Энн никак не решалась войти в комнату миссис Гёдель. Адель оживленно беседовала с Глэдис. Вцепившись в пластиковую сумку с блестками, розовый свитер из ангорской шерсти, похоже, даже не думал уходить. Когда Глэдис подняла руки, чтобы поправить шиньон, под мышками стали видны два тошнотворных желтых пятна. Энн отвела глаза:

– А мы вас ждали. В душе царит идеальная чистота, мы отмыли его специально для вас.

Адель махнула в сторону крохотной ванной, примыкавшей к комнате. Ничего не понимая, Энн взяла протянутые ей полотенце и лимон.

– Вымойте голову! Глэдис вас немножко подстрижет.

Молодая женщина в испуге уставилась на сюрреалистичное безе на голове дамы. Ту это нисколько не смутило.

– Не бойтесь! Я более тридцати лет была хозяйкой парикмахерского салона.

Адель трагическим жестом сдавила себе грудь.

– И не пытайтесь сопротивляться, а то мне станет плохо.

Энн со вздохом повиновалась. Стоя на коленях перед пластмассовым тазом, она поражалась собственной пассивности. На что ты готова пойти ради этих проклятых архивов? В такой формулировке вопрос звучал как-то фальшиво. Но подумать об этом подробнее она не успела – в ванную вошла Глэдис.

– Лимон предназначен для ополаскивания. Я бы и сама хорошо вымыла ваши волосы, но вы же понимаете, что с моей ногой…

Энн подняла голову, и ей в глаза затекла обжигающая пена.

Когда она вернулась в комнату, парикмахерша уже ждала ее, стоя у единственного кресла. В одной руке у нее были ножницы, в другой расческа. Энн села, не скрывая своей тревоги.

– А что будет в следующий раз? Сеанс макияжа? У меня такое ощущение, что я стала для вас чем-то вроде игрушки.

Энн вскрикнула: палач грубо провел по ее волосам расческой. Адель в это время глядела на нее с широкой, довольной улыбкой.

– Вы из тех куколок, которые плачут, когда их дергают за волосы.

Энн с самого детства терпеть не могла пластмассовых поделок, предпочитая играть с «Меккано», несмотря на то что Лео, которому принадлежал конструктор, проявлял в этом деле значительно больше талантов. Тем не менее каждое Рождество приносило ей новую порцию ненавистных кукол, которых Энн раздевала, разрисовывала и бесцеремонно выбрасывала в корзину. Рэчел потащила ее к психологу – боялась, что у дочери не складываются отношения с женским началом. Но доктор лишь улыбнулся и посоветовал матери способствовать развитию у малышки творческих наклонностей.

– У вас на голове не волосы, а солома! Нужно было взять на кухне подсолнечного масла.

– Давайте договоримся сразу! Вы обрежете мне лишь самые кончики!

Глэдис немилосердным жестом нагнула Энн голову. Затем, мурлыча что-то себе под нос, приступила к работе, и куча прядей у ног молодой женщины прямо на глазах стала расти с невероятной скоростью.

– Не волнуйтесь. Я в этой профессии не новичок и прекрасно знаю, что нравится мужчинам. Может, включим музыку?

Глэдис взмахнула ножницами, подскочила к радиоприемнику, и комнату тут же заполнил нестройный хор духовых инструментов. Энн вздрогнула, почувствовав, что парикмахерша, вооруженная ножницами, вновь засуетилась у нее за спиной.

– Вам нравится Джеймс Браун, Адель?

– Я его просто обожаю! А почему вы спрашиваете?

– Просто представила вас рядом с Перри Комо.

Услышав имя престарелого шансонье, миниатюрная дама чуть не упала в обморок. Инструменты разлетелись в разные стороны, описав довольно опасные траектории.

– Не напоминайте мне о Перри Комо! – Энн изо всех сил старалась не думать о волосах. – Его музыка напоминает мне некоего Луиса, красавца-метиса из Луизианы… – Адель резко оборвала Глэдис: да, ей хотелось воспользоваться ее услугами, но терпеть ее вздор она не собиралась. Крохотулька тут же позабыла о своих воспоминаниях, даже не обидевшись. Вдова Гёделя умела внушать окружающим уважение – не столько благодаря богатому прошлому, сколько в силу тяжелого характера. Вначале обитатели пансиона напрочь отказывались верить в ее дружбу с Эйнштейном или Оппенгеймером. Но как-то раз их врач в присутствии Глэдис выразил свое восхищение Куртом Гёделем, и с тех пор она неукоснительно следовала правилам, продиктованным Адель. Как бы там ни было, недостатка в ушах, жаждущих слушать разговоры, но не принимать в них участия, в «Пайн Ран» никогда не было.

– Болтовня – не что иное, как профессиональная деформация. Надо признать, что вы, радость моя, не очень-то разговорчивы. Да что вы так напряглись? Расслабьтесь.

– Общению с парикмахершами она предпочитает компанию ученых. Хотя я и предупреждала ее относиться к ним с опаской!

Энн попыталась избавиться от напряжения и опустила плечи. Ей уже давно нужно было приноровиться к этим двум чокнутым старухам.

– Никого другого у меня попросту нет! А представители науки женского пола? Вы с ними встречались, Адель?

– Очень редко. Этим миром правят мужчины.

– А Ольга Таусски-Тодд, Эмми Нетер, Мария Кюри?

– Альберт считал их исключением из правил. У него была одна премилая фраза: «Госпожа Кюри на редкость умна, но это не мешает ей обладать душой селедки».

– Лично я обожаю селедку, особенно на завтрак.

– Да мне на это как-то наплевать, Глэдис.

– Эйнштейн не был замечен в особых симпатиях к женскому полу. Что совершенно не мешало ему слыть гуманистом.

– Вы путаете два таких понятия, как «гуманизм» и «доброта», радость моя. Мужчинам скорее присущи другие качества: жадность, склонность к насилию и скаредность. Разве я не права?

Глэдис ей возразить не осмелилась. Адель угрожающе нахмурила в ее сторону бровь.

– Я, конечно же, утрирую. В характере Альберта ничего подобного не было, как раз наоборот. И донжуаном он был не ахти каким, что бы сейчас на этот счет ни говорили. Просто немного преувеличивал, потому как неизменно был объектом пристального внимания. Некоторым не нравился его колкий юмор.

– Говорят, своими насмешками он и жену доводил.

– Его жены! В браке с первой женой он пережил далеко не лучшие времена, затем развелся и женился на кузине. О любовницах я уже не говорю! Но судить его мы не имеем права. У каждого своя история личной жизни – запутанная и сложная. Великий ученый, как и великий артист, без великого эгоизма просто немыслим. А мой муж – ученый великий! Курт был как дитя. Весь мир вращался вокруг него. До того самого дня, пока он не столкнулся с трудностями. Признавать их Курт напрочь отказался.

В знак одобрения парикмахерша отхватила мне приличную прядь.

– Мужчины эгоисты! Можете мне поверить, у меня их был целый вагон!

Адель продолжала, не обращая на нее ни малейшего внимания:

– Почему все гении так молоды? Как и поэты. Может, врата королевства великих Идей с возрастом захлопываются?

Глэдис утвердительно кивнула.

– Скорее всего, вся проблема в гормонах. С течением лет у них растет живот, и интерес они проявляют исключительно к обеду.

Адель в отчаянии отмела ее замечание презрительным жестом. Эта женщина, всегда порабощенная интеллектом среды, в которой ей приходилось вращаться, в конечном счете тоже научилась высокомерию.

– Никакой опыт не заменит юношеские порывы. Математическая интуиция увядает так же быстро, как красота. О математике говорят, что он велик, так же, как о женщине – что она красива. Время не знает справедливости, Энн. Вы не юны уже даже для женщины, а уж для математика и подавно.

Энн подумала о Лео: каково ему было нести это проклятие? Привыкнув к легкости и беззаботности, он никогда в жизни не допускал поражений. Родители даже ограждали его от участия в спортивных соревнованиях, потому что каждый его проигрыш неизменно оборачивался мрачным настроением, оскорблениями и, наконец, невыносимым молчанием. С течением лет Лео отказался от любых видов деятельности, не связанных непосредственно с его врожденными талантами. Вполне возможно, что потом он станет без конца пережевывать прошлое, отрицать настоящее, замкнется в своем стерильном мирке и будет слишком ленив для того, чтобы отдавать себе отчет в том, что же происходит в действительности. У Энн не было желания оказаться в это время рядом с ним, чтобы собирать по кусочкам, как когда-то это делала миссис Гёдель.

– А вы сами хотели бы заниматься наукой, Адель?

– Я желала бы быть Хеди Ламарр. Вы ее знаете?

Глэдис не удержалась от комментария:

– У нее были изумительные волосы, хотя сейчас она, пожалуй, уже не так свежа, как раньше. В газетах пишут, что теперь она подворовывает в магазинах.

– Хеди была удивительная актриса. Безупречный цвет кожи и поразительные голубые глаза. Она первой в истории кино снялась обнаженной. Этот фильм, называвшийся «Экстаз», спровоцировал грандиозный скандал!

– Мой второй муж тоже фотографировал меня обнаженной. Я вполне могла бы стать моделью.

– Мисс Ламарр была венской еврейкой. А потом, как и мы, эмигрировала в Соединенные Штаты. Во время войны занималась разработкой систем радионаведения торпед. При этом успешно двигая вперед свою карьеру актрисы.

– Ни дать ни взять литературный персонаж.

– Кинематографический, девушка! Она озаряла собой экран.

Глэдис потрясла зажатым в руке хромированным инструментом.

– Я закончила. Теперь волосы нужно высушить. В торпедах я, может, и не разбираюсь, зато в укладке по праву считаюсь королевой, уж поверьте мне на слово.

Энн скрипнула зубами. Теперь, из-за рычания фена, любые попытки продолжить разговор были изначально обречены на провал. Эта розовая чертовка с таким рвением свершала свое злодеяние, что пытаться ее отговорить было просто бесполезно. Вечером, вернувшись домой, Энн обязательно еще раз вымоет голову, как всегда после посещения парикмахера.

– Не перестарайтесь с объемом. У меня нет никакого желания походить на Барбру Стрейзанд!