Я не слишком чувствительна к мужской красоте, но тут…

Очень молодой человек в ярком свете фонаря, контрастно смешавшем свет и тени, заставил меня затаить дыхание на целую вечность, равную удару сердца. Нищета, грязь, эгоизм, грубость и сам пессимизм моей жизни на улице превратили мое сердце в камень. По крайней мере, я так думала. До Ксавье.

У него было беспокойное лицо. Возможно, из-за резких теней на щеках. Высокий лоб, прямые густые брови над огромными зелеными или синими глазами – точно я сказать не могла, а позже обнаружила, что они меняли цвет так же стремительно, как меняется весеннее небо. Длинный нос с горбинкой между довольно широко расставленными глазами лишал изящные черты лица излишней конфетности. Рот большой и пухлый, очень чувственный. Кошачий, почти треугольный, подбородок свидетельствовал о наличии характера. У него были пепельные светлые волосы, и отдельные беспорядочные пряди прилипли к чуть влажным вискам. Высокий, под метр девяносто на первый взгляд.

Он открыл дверь и пропустил меня вперед.

В те времена, когда я ходила в кино, некоторые фильмы во мне возбуждали нечто более таинственное, нежели привычные страх, смех или слезы: «Носферату», «Красавица и чудовище». В какое-то мгновение ты пересекал границу иного измерения, чужого и знакомого. Как если бы ко мне подошел призрак, намного более реальный и могущественный, чем Поль.

Несколько секунд я стояла в темноте, а когда вспыхнул свет, обнаружила мрачный роскошный холл с резными деревянными панелями, освещенными настенными светильниками в форме факелов. Слева огромная лестница, покрытая красным ковром, закрепленным медными прутьями. По обеим сторонам холла высились двойные массивные двери.

Ксавье открыл правую и зажег свет в гостиной-библиотеке, где ковры устилали пол в несколько слоев, как знак неоспоримого достатка. Перед камином из резного дерева – большой диван с двумя креслами, обтянутыми цветастым ситцем. В глубине более светлый уголок, предназначенный для чтения – честерфилдовская мебель и глубокие кожаные кресла в окружении стеллажей с книгами в старинных переплетах, которые обрамляли застекленную дверь, ведущую в сад. В алькове справа – стул в стиле мадам Рекамье. Лампы на маленьких круглых столиках вносили интимную ноту в убранство огромного зала, похожего на музейный.

В свое время я бывала в богатых домах, но вроде бы утеряла навык. Я едва осмеливалась ступить на толстые ковры, у которых ворс становился дыбом от близости моих грязных подошв.

– Доротея…

Голос был неуверенным. Я повернулась к Ксавье.

– Я могу вас звать Доротеей? Меня зовут Ксавье. Я сейчас приду.

Я так боялась сломаться под напором чувств, что сфокусировала взгляд на его левом ухе – идеальной формы, чуть заостренном.

Я на все отвечала «да». Он исчез.

Я чувствовала себя совершенно размякшей, голова кружилась от нелепой надежды. А вдруг мне удастся найти свое место в этом мире изобилия и покоя?

Сын Хуго принял меня спокойно. Он вроде бы знал, кто я. Наверно, его мать умерла, позволив тем самым Хуго рассказать обо мне своему сыну. Сначала он испугался моей гротескной одежды, но проявил такую обходительность, такую до слез трогательную мягкость…

Я осталась стоять из страха испачкать или, того хуже, сломать что-нибудь, если попытаюсь где-то пристроиться. Сложила руки на груди. Мне было стыдно моих черных от грязи ногтей, слишком длинных, сломанных. Потом спрятала за спину красные корявые ладони и сжала бедра, потому что от волнения или по зову природы ощутила настоятельную необходимость срочно помочиться. Помочиться в настоящем комфортабельном туалете. Я была как во сне.

Я вышла, прошла вдоль лестницы.

– Хотите посмотреть дом?

Меня остановил звонкий веселый голос. Я подняла лицо к молодому человеку, спускавшемуся по лестнице. Он снял кожаную куртку. На нем были джинсы и свитер с угловым вырезом, надетый на голое тело. Он был в носках.

Не ожидая моего ответа, он продолжил:

– Хотите что-нибудь выпить? Виски, апельсиновый сок? Может, чего-то горячего. Можно устроиться на кухне. Там как-то спокойнее. Туалет! – возрадовался он, догадавшись. – Вы ищете туалет.

– Да.

Спасибо за верную догадку. Я бы ответила «да» на все.

Он открыл мне дверь позади лестницы, уточнил, что кухня дальше прямо. Я могу ориентироваться по лампам.

Я зашла в огромную туалетную комнату. Всю в мраморе от пола до потолка, включая раковину. Полотенца с вышитыми инициалами, ароматное нетронутое мыло. На стенах гравюры, изображающие исключительно розы. И тут во мне что-то сломалось. От такой изысканности потянуло блевать.

Я засучила рукава, умылась с ароматным мылом под сильной струей воды. Одним запахом больше, одним запахом меньше – для меня значения не имело. Причесалась длинной расческой из слоновой кости, которой затем поскребла между лопатками. Зашла в туалетную кабину и, не закрывая двери, громко пописала. Открыла маленький шкафчик – наверно китайский, судя по кривляющимся драконам на дверках.

Там я обнаружила лосьон для снятия макияжа, ватные тампоны, тальк, туалетную воду, маникюрный набор, в отдельном ящичке – «тампаксы», маленькие прокладки в пластиковых пакетиках. Чувствовалась либо женское присутствие, либо сверхутонченность, вроде как «всё к услугам гостей».

Я всем этим воспользовалась, чтобы обрезать ногти и извлечь из-под них большую часть грязи.

Оставила дверки открытыми, не стала смывать волосы с раковины и грязные потеки с нежно-золотистого мыла. Засунула фуражку в карман, еще раз зачесала волосы назад, но от ноябрьской влажности они немного вились, и я постаралась взбить их кончиками пальцев, потом остановила руку, поняв, что окончательно съезжаю к гротеску.

Я что, прихорашиваюсь? И для кого, дура ненормальная? Чтобы избавиться от последних иллюзий, я глянула на свое отражение в зеркале. Хотя свет был мягким, что он мог поделать с кругами под глазами, с глубокими складками горечи и истощения, избороздившими мое лицо, с алкогольной одутловатостью?

Я насмешливо похлопала себя по щеке. По крайней мере, немного расслабилась. И то дело.

Решительным жестом погасила свет и пошла к Ксавье на кухню, напоминающую кухню ресторана – вся в металле, то ли нержавейка, то ли что-то в этом роде, кафель лимонного цвета. Крутящиеся табуреты были закреплены вокруг стола, расчерченного желтыми квадратами, причем на некоторых квадратах красовались изображения черных кошек в разных позах.

– Когда я был маленьким, я обожал этот стол. Я придумал им имена и для каждой сочинил свою историю. Только рассказывать их я не решусь…

Ксавье водрузил на стол некий агрегат для изготовления чая, две кружки и уселся напротив меня. На лице его расплывалась улыбка, а глаза блестели от радости – или более глубокого чувства, кто знает. У него были широкие плечи, длинные руки, ухоженные пальцы. Каждое жест завершен. Я никогда не замечала, что у большинства людей движения урезанные, слишком рано прерываются. Но не у него. Он был необычайно грациозен.

– А вы?…

– Сын Хуго, да.

Странная интонация в слове «сын» заставила меня внимательно в него вглядеться. Следующая фраза прозвучала как объяснение.

– Его приемный сын.

– Сын Хуго… и его жены?

– Хуго не женат. С чего вы взяли?

Подобное предположение его здорово позабавило.

– Он был женат.

– Никогда. Могу поручиться, что он никогда не был женат.

Он говорил со мной так спокойно и непринужденно, что у меня потеплело на сердце. Ни исходящая от меня вонь, ни моя голова горгульи, ни нелепый наряд – ничто не служило преградой. И однако одной фразой он обрушил целый пласт моей жизни. Хуго лгал мне с самого начала. Но почему? Из страха, что я его на себе женю? Но ведь он сам все выложил, еще до того, как я успела задать вопрос? Зачем заранее обороняться от того, чего он желал, по его словам, больше всего в жизни?

– Надеюсь, он вам не наплел, что женат? Пейте, пока горячее. – Он прищелкнул языком, покачал головой. – Ох уж этот Хуго! Я очень заинтригован, Доротея. Кто же вы такая, что вызвали настоящее землетрясение в столь гладкой и размеренной жизни моего дорогого папочки?

– Землетрясение?

– Ну, можно и так сказать. У каждого свои землетрясения. У Хуго Мейерганца, например, порезаться утром при бритье, чаще обычно вздергивать бровь, забыть ключи на столике в прихожей – все это явные признаки серьезных внутренних потрясений.

– Но я только что увидела Хуго впервые после двадцати лет.

– А вот он говорил о вас, сидя на этом самом месте, два дня назад.

Два дня назад – значит, в день встречи у больших магазинов.

Пронзительный звонок заставил меня подскочить.

Ксавье снял трубку с настенного телефона. Послушал, озорно подмигнул мне, объявил, что он пьет чай, что нет, никого, договорились, нет вопросов, и он сам скоро уходит.

– Это был он. Приедет через полчаса. Так что я говорил? Ах да, тут-то я вами и заинтересовался. Хуго заперся на втором этаже со своим швейцарским другом, Луи Берковье, и говорили они о вас – дескать, именно вы просили милостыню на тротуаре, это точно, и что хуже момента не придумать. Вроде бы они колебались – то ли ничего не делать, то ли заставить вас замолчать. Дальше я не услышал, потому что Хуго подошел к двери, и я пулей понесся наверх к себе.

Я спросила, кто такой Берковье, – это имя мне ничего не говорило. Может, одной детали будет достаточно, чтобы вышибить у меня из ушей застарелые серные пробки, которые мешают мне услышать некоторые отголоски прошлого.

– Луи – он вроде старой мебели: я его знал всегда. Он занимается всеми посредническими компаниями, через которые переводят фондовые средства, прибыли, долевые паи и все такое прочее для продюсерской фирмы. Точнее ничего сказать не могу, потому что я и финансы… Конечно, меня насторожила мысль, что какая-то женщина, бомж по имени Доротея, способна встревожить этих двух махинаторов. По правде сказать, я даже отправился к «Шоппи» на площади Пигаль, где, как они сказали, вы спите, а там узнал, что произошло убийство. Шутки в сторону, я весь похолодел. Я не верил, что они способны на такие крайности. И начал подумывать, не пора ли что-то предпринять, чтобы опередить эту весеннюю генеральную уборку. И тут бац! – вы появляетесь, словно уличный цветочек, живая, здоровая, уф!

Это было мило: еще одно предчувствие весны, на чей приход в мою теперешнюю жизнь я уже и не рассчитывала. С другой стороны, рассказ Ксавье только добавил помех, а на этих волнах и без того было ничего не разобрать.

– Мы еще увидимся?

Он задал мне вопрос, как трепетный ухажер.

У меня путались мысли, а мой старый ссохшийся кокон трещал и впитывал влагу, рискуя дать течь.

Он не позволил мне и слова вставить. Объяснил, что должен подняться к себе, в свою комнату на третьем этаже, потому что Хуго ни в коем случае не должен заподозрить, что мы разговаривали, он и так был недоволен тем, что Ксавье дома, в то время как предполагалось, что он занимается с приятелем. Ну? Что я на это скажу? Я согласна поработать с ним в команде?

Почему в команде? Уборка чего и перед какой весной? Вдобавок к полному смятению, я еще и здорово сдрейфила, говоря по-простому. Я мечтала найти Хуго, а тут его сын спокойно вырядил его в костюм убийцы!

Ксавье моментально успокоил меня, как будто читал мои мысли. Он будет рядом: Хуго трус, но не глупец. Если он позвал меня к себе в дом, то исключительно чтобы поговорить, ни для чего другого.

Это невинное дитя не видело ошметков Жозетты, которые по-прежнему маячили у меня перед глазами. И он не мог знать, что Хуго когда-то уже избавился от одного трупа.

Он вслух прикинул, что до половины первого у него занятия. В час дня меня устроит?

Я сказала «да», потому что моя судьба была отвечать этому мальчику только «да», и еще одно «да» на предложение встретиться у «Веплера».

– Отлично. Я счастлив, что нашел вас, Доротея. Все будет хорошо. Вам нужны деньги?

Я потрясла головой, надеясь, что стряхну ступор с мозгов. В тот момент, когда он уже выходил, я задержала его:

– А почему вы так уверены, что он никогда не был женат?

– Хуго? Он педераст. И уж если кто может в этом поклясться, так это я.

Его взгляд потух и снова осветился – так быстро, как проглядывает солнце сквозь легкую тучку. А я задохнулась: это последнее уточнение подействовало на меня, как струя кислоты на потемневшее от времени дерево.