Руководство пансионата не разрешило миссис Гёдель покидать пределы заведения. О поездке в кино и речи быть не могло, врачам только-только удалось избавить ее от болей. Пожилая дама получила лишь небольшую передышку. Энн понятия не имела, как сообщить ей скверную новость. Не надо было ей ничего обещать. Чтобы ничего не решать, она задержалась на работе и очередной визит просто пропустила.
Теперь Энн нерешительно замерла на пороге приоткрытой двери. В комнате с задернутыми шторами было темно. Ее давно не проветривали, и от тяжелого духа молодую женщину затошнило. Перед тем как переступить порог, она надела на лицо вымученную улыбку:
– Прошу простить меня за опоздание, Адель. В дороге со мной случилась маленькая неприятность.
Притихшая под одеялом фигурка ничего не ответила.
– Вы спали? Простите.
– Как вы мне надоели своими вечными извинениями.
Ценой титанических усилий Адель поудобнее устроилась на подушках, поджала губы и воинственно нахмурилась.
Энн сказала себе, что устраивать дуэли у нее нет сил. Только не сегодня. После всех этих зануд, лопнувшей шины и пуговицы, которая царапала подбородок… Давно стемнело, и молодая женщина уже подумывала об обратном пути, в конце которого ее ждал пустой холодильник.
– Что за манеры? Вы то являетесь сюда через день, то куда-то пропадаете!
– Работы было много.
– У меня нет настроения с вами говорить. Посещения закончились. И никаких преференций по поводу научного архива вы от меня сегодня не дождетесь.
– Вы плохо себя чувствуете? Может, позвать дежурную медсестру?
– Что вы ко мне пристали, как пиявка? Вам больше делать нечего?
Враждебность пожилой дамы Энн отнесла на счет запрета покидать стены пансионата. Адель об этом сообщили другие, а расплачиваться придется ей. Она подошла к кровати и продемонстрировала пакет сладостей:
– У меня есть чем полакомиться. Тайком от медсестры.
– Вы хотите ускорить мою кончину, чтобы побыстрее завладеть этими проклятыми бумагами?
– Да нет, просто хотела доставить вам удовольствие. Я же знаю какая вы, Адель, лакомка.
Пожилая дама погрозила ей пальцем. В ее жестах и словах присутствовала какая-то фальшь, Энн видела этот диссонанс, но объяснить его не могла.
– Не говорите со мной так! Я не ребенок!
Истощив все запасы терпения, Энн набросилась на сладости, к которым Адель отнеслась с таким презрением.
– Если бы у вас были дети, вы, по крайней мере, не таскались бы сюда и не обхаживали бы старуху, пытаясь добиться повышения по службе.
– Вы можете меня многому поучить, но вот что касается детей – это уж точно не ваше дело!
– Bist deppert! Не смейте со мной так разговаривать! Наглость какая!
– Я вас очень люблю, миссис Гёдель, не надо все портить.
– Плевала я на ваши якобы теплые ко мне чувства. Дешевый театр! Ложь!
– Я всегда еду сюда с удовольствием, Адель.
– Откуда вам знать, что такое «удовольствие»! Вы даже оргазм испытываете с помощью рук, которые у вас, как грабли. Если вы что-то берете, то только пинцетом, если целуетесь, то кончиками губ, сексом хотите заниматься лишь на расстоянии, а если и ложитесь с кем-нибудь в постель, то тоже наверняка извиняетесь. Хотя нет, вас даже фригидной назвать нельзя, вы просто девственница-недотрога, синий чулок!
Ощущение несправедливости превращало Энн в неполноценную калеку и напрочь лишало воли. Она окаменела, злобно оскалилась и сказала себе, что если не на шутку разгневается, то тоже сможет слететь с катушек. Лицо Адель налилось кровью и побагровело, что было небезопасно для ее изношенного сердца.
– Raus! Инвалидов в моей жизни и без вас хватало! Raus!
На шум прибежала медсестра.
– Только вас здесь еще не хватало! Вместе с вашими деревенскими сабо!
– Миссис Гёдель, я сейчас сделаю вам укол успокоительного. Все, посещения закончены!
Энн убежала, оставив на кровати сладости.
Она открыла сумку и стала искать носовой платок. Ей весело подмигнул стоявший в холле автомат по продаже кофе, снеков и прочих мелочей. Энн шмыгнула носом, сделала глубокий вдох и вытащила мелочь, посчитав, что вполне заслужила небольшое утешение. Для старой развалины, получившей лишь временную передышку, у этой Гёдель было еще вполне достаточно энергии. Молодая женщина вновь сдержала поток слез, готовый хлынуть в любую минуту. Эта невменяемая старуха умеет причинять боль. Ты выиграла, ведьма! Я больше не приду! На кой черт ей терпеть такие мучения? Энн посмотрела на дрожащие руки. Как грабли? Об этих гадостях лучше не думать. Она не виновата в том, что руководство пансионата запретило миссис Гёдель покидать стены заведения. И не обязана каждый день слушать поток ее излияний. Молодая женщина съела плитку шоколада. Время потрачено впустую, ее визиты не принесли ровным счетом никакого результата. Девственница-недотрога? Синий чулок? Вот сволочь! Она потеряла девственность в семнадцать лет. Энн ничем не отличалась от всех остальных и стала женщиной после выпускного бала в объятиях некоего Джона. Они оба слишком много выпили, но первый опыт общения с мужчиной хоть и не принес ничего, кроме разочарований, все же позволил преодолеть необходимую формальность. Молодая женщина с особой горечью вспоминала последствия сделанного ею тогда выбора: окончательный разрыв с другом детства Леонардом Адамсом, считавшим, что ее девичья честь принадлежит только ему и больше никому. Они не раз об этом говорили: он был нежен, а если и набирался опыта с другими девушками, то только чтобы не разочаровать ее. Они вместе учились и когда-то будут вместе стареть. Уже в пятнадцать лет Лео распланировал всю их жизнь: блестящая карьера, дом, двое детей и студия, где можно будет писать все, что заблагорассудится, – он не сомневался, что станет художником. Но Энн не хотела быть его родственной душой по определению. Она представляла собой нечто большее, чем постулат, и поэтому решила встать на путь эмансипации, отдавшись грозе женщин всего ее класса. Лео тогда уехал учиться в частную школу, и она без промедлений во всех подробностях описала ему случившееся: он никогда не лишал себя удовольствия говорить о собственных завоеваниях на любовном фронте. После этого письма Лео несколько месяцев не подавал признаков жизни. Юноша был на редкость раним: его великолепная память, помимо прочего, всегда хранила то, что он считал обидами. Он вполне мог годы спустя повторить человеку совершенно невинную фразу, не преминув рассмотреть ее под всеми мыслимыми углами. И поэтому не простил Энн, которая отняла то, что по праву принадлежало ему. Доставлять оргазм руками? Да что она об этом знает, эта старая карга, не прикасавшаяся к мужчине со времен Перл-Харбора! Впоследствии у Энн были другие мужчины, посвятившие ее во все тонкости этого дела. И ни один из тех, кому удавалось преодолеть внешний барьер ее суровости, не говорил, что она холодна в постели. Как раз наоборот, Энн стоило больших трудов избавляться от подобных «воителей», у которых после ночи с ней оставалось одно-единственное желание – вновь и вновь сбрасывать с себя домашние туфли у ее кровати.
Энн решительно никогда ничего не замечала и всегда оставалась в дураках. Адель Гёдель, как многие другие, была всего лишь сварливой старухой, не знающей на кого обрушить свой гнев.
В поле зрения мелькнуло что-то розовое. Энн вздохнула: Глэдис будет удивительным завершением этого апокалиптического дня.
– Стало быть, вы немного повздорили?
– Да, новости здесь распространяются быстро.
– Адель – человек вспыльчивый. Хотя и не злопамятный. Подумайте об этом в следующий раз.
– О чем я должна подумать?
Глэдис уперла в бока покрытые старческими пятнами руки, не понаслышке знающие, что такое маникюр. Энн она казалась несносной рекламой Барби на склоне лет.
– Сегодня у нее был день рождения! Но к ней никто не пришел. Не считая вашего блиц-визита. И не забывайте, что этот день рождения у нее последний. На этот счет она не строит никаких иллюзий.
Молодая женщина почувствовала, что ее затопило до боли знакомое чувство вины. Как она, обычно такая дотошная, могла пропустить такую дату? Энн уже знала, что будет дальше: через две минуты она начнет искать себе оправдания, а через три задумается о том, как добиться прощения.