Энн рано выехала из Принстона и направилась в «Пайн Ран», твердо решив на этот раз перевести разговор на более профессиональные рельсы. За рулем она почувствовала в груди знакомую тревогу. Ей было страшно. Молодая женщина посмотрела на себя в зеркало заднего обзора и стерла излишек румян – сегодня она воспользовалась ими, чтобы лицо казалось здоровее и свежее. Но теперь, при сером свете пасмурного дня, больше походила на труп, загримированный бальзамировщиком при морге. Почему ей казалось, что во время каждого визита она словно предстает перед судом? В то же время каждый визит сюда производил на нее такое же действие, как и день, проведенный на море: во всем теле ощущалась чистота, в голове прояснялось, смывалась даже грязь следующей бессонной ночи.

Накануне вечером Энн на глаза попались кеды, к которым она не прикасалась вот уже несколько месяцев. Нужно вновь заняться спортом; это тело маленькой старушонки стало для нее невыносимым. Кот окинул ее опечаленным взором, вернулся на диван и вновь предался сиесте. Молодая женщина закрыла шкаф и села рядом с ним. Если бы эта злосчастная космическая лестница существовала на самом деле, то ее верхней ступенькой была бы кошачья жизнь.

«Kommen Sie rein!» Энн даже не успела постучать – мадам Гёдель узнала ее шаги. Она теребила в руке одеяло, не обращая никакого внимания на довольно прохладный воздух, врывавшийся в комнату и колыхавший шторы.

– На чем мы остановились в прошлый раз?

– Давайте я сначала сниму куртку.

– И то правда. Она у вас отвратительная.

Молодая женщина закрыла окно. Кресло стояло довольно далеко от кровати; она в него села, не пододвигая ближе, лицо ее приняло нейтральное выражение, спина выпрямилась, будто по стойке «смирно!».

– Элизабет и Глэдис чрезвычайно заинтересовались вашим случаем. На этот раз мы с ними сошлись, правда только в одном. Вам нужен мужчина!

Энн чуть не подавилась от смеха, проклиная себя за то, что так быстро позабыла о сдержанности.

– На дворе 1980 год, Адель. Мир изменился.

– Чтобы не считать себя пупом земли, нужно найти объект для обожания и начать им восхищаться. А для этого приличный мужик подходит, как ничто другое!

– Мне никто не нужен.

– Да хватит вам из себя гордячку строить. Мы же свои люди. Между нами, девочками, говоря, хороший оргазм всегда приводит мысли в порядок.

Энн положила руки на колени, стараясь не выказывать эмоций. Ей было прекрасно известно, что Адель очень чувствительна к тишине.

– Вы полагаете, что до 1960 года оргазма не существовало? Что женские наслаждения и радости были изобретены во времена сексуальной революции, как теперь принято говорить?

– Вы что, принимаете меня за недотрогу?

– Да, за недотрогу – во всем, что касается чувств. Лично мне теперь нечего стыдиться. И отчет держать тоже не перед кем, разве что перед Господом Богом. А от него личных посланий я не получала. Вы давно были близки с мужчиной?

– Хотите, чтобы я рассказала вам, как у меня все было в последний раз, из желания добавить перчинку в вашу жизнь, начисто лишенную сексуальной составляющей? В этом деле на меня не рассчитывайте.

– А с кем вам еще об этом поговорить? С психологом? Он докопается до подозрительных отношений с отцом, до соперничества с матерью и прочей ерунды. Личный опыт ничто не в состоянии заменить. У меня на хитрости и лживые предлоги не осталось времени.

Энн с трудом подавила желание послать эту любопытную старуху куда подальше.

– Вот оно что, теперь мы перешли к шантажу.

– Все средства хороши. Дайте мне что-нибудь взамен! Полагаю, я достаточно потрудилась над вашим архивом.

Энн намотала на палец прядь волос. Затем перебрала в уме сведения личного характера, выискивая те, которые можно было бы безопасно скормить Адель. Разве не об этом шла речь с момента первой их встречи? Одна жизнь в обмен на другую. В конечном счете Энн еще недостаточно оплатила свой долг перед жизнью.

В двадцать три года она попыталась сойти с проторенного пути, порвала с Уильямом и уехала в Европу. Пораженные до глубины души близкие объяснили ее бегство запоздалой реакцией на смерть бабушки, которую Энн очень любила. Одна лишь Рэчел усмотрела в этом признаки бунта – наследие ее собственного темперамента. Признать моральную слабость дочери для нее было делом невозможным: это стало бы свидетельством наличия пробелов в ее воспитании. Энн никогда в жизни не обнаруживала склонности к депрессии и всегда была замкнутой, но в их среде сдержанность неизменно считалась признаком элегантности.

Молодая женщина укатила, и их с Уильямом семьям не оставалось ничего другого, кроме как отменить ужин в ресторане и попытаться разобраться в хитросплетениях ее характера. Никто не сомневался, что она сделала это из элементарной ревности. Энн и сама до сих пор не осмеливалась это признать. В день помолвки Лео, опоздав, явился в компании некоего небесного создания из числа тех, список достоинств которых мужчины без конца пересматривают в надежде найти хоть какой-то изъян. У этой таковых не было: студентка медицинского факультета, избравшая своей специализацией нейрохирургию и в свободное время подрабатывающая манекенщицей. Когда незнакомка принялась поздравлять Энн, в ее словах не было даже тени превосходства, в котором ее можно было бы упрекнуть. Своей блистательной спутнице Лео представил ее как «подругу детства». Энн вусмерть напилась и под конец вечеринки выплеснула наружу все содержимое желудка, при этом Уильям держал ее за волосы, чтобы она не испачкала вечернее платье. Под утро, когда наконец ушли последние гости, она в двух словах послала его куда подальше. Ей тоже было не впервой орудовать скальпелем.

– Мой случай не такой уж безнадежный, Адель. Я даже когда-то была помолвлена. Но на том все и закончилось. Уильям, скажем так, был слишком добр.

– Как вы?

Энн улыбнулась; какой-какой, а доброй ее назвать было нельзя.

– С Уильямом я порвала в вечер нашей помолвки. Затем добилась разблокирования средств, доставшихся мне в наследство от бабушки, и на первом же самолете улетела в Европу.

Адель наклонилась ближе, жадно внимая откровениям, которыми молодая женщина делилась с ней тихим шепотом.

– За три года я спустила все до последнего гроша. Это были деньги покойников. Наследство дядюшек и дедушки. Они не предназначались для приобретения дома в пригороде.

– Сядьте поближе. Уши у меня уже не такие, как раньше.

Энн подкатила кресло к кровати, сняла туфли и потерла ступни. Адель протянула ей плед, и молодая женщина с удовольствием в него закуталась.

– По возвращении оказалось, что дела мои хуже некуда. Учебу я не закончила. Бросить якорь было негде. Мать со мной больше не говорила, отец на какое-то время меня приютил, а потом обратился к своему старому другу Адам-су с просьбой найти мне работу. Ему хотелось, чтобы я как можно быстрее убралась восвояси. У него был самый разгар медового месяца.

– А других мужчин у вас потом не было?

– Люди в целом мне очень быстро наскучили. Мне обязательно нужно восхищаться, без этого я не могу.

– Вы слишком полагаетесь на рассудок, радость моя.

– А вы обожали мужа?

– Ага! Вот мы и перевели разговор в практическую плоскость!

– Вся моя жизнь представляет собой низость в чистом виде. Теперь ваша очередь, Адель.

Миссис Гёдель несколько мгновений помолчала, затем схватила лежавшую у изголовья кровати фотографию в серебристой рамке и вытерла ее рукавом. Энн взяла снимок и взглянула, не осмеливаясь признаться, что уже его видела.

– Я восхищалась им, как только можно восхищаться всем, что вас превосходит. Но в его интеллект влюблена не была.

– Его болезнь, должно быть, доставляла вам немало страданий. Особенно здесь, вдали от родных.

Адель бесцеремонно взяла фотографию назад. «Вы никогда по-настоящему не любили». Энн вспомнились прочитанные когда-то слова о том, что воспоминания – это не прошлое, но лишь память о прошлом. Отношения в семье Гёделей, как и вся их история, были отнюдь не просты. Вероятнее всего, Адель полагала, что обладает монополией на страсть. Но в первую очередь – на жертву. И зачем тогда отказывать ей в этом последнем утешении? Пожилая дама, глядя куда-то в пустоту, выглядела совершенно изможденной. Дрожащими пальцами она вывела в воздухе горизонтальную восьмерку. Обручальное кольцо на другой руке, со временем ставшее слишком маленьким, глубоко врезалось в плоть.

– Я ухожу. Отдыхайте.

– Кстати насчет любви. Послушайте, девушка, когда вы сводите меня в кино на какой-нибудь водевиль?

– Руководство пансионата никогда нам этого не разрешит.

– Я пережила две войны. О том, чтобы трепетать от страха перед белым халатом, и речи быть не может! Придумайте что-нибудь. Поход в кино для меня можете считать лечебной процедурой. Не бойтесь вступить в схватку, красавица моя. Куда бы вы ни пошли, никогда не забывайте брать с собой багаж. Я что-нибудь вышью вам к Рождеству.