Час затменья над Россией и грех гордыни. Сепаратизм в республиках Союза набирает силу. Пресловутый «Союзный договор» как пусковой механизм «путча» 1991 г.

ИЗ РАБОЧЕГО ДНЕВНИКА ИГОРЯ ВОЛГИНА. ЛУННАЯ ТЕНЬ НАД РОССИЕЙ. ЗАТМЕНИЕ СОЛНЦА И ГОРДЫНЯ — ЗАТМЕНИЕ ДУШИ

Время «нового мышления» стало расцветом веры в небылицы и закат интеллекта. Затмение разума. Громко раскричались хитрецы-звездочеты вроде астролога П. Глобы да колдуны-аферисты от науки, вроде «заряжателя зубной пасты» Алана Чумака, гипнотизера, усыпителя разума А. Кашпировского и иже с ними. Народ забыл о пустых полках в магазинах, перестал интересоваться политикой и ухватился за волшебные россказни. Товарный дефицит от мыла и сахара распространился даже на обычные гвозди… Вот он, итог «перестройки»…

Но «все будет хорошо», утешают нас астрологи. Миллионными тиражами (такие в советские времена были разве что у газет ЦК КПСС) расходятся байки Нострадамуса. Все известно наперед. Еще Нострадамус предсказывал, что в год прилета кометы Галлея Чернобыль взорвется и наступит эра Великих потрясений, Перестройки и небывалой Солнечной активности. Итак, в «перестройке» и дефиците гвоздей и мыла виновно солнечное затмение июля 1990 года. В отличие от большинства затмений, которые крутятся вокруг да около Западного полушария, лунная тень снизошла, наконец, и на грешную Россию! Астрологи предсказывают политические перемены вселенского масштаба. Зеваки всего земного шара, вооружившись солнечными очками, ринулись наблюдать, как мир погружается во тьму. Так вот в чем дело! Видимо, с Солнца, путь которого пересекся с лунным, и следует спросить за все?

12 июня 1990 г. Декларация о суверенитете РСФСР. День независимости.

12 июня 1990 г. Совет Федерации СССР создает рабочую группу для подготовки Союзного Договора.

12 июня 1990 г. выходит закон СССР «О печати и средствах массовой информации», отменяющий цензуру.

13 июня 1990 г. Постановление Верховного Совета СССР «О концепции перехода к рыночной экономике».

Июль 1990 г. Президентский совет избирает рабочую группу по разработке нового Союзного договора и готовится объединить ее с комиссией по этой же теме от Совета Федерации.

Вот сколько важных летних событий! И над всем этим — лунная тень… Как некий знак и символ.

Летом 1990 года кабинет министров и Верховный Совет послал Горбачеву официальное письмо с предложением кардинальных перемен. В это время уже стало очевидно что «перестройка» серьезно подорвала российскую экономику. Пустые полки в продуктовых магазинах были лишь внешней стороной разрухи, в которую вверг страну лидер «перестройки». Золотовалютный запас за пять лет горбачевского правления упал в десятки раз, а политика разоружения выглядела как одностороннее разоружение — Союз сокращал многие виды вооружений в количестве, которое в 3–5 раз превышало количество аналогичных ракет и боеголовок США. Этому же, кстати говоря, способствовала и встреча на Мальте. Таким образом, разоружение СССР привело к военному превосходству Америки, извечного геополитического противника России. Наверно, именно за это Горбачеву и вручили американцы в конце 1990 года Нобелевскую премию мира… Еще бы! Тут никаких премий не жалко!

Но, получившие «свободу» и «гласность» журналисты писать об этом вовсе не спешат (если не считать скандальную публикацию Андреевой в «Правде»). Внимание «свободной прессы» приковано к чудесам знахарей и кудесников, гипнотизеров и ясновидящих, к астрологическим прогнозам и тому подобному.

В стране страшный дефицит. Многие товары по талонам, даже гвоздей не купишь. Народ ходит злой, недовольный. Сахар, мыло, гречневая крупа — все это теперь как в годы войны можно купить лишь по карточкам. Наиболее нервные бабушки закупают впрок хлеб и сушат сухари. Как народ отвлечь от массового психоза, от разговоров про тяжелые дела в экономике?

Да очень просто! Надо просто дать свободу прессе — пусть пишет про астрологию и рассуждает на прочие «жареные» темы!

Итак, окрыленные свободой журналисты (цензура отменена!) с энтузиазмом пишут, что «полное солнечное затмение 1990 года стало первым открытым для мировой общественности затмением». Сильно сказано! Читаем дальше. «Раньше иностранных специалистов в СССР не пускали. Был железный занавес. С «перестройкой» М. Горбачева и наступлением эры гласности все стало иначе. Астрономы со всего мира заранее забронировали русские гостиницы». Полоса полного солнечного затмения прошла вдоль северного побережья СССР от Карелии до Чукотки. Максимальная ширина — 201 км, продолжительность — 2 мин. 33 сек. Лунная тень 22 июля 1990 г. прошла от Финляндии севернее Ленинграда, захватила южную оконечность Кольского полуострова, прошла по Белому морю и через Соловецкие острова, затем пересекла Таймыр, Колыму, Магадан, чтобы закончиться в районе Алеутских островов. Любопытно, что жители Москвы не наблюдали «у себя дома» картину полной фазы солнечного затмения почти пять веков и будут еще ждать более 100 лет, чтобы увидеть нечто подобное»… Ох уж эти затмения, нам бы озарения дождаться! Уж если продолжить рассуждения «бульварной прессы» на тему солнечных затмений, то почему бы не вспомнить легендарное затмение восьмисотлетней давности, случившееся 1 мая 1185 года? Это удивительное небесное явление отмечено даже в «Слове о полку Игореве». Лунная тень прошла над Россией, как и сейчас, в 1990 году. Столь редкое явление нельзя было не отразить в летописи, тем более что Русь еще хранила языческие традиции и поклонялась Солнцу. В год восхождения Горбачева на престол, в 1985 году, мы как раз могли бы отметить восьмисотлетний юбилей того самого исторического символа, когда Россия погружалась во тьму.

Солнечное затмение могло бы стать символом необдуманной, но амбициозной политики… что Горабчева, что князя Игоря. Во всяком случае, тот факт, что наш дорогой Михаил Сергеевич страдает ГОРДЫНЕЙ, было хорошо видно, когда объявили, что ему присуждена Нобелевская премия мира (вручена 15 октября 1990 г.).

Не политиком, а самовлюбленными актерами родились Горбачев и князь Игорь. Никакой необходимости бряцать оружием на Дону у князя Игоря не было. Главным мотивом его похода на половцев была ГОРДЫНЯ и тщеславие. Страшный библейский грех! Князь Игорь мечтал прослыть великим! Живи он в наши дни, наверняка мечтал бы и о Нобелевской премии. Вот почему князь Игорь проиграл сражение и оказался в плену у своего противника.

В Ипатьевской летописи О ПОХОДЕ ЗА СЛАВОЙ князя Игоря сказано так: «Всемилостливый господь Бог гордым противится и замыслы их разрушает». Вот и последовало наказание Божие — ПЛЕН. Господь предупреждал об этом Игоря затмением солнца, но князь пренебрег знамением. Затмение случилось 1 мая 1185 года, как раз накануне похода на половцев. Вещий знак, к которому князь не прислушался. И напрасно! ГОРДЫНЯ — ЭТО ЗАТМЕНИЕ ДУШИ. А в природе — затмение солнца.

И если продолжать эту символическую, знаковую аналогию, то и Горбачева в июле 1990 г. Бог тоже предупреждает затмением Солнца. Но и Горбачев не хочет прислушиваться к знамению, его голова забита лишь предстоящей Нобелевской премией, и как результат получает Ново-Огаревский процесс, Фарос и путч.

Аллегория древнего летописца такова, что князь Игорь, как бы шагает из светлого пространства в темное, словно пешка в чужой игре или марионетка, которую дергают за ниточки, или как глупая рыбешка, пойманная на наживку гордыни и тщеславия. И что в итоге? Князь Игорь позорно бежал из плена! Вместо славы — насмешки. Чаша бесславия испита до дна, и заработано народное презрение!

Разве это не похоже и на нашего Михаила Сергеевича?..

Первомайская демонстрация 1990 г. Горбачев осыпан насмешками презрения и позорно бежит с трибуны: перед ним несут лозунги «Позор перестройке!», «Горбачева — в отставку!».

Но он все еще видит себя сильным, почти всемогущим. В мае 1990 г. Горбачев фактически САМ СЕБЯ НАЗНАЧАЕТ НА ДОЛЖНОСТЬ ПРЕЗИДЕНТА СССР. Он чувствует себя единоличным царем… Но разве по своей он воле в декабре 1989 года отправился на Мальту? И кто тогда кому диктовал условия разоружения и перехода к рынку? План NSDD, разработанный спецслужбами США против российской сверхдержавы, никуда не делся. Меняются президенты, Рейгана сменил Буш… А план NSDD и вектор США на однополярный мир — остался…

СГОВОР С ИНОСТРАНЦАМ на Руси был самым страшным грехом. В пророчестве святого пророка Иеремии сказано так: «Не плачьте об умершем, и не жалейте о нем, но горько плачьте об отходящем в плен, ибо он уже не возвратится, и не увидит родной страны своей».

Страшным грехом на Руси считалось поклонение богам иноплеменной нации.

Беда наша в том, что мы отошли от Бога нашего, русского и стали поклоняться ЗОЛОТОМУ ТЕЛЬЦУ — Богу иноплеменной американской нации. 1 ноября 1990 года в России получил свободное хождение доллар. Но он не возродит русскую экономику, а лишь растлит души. Смысл долларовой революции становится понятен, если открыть книгу пророка Иеремии: «И если вы скажете, за что Господь Бог делает нашу жизнь бедной и тяжкой? То отвечай: так как Вы оставили меня, и служили чужим богам в земле своей, то будете служить теперь чужим и в земле не вашей».

И если взглянуть на список всех премий Горбачева, то очевидно, что ГОРДЫНЯ и была его главным грехом, поразившим его разум, как затмение солнца.

НАША СПРАВКА

ИЗ ДОСЬЕ (цитата из Исторической энциклопедии) МИХАИЛ ГОРБАЧЕВ.

Выдающийся государственный и политический деятель, М.С. Горбачев положил начало перестройке, реформированию советского общества и оздоровлению международной обстановки. В знак признания его ведущей роли в мирном процессе, который сегодня характеризует важную составную часть жизни международного сообщества, 15 октября 1990 г. он был удостоен Нобелевской премии мира.

Горбачев в течение 1987–1998 гг. награжден также многочисленными престижными ИНОСТРАННЫМИ МЕДАЛЯМИ и ПРЕМИЯМИ, соответственно:

США 11 — 4, Индия 1–0, Англия 1–3, Франция 1–0, Италия 10 — 2, Германия 2–1, Израиль 2–2, Польша 2–0, Югославия 1–0, Греция 2–4, Испания 1–2, Португалия 1–1, Ю. Корея 1–1, Япония 0–2, Канада 0–2, Норвегия 0–1, Аргентина 0–1, Бразилия 0–1, Чили 0–1, Мексика 0–1.

ТЕМНОЕ ЗОЛОТО ЗАХОДЯЩИХ СТОЛЕТИЙ 7 ДЕКАБРЯ 1990 ГОДА. МОСКВА

Холодный мрачный декабрь. Вторая годовщина землетрясения в Спитаке, все телепрограммы посвящены спасению жертв трагедии. Пленум ЦК КПСС по Союзному Договору. Решено по вопросу сохранения СССР провести всенародный РЕФЕРЕНДУМ. Более 75 % жителей страны выскажется «за сохранение Союза».

И первый президент Союза будет действовать ВОПРЕКИ РЕФЕРЕНДУМУ. Горбачев уже принял решение СЛОМАТЬ СОЮЗ. А Совмин, КГБ и армия будут противиться этому, отстаивая НАРОДНОЕ ВОЛЕИЗЪЯВЛЕНИЕ и опираясь на официальные данные референдума. Но этот конфликт начнется лишь летом 1991 года…

Игорь Волгин вздрогнул, услышав звонок в дверь. Он медленно пошел открывать тяжелый старый замок, щеколду… Ольга вошла стремительной походкой. На плечах норкового полушубка серебрились снежинки. Ему показалось, что за минувшие два года с момента их расставания она неожиданно помолодела. Худоба и новый, огненно-рыжий цвет коротко остриженных волос, оттенявших изумрудные тени вокруг глаз и такую же, изумрудного цвета бархатную кофточку, были ей очень к лицу. В ушах раскачивались массивные золотые серьги, она напоминала лесную королеву или Хозяйку Медной горы. Он хотел обнять ее, как это принято после долгой разлуки, но сумел сдержать свой порыв.

— Проходи, садись.

Она огляделась, словно вспоминая планировку собственной квартиры, и стремительной ящерицей мелькнула на кухню. Села на табуретку, как незваная гостья, поджав ноги, скрещенные в щиколотках. Игорь удивился, что жена приехала без всяких вещей: никаких чемоданов и саквояжей, — и лишь нервно комкала в худых, унизанных золотыми перстнями пальцах арабскую сумочку из тонкой кожи, вышитую разноцветным бисером.

«Значит, это прощание, — осознал он, и его сердце сжалось. Ком подступил к горлу, словно в его груди что-то оборвалось. — А я-то, дурак, надеялся…»

— Ну, здравствуй, Игорь. Как поживаешь? Все преподаешь детишкам историю в школе? — В ее ушах мерно раскачивались крупные золотые серьги.

Он молча кивнул. Вот рту пересохло.

— К счастью, большинство формальностей можно будет уладить без моего личного присутствия, — сухо заметила Ольга. — Мой адвокат позвонит тебе. Нам ведь придется решать вопрос раздела имущества…

— Да, конечно, лучше через адвоката.

Зачем он это говорит? Его голос звучит чужим, глухим, словно эхо. Словно эти сдавленные звуки доносятся издалека, из-за грани последней надежды. Но на что он надеялся? Неужели, обманывая самого себя, он чего-то еще ждал?

— Извини, что так получилось, Игорь… — неуверенно сказала она… — Мне больно говорить об этом.

Он взглянул ей в лицо и понял, что она лжет. Больно? Она не знает, что такое боль! Пустой протокол ненужных извинений. Ей вообще никогда не было больно… ломать жизни самых близких людей… Если бы ей действительно было больно, она бы так быстро не утешилась. Перед ним сидела хищница — прекрасная и жестокая, с огненной челкой, чуть скрывающей стальной взгляд изумрудных глаз…

— Ладно, ладно! Ты хоть счастлива с ним? Ты его любишь?

Она ответила не сразу. Открыла свою бисерную сумочку, достала пачку длинных дамских сигарет, но курить передумала и засунула пачку обратно, щелкнув блестящим замком.

— Разумеется, люблю! Стала бы я из-за нелюбимого мужчины с тобой разводиться…

Ему показалось, что на него смотрит улыбающаяся Медуза Горгона и он уже начал превращаться в камень…

— Ты в письмах писала, что у него есть свой дом, в горах, на берегу Севана? Наверно, там очень красиво….

— О да, как на лучших курортах мира! — Ольга неожиданно улыбнулась, блеснув ослепительными зубами. — Да, прекрасный дом из розового мрамора! Фамильный! Рядом — реликтовые сосны. Но это не вполне его личный дом, а особняк всей его родни. На моей родине не те порядки, что здесь, в России. Здесь каждый сам за себя, а там… все держится на понятии семьи… Мусульманская культура.

— В этом-то все и дело… — Волгин недвусмысленно скрестил руки на груди, — В мусульманских странах все держится на семейном сообществе, клане, тейпе… извечная клановая борьба. И сейчас, с грядущим распадом Союза она обостряется…

— Союз распадется? — Ольга сделала круглые глаза. — Откуда ты знаешь, или в тебе пробудился талант ясновидца?

— Это слишком очевидно. Ольга усмехнулась.

— Что ж, если Союз распадется, какое нам до этого дело? Ведь дом из розового мрамора все равно останется в собственности семьи Армена… Нашей с ним семьи…

«Еще бы! — подумал Игорь. — Она ничего не боится!»

И никогда ничего не боялась, он помнил ее уверенную улыбку, когда они познакомились на студенческом балу… Она гордо идет по жизни, улыбаясь подобно Медузе Горгоне. Что ей любовь, страсть, треволнения духа, — всего лишь несколько зыбких иероглифов на песке времени!»

— Чаю, кофе? Чем тебя угостить на прощанье, Ольга?

— Если можно, коньяк. В Армении я пристрастилась к хорошему коньяку… Пациенты Армена задаривают элитным коньяком—Чтоб он подобрал получше палату или там особое лечение… несут коньяк целыми ящиками…

— Ах, вот оно что! — Волгин открыл дверцу деревянного бара. — У меня, извини, только французский…

— Сойдет! Да, сегодня знаешь, какая дата-то? День землетрясения в Спитаке. И день моего знакомства с Арменом.

— Будем пить за землетрясение или за ваше знакомство?

— Глупый вопрос. За нашу предстоящую свадьбу с Арменом! На ней будет вся его родня. Человек триста… Будет его кузен, очень влиятельный чиновник. Он заведует нефтью…

— А! Понимаю. Сфера твоих профессиональных интересов…

— Какая чушь, Игорь! — Она залпом выпила свой коньяк и зашуршала оберткой шоколадки. — У меня сейчас совсем другие интересы, не то что были в Москве. Я даже слышать не хочу о чертежах нефтепроводов! Это слишком мелко. Мне интересна политика. Скоро мы станем суверенным государством! Абсолютно независимым от Москвы! Мы не будем ни в чем отчитываться перед центром! Ни за одну монету потраченных в республике денег!

— Это самое главное.

— Еще бы! Никакого контроля из центра, никакого тоталитаризма и «руки Москвы»! И потому армянская политическая и деловая элита активно берет власть в свои руки… каждый день на счету… И я… тоже хочу в этом поучаствовать. Как пресс-секретарь кузена моего мужа. Почему бы и нет?

— Да, почему бы и нет? Я уверен, Ольга, что в новой семье ты добьешься многого. Ты прославишься как первая леди Еревана! Я уверен, что у тебя, Ольга, все получится!

— Не иронизируй… — Она отломила еще кусок шоколадки. — Но я знаю и чувствую: мы — на пороге нового мира, новой реальности. И — новой жизни. И я ничего не могу с собой поделать, Игорь, меня словно что-то подталкивает… какая-то неведомая сила гонит меня вперед, шаг за шагом, будто я что-то упускаю очень важное. И я ловлю это неуловимое, словно прилетевшую из заморских стран чудесную бабочку, я хочу схватить и поймать неосязаемый шанс стать счастливой…

— Я думал, ты уже вполне счастлива…

— Извини. Я не могу себя вести иначе. Я счастлива, только когда ощущаю себя победительницей. И я хочу взять реванш за все те годы, когда была простым инженером и домохозяйкой…

«Я потерял ее, — подумал Игорь Волгин, — потерял навсегда. Нельзя больше надеяться, что она просто однажды ошиблась, и искренне влюбилась в армянского врача, восхищенная его даром Асклепия, или же влюбилась в его роскошный розовый дом на берегу Севана… Нет, она уже не вернется. Вот он, кризис сорокалетия! Погруженная в свои иллюзии, она будет раз за разом бежать за своей мечтой — однажды проснуться знаменитой и влиятельной женщиной, вхожей в политическую элиту страны. Но наступит день, и она поймет, что все это — просто разыгравшееся воображение, замутившее рассудок. Но будет уже поздно. Уже сейчас невозможно склеить семью, которую она разбила своими собственными руками!»

Игорь сделал еще глоток коньяка.

— Ольга, я рад, что ты так хорошо сумела устроить себе новую жизнь… Вот только зачем ты продолжаешь цепляться за прошлое? У тебя уже есть дом из розового мрамора. Зачем тебе еще часть нашей московской квартиры?

— Мне чужого, Игорь, не надо. Но своего я не отдам.

— Подумай о своей дочери, Ирис. Ей тоже надо где-то жить. Она, конечно, пытается брать с тебя пример… но у нее это плохо получается…

— А кстати, как дела у Ирис? Чем она сейчас занимается?

«Как она холодно и отстраненно отзывается о собственной дочери! — подумал Игорь. — Просто удивительно, как людей меняет время!»

— Работает в научном институте, ассистентом. Иногда что-то пишет в газеты. Но замуж не собирается. Один ее поклонник оказался предателем, другой — циником и мерзавцем… Ирис, кажется окончательно разочаровалась в мужчинах.

— Ничего. За черной полосой всегда наступает светлая. Ирис — умная и привлекательная и когда-нибудь найдет свое счастье…

«Она уже не смотрит в мою сторону прежними влюбленными глазами, — с горечью подумал Игорь, — у нее началась новая жизнь… Вторая молодость. Она хочет взят реванш за всю свою не сложившуюся в Москве карьеру? Грустный самообман воспаленного мозга! Неумолимая безнадежно грустная химия угасающих гормонов… Теперь вся ее жизнь — там, в далеком высокогорном мире… В новой политической реальности, в новом государстве, которое вот-вот будет создано на обломках Союза. Что ж, этому невозможно препятствовать!»

— И еще, Ольга, подумай о том, что если тебе когда-нибудь придется приехать из Еревана в Москву, и возникнет проблема, где остановиться… то на правах бывшего мужа, я смогу тебе помочь…

Она презрительно фыркнула.

«Странная вещь все-таки религия, — думал Волгин, — Особенно, когда священное писание становится мировоззрением, заполняя каждую клеточку головного мозга. Армения. Первый регион Кавказа, принявший христианство. Высокогорная страна, в которой вплоть до VI столетия господствовала греческая культура, оказалась причудливее в религиозной эволюции чем можно было ожидать. 90 % армянских храмов были православными. Но… У Армении оказались слишком активные соседи, а мусульманство - слишком стремительной силой. Курды, персы, да и некоторые азербайджанцы исповедовали ислам. Всего тысяча мусульман жила в советском Ереване, но что это были за люди! С яркой, воинственной харизмой! И вот, пресловутый ислам связал Ольгу с новым армяно-азербайджанским другом! Мусульманские корни чернооких предков Ольги, переселенцев из далекой Персии, оставшихся жить в горах Армении, неожиданно напомнили о себе. О, загадочные вопросы крови.»

— О чем ты думаешь, Ольга?

Она усмехнулась, сощурив глаза, взмахнув густо намазанными тушью ресницами, похожими на паучьи лапками.

— Сказать правду? О том, что в моей Армении есть два чуда. Это Голубое Око и Голубая Жемчужина. Голубым оком мы называем высокогорное озеро Севан, ну а Голубая Жемчужина, — старинный, красивейший храм Еревана… Мечеть, выложенная голубыми узорчатыми изразцовыми плитами, тайну изготовления которых никому из ученых так и не удалось разгадать. Мечеть была сильно разрушена в советское время. После отечественной войны там устроили склад, планетарий, библиотеку и еще бог знает что. Недавно иранцы закончили реконструкцию Голубой Мечети. Вот до чего мы дошли с советскими атеистическими принципами. Голубую Жемчужину советского Еревана спасали мусульмане из Ирана! И для меня это больше чем мечеть, так же как Севан для меня гораздо больше чем просто озеро. Это часть моей истории, часть меня самой.

— Мне жаль терять тебя, Ольга. Пусть в твоей жизни будет Голубая Жемчужина и Голубое Око… Но в жизни ведь есть не только это?

— Ты сам виноват, что все это время жил в мифах. И в исторических преданиях… Дело не в доме из розового мрамора, а в том, что в Армении, моя родина. И я хочу на нее вернуться! Ольги Волгиной больше нет. Мои новые родственники, называют меня именем, которое мне дали родители в детстве. Это по паспорту я — Ольга, а в детстве меня звали Алия, что означает, «Восхождение». И я надеюсь, что моя звезда сейчас начинает восходить…

— Алия. Восхождение с иврита. — В глазах Игоря навернулись слезы.

— В моей армянской семье — были и евреи, и турки, но более всего — персы, солнечные люди солнечной земли. Имя Алия распространено в этой чудесной стране. У меня древний род…

Волгина стремительно поднялась, и забросила сумку с арабским бисерным орнаментом через плечо. Изумрудный бархат разбежался нежными складками.

— Да, нельзя склеить разбитую вазу. Не волнуйся. Я позабочусь об Ирис. Надеюсь, когда-нибудь ты пригласишь к себе, на Севан?

— Когда-нибудь, но не сейчас. К тому же, скоро между нашими республиками будет установлены границы, таможни… будет введен паспортный контроль, визы…

«О да, — подумал Игорь, — Иногда она все же что-то понимает. Границы, таможни… Да, именно к этому все и идет. Раздел, распад… Союз бьется в агонии.

На берегу высокогорного Севана курится фимиам из золота заходящих столетий. Влажный туман ниспадает на склоны черных гор. Громче рокочут грозы надвигающейся катастрофы и отчаянней кричат голодные чайки, еще темнее занавес из теней грядущего, вожделения и крови. И вот уже бурлит водоворот извечной битвы за власть, и грохочут новые землетрясения. И ярче блещет огненная лава, вырвавшаяся из черного жерла и сползающая со склонов тысячелетней горы, и запекаясь, как кровь, на черных щупальцах, оставляя далеко позади себя хрустальное серебро и живой изумруд. Тревожный сон Зевса-громовержца, выронившего из рук огненные стрелы молний.

Сумерки тысячелетий. Горячая магма ползет по склонам, заливая тяжело дышащую землю и пожирая на своем пути все живое».

НИЗВЕРЖЕНИЕ С ОЛИМПА 19 АВГУСТА 1991 ГОДА. КРЫМ

Волны Черного моря методично накатывались на берег, и казалось, что ничто не изменилось. Но Россия уже была иной страной, с неопределенным прошлым и туманным будущим. Страной без настоящего. Солнце почти скрывалось за горизонтом, окутанное пеленой южных облаков, и лишь последние лучи дневного светила отбрасывали на темную сапфировую воду редкие красноватые пятна, которые тут же смывались холодной пучиной.

Крикливые чайки, суетливо расхаживающие по берегу в поисках пищи, куда-то все подевались, словно природа сама решила предоставить ему возможность побыть наедине с собой. И он сидел, устало облокотясь на подлокотники деревянного кресла-качалки, погруженный в свои мысли и не чувствуя ни вечернего холода, ни жестких прутьев кресельной бамбуковой плетенки, не слыша крика чаек и не видя розового золота заката над морем.

Все давно закончилось, а он продолжал сидеть, неподвижно, как изваяние, словно древнегреческий бог, низверженный с Олимпа. Он сидел, и мысли его ходили по кругу, из которого не было выхода, и он, словно зверь, пойманный в капкан, никак не мог вырваться на свободу. Он думал о том, что вот и наступил конец всему.

Закончилась его политическая карьера. И все, что теперь произойдет дальше, не имеет, в сущности, никакого значения. Он все еще номинально глава государства, но де-факто он свое государство только что потерял, и он словно полководец без войска или пророк без паствы. Он — несостоявшийся мессия свободы и демократии. Президент несуществующей страны.

Прохладные волны морского прибоя бились о прибрежные скалы и шуршали морской галькой. Соленый морской бриз шелестел в ветвях акации, шумел в зеленых иглах реликтовых сосен. Тихо шуршала выброшенная на берег галька. Среди крым-чан-старожилов ходили легенды, что когда-то этот форосский пляж был полон самоцветных камней. За пару дней пребывания здесь можно было собрать целую коллекцию сердоликов, халцедонов, опалов, агатов, кварцев, яшм, флюоритов… Эти камни, говорят, приносили удачу. Люди со всей страны приезжали сюда, чтобы найти свой талисман, оберег. А потом это место приглянулось и членам Политбюро. И здесь решили построить госдачу. Для грандиозного «объекта» начали прокладывать асфальтовую дорогу. Но по русскому обычаю, когда привезли горячий асфальт, грунтовки не было. Грузовик с щебенкой и булыжниками где-то застрял в дороге. То ли колесо лопнуло, то ли мотор заглох. А время не терпело. И тогда весь самоцветный пляж погрузили на самосвалы, и вывезли на дорогу, и залили асфальтом. И с тех пор место это стало проклятым, и никаких талисманов удачи люди здесь больше не находили.

Но говорят, что совсем недавно местные дети вновь нашли сердолики и халцедоны, очень похожие на те, что много лет назад лежали на самоцветном пляже Фороса. Возможно, море столь близко подобралось к дороге, что вместе с дождевыми водами размыло старый потрескавшийся асфальт? Или, быть может, море из подводных сундуков решило выбросить на берег новые самоцветные сокровища… Красивая легенда Крыма…

Прохладные волны, еще час назад зеленовато-лазоревые, внезапно стали угрожающе иссиня-черными, как вороненая сталь. Солнечные лучи таяли в бескрайнем чернильном водоеме, как в бездне. И, словно лезвие стального клинка, резко вспыхивали блики на воде, освещенной прощальным солнцем. День неумолимо клонился к исходу. «Вот и мне пришел конец, — подумал президент. — Да, я еще жив, я мыслю и чувствую, но и что с того? У меня нет будущего. Конец есть конец».

Нобелевская премия, лауреатом которой его объявили в конце 1990 года, стала символом его прощания с пьедесталом власти, и его осенняя нобелевская речь — лебединой песнью политической карьеры.

Он провел рукой по влажному от волнения лбу. Почему так путаются мысли? От воды веяло холодом, волны усилились. Начал накрапывать дождь. Первые крупные капли упали на лоб и на руки, и морская гладь мгновенно покрылась лихорадочной рябью. Над линией горизонта, где небо сливалось с морем, разгоралась гроза, и вертикальные вольфрамовые всполохи прорезали свинцовое небо. «И вот так же, как на горизонте, где небо сливается с водой, так что не разберешь, где вода, а где небо, так же и в моей жизни слились воедино политика и личная жизнь… и одно не существует без другого. И вот в эту жизнь пришла гроза… И просветов уже не будет», — с грустью подумал он, оглядываясь на прошлое.

Сумасшедшая чайка вынырнула из-за скалы и с отчаянным криком полетела прямо у него над головой. Он проводил птицу невидящим взглядом. В глазах стояли слезы. Нет сил бороться ни за свое кресло в Кремле, ни за что-либо еще. Реформы превратились в непосильный крест, придавивший к земле, и, сгибаясь под тяжестью этого креста, он уже не в силах идти на Голгофу. Ему уже не вытянуть страну из кризиса. И потому, какая, в сущности, разница, правы или нет эти участники путча? Важно, что его больше как политика не существует. Проклятые заговорщики поставили точку в его политической карьере. И приехали в Форос, чтобы зачитать ему некролог. Вернувшись в Москву, он станет политическим трупом.

Волны продолжали биться о прибрежную гальку, раз за разом упрямо выбрасывая ее на берег, и утаскивая обратно в моря, и день за днем, год за годом, столетие за столетием стачивая морские камни до идеально круглых голышей…

Перед ним — вечность…

— Солнце уже село, — неожиданно услышал он у себя за спиной. Лицо Раисы Максимовны избороздили тревожные морщины. Ее волосы беспорядочно разметал морской ветер. — А я думала полюбоваться закатом.

— Можно полюбоваться и звездами, — он взял ее за руку, чувствуя, что ее ладонь мертвенно похолодела. — Если, конечно, не помешает гроза. Видишь, какие зарницы? И гром… Думаю, надвигается сильный шторм.

— Шторм — это ерунда. — Раиса Максимовна озябло обхватила себя тонкими пальцами за плечи. — Самое страшное мы уже пережили. Какая непредсказуемая вещь — человеческая жизнь! Кто бы мог подумать…

Она посмотрела на него прищуренными рысьими глазами, слезящимися от ветра. Ее любимый палантин из велюровой вигони, привезенный из Англии, ниспадал тяжелыми палевыми складками.

— Не холодно, Миша? Вон с моря как дует… Может, сходить в дом, принести куртку?

— Не надо, Рая… — Он скрестил руки на груди. — Мне не холодно. Пойдем лучше прогуляемся по пирсу, пока дождь не начался?

Он обнял ее нежно за плечи, и они медленно, словно нащупывая почву под ногами, пошли по шуршащей гальке вдоль моря. Круглые голыши сыпались из-под ног и скатывалась в море.

Бетонный пирс казался фантастической взлетной полосой. Они не спеша пошли по этому пирсу. Раиса Максимовна опиралась на локоть своего мужа, словно не могла уже самостоятельно идти одна, без опоры. Всего один день состарил обоих на десятилетие. Влажный ветер трепал их волосы, хаотично раскидывая во все стороны. И Раиса Горбачева, вопреки своему обычаю всегда и всюду великолепно выглядеть, сейчас даже не пыталась сохранить прическу. Ей было уже все равно. Впервые за все последние годы она вышла из дома без единого украшения: ни бриллиантовых сережек, ни золотых колечек, ни изящных цепочек и кулончиков — ничего. В одночасье роскошные побрякушки всего мира потеряли для нее всякую ценность.

Дойдя до конца пирса, уходящего обрывом прямо в море, Михаил Горбачев остановился, напряженно вглядываясь в темноту незаметно наступившей ночи. Он пристально смотрел в одну точку, словно где-то там, в ночном сумраке, скрывался ответ на все волнующие его вопросы.

— Прости меня! — Раиса Максимовна неожиданно обняла супруга за плечо. — Это все я, только я одна во всем виновата!

— Что ты такое говоришь, Рая? Опомнись!

— Это все… из-за меня. — Горбачева склонила влажное от внезапно набежавших слез лицо. — Я думала, что смогу… быть твоей Музой…

— Ты и была ею, — Горбачев нежно прижал жену к себе. — И я тебе очень благодарен, что ты время была со мной рядом…

— Я не знаю, почему так? Господи, ну что у нас за народ такой… русский… идиотский, — Раиса Максимовна продолжала горестно всхлипывать. — Я уверена, Миша… ты сделал великое дело. Мы стали еще на один шаг ближе к цивилизованному миру.

— Спасибо на добром слове.

— Я верю в это! Ты очень смелый человек. И пройдет вся эта накипь… И люди сумеют увидеть истинный смысл твоих реформ. Наших с тобой реформ… — Раиса покачала головой и смахнула ладонью слезу. — Я всегда любила тебя, Миша… И все мои дела, и мои мысли были только…

Она не договорила и разрыдалась.

Крымские скалы, пропитанные морской солью, стояли неприступной громадой, остроконечным ожерельем, окружившим черное зеркало, и их вершины тонули в сизой дымке ночи, и туман, окутавший их склоны, одетые в зеленое кружево можжевельника и туи, казался снежной пеленой заблудившихся облаков, присевших отдохнуть на каменных уступах, еще сохранивших в себе тепло щедрого южного солнца.

«Пройдет еще несколько минут, и зажгутся звезды, — подумал Горбачев. — Если, конечно, надвигающаяся с моря гроза не обрушит на нас черную мглу печали и безвременья».

— Что же мы теперь будем делать, Миша?

— Ну… Вернемся в Москву, посадим за решетку всех этих… путчистов… и будем работать дальше… — Он не верил в собственные слова, просто пытался себя и жену успокоить. — Все будет хорошо…

— Ты думаешь?

— Да! Мы еще повоюем! Непременно… Послушай, принеси мне, пожалуйста, куртку… Стало свежо.

Раиса Максимовна покорно пошла к дому. Волны шуршали прибрежной галькой. Вольфрамовые всполохи зарниц и рокот грома приближались. «Как ее сломал и состарил всего один день!» — с жалостью подумал Михаил Горбачев, глядя вслед Раисе Максимовне, фигурка которой казалась ему хрупкой, маленькой и беспомощной, совсем как у школьницы.

Он медленно вернулся на пирс и смотрел теперь со стороны моря на черный скалистый берег. Белый холодный луч прожектора прорезал ночную тьму, словно разрезав ее скальпелем. На самой вершине вековой крымской скалы светился знаменитый Форосский маяк. Ритмично, как часы, луч белого света вспыхивал и гас, разрезая полотно вечности на равные отрезки. Горбачев вспомнил, что когда-то в студенческой юности, на одном из застольных сборищ юных философов, он заявил, что если бы у него была возможность выбора места для последних часов своей жизни, то он провел бы их возле маяка.

МАЯК на берегу вечного моря, указывающий кораблям верную дорогу — это и есть рубеж перехода в вечность. И вот, похоже, что его пожелание сбылось, словно сама небесная канцелярия вспомнила о той странной студенческой вечеринке. Сейчас он стоит на краю черной бездны и смотрит на луч маяка, который ритмично вспыхивает и исчезает во мраке, словно возвещая о переходе людских душ из царства суеты и тлена в мир вечности.

Он бросил тоскливый взор на темные волны, упрямо бьющиеся о пирс, и на маленькую спортивную лодку, убаюканную волнами прибоя, и почувствовал, как Стикс зовет его. В озябшем и закоченелом на ветру теле волной поднималось безразличие и примирение со своей участью. Будь что будет!

На горе вновь вспыхнул, разгоняя ночную мглу, Форосский маяк. Луч прожектора раскаленным лезвием стремительно заскользил вниз и упал на пирс, на мгновение ослепив все вокруг. И тут же стало темно и глухо.

У ПОСЛЕДНЕЙ ЧЕРТЫ 20 АВГУСТА 1991 ГОДА. ЮГО-ЗАПАД МОСКВЫ

По улице двигалась колонна ОМОНа. Губы офицера Александра Чижова сжались в презрительной улыбке. «Идиоты! — подумал он. — Самовлюбленные тупицы, страдающие комплексом неполноценности! Силовики, всю жизнь презирающие спецназ». Завистники, готовые сорвать свою злость на ком угодно.

Вся Москва сошла с ума. Военный переворот. Путч.

В народе болтают разные небылицы. И что коммунисты решили свергнуть Горби, и что КГБ решил посадить в президентское кресло своего человека. Сухонькая бабушка с авоськой, набитой булками. Истерика о том, что «надо сушить сухари, началась гражданская война!».

И вдруг — посреди этого безумия — дети. Зачем маленькие дурачки полезли в пекло? Жажда приключений? Куда смотрят родители? Как вышло, что они начали подтрунивать над ментами и омоновцами? Эх, дети, дети… бесстрашные и глупые… ГКЧП для вас — просто приключение. Вы не осознаете, что стоит за словом «путч»…

— Зачем ты подтрунивал над омоновцем?

Вместо ответа подросток лишь виновато кивнул, крепко стиснув зубы от боли.

— Что произошло, ты можешь объяснить? — голос Чижова оборвался, он чувствовал, что задает неуместный вопрос.

— Я не связывался… с ментами. Они сами… — по щеке ребенка сбегала слеза. Еще немного, и он опять потеряет сознание от боли.

Вызвать «скорую»? Но сколько ли она будет продираться сквозь оцепление? Отвезти ребенка домой? Но у него, похоже, многочисленные переломы. Нужна больница. Поймать такси? Нереально. Где его сейчас возьмешь, это такси, когда по улицам едут танки!

— Держись за меня. Пойдем.

На перекрестке — микроавтобус-«фольксваген» со спутниковой «тарелкой». Возле «фольксвагена» два парня в тяжелых жилетах стоят, курят. Удача.

— Ребята, надо помочь раненому…

Они презрительно кривят губы.

— Мы при исполнении. Извини… Нам надо срочно — в Останкино. Делать сюжет, под эфир. А что с ребенком?

— Не важно. Есть поблизости какая-нибудь больница?

— Кажется, детская республиканская. РДКБ.

— Есть у вас на машине спецсигнал?

— Мигалка-то? Откуда? Мы же не правительство.

— Жаль. Зато у меня есть ксива.

— Военный? Ого! Ваши сейчас берут власть!

— Не мели чушь. При чем тут наши — ваши… Человека спасать надо.

В РДКБ их не ждали. Рабочий день закончился. Заспанный охранник удивленно кивнул на проходную — ладно уж, проходите. Администратор, пожилая женщина в темном платке, недовольно ворчит:

— Вам нужен травмопункт, а не специализированная больница!

— С ушибами и переломами в больнице врачи справляться не умеют?

— У нас другая специализация. Онкология, гематология, иммунология… Нашли время ломать кости! Слышали, что в стране делается? Говорят, гражданская война…

— Война войной, а ребенку плохо…

— Это не наш профиль! Вы пришли в РДКБ, а не в «Склиф»…

— Впервые вижу врача без души и сердца!

— Хорошо. Я вызову дежурного врача. Подождите. И побойтесь Бога! Тут дети лежат со всего Союза. Это больница смертников. Черта последней надежды. Онкология, гематология… Переливание крови. Химиотерапия. Бесконечные операции. И похороны. И за каждого пациента переживаешь, как за родного. А он все равно умирает. Если бы не больничный храм, не знаю, как все это выдержать…

— У больницы есть храм?

— Э, я вижу, вы в самом деле не знаете, куда пришли.

— Просите меня бога ради…

— Да что уж там… Бог простит. Если хотите, я вам, конечно, покажу наш храм больничный… Сейчас как раз служба начнется.

— Если это удобно…

— Удобно. Только не шумите! Вот и дежурный врач подошел. Идите за мной.

Просторное помещение. Амфитеатром вверх уходят ряды ступенек. Когда-то на этой «горке» стояли синие киношные кресла. Теперь их все убрали. И там где был кинотеатр — храм, освященный отцом Александром Менем. Лишь кое-где валяются мягкие поролоновые сиденья в темно-синей кожаной обшивке. И на этой горке… Нет, это не люди. И не дети. Это существа с иной планеты. С лысыми от химиотерапии головами, с огромными, полными страха и отчаяния глазами. На костылях, в медицинских бахилах… И все они были обречены. Одни раньше — другие позже… Медицина не научилась еще лечить такую страшную болезнь, как рак. И офицер Чижов понял, что все они тихо и неслышно уйдут один за другим в мир иной… и никакие молитвы тут не помогут.

Теперь ему все страдания, пережитые в кабульском пыльном госпитале, показались просто лихим военным приключением. Воистину все познается в сравнении.

Никаких икон на стенах необычного храма. Лишь рисунки этих, обреченных на медленное умирание, детей. Маленькие пациенты рисовали родителей и самих себя, сказочных героев и святых — в их детском воображении сказка смешалась с реальностью…

Слева и справа от странного, недорогого иконостаса горят свечи. От их желтоватого мерцающего пламени воздух кажется тоже мерцающим, дрожащим.

Молодой священник с орлиным носом и длинными черными волосами, стриженными «под Гоголя», в тонких золотых очках и черной сутане, монотонно читает молитву, помахивая кадилом на длинных цепях, как маятником. Сизоватый дым сочится из кадила, и от этого дыма щекочет в носу и кружится голова. Все вокруг призрачно.

Наверху «амфитеатра» — несколько женских фигур. Все головы прихожанок странной церкви — под темными платками. Платья в пол скрывают фигуры. На ногах всех женщин — мягкие тапочки. Каждый шаг неуклюж и нелеп. И лишь одна женская фигура — в светлом платье и светлом же шелковом платке с красными розами на серебристом фоне. Знакомое лицо… Ожившая тень прошлого. Нет, это всего лишь бред воспаленного мозга!

— Мы молимся сейчас за всех наших братьев и сестер и во имя мира. Русская православная церковь всегда была против войн. Мы верим, что Бог услышит наши молитвы… И в нашей стране наступит спокойствие, — добавляет от себя к молитве священник со стрижкой «под Гоголя».

Молитва подошла к концу. Свечи догорают. Больные дети начали спускаться со странного амфитеатра больничного храма, направляясь к выходу.

Чижов тоже хотел было направиться вслед за ними, но какая-то невидимая сила остановила его и удержала возле выхода.

«Не может быть, — шумело в ушах Чижова. — Не может быть! Такое до боли знакомое лицо. Нет, это всего лишь нелепый призрак прошлого! Бред разыгравшегося воображения!»

Он сел на синее дерматиновое кресло. Кровь стучала в висках. Сердце бешено колотилось. Он боялся поворачивать голову в сторону прихожанок.

На миг ему показалось, что перед ним разворачивается гигантская пантомима и он в этом невиданном театре одновременно сам и зритель, и участник. Пьеса с неведомым смыслом.

Призрачная жизнь! Он слишком много в ней думал лишь о спасении своего бренного тела. Он думал об этом в кабульском госпитале. И затем, вернувшись инвалидом домой. И в Кургане, когда гениальные хирурги пытались вновь вернуть ему человеческий облик, он тоже думал лишь о спасении своего тела.

Все последние месяцы своего бытия он думал лишь, как научиться ходить по земле заново. Примитивный инстинкт самосохранения. Тот самый инстинкт, что отсекает все иные мысли на тонущем корабле, когда думаешь только об одном — о спасении своего тела.

Но с этого момента, с этого странного знакомства с больничным храмом РДКБ, бытие обрело для него новые краски. Жизнь раскрылась перед ним по-новому, и теперь он обрел новое будущее, а быть может, и новое прошлое. И обнажилось то прошлое, что убивает надежнее афганской пули, если не сумеешь его зачеркнуть, выдрать с корнем, как болезненный осколок снаряда, и выбросить из памяти.

«Я понял внезапно, — сказал сам себе Чижов, — что та корка льда, что успела затянуть мою душевную рану, после разрыва с Ирис Волгиной еще слишком тонка. Ее образ так и не удалось до конца вытравить из памяти. И по этому тонкому льду еще не уснувших чувств слишком опасно ходить, ибо лед может треснуть и проломиться, и тогда ты навсегда погрузишься и утонешь в ледяной пучине.

Но смогу ли я начать жизнь во второй раз? И не будет ли это предательством — по отношению к самому себе и к человеку, который был мне когда-то дорог?» И тут ему на ум пришли строки, заставившие невольно усмехнуться:

— А я сразу узнала тебя, — сказала Ирис, как будто она только и ждала Чижова здесь, в храме, и будто именно в этот день и час условилась с ним встретиться. — Сначала я было удивилась, не поверила своим глазам, но потом пригляделась… Какими судьбами?

Он молчал, не зная, как отреагировать, и все еще думая, что все это ему привиделось. Стихи продолжали напевно звучать в его воспаленном мозгу.

Под серебристо-серым платком с пунцовыми розами лицо Ирис казалось осунувшимся, нездоровым. Ее лоб прорезали глубокие морщины, а бледные глаза и губы были непривычно блеклыми, без всякой косметики.

— Ирис, я не могу поверить, что… — Александр встряхнул головой, стараясь отогнать от себя кошмарный тяжелый сон… — Ирис…

— Да, Ирис, — ее глаза оживились, блеснули лихорадочным огнем и тут же потухли. — Когда-то я была Ирис. Я была Ирис Волгина. Подающая надежды журналистка. Молодой ученый, социолог… А теперь я… никто.

Он непонимающе продолжал молча следить за ее быстро меняющимся выражением лица.

— Пойдем отсюда, — наконец резким фальцетом объявила Ирис. — Нам есть что сказать друг другу. Мы столько времени не виделись!

Она схватила Чижова за руку и почти силой вытащила из больничного храма. Прихожане провожали ее непонимающими и любопытными взглядами. Ирис повела его по длинным и узким больничным коридорам, где пахло цементом и сыростью, и он шел за ней послушно и безропотно, словно домашняя собачонка. После лабиринта холодных больничных переходов они наконец оказались возле медицинской комнаты, видимо, предназначающейся для персонала. Ирис дрожащей рукой открыла ключом деревянную дверь со слегка облупившейся белой масляной краской.

В комнате были разбросаны куклы, клоуны и другие детские игрушки, надувные мячи, карнавальные маски. Беспорядочным ворохом лежали театральные сказочные костюмы и новогодние парики. В углу стоял синтезатор, на стене висела электрогитара.

— Это комната волонтеров, — пояснила Ирис. — Здесь собираются люди, которые бесплатно помогают больным детям… продлевают им жизнь…

В ее глазах зажегся лихорадочный безумный огонь:

— Они поют песни, разыгрывают театральные сценки.

— И ты… одна из них?

— Представь себе. И я тоже. У меня здесь хороший дом, правда? И главное, что сейчас сюда никто не зайдет. И никто не помешает нашему разговору. Садись! Я вскипячу чаю.

Он неловко присел к столу, заваленному детскими рисунками, какими-то кубиками, головоломками и строительными конструкторами. И, подперев голову руками, исподлобья наблюдал за Ирис… Она пошла с пластмассовым электрочайником к умывальнику, чтоб наполнить его водой, и на ходу стянула с себя шелковый платок. Ее волосы блестели каким-то странным, мертвенным блеском и были коротко острижены. Приглядевшись, Чижов понял, что это не прежний живой перламутр, а седина.

— Тут где-то были конфеты и печенье… — на мгновение Александру показалось, что Ирис хочет его обнять, но она этого не сделала.

Чайник угрожающе зашумел. Перед Чижовым поставили белую треснувшую чашку с пошлыми незабудками. Ирис бросила в эту чашку пакетик импортного чая и дрогнувшей рукой налила кипяток. Ее ногти на непривычно-бледной, неухоженной руке были коротко острижены.

— Ты во всем виноват! — вырвалось у нее. — Ты один!

— Что ты имеешь в виду? Путч, государственный переворот? Кстати, в такое время тебе следовало бы находиться дома.

Она с грустью посмотрела на него тусклыми слезящимися глазами.

— У меня больше нет дома, — лицо ее стало жестким. Больничный чай неприятно обжигал горло. «Чего она ждет? — подумал Чижов. — Что я сейчас начну ей исповедоваться?»

— Почему ты здесь, Ирис?

— Как тебе сказать, — ее лицо стало презрительным. — Это храм последней надежды. А мне уже не на что надеяться. Я разочаровалась в мире людей. Они уничтожили такие понятия, как любовь, преданность, взаимопомощь… Альтруизм и доброта приравнены к слабости. Перестройка! Новое мышление! Новые идеалы. Теперь все поклоняются доллару. Золотой телец стал нашим Богом и идолом. И ради доллара современный человек готов на любые преступления. Все всех используют. Все всех презирают. Обманывают. Нынешние либеральные людишки ведут себя хуже зверья…

— Скверно.

— Да, Саша. Очень скверно. Когда-то советский «человейник» презрительно сравнивали с муравейником. К чему же мы пришли, одержимые мифом западной цивилизованности, рынка, либерализма и демократии? К обществу саранчи. Мы теперь не полезные муравьи, лесные трудяги, строящие общий дом, а зловредная стая насекомых-паразитов, пожирающих на своем пути все живое, и… аппетитно поедающих друг друга.

— Вот как? — Чижов машинально отпил глоток безвкусного чая.

— Мы так давно не виделись, и ты будто не рад встрече…

— Что ты сказала?

— Я говорю, мы давно не виделись…

— Точно. Мы давно не виделись.

Она уселась прямо перед ним. В свете последних лучей солнца, падающих через оконный проем, ее лицо стало серовато-желтым, и это усиливало трагизм ситуации. С минуту она молчала, разглядывая, как он пьет жидкий чай из треснувшей чашки.

— Я никогда не думала, что ты вернешься. И никогда не думала, что встречу тебя в больнице… — внезапно она разрыдалась, закрыв лицо руками. — Саша, я безумно несчастна! Я одна, совсем одна, понимаешь? Я все потеряла в этой жизни… и я пришла сюда, к этим обреченным детям… чтоб окончательно не сойти с ума.

— Я люблю театр, но сейчас мне не до него.

Внезапно раздался грохот и звон. Ирис с размаху швырнула о пол больничную чашку. По желтому клетчатому линолеуму потекло коричневое пятно дешевой заварки.

— Как ты можешь так говорить? Ты черствый и жестокий! Ты даже не спросил меня, что со мной было… и почему я так выгляжу?

— Да, а, собственно, что с тобой приключилось?

— О, черт! Проще разговаривать с каменной статуей.

— Ты недовольна моей холодностью? Но зачем бередить старые раны? И разве не ты меня первая бросила?

— Ты сам… ушел.

— Да. Я сам ушел. Я сам уковылял. На своих костылях. Я уехал в Курган, к доктору Илизарову. Лечить искалеченную в Афгане ногу. Тебе не нужны были инвалиды. Невыгодная и бесполезная партия! Одноногая обуза вместо бодро прыгающего мешка денег! Я помню, как с презрением ты смотрела на меня возле Института травматологии. И на мои чувства тебе было наплевать.

— Но теперь же ты вполне здоров? Ничуть не хромаешь. Пожалуй, даже можешь сплясать польку!

— Как поздно и как не вовремя выясняются такие подробности! — Чижов горько усмехнулся.

— Почему ты ни разу мне не позвонил?

— А что бы от этого изменилось? Она отвела взгляд в сторону.

— Все-таки было бы лучше.

— Лучше было бы нам с тобой больше вообще не встречаться, — он наморщил брови. — Никогда.

— Но ты видишь, судьба свела нас вновь! Так угодно Богу.

— С каких это пор ты стала религиозна?

Ирис смотрела на него тяжелым непонимающим взглядом. Потом взяла из угла веник и, беспомощно сев на корточки, стала собирать белые осколки разбитой чашки.

За окном стало совсем темно. В больничном зеркале тускло отражался уличный фонарь. Солнечный закат окрасил в цвета запекшейся крови старые тряпичные больничные кресла. Очень много крови. «Где я видел столько крови? — подумал Чижов. — На трупах солдат афганской войны, на бинтах раненых, на умирающих кабульского госпиталя». Лето умирает. Август, прощание с летом. За окном полыхал закат. Все предметы неожиданно потеряли в сумерках свою яркость, стали грязно-серыми и бурыми, землисто-черными. Последние лучи заходящего солнца скользили по стеклянным глазницам РДКБ, и одна половина здания полыхала, как от пожара, а другая оказалась в тени и мраке.

— Пойдем отсюда, Саша. Я расскажу, что со мной все это время было…

— Ирис, мне это все неинтересно.

— Но вспомни Экзюпери! Ты приручил меня, и потому ты за меня в ответе…

— Ладно. Пусть так. Я в ответе за тебя, а также за все остальное. Видимо, и за нынешний путч я отвечаю тоже?

Он вспомнил, что были дни, когда в таких же вечерних сумерках уходящего лета они предавались романтике молодости, бродя ночь напролет в каком-нибудь парке. Как давно это было! Заходящее солнце, окрашивающее в красное вино и червонное золото кроны деревьев и крыши домов… Печальная гладь холодного темного лесного озера, шум ветра, застрявшего в иглах изумрудных сосен, и долгие молчаливые встречи, на берегу спокойствия и умиротворения.

Но уж допито вино, и золото потускнело, и мертвая сухая листва с облетевших деревьев шуршит под ногами. И лишь редкие осенние бабочки с потускневшими крыльями все еще глупо и безнадежно летят на свет и тепло.

Повремени, мгновенье! Остановись в прощальном полете в безвестность! Постой, не спеши, звездное лето, вступать в полосу безвременья. Блесни еще раз, луч заходящего солнца, и, вечерние сиреневые сумерки, отступите на миг, подарите еще немного тишины и грусти, пока холодная черная ночь не выпустила своих хищных когтей…

Он пытается все осмыслить. Зачем? Разве это что-то изменит? Разве можно склеить давно разбитую любовь, как осколки белой больничной чашки? Она внимательно посмотрела на него и нежно коснулась его плеча своей жилистой рукой. Он брезгливо отдернул плечо. И ее лицо тут же погасло.

— Не понимаю, почему я тогда не осталась с тобой? Когда ты приехал из Афгана, раненый…

— Во всем виноват я, Ирис.

— Не время разыгрывать комедию! — ему показалось, что она его сейчас ударит.

— Понимаю, — сухо кивнул он. — Ирис, я отлично понимаю твой гнев. Я вообще могу довольно многое понять. Кроме одного. Я не могу понять, как человек, который однажды предал меня, мог это забыть. Я не злопамятен. Но предательства не прощаю.

Она стояла, опустив глаза в землю.

— Меня жизнь сильно побила, Саша… и я сделала выводы. И неужели ты сейчас уйдешь?

— Да, Ирис. Уйду. И никогда больше не вернусь.

— Но как ты можешь! Именно сейчас! Когда город на военном положении!

— Завтра все закончится. Путч — явление временное. А вот склонность к предательству… Это либо есть, либо — нет. Меняется ветер, меняются ориентиры, и поворачивается стрелка флюгера. И нельзя требовать от флюгера быть верным и устойчивым, как компас, который всегда идет за Полярной звездой.

— Оставь пафос для театрального спектакля! Ты бы еще Иуду вспомнил. Это я-то флюгер?! — ее лицо стало бледным, а глаза водянисто-прозрачными. — Не уходи…

— Я не могу остаться, Ирис… Любовь давно ушла и мне тоже пора идти. Ушла, иссякла надежда и верность, и все мечты тоже рухнули. Изменились ориентиры, изменилось время. Я пытался уберечь тебя от ложных ценностей… Но, увы. Я был плохим учителем Ирис. Прости меня.

Он торопливо выбежал в коридор и с трудом нашел выход из здания. Сторож проводил его молча недовольным взглядом. Уходя с территории больницы, Чижов оглядывался, боясь, что Ирис побежит за ним и схватит за руку. Обогнув угол чугунной ограды, он остановился и прислушался. Все было тихо.

Она не пыталась его догнать.

МЕРТВЫЙ СЕЗОН 19 ОКТЯБРЯ 1991 ГОДА. МОСКВА. ПУШКИНСКАЯ ПЛОЩАДЬ

Осенние холода в Москве наступают быстро. Холодный ветер в считаные дни обрывает с деревьев пожухлые листья и гонит по небу сизые, набухшие от дождевой влаги облака, так что на душе становится тоскливо и тревожно.

В эти сумрачные дни, когда все живое замирает и готовится к зиме, хочется усесться в уютное кресло возле камина, закутаться в теплый шерстяной плед и, глядя на огонь, весело пляшущий на пылающих углях, думать о чем-то хорошем и радостном. Не помешает и глоток горячего красного вина или глинтвейна с корицей — зимнего напитка, согревающего душу и тело. И невольно приходят на ум строки великого русского поэта А. Пушкина:

Однако в тот октябрь уходящего 1991 года немногие москвичи пребывали в романтичном настроении. Прежний неторопливый и размеренный образ жизни и неспешные дружеские встречи за стаканом солнечного вина сменила лихорадка вечно спешащих москвичей. Торопливое, нервное море людей, каждый из которых оставался глубоко одиноким. Русское широкое веселье, когда было принято дружить целыми домами и улицами, сменилось острожным и сдержанным общением прагматичных индивидуалов-либералов. Столицу захватила новая эра — ЗОЛОТОГО ТЕЛЬЦА, и слышна была уже поступь наступающей армии нового общества потребления.

Первой ласточкой ОБЩЕСТВА ПОТРЕБЛЕНИЯ стало появление в столице сети американского фастфуда. В Москве появился МАКДОНАЛЬДС! Это был своеобразный подарок москвичам в канун наступающего 1991 года. В первый же день работы, 31 декабря 1990 года, ресторан «Макдональдс», открытый на Пушкинской площади, собрал невиданное количество посетителей, побив все рекорды в истории этого заведения даже у себя на родине, в США!

30 тысяч москвичей и гостей столицы вместо подготовки к праздничному новогоднему столу… отправились под крышу фастфуда на «Пушке»! Традиционному новогоднему салату «оливье» и шампанскому с красной икрой люди добровольно предпочли булочку с котлетой и стакан пепси!

Договор аренды, подписанный между московскими чиновниками и «Макдональдсом» на 49 лет, американцев не оставлял в убытке, ведь территория под ресторан сдавалась по цене всего… 1 рубль за 1 кв. метр. Кто бы мог подумать, что лавина «рынка», обрушившегося на Первопрестольную, в считаные месяцы превратит этот «показательный арендный договор» в нелепый комикс?

Впрочем, москвичи быстро втягивались в новый стиль жизни. За несколько месяцев 1991 года горожане успели привыкнуть к появлению в центре Москвы символа американской «культуры». «Макдональдс» уже не воспринимался как восьмое чудо света. Полуторачасовые очереди за биг-маками и «модным» фастфудом, изначально тянувшиеся аж от фонтана на «Пушке», заметно поубавились. Но «Макдональдс» прочно завоевал сердца и желудки горожан. Обыватели оживленно делились друг с другом впечатлениями от кормежки в американском «ресторане»: кормят быстро, съедобно, а главное, предсказуемыми блюдами. Заказал стандартную котлету в булочке под названием «биг-мак» — именно такую стандартную котлету и поучишь! А над американскими же фильмами, в которых демонстрировался вред для здоровья от «Макдональдса», только посмеивались, мол, конкуренты по бизнесу способны снять и компрометирующие фильмы!

«Макдональдс» стал больше чем просто местом потребления еды. Он стал символом новой религии. Храмом для паствы нового общества потребления. Культовым местом для тех, чьими мозгами прочно завладел ЗОЛОТОЙ ТЕЛЕЦ.

«Макдональдс», возведенный напротив бронзового Пушкина, в считаные дни смешал высокое и низкое и возвеличил все то, что раньше сочли бы повседневной «бытовухой». Религия фаст-фуда стала предметом престижа, и даже сам президент страны, Михаил Горбачев, с удовольствием снялся в рекламном ролике фастфуда, потому что, видимо, не видел особой разницы между пиццей и Нобелевской премией.

Молодые люди охотно водили в «Макдональдс» девушек. С букетом красных гвоздик в одной руке и со стаканом «пепси» в другой выходили сытые и довольные «новые романтики» из «Макдональдса». Точка быстрого питания превратилась в модное место для свиданий. Любовь уступила место «празднику желудка».

Вскоре «Макдональдс», впрочем, стал популярен и для деловых переговоров. Сюда потекли широкой рекой «серые пиджаки», — не столько насытиться «булочками с котлетой», сколько наскоро обсудить с коллегой какое-либо дельце. И даже друзья по военному институту, Кирпичин и Волгин, решили встретиться именно здесь.

— Я принес любопытные бумаги, взгляни! — «чекист» Петр Кирпичин потянулся за толстой папкой, едва не свалив со стула собственный портфель и теплую куртку (все же в ресторане фастфуда было тесновато!).

Сотрудник Лубянки вынул несколько листов, набранных компьютерным шрифтом и распечатанных на первых в России заокеанских чудо-машинах.

Историк Игорь Волгин стремительно заскользил глазами по тексту, отметив про себя, что американская оргтехника все же стоит того, чтобы ввозить ее в Союз в виде гуманитарной помощи или закупать на зарубежные кредиты. Но чем больше он вчитывался, тем сильнее бледнело его лицо. Наконец Волгин, нервно глотнув холодного коктейля с мороженым, заправленным ярко-красной клубничной эссенцией, поднял глаза на своего друга.

— Это что, прослушка?

— Нет, — загорелый, видимо, хорошо отдохнувший на юге, Кирпичин усмехнулся. — Это официальная бумага. Стал бы я тебе секреты Родины показывать. Эта стенограмма будет опубликована в официальном сборнике Горбачева.

(Цитируемый ниже текст будет опубликован в сборнике «В Политбюро ЦК КПСС», изданном «Горбачев-Фондом» в 2008 г.)

— Не может быть! Это же все равно, что расписаться в собственной политической слабости.

— В смысле?

— Тут же и ребенку ясно, что Горби делает красивую мину при плохой игре. Он уговаривает Буша прекратить войну в Персидском заливе против Саддама Хусейна, а американский президент его даже не слышит. Гнет свою линию, и все тут! Да еще намекает, что, мол, русским следует не лезть в дела Америки, а заниматься своим делом: сокращать вооружения по договору СНВ и выводить Прибалтику из состава Союза!

— Не спеши с выводами, — Кирпичин нахмурился. — Я принес тебе распечатку, так как есть довольно серьезное дельце…

— Слушаю тебя, Петя, — Волгин нахмурился и бросил унылый взгляд в окно, на которое летел мокрый снег. — Как изменилось время! Раньше мы с тобой все дела обсуждали в ресторане «Прага», ну, на худой конец, собирались у писателей в ЦДЛ. Помнишь? Потом началась «перестройка», и мы переместились в хозрасчетную кавказскую харчевню «Три кабана». А вот теперь, значит, серьезные дела мы начинаем обсуждать в американской забегаловке — «Макдональдсе»…

— Извини, Игорь. Время действительно изменилось, и мы, изменились вместе с ним. Эта вечная спешка… «Макдональдс» тем и удобен, что не отнимает массу времени!

— Раньше ты не считал дружескую встречу потерей времени!

— Но раньше была эра стагнации. Застоя.

— Ну да, а теперь у нас, перестройка, переход, перелом. Только помнишь, как у Достоевского в романе «Бесы» говорится? «В чем состояло наше время смутное, и от чего к чему был переход — я не знаю. Да и никто, думаю, не знает — разве что некоторые посторонние гости. А между тем дряннейшие людишки получили вдруг перевес, стали громко критиковать все священное, а первейшие люди стали вдруг их слушать, а сами молчать; а иные позорнейшим образом подхихикивать».

— Ого, Игорь, да ты ходячая энциклопедия!

— Просто с каждым днем слова классика звучат все актуальнее и сами собой приходят на ум. Достоевский жил во времена императора Александра II и написал «Бесы», ужасаясь его либеральным реформам и губительной для России первой русской «перестройке». Ну а сейчас вот на дворе — новая русская перестройка, и Горбачев наступил на те же грабли, что и император Александр II.

— Пусть так. И все же, перестройка Горбачева не вполне пародия на либеральные задумки императора Александра И. В Кремле появились политологи, которые убеждены, что Горбачев настоящий герой и миротворец. В имперские времена этого не было. А нынешние политологи убеждены, что тексты, подобные тому, что ты только что прочел — победа демократии и гласности…

— Конечно. А еще американские агенты влияния утверждают, что КГБ должен дружить с ЦРУ, секретные военные документы — должны быть рассекречены, русские войска отовсюду выведены, военные базы и радиолокационные центры уничтожены… Ладно, дай мне еще раз взглянуть на распечатку…

Телефонный разговор президента СССР М. Горбачева с президентом США Дж. Бушем от 18.01.1991 г.

Горбачев. Приветствую вас, Джордж, в это непростое для нас время.

Буш. Да, время действительно очень сложное.

Горбачев. Я, конечно, хотел обсудить с вами ситуацию в Персидском заливе.

Буш. Буду рад поделиться с вами нашей информацией и готов выслушать то, что есть у вас.

Горбачев. Наши с вами сомнения относительно Саддама Хусейна и его культа личности подтвердились, он видит себя единоличным хозяином всего Персидского залива. В результате стало необходимым применение силы, конечно, при полном понимании того бремени и той ответственности, которую мы с вами несем перед всем миром. Я понимаю и то, что это связано с неизбежными жертвами. Но дело, как говорится, пошло… и возникает вопрос, что же дальше?

Буш. Действительно. И я надеюсь, что все согласятся с тем, что дальше должно последовать полное осуществление соответствующих резолюций ООН.

Горбачев. Я выступил с заявлением, в котором подтвердил нашу принципиальную позицию, назвал агрессию агрессией, возложил на Саддама Хусейна вину и ответственность за то, что война стала неизбежной, и заявил, что он должен уйти из Кувейта, выполнить резолюцию ООН.

Буш. Это было превосходное заявление.

Горбачев. Военные действия начались, и сейчас в первую очередь надо думать о том, как сократить их, не допустить расползания военных действий.

Буш. Меня это тоже очень беспокоит. Думаю, что, когда президент Ирака Саддам Хусейн направил свои ракеты на Израиль, он стремился как раз к разрастанию военных действий.

Горбачев. И ваша помощь, ваш своевременный совет израильскому руководству были совершенно правильными.

Буш. Нас очень беспокоит иорданский угол. А также Иран, с которым Хусейн вел войну целых восемь лет, с 1980 по 1988 год! Может, у вас есть какие-то соображения на этот счет?

Горбачев. Я хотел бы вас вначале посвятить в свои размышления относительно дальнейших шагов.

Буш. Буду рад выслушать вас.

Горбачев. За двое суток военных действий армий США и Великобритании ситуация перешла в иную фазу. Нанесен огромный и вряд ли поправимый ущерб военному и индустриальному потенциалу Ирака. Амбиции Хусейна диктовать свою волю в регионе не имеют теперь материальной основы. Это — важная принципиальная победа. Агрессору преподнесен урок. (…)

Так что же теперь? Нанесение ударов внутри страны, жертвы среди населения? Мы могли бы продолжить в рамках Совета Безопасности ООН наше взаимодействие с тем, чтобы осуществить идею, о которой мы говорили, создание новых структур безопасности на Ближнем Востоке…

Буш. Во-первых, у нас нет оснований считать, что президент Ирака согласился с этим предложением. Во-вторых, неверно, что его военный потенциал более не существует. Своевременно ли прекращать действия сейчас, когда Саддам Хусейн только что нанес удар по Израилю и выглядит героем? (…) Мы ни в коем случае не допускаем бомбежки мечетей, школ, больниц. Но мы не должны сворачивать военные действия, пока цель не будет достигнута, то есть пока Хусейн не уйдет из Кувейта. А сейчас он выглядит победителем, дескать, ударил по Израилю, и война окончена. Вместо того чтобы все убедились, что он агрессор и что он потерпел поражение, он будет выглядеть победителем даже в глазах тех стран, например Египта, которые сейчас выступают против него. Это было бы вызовом новому порядку, к которому мы с вами стремимся. (…) Если не добиться полного осуществления резолюций ООН, то этот человек вырвет победу из челюстей поражения.

Горбачев. Я думаю, между нами нет разногласий относительно необходимости выполнения резолюций ООН. Но мы должны думать, как выйти из этой ситуации, учитывая, что она вступила в новую фазу.

Буш. Давайте поддерживать контакт. (…) Но мы сейчас не можем пойти на то, чтобы создавать ситуацию переговоров, идти на компромисс.

Горбачев. Я думаю, мы с вами вовремя поговорили.

Буш. Да, хорошо, что позвонили. В последние дни я с большим сочувствием думаю о вас. Хочу подчеркнуть, что я сказал вашему новому главе МИД, Андрею Козыреву, что проблемы в Прибалтике должны решаться только мирным путем. Хочу также заверить вас, что мы приложим все усилия, чтобы урегулировать подготовку договора по СНВ. Несмотря на войну в Персидском заливе, мы не утратили интерес к этим вопросам.

Горбачев. Жму вашу руку, до новых контактов.

Буш. Можете звонить в любое время дня и ночи.

* * *

— Так зачем ты мне это принес? — Волгин дочитал стенограмму и красноречиво отложил ее в сторону.

— Видишь ли в чем дело, Игореша, — Кирпичин отхлебнул холодной «колы». — Нужна профессиональная помощь. Наш Горби задумал издать книгу. О дружбе с Америкой и о победе демократии в Союзе. Он поручил подготовку этой книги своей «команде» советников. И фактуру они, в принципе уже собрали… Но… техническую работу делать некому. Ты же понимаешь, все эти люди — занятые, а тут надо текст писать, угрохать уйму времени…

— Так… Понимаю, к чему ты клонишь, — брови Игоря удивленно взлетели. — Не знал, что ты водишь дружбу с агентами влияния.

— Да при чем тут агенты влияния! Просто я общаюсь с некоторыми кремлевцами, и помощник Горби мне прямо сказал, что если, мол, найдешь технического редактора, который бы умел быстро работать и молчать, то в долгу не останемся. И тут я вспомнил о тебе. Думаю, написание «рыбы» для исторического сборника Политбюро — это неплохой приработок к твоей школьной ставке. Ну, идет?

Волгин опешил. Пару секунд он продолжал рассеянно смотреть в окно. Там продолжал падать мокрый холодный снег. Небо над Москвой затягивали сизые тучи.

— Мы живем в невероятную эпоху! — наконец выдохнул Волгин. — Ты же прекрасно знаешь, как я отношусь к Горбачеву, и вдруг предлагаешь мне создавать предателю страны — позитивный имидж, петь дифирамбы его убийственной перестройке!

— А что тут удивительно? Я предлагаю тебе за-ра-бо-тать! При всем изобилии «советников» в горбачевской кормушке, трудоемкую работу там делать некому! Историю они тоже не слишком знают. Наляпают ошибок. Понимаешь? Но эти птицы высокого полета платят реальные деньги, и я гарантирую, что ты их получишь. Мне за посредничество пойдет совсем мизерный процент от сделки.

— Старый, черствый циник, — Волгин с усмешкой поставил недопитый коктейль на стол. — Деньги любой ценой. Деньги не пахнут! Звонкая монета стала главной, если не единственной жизненной ценностью. Неужели мы все к концу перестройки стали такими?

— Все или не все, какая разница? — Петр Кирпичин ухмыльнулся. — Перестройка поставила нас в условия выживания, и каждый действует, как может. Борьба за существование выглядит благородно лишь в теории Дарвина. Я многое бы отдал за то, чтобы она нас не коснулась. Но, увы, она нас коснулась. Мир суровее красивой научной теории.

— О, да! Мы вступили в эру Золотого тельца. Даже за высшее образование теперь приходится платить — и немало. Природные таланты общество потребления не интересуют. Важны лишь деньги и связи.

— Увы, это так. И я, во всяком случае, не собираюсь сдавать позиций, как ты, Игореша. Не перессорься ты в свое время с командой Миши Пятнистого — глядишь, остался бы в своем кабинете… И мне не пришлось бы предлагать тебе «халтуру»… на условиях анонимности.

— Во-первых, я не занимаюсь «халтурой», хоть нынче это и модно, наряду с фарцовкой и рэкетом. Я пытаюсь сохранить историческую память страны и не предам свои принципы ни за какие гонорары. Во-вторых, я вовсе не жалею о своем уходе из чиновников. Я не держался за свой кабинет на Старой площади, как ты цепляешься за свою каморку на Лубянке. Мы и так слишком много часов нашей жизни проводим в кабинетах. Или в пыльных приемных. Мы обрекли себя на добровольное заточение в четырех стенах, а потом удивляемся, откуда к нам приходит отчаяние?

— Слишком много философии, пустой и бессмысленной. Хочешь сказать, что в роли школьного учителя тебе живется лучше?

— По крайней мере, мне не приходится кривить душой и лгать самому себе. И детям нравятся мои уроки истории. Важно сохранить самого себя и душу, вопреки обстоятельствам.

— Даже если обстоятельства обрекают тебя на полуголодное существование? Ты будешь рассуждать о душе, подобно Моисею, ведущему за собой иудейский народ по пустыне?

— Убирайся к черту со своей иронией!

— Историческая память — дело хорошее, но роль провидца — неблагодарна. Факты бытия проще, чем ты это себе вообразил. Тем более что сегодня кошелек еще стал и эквивалентом интеллекта…

— Ах вот как!

Взгляд Волгина скользнул по стенам «Макдональдса». Американский китчевый интерьер казался чересчур ярким, помпезным, искусственным, обдавал дискомфортом рекламы. На мгновение Волгин закрыл лицо руками. Было слышно, как стучит касса и где-то течет вода из крана.

— Напрасно ты со мной пытаешься спорить, — сухо заметил Кирпичин. — Я не хуже тебя вижу, что дело дрянь, но ничего другого нам не предлагается. Поэтому, как говорили умные древние, «ешь, пей, веселись!». Живи настоящим, не задумывайся о будущем. Ну, рухнет Союз, — ну и Бог с ним! Наплюй на тупик, в который завела нас «перестройка». Лучше учись добывать деньги.

— Разве такое возможно?

— Возможно, раз я предлагаю тебе заработать на подготовке «заказной» книжки. Пусть и без контракта, ну и что с того? В этой стране теперь все идет не по правилам.

— Над нашей страной поставили чудовищный эксперимент. Очень удобный Западу. Не сегодня завтра сверхдержава рассыплется, как карточный домик, — глаза Волгина стали туманными и влажными.

— Эксперимент? Помнишь, когда случился Чернобыль, все газеты цитировали Апокалипсис? Но я не читал этих газет, — Кирпичин развернул биг-мак и счистил холеным ногтем с румяной булочки несколько кунжутных семечек. — Я не хочу жить в катастрофе и загружать свои мозги гадкими ощущениями.

— Раз уж ты сам заговорил о Чернобыле, то должен помнить, из-за чего произошла катастрофа. Головотяпы, экспериментаторы отключили все системы безопасности станции. И она взорвалась.

— Допустим. И что с того?

— Сейчас то же самое происходит в политике. Идет отключение системы безопасности страны. И ты, как чекист, знаешь это не хуже меня. Именно поэтому КГБ объявлен нашей спившейся и продажной, совершенно деградировавшей от фуршет-ной халявы прессой «ужасным монстром, загнавшим полстраны в лагеря». Посмотри за окно, Петя. Это — затишье перед бурей.

— И что ты предлагаешь? Отправить всех журналистов в вытрезвитель? Пойти с войной на Кремль? Тебе мало опыта ГКЧП? Ты же видел, что произошло с теми, кто оказался на стороне «путча». Все сели за решетку.

— И вместо того чтобы сделать выводы и объединиться, вы пробуете выжить поодиночке. Пытаетесь подзаработать на дружбе с агентами влияния! Это у вас называется «интеллектом». Что ж, вас всех перебьют по одному, как стадо глупых лосей, которые разбежались по всему лесу и прячутся в хилых зарослях, веря, что охотник будет убивать лишь самого крайнего. Когда-то крайним становится каждый.

Мимо столика прошла девочка в спецодежде «Макдональдса» с веником и с мусорным совком. Натренированным движением руки она собрала в совок валяющиеся на полу полосатые коктейльные трубочки и бумажные обертки от биг-маков.

— Золотой телец завладел нашими сердцами, Петя. Раньше наше общество стремилось летать к звездам, а теперь ему нравится много и вкусно жрать. Мы разделили народ на элиту и обслугу. На сливки и воду. Элита жрет и гадит за троих. И все остальные должны ее обслужить, создать ей красивый имидж и вычистить за ней навоз…

— В какой оппозиционной прессе ты это вычитал?

— В прессе? — Волгин усмехнулся. — Наша спившаяся и вороватая демократическая пресса подобное не напишет. Это мои собственные мысли. Повторяю, единственная сила, которая способна остановить распад страны, так это система госбезопасности. А ты со своими шкурными интересами…

— Называй как хочешь. Но жизнь коротка. Мир состоит из зла и несправедливости. Поэтому давай-ка лучше закажем еще по стакану «пепси» со льдом, полюбуемся красотой холодного осеннего вечера и хладнокровно плюнем отчаянию в морду. Время профессионалов прошло, и сейчас самое правильное — нарабатывать выгодные связи, а не ложиться грудью на амбразуру. Борьба за справедливость ничего не дает. Да, у нас ужасный новый шеф КГБ, но начальников не выбирают.

— Чем же он вам поручил заниматься?

— Бакатин-то? Поручил поднять архивы по делу 1981 года о покушении на папу римского. Видимо, чтоб доказать причастность КГБ к этому делу и дискредитировать систему…

— Достойный шеф, нечего сказать. «Лучше умереть от никотина, чем от Ба-ка-тина». Судя по всему, Бакатин ищет любой компромат на КГБ, ненавидя структуру, которую возглавляет… И что же, Петруша, тебе уже удалось накопать достаточно грязищи? Ведь подлость и предательство теперь тоже называется интеллектом?

Петр Кирпичин раздраженно бросил недоеденный биг-мак на поднос. Перцовый кетчуп жирным пятном растекся по салфетке, украшенной броской рекламой еды со скидками. «Купи один «Биг-Мак» с натуральной телятиной, и ты получишь бесплатно стакан «колы»!» — призывал «Макдональдс».

— Довольно нотаций. Я не хочу оказаться на улице и стать маргиналом, слиться с оппозицией, как ты, Игорь. Я не хочу пребывать в стане побежденных.

— Мне неприятна твоя роль циничного флюгера. Неужто, Петруша, ты готов карабкаться наверх даже по трупам своих товарищей?!

— Надо быть полным идиотом, чтоб вместо того, чтоб ухватиться за денежную работенку, которую я тебе предложил, — произносить подобные оскорбительные вещи!

— Прибереги свои продажные предложения для родни по духу. И ты мне больше не друг.

Где-то в глубине «Макдональдса» бодро заиграла развеселая американская музычка в стиле «кантри». Либерализм шагал по стране семимильными шагами.

НАША СПРАВКА

ИСТОРИЯ ЛИКВИДАЦИИ КГБ И ОРГАНОВ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ СОЮЗА — уникальна. Начиная с 22 августа 1991 года (т. е. после «путча») и в течение неполных четырех лет до момента упразднения КГБ, на посту главы этого ведомства сменилось СЕМЬ руководителей. Каждое назначение нового руководителя КГБ сопровождалось реорганизацией и перестановками в аппарате. Инструментом для очистки нового КГБ от профессионалов стал сбор компромата на его сотрудников и попытка переписать историческое прошлое системы «страшного монстра».

Так, например, шеф КГБ Вадим Бакатин, возглавивший систему после «путча», занялся реставрацией «дела покушения на папу римского». Именно Бакатин вошел в историю КГБ как «Герострат Лубянки». Каким же образом строитель Бакатин, не имеющий даже военного образования, оказался на вершине системы госбезопасности? Определенную роль сыграла его покладистость, готовность выполнить любую задачу, поставленную теми, с кем он общался «наверху». А активно общался он с двумя политиками — Горбачевым и Ельциным.

Еще в годы перестройки М. Горбачев обратил внимание на инженера-строителя и секретаря обкома КПСС В. Бакатина и, объявив его «прорабом перестройки», отправил… на должность министра МВД. За короткий период пребывания на этом посту Бакатин — Баба Катя (как иронизировали его коллеги по ведомству) — заметно разоружил систему МВД, ослабив одним лишь росчерком пера институт агентуры. До тех пор, пока в мире будет существовать разведка и контрразведка, основным инструментом спецслужб будет негласная агентура. Об этом не знают лишь дилетанты. Однако Бакатин решил отказаться от агентурной системы! Преступный мир обязан поставить Бакатину памятник в золоте за то, что министр МВД отдал распоряжение сократить в сотни раз оперативных агентов, а их личные дела уничтожить.

Вторая «заслуга» Бакатина на посту министра МВД состояла в том, что он издал приказ, позволяющий сотрудникам милиции работать по совместительству. Это привело к быстрому сращению правоохранительных органов с криминогенным контингентом «зарождающегося» в «перестроечной России» теневого бизнеса.

Председателем КГБ Вадим Бакатин был назначен по инициативе президента СССР М. Горбачева, которая удивительным образом совпала с интересами его главного конкурента в борьбе за высшую власть в стране — Ельцина. Президенту РСФСР Ельцину Вадим Бакатин тоже приглянулся. Официальная версия состояла в том, что Бакатин «мог повернуть работу тоталитарного ведомства на демократический лад». Однако, на деле Бакатин устроил в КГБ настоящий разгром, став «дровосеком», разрубившим весь сложный организм системы на малоэффективные обрубки.

ФИЛОСОФИЯ ПРЕДАТЕЛЬСТВА, ФИЛОСОФИЯ ТЕРРОРИЗМА

Ярчайшим эпизодом «работы» могильщика КГБ Вадима Бакатина стала чистка профессиональных кадров КГБ под предлогом перетряхивания архивов по «делу папы римского». Покушение на папу римского, исполнителем которого стал турецкий террорист Агджа, которому даже помогли бежать из тюрьмы ради громкого выстрела в понтифика из пистолета, произошло 13 мая 1981 года на площади Святого Петра в Ватикане. ЦРУ обвиняло в этой истории КГБ, а КГБ, напротив, — ЦРУ. Глубинные мотивы покушения оставались скрыты за семью печатями. Новый шеф КГБ Вадим Бакатин, вернувшись к истории с папой Римским, повел себя так, как если бы получил распоряжение из ЦРУ. Он отдал приказ поднять в архивах все документы по этой истории, а также по всем политическим убийствам (как, например, ликвидации Степана Бандеры) со стороны КГБ. Шеф КГБ начал сбор компромата на КГБ. Вот это был шеф!

Перелопатив архивы КГБ на предмет поиска «дела папы», шефу КГБ Вадиму Бакатину ничего найти не удалось. Тогда Бакатин написал записку Горбачеву о том, что «КГБ, очевидно, замел следы», мол, он все равно не верит, что чекисты не прича-стны к этому ТЕРАКТУ

Итак, в прессе впервые прозвучало словосочетание МЕЖДУНАРОДНЫЙ ТЕРРОРИЗМ. Любимый словесный оборот Америки для проведения политики экспансии! (Вспомним масштабную «ловлю» бен Ладена и войну за нефть на Ближнем Востоке.)

Вот почему в истории с папой следовало искать американский след. Вообще, предыстория покушения на папу римского такова, что еще в 1981 году директор ЦРУ Уильям Кейси поручил агентуре ЦРУ в Риме организовать его встречу с кардиналом Агостиньо Казароли, госсекретарем Ватикана, который был советником при четырех папах. Целью этой встречи было желание Кейси втянуть Ватикан в большую геополитическую игру за однополярный Американский мир. Встречу планировали провести в прикафедральной канцелярии Ватикана, причем были расписаны все детали: как директор ЦРУ войдет через черный ход, как кардинал пройдет через парадные двери. И вдруг… на встречу вместо кардинала Казароли прибыл один из его советников, принеся извинения, что тот лично не смог принять Кейси. Смущенный Кейси, сдержанно поблагодарив советника за двухчасовую аудиенцию, спросил, а будет ли Казароли располагать временим при следующем визите директора ЦРУ в Италию? Или, быть может, сам Иоанн Павел II сумеет выкроить время для подобной встречи? Ответ был кратким, но исчерпывающим: «Нет». Напористый Уильям Кейси начал лихорадочно соображать, как же заставить Ватикан стать более сговорчивым. От позиции Ватикана во многом зависел успех США в Большой игре на европейском плацдарме, это был тот самый «хартленд», сердце целого континента, завладев которым, можно было бы легко завладеть и всей Евразией, как писал в своей книге «Великая шахматная доска» аналитик Збигнев Бжезинский! Уильям Кейси уважал выходца из польской аристократии и ведущего аналитика ЦРУ Бжезинского, и высоко ценил его стратегические прогнозы.

Прошло всего несколько недель после отказа Казароли от переговоров с ЦРУ и тут 13 мая 1981 года на главной площади Ватикана — площади Святого Петра прозвучали выстрелы турецкого террориста Агджи, направленные прямо в папу римского. ЦРУ немедленно через подконтрольную прессу подняло шум по принципу «держи вора!». Весь мир увидел в этой акции «руку Кремля». Прошло еще совсем немного времени, и 7 июля 1982 года сам папа римский (!) дает часовую аудиенцию президенту США Рональду Рейгану. Оба много говорят о «международном терроризме», Рейган вспоминает, что и в него тоже стреляли.

Именно после этой аудиенции папа римский благословил США на крестовый подход против «Империи зла». 8 марта 1983 года Рейган объявляет Советский Союз «Империей зла», а ЦРУ начинает финансировать оппозиционное коммунизму движение в Европе. В частности, антикоммунистическое движение «Солидарность» в Польше получает мощную финансовую поддержку от ЦРУ Либеральные европейские газеты продолжают развивать тему МЕЖДУНАРОДНОГО ТЕРРОРИЗМА и много пишут о «причастности КГБ к международному терроризму». Впрочем, тема терроризма стала настоящей РЕЛИГИЕЙ после теракта 11 сентября 2001 года. Именно тогда в США была запущена ФИЛОСОФИЯ ТЕРРОРИЗМА, которая стала оправданием для ПОЛИТИКИ ЭКСПАНСИИ.

Удивительным образом развил тему ТЕРРОРИЗМА в Союзе осенью 1991 года и шеф КГБ — Вадим Бакатин. Подчас казалось, что он поет в унисон с ЦРУ, то есть против интересов своей страны, и вот почему ветераны госбезопасности презрительно называли шефа КГБ — «выкидыш».

Еще бы! Бакатин старался активно взаимодействовать с американцами! Например, он начал им передавать чертежи советских средств технической разведки. Среди средств советской разведки, которые Бакатин великодушно передал американцам, многие образцы, к счастью, представляли собой лишь музейные экспонаты, новейшие средства специалистам пришлось уничтожить, чтоб они не попали в руки… главы ведомства!

Дальше — больше. Бакатин начал просить политической защиты и поддержки на Западе. Однако американцы не стали спасать и поддерживать этого чекиста-«флюгера»: кто однажды предал своих, предаст и чужих.

Самым знаменитым актом предательства стала история со сдачей АМЕРИКАНСКОГО ПОСОЛЬСТВА. Понятия «гостайны» для Бакатина не существовало. Передача схемы прослушки здания американского посольства в Москве произошла ровно за три дня до «Беловежья» и ликвидации Союза, то есть 5 декабря 1991 года. Шеф КГБ Вадим Бакатин самолично передал сотруднику ЦРУ Роберту Страуссу чертежи и схемы установки «жучков» и «закладок» в здании американского посольства. Вначале американцы не поверили было в то, что Бакатин сдержит свое обещание, ведь по всем меркам это была измена Родине и разглашение гостайны, за что полагался расстрел. Но никакого расстрела не последовало, напротив, Бакатин еще некоторое время «рулил» КГБ. А потом «чекист» Бакатин занялся американским фармацевтическим бизнесом…

УНИКАЛЬНОСТЬ ПРОСЛУШКИ здания американского посольства в Москве состояла в том, что «жучки» были изготовлены из материла той же плотности, что и перекрытия самого здания, и обнаружить их не удавалось даже с помощью специальных приборов. Великолепным инженерным ноу-хау было и то, что прослушивающие устройства не требовали типичных источников питания, когда «жучок» монтируется к лампе, люстре, телефону и т. п. Энергоподпиткой для «жучков нового поколения» служило само «дыхание» здания. Говорят, что американские военные, видя эти «жучки», прищелкнули языком от восторга: «У нас такие штуки существуют только в чертежах».

Но и это еще не все. Прослушка здания американского посольства в Москве была сконструирована таким образом, что само здание служило «МИКРОФОНОМ», а принимающим устройством служил храм напротив, который в шутку называли «Храмом Богородицы на телеметрии». После беспрецедентного шага Бакатина строительство здания американского посольства было заморожено, и его сдали в эксплуатацию лишь спустя несколько лет.

Спустя ровно три дня после того, как В. Бакатин передал ЦРУ схему прослушки американского посольства в Москве (05.12.1991 г.), в белорусских Вискулях было подписано решение о ликвидации Советского Союза. (08.12.1991 г.). Участниками так называемого «Беловежья» стали Ельцин (РСФСР), Кравчук (Украина) и Шушкевич (Белоруссия). Первый телефонный звонок (его осуществил глава МИД А. Козырев), которым из Вискулей известили о ликвидации СССР, был адресован даже не М. Горбачеву, а… Д. Бушу. Таким образом, «сдача американского посольства» стала ярким символом для ЦРУ, своеобразным белым флагом сдачи всей страны.