Жанна шагала по пыльной асфальтовой дорожке вдоль Центрального проспекта – главной улицы Зареченска. Слева от нее, отделённая широким, похожим на луг газоном, лежала на возвышении прямая как стрела проезжая часть. На противоположной стороне проспекта выстроились относительно современные пятиэтажки, первые этажи которых сплошь заняты разнообразными магазинами – сразу видно, центр. А вот справа… Справа темнел старый заброшенный парк, больше похожий на лес. Дорожка, по которой стучала каблучками Жанна, ползла как раз по его кромке. Собственно о том, что беспорядочные заросли когда-то были парком, говорили лишь торчащий поверх деревьев ржавый остов колеса обозрения да изредка белеющие меж деревьев гипсовые скульптуры с отбитыми частями тел.
Жанна шла, не обращая внимания ни на жутковатое чернолесье, ни на то, что она была в те минуты единственным пешеходом на всем проспекте, а может и во всем городе. В правой руке девушка несла пакет с нехитрыми гостинцами для прабабки, меж пальцами левой была зажата дымящаяся сигарета. Пальцы слегка подрагивали. Налетевший порыв ветра взлохматил слегка вьющиеся агатовые волосы, унес в сторону струящийся над ладонью сизый дымок. От резкого щелчка вслед за ним унеслась и недокуренная сигарета…
В сотне метров за спиной у Жанны остался перекресток, на котором она рассталась с Вадимом. Девушка с тяжелым сердцем раздумывала о последней попытке Кукушкина подкатить к ней со своими ухаживаниями.
«Нет, все-таки правильно, что я его отшила. Обиделся, ну и черт с ним. Переживет»
Вадим клеился к Жанне уже не в первый раз. И, скорее всего, не в последний. От его слащавых обхаживаний девушку коробило. Не нравился ей Кукушкин и все тут. Хоть он и холостой. От холостого Кукушкина мысли Жанны неизбежно перешли к женатому Борецкому. Сильному, надежному и… симпатичному.
«К чертям собачьим всех! И холостых и женатых. Скорее бы вернуться в Вознесенск, заявление напишу и все побоку»
В то же время при воспоминании о Борецком вдоль позвоночника разлилась теплая волна.
«Но он же женат…»
От последней мысли Жанна едва не застонала. И одновременно почувствовала острый укол ревности. Это было неожиданно и немного пугающе.
Жанна полной грудью вдохнула прохладный, напоенный свежестью и раздольем, совсем не городской воздух. После энергичного выдоха – еще и еще раз. Сумбура в мыслях убавилось. Губы девушки тронула улыбка – ей почудилось, будто воздух наполнен ароматом хвои. Жанна с детства любила этот запах, обожала сосны. Особенно растущие на открытых местах – разлапистые, вольно раскинувшие сучковатые ветви широко в стороны. Растущие в чаще, вынужденные вечно тянуться вверх, нравились ей меньше, но даже с ними не могли сравниться никакие другие деревья.
В надежде рассмотреть в зарослях знакомые золотисто-коричневые стволы, девушка повернула голову в сторону парка. Вместо сосен взгляд ее уперся в пару корявых, древних тополей без листвы, так похожих на леденящие душу деревья возле той злополучной церкви.
Жанну пробрал озноб. Она нервно оглянулась и прибавила шагу. Стук каблучков по тротуару не по-весеннему пустынной, быстро тонущей в сумерках улицы звучал противоестественно одиноко. И тем выразительней была окутавшая город мертвая тишина. Девушка с трудом удержалась от желания перейти на бег.
* * *
Скоро мрачный парк остался позади. Отпустили, стали казаться нелепыми недавние страхи. Жанна дошла до пересечения проспекта с узенькой улочкой.
Когда Жанна с Кукушкиным еще только отошли от «приежки», им навстречу попался слегка поддатый местный мужичок. Вадим подобно выспросил у него, как добраться до улицы Мира. Со слов мужичка выходило, что бабушкина улица проходит сразу за парком. Жанна покрутила головой, в поисках вывески с названием улицы. Таковая нашлась – на угловом двухэтажном доме висела потемневшая и частично облупившаяся табличка. На темно-синем фоне можно было разобрать: «ул Мира». Девушка еще раз окинула взглядом пустынный проспект и свернула в проулок.
В гостях у бабушки Маши последний раз она была лет пятнадцать назад, если не больше. В памяти девочки отложились двухэтажный деревянный дом, скрипучая лестница, полная ваза самых разных, но одинаково засохших конфет. Еще у бабки в единственной, но казавшейся тогда Жанне просто огромной, комнате было очень много растительности. Особенно девочке запомнилась березка в деревянном бочонке. Бочонок стоял в углу комнаты на полу, а кудрявое деревце было до потолка.
«Интересно, та березка еще жива?» – с ностальгией подумала девушка. – «Вряд ли»
Нужный девушке дом нашелся быстро. Двухэтажный бревенчатый барак на два подъезда, обшитый почерневшими от времени досками, он покорно стоял в ряду себе подобных реликтов ушедшей эпохи индустриализации. Во дворе, напротив подъездов – темнели ряды кособоких дощатых сараев с приткнутыми к ним под разными углами поленницами.
Жанна чуть помедлила, соображая в какой из двух подъездов войти. Память подсказала – вон тот, второй. Девушка подошла. Слегка волнуясь, потянула ручку двери. Жалобно всхлипнула пружина. В подъезде густой полумрак. Жанна вошла. Немного подождала, давая глазам привыкнуть, и шагнула дальше. Лестница на второй этаж была именно той – из воспоминаний десятилетней девочки… и ступени действительно скрипели.
«А ведь она мне прабабушка» - вспомнила Жанна. – «Бабушка она маме… Сколько же ей лет? Точно – она с тысяча девятьсот десятого! Так что же получается, ей скоро сто лет?»
На втором этаже светло – под самым потолком горит лампочка. Девушка подошла к двери, достала из кармана записку с адресом. Убедилась: улица Мира, двадцать два. Квартира восемь.
«Все так»
И надавила кнопку звонка.
Резкая трель прозвучала неожиданно громко. В квартире напротив залаял пес. Жанна выдержала паузу, позвонила снова. Потом еще раз – безрезультатно. Лай за соседской дверью стал злобным, с рыком. Наконец в квартире номер восемь раздались неторопливые шаркающие шаги. Строгий голос спросил:
- Кто там?
- Бабушка Маша?! Здравствуйте! Это я, Жанна. Жанна из Вознесенска! Вы помните меня?!
Нет ответа.
- Мария Михайловна, это Вы?! Это Жанна… из Вознесенска, ваша внучка… э-э… правнучка! Я в Зареченске в командировке. Вот решила заглянуть к Вам.
Из-за двери по-прежнему ни звука. Чувствуя себя ужасно неловко, Жанна перешла на крик:
- Как вы себя чувствуете, Мария Михайловна?! У вас все в порядке?! Вы меня слышите?!
«Блин! Сейчас соседи наверное выйдут уже… С собакой»
Жанна замерла в нерешительности: то ли уйти, то ли обратиться к соседям? Когда она уже протянула руку к соседскому звонку, за спиной лязгнул замок. Дверь бабушкиной квартиры приоткрылась сантиметров на пятнадцать – дальше не пускала толстая блестящая цепь. В открывшейся щели девушка увидела похожую на привидение старуху в белой ночной рубашке. Всклокоченные, совершенно белые волосы делали голову старухи похожей на одуванчик. В руке бабушка Маша держала внушительных размеров металлический крест.
Она просунула крест в щель. Девушка услышала сердитый голос:
- Дотронься левой рукой до распятья!
- Что? – опешила Жанна. – Зачем?
- Дотронься, тебе говорю. Левой рукой.
«Совсем свихнулась?»
Между тем глаза на худом морщинистом лице смотрели неожиданно здраво и внимательно.
«Дурдом какой-то!»
Жанна шагнула к двери и обхватила распятие за центр всей пятерней так, что вершина креста выходила меж ее средним и безымянным пальцем, а торцы перекладины с обеих сторон ладони.
- Хорошо, - одобрительно проговорила бабка и отомкнула цепь. – Заходи.
Жанна шагнула в квартиру боязливо.
- Проходи в комнату, - посторонилась Мария Михайловна.
Она подозрительно выглянула в подъезд, захлопнула дверь и заперла ее на несколько замков.
Жанна обернулась. Теперь, лицом к лицу, она смогла рассмотреть бабушку лучше. Невысокая – на голову ниже Жанны, худая старушка с пышными, в самом деле похожими на пух одуванчика волосами, стояла перед ней поджав губы и внимательно разглядывая гостью. Глаза у бабушки Маши оказались темные, не по-старушечьи живые и проницательные. Руку с распятьем она опустила. На шее у нее еще один – нательный – крест. Жанна посмотрела бабушке за спину и увидела - на входной двери изнутри висит икона.
«Дурдом»
- Ну, здравствуй, внученька. Проходи в комнату, - голос из сердитого стал ласковым. – Взрослая-то какая стала уже. Невеста… Проходи-проходи.
Жанна ступила в просторную комнату. Бабушка за ее спиной щелкнула выключателем. Девушка увидела посередине комнаты большой круглый стол. Взгляд на мгновенье задержался на стоящей в центре стола высокой стеклянной вазе. Ваза была накрыта салфеткой. У стены справа - высокий старинный буфет. Вдоль стены слева выстроились: шифоньер, комод и трюмо. На комоде разместился проигрыватель, словно сошедший с экрана фильма про Вторую мировую войну. Высоченное трюмо стояло в углу, наискосок. По всему периметру зеркала под деревянную раму всунуты поздравительные открытки и фотографии. В стене, противоположной входу – три окна. На каждом подоконнике множество цветов, а между вторым и третьим окнами на полу – о чудо! – бочонок с деревцем. Жанна поразилась, насколько точно совпали ее детские воспоминания с реальной обстановкой бабушкиной комнаты. Она развернулась. Часть стены, в которой расположен дверной проем, занимает покрытая изразцом печь. У печки, как и пятнадцать лет назад, стоит высокая бабушкина кровать.
- Я ведь тебя такой вот помню, - продолжала приговаривать бабка. Она отмерила ладонью расстояние от пола на уровне своего пояса, - Такая вот девочка была у меня последний раз – под стол пешком ходила. А ты вон уже… Сколько же лет-то тебе сейчас?
- Двадцать четыре.
- Ого! Двадцать четыре! Не замужем еще?
- Нет.
- А жених-то есть?
Жанна пожала плечами.
- Ты располагайся. Куртку-то сними. Давай, я ее повешу. Да самовар заодно поставлю. Сейчас покушать чего-нибудь сообразим.
- Да я сама… давай я тебе помогу. Только… - девушка замялась, - самовар – это же, наверное, долго?
Бабушка Маша прошла к окну, настороженно посмотрела в него. Задернула плотную занавеску. После этого также тщательно занавесила второе и третье окошки. Не спускавшая с нее глаз Жанна увидела в углу за третьим окном целый иконостас. Удивительно, что она не заметила его сразу. На двух треугольных полках разместилось не меньше десятка небольших, размером от ладони до средней книги образов. Эти почерневшие от времени доски так стары, что с расстояния в несколько шагов невозможно разобрать, что на них изображено. На их темном фоне выделяется яркой позолотой и свежими, сочными красками огромная, размером с пол окна, икона. Икона явно новая, выгнутая дугой и забранная стеклом, висит на длинной позолоченной цепочке, прикрепленной к потолку. Еще две цепи – покороче – крепят ее нижний срез к стенам. По центру иконы изображен Иисус Христос, а по периметру такое количество маленьких фигурок всевозможных святых и ангелов, что, должно быть здесь нашли отображение все важные существа Царства небесного. Перед стеклом, также подвешенная на цепочке, едва заметно покачивалась выполненная в виде голубя лампада. В спинке голубя горел маленький, не более сантиметра в высоту, огонек.
Мария Михайловна развернулась к гостье.
- Что? А-а… самовар. Да какое там долго, он же электрический, - старушка улыбнулась. – Мигом вскипит. Ну, что не раздеваешься? Пошли.
Жанна протянула бабушке пакет.
- Вот, я тут к чаю купила. Хотела торт, да у вас что-то все магазины уже закрыты. Купила вот в ларьке…
- Клади на стол, милая. Чай будем здесь пить. А ларек, значит, работает?
- Да. И то – только один во всем ряду.
- Хм, - непонятно чему усмехнулась бабуля и отправилась на кухню.
Жанна выложила на стол нехитрые покупки – рулет, шоколадку да пачку печенья.
Пока заваривался чай, бабушка Маша надела халат и сноровисто хлопотала на кухне. На столе в комнате вскоре появились тарелки с нарезанной колбасой, различными соленьями; сковородка с разогретой на топленом масле вареной картошкой.
- Да куда ты столько, баб? Я ведь на минутку – чайку попью, да и все. Надо идти…
- Ну. Куда ты, на ночь глядя? Сейчас наужинаемся, да и спать ляжем. Хочешь – со мной ложись, а хочешь – я раскладушку внесу.
Перспектива остаться здесь на всю ночь Жанну несколько испугала.
- Нет-нет! Что ты?! Меня будут ждать.
Благодушная улыбка сползла с лица Марии Михайловны. Она посмотрела на Жанну очень серьезно, и негромко, но веско сказала:
- Ночью я тебя не отпущу никуда. – И, пресекая попытки Жанны протестовать, добавила: - И никаких «ну, баб». Не отпущу и все… По крайней мере до рассвета.
Вдруг бабушка настороженно прислушалась.
- Это что? Музыка какая-то?
- Это телефон!
Жанна вскочила, бросилась в прихожую. Извлекла из кармана куртки мобильник.
- Алло! - Несколько секунд она рассеянно слушала собеседника, потом упавшим голосом сказала: - Хорошо. Ладно… Угу, до завтра.
Она нажала кнопку отбоя и несколько секунд с отрешенным видом продолжала смотреть на зажатый в ладони телефон. Потом проговорила:
- Странно. Саша тоже сказал, чтобы я у тебя ночевала.
- Вот видишь! – воскликнула не спускавшая с нее глаз бабка. – Пошли за стол, стынет все. А Саша – это кто?
- А? А-а… Александр Васильевич, мой начальник.
Картошка на топленом масле, отборные соленые грибочки, крепкий, настоянный на травах чай с земляничным вареньем – все было настолько вкусным, домашним, что Жанна вновь почувствовала себя маленькой девочкой, приехавшей к бабушке в гости вместе с мамой. Жанна могла поручиться, что именно таким угощеньем потчевала их бабушка Маша тогда, в их прошлый, столь давний приезд сюда. Напряжение, не отпускавшее Жанну с того момента, как она увидела в приоткрывшейся двери старую каргу с безумным взглядом и огромным – можно черта пришибить - железным крестом в руке, постепенно ушло.
Разговор, поначалу не клеившийся, скованный, постепенно стал непринужденнее. Жанна все охотнее отвечала на бабушкины вопросы об их житье-бытье в большом городе, о своей недавней учебе, здоровье родителей.
- Мать писала – ты в милиции работаешь? – прищурилась бабка, прихлебывая чай из блюдечка.
Жанна кивнула:
- Да, - помолчав, добавила: - В отделе расследования убийств.
- Не страшно?
- Да нет, нормально. Противно иногда…
- И сколько вас приехало? В эту командировку?
- Трое. Ну… водитель еще. И следователь прокуратуры – он отдельно.
- Трое, - скривилась бабка. – Маловато. Что ж, никто из милицейского начальства не понимает? Не помнят уже? Этот-то, - она кивнула на лежащий рядом с Жанной телефон, - Саша твой… – ЗНАЕТ.
- Никакой он не мой! – резко выпалила Жанна.
Потом посмотрела на бабушку глаза в глаза и спросила:
- Что знает?
- Знает. Что нельзя ночью на улицу выходить…
* * *
Солнце, завершив по своду небес неизменный, определенный на века путь, скрылось за лесом. Отгорел закат. Сумерки, сгущавшиеся медленно, по северному неспешно, наконец превратились в полноценную тьму. Дмитриевское уснуло.
Неожиданно в центре села послышался собачий лай. Странный лай, необычный. Необычность его заключалась в том, что цепной пес Сережки Яковлева – известный пустобрех - не столько тявкал, сколько утробно рычал, и при этом неестественно всхлипывал. Складывалось впечатление, что он одновременно рычит и воет…
Столь противоестественную реакцию собаки вызвала появившаяся на дороге высокая фигура в черном плаще. Закутанный в плащ незнакомец немного постоял, осматриваясь, и направился в сторону церкви.
Удивительно, но ни одна другая собака деревни Сережкиного пса не поддержала.
Человек, не спеша и совершенно бесшумно, прошел через село. Постоял несколько минут на том месте, где накануне останавливалась доставившая жертву машина. Потом стал медленно подниматься на церковный холм. Он шел аллеей мертвых тополей, постепенно все сильнее замедляя шаг. Человек вспоминал…
Ранняя весна тысяча восемьсот семьдесят восьмого года.
Тридцатипятилетний полковник от инфантерии граф Андрей Александрович Вуронов возвращался на родину из победоносного похода Русской армии на Стамбул. Возвращался полковник особым, отличным от пути своего полка маршрутом. Сопровождал графа лишь денщик и путь их пролегал через Южную Буковину. По той местности, что проходили они за полгода до этого, наступая на турецкие армии. Печальная миссия привела в эти края молодого полковника – он ехал выразить соболезнования семье погибшего товарища, Георга Бранковяну. Целью его путешествия было село Мамалыга.
В тот памятный, изменивший всю дальнейшую жизнь русского храбреца день, они долго, от середины дня и до вечера ехали вдоль Прута. По левую руку от всадников возвышались степенные, преисполненные вековой мудрости вершины Карпат, справа нес свои воды к Дунаю Прут. Под копытами коней извивалась бесконечной змеей узкая, укатанная телегами колея.
Солнце склонилось к горизонту. За очередным поворотом путникам открылся вид на большое селение.
- Смотрите, ваше благородие, хутор вроде какой-то, - обратил внимание офицера денщик.
- Вижу, - отозвался граф. – Надеюсь, это и есть та самая Мамалыга… Что ж. Так или иначе, ночевать в любом случае будем здесь.
Дорога постепенно превратилась в центральную улицу села. Всадники подивились ее режущей глаза безлюдности. Наконец Фрол – денщик – увидел, как от колодца отделилась с ведрами воды девушка.
- О! – воскликнул Фрол. – Щас мы с ней и поговорим.
И ударил коня в бока каблуками.
- Эй, фрумушико![2]фрумушико – красавица (ломаный румынский)
– крикнул он издали, - постой!
Девушка опустила ведра на землю. Когда Фрол подъехал, улыбнулась.
- Скажи, фрумушико, это село – Мамалыга? – молодцевато распрямив плечи, спросил Фрол. И повторил медленнее: - Ма-ма-лы-га.
Девица-красавица кивнула. Залопотала что-то по-своему, но то, что это действительно Мамалыга, Фрол понял. Понял это и подоспевший граф. Андрей вступил в разговор:
- Бунэ диминяца[3]бунэ диминяца – добрый вечер (ломаный румынский)
. Скажи, фрумушико, где э-э… дом господина Бранковяну. Каса[4]каса – дом (ломаный румынский)
Бран-ко-вя-ну – инцелеги?[5]инцелеги? – понимаешь? (ломаный румынский)
Робкая улыбка, игравшая на губах девушки, исчезла. Она испугано мотнула головой, подхватила ведра и припустила вдоль улицы едва не бегом.
- Куда ты, милая?! – крикнул ей в спину денщик. - Испугалась, что ли?
Он спрыгнул с коня и направился за девкой следом.
- Ты чего испугалась-то, шалая? Давай помогу…
- Фрол, стой! – приказал граф.
Он увидел, как на крыльце большого дома впереди показался седой, но крепкий еще румын. Старик пристально, настороженно смотрел на пришельцев.
Фрумушико с ведрами взбежала по ступеням, юркнула за его спиной в открытую дверь. Старик остался. Граф Андрей шагом подъехал к крыльцу; мешая румынские и русские слова, сказал:
- Пардон скузитама[6]Пардон скузитама – прошу прощения (ломаный румынский)
, бунэ диминяца[7]бунэ диминяца – добрый вечер (ломаный румынский)
. Прошу извинить нас, мы кажется напугали вашу, э-э… эту девушку… Зиче[8]зиче – скажи (ломаный румынский)
, уважаемый, где дом господина Бранковяну? Каса Бранковяну. Это село ведь Мамалыга, не так ли? Бран-ко-вя-ну, - по слогам повторил Андрей.
Старик нахмурился еще больше. Потом развернулся и недовольно прокричал в дверь хаты что-то по-румынски. Через минуту на крыльце появился еще один крепыш – лет сорока. Он несмело кивнул, здороваясь, и выжидательно уставился на Андрея. Андрей повторил свой вопрос. Румын мотнул головой и проговорил:
- Лучше… э-э… лучше господин ночевать где-нибудь другое место. Да, другое место, - он подтвердил правильность слов кивком. - А завтра… э-э… утро… утро можно Бранковяну навестить, - румын снова кивнул и добавил: - Будет.
- Ты хорошо говоришь на русском, - похвалил граф. – Только что-то я не пойму: господин Думитру Бранковяну живет в этом селе?
- Да, господин.
- Так почему же я должен ждать до завтрашнего утра?
Румын что-то сказал старику. Старик хмуро ответил и отвернулся. Молодой посмотрел на Андрея и проговорил:
- Воля ваша, господин. Только… я не… э-э… советовать… не советовать торопиться в дом Бранковяну на закат.
И для пущей понятности своих слов многозначительно указал на заходящее за далекую гору солнце.
- Да почему?! Объясни толком! Спать они, что ли, уже легли?!
В ответ румын неуверенно пожал плечами.
- Дак чего, ваше благородие, может и правда, у добрых людей заночевать? – подал голос Фрол. Он стоял на земле, держа коня в поводу, и крутил ус. – Чай денег за постой с нас не возьмут… Не возьмешь денег, дядя?
«Дядя» снова перекинулся парой слов со стариком, выслушав ответ замотал головой:
- Нет.
- Чего нет? – переспросил Фрол. – Денег не возьмешь, или ночевать не пустишь?
- Денег - нет, - пояснил крестьянин. – Ночевать – милости прошу, - и обеими руками сделал приглашающий жест в направлении двери.
- Во-от, другое дело, - засмеялся Фрол.
- Что ты скалишься?! – прикрикнул на него Андрей и вновь обратился к селянину: - Вот что, любезный, покажи-ка нам дом господина Бранковяну, да и дело с концом.
- Воля ваша, господин, - вздохнул румын и вытянул руку: – Вон. Там.
Андрей посмотрел в указанном направлении. Крестьянин показывал на окруженный каменным забором белый двухэтажный дом на склоне холма, у основания которого раскинулась Мамалыга.
- Вон, там… дуб. Дорога…
- Благодарю, - процедил граф и ткнул коня шпорой.
Ведущая по холму к дому господарей Бранковяну дорога была широкой, ухоженной. По обе стороны ее раскинулись покрывшиеся нежной зеленью виноградники. Когда путники подъехали к большим железным воротам, солнце уже скрылось за холмом. Вблизи дом производил впечатление средневековой твердыни. Да, скорее всего, так и было – Андрей знал, что его друг Георг происходит из древнего валашского рода. Происходил…
Денщик глянул на господина. Полковник кивнул на ворота. Фрол спрыгнул с коня и постучал в воротину кулаком.
Тишина. Лишь гулкое эхо размножило звук ударов и разнесло по округе.
- Нет, что ли, никого? – почему-то шепотом проговорил Фрол.
- Не может быть, - ответил Андрей. – Стучи еще. Сильнее.
Фрол забарабанил снова. Потом изо всей силы стал пинать в воротину сапогом. Прошло не меньше пяти минут, прежде чем обитатели дома подали признаки жизни. В калитке, что врезана прямо в ворота, открылось небольшое оконце. Гортанный голос спросил что-то по-румынски.
- Граф ВО ронов, полковник Русской армии, - представился Андрей. – Имел честь сражаться рука об руку с господином Георгом Бранковяну… У меня дело к господину Думитру Бранковяну, его отцу…
Андрей помолчал. Молчал и человек за воротами.
- Вы понимаете меня? – спохватился граф.
- Да, - послышался ответ. – Да, понимаю. Думитру Бранковяну – это я.
Ворота со скрипом отворились – их открыл сам хозяин дома. Андрей спешился.
- Проходите, господа. Простите, что заставил долго ждать…
- Что Вы. Это вы нас простите. За столь поздний визит.
Граф и за ним денщик ввели в ворота коней. Полковник посмотрел по сторонам, прислуги не увидел и сунул поводья своего Орлика денщику. Сам поспешил помочь господину Думитру, но тот уже управился с воротами сам.
- Оставьте коней здесь, о них позаботятся, - сказал он. Подошел к гостям и приглашающе повел рукой в сторону дома. – Прошу вас, господа.
- Может мой человек подождет здесь? Поможет вашим слугам…
- Нет-нет, - быстро перебил хозяин. – Не беспокойтесь, все будет в лучшем виде. Проходите в дом. Вы с дороги, устали.
Андрей поразился, как чисто и даже легко говорит по-русски старый Бранковяну. Графа изумляли познания в русском языке Георга, но отец, похоже, мог дать сыну изрядную фору. Андрей вынул из седельной сумы небольшую шкатулку, похлопал Орлика по загривку и поспешил за хозяином.
Тьма сгущалась прямо на глазах. Граф поднял голову – побеленная громада дома выделялась на фоне черного неба четким силуэтом. Андрей в очередной раз удивился, как быстро на юге ночь приходит на смену дню. А в горах и еще быстрее…
От ворот до дома шагов тридцать. К парадному крыльцу ведет посыпанная галькой дорожка. Слушая хруст мелких камешков под ногами, Андрей готовился к предстоящему тяжелому разговору. Повеяло холодом. Граф поежился.
- Ана! – крикнул, войдя в дом, Думитру. – Ана, нои адоптара оаспете![9]нои адоптара оаспете – у нас гости (рум.)
Граф и Фрол вошли вслед за ним. Большой холл почти не освещен, лишь в стороне, возле ведущей на второй этаж лестницы, тускло горит на маленьком столике керосиновая лампа. Но вот в центре, прямо в воздухе зародился маленький огонек. Еще один… Огненные цветы расцветали один за другим. Гости увидели выплывающую из темноты большую, свеч на сто – не меньше, люстру. Возле люстры стояла стройная женщина в длинном черном платье. Она зажигала всё новые свечи. Вот тьма исчезла даже из самых дальних углов зала. Хозяин прошел к противоположной входу стене, потянул двумя руками за свисающий шнур. Люстра плавно взмыла под потолок. Думитру закрепил шнур за бронзовый крюк над камином и подошел к женщине, которую граф Андрей поначалу принял за служанку.
- Позвольте, господа, представить вам мою супругу: Ана Бранковяну.
Женщина медленно склонила голову, выпрямилась. Посмотрела на пришельцев большими, полными печали глазами.
Андрей почтительно поклонился.
Пока Думитру говорил что-то жене по-румынски, Андрей не сводил с госпожи Аны глаз. Мать Георга выглядела очень молодо – годилась скорее в старшие сестры. Высокая – на полголовы выше Думитру. Стройная и очень бледная. Черты лица безукоризненны. На меловой коже резко выделялись крупные черные глаза. Госпожа Ана смотрела на Андрея взглядом, полным тоски и боли.
Встретившись глазами с этим горестным взором, Андрей смутился. Перевел взгляд на Думитру. Отец Георга выглядел полной противоположностью супруги. Среднего роста, широкоплечий, коренастый. На голове – густая шапка курчавых, обильно посеребренных сединой волос. Пунцовые пятна на щеках и багровый нос свидетельствовали о пристрастии к дегустации виноградных вин. Определенно – Георг был весь в отца.
Думитру замолк, встал рядом с женой. Они оба смотрели на гостя.
- Я… - произнес Андрей. Голос прозвучал тихо, хрипло. Граф откашлялся. – Я имел честь сражаться вместе с вашим сыном. Мы были друзьями…
Андрей протянул чете Бранковяну шкатулку.
- Здесь ордена Георга. И крест Святого Владимира, коим он был пожалован посмертно… за подвиг под Адрианополем.
Думитру принял из рук Андрея шкатулку, раскрыл. Андрей заметил, как у Думитру задрожали пальцы. Госпожа Ана тактично заглянула в ларчик через плечо супруга и отвела взгляд. Видно было, что награды сына ей не интересны…
Разве могут какие-то побрякушки, хоть бы и украшенные драгоценными камнями, заменить матери сына?
Она с печальной улыбкой проговорила что-то по-румынски. Повторила еще раз – громче. Думитру, спохватившись, положил обратно в шкатулку перекрещенный мечами красный крест, что рассматривал увлажнившимися глазами. Сказал:
- Прошу располагаться, господа, - и повел рукой в направлении стоящих возле столика с керосиновой лампой кресел.
Сам подошел к столику первым, загасил лампу. Добавил:
- Я сейчас, мигом.
И направился через зал к высокой двери в противоположной лестнице стене. Госпожа Ана уже скрылась за ней. Скоро Думитру вернулся. В руках он держал поднос, на котором стояли большой, наполненный рубиновой жидкостью графин и фужеры.
- Давайте, господа, помянем сыночка моего, царство ему небесное… - приговаривал он, разливая по высоким бокалам густо-красное вино.
В воздухе разлился приятный виноградный аромат. Андрей поднялся. В тот же миг вскочил и Фрол. Мужчины, не чокаясь, выпили.
- Прошу простить, господа, я вынужден ненадолго отлучиться, - сказал старый Бранковяну. – располагайтесь, выпивайте еще, угощайтесь сигарами… тем временем будет накрыт стол. Отужинаем, чем бог послал…
Он кивнул и направился к выходу.
- Господин Думитру, - окликнул его Андрей. – Подождите секунду.
Он подошел к старому Бранковяну и тихо, еле слышно сказал:
- Дело в том, господин Думитру, что Фрол – мой денщик. Негоже ему сидеть с нами за одним столом, прикажите покормить его в лакейской.
Думитру помялся, потом кивнул:
- Ну что ж, так и сделаем.
Когда за хозяином дома закрылась дверь, Фрол обратился к полковнику:
- Неловко мне, ваше благородие, с господами за одним столом. Я бы лучше с прислугой отужинал…
Граф усмехнулся. Наполнил свой бокал, затем проговорил:
- Ладно. Сиди пока…
За ужином госпожа Ана прислуживала сама. Она была печальна и молчалива. Беседу с гостем поддерживал Думитру.
- Девяти дней еще не прошло, как мы сына нашего похоронили. Гроб-то нам привезли лишь неделю назад… Говорите, господин граф, своими глазами видели, как янычар-то его зарубил?
- Андрей. Зовите меня просто Андрей, господин Думитру… Да, Георг погиб на моих глазах. Наши полки шли на штурм Адрианополя бок о бок. Я сам видел, как Георг первым поднялся на крепостную стену. Вслед за ним, сразу – солдат со штандартом. Я с полусотней солдат бросился на поддержку, да не успел… в место прорыва сразу бросились и турки.
- Ну да, ну да, - покивал отец.
- Георг сражался один сразу с четырьмя или больше… Поверьте, господин Думитру, сын ваш погиб как герой. И отмщен был тотчас – тех янычар мы смели… - Андрей помолчал и тихо добавил: - Ни один не ушел.
Думитру залпом осушил полный бокал и сказал:
- В роду Бранковяну трусов никогда не было, да-с – никогда. - Он тяжело вздохнул. - А орден этот, Российский, за что?
Орден Святого Владимира высочайше пожалован как первому, вошедшему на стену вражеской крепости – в русской армии так принято.
Старый Бранковяну помолчал, глядя в стол, потом проговорил:
- Завтра, как отдохнете, усыпальницу его навестим…
Андрею предоставили для ночлега комнату на втором этаже. После долгого дневного перехода, плотного ужина и изрядного количества превосходного домашнего вина полковник сразу заснул богатырским сном.
Проснулся граф глубокой ночью. Он лежал под одеялом на боку, лицом к окошку. За окном шел сильный ливень. Сверкали молнии, грохотал гром. Но не гром стал причиной пробуждения. И не отблески молний. Острое чувство опасности – вот что вырвало боевого офицера из объятий Морфея. Замерев, стараясь даже не дышать, граф напряженно прислушался. Ничего, кроме шума дождя за окном. Но Андрей готов был поклясться, что в комнате кто-то есть. Он, продолжая притворяться спящим, повернулся на спину. Левой рукой Андрей держал край одеяла, готовый в любой миг его отбросить, вскочить. Тело было готово к действию, как хорошо смазанная и туго взведенная пружина.
Отсвет очередной молнии озарил тонкую фигуру женщины – она стояла неподвижно, прислонившись спиной к стене.
- Кто здесь? – прохрипел граф.
Силуэт скользнул к двери.
- Госпожа Ана? Это Вы?! – вскричал граф, но в комнате уже никого не было.
Андрей не слышал звука открывающейся двери или удаляющихся шагов, но совершенно четко осознал – кто бы здесь ни был минуту назад, он ушел…
Граф поднялся. Руки мелко дрожали, сердце редко и сильно ухало в груди. Было тяжко дышать. Андрей распахнул окно, вдохнул полной грудью влажного, напоенного энергией грозы воздуха. Почувствовал слабое головокружение, дернул ворот рубахи. Провел по груди ладонью… Рука наткнулась на нательный крест. Маленькое распятье было горячим.
«Что такое?!»
Граф взялся за крестик пальцами, потом обхватил ладонью другой руки…
«Почудилось»
Андрей перевел дыхание. Сердце билось, как полковой барабан.
«Приснится же такое…»
* * *
После привидевшегося кошмара граф заснул снова лишь когда сквозь хмурые тучи забрезжил серый рассвет. Проспал долго – его никто не тревожил.
Свирепая буря, что бушевала всю ночь, размыла дороги. Напоенный водами вспухших от ливней горных речушек, Прут вышел из берегов. Об этом Андрею поведал Думитру за поздним завтраком.
- Вода поднялась аршина на три, не меньше. Переправу затопило… Да и дороги стали непроезжи. Так что, господин граф, придется вам у нас погостить… Думаю не меньше недели.
В словах Думитру слышалось плохо скрываемое недовольство, но Андрей не придал этому значения. Вернее не заметил – мысли его были заняты ночным происшествием.
«Привиделось мне или нет?» - сотый раз подумал Андрей и в сотый раз украдкой глянул на хозяйку.
А хозяйка, как и накануне, прислуживала за столом сама.
Интерес молодого гостя не укрылся от госпожи Бранковяну, но она сохраняла невозмутимый вид. Хотя… Что-то мелькало иногда в ее взоре – будто она изучала графа. Испытывала? Поймав очередной взгляд Андрея, госпожа Ана нервно улыбнулась и проговорила по-румынски несколько слов. Смотрела она при этом на Андрея. Думитру перевел:
- Ана спрашивает: как вам спалось? Хорошо ли отдохнули? А то знаете, как бывает, на новом месте не спится или наоборот… привидится что.
Андрей вздрогнул, повернулся к нему. Взгляд Думитру из под нахмуренных бровей… тоже испытывал?
- О нет! – рассмеялся Андрей. – Спал всю ночь как убитый, даже не слышал грозы. Известно ведь, солдат может спать где угодно, хоть стоя. А уж тем более – в такой роскошной кровати.
- Хм. Что ж, чудесно. Надеюсь, вы не будете против, если мы навестим усыпальницу Георга сразу же после завтрака?
- Что Вы? Буду признателен.
Когда Андрей уже был готов и ожидал хозяев на крыльце, к нему подошел Фрол.
- Разрешите обратиться, ваше благородие!
- Чего тебе?
- Так это, ваше благородие, что же получается? Сегодня-то мы уж не уедем отсюда?
- Получается не уедем. А тебе что, здесь плохо?
- Да нет… Разрешите, я в село сбегаю.
- Зачем?
- Так прикупить надо кое-что, да посмотреть хотел – что да как.
- Ладно, посмотри. Только недолго…
Фамильный склеп семьи Бранковяну оказался расположен на территории сельского кладбища, за старым православным храмом. По настоянию родителей Георга они отправились туда пешком.
По пути Андрей имел возможность полностью оценить последствия ночной бури. Дорога от дома Бранковяну до села, по которой они приехали накануне вечером, раскисла. Дважды попадались сваленные ветром деревья. Но истинные масштабы последствий разгула стихии предстали взорам внизу, в селе.
- Ого! – вырвалось у Андрея. – Ничего себе.
Река, вчера еще спокойно несшая свои воды в доброй сотне аршин от огороженных плетнями участков, подступила к самым домам. Огороды и луга за избами затоплены. Увиденная картина напомнила Андрею половодье на родине. С той разницей, что разлившиеся по весне реки средней полосы несут вниз по течению льды и шугу, а воды Прута влекли за собой мусор, бревна, куски плетней и даже целые деревья. Улицы Мамалыги превратились в кисель.
- Да, господин граф…
- Андрей.
- Пардон, Андрей… У нас бывает так – ливни в горах пройдут и все, наводнение. А если одновременно в горах и у нас – все, ни пройти ни проехать.
- Позвольте задать вам вопрос, господин Бранковяну?
- Спрашивайте, отчего же нельзя.
- Вы так хорошо, я бы даже сказал в совершенстве, владеете русским языком. Просто удивительно. Где вы научились?
- В России. Видите ли, э-э… Видишь ли, Андрей, в юности я был в турецком плену… Меня выкупила одна петербуржская дама. Почему именно меня? – Думитру пожал плечами, - Не знаю… Повезло. Прежде чем вернулся на родину, я больше трех лет жил в Петербурге. А в молодости учишься всему легко, прочно…
Не обошла стихия стороной и старого кладбища. Всюду валялись сломленные ветки, поток воды размыл посреди выложенной щебнем дорожки большую яму. Обойдя промоину по краешку, они, наконец, добрались до усыпальницы рода Бранковяну. Большой мраморный склеп – единственный среди рядов обычных могил – производил впечатление очень древнего.
- Ого! – опять удивился русский граф. – Этому склепу, наверное, несколько сот лет!
- Да, род Бранковяну – древний род, - невесело проговорил Думитру.
Он повернулся к Ане и сказал ей что-то по-румынски. Ана печально улыбнулась. Андрей отметил про себя, что женщина за всю дорогу не произнесла ни слова.
Думитру шагнул на ведущие вниз ступени, подал руку жене. Следом за ними спустился Андрей.
Последним пристанищем Георга служил массивный мраморный саркофаг. Судя по толщине положенной сверху плиты – очень тяжелый. В изголовье саркофага горела масляная лампадка. Зажгли ее только что или огонек уже был, Андрей не заметил.
Думитру запалил два закрепленных на стене факела. Постепенно зыбкое пламя осветило все пространство гробницы. Андрей поразился множеству развешенных на стенах распятий и икон. Многие символы веры были изготовлены из золота и серебра и украшены драгоценными каменьями. Неужели Бранковяну надеются лишь на крепость небольшого замка на железной двери?
Позже, на обратном пути, Андрей спросил:
- А вы не боитесь, что склеп могут ограбить? Там столько ценностей, кто-нибудь может покуситься.
Старый Бранковяну криво улыбнулся.
- Не боюсь.
Когда они вернулись в особняк, Фрола еще не было. Вернулся денщик ближе к вечеру. Андрей полулежал на кровати в отведенной ему комнате, когда раздался стук в дверь. Дверь приоткрылась.
- Разрешите, ваше благородие? Рядовой Федотов прибыл без происшествий!
- Молодец, - устало процедил граф. – Ну? Разузнал чего?
- Да, ваше благородие. – Фрол вошел, затворил за собой дверь. - Тут это… такое дело получается…
- Что получается? Говори толком, не мямли!
- В общем… Влипли мы, кажись.
- Так. Что значит влипли?
Фрол помялся, потом сказал:
- Я там это, с румыночкой одной… побалакал, как смог. Так она как узнала, что я из дома Бранковяну пришел, так шарахнулась от меня, как от нечистой силы. Все крестилась, да молитвы шептала – еле успокоил. А потом порасспросил я ее, она мне и рассказала… - Фрол оглянулся на закрытую дверь, наклонился к самому лицу графа и начал шептать: - она сказала, род Бранковяну проклят.
- Тьфу ты, глупость какая! – воскликнул Андрей с досадой. – Бабы деревенские сплетничают, а ты, солдат, и поверил?
- Не скажите, ваше благородие, а иконы?
- Какие еще иконы?
- Как же? В каждом православном доме, в красном углу – иконы. А в этих краях, на юге – в каждой комнате по кресту, то над кроватью, или над столом. А здесь вы видели хоть один крест?
У Андрея перед глазами встала увешанная крестами и иконами стена склепа. Он чуть было не сказал: «видел», но промолчал. Оглянулся на изголовье кровати, где обычно действительно вешают распятье – стена пуста.
- А еще: прислуги-то в доме нет, - продолжал Фрол, – ни единой души. Так это что же получается, ваше благородие, значит, лошадок-то наших этот Думитру сам обихаживал? И мою тоже? А еще Маша сказала: ни в коем случае крестик нательный не снимать… ваш-то крестик на месте, вашбродь?
- Маша значит, говоришь? – усмехнулся полковник, а самому вдруг стало не до смеха.
Он безотчетно провел ладонью по груди.
«Так было чего или нет?»
- Ты это, вот что, солдат… - медленно проговорил граф, - давай рот на замок. Чтобы никаких сплетен мне… Ночевать-то тебя где определили?
- Там комната на первом этаже с отдельным входом, за кухней. Видно для прислуги. Так вот я там один.
* * *
После ужина граф и Думитру сидели в холле. Попивали домашнее вино, курили. В камине, прогоняя сырость, исходили жаром багровые угли. Заканчивалось содержимое второго графина. Андрей, держа в руке бокал, рассказывал о недавнем походе.
- Не понимаю, почему нам дали приказ отступить, - глядя на огонь, с обидой повторил он уж не в первый раз. – Стамбул лежал у наших ног – руку протяни и он бы пал… Так нет же!
- Как сказал Бисмарк: политика – искусство возможного, - осторожно заметил Думитру.
- А-а, - отмахнулся Андрей. – Пустое… Только представьте: сбылась мечта Екатерины Великой - Турция сокрушена окончательно, на ее обломках восстановлена Византийская империя со столицей в Константинополе, а?! Древний Царьград; храм святой Софии, очищенный от басурманской скверны – разве не стоит ради этого пойти на риск, поставить на карту все?! Да мы бы не то что живота своего не пощадили – мы его никогда не щадим, мы горы бы свернули! А христианские народы, страждущие под гнетом сарацин?! Э-э… да что говорить.
Граф с досадой опрокинул содержимое бокала в рот.
- Англосаксы такого никогда не позволят, - проговорил Думитру.
- Что?! – возмутился Андрей. – Что значит не позволят? Кто будет их спрашивать?!
- Но ведь не позволили же.
- Да вот не надо было отступать, – настырно сказал граф. – Война – так война! Мы бы все равно победили.
Думитру промолчал. Он смотрел на молодого русского полковника с улыбкой.
- Англосаксы, - с отвращением произнес Андрей. – Не понимаю, отчего они нас так ненавидят?
- Бритты в своих действиях не следуют чувствам ненависти или любви. Всем руководит трезвый расчет.
- Что-то их расчет всегда направлен против России.
- Значит, они видят в России угрозу своему кошельку.
- Мерзавцы. А еще христиане…
- Да, христиане… - задумчиво проговорил Думитру. - Скажите, граф, вы женаты?
- Нет. Но при чем тут это?
- Помилуй Бог, к бриттам или туркам это не имеет никакого отношения конечно, - рассмеялся Бранковяну. - Я просто поинтересовался.
- А-а. Нет, господин Думитру, не женат.
- Что так?
Андрей пожал плечами, потом с улыбкой ответил:
- Не встретил пока той - единственной, наверное…
Старый Бранковяну покачал головой, потом проговорил:
- Засиделись мы, заболтал я Вас. А вам уж спать, наверное, давно охота.
- Что Вы?! Напротив, очень приятно было побеседовать. И спать я совсем не хочу, даже наоборот – с удовольствием бы сейчас вышел подышать в ваш сад.
- Нет-нет, - поспешно вставил Думитру. – Не стоит. Солнце уже зашло… Пойдемте, я провожу вас в вашу комнату.
Царица ночь опустила на Карпаты черные крылья. Вместе с ней пришла Тишина. Мамалыга погрузилась в сон. Андрей же уснуть не мог долго. Он лежал на кровати, смотрел на залитое серебряным светом луны окно и размышлял.
Поначалу он вспоминал события минувшей войны, но постепенно мысли унесли его домой, в Россию. Графу не терпелось вернуться на родину, обнять родных и друзей. В тоже время Андрей с грустью подумал о том, что столичная жизнь пуста. Может махнуть на все рукой, да и уехать куда-нибудь, да хоть в Зареченск – там, на Волге, у него доставшееся в наследство поместье… Ему уж тридцать пять, пора думать и о женитьбе. Найти себе кроткую невесту из мелкопоместных… Андрей мысленно представил себя в деревне, рядом красавица жена – его жена обязательно будет красивой. Почему-то в грезах графа будущая красавица жена была очень похожа на госпожу Ану.
Исподволь в думы молодого полковника стали проникать затейливые образы, причудливо смешиваться с недавними размышлениями – сознание Андрея подошло к зыбкой черте, отделяющей явь ото сна. Долго ли грезил граф, сказать трудно. В какой-то момент перед глазами остались лишь залитое лунным светом окно и тонкая фигурка женщины перед ним. Андрею было хорошо в этом, похожем на оцепенение, сне. Но постепенно до него дошло, что лежит он с открытыми глазами.
Сердце подпрыгнуло в груди. Сквозь нахлынувшее головокружение Андрей почувствовал, как печет кожу нательный крест - словно на грудь положили только что вытащенную из костра картошину. И еще он почувствовал, что задыхается.
- Кто ты? – сквозь тяжелое дыхание просипел он. – Чего ты хочешь?
Дурнота разом прошла. В голове прояснилось, дышать стало легче. Незнакомка рассмеялась приятным, легким, как звон колокольчика смехом. Вдоль позвоночника прокатилась теплая волна. Андрей решил, что, наверное, все-таки спит. А она произнесла с очаровательным акцентом:
- Жестокие родители не пожелать представить мне столь интересный гость. Приходится самой исправлять несправедливость судьбы. Меня зовут Влада. Влада Бранковяну, сестра Георга.
- Сестра? – проглотив комок, выдавил граф.
Голос прозвучал очень слабо.
- Брат обо мне тоже не рассказывать?
- Нет, - сипло отозвался Андрей.
Он откашлялся, хотел сказать что-то еще, да на полуслове замолк. Сел на кровати и подумал:
«Я сплю или схожу с ума?»
Гостья вновь рассмеялась.
- Нет, вы не спать. Все происходит на самом деле.
«Она что, читает мои мысли? Нет, это все-таки сон!»
- Нет, я не читать ваши мысли, - сквозь серебряный смех проговорила Влада. – Они отражаться на ваше лицо.
Андрей несколько секунд сидел, лихорадочно соображая как себя вести. Пробормотал:
- Давайте я оденусь, зажжем свет и… м-м… побеседуем толком.
- Неужели тебе мало света?
Андрей не ответил. Он, отчаянно смущаясь взора гостьи, натянул штаны и нащупал на столе, возле подсвечника, пластинку спичек. Чувствовал граф себя несколько странно, но уже ничему не удивлялся. Спичка, отломленная от фаланги себе подобных, вспыхнула с громким шипением. Андрей запалил одну за другой три свечи, отметив при этом, что руки совсем не дрожат. Повернулся.
И замер, очарованный.
Перед ним стояла прекраснейшая из женщин. Высокая – с него ростом, стройная – почти хрупкая, с правильными – античными – чертами лица… Разглядел ли черты лица он тогда, граф не помнил. Скорее всего, нет. Его магнитом затянули в себя горящие на матово-белом лице черные угли глаз. Крупные, полные жизни глаза с огромными – почти во всю радужную оболочку – зрачками.
Гипнотизировала ли она его в ту ночь? Конечно да. Но Андрей был уверен, что и безо всякого воздействия, не раздумывая, отдал бы за нее душу.
Алые, идеально очерченные губы на лишенном румянца лице изогнулись в улыбке. Влада произведенным эффектом была довольна.
Человек на церковном холме впился длинными, крепкими ногтями в окаменевшую кору мертвого тополя, возле которого он неподвижно стоял уже с полчаса.
- Влада, – беззвучно шептали его губы. – Влада. Они отобрали у меня тебя. Отобрали все. Но я им отомщу. Слышишь, Влада? Я им устрою…
Острые когти оставили на коре глубокие борозды. Темная фигура резко крутнулась вокруг своей оси и неожиданно взмыла в черное небо. Жуткий, завораживающий полет существа над вершинами деревьев издали был похож на парение странного дельтапланериста, использующего в качестве крыльев полы своего плаща.
* * *
Бабушка, глядя прямо Жанне в глаза, проговорила:
- Знает. Что нельзя ночью на улицу выходить…
Жанна отложила ложку, которой помешивала чай, и тихо спросила:
- А почему? Расскажи мне… пожалуйста.
Старуха долго молчала. Наконец, когда уже девушка решила, что ответа не дождется, начала говорить.
- Зло вернулось, - отрешенно глядя куда-то мимо Жанны, произнесла она. – Я девчонкой еще была, но помню… Не знаю, поверишь ли ты – мы и сами-то ведь уже забывать это начали, то ли было, а то ли и не было… - Мария Михайловна помолчала, потом выдала, будто сплеча рубанула: - Упыри это. Или – по-совремённому – вампиры.
Жанна рассмеялась.
- Да ну тебя, баб, я думала ты серьезно, а ты…
- А я серьезно, - поджала губы бабка. – И ты зря смеешься, я не дура.
- Прости, не обижайся. Но…
- А ты послушай, что я тебе расскажу, а потом будешь нокать. Ну? Слушаешь?
- Да.
- Так вот… Давно это было, я еще девчонкой была, - взгляд бабушки Маши снова стал отчужденным, будто сквозь стены она видела события своей молодости. – Здесь после революции творилось такое! Началось-то до революции еще, а может искони было… В общем жил здесь неподалеку от Зареченска один барин – граф Во ронов. В селе Дмитриевском дом их барский стоял - да говорят и до сих пор еще вроде как цел…
- В Дмитриевском?! – встрепенулась Жанна.
- Да. А что?
- Нет-нет, ничего… - девушка качнула головой. – Продолжай.
- Да… так вот, барин этот, граф, кровь людскую пил. Да не в переносном смысле, как принято говорить, а в самом, что ни на есть прямом. Много крестьян в округе по ночам пропадало. Рассказывали, что графу этому уж больше ста лет было… уж не знаю, правду ли говорили. Боялись его – жуть. Детей пугали… Да кровь он пил не один, а вместе с барыней. Барыню-то ту все и ненавидели, говорили в народе, что это она на графа-то порчу навела. Ну, законов в те времена в наших краях не было, их и щас, можно сказать… Н-да. Боялись и терпели. А как революция-то случилась, так осмелели. Комиссар тут приехал, с солдатами. В общем, сожгли ихо логово. Комиссар-то думал, что из классовой ненависти, - бабка усмехнулась. – Да суку эту – графиню – прежде чем сжечь на свет божий вытащили. Кол ей осиновый в сердце забили, голову отрубили. Да потом и башку и тулово в огонь бросили, да… А граф-то ушел. Говорят, подземный ход был у них. Из поместья – прямо в церковь.
- Подожди, - не утерпела Жанна. - Как же вампиры в церковь могут?
- А вот так! Церковь ту они давно для своих целей приспособили. Осквернили и обряды свои мерзкие там проводили. И священник местный с ними был заодно… Короче – убежал он. Вот тогда-то все и началось…
Мария Михайловна сокрушенно покачала головой.
- Что здесь творилось! Ни в одном фильме ужасов такого не увидишь. По ночам люди десятками пропадали. А потом сами становились упырями… У графа в подчинении их несколько сот было, если не тысяча. Город вымер. Кто в живых оставался – убегали, куда только могли. А кому бежать было некуда - только Бога молили. Я хорошо помню, как мы с мамой ночи напролет в углу сидели под иконами; с крестами в руках. Мама все молитвы шептала. А они воют за окошком: «пусти нас, человек. Пусти нас».
Бабка показала, как вампиры воют за окошком, а Жанна подумала:
«Как хорошо, что мы с ней живем в разных городах. Если бы она мне в детстве такие сказки рассказывала, я бы точно дурочкой выросла»
Даже теперь от одного взгляда на растрепанную старуху, с выпученными глазами изображающую воющих упырей, у девушки мороз пробежал по коже.
Бабка между тем продолжала:
- Мы их не пускаем, конечно, а они как зашипят! Словно змеи… Ты вот что – запомни, мало ли что, - упырь без разрешения в человеческое жилье зайти не может. Поняла? Ему обязательно разрешение нужно, ну, или приглашение… Если что – никого не пускай, поняла?
Жанна кивнула. Ей это все уже порядком надоело, она подумала:
«Скорей бы утро»
Прихлебнула остывшего чая и спросила:
- Так как же вы с ними справились? Ведь справились же?
Мария Михайловна язвительно усмехнулась.
- Справились… С Божьей помощью. Чекисты сюда целый полк, наверное, прислали – не меньше. ЧОН – части особого назначения это называлось, слыхала, наверное?
Девушка помотала головой. Бабушка продолжила:
- ЧОНы – это такие отряды были… карательные… Мятежи крестьянские подавлять. Так вот у командира ихнего ума хватило в ситуации разобраться, да. С церковью вместе действовал. Долго здесь война шла, самая настоящая. Может целый год. Но когда знаешь, с чем имеешь дело, с упырями справиться можно. Главное – главаря ихнего уничтожить.
- Так что же, его целый год уничтожить не могли?
- Представь себе. А может не особо и хотели… Не знаю я этих ихних делов. Слухи-то разные тогда ходили, поговаривали даже, что сперва новые власти с упырями заодно были. Комиссар самый главный их в своих каких-то целях использовал, да потом разошлись ихние дорожки. Войска пришли. А когда их, упырей-то, дожимали уже, граф-то ребеночка комиссарского в заложники взял. Видно выторговать чего хотел…
- В заложники? Прямо террорист какой-то.
- Зря смеешься. Террор и заложников брать не чеченцы придумали. Такие способы искони применялись, а уж товарищи революционеры эти методы использовали на полную катушку. Возьми хотя бы Ленина… Знаешь о чем я толкую?
- Слышала чего-то.
- Ну да ладно. Не об том речь… Во ронов-то граф сына у комиссара украл, а тот принципиальным оказался. Или уж не знаю, но договариваться отказался категорически. Сына потерял… Ох что тут потом творилось. Боялись мы. Тех и других шибко боялись. Но от упырей он нас избавил, больше не слыхивали в наших краях ничего подобного… До сей поры.