением невинных. Ибо они невинны в своих заблуждениях.

Перед вами дети природы, родившиеся на ее лоне и впитавшие с молоком матери тайны, которые нам, городским жителям, кажутся непостижимыми и уже поэтому опасными. Неизвестность обычно подразумевает опасность. Опасность порождает страх.

Вы боитесь их, потому что не хотите понять, и потому, что не ведаете того, что знают они…

Зал притих. Люди не ожидали услышать подобное из уст священника, которому, в силу сана и социального положения, было положено клеймить иноверцев и отступников.

На губах епископа заиграла довольная улыбка. Глупец начал добровольно возводить себе эшафот.

— Вина Регины в том, что она лечила больных не молитвами, восславляющими Господа нашего, как праведная христианка. Она использовала для доброго дела знания, полученные из рук самой матери-природы, использовала древние учения ушедших поколений о целебной силе трав и минералов.

Разве есть ее вина в том, что она знала больше, чем знаете вы? И свое знание посвятила оказанию помощи нуждающимся?

И она, и христианские молитвы делают одно и то же. Ее травы лечат тело, а благостные слова — сначала душу, которая, в свою очередь, окрыленная верой, врачует немощное тело.

Среди зрителей пролетела волна недоумения. Суеверные, необразованные люди чувствовали, что отец Иоахим говорит истину, но слова, что он использует, не были им понятны и уже потому воспринимались как ересь.

Люди в недоумении смотрели на епископа; тот по-прежнему хранил невозмутимое молчание.

Иоахим уверенно продолжал:

— Вы обвиняете ее в пособничестве Дьяволу, но свидетельства доносчиков ложны и далеки от правды. Они собирались путем подкупа. Я сам был тому свидетелем, когда присланные из Фрайбурга военные, дабы не терять времени даром, за пару гульденов записывали нелепые сказки в допросный лист, собираясь выдать их за истину.

Большинство имен свидетелей вымышлены, таких людей не существует…

Зал взорвался от негодования. Разочарованные возгласы жаждущих смертного приговора растворились в возмущенных криках поборников справедливости.

Бургомистр нервно заерзал в кресле, вновь опасаясь беспорядков. Бросив встревоженный взгляд на Конрада, он от неожиданности поперхнулся. Епископ окаменел, уголки рта его приподнялись вверх и замерли, превратив лицо в неподвижную восковую маску.

Отец Иоахим приподнял вверх руку, призывая зрителей к тишине:

— Вы обвиняете этих несчастных женщин в пособничестве Сатане. Я же отвечаю: нет! Нет в их действиях ничего, что могло бы их очернить. Древние восточные мудрецы, арабы и китайцы, писали бесконечные трактаты, классифицируя лечебные свойства трав и камней.

Безусловно, у обладающего ценными знаниями человека всегда есть выбор, каким путем идти, с какой целью их использовать — во благо или во вред…

У меня бесконечное количество свидетелей, живущих в Швабии, в Тюрингии, далекой Саксонии и Померании, что рецепты Регины использовались лишь на благое дело, а если больные умирали, на то была воля Господа.

Лишь ему дано произнести последнее слово.

Я утверждаю, что это истина, потому что гонцы, отправляемые за снадобьями в Черный Лес в поисках затерянной избушки, обращались именно ко мне с просьбой указать правильную дорогу!

Что же касается невинной девочки, которая испытывает страдания, просиживая на неудобной скамье в течение уже нескольких часов, то несколькими неделями ранее я имел возможность выслушать ее исповедь и с радостью отпустил все ее детские прегрешения.

Она чиста словно агнец на фоне того зла, что ей довелось испытать, и того, что я вижу в этом зале.

Веки епископа дрогнули, и в прорези глаз сверкнули синие отблески. Через мгновение он снова сомкнул очи, сделав вид, что происходящее его не интересует.

— Позвольте уточнить, святой отец! — раздался голос встрепенувшегося бургомистра. — О каком именно зле вы сейчас говорите?

Воодушевленная внезапной поддержкой Кристина взглянула на Регину. Странно, но слова Иоахима не произвели на ту ровно никакого впечатления. Она выглядела еще более подавленной, чем во время выступления Марты Цубригген.

Отец Иоахим, оглядев сбитый с толку народ, поднял руки в благословении:

— Дети мои, Сатана не столь наивен и прост, чтобы проявлять свое присутствие через одиноких несчастных женщин, ведущих затворническую жизнь и могущих легко попасть под подозрение. Вы, не видя сути, ищете легких решений, обвиняя тех, кто отличается от общей массы. Тех, кто больше знает или дальше видит, кто имеет свое собственное мнение о сути вещей и не боится в этом признаться.

Наш враг притаился куда ближе.

Он изворотлив и лукав.

Он ловко проник в дом каждого, превратившись в золотые монеты, он пробрался к вам в голову, призвав насмехаться над убогими, преклоняться перед высокомерными, наслаждаться мучениями невиновных.

Он живет в каждом из нас наравне с Богом, и не проходит мгновения, чтобы он не испытывал нас, не предлагал выбрать его сторону.

И многие из сидящих в зале сами не заметили, как уже стали его слугами.

Люди обмерли. Они подавленно молчали, боясь шелохнуться. Затаили дыхание, стараясь уловить каждое слово маленького тщедушного оратора.

Терпеливо ожидающий конца судебного заседания Михаэль не отрывал взволнованных глаз от отца Иоахима. Он старался предугадать, во что выльется произносимая им крамольная речь. Темные предчувствия скребли душу, словно волчьи когти.

— В этом здании количество зла приобрело невиданные размахи, — раздались пророческие слова августинца. — Это место унижения и мучения людей, место кровопролития, пыток, издевательств, место восхваления Бога устами, присягнувшими Сатане!

Ищите зло в своих душах и, найдя, изгоните добрыми делами.

«Не судите, да не судимы будете», — завещал нам Отец.

Перед тем как судить других, дети мои, отмойте собственные души от тьмы, скопившейся в них!

— ОН СУМАСШЕДШИЙ! — взвизгнул пронзительный женский голос.

И этот крик стал началом кошмара. Обезумевшие, испуганные до смерти люди повскакивали со своих мест и, покрывая святого отца ругательствами и плевками, бросились на него. Оторопевшая стража не сразу отреагировала на беспорядок в зале. Двое мужчин успели добраться до маленького священника и повалили его на землю, топча ногами.

Отец Иоахим, не прося пощады, свернулся в комок и прикрыл руками голову. Михаэль подбежал к Кристине и закрыл ее своим телом от тянущихся со всех сторон дрожащих от злобы рук. Одна из женщин вцепилась Регине в волосы и с диким восторгом вырвала целый клок. Ведунья не проронила не слова. Ее лицо не дрогнуло.

Не отрываясь, она смотрела на смеющегося Конрада. Ее била дрожь.

Темный Бог обрел плоть.

Епископ поднялся со своего места, простер над человеческим безумием руки и, закрыв глаза, начал читать известную лишь ему молитву.

Наконец прибывшее из гарнизона подкрепление навело порядок, обнаженными пиками грубо оттеснив омраченных сумасшествием людей к выходу.

— Священная католическая церковь выносит обвинение отцу Иоахиму в богоотступничестве и еретизме, как позволившему себе сомневаться в чистоте помыслов его братьев, осмелившемуся возвести хулу на саму святость веры. Я повелеваю немедленно взять его под стражу. Выдвинутое ему в результате закрытого слушания обвинение будет публично оглашено на городской площади, — прозвучал стальной голос Конрада Справедливого, отразившись многоголосым эхом под сводами зала. — Первый день судебного заседания по делу Кристины Кляйнфогель и Регины по прозвищу «Черная» считаю закрытым. Обвиняемым дается день на раздумья и покаяние в предписываемых им грехах. Если такового не последует, третий день заседания пройдет в закрытом режиме, с применением пыток.

С этими словами епископ быстрым шагом покинул зал суда.

Подоспевшая стража вытолкала несчастных женщин из общего помещения в соседнее, где располагались пыточные орудия и где неделю назад на глазах Кристины истязали ее любимого Якова.

Полутемный зал был почти пуст, и только небольшая группа из трех охранников стояла перед подвешенной за руки и за ноги к железным крюкам обнаженной женщиной. Рот ее был плотно закрыт кляпом, крики несчастной не мешали проходящему по соседству процессу.

Голова безжизненно болталась, как у набитой ветошью куклы. Стражники развлекались тем, что протыкали полное дебелое тело крюками и подвешивали к ним различные грузы, лоскутами оттягивающие кожу.

Когда женщина теряла сознание от невыносимой боли, один из палачей подносил к паху горящий факел и безжалостно жег кожу. Из закрытого повязкой рта доносились хриплые булькающие звуки.

Конвой намеренно остановился перед истязаемой женщиной. Перед тем как потерять сознание от ужаса, Кристина заметила на ее предплечье злополучное клеймо. Сестрица Марта, напомнившая свинью на вертеле, приподняла голову и, вращая безумными, налитыми кровью глазами, молила о смерти.

«Висеть тебе под потолком на крюках, глупая свинья».

Регина, не выдержав жуткого, давным-давно напророченного зрелища, согнулась пополам, и ее вытошнило на каменный пол.

Стражники, хохоча во весь голос, вытолкали позеленевшую от страха знахарку из пыточной комнаты.

Зайдя после ярко освещенного факелами коридора в свою темную клетушку, служившую последним приютом, Регина на несколько мгновений потеряла способность видеть. Пробираясь на ощупь по стене, дошла до кровати и без сил рухнула на подстилку из влажного сена.

— Ты заставила себя ждать, — прошелестел над ухом голос, услышав который, она испуганно вскрикнула. Рывком поднялась с кровати, выставив вперед руки, защищаясь от кромешной тьмы.

— Милая, не надо меня бояться, — вновь зазвучал голос, становясь все мягче и нежнее. — Я столько долгих лет провел вдали от тебя, живя воспоминаниями о нашей любви. Мое сердце окаменело от боли, лед заковал его в непроницаемый панцирь, не позволяя лучам солнца растопить холод, поселившийся внутри.

Но всему приходит конец. Я устал жить без надежды. Я устал жить в пустыне, где единственным проявлением человеческих эмоций является лишь страдание и боль. Устал быть ее источником…

Регина сглотнула тяжелый ком, подступивший к горлу.

Нежный шелестящий шепот Конрада не потерял над ней власти, он и сейчас проник в самое сердце, заставил кровь стремительнее побежать по жилам, а тело — сжаться в невольном ожидании прикосновения.

— Чего ты хочешь от меня, двуликий? — ее голос задрожал от волнения. Привыкнув к темноте, Регина увидела улыбку на лице Конрада.

— Двуликий… Да, ты права. Янус-перевертыш, бог дверей и тайных проходов…

— Нет, ты двулик, потому что пытаешься служить двум богам одновременно.

Конрад весело рассмеялся:

— Ты не права, моя любимая. Я присягнул навеки одному Богу, и сделал это вместе с тобой. Но, в отличие от тебя, избрал его сильную и темную сторону. Маска бесхребетного Христа мне нужна, чтобы прославлять великую силу Кернунноса…

— Путем избиения невинных людей? Немыслимых извращенных пыток и жестоких казней? Путем совращения душ и пожирания жизней? Разве в этом сила Великого?

— Только так жизнь приобретает смысл, которого ты ее лишила, отвергнув мою страсть! Да, признаю, его сила в созидании, но путем разрушения. Я выполнял первую задачу, ты же всегда заканчивала начатое мною, восстанавливая равновесие. Ты — моя половина, смысл моей жизни, которого я был лишен долгие годы.

Регина смягчилась.

— Конрад, ты сам избрал этот путь. Власть над человеческими умами показалась тебе более сладкой, чем моя любовь.

Епископ долго молчал, застыв на месте. Регина слышала в воцарившейся тишине, как в углу ее камеры копошатся мыши, она слышала частые удары своего сердца и спокойное дыхание возвышающегося над ней мужчины.

— Перейдем к делу, моя дорогая. Власть, что я имею над тобой, не радует, она тяжела и прискорбна. И я бы хотел быстрее покончить с разыгравшейся комедией.

— Вот как ты это видишь… Комедия… Игра… Кровавый смертельный фокус… Сколько жизней ты уже сожрал, сколько невинных душ и незавершенных судеб присвоил? «Черная смерть», пришедшая в Фогельбах, — твоих рук дело, я не сомневалась ни минуты.

— Регина, на моих руках нет крови. Я использовал других для достижения целей, не забывая всегда о свободе их выбора. Каждый имел право отказаться, но, следуя собственным порокам, всегда шел по пути зла.

Так и твой сын Хассо, получив в руки зараженного грызуна, не выкинул его по дороге, а привез в деревню, среди жителей которой вырос. Он бросил ее в единственный колодец и отравил близких людей… Это был твой сын!

— Как и твой! — раздался возмущенный голос Регины. — Ты послал собственного сына на убийство невинных. Чудовище!

Конрад опустился на кровать рядом с Региной и, скрестив на груди руки, снисходительно улыбнулся.

— Зато ты не уберегла его от зова полной луны. У мальчика много лет назад сердце поросло волчьей шерстью, а ты не придала этому значения, сосредоточив все оставшееся тепло на Михаэле, забыв, что лишь преданная материнская любовь способна разрушить любое колдовство. Ты оставила сына погибать в шкуре волка… Вот, теперь ты молчишь…

Регина сжалась. Конрад говорил жестокую правду. Всю обиду и боль за поруганную любовь несчастная женщина перенесла на невинное дитя, рожденное от предателя.

Она не любила Хассо с момента его появления на свет, вспоминала, как больно волчонок кусал ее грудь, исходил в постоянном крике, не давая покоя ни днем ни ночью. Лишь маленький подкидыш, доставшийся от сестры, стал ее отдушиной, лишь в Михаэле она всегда видела родную кровинку.

— Так почему ты сейчас обвиняешь меня, что я сделал из него чудовище? Я дал ему право выбора, ты же такового не оставила!

Регина почувствовала, как слезы одна за другой ползут по щекам, падая на грудь. Ей нечего было сказать в свою защиту.

Конрад только что вынес справедливый приговор.

Вытерев щеки, она встала с кровати и отошла в угол камеры. Повернувшись лицом к епископу, постаралась говорить спокойно:

— Чума была лишь предлогом, чтобы выманить меня из леса, где твои силы слабы. Где ты не способен совладать со мной… Ведь так? Поэтому я здесь. Зачем ты пришел?

Конрад тяжело вздохнул. Его наигранная тревога сменилась нескрываемым восторгом от осознания власти. Чувство вины, внушенное Регине, даровало ему бесценный козырь.

— Отдай вещь, что принадлежит мне. Солдаты не нашли ее в хижине, ее не было в одежде и вещах, что позволили тебе взять с собой. Где он?

Ведьма, забившись в темный угол кельи, молчала.

Конрад медленно подошел к женщине и протянул руку.

— Отдай! И уже завтра ты будешь в лесном доме. Он остался нетронутым. Слуги не позволили безумным соседям из Фогельбаха спалить его. Где медальон?

Регина ответила вопросом на вопрос:

— Я не вижу у тебя на руке моего дара. Когда ты в последний раз надевал охранное кольцо?

Конрад смутился и тряхнул головой, отгоняя ненужные воспоминания.

— Надень его сейчас, мой дорогой друг, — зашелестел тихий вкрадчивый голос, — и мы сможем говорить как прежде, слыша мысли друг друга, чувствуя биение сердец…

— Замолчи! — голос Конрада неожиданно сорвался в крик. — Замолчи! Отдай мне мою вещь, и ты сможешь избежать костра!

Регина рассмеялась ему в лицо:

— Я не боюсь смерти, глупец! Неужели ты подумал, я позволила бы себя схватить твоим солдафонам? После первого смертельного случая в Фогельбахе я уже знала, что тиски вокруг меня сжимаются. Знаешь, почему я сейчас здесь?

Конрад отступил от нее на шаг и прищурил глаза.

— Не потому что ты принудил меня. Не льсти своему болезненному самолюбию. Я устала, мой бывший друг. Устала смертельно. Мой земной путь закончится на городской площади через несколько дней, и часы неумолимо отсчитывают оставшиеся до освобождения мгновения. И лишь от тебя сейчас зависит, сможем ли мы продолжить существование вне времени.

Лицо епископа вспыхнуло от негодования. Он оскалился подобно хищному зверю:

— Ты меня не проведешь! Когда твоя кожа начнет дымиться и трескаться от праведного огня, а голос — визгливо молить о пощаде, то, клянусь жизнью своей, я лишь рассмеюсь от наслаждения, видя, как твоя пресыщенная гордыня горит синим пламенем. Отдай мне вещь, и я отпущу тебя. Хочешь умирать — бросься вниз головой с городских стен, ты не поймаешь меня в ловушку предопределенности.

Регина равнодушно вздернула брови.

— Думай как хочешь. Прошу тебя лишь об одном: в тот момент, когда палач поднесет факел к костру, будь на площади. И ради нашей любви, что давно умерла, надень на правую руку мой подарок. Уходя, я мечтаю вновь увидеть твои глаза и услышать биение живого сердца.

— Ты просишь о невозможном! Нельзя вернуть то, чего нет. Моя душа высохла дотла, она подобна пустыне, где носится пыльный ветер — призрачный хамсин.

Но я не премину доставить себе радость. Напротив твоей поленницы запылает костер богоотступника, посмевшего сомневаться в величии церкви, безумного глупца Иоахима из Марцелля.

Регина зашипела словно разъяренная кошка. Ее высокое тело изогнулось дугой, пальцы скрючились, выпуская несуществующие когти. Черные глаза заблестели гневными угольками.

— Глупца, говоришь? Именно в его стойкости и искренности люди увидят доказательства величия своего Бога, и будут правы.

Ты сотворишь из несчастного, верящего в справедливость священника желанную жертву. Каждое слово Иоахима перейдет из уст в уста и останется в людской памяти. Имя его сохранится в летописях и обретет бессмертие, в то время как твое будет навеки покрыто проклятием.

Тот, кого ты нарек глупцом, способен видеть зло в каждом его проявлении, потому что душа его чиста от скверны и принадлежит молодому Богу. Святому отцу достаточно было одного пристального взгляда, чтобы почувствовать твою звериную суть. Погубишь его — погубишь себя, и пути назад уже не отыщется. Спасешь его — и надежда на нашу встречу останется.

Продолжительное молчание стало ей ответом. Наконец епископ встал с кровати и сделал шаг к замершей в ожидании Регине.

— Хорошо, любовь моя, — красивые губы Конрада изогнулись в улыбке. — Тогда я посмею предложить сделку. Я загашу под ним пламя, но и ты скажешь, где находится нужная мне вещь.

— Клянись, хитроумный лжец! Клянись именем Кернунноса, ради которого ты пролил реки невинной крови!

Епископ обжег Регину холодным сапфировым огнем и, выйдя на середину кельи, очертил вокруг себя воображаемый круг. Сотворив заклятие, призывающее Рогатого Бога, достал из ременной сумки небольшой стилет и молниеносным движением проткнул острием безымянный палец. Крупная капля, упавшая в центр круга, шипя, испарилась. Клятва была принята.

Регина, успокоившись, вышла из темноты и поравнялась с Конрадом.

— Я обещаю тебе, что святой отец вернется в Марцелль живым и невредимым, — твердо прозвучал его голос.

Женщина улыбнулась. Ее глаза с нежностью окунулись в синеву глаз стоящего в шаге от нее человека.

— Твой медальон сейчас обрел другого хозяина. Моя преемница является его хранителем. Но взять его просто так невозможно. Охранное заклятие лишит вещь силы в случае ее хищения. Лишь добровольно переданный или преподнесенный в дар амулет сохранит власть… И не радуйся раньше времени, хитроумный обольститель! Она сама должна его отдать, сама, от чистого сердца и с добрым намерением, а не следуя твоей просьбе.

— Будь ты проклята, лгунья! Ты снова обвела меня вокруг пальца!

Регина, сложив руки на груди, хладнокровно ответила:

— Помни, Кернуннос принял твою клятву, а я ответила на вопрос. А сейчас оставь меня. Позволь мне предаться сладким воспоминаниям…

Конрад, сжав в бессилии кулаки, повернулся и направился к выходу, осыпая знахарку проклятиями. Дотронувшись до ручки, он замешкался и повернулся к женщине, замершей в центре символического круга.

— Ты услышишь стук моего сердца, Регина. Обещаю.

— Ты подыскал себе замену, хладнотелый? Нашел того, кто поменяется с тобой местами, добровольно остудит собственное сердце? — колдунья рассмеялась.

Конрад снисходительно прикрыл глаза. Он еще не выбыл из игры.

— Невелика заслуга остудить поросшее шерстью сердце… — продолжала издеваться ведьма.

— Посмотрим… — улыбнулся епископ и, не дожидаясь продолжения насмешек, закрыл за собой тяжелую дверь. — Зачем мне бесполезное волчье сердце, когда два других добровольно лягут на блюдо, горячих, живых, любящих? Бесценных… — прошептал он, удаляясь по коридору.

Итак, она вновь смогла перехитрить его.

Изящно обвела вокруг пальца. Предвосхитила грядущее.

Умело просчитав ходы, сотворила невозможное — амулет, перешедший ему от последнего шумерского жреца, символ забытого бога, породившего землю и сделавшего ее плодородной, амулет, символизирующий вечное перерождение, мудрость и тайное знание, знак бесконечности и гармонии, заключенный в фигурках двух поплетенных змей, кусающих друг друга, — стал недостижим.

Месть покинутой им женщины оказалась изощренно жестока. Он мог видеть медальон, трогать руками, носить на шее, как и прежде, но не мог воспользоваться его тайной силой. Защитный наговор сделал его обычной безделушкой.

Только за это проклятая лгунья заслуживает мучительной смерти.

Сидя в своем кабинете, Конрад перевел глаза на кроваво-красный закат над рейнской долиной. Небо, нависшее над городом тяжелыми снежными тучами, подернулось зловещим багровым заревом, словно кровеносные сосуды его пронизывали грозовые всполохи. С реки приближалось ненастье.

Конраду нестерпимо захотелось закрыть глаза и забыться сном. Дернув шелковый шнур в углу, он вызвал секретаря. Приказав заложить карету через полчаса, покинул кабинет, направляясь по тайной крипте в отдельное крыло тюремного корпуса.

Спустя пять минут он постучался в дверь маленькой камеры и тихо произнес:

— Могу ли я войти, фройляйн? Пришло время вспомнить о вашем маленьком долге.