– Mein Gott! Где вы взяли это рубище?

Энн покружилась, чтобы Адель могла ею полюбоваться. Накануне, после вылазки в кино вместе с Адель, она, не раздеваясь, рухнула в кровать. Проснулась совершенно разбитой, но при этом по достоинству оценила чувство физической усталости, в последнее время подзабытое и теперь вернувшееся. Молодая женщина даже решила устроить после обеда небольшую пробежку. После обжигающего душа, чашки крепкого кофе и двух таблеток «Алка-Зельтцера» она натянула старый свитер с эмблемой Принстона – нанесенный методом шелкографии тигр уже стал увядать. Энн уже не помнила, какой случайный жених оставил его в шкафу. Но точно не Уильям: после отъезда Энн он тщательно разобрал вещи, упаковал все свое в три чемодана и отвез отцу.

– Я предпочла бы ваше старое тряпье. Умеренность от небрежности отделяет некоторое расстояние. Чему-чему, а этому мать должна была вас научить, какой бы строгой она у вас ни была.

Молодая женщина теребила бесформенный рукав плаща. Она была не до конца честной с Адель.

– Мама всегда одевалась с иголочки. Просто я не унаследовала ее элегантности, в чем она нередко меня упрекала.

Миссис Гёдель на возражение не отреагировала, вполне возможно, что после вчерашней эскапады она была готова простить Энн все ее былое привирание и недомолвки.

– Знаю я таких дам. Они никогда не допускают импровизации.

Места для нежности Рэчел тоже не оставила. Адель оказалась достаточно проницательной, чтобы понять это самостоятельно, не заставляя Энн приоткрывать завесу над своим прошлым. Молодая женщина все больше проникалась уважением к чуткости миссис Гёдель, в которой не было даже намека на угодничество или раболепство.

– Я тоже никогда не любила выглядеть элегантно, потому что была начисто лишена аристократического лоска. Ловкость в обращении со столовыми приборами, светская беседа, все это…

– Тем не менее на фотографиях вы выглядите очень нарядно.

– Вам застит взор «ретростиль» старых фотографий, радость моя. Мы жили небогато, и мне приходилось довольствоваться небольшим обрезом ткани. Пуговицы я срезала со старой одежды и пришивала к новой. Хорошенькая шляпка возносила нас до немыслимых высот. Как жаль, что сегодня женщины их больше не носят!

– Элегантность зависит не от денег.

– А от уверенности в себе. Эта черта приходит с воспитанием. Мне в детстве не привили качеств, позволяющих распивать чаи на светских раутах в Принстоне.

– В научных кругах это не является приоритетом.

– Вот здесь вы правы, неряха этакая! Альберт всегда выглядел так, будто спал, не раздеваясь. Но мой Курт – никогда. Я тратила уйму времени, чтобы выгладить ему рубашки. Даже в самые трудные моменты нашей жизни муж выглядел безупречно. Я за этим следила. «Элегантность» для него была очень важным словом, причем в самых разных сферах.

– Мне как-то довелось присутствовать на лекции, посвященной проблеме «математической элегантности».

– А вы не теряетесь. Да и с толку вас не собьешь.

Адель почесала макушку. Энн было подумала, что она ограничится тем, что выкажет отсутствие интереса к этой теме, но пожилая дама ее удивила:

– Математическая элегантность. Понятие, совершенно недоступное нам, простым смертным.

– Я думала, что оно некоторым образом связано со стройностью мысли. Примерно то же, что и в «принципе бритвы Оккама»: простейшее объяснение всегда является лучшим.

– К простоте это не имеет никакого отношения. В противном случае подобная идея свидетельствовала бы о недостатке смирения перед сложностью окружающего нас мира. Мой муж был способен воспринять некую красоту, от меня неизменно ускользавшую, и без устали искал ее. Он тратил немало сил на доказательства, в основе которых лежали принципы, выходившие далеко за рамки рационального. Друзья за это порой поднимали его на смех, коллеги журили и отчитывали. Он вечно запаздывал с публикацией своих работ, без конца громоздя примечания и пометки. Очень боялся, что его не поймут или сочтут сумасшедшим. Что в конечном счете и произошло!

– Почему бы вам тогда не доверить мне эти документы? Мы воздали бы должное его научному наследию. Теперь вы мне доверяете и прекрасно знаете, что я не стану вами манипулировать.

– Я подумаю.

Адель улыбнулась, теперь у нее была инструкция к применению.

– Так что будьте элегантны, Адель!

– У меня есть собственная концепция – моральной элегантности.

– Если опираться на принцип Оккама, то у вас их больше нет, потому как вы все уничтожили.

– Falsch! Просто я не хочу вам их отдавать.

Пожилая женщина потянулась и хрустнула суставами пальцев. От этого звука Энн пришла в раздражение, но ничего не сказала. Вполне возможно, что второй такой случай больше не представится.

– Вы не хотите предавать публичной огласке некоторые свои личные воспоминания?

Миссис Гёдель даже глазом не моргнула: вырвать из нее признание было невозможно. Адель не отдаст желчь и горечь семьи Курта на съедение потомкам. Право на злопамятство она заслужила.

– Заблуждения моего мужа являются общественным достоянием. Посмертные унижения меня не страшат. Так что перестаньте впустую демонстрировать чрезмерное рвение!

– А знаменитое «онтологическое доказательство»? Насколько мне известно, оно ходило по коридорам Принстона, но опубликовано так и не было. В чем там было дело?

– Ах! И вы туда же! Курт Гёдель доказал существование Бога? Я все спрашиваю себя, сколько дней понадобилось бы вам, чтобы прийти к тем же выводам. Приближение моей смерти щекочет ваши религиозные чувства, фройляйн Мария.

– Адель, вы верующая?

– Я верю в божественное начало. А вы?

На периферии сознания молодой женщины затрепетали слова Леонарда Коэна: «Well, your faith was strong but you needed a proof». Прямого ответа на поставленный вопрос у Энн не было. Ее родители проповедовали вполне уместный для научной среды атеизм, дополнительной опорой которому служило юношеское опьянение победоносным материализмом. Бабушка хоть и не была ревностной католичкой, но обряды все же соблюдала. Энн очень любила их торжественные, радостные моменты, особенно «праздник кущей», когда Джозефа прямо в гостиной сооружала пестрый шалаш из простыней и платков. Девчонкой Энн имела право украшать его как заблагорассудится, копаясь в набитых битком сундуках на чердаке. О том, что к этому имеет некоторое отношение Бог, она думала мало. Рэчел подытожила ее детскую метафизику банальной фразой: «После смерти атомы вновь включаются в великий цикл природы». Энн проявила настойчивость: почему она обязательно должна родиться заново в виде дерева или уличного фонаря? Почему не появиться повторно на свет в старом облике, если на то пошло? Рэчел тут же доложила о восхитительной наивности дочери мужу, который ограничился уклончивым ответом. «Не знаю, Энн. А ты сама что об этом думаешь?» Сама она ничего об этом не думала. Снизу, с высоты ее роста, мир казался ей непонятным и без родителей, добавивших приличную порцию неуверенности и сомнений. Она выросла, стараясь избегать подобных размышлений, надеясь, что убежденность придет в более зрелом возрасте. Потому что ответов на все эти вопросы попросту не было.

– Я до сих пор пытаюсь в этом разобраться.

– Логическое доказательство не избавит вас от сомнений.

– Тем не менее было бы любопытно его прочесть.

– Это одна из причин, по которым мне отвратительна сама мысль о том, чтобы предать эти бумаги огласке. Научное наследие Курта Гёделя не должно стать объектом любопытства. Он и сам всю жизнь был диковинкой.

– Я никоим образом не хочу проявить неуважение к его памяти. Но сей документ представляет интерес для огромного количества людей. Это весьма примечательное звено в длинной цепочке философских трудов, имеющих своей целью доказать существование Бога. В частности, и работ Лейбница, ярым почитателем которого был ваш супруг.

Адель взяла лежавшую на прикроватном столике Библию и с улыбкой погладила потрепанную обложку. Энн вспомнила статую Мадонны в глубине сада дома Гёделей на Линден-лейн; в том, что пожилая дама была верующей, у нее сомнений не было.

– Я встречалась с очень многими ярчайшими интеллектуалами нашего века. Некоторые из них никогда не спускались с небес на землю. На вопросы веры наука ответить не может. Каждый, кто приближается к тайне, проявляет сдержанность к идее Бога. В последние годы своей жизни Эйнштейн тоже стал обращаться к Господу, но не нуждался в логических уловках для укрепления своей веры.

– Стало быть, по-вашему, доказательство, предложенное Куртом Гёделем, не что иное, как семантический пируэт.

– В нем присутствуют как логическая игра, так и вера.

– Вы же говорили, что не в состоянии разобраться в его трудах.

– Курт очень боялся, что этот документ превратится в ложную реликвию. А я отношусь к его последней воле с уважением.

– Он не уничтожил доказательство, но попросил сохранить его в тайне?

– Муж был не в том состоянии, чтобы принимать подобные решения.

– И вы присвоили себе право решать за него? Меня это удивляет.

– Кто, если не я? Мы с ним вместе прожили жизнь.

– Скажите честно – это доказательство противоречит вашим собственным убеждениям?

Адель бесцеремонно бросила Библию на прикроватный столик.

– Чтобы говорить о Боге, нужно самому быть Богом.

– Тогда зачем вам эта Библия?

– В воскресенье по утрам я открываю ее, чтобы немного проветрить.

– Вы покушаетесь на знание? Или на Бога?

– А какая разница? Ведь это одна и та же Сущность.

– Я предпочла бы конкретные доказательства.

– Довольствуйтесь эдельвейсами. А ответы на подобные вопросы оставьте умирающим.

– Вы тоже пытаетесь вывернуться с помощью пируэта.

На глазах у отчаявшейся молодой женщины Адель, будто вальсируя, изобразила руками несколько танцевальных па.

– Если человек не научился танцевать, значит, жизнь его прожита зря. А теперь давайте вернемся к тряпкам!

Шторы колыхнулись от дуновения холодного, сырого ветра. Энн встала и закрыла окно. День выдался дождливый, и тут же не преминула заявить о себе мигрень. Свои добрые спортивные намерения молодая женщина решила отложить до весны.

– Адель, у вас есть аспирин?

– Вы же в больнице, милочка. И лекарств, как и сомнений, здесь в избытке.