Два героя

Гранстрем Эдуард Андреевич

В Новом свете

 

 

В монастыре Ла-Рабида

Близ знаменитого порта Палос на голом утесе стоит францисканский монастырь Ла-Рабида. В настоящее время дорога к нему извивается среди развалин и тернового кустарника. Но сердце путника, который впервые проходит по этой дороге, невольно забьется сильнее, и он, глубоко взволнованный, остановится перед воздвигнутым здесь каменным крестом. В то же время он мысленно перенесется на несколько столетий назад, и взор его устремится в необъятную равнину океана, скрывавшую от него Новый Свет, который связан с этим местом великими воспоминаниями.

В 1491 году по этой дороге шел рыжеволосый путник со своим маленьким сыном. Он был глубоко удручен, потому что в течение всей своей жизни испытывал только одни разочарования. В голове его роились смелые гордые замыслы, обещавшие властителям мира несметные сокровища, а ему — бессмертную славу. Он был убежден, что не ошибается в своих предположениях. Но напрасно обращался он к королям и владетельным князьям — их придворные отстраняли его. Они надменно смеялись над его планами, считая их пустым несбыточным бредом. Как мог разубедить этих аристократов простой итальянский моряк, Христофор Колумб из Генуи! Кому был он известен в 1491 году? Потеряв всякую надежду, он покинул Испанию, чтобы попытать счастья в другой стране, и без средств шел пешком из Рио-Тинто в Гуэльву с целью сесть там на корабль.

Его сопровождал маленький сын Диего, только увеличивая заботы отца, потому что путник был беден, а гордость не позволяла ему просить милостыню.

Случайно взгляд его остановился на монастыре, монахи которого славились своей благотворительностью. И вот, в том самом месте, где теперь находится каменный крест, Колумб, преодолев свою гордость, решился протянуть руку и просить кусок хлеба для себя и своего сына, и здесь ему не было отказано в помощи. Настоятель монастыря патер Хуан Перец де Маркена оценил планы человека, которому суждено было открыть Новый Свет. В этом-то монастыре 15 марта 1493 года и начинается наш рассказ.

Патер Хуан стоял у окна своей высокой кельи и задумчиво смотрел в бесконечную даль синего моря; в душе его происходила тяжелая борьба.

Молодой Яго, чернокудрый юноша, единственный сын его покойного брата, сильно озабочивал его. Впечатлительный юноша был одарен прекрасными способностями и занимался прилежно, но вместе с тем жаждал славы и подвигов. До сих пор он жил в соседнем монастыре, занимаясь науками под руководством настоятеля; но стены монастыря сделались для него тесны, его тянуло на волю, к студентам города Саламанки. Патер Хуан хорошо знал тот город с его узкими мрачными улицами. Знал также университет, основанный еще в 1222 году и в то время лучший из всех других учебных заведений; в стенах его тысячи студентов черпали познания. Но ему были также хорошо известны соблазны и искушения, ожидавшие там молодого неопытного юношу. Взгляд патера блуждал по необъятному морю… Как спокойно оно сегодня! Какое множество кораблей бороздит его тихие воды, но пройдет несколько часов — и картина может быстро измениться!.. Ураган бешено взроет океан, поднимутся гигантские волны, и гордые корабли, подобно ореховым скорлупам, сделаются игрушкой разнузданной стихии… В этой неравной борьбе человеку остается только возложить все упование на Бога. Вот и жизнь человека то же, что и море! Сегодня она спокойна и манит вдаль, а завтра полна бурь и опасностей…

Так размышлял патер Хуан. Он хотел предостеречь юного Яго, и если бы тот стал настаивать на своем намерении, по крайней мере, дать ему несколько полезных советов, которые пригодились бы ему при его вступлении в свет.

Стук в дверь прервал его размышления. В комнату вошел человек лет тридцати, сильно взволнованный.

— А, это вы, Гарция Гернандес? Что с вами? Вы так взволнованы? Что вас привело ко мне?

Гарция Гернандес, живший в Палосе, был ученый: медик, физик, космограф. Его необыкновенная энергия и глубокие познания были всецело направлены на изучение природы; но особенно интересовали его те отдаленные страны, о которых существовали одни лишь смутные сведения.

Обыкновенно сдержанный и спокойный, он был сильно взволнован и, едва переведя дух от скорой ходьбы, наконец проговорил:

— Отец Хуан, помните ли вы того человека, который два года назад приходил в монастырь, того рыжеволосого, которого мы еще рекомендовали королеве Изабелле?

— Христофор Колумб! — как бы что-то припоминая, медленно произнес патер.  — Разве его можно забыть? Это необыкновенный человек, в глазах его светится гений! Счастлив тот, кому раз пришлось встретить такого человека. Блажен, кого Господь сподобит быть полезным избраннику человечества! Волей Божьей мы были призваны доставить Христофору Колумбу средства для его путешествия. У него была великая благочестивая цель: он обещал добыть средства для нового крестового похода для освобождения Святой земли и гроба Спасителя Нашего от владычества сарацин. Как часто, стоя у этого окна, я мысленно уносился далеко за пределы горизонта! Я был душой с ним, на его корабле! Как часто сердце мое дрожало за него, когда поднимались буря и туманы!.. Да, Колумб решился на отважное дело! Что значат в сравнении с ним предприятия португальцев, которые медленно, шаг за шагом пробираются по берегам Африки? Колумб предпринял поистине геройское путешествие! Но нередко находили на меня и сомнения… Однако лицо ваше сияет радостью… Нет ли о нем известий? Не воротился ли он?

— Удивительные вести привезли нам купцы из Севильи, отец Хуан! Один из капитанов Колумба, Алонсо Пинсон, вы его знаете, уже высадился в Галиции, на северо-западе Испании, и послал королю донесения о новооткрытых странах. Самого Колумба противные ветры вынудили пристать к Лиссабону. Завистливые португальцы хотели было взять его в плен, но охранная грамота нашего короля Кастилии и Леона внушила им должное уважение к нему. Каждую минуту нужно ожидать Колумба в Палосе. И сколько чудес он везет с собой!.. Краснокожих людей, разноцветных птиц, ценные пряности, плоды, каких мы никогда не видели, и золото, отец Хуан, массу чистого самородного золота!

— Слава Царю Небесному! — воскликнул приор, творя крестное знамение.  — Значит, смелое предприятие удалось и морской путь в богатую Индию найден!

— Теперь вы все знаете, отец Хуан! — торопливо проговорил Гарция Гернандес.  — А я спешу. Я сяду на берегу морском и уйду оттуда только тогда, когда пожму руку Колумбу. Весь народ в волнении! И я должен приветствовать его и провести в Божий храм — возблагодарить за покровительство Всемогущего Бога, без которого никакие охранные грамоты государей и никакие пушки в мире не в состоянии защитить нас.

С немым удивлением слушал молодой Яго этот разговор. Что привело двух ученых в такой восторг?… Красные люди?… Да разве существуют такие люди?… Разноцветные птицы?… Золото, чистое золото и пряности из сказочной Индии!.. Они задумывают новый крестовый поход: отец Хуан несомненно говорил об этом. Все это было неразрешимой загадкой для юноши. Машинально пошел он за патером и Гарцией Гернандесом, которые шли рядом, оживленно разговаривая. Странно и непонятно было все, что удалось ему услышать из их разговора. Это были отрывки из какой-то совершенно ему незнакомой истории, о которой ему ничего не рассказывали его монастырские наставники. Но все эти чудеса — красных людей и пестрых птиц — он увидит собственными глазами, потому что из Палоса уже доносился теперь звон колоколов. То были радостные звуки: на дальнем горизонте показался белый парус, а вскоре и судно, и в нем узнали «Нину», вышедшую из Палосской гавани 3 августа 1492 года вместе с двумя другими — «Санта-Мария» и «Пинта». Почему же возвращалось теперь только одно судно? Где же адмиральский корабль «Санта-Мария»?… Скоро ему предстояло узнать, что обломки его преданы тлению на берегах новооткрытых островов.

 

Мореплаватель

Несколько часов спустя молодой Яго стоял рядом со своим дядей и смотрел на знаменитого человека, которого торжественно встречали все жители города. В нем не было ничего южного, и уже этим одним он резко выделялся среди своих спутников. Долгое морское странствование не могло согнуть его высокий сильный стан; сознание выигранной трудной победы заставляло его держаться гордо и прямо, оно ясно светилось в его светло-голубых глазах и на его загорелом, покрытом веснушками лице. Знаменитый мореплаватель казался старше своих лет; тяжкие заботы вплели в его рыжеватые волосы многочисленные белые пряди, Яго де Маркена не мог оторвать глаз от героя, к которому все окружающие относились с благоговением. Какая-то непреодолимая сила влекла его к этому человеку, и он шел за ним в торжественной процессии с опущенной головой, шел как слуга за своим господином, не отдавая себе отчета, почему он внезапно всем своим сердцем привязался к чужестранцу. Его привлекало могущество гения, и к своему удивлению, он едва взглянул на медно-красных индейцев в их национальных украшениях. Он не обращал внимания ни на редких попугаев, сидевших на длинных тростниках, ни на пряности, которые несли в открытых ящиках. Золото не возбуждало в нем изумления. Велик и достоин удивления казался ему в это мгновение только человек, совершивший дело, казавшееся невозможным для всех его предшественников.

Юноша не посмел вмешаться в разговор адмирала с патером Хуаном и Гарцией Гернандесом. Он терпеливо ждал перед дверями, пока Колумб не появился снова, и был счастлив уже тем, что по крайней мере еще раз увидел его.

Колумб недолго оставался в Палосе. Он спешил в Барселону, где тогда находился королевский двор. С триумфом ехал он по всей Испании и с триумфом, при колокольном звоне, вступил в Барселону. Когда он в сопровождении многочисленных рыцарей появился в зале королевского дворца, король и королева «приняли его со всевозможными знаками внимания, воздали ему величайшие почести и позволили ему публично сидеть перед собой, что считалось первейшею и величайшею милостью» — так рассказывает об этом один из писателей того времени. Молва о великом открытии и путешествии Колумба пронеслась по всей Испании и по всему христианскому миру. В это время адмирал снаряжал уже новый флот.

Яго оставался все это время в Палосе. Он полюбил уединение, сделался чрезвычайно тих и все думал о том, что он слышал и чего не мог хорошенько объяснить себе. Прежде он любил в свободные часы ходить в дом физика и космографа Гарции Гернандеса, но не для того, чтобы поучиться у него. Там жила с матерью младшая сестра ученого, Мерседес, которая ему очень нравилась; по возвращении из Саламанки он намерен был жениться на ней, но пока молодые люди хранили это в тайне.

Теперь Яго посещал дом Гернандеса еще чаще, но выбирал те часы, когда наверное мог застать самого Гарция. Он почти все время находился при нем, сопровождал его на прогулках и расспрашивал его обо всем, что касалось Колумба. Гернандесу нравилась любознательность юноши, и он познакомил его со всеми географическими знаниями того времени.

Знания эти были ничтожны в сравнении с современными. Но они также весьма отличались от тех, которые Яго усвоил в монастыре у своих старых учителей. В исходе XV века в науке сделаны были новые открытия, появились новые идей, но они были известны немногим, потому что несколько столетий назад книги распространялись не так легко и скоро, как теперь. А Яго учили по-старому: Европа, Азия и Африка были для него единственными населенными странами, на крайнем севере земля была необитаема по причине сильной стужи, точно так же и юг был необитаем вследствие сильного зноя. Ему говорили, правда, что, по мнению некоторых ученых, земля — шар, но тут же прибавляли, что это еще не доказано. Каким образом люди, подобно мухам на потолке, могли бы ходить на противоположной половине земли головами вниз и ногами вверх!

Рассказы Гернандеса значительно расширили умственный кругозор Яго. Он узнал, что земля несомненно шарообразна. Гарция рассказал ему о далеких странах, открытых знаменитыми путешественниками. Мир не оканчивался за Турцией; следуя далее на восток, можно было достигнуть страны чудес — Индии, откуда через Турцию привозят в Европу драгоценные пряности; за Индией, на восточной оконечности Азии, лежит царство Китай, а далее, на острове Чипанго, оба эти государства, по словам Марко Поло, посетившего их в XIII веке, населены необыкновенно густо и изобилуют превосходными и дорогими произведениями. Если бы найти путь туда не через враждебные христианам страны, произведения эти стали бы доступнее и дешевле. Португальцы первые напали на эту мысль, они старались обогнуть Африку и этим путем достигнуть Индийского океана.

— Мы находимся здесь, на западной окраине обитаемого мира,  — говорил Гернандес,  — а те богатые страны лежат на восточной. Можно попасть туда, объехав Африку, но есть еще и другой путь. Представь себе, что яблоко — это земной шар. Наметим на нем ножом наши берега, а здесь — восточные страны, Китай и Чипанго. Ты теперь сейчас же видишь, что от того места, где лежит наша гавань Палос, есть еще другая дорога в эти страны. Не правда ли — прямая дорога? Потому что, если мы из Палоса поплывем все прямо на запад, то будем мало-помалу огибать земной шар и должны в конце концов приехать к восточному берегу материка Азии. И дорога эта не так длинна, она короче, чем кругом Африки.

Так говорил Гарция Гернандес своему любознательному ученику, хотя и сам учитель не был свободен от заблуждений, считая земной шар гораздо меньшим, чем он есть на самом деле. На этой земле, которую считали на целую треть меньше, не было места для новой части света; Азия и Европа казались не так далеки друг от друга в западном направлении, и опасность подобного путешествия представлялась значительно меньшей.

— Вот этот-то план,  — прибавил Гарция Гернандес,  — и выполнил Колумб. Но не один он придумал его. Я видел в его руках письмо от флорентийского ученого, физика Тосканелли, в котором план этот подробно разработан и точно рассчитано, даже в милях, расстояние западного берега Европы от восточного берега Азии. Тем не менее нашему Колумбу принадлежит бессмертная слава, потому что составить такой план на бумаге далеко не то, что привести его в исполнение. Не так-то легко выйти в необозримый океан и целых три недели не видеть ничего, кроме неба и воды. Принадлежат ли открытые адмиралом прекрасные острова действительно к Китаю и Чепанго,  — продолжал задумчиво Гарция,  — решить теперь, наверное, еще нельзя. Древние географы, как, например, грек Эратосфен из Афин, первый измеривший земной шар, и римлянин Страбон, думали, что в океане могут быть еще другие обитатели, части света и острова. Видишь ли, мой юный друг, великое путешествие Колумба есть только начало целого ряда других славных путешествий. Острова богаты золотом, и это привлечет туда многих, но настоящий исследователь не заботится о золоте, он стремится раскрыть тайны земного шара, он желает знать, что за этими островами,  — действительно ли царства Китай и Чипанго или же новые страны, о которых мы до настоящего времени ничего не знаем? Все это покажет будущее. Если ты так интересуешься всем этим, то охотно прочтешь письмо, которое написал Колумб королю о своем путешествии. Я могу тебе дать его. Читай и удивляйся.

Яго расположился в беседке сада, развернул письмо, представлявшее собой нечто вроде дневника, и перед ним впервые развернулась во всей своей целости история первого плавания Колумба.

Великий мореплаватель рассказывал сначала о своем намерении отмечать все происшествия, начертить новую морскую карту и приучить себя к лишению сна, чтобы зорко следить за направлением судна. Далее Яго читал о плавании к Канарским островам и выходе в неизвестный океан. Далеко на западе географы того времени предполагали существование острова Антилии, куда будто бы испанские христиане в 734 году бежали от преследований мавров. Колумб тоже верил в это, но главной целью его была Индия, и он не позволял себе увлекаться второстепенными планами. В течение тридцати четырех дней он видел перед собой только небо и воду. Сколько испытаний, сколько борьбы со своим экипажем должен был он вынести за это время! Нередко его тревожили обманчивые крики: «Земля, земля!», пока наконец флотилия не достигла Гванагани, небольшого острова, которому Колумб дал название «Сан-Сальвадор». Да, Яго читал и изумлялся. Адмирал говорил о людях не белых и не черных, о собаках, не умеющих лаять; потом о плавании с одного острова на другой, пока наконец, как думал Колумб, он не достиг на острове Куба материка Азии, а в Эспаньоле или Гаити — Чипанго или Японии! Заблуждения, которые должны были обнаружиться лишь много позже.

Яго был очарован этим донесением. Ему казалось, что он вместе с Колумбом на Кубе. «Запах цветов и деревьев,  — читал он,  — прекрасен. Всю ночь слышно пение птиц, щебетание ласточек и трескотня насекомых. Воздух ночью ни холоден, ни душен и полон благоуханий». Со страстным увлечением следил Яго за двумя испанцами, отважившимися проникнуть в глубь Кубы. Они встречали множество мужчин и женщин, которые несли в руках тлевшие с одного конца сухие благоухающие листья, свернутые в маленькие трубочки, другой конец которых брали в рот и вдыхали в себя дым. «Это их усыпляет и опьяняет,  — писал Колумб,  — и, очевидно, они таким образом предохраняют себя от утомления. Они называют эти маленькие трубочки „табакос“».

Далее рассказывалось о золотых украшениях туземцев, зародивших в Колумбе желание отыскать золотоносные рудники, о дне Рождества Христова, впервые отпразднованном христианами в Новом Свете, о страшной буре и крушении «Санта-Марии», об основании на Эспаньоле первой колонии Навидад, то есть «Рождества Христова», и, наконец, о возвращении на родину по бурному океану.

С возрастающим любопытством прочитал Яго письмо. Он был так очарован, что им овладело непреодолимое желание ехать в Навидад. Он был сын своего времени, он не стремился «в Америку», потому что человечество не знало этой части света, хотя она и была уже открыта, он рвался в Китай и Японию, за которые Колумб принял острова Кубу и Гаити.

И вот в нем созрело решение. Вмиг забыты были Саламанка и университет. Когда в беседке появилась черноволосая головка Мерседес, он тотчас рассказал ей о своем намерении. Напрасно она отговаривала его, жалела, что он, такой молодой, идет на верную гибель, плакала даже. Но могли ли слезы тронуть страстного поклонника великого Колумба. Он остался непреклонен в своем намерении, он говорил: «Я должен». Исполнение плана зависело, однако, не от него одного. Опекун его, патер Хуан, имел право сказать и свое слово. Это отлично знал юный мечтатель и потому решил обратиться за помощью к Гарции Гернандесу. В Палосе с гордостью ожидали предстоящего путешествия Колумба. Друзья великого мореплавателя считали великое открытие его также и своим делом, потому что они рекомендовали Колумба королеве Изабелле и тем доставили ему средства для его первого путешествия. Осуществление мечтаний Яго де Маркена не встретило поэтому никаких особенных затруднений. Ему было уже восемнадцать лет, а в Испании люди мужают быстрее, чем на севере, он был здоров и силен, и приор дал свое согласие. Колумб, конечно, не откажется оказать услугу племяннику за услугу дяди — приор был в этом уверен, и Яго оставалось только с радостным сердцем собраться в путь и лететь в Кадикс, чтобы присоединиться к большому флоту.

Колумб располагал теперь большим флотом. Четырнадцать каравелл и три больших корабля с одной тысячей двумястами пешими и конными воинами были отданы в его распоряжение.

Теперь дело шло о покорении новооткрытых земель. Первые колонисты были уже в Навидаде, но теперь организовывалось первое правильное переселение. Донесение Колумба было так увлекательно, что в плавании этом приняли участие не одни искатели приключений, но и представители испанского дворянства. На кораблях везли в новые земли европейских домашних животных, семена полевых растений и овощей, виноградные лозы и прочее.

«Вице-король» намеревался основать колонию на Эспаньоле и затем продолжить плавание. Им овладела гордая мысль: он хотел посетить не только Китай и Японию, но, плывя все на запад, первым совершить кругосветное плавание.

В успехе своего предприятия Колумб не сомневался. Ведь как близко лежит Япония от Испании! Он доказал это своим плаванием, и потому он может открыто сказать, что земной шар далеко не так велик, как утверждали астрономы и космографы! Но он был в заблуждении; он совершил нечто более великое — увеличил землю в знании человечества на целую часть света. Но он не подозревал этого, когда 25 сентября 1493 года флот его в Кадикской бухте снялся с якоря и он вступил в свое второе знаменитое плавание.

 

Рождество Христово за океаном

Медленно пробиралась флотилия Колумба в лабиринте Малых Антильских островов к Эспаньоле. Наконец 22 ноября моряки достигли этого острова, и с кораблей раздались восторженные крики. Радостью заблестели глаза адмирала: с этим роскошным островом соединял он большие надежды.

«Поселенцы в Навидаде,  — думал Колумб,  — конечно, не сидели сложа руки, вероятно, они уже завязали сношения с туземцами и променяли оставленные им безделушки на золото. В этой своеобразной стране должны скрываться и другие ценные произведения, о которых колонисты, конечно, узнали». Всеми этими сокровищами Колумб хотел нагрузить часть своих кораблей и отослать в Испанию королю. Тогда он мог бы рассчитывать на новую помощь, а вместе с тем и на быстрое процветание своего вице-королевства. Но до Навидадской гавани было еще далеко, и потому флотилия стала на якорь в гавани Монте-Кристо. По обыкновению, несколько человек отправились за водой, в числе их был и Яго де Маркена. Все, что он увидел здесь, было для него ново: деревья, цветы, птицы — все резко отличалось от того, что он видел на родине. Он сидел на берегу ручья, который вытекал из небольшого леса и с шумом катился в море. Перед ним расстилался зеленый луг, простиравшийся до самого морского берега. Но это не была обыкновенная трава: она была выше и прямее.

Над ней порхали пестрые бабочки, с жужжанием летали жуки, и все они как будто торопились, потому что солнце касалось уже края горизонта, а на востоке поднималась луна. Приближалась ночь, призывая одни существа к покою, другие  — к жизни. Товарищи Яго собирались уже к боту, чтобы вернуться на корабль. В чужой стране не мешало быть осторожнее, так как на других островах были найдены на берегах несомненные следы людоедства. Поднялся со своего места и Яго, чтобы присоединиться к товарищам. Когда они были уже недалеко от бота и солнце уже скрылось, перед Яго пролетел светящийся жук и опустился на высокий стебель травы. Как зеленоватые фонари, на груди его ярко светились два пятна. Свет этот невозможно и сравнивать со светом нашего Иванова червячка: он был во сто раз сильнее и необыкновенно красив. Яго де Маркена захотелось овладеть этим живым драгоценным светильником, и он осторожно направился к нему. Но жук улетел дальше, и Яго последовал за ним. Вдруг он остановился, пораженный острым трупным запахом, и, пока он старался понять, с какой стороны идет этот запах, слева от него, из высокой травы, поднялась хищная птица. Яго сделал в этом направлении несколько шагов и отпрянул назад: перед ним в траве лежал труп человека. Преодолев страх, он ближе взглянул на него, и крик ужаса вырвался из его груди: ему показалось, что это был труп белого человека. Спутники его, встревоженные его криком, подошли к нему. Но никто из них наверное не мог сказать, был ли то труп белого или индейца — так сильно уже он разложился. Но причина смерти была очевидна: человек был удавлен, и веревка обвивала его шею. Все еще стояли в раздумье над загадочным трупом, как вдруг ушедший вперед матрос вскрикнул от изумления: он наткнулся на второй, такой же разложившийся труп человека со связанными ногами.

Между тем темнота усиливалась и оставаться на морском берегу было невозможно. Наши путники поспешили к боту и поплыли к кораблям. Никто не решился высказать своих мыслей, но в глубине души каждый боялся, что то были трупы испанцев и что в Навидаде, находившемся всего в двенадцати милях от гавани Монте-Кристо, случилось несчастье.

Печальная весть быстро разнеслась на адмиральском корабле, вызывая такие же печальные предположения.

— Разве нельзя было узнать — индейцы это или нет? — спрашивали воротившихся.

— Нет! — был короткий ответ.

Сам адмирал был смущен, он отдал приказание, чтобы на следующее утро сильно вооруженный отряд осмотрел берег.

На палубе рядом с Маркеной сидел молодой Алонсо де Хойеда.

— А ведь дело-то неладно,  — сказал он.

— Почему? — спросил Маркена.

— Вы видели, что у одного из трупов ноги были связаны; это доказывает, что наших поселенцев победили и взяли в плен.

— Поселенцев? — спросил Маркена.  — Но может, то были трупы индейцев?

— Может быть, если бы они находились подальше от Навидада,  — возразил Хойеда,  — и если бы прибрежье не было так безлюдно! Отчего индейцы не показываются? Отчего они, по обыкновению, не выплыли на берег? Они нас, конечно, видели. У них совесть не чиста, они боятся нас и потому скрываются.

— Ты прав, Алонсо,  — сказал Маркена.

— В самом деле, почему убийцы избегают нас? Только потому, что боятся нашей мести!

— Вы что тут раскаркались? — раздался вдруг около них резкий голос Маргарита, начальника войска.  — Я вам запрещаю вести подобные разговоры и смущать людей. Мужества, а не робости ожидал я от дворян Кастилии.

— Позвольте мне сказать одно слово!  — воскликнул Хойеда.  — Истинное мужество выказывается не в дружеском разговоре, а на поле битвы. Но, если вы приказываете, я должен, конечно, молчать.

— Тише, ради бога, без ссоры! — вмешался Маркена.

— Как без ссоры! — крикнул Маргарит.  — Ты забываешь, что перед тобой начальник. Ты не только трус, ты еще дерзок!.. Ссора… О ней не может быть речи! Кто осмелится мне возражать, тот мятежник!

— Маргарит! — раздался вдруг тихий голос адмирала.  — Мне нужно с вами поговорить.

Маргарит должен был повиноваться. Адмирал спокойно стал говорить с ним о предстоящей высадке и о различных планах на будущее. Он услышал спор и поспешил примирить своих подчиненных.

— Напыщенный дурак! — говорил между тем Хойеда.

— Но он наш начальник,  — заметил Маркена.

— Черт возьми! — возразил Хойеда.  — Я не для его удовольствия приехал на этот остров. Один король мне судья!

— Король далеко от нас,  — напомнил Маркена своему другу.

— Ты прав, Маркена! Но все-таки не позволю себя оскорблять!

Он ушел, а Маркена скоро заснул крепким сном. В продолжение долгого путешествия он успел привыкнуть к подобным сценам.

Тем временем к Хойеде подошел другой кастилец, Франциск Ролдан.

— Не доверяй этому молокососу,  — сказал он Алонсо, ведь он любимец генуэзца, родственника его друга. Сознайся, не лучше ли было бы, если бы король назначил адмиралом и вице-королем испанца, а Колумб мог бы ехать в качестве штурмана. А теперь он, итальянец, наш повелитель, да еще захватил с собой своего брата Диего, который охраняет его, как собака.

Хойеда молчал. Ролдан до некоторой степени был прав. Гордость испанцев страдала от того, что им приходилось подчиняться чужестранцу. Но они забывали, что этому генуэзцу принадлежало открытие стран, в которых теперь они основывали Новую Испанию.

На рассвете следующего дня несколько ботов отчалили от корабля, чтобы осмотреть берег. На одном из них находился сам Колумб в сопровождении Маркены, Хойеды, Маргарита и Ролдана.

Берег был безлюден. Ни один туземец не показывался. Нигде, насколько хватал глаз, не было никаких признаков жилья. Кругом царила зловещая тишина, не нарушаемая даже пением птиц.

Испанцы сошли на берег и направились к найденным накануне трупам, но и теперь, при солнечном свете, узнать их было невозможно. Затем, вытянувшись длинной цепью, отряд начал осмотр берега. Шлемы кастильцев сверкали над травой, и долгое время никто из них не подавал никакого знака.

Адмирал сел под деревом и слушал чарующее пение птички, скрытой от его взоров густой листвой. Еще при первом посещении острова его очаровало пение этой птички, которую он принимал за соловья.

Он так увлекся красотами природы, что на мгновение забыл даже об участи Навидада. Вдруг громкий крик Хойеды: «Сюда, кастильцы!» — прервал его мечтания. Он вскочил и в сопровождении Маркены направился к тому месту, где стоял Хойеда, окруженный остальными испанцами. Когда они подходили к толпе, Маркена услышал, как Хойеда говорил Маргариту:

— Я не каркаю, капитан! Но скажите, пожалуйста, разве у здешних туземцев бывают такие густые бороды? Это, к несчастью, европейская борода: готов держать пари!

— Бывают исключения,  — возражал Маргарит.

Колумб и Маркена были уже около трупа, о котором также нельзя было сказать ничего определенного, но Хойеда был прав: у индейцев не бывают густые бороды.

— Но он голый,  — заметил один из испанцев.

— Одежда, без сомнения, украшает кого-нибудь из краснокожих! — возразил с иронией Хойеда.  — Поверь, мой друг, никого из нас здешние дикари не предадут матери-земле в полном наряде. Нагими, как являемся мы на свет божий, нас, христиан, всегда здесь бросят после смерти на съедение зверям и птицам.

Среди стоявших вокруг солдат послышался ропот. Казалось, и Колумб разделял мнение Хойеды. Он не стал терять времени на дальнейшие поиски, приказал вернуться к кораблям и, снявшись с якоря, направился к Навидаду.

Уже наступала ночь с 27-го на 28 ноября, когда флот приближался к Навидаду. Адмирал знал, что вход в бухту наполнен подводными камнями, и потому предпочел провести ночь в открытом море, приказав только сделать два пушечных выстрела, с целью известить колонию о своем прибытии. Но на берегу все было тихо. Не видно было и сигнальных огней.

Прошли часы томительных ожиданий. Начальники и солдаты смотрели на море, не покажется ли какое-нибудь судно, но надежды их были напрасны. Немногие в эту ночь могли сомкнуть глаз, все с нетерпением ждали наступления дня.

Около Маркены стояли два индейца, которых Колумб возил с собой в Испанию и которые теперь сопровождали его в качестве переводчиков. Их взоры тоже старались проникнуть в темноту ночи, там, на берегу, находились их хижины, там лежала их деревня, в которой властвовал их повелитель Гвакамари. Скоро они увидятся со своими друзьями и родственниками, и сколько новостей, чудес и диковин им порасскажут! Чудеса Старого Света несравненно более поражали детей Нового Света, чем испанцев величавая красота американской природы, города с каменными зданиями, великолепными церквами и высокими башнями, странные животные, лошади, ослы, быки, козы — ничего этого не было на Антильских островах. А люди!.. Всадники, закованные в блестящие латы, производящие гром и молнию!.. Да, этим детям природы было что порассказать своим соплеменникам.

Было еще совсем темно, когда один из индейцев вдруг радостно вскрикнул и указал рукой на море. Маркена невольно взглянул в ту сторону и увидел на зеркальной поверхности океана, отражавшего в себе слабое сияние звезд, быстро приближавшуюся к адмиральскому кораблю индейскую пирогу, в ней ясно можно было различить трех голых людей с пучками перьев на головах.

Все столпились около прибывшей лодки, и матросы бросились помогать индейцам взойти на палубу. Колумб стоял около мачты, совершенно спокойный на вид, хотя сердце его предчувствовало беду. Через несколько минут он узнает об участи колонии! Но почему же только три индейца приехали приветствовать его? Отчего испанцы не поспешили на своих лодках на корабль, чтобы скорее обнять своих братьев и получить известия о далекой дорогой родине? Мысли эти тревожили адмирала, но он старался успокоить себя надеждой, что все обстоит благополучно.

Индейцы поднялись на палубу. Они боязливо взглянули на незнакомых испанцев и обменялись с краснокожими толмачами несколькими словами.

— Что они говорят? Что им нужно? — раздалось из толпы.

— Они желают видеть адмирала! — ответили толмачи.

— Хорошо, поведем их к нему!

И вот три дикаря очутились перед великим мореплавателем. Глаза их пристально смотрели на него, но тщетно — в темноте они не могли разглядеть его лица и потому снова обратились к переводчикам.

— Они просят огня, чтобы видеть, действительно ли это адмирал.

Принесли восковую свечу, и при свете ее индейцы узнали необыкновенного белого со светло-голубыми глазами. Да, это был он, и они приветствовали его. Один из них представился ему, назвавшись двоюродным братом Гвакамари.

— Что белые? — спросили их.

— Им хорошо,  — перевел переводчик,  — но не всем: одних сразили болезни, другие убиты своими братьями в ссоре или пали в битве против наших врагов. Знаешь, мы очень рады твоему приезду, потому что нам пришлось пережить тяжелые времена. Наши враги, Каонабо и Майрени, вторглись в нашу страну со своими войсками: наша деревня разрушена, наш повелитель Гвакамари ранен. Он желал лично приветствовать тебя, но не мог идти и должен был остаться дома.

Нерадостны были эти вести, не таких ожидали испанцы, но все-таки не все было потеряно. Навидад еще существует, и колонисты, конечно, познакомились со страной. Теперь колония быстро заселится, имея в своем распоряжении лошадей и рогатый скот, хлеб и овощи всякого рода.

Между тем наступило утро. Из морских волн поднялось солнце. Лучи его разлились по берегу, но он был по-прежнему безлюден.

Военный отряд испанцев высадился на берег, предводимый Маргаритой; в нем находились и наши знакомцы, Маркена и Хойеда. Испанцы направились к деревне Гвакамари, близ которой лежала колония.

Но какое мрачное зрелище представилось их глазам! Одни только кучи пепла указывали место, где стояли жалкие хижины туземцев. А Навидад? На его месте виднелись одни голые развалины, пустынное, черное пожарище. Укрепление испанцев было частью разрушено, частью сожжено. Но где же оставшиеся в живых? Индейцы одни могли бы поведать эту тайну, но они держались вдали, сторонились испанцев и, казалось, скрывали злое дело, лежавшее у них на совести.

Маргариту разными безделушками, колокольчиками и стеклянными бусами удалось привлечь к себе детей природы. Они подошли к нему и согласились даже отправиться на корабль к адмиралу.

Хорошее обращение с ними развязало им язык.

— Испанцы все умерли! — гласил их ответ.  — Каонабо и Майрени всех уничтожили. Гвакамари лежит дома, раненный копьем в ногу.

— Где живет этот Каонабо? — вскричал Хойеда, топнув ногой и хватаясь за рукоятку меча.  — Мы отомстим за кровь испанцев!

Колумб спокойно взглянул на пылкого юношу.

— Не судите так скоро,  — заметил он, обращаясь ко всем.  — Разве вы убеждены в вине тех кациков? Дайте нам предварительно расспросить и расследовать дело и не пугайте нагих детей этой великолепной страны воинственными выходками. Попытаемся расположить их к себе. Не правда ли, Ролдан,  — продолжал он,  — ты назначен судьей новой колонии, ты умеешь судить спокойно и беспристрастно. Скажи же, не лучше ли побеждать мирным путем, чем шагать через трупы?

— Слушайтесь адмирала,  — сказал Ролдан, низко кланяясь Колумбу.  — Он перевез нас невредимыми через бесконечный океан,  — мы должны ввериться его мудрости.

Но, отойдя, он стал позади Хойеды и шепнул тому на ухо:

— Он лигуриец! Что значит для него пролитая кровь испанцев!

Колумб сам вышел на берег, чтобы посетить кацика Гвакамари. Его сопровождал врач Канса, а в отряде находился и Маркена.

— Каонабо, Майрени,  — бормотал Хойеда, ступая по высокой траве,  — все равно, как бы ни назывались все эти негодяи-кацики, все они хищные собаки, шайки убийц, не лучше нечестивых людоедов-караибов на других островах!

— Ты прав, Хойеда,  — заметил маленький коренастый испанец по имени Кастанеда, покинувший Испанию вследствие частых столкновений с испанскими законами.  — Все они заслуживают смерти. Золотые пластинки слишком драгоценны, чтобы висеть в носах и ушах этих дьяволов. Им место в наших мешках! Следует рвать им уши и отрезать носы!

— Стыдись, Кастанеда,  — заметил Маркена,  — они такие же люди, как мы.

— Ха, ха, ха! — смеялся Кастанеда.  — Какая нежная девица! Стоит ли церемониться с этими дикарями!

Маркена покраснел. «Девица!» Как он осмелился позорить его? Он хотел было ответить, но в это время в передних рядах послышались тревожные крики.

Испанцы очутились перед индейской деревней. Шесть-семь жалких лачуг, построенных из жердей, составляли все поселение. Кругом царила тишина, не видно было ни одного индейца, они убежали при приближении испанцев.

— Обыщем-ка эти свиные хлевы! — сказал Кастанеда.  — Они такие же люди, как мы, а не смыслят даже выстроить себе порядочного дома.

Испанцы разбрелись по темным хижинам.

— Негодяи! — раздался внезапно голос Кастанеды.  — Вот и улики! Разве это не настоящий мавританский плащ? Смотрите, он даже свернут так, как будто он только что привезен из Кастилии. Украсть-то его они украли, а воспользоваться им не сумели! А вот и чулки! Но они предпочитают бегать босиком… Но что значит этот корабельный якорь? Уж не хотели ли они ставить на нем свои узкие неповоротливые лодки!

— Это береговая находка,  — заметил Хойеда,  — якорь с первого адмиральского судна «Санта-Мария», погибшего близ этих берегов.

— Стойте! — воскликнул Маркена.  — Здесь что-то висит в циновке. Товарищи, это никак окорок!

Он вынул нож и распорол циновку, но тотчас с ужасом отшатнулся назад.

— Что, малютка, испугался! — насмешливо произнес Кастанеда, быстро подходя к нему.  — Дайте-ка нам взглянуть, что тут такое. Э!.. Человеческая голова!.. Но она снята не с испанских плеч — это безбородая голова индейца. Должно быть, в этой чудесной лачужке, в этом грандиозном храме был повешен кацик, король этой деревни. Ну, пусть его висит! Ну что, Маркена, нравятся тебе такие похороны?

Захватив с собой найденные вещи убитых в Навидаде колонистов, испанцы вышли. В других хижинах были сделаны такие же находки, а затем отряд двинулся к резиденции Гвакамари.

Такие же бедные лачужки представились и здесь глазам испанцев.

— Нечего сказать, в чудесную страну привел адмирал дворян Кастилии! — сказал Кастанеда, подходя к Хойеде.

— Тише, он ведь вице-король,  — иронически заметил Ролдан.  — Впрочем, не следует судить раньше времени!.. Может быть, этот король Гвакамари восседает на золотом троне или лежит на кровати из чистого золота.

Колумб вошел в хижину, где находился больной, за ним последовали Ролдан, Хойеда, Маркена и врач Канса.

Хотя кровать индейца и не была из чистого золота, тем не менее она изумила испанцев. Такой висячей кровати они еще не видели. Это была большая сетка из крепко скрученных бумажных веревок, прикрепленная концами к косякам хижины.

— Это любопытно,  — заметил Кастанеда,  — я с удовольствием сбросил бы оттуда этого молодца, чтобы попробовать, как там спится.

Изумление испанцев было весьма понятно: они здесь впервые видели гамак.

С помощью толмачей адмирал стал расспрашивать Гвакамари об участи переселенцев. Тот сваливал всю вину на Каонабо и Майрени; он сам при этом был ранен камнем в ногу.

— Он обманывает нас,  — заметил Хойеда.  — Двоюродный брат его рассказывал, что его ранили копьем, а он говорит, что камнем.

— Доктор,  — сказал Кастанеда,  — вы бы осмотрели рану.

Канса предложил вылечить индейского вождя. В хижине было, однако, слишком темно, чтобы осмотреть поврежденную ногу, и Гвакамари вышел из хижины, опираясь на Колумба.

Нога была перевязана. Канса снял повязку, но тщетно искал он следов какой-нибудь раны, между тем как Гвакамари продолжал жаловаться на нестерпимую боль.

— Он лжет! — вскричал Кастанеда.

— Он виновник гибели Навидада! — воскликнул Хойеда.

— Да что, друзья,  — заметил шепотом Ролдан,  — ведь то были испанцы, а не лигурийцы.

— Адмирал,  — сказал Хойеда, выступая вперед,  — доказательство виновности кацика налицо. Его нужно задержать. Кровь наших братьев взывает о мести! Нужно проучить их. Эти дикари должны узнать, что нельзя безнаказанно убивать испанца.

Колумб отрицательно покачал головой.

— Разве деревня его не сожжена и сам он не вынужден скрываться в этой пустыне? Многое говорит против него, но многое и за него. Надо быть справедливым. Когда я в первый раз посетил эту страну и Господь ниспослал мне тяжелые испытания, Гвакамари был мне другом; этого я никогда не забуду. К тому же вы не поняли, о чем я с ним говорил: он жаловался на обиды, причиненные его людям испанцами.

Адмирал замолчал и задумался. Перед его умственным взором развертывалась ясная картина гибели Навидада, его первой колонии. Вместо того чтобы завести с туземцами дружелюбные сношения, испанцы стали обходиться с ними жестоко. Первой жертвой был, несомненно, Гвакамари, которого они вместе с его подданными покорили себе, отняли у них все золото и сделали своими рабами. Он, Гвакамари, вынужден был терпеливо переносить обиды и жестокости испанцев. Они же, ограбив владения его, распространили дальше свои хищнические набеги и напали на владения соседних сильных кациков, но при этом плохо рассчитали свои силы. В Навидаде осталось всего тридцать девять человек испанцев, тогда как отдельные племена кациков могли выставить против них сотни воинов. Понятно, что испанцы в столкновениях с туземцами понесли потери: трупы на берегах Монте-Карло доказывают это. Ободренные успехами, индейцы задумали наконец совершенно освободиться от притеснителей, заключили между собой союз и ночью напали на Навидад. Во время битвы погибло и селение Гвакамари вместе с поселением испанцев. Истребив неприятелей, притесненные вздохнули свободно. Гвакамари, вероятно, благоразумно оставался лишь безучастным свидетелем этой борьбы. Так думал Колумб и в душе оправдывал поведение Гвакамари.

В то время как сердце Колумба обливалось кровью и он восстанавливал в своем уме короткую, но богатую событиями историю своей первой колонии, Ролдан зло нашептывал своим товарищам:

— Заметьте, друзья: испанцы первые начали раздоры, испанцы виноваты в том, что их убили…

— Подожди, Ролдан,  — тихо возразил Кастанеда,  — нас скоро командируют в лакеи к господину Гвакамари. Однако он, кажется, не очень-то богат; перья на его голове едва ли что-либо стоят, а за золотые пластинки в ушах не дадут и больше дуката. Да, нечего сказать, хороша страна, куда привел нас генуэзец!

Гвакамари последовал за Колумбом на корабль. Там находилось несколько индеанок, захваченных на Караибских островах. Кацик поговорил с ними на непонятном для испанцев языке, а затем осмотрел лошадей и рогатый скот, привезенный Колумбом из Испании. Эти животные были для него новостью, так как на Антильских островах, кроме собак, крыс и тому подобных, не водилось никаких млекопитающих. Сто лет спустя Эспаньола сделалась настоящим эльдорадо для охотников на буйволов, и эти стада рогатого скота происходили от животных, убежавших от испанских поселенцев и одичавших в саваннах Эспаньолы. Сто лет спустя на том же острове ходили табуны одичавших лошадей и стада вепрей. Это были, так сказать, подарки Старого Света Антильским островам.

Вечером того же дня Гвакамари возвратился в свою деревню, а ночью бежали с корабля индеанки, с которыми он говорил. Когда на другой день испанцы высадились на берег, чтобы вытребовать своих пленниц, то не нашли уже никаких следов ни Гвакамари, ни его подданных.

После тщетных поисков усталые испанцы вернулись на свои корабли.

— Как хорошо знает наш адмирал этих дикарей! — говорил язвительно Ролдан.  — Еще вчера он намеревался на месте разрушенного Навидада основать город. Я боюсь, как бы нам не умереть здесь с голоду. Запасы наши приходят к концу, а здесь я что-то не видел ни ржи, ни пшеницы. Индейцы приготовляют себе муку из каких-то корней, едят крыс и рыбу, но ведь такой пищи не переварит кастильский желудок.

Так росло недовольство испанцев уже с первого вступления на благодатный остров Эспаньолу. Большинство их оставило Испанию в полной уверенности набрать здесь без всякого труда побольше золота, с тем чтобы с первым же идущим в Старый Свет кораблем вернуться восвояси. А теперь эта страна, несмотря на всю красоту природы, казалась им бедной с ее пустынными полями и безлюдными, жалкими деревнями.

— Он немножко приврал,  — язвил Кастанеда,  — нам следовало раньше вспомнить, что хвастовство — ремесло в Генуе.

— И ни разу-то не дошло дело до честной битвы,  — жаловался Хойеда.  — Эти разбойники, кажется, только и умеют делать ночные набеги.

Все эти речи поражали Маркену в самое сердце. Он знал от Гарции Гернандеса, что далекие путешествия приносят другую пользу, кроме обманчивого золота,  — ими обогащается сокровищница нашего знания. Другие люди, новые виды птиц, неизвестные цветы и деревья разных видов, совершенно отличные от тех, которые растут в Испании! На каждом шагу новые зрелища приковывали взор, везде уму представлялся неиссякаемый источник для размышления. В сердце Маркены звучали слова Эратосфена, переданные ему Гарцией, что под этими широтами земли должна находиться новая часть света и что на ней, как утверждал еще Страбон, должны быть другие животные и растения.

Как часто во время этого путешествия видел он Колумба стоящим в размышлении перед каким-нибудь деревом или кустом: он срывал различные корни и пробовал их на вкус. Колумб искал не одно золото, он старался открыть и другие сокровища природы. Для этого, конечно, нужно было трудиться в поте лица, а в толпе сопровождавших его кастильских искателей приключений было мало людей, желавших работать.

Отряд, посланный искать Гвакамари, возвратился на корабль. Колумб и сам должен был теперь отказаться от своего плана восстановить Навидад. Местность здесь была сырая и болотистая и потому нездоровая. Не теряя времени, он приказал сняться с якорей и направился дальше вдоль берегов искать более удобного места для новой колонии.

Это короткое плавание было гораздо труднее, чем длинный переезд через океан. Почти каждый день поднимались бури или противные ветры, не позволявшие кораблям идти вперед или пристать к берегу. Три долгих месяца пришлось флоту бороться со стихиями, прежде чем найдено было удобное место для новой колонии, в десяти милях от гавани Монте-Карло.

С горячими благодарственными молитвами вышли испанцы на берег. Чтобы сберечь съестные припасы, им приходилось все время жить впроголодь, многие из них заболели, большинство ослабело. Теперь они жаждали хотя бы индейской пищи, тех свеклообразных корней, которые индейские женщины предлагали для покупки в своих высоких корзинах. Индейцы называли их «агесь» — это были американские бататы. Теперь кастильцы не стремились уже к золоту, а выменивали привезенные с собой вещи исключительно на съестные припасы,  — и как они были рады, что дикари обменивались на разные безделушки, даже обломки стекла и фарфора.

Маркена сидел у наскоро разведенного костра, он был голоден, и его трясла лихорадка. К нему подошел Кастанеда, сумевший принять меры, чтобы легче перенести бедствия плавания. Он взглянул на молодого человека и сказал с насмешкой:

— Ну что, красная девица, мы с тобой что-то давно не виделись! Ты был все время на адмиральском корабле… Однако что с тобой, голубчик? Ведь на тебе лица нет! Уж не лучше ли было бы тебе остаться в Кастилии…

Он ушел. Ему нужно было заняться своими делами, и, в то время как другие хлопотали о съестных припасах, Кастанеда выменивал у индейцев золото.

 

На золотых приисках

С высоких гор, вершины которых виднелись издали, изливался в море поток с чистой, прозрачной водой. При устье его находился город Изабелла. С одной стороны море, а с другой — неприступные горы служили ему такой сильной защитой, что не было необходимости в искусственных укреплениях. С двух других сторон город был окружен таким густым лесом, что даже белка не могла бы пробраться через него, и деревья в нем были так свежи и зелены, что никакой огонь не мог бы воспламенить их. В лесу кипела лихорадочная деятельность, стучали топоры, валились громадные деревья, переносились бревна для постройки крепких блокгаузов. Предполагалось отвести один из рукавов реки и направить его через город, чтобы можно было устроить на нем мельницы, лесопильные заводы и другие сооружения. Приходили индейцы и дивились всему этому. Их поражал темный блестящий металл, раскалывавший самое твердое дерево. Железо, о котором они не имели понятия, казалось им драгоценнее золота, они умели делать орудия только из камня. В то время как одни из поселенцев строили город, другие устраивали первый в Новом Свете огород и засевали его всевозможными овощами. Испанцы не могли надивиться поразительной плодородности почвы и мягкости климата: здесь в восемь дней растения поднимались выше, чем в Европе в двадцать. Кое в чем пришлось и разочароваться: главная пища европейцев — хлебные растения — здесь не принималась.

Но ничто не делает человека таким довольным, как упорный труд. Испанцам необходимо работать, это они знали, прежде всего нужно было подумать о том, чтобы было где укрыться, и более тысячи людей деятельно занялись постройкой жилищ.

К несчастью, многие были больны. Вечная весна, царившая на Антильских островах, вредно действовала на нервы. В сырых низинах и болотах развивались лихорадки, повергшие европейцев одного за другим в тяжкую болезнь. Сам адмирал захворал и был так слаб, что в течение трех месяцев не мог взяться за свой дневник.

Юный Маркена ухаживал за ним, насколько хватало сил, и следил за тем, чтобы точно исполнялись все предписания врача. Сам слабый и больной, он не отходил от кровати адмирала, в котором видел не чужестранца, ненавистного лигурийца, а великого мореплавателя.

Между тем управление новой колонией перешло в руки брата Колумба, Диего Колона, и ропот испанцев усилился.

— Я думал, что ты заместишь больного,  — говорил Ролдан Маргариту.

— Предпочтение следовало бы отдать главному судье Ролдану,  — ответил тот,  — но приходится молчать. Вице-королями и властителями здесь могут быть только чужестранцы; для испанцев хорошо и то, если они умрут во славу генуэзцев.

Когда Маркена появлялся среди товарищей, на него смотрели косо.

— Наш неженка не так глуп, как кажется,  — говорил Кастанеда, когда они опять оставались наедине.  — Малый хитер, он все более и более втирается в доверие адмирала. В один прекрасный день мы, чего доброго, увидим его штатгальтером. Доживем, бог весть, и до этого!

Но наступили лучшие времена. Несмотря на лишения и болезни, город был вскоре построен. Привезенный из Старого Света скот пасся на соседних лугах. Испанцы постепенно привыкали к пище, которую давала им почва островов, а время от времени получали съестные припасы и из запасов, привозимых на кораблях. Соседнее племя индейцев обязано было доставлять белым дань произведениями страны. И дикари охотно повиновались необыкновенным существам, ездившим на столь удивительных больших животных, как лошади. Они удивлялись испанцам и боялись их. Что значили их копья против этих страшных труб, извергавших гром и молнию, против острых клинков из толедской стали! Испанцы привезли с собой и еще кое-что, от чего краснокожие сторонились со страхом, именно собак  — не тех маленьких, немых животных, которые водились на острове, а страшных собак, выдрессированных для преследования людей. Впоследствии в войсках испанских искателей приключений появились такие знаменитые кровяные собаки, которые иногда успевали растерзать больше индейцев, чем все войско испанцев, и которые при разделе получали больше добычи, чем самый храбрый солдат. Уже тогда испанцы привезли в Новый Свет этих соратников, и некоторые непокорные индейцы уже успели испытать силу их острых зубов. На Эспаньоле не водилось хищных животных, и тем ужаснее казались индейцам эти новые противники.

Мало-помалу испанцы освоились с языком дикарей, и патер Бойль мог наконец приступить к трудному делу обращения язычников в христианство. К сожалению, сами завоеватели на деле совсем не исполняли заповедей Христа. В них самих было еще много древнего варварства. Они не освободились еще от влияния мавров, и в Андалузии существовала торговля рабами. И на индейцев испанцы смотрели как на низшие существа, считали себя их неограниченными господами и обращали их в рабов. Это было в обычае того времени, и сам Колумб без колебаний и сомнений отправлял в Испанию живой товар.

Между тем поселенцы собрали сведения, где в окрестностях можно найти золото. Отважный Хойеда предпринял поход во владения Каонабо и вернулся оттуда со слитком золота в палец толщиной — ясным доказательством изобилия этого металла в стране.

Тем временем адмирал получил известие о другой, более богатой золотом стране, которая лежала всего в двадцати испанских милях от города Изабеллы и называлась Чибао.

Чибао! Какие воспоминания и предчувствия разбудил звук этого имени в Колумбе! Еще в первое свое путешествие он был твердо убежден, что на Кубе он достиг восточного берега Азии, государства великого хана, и вот теперь он узнал, что богатейшая страна на этом острове называется Чибао. Название это так похоже на Чипанго, тот богатый золотом остров, который лежит против восточных берегов Азии! Для Колумба не оставалось больше никаких сомнений в том, что он находится на этом острове, и он решил сам идти в Чибао. Он выбрал для похода лучших людей и с развевающимися знаменами при звуках труб направился внутрь страны.

Они пришли в роскошную страну. Горные местности чередовались с зелеными равнинами. С гор струились быстрые потоки, а вдоль берегов виднелись многочисленные хижины туземцев, вокруг которых цвели роскошные поля, засеянные бататами.

Со страхом и смирением встретили индейцы испанцев, и, когда их спросили о золоте, они указали на пески по берегам потоков.

По разным направлениям высланы были отряды, и солдаты начали с лихорадочной поспешностью рыть и промывать песок. Везде раздавались радостные крики, каждый из промывщиков имел в своих руках маленькие пластинки и зернышки благородного металла. Ободренные первым успехом, испанцы работали в следующие дни с раннего утра и до поздней ночи, а затем заставили работать индейцев.

Стали попадаться даже кусочки величиной с орех, а несколько дней спустя адмирал держал в руке блестящий слиток величиной с гусиной яйцо.

Итак, он не ошибся. Господь действительно привел его на золотоносный остров Чипанго, и в его уме блеснула другая мысль: не открыл ли он загадочную Соломонову страну Офир?

Теперь он мог спокойно вернуться в Изабеллу, отослать в Испанию лишние корабли с образчиками открытых им сокровищ и просить короля о новой помощи, в которой еще очень нуждалась юная колония. Одежду, инструменты, лекарства — все это должно было доставить ей на первых порах старое отечество, даже муку и мясо, так как поселенцы не могли существовать одной пищей туземцев.

Колумб смотрел на свой роскошный Офир и в гордом волнении назвал его Вега-Реаль, то есть Королевской областью. Здесь должен быть основан первый передовой пост испанцев, и в наскоро построенном блокгаузе поселился Маргарит с шестьюдесятью солдатами для охраны богатых золотых приисков.

Золото здесь до сего времени было всеобщим достоянием, а теперь, по мнению Колумба, оно принадлежало королю Испании и ему, открывшему эту страну. Он издал закон, по которому каждая треть найденного золота должна была отдаваться в казну Изабеллы. Наблюдать за исполнением этого закона было поручено Маргариту, и испанцы, ослепленные невиданным богатством, исполняли это требование без всякого ропота.

Колумб не был искателем приключений и не гнался за одним только золотом. Его честолюбие шло дальше. Он не хотел лишь для вида носить титул вице-короля, а намеревался обеспечить будущность колонии. В окрестностях Изабеллы уже сделаны были попытки земледелия. В Королевской области почва казалась ему еще плодороднее, а обширные саванны были как бы созданы для скотоводства. Рядом с золотыми приисками он стремился создать здесь сельскохозяйственную станцию.

Колумб перебирал в уме всех своих спутников, переплывших с ним через океан. Кто из них пригоден для выполнения этого плана? Он остановился было на наиболее знатных, но тотчас же оставил эту мысль. Эти люди прибыли в Новый Свет совсем с другими целями — их привлекали несметные богатства. Все они думали только о золоте, о собственном удовольствии и боялись труда. Садоводами и земледельцами они могли бы сделаться и в Испании.

— Смотрите-ка,  — говорили они,  — лигуриец хочет сделать нас своими слугами.

И вот мысль его остановилась на юном Яго де Маркена. В монастыре, где он воспитывался, его учили также садоводству. Он силен и умеет копать и сажать растения, как никто другой. В огороде, который разводили около Изабеллы, он был самым энергичным работником. Кроме того, Маркена имел еще одно преимущество. Из всех искателей приключений, прибывших с Колумбом в Новый Свет, он чуть ли не один сочувственно относился к индейцам. Когда они работали на полях Изабеллы, он не поднимал на них палки, если работа подвигалась тихо, а только учил их и поощрял за хорошую работу. При этом он ревностно занялся изучением языка туземцев и старался понять их быт и нравы. Он понял глубокую пропасть, разделявшую индейцев от европейцев, и в его глазах индейцы были лишь испорченные дети, которых только воспитанием можно было вывести на настоящую дорогу.

Этот молодой человек казался Колумбу способным извлечь из недр земли другие, более существенные сокровища, чем обманчивый металл. Его даже редко можно было встретить между промывающими золото. Чаще его видели где-нибудь на опушке леса, где он собирал растения, выкапывал коренья и расспрашивал индейцев о свойствах своих находок.

Колумб приказал позвать его и поручил ему исполнение задуманного им плана.

Маркена просиял, доверие адмирала осчастливило его, и он почтительно поцеловал руку Колумба.

Таким образом Маркена сделался первым землевладельцем и королевским арендатором в роскошной местности, лежавшей в Королевской области между двумя горными хребтами. Его владение было подчинено непосредственно наместнику адмирала, брату его Диего.

Маркену предоставлено было выбирать себе землю, где он хочет. Его наделили рогатым скотом, земледельческими орудиями, разными семенами, сахарным тростником и виноградом, но рабочих ему не дали. Да и кто из испанцев захотел бы подчиниться молодому человеку! Он сам должен был выбрать себе работников среди индейцев. Скоро он нашел в Королевской области удобное для поселения место у подошвы горы, покрытой густым лесом. Поблизости находилась индейская деревня, поступившая в его владение. Когда из Изабеллы гнали в Королевскую область скот, королевский арендатор Маркена гордо шествовал рядом с ним, мимо приисков и форта Маргарита. Он намеренно удалялся от золотоискателей и поселился в нескольких милях от них. Маркена отказался от охраны солдат, он желал не войну вести с индейцами, а жить с ними в мире.

Золотоискатели не завидовали ему. Отважный Хойеда презрительно усмехнулся ему вслед, а Кастанеда раскланялся с ним, говоря:

— Желаю вам счастья, господин помещик! Но для этого не стоило переплывать океан. Пастухом вы могли бы сделаться и в Испании!

Маркена не обращал внимания на такие речи и подумал: «Когда им, при всем их золоте, придется голодать, они ко мне же придут».

 

Арендатор

Прошло несколько месяцев. На одном пригорке Королевской области возникла маленькая усадьба с красивым домиком с верандой. На этой веранде однажды вечером сидел Маркена и смотрел на свое небольшое королевство. С северной стороны дома, на которую выходила веранда, росли разноцветные тропические лианы, в то время как на противоположной разрослись и цвели уже первые на Эспаньоле виноградные лозы. Перед верандой виднелись грядки со всевозможными овощами: здесь росла редиска, там зеленела петрушка, а там лепились по частым колышкам, усаженным в землю, огурцы и дыни — дети Европы, чувствовавшие себя прекрасно под тропиками.

Глядя на них, Маркена радовался, но понимал, что одними овощами не накормишь голодного человека. Главные поля его лежали в другом месте, у подножия холма. Там небольшие полоски засеяны рожью, пшеницей и овсом, но принимались плохо. Он не знал еще здешнего климата, ему нужно было сначала ознакомиться здесь с временами года и, соображаясь с ними, делать посевы. Он был убежден, что со временем его попытки увенчаются успехом, а пока приходилось не рассчитывать на ржаной и пшеничный хлеб.

Он не желал, конечно, голодать во время этих опытов, и потому рядом с полями для опытов у него были настоящие хозяйственные поля. На них у него росло то, что здешняя земля производила: бататы и бобы, более вкусные, чем те, которые знала Европа. Маркена имел их большие запасы и гордился тем, что уже теперь мог посылать их испанцам на золотые прииски. По другую сторону холма, на берегу светлой речки, стояли хижины его рабочих, поселившихся тут с женами и детьми. Он переселил их сюда из ближайшей индейской деревни, выбрав лучших и более надежных людей. Сначала они переселялись неохотно, но скоро между ними и их господином отношения наладились. Неподалеку от деревни находилось большое огороженное поле, на котором пасся скот, причинявший Маркену много забот: животные быстро дичали и стремились уйти в широкие степи. Индейцы же, несмотря на все наставления, не умели с ним обращаться. Свиньи, однако, очень радовали его: разведение и откармливание их удавалось как нельзя лучше.

Так или иначе, но наш арендатор был доволен делами рук своих. И вот теперь под вечер он спокойно сидел за стаканом лимонада из лесных фруктов и курил сигару. Да, он курил. Живя на своем передовом посту среди индейцев, он привык курить.

Вдруг хорошо знакомые, но давно уже не слышанные им звуки прервали его мечтания. Кто-то скакал на лошади. Он всмотрелся: из высокой травы саванны показались два всадника, ехавшие со стороны золотых приисков.

Он узнал ехавшего впереди и, обрадовавшись, крикнул:

— Здравствуй, Хойеда!

Но лицо его тотчас омрачилось, когда в другом всаднике он узнал Кастанеду.

— Редкие гости,  — говорил он, в то время как прибывшие слезали с лошадей и привязывали их к столбам веранды.  — Чем обязан я твоему посещению, Хойеда?

— А ведь ты отлично устроился, Маркена,  — сказал он.  — Даже цветы есть на веранде. Эти чистые дорожки, прекрасный огород с овощами, а там обширные поля бататов и бобов! Друг мой, с твоим поместьем ты мог прокормить целый полк. Нехорошо только, что ты поселился так далеко от нашего форта. Но шутки в сторону! Мы очень голодны, и недурно бы подкрепиться чем-нибудь.

— Чем могу служить вам? — улыбаясь, спросил Маркена.

— Чем можешь служить? Какой гордый вопрос! Из Изабеллы шлют нам все меньше и меньше, и мы живем только бататами. Адмирал отправился на дальнейшие открытия, а его братец Диего экономничает еще более. Мы голодны и будем довольны даже индейским хлебом.

— Как хлебом индейским! — вмешался Кастанеда.  — Это слишком скромно, у него найдется что-нибудь и получше. Разве он не владеет целыми стадами! Для нас можно заколоть и быка.

— Ну, этого я не имею права сделать,  — возразил Маркена.  — Тебе известно, Кастанеда, что адмирал запретил лов на Эспаньоле. Но подождите, я велю сейчас своей кухарке зажарить утку.

— Жареная утка! — вскричал Хойеда.  — Да это роскошь!

— А если вы останетесь у меня и завтра, то в честь вашего приезда мы изжарим молочного поросенка!

Он ушел, гости переглянулись с изумлением.

— Да он тут живет по-княжески! — сказал Хойеда.  — Чего доброго, у него найдутся и масло, и молоко.

— Он и табак курит, как индейцы,  — заговорил Кастанеда,  — и держит кухарок, умеющих жарить уток. О, да это открытие стоит золотоносной мины на Эспаньоле! Нам надо почаще сюда заглядывать, чтобы поесть как следует. Только не нужно говорить ничего о нашем открытии в Чибао, иначе сюда явится все полчище. Ты ведь знаешь, что они и без того хотели идти сюда и забрать скот.

Между тем Маркена вернулся. На деревянной тарелке он принес несколько блинов и предложил их гостям в качестве закуски.

— Это что за штука? — спросил Хойеда.  — А, очень вкусно!

— Это хлеб из кассавы,  — объяснил Маркена,  — моя главная пища наряду с бататами. Хотите видеть растение, из которого он приготовляется?

Он провел гостей через весь огород к ряду высоких кустов, листья которых походили на кисти рук. Один куст был наполовину вытащен из земли. Маркена отрезал ножом кусок корня и показал его гостям.

— Смотрите,  — говорил он,  — сколько молочного сока в этом корне. Не пробуйте его, он ядовит! Но в этом корне есть мука, которую нужно сначала растереть, несколько раз промыть и выжать, а потом, что останется, высушить на огне, получается прекрасная мука, из которой пекут тот хлеб, что вы ели.

— Великолепно! — воскликнул Кастанеда.

— Да, в этом Новом Свете больше богатств, чем мы думаем,  — восторженно сказал Маркена.  — Какие деревья я нашел в лесу! Надо будет попросить дона Диего прислать ко мне столяра.

— Вот выдумал! Да ты, брат, тут живешь, как отшельник в пустыне, и не знаешь, что делается на свете,  — сказал Хойеда.  — В колонии, брат, теперь не до того. Среди индейцев зреет бунт. Они не прочь с Изабеллой распорядиться так же, как с Навидадом. В приисковых округах доходило уже до стычек, и один испанец убит. Нам необходимо предупредить дикарей.

— Как, вы хотите начать войну с ними? — спросил Маркена с беспокойством.

— Этот сброд бунтует,  — продолжал Хойеда.  — И больше всех собака Каонабо, не получивший еще возмездия за убийство в Навидаде. Скажи, кстати, нет ли тут через Черные горы, за твоим поместьем, дороги к Каонабо, по которой можно было бы проехать верхом.

— Дорога есть, но только на вершине горы она так крута, что о проезде верхом не может быть и речи.

— Мой конь надежный,  — самоуверенно сказал Хойеда.  — Можешь ты указать мне эту дорогу?

— Охотно. Ты можешь проследить ее по моей карте, а завтра я тебя сведу туда. Только я тебе повторяю, что дорога годится разве для какого-нибудь легендарного скакуна.

— По карте? — спросил Кастанеда.  — Разве ты и карты составляешь здесь?

— Да, я намечаю для себя дороги, чтобы не заблудиться в лесу во время своих экскурсий.

— Должно быть, ты ищешь золото? — насмешливо спросил Кастанеда.

Маркена смутился, но тотчас же спокойно ответил:

— Нет, это не цель моих скитаний. Я ищу пряностей и благоухающих деревьев, потому что если мы находимся на границе Индии, то здесь должны расти гвоздика, корица, мускатный орех и сандаловое дерево. Произведения эти могли бы быть не менее золота полезны для Испании.

— Хотел бы я видеть твою карту,  — сказал Хойеда,  — но теперь стемнело и ты, наверное, скуп насчет света,  — продолжал он шутя.  — Есть ли у тебя свечи? У нас в форте они все уже вышли.

— У меня есть лампа, которая мне ничего не стоит,  — отвечал Маркена.

— Как — лампа? Должно быть, опять что-нибудь чудесное?

— Взгляни на саванны, Хойеда! Видишь ли миллионы искр, светящихся в траве? Это светящиеся жуки. Собери дюжину их, и они будут тебе светить всю ночь.

— Оригинальная мысль! Ты, Маркена, решительно мастер на все руки!

— Ошибаешься, мой друг, я только учусь у дикарей. Это они придумали собирать жуков, класть их в тыкву и таким образом делать себе ночники.

Испанцы вернулись в дом и сели на веранде. Маркена принес тыквенную лампу и свою карту. И в самом деле при зеленоватом свете жуков можно было рассмотреть карту.

— Я знаю местность,  — сказал Хойеда.  — Это вот горная цепь, отделяющая нас от Каонабо, вот тут лес, здесь текут ручьи. А что значит крест на этом месте?

— Это,  — ответил Маркена медленно, как бы что-то обдумывая,  — это место, на котором я однажды отдыхал на скале, оттуда прекрасный вид на долину. Этот знак я поставил для себя, он, собственно, ничего не значит.

Кастанеда взглянул на него подозрительно. Тон, которым говорил Маркена, казался ему странным. «Ничего не значит! — думал он.  — Разве ставят кресты на карте там, где ничего нет особенного?»

Он взял карту из рук Хойеды с намерением запомнить место, отмеченное крестом. Но Маркена тотчас толкнул, как бы нечаянно, лампу, она упала с веранды, и жуки рассыпались по земле.

— Не порти себе глаза, Кастанеда,  — заметил Маркена, беря карту и кладя ее в карман.  — Я покажу вам завтра утром дорогу, так будет лучше. Карта спутает вас.

Вечер прошел за жарким из утки, которое хотя и было довольно жестко, но голодным золотоискателям казалось великолепным. Гости говорили о событиях и настроении в Изабелле и в форте.

— Со стороны лигурийца бессовестно требовать от нас третью часть добычи,  — говорил Хойеда.  — Даже церкви отдают только десятую часть, а король довольствуется одиннадцатой.

— Да, но король богат, а вице-король только еще хочет разбогатеть,  — заметил насмешливо Кастанеда.  — Только его корыстолюбие не принесет ему пользы. Маргарит не очень-то следит за этим. Он сам собирает, что может, то же делают и другие, а когда с них будет довольно, тогда… тогда они найдут единомышленников, которые, как и они, пожелают вернуться в Испанию. И никто не сможет помешать им! В один прекрасный день они взбунтуются, завладеют кораблем и уедут.

— Это была бы ужасная низость! — вскричал возмущенный Маркена.  — Черная неблагодарность перед человеком, который привел нас в эту чудесную страну!

— В Изабелле, где господствуют лихорадки и где разные болезни погубили многих из нас, эта страна не слывет чудесной,  — возразил язвительно Кастанеда.  — Если хочешь, так иди в Чибао и Изабеллу проповедовать верность и покорность вице-королю и адмиралу. Мне все равно, сам я ничего не коплю и не думаю провиниться в неблагодарности даже против лигурийца.

— Чего тут спорить, друзья! — вмешался Хойеда.  — Уже поздно, а завтра нам предстоит исследовать местность. Пора спать!

 

Любопытный гость

Утром на следующий день Хойеда и Маркена верхом поехали в горы. Маркена ехал на лошади Кастанеды, потому что у него не было своей. Да и в войске в лошадях чувствовался большой недостаток.

Кастанеда остался в усадьбе. Он долго смотрел вслед всадникам, а когда они скрылись из вида, он вошел в дом и, выслав слугу-индейца, внимательно его осмотрел.

Жилище Маркены состояло из двух комнат. В первой из них стоял грубо сделанный шкаф. Кастанеда открыл его. В нем были полки и ящики. «Зачем ему нужен столяр из Изабеллы? Он сам отличный столяр»,  — подумал Кастанеда. В шкафу были сложены всевозможные вещи: коренья, листья, сушеные плоды. «Аптека»,  — пробормотал с презрением Кастанеда и направился дальше.

В спальне Маркены стояло нечто, на что он обратил больше внимания. Это был простой деревянный сундук с простым замком, похожий на все сундуки, в которых первые испанцы-поселенцы везли из Испании свои малоценные пожитки. Сундук был теперь заперт на замок. Это, впрочем, не огорчило, но даже обрадовало Кастанеду. Значит, в сундуке было что-нибудь такое, что не все должны были видеть. Такие секреты имели в глазах Кастанеды особую привлекательность, и он очень заинтересовался сундуком.

В окне комнаты стекол не было, их привезли в Америку значительно позже. Окна были закрыты массивными ставнями, и в комнате царил сумрак, так как свет проникал в нее только через полуоткрытую дверь соседней комнаты. Кастанеде нравилась эта темнота, и он с довольной усмешкой сел на сундук. Но он встал, вышел в соседнюю комнату и, затворив входную дверь, посмотрел в окно. Около дома никого не было, несколько индейцев и индеанок работали вдали в поле, а слуга Маркены направлялся к индейской деревне. Кастанеда с довольным видом воротился в спальню. Он сел на пол перед сундуком и обнял его, как будто перед ним было дорогое ему существо. Потом он нагнулся и осмотрел замок. Усмехнувшись от удовольствия, он вытащил из-под складок платья на груди кожаный мешок. Мешок этот был у Кастанеды еще в Испании, но не с золотом, а с более ценным на Эспаньоле металлом — с железом. Он раскрыл мешок и вынул большую связку ключей, которыми можно было отпереть любой замок, особенно на Антильских островах, где у испанских переселенцев были только самые простые замки. Кастанеда давно заметил это.

Он еще раз взглянул на замочную скважину, выбрал ключ и вставил его в отверстие. Ключ был точно отлит к этому замку! И как легко открылся замок! Кастанеда осторожно приподнял крышку и пытливо заглянул в сундук. Наверху лежал плащ. Кастанеда тщательно осмотрел на нем каждую складку, каждую пуговицу, потом медленно поднял и осторожно положил на пол. Затем он заглянул поглубже. Там не было уже порядка; разные вещи: пара сапог, пара чулок, шерстяное полотенце лежали вразброс, Кастанеда не хотел увеличивать беспорядка и запустил свои длинные пальцы, как щупальцы, в глубь сундука.

И минуты через две на лице его отразилась внутренняя тревога. Еще раз пальцы его нащупали что-то в глубине, и желтое лицо кастильца просияло. «Нашел!» — говорили его глаза. Со всеми предосторожностями вытащил он снизу кожаный мешок, открыл его и заглянул внутрь. На лице его появилось необычайное удивление: золото! Он держал в руках настоящее золото! Но это было не такое золото, какое добывалось в Чибао промывкой речного песка, это было рудное самородное золото, в палец толщиной. Маркена, очевидно, открыл богатые золотые рудники.

Кастанеда дрожал от волнения. Он положил мешочек на пол и опять принялся искать в сундуке, но больше он ничего не нашел.

Дрожащими руками положил он мешочек на прежнее место, разложил поверх всего плащ и, заперев сундук, вышел на веранду.

«А какой он с виду тихоня! — думал Кастанеда.  — Он хитрее, чем мы думаем, и у него хорошее чутье. Он нашел золотые руды и молчит. Впрочем, кто знает, какой секретный договор заключен между патером Хуаном де Маркена и Колумбом! Кто знает, какую награду получит этот мальчишка от адмирала. Нам он ничего не говорит, он знает, что мы не дадим адмиралу даже миллионной части нашего золота; так вот этот мальчишка хочет приберечь рудники для лигурийца, а как только тот воротится в Изабеллу, он сообщит ему свою тайну и начнет разрабатывать рудники руками индейцев.

Черт возьми, но где же эти рудники? Господин арендатор шляется всюду в горах, за ним не уследить! Ба! Я знаю. Он сам себя выдал. Крест, крест на карте, вот место приисков! Я должен добыть карту!»

Он сел на веранде и долго думал. Затем, оставшись, по-видимому, доволен своими планами, отправился к индейской деревне и воротился в усадьбу только к обеду, когда оба всадника уже вернулись.

Кастанеда не расспрашивал о карте и едва-едва осведомился о результатах поездки, по-прежнему принявшись за свои обычные шутки над Маркеной, но насмешки его были направлены только на хозяйство Маркены да на отыскивание им кореньев, о золоте он не проронил ни слова.

К вечеру гости стали собираться в обратный путь.

— Ты живешь здесь по-княжески, Маркена,  — сказал Кастанеда при прощании.  — Не раз вспомню я о твоих мясных блюдах, в особенности когда у меня будет пусто в желудке. Да! Быть помещиком не то что промывателем золота!

— Не мешало бы, Кастанеда, чтобы нашлось побольше охотников для этого дела. В Королевской области найдется место для многих тысяч арендаторов.

— Ты прав,  — сказал Кастанеда, вскакивая на коня.  — Я подумаю о твоем предложении.

— Прощай, Хойеда! — говорил Маркена храброму рыцарю.  — Да хранит тебя Бог! Задуманное тобой дело очень опасно.

— Да,  — сказал Хойеда.  — Но вспомни, разве адмирал не рисковал жизнью, когда в первый раз переплывал океан?… Я одним ударом восстановлю спокойствие и порядок. Однако нам нужно спешить. Спасибо за гостеприимство, Маркена… Вперед, Кастанеда!

Он дал шпоры своему скакуну и с военным кликом испанцев: «Сан-Яго!» — понесся по саванне.

— Сан-Яго! — промолвил Маркена.  — Да защитит тебя Святой Иаков, покровитель Испании!

Он стоял, погруженный в размышления. Завтра по ту сторону гор должны совершиться важные события. Быть может, последствием их будет всеобщая война. Но ближайшее будущее его усадьбы пока обеспечено. Хойеда сам признал дорогу непроезжей. Но полученные Маркеной вести были невеселы. «Зачем притесняют бедных людей,  — думал он,  — как привольно и мирно жилось бы здесь всем. Наше корыстолюбие все портит. Как счастлива была бы эта страна, если бы ее реки и горы не скрывали в себе проклятого золота. Нет, здесь не откроется ни одного золотого прииска, пока не вернется адмирал!»

Время шло. По вечерам Маркена сидел обыкновенно перед своим домом — смотрел на саванну. Птица пересмешник начала свои трели. Какое чудесное пение! Конечно, соловьиная песня лучше и сильнее врезывается в сердце, но пересмешник — лучший артист среди всех пернатых певцов. Он перенимает напевы всех птиц и из этих песен составляет одно гармоническое целое. Но в эти дни он не очаровал Маркену, мысли которого были заняты его другом, Хойедом. Что с ним? Где он?

Маркена не мог победить своего беспокойства и в сопровождении двух индейцев отправился в Чибао.

Действительно, дело, предпринятое Алонсо Хойедой, было очень опасно и могло прийти в голову только отважному завоевателю Нового Света. И оно удалось. В Чибао Маркена узнал все, что случилось.

Индейцы замышляли поголовное истребление христиан, и вo главе заговорщиков находился вождь Каонабо. Алонсо де Хойеда сумел устранить этого опасного врага. С несколькими неустрашимыми товарищами отыскал он кацика, пришел к нему как друг и сказал, что хочет оказать ему высшие почести. Он привез ему и видимые знаки этого отличия: блестящие браслеты, к которым были приделаны маленькие колокольчики, особенно нравившиеся индейцам. Уже наполовину плененный этим, вождь согласился сесть на лошадь Хойеды, чтобы с новыми знаками своего высокого сана явиться среди своего народа. Но вместо того чтобы ехать в деревню, Хойеда со своим пленником помчался к морскому берегу. Индейцы же были так испуганы смелым поступком испанского рыцаря и невиданной им лошади, что спохватились слишком поздно освобождать своего повелителя. Благополучно, но полумертвый от голода и усталости приехал Хойеда в Изабеллу, там кацик был посажен в тюрьму и должен был навеки отказаться от мысли увидеть когда-нибудь свою родину. Вождь индейцев умер на пути в Испанию, куда хотел перевезти его Колумб.

Хойеда не вернулся еще из Изабеллы, когда Маркена был в Чибао. Между тем Маргарит со своими товарищами вел беспутную жизнь. Теперь, когда кацик находился в Изабелле заложником, испанцы стали еще больше притеснять напуганных туземцев. С тяжелым сердцем оставил Маркена форт Маргарита, превратившийся в невольничий рынок. Испанцы продавали друг другу жен и детей индейцев. Но особенно опечалило его то, что некоторые невольники были оставлены для Колумба, который тоже намеревался отправить их в Испанию для продажи, чтобы на вырученные за них деньги построить новый флот. Печальный вернулся Маркена к себе в усадьбу.

Между тем известия обо всем этом дошли до его индейцев, они встретили его боязливо и сдержанно, а некоторые даже побросали свои хижины и бежали в леса. Но Маркена не успокоился до тех пор, пока снова не приобрел доверия индейцев, и, казалось, в Королевской области снова настали хорошие дни. Вдруг в один прекрасный день приехали к нему Хойеда и Кастанеда, последний объявил, что ему надоела беспутная жизнь на золотых приисках, что он намерен, подобно Маркену, сделаться плантатором и говорил уже об этом с самим Колумбом перед отъездом адмирала в Испанию и в скором времени сделается соседом Маркены в Королевской области. Маркена вздрогнул. Он чувствовал, что все с таким трудом сооруженное им здание шатается и рушится. Вторым зловещим известием был для него отъезд адмирала.

— Разве Колумб уже уехал? — спросил он тревожно.

— Да, жаль, что он у тебя не спросил позволения,  — ответил насмешливо Кастанеда.  — Он очень спешил, ему необходимо было почистить колонию, и он увез с собой в Испанию две сотни беспомощных и больных. Наверно, они порасскажут там много назидательного об этой превосходной стране!

Маркена был очень огорчен. Он хотел говорить с адмиралом, чтобы сообщить ему очень радостную весть, а тот вдруг уехал.

Из-под густых бровей Кастанеды сверкал между тем острый, проницательный взгляд. Он наслаждался смущением Маркены, зная причину этого смущения.

 

Бегство невольницы

Несколько недель спустя, на расстоянии каких-нибудь десяти минут ходьбы от усадьбы Маркены, возникла новая плантация, устроенная Кастанедой. До тех пор поселение Маркены называлось просто усадьбой, потому что в Королевской области другой плантации не было. Теперь явилась необходимость в особых названиях.

Маргарит мало беспокоился о предписаниях адмирала. Плантации, по его мнению, лежали в пределах его военной власти, он был начальник форта и губернатор Королевской области. Плантаторы должны были повиноваться ему так же, как солдаты и золотоискатели.

По его предписанию плантаторы должны были доставлять в форт известную часть произведений своих полей. Он наложил на них подати и дал имена обоим имениям. Во внимание к той верности, которую Маркена выказывал по отношению к адмиралу, он назвал его усадьбу Лигурией, а новое имение Кастанеды — Королевский двор.

В эти названия начальник войск вложил злостную мысль. Для большинства испанцев имя лигурийца было ненавистно, и потому они косо смотрели и на плантацию, названную Лигурией, тогда как имя Королевский двор возбуждало в них симпатию. Правда, мысль эта не принадлежала Маргариту, названия плантаций подсказал ему все тот же Кастанеда. Он исподтишка посмеивался над смущением Маркены, которому при сообщении названия его имения стало ясно, что соотечественники его относятся к нему с ненавистью. Но плантатор Кастанеда знал, что делал. Плантации не должны были процветать, Лигурия должна погибнуть, а у ее устроителя Маркены надо отбить охоту ходить за скотом и рыть коренья. Что касается до Королевского двора, то он был не так поставлен, чтобы процветать. Сам Кастанеда мало заботился о хозяйстве.

Он не собирался устраивать опытные поля, туземцы должны были обрабатывать поля, как умеют, и отсылать добытые произведения в форт. Но для того чтобы индейцы-рабочие держали себя в порядке, Кастанеда назначил особых надзирателей.

К тому времени, когда испанцы явились на Антильские острова, там среди индейских племен происходило большое движение. С американского материка на маленькие острова нахлынул разбойничий народ, дикие караибы-людоеды. Их военные лодки, или пироги, были очень узки, но зато длина их была тринадцать-четырнадцать метров, так что в них легко помещалось до пятидесяти человек. При благоприятном ветре караибы плавали на хлопчатобумажных парусах, а в противном случае — на веслах, опуская их в такт движениям одного танцующего дикаря. Коренные обитатели Антильских островов, которых испанцы называли париями, были мирные люди, людоедство им было неизвестно, оружием их в борьбе было только копье, и они питались не столько охотой, сколько скудными произведениями своих полей и рыбной ловлей. Напротив, караибы употребляли луки и стрелы, жили на материке почти исключительно охотой и отличались диким, свирепым нравом. Когда караибы явились на маленькие острова, они отнеслись без всякого сострадания к добродушным туземцам, пользуясь превосходством своих сил, они убивали мужчин, съедали детей, а женщин уводили в неволю. Эти свирепые людоеды внушали к себе повсюду страх. Когда Колумб открыл Новый Свет, они населяли только часть Эспаньолы.

В Изабелле было несколько караибских невольников. Кастанеда взял их с собой в свою усадьбу и сделал надзирателями над возделывавшими поля индейцами, в то же время караибы составили его лейб-гвардию и сделались притеснителями индейцев. Вождем этого отряда караибов был Каллинаго, ловкий негодяй, втершийся в доверие к своему белому господину.

Он составлял полную противоположность краснокожему управителю Лигурии, молодому Энрико, как называл его Maркена. В сердце юного Энрико пустила крепкие корни любовь к господину, вызванная его добротой.

Разница в обращении с индейцами в Лигурии и на Королевском дворе бросалась в глаза. В первой царствовали спокойствие и порядок, во второй — побои и пытки, тут рабочее население оставалось верным своему господину, там ежеминутно редели ряды рабочих от побегов.

Однажды вечером Энрико стоял у живой изгороди кустов кассавы и выбирал коренья для приготовления муки. Он покончил со своей работой, когда уже наступили сумерки, и пошел по саванне, чтобы на досуге взглянуть на скот.

Вдруг что-то зашуршало в траве. Ему показалось, что то были осторожные шаги человека. Энрико остановился. Из высокой травы вышла индеанка, робко осматриваясь по сторонам. Энрико вздрогнул.

— Что тебе здесь нужно, Ара? — спросил он, узнав в девушке одну из недавно приведенных с гор работниц.

— Спаси меня! — умоляющим голосом сказала она, падая перед ним на колени.

— Что тебе угрожает? — спросил он, глядя на тихую саванну.

— Каллинаго мучает меня! Я ненавижу его, он хочет погубить меня.

Энрико покачал головой.

— Я не могу тебе помочь! — печально ответил он.  — Ты должна бежать в горы. Здесь тебя найдут и угонят дальше. Пойдем, сядем на траву и подождем, пока наступит ночь, а потом я тебе покажу дорогу.

— Куда? — с горечью спросила девушка.  — Разве ты не знаешь, что наша деревня выжжена. О, эти караибы, которых привел сюда белый, распорядились по-своему, они жгли и убивали! У меня нет более родины! Только ты можешь спасти меня! — вскричала она и крепко прижалась к молодому человеку.

— Я? — медленно произнес он с горьким смехом.  — Как могу я избавить тебя от Каллинаго и Кастанеды!.. Впрочем, погоди! — вскричал он радостно и, взяв девушку за руку, направился к дому Маркены.

Взошла луна, бросая серебристый свет на широкую, как море, саванну, на горы, вырисовывающиеся во мраке своими темными очертаниями, и на бедных индейцев, которые с бьющимся сердцем шли к веранде.

Маркена сидел погруженный в свои мысли. Он был один, Кастанеды в этот день не было у него, он ушел в форт. В душе Маркены происходила борьба. Он тяготился этим соседством караибов и их хозяином, мнимым любителем полевого хозяйства.

Кроме того, это соседство деморализовало его слуг и грозило уничтожить все плоды его тяжелого труда. По ту сторону невысокого гребня гор Маркена отыскал прекрасную плодородную долину. Доступ в нее был немножко труден, но зато там, вдали от злых людей, он мог жить, как в раю, тихо и спокойно.

Что, если он теперь скажет, что земля саванны недостаточно плодородна и он хочет ее оставить? Что было бы, если бы он разрушил хижины и переселился из Королевской области. Правда, он должен будет там начинать все сызнова, но туда, в отдаленную долину, за ним последовали бы только одни верные рабочие. И чем больше он думал об этом, тем более увлекался этой мыслью.

Но может ли он быть уверен, что за ним не последует никто. Ведь сосед его Кастанеда последовал же за ним и поселился в этом уголке Королевской области, хотя не имел ни малейшей склонности к жизни плантатора. Уж не узнал ли Кастанеда его тайну? О кресте на карте был уже раз между ними разговор, но ведь о золотых рудниках не было сказано ни слова.

Тайна его была спрятана в сундуке. Положим, Кастанеда оставался здесь несколько часов один, когда приехал с Хойедой, но сундук был заперт и Маркен нашел в нем все в порядке, когда после отъезда гостей осмотрел свое помещение.

Но теперь он уже не мог избежать того, чтобы какой-нибудь сосед не зашел к нему в его отсутствие и не стал бы рыться в его вещах. Хорошо, что он переставил крест на карте и спрятал собранное золото в другое место. Оно хранилось в лесу в дупле до поры до времени в ожидании того, для кого предназначено.

Маркена не ошибался, заподозрив, что Кастанеда поселился здесь только затем, чтобы наблюдать за ним. Он действительно следил за каждым его шагом, во время его прогулок в горах перед Маркеной нередко неожиданно вырастала фигура Кастанеды или его доверенного караиба Каллинаго. Встречи эти были всегда случайны, как они говорили, но Маркена думал иначе. Перестанет ли Кастанеда следить за ним, если он переменит местожительство или он будет следовать за ним как тень?

Эти мысли волновали Маркену, когда при свете луны он увидел идущих к дому Энрико и Ару.

Приблизившись, девушка бросилась перед ним на колени и подняла руки, как бы умоляя о помощи.

— Энрико, что это значит? — спросил он с изумлением.  — Кто эта девушка? Откуда пришла она?

— О господин, она бежала от Каллинаго и просит тебя защитить и спасти ее!

Маркена нахмурил брови. Значит, это невольница Кастанеды, бежавшая в Лигурию искать защиты. Энрико и девушка преувеличивали его власть. Скорее его невольник мог искать защиты в Королевском дворе, потому что в случае спора Маргарит всегда стал бы на сторону Кастанеды. Но Маркена не хотел лишать их всякой надежды, не узнав причины бегства Ары.

То была длинная и печальная история: нападение, пожар, похищение людей и ужасные притеснения. Маркена был тронут и с участием смотрел на своего слугу, который горячо просил за девушку. Печальное лицо его осветилось улыбкой.

— Ты, Энрико, слишком горячо просишь за чужую рабыню,  — сказал он.  — Я знаю только одно средство для ее спасения. Хочешь взять ее себе в жены?

Краснокожий слуга оставался безмолвным. При слабом свете месяца нельзя было узнать, выражало ли лицо его радость или удивление, но Ара бросилась к ногам Маркены и, обняв его колени, горячо благодарила его.

— Если ты согласен, Энрико,  — сказал Маркена,  — то веди Ару в одну из хижин, и пусть она останется там до тех пор, пока я не позову ее. Завтра я поговорю с ее господином.

Энрико и Ара ушли. Они были счастливы. Как будто с неба упало на них это счастье, но тот, который дал им его, печально ушел в свою спальню. Он еще не знал, удастся ли ему умилостивить Кастанеду. Правда, он надеялся ценой золота купить свободу бедной Аре, но ему предстояло торговаться, потому что Кастанеда был жаден от природы и становился еще жаднее при виде блестящего металла.

На следующее утро Маркена собрался в неприятный путь в соседнюю усадьбу, но не успел он дойти до своей изгороди, как услышал лай собаки. Маркена знал, что это означало,  — то был лай испанской кровяной собаки, выслеживавшей на охоте свою жертву.

— Значит, мне не надо идти к нему,  — пробормотал он.  — У этого Бецерилло отличное чутье. Кастанеда скоро сам будет здесь.

Он взглянул на саванну, откуда доносился лай. В высокой траве, среди цветов, по временам мелькали человеческие головы, по соломенной шляпе Маркена тотчас узнал Кастанеду, перед ним бежал Каллинаго и два других караиба с луками и стрелами в руках. Кастанеда тотчас заметил соседа. Оставив собаку своим караибам, он сам подошел к кустарнику, у которого стоял Маркена.

— Здравствуй, Кастанеда,  — приветствовал его Маркена.  — Так рано уже за работой?

— Да что! От нас сбежала дикая серна, полюбившаяся моему Каллинаго. Я же только что вернулся с собакой из форта.

— А что нового? — спросил Маркена, как бы вовсе не интересуясь этой охотой за невольницей.

— Что там нового? — повторил Кастанеда.  — Да ничего хорошего, любезный сосед. Здесь, в Чибао, золото только на поверхности. Промывка дает все меньше и меньше золотого песку, а больших пластинок и совсем уже не встречается. Теперь там работают уже около тысячи индейцев, а золота добывается вчетверо меньше прежнего.

— В таком случае форт, вероятно, скоро покинут? — спросил Маркена.

— Нет, Маргарит намерен увеличить число рабочих-индейцев. С тех пор как схватили Каонабо, они смирились. Маргарит говорит, что не покинет Чибао до тех пор, пока не добудет из него последнего зернышка золота!

Он взглянул на саванну.

— Однако эта Ара, как бешеная, кружилась тут! Посмотри, какие повороты делает собака. Но вот теперь она бежит прямо к нам.

— Ара, говоришь ты? — спросил с притворным изумлением Маркена.  — Ты ищешь свою невольницу, Кастанеда? Прекрати охоту. Я хотел идти к тебе, чтобы поговорить об Аре. Она, так сказать, из любви дала тягу. Между Лигурией и Королевским двором разыгрывается романтическая история с похищением, и мы можем ее уладить.

Кастанеда взглянул на Маркену.

— Э! Значит, ты знаешь, где она?

— Да, она у меня.

В эту минуту из травы выскочил Бецерилло и, пробежав по краю саванны до того места, где стояли соседи, остановился, сбитый с пути множеством других следов.

— Браво, Бецерилло! — воскликнул Кастанеда.  — Ты и на этот раз прекрасно исполнил свое дело. Но в Лигурии не гоняются за индейским отродьем и потому довольно, Бецерилло. Не ищи донну Ару.

Он засмеялся своей шутке и сказал подбежавшим караибам:

— Ступай домой, Каллинаго. Я нашел Ару, она находится у моего друга. Возьми с собой собаку.

Каллинаго продолжал стоять.

— Взгляни на этого людоеда,  — засмеялся Кастанеда,  — он не хочет уйти без рабыни. Иди же,  — приказал он,  — она здесь, ты оглох, что ли?

Кастанеда поднял палку. Только тогда караиб взял за ошейник собаку и, бросая кругом яростные взгляды, направился в Королевский двор.

— Ну-с, Маркена,  — начал Кастанеда,  — мы теперь одни. Я сгораю от нетерпения услышать роман, разыгравшийся в Лигурии.

Маркена дружески взял Кастанеду под руку и пошел с ним к дому. По пути он рассказал ему, как при лунном свете Энрико и Ара упали перед ним на колени. При этом он старался придать всей этой истории комическую окраску. Кастанеда шел молча, по временам бросая на него пытливые взгляды.

— Надеюсь, ты даешь свое согласие? — спросил Маркена.

Они были уже на веранде, и через открытое окно спальни взгляд Кастанеды случайно упал на знакомый ему сундук. Он молча сел на скамью, и в воображении его развернулась карта, которую ему не удалось рассмотреть подробнее. Перед глазами его все еще сверкали золотые штуфы в палец толщиной, которые он дрожащими руками должен был тогда снова положить на место.

Кастанеда посмотрел на саванну, и взгляд его остановился на Черных горах. Ему казалось, что теперь именно настала удобная минута приподнять завесу, скрывавшую тайну. У Маркены мягкое сердце и, может быть, теперь именно ему удастся выпытать что-нибудь у этого скрытного юноши.

— Ты не отвечаешь, Кастанеда? — снова спросил Маркена.  — Неужели тебе так тяжело сделать мне это маленькое одолжение?

— Разве я сделаю тебе этим одолжение? — возразил Кастанеда.  — Собственно говоря, ведь этим исполнится только желание твоего Энрико, а мой Каллинаго останется ни при чем. Ты тут около себя будешь видеть веселые лица, а мой старший караиб будет ворчать. Заметь, ведь он людоед!

— Можно примирить его чем-нибудь,  — заметил Маркена.

— О, вероятно! Быть может, тебе удастся укротить его какими-нибудь старыми черепицами, но не забудь, что Ара моя невольница.

— Разве у тебя мало невольниц?

— Ты не хочешь меня понять, Маркена. Тебе ведь известно положение дел на Эспаньоле. С древнейших времен мужчины проводили здесь жизнь в бездействии, сваливая все тяжелые работы на женщин. Здешние мужчины неспособны ни рыть песок, ни промывать золото, тогда как женщины работают за десятерых. Это хорошо знают на россыпях. К сожалению, женщины в этой теплой сырой стране скоро стареют, и потому молодые сильные работницы очень ценятся. Подумай же: такая здоровая девушка, как Ара, представляет целый капитал. Она понятлива, ловка, проворна. Поставь ее промывать золото, и она каждый день будет приносить тебе кучу золота, потому что у нее сильные руки, гибкие пальцы и зоркие глаза. Таких работниц ценят в Чибао. Я говорил уже о ней с Маргаритом. У Маргарита много золота, и он с радостью купит не только Ару, но двадцать таких работниц.

Маркена опустил глаза, легкая краска покрыла его лицо, но он старался овладеть собою. «И это говорит испанец, христианин!» — думал он, подавляя в себе чувство негодования.

— Видишь, любезный друг и сосед,  — продолжал Кастанеда,  — ты должен посмотреть на это дело с другой стороны. Ты не сердись на меня, но я думаю, что ты заботишься не об одних только интересах Энрико. Будем откровенны. Земледелие у меня ведется по индейскому способу, у тебя же устроено образцовое сельское хозяйство, и твой Энрико превосходный управляющий, недостает только ключницы для двора. Ну-с, жена Энрико как нельзя лучше для этого будет пригодна. Значит, любезный друг, эта женитьба для тебя выгодна. На наше дело нужно смотреть, как на торговую сделку.

Маркена закусил губы. Он не предполагал, что ему придется барышничать людьми. Кастанеда, однако, высказался совершенно определенно, тут обнаружились вся грубость и низость его характера. Маркена преодолел свое отвращение и решился торговаться. Он не хотел покупать Ару как невольницу, а только выкупить несчастную.

— Ты хочешь продать Ару, Кастанеда? — сказал он.

— На выгодных условиях, да!

— Сколько же ты просишь за нее?

— Гм, надо сообразоваться с ценами в Чибао.

— Хорошо. Ты знаешь мой дом, Кастанеда, знаешь не хуже меня, что у меня есть одежда, обувь, кастильские инструменты. Выбирай, что хочешь.

— Ты неподражаем, Маркена! Ты предлагаешь мне величайшие сокровища на Эспаньоле, с которыми кастилец решается расстаться только ввиду голодной смерти. Но я не хочу, чтобы говорили, что я пустил тебя по миру из-за какой-нибудь индеанки, нет! Возврати ее мне. Я сегодня же пришлю за ней Каллинаго.

— Ведь ты только что говорил, что намерен продать Ару Маргариту? Не все ли равно, ему ли ты продаешь ее или мне?

— Ба! Конечно, не все равно. Ты мне предлагаешь за нее кафтаны и сапоги, а Маргарит отвесит за нее кучку золота!

— О, если только в этом состоит затруднение!..  — сказал Маркена.

Кастанеда вскочил и схватил Маркена за руку.

— Да, друг мой! Только в этом. Тебе Ара — мне золото. В противном случае я пришлю за ней Каллинаго.  — Он крепче стиснул руку Маркены и, наклоняясь к его уху, шепотом спросил: — Маркена, значит, у тебя есть золото?

Шепот Кастанеды мучил Маркену, как шипение ядовитой змеи. Он высвободился из рук жадного соседа.

— Ты слишком крепко жмешь мне руку, Кастанеда,  — сказал он в виде извинения и, отбросив волосы со лба, на котором выступили крупные капли пота, спросил: — Сколько же ты хочешь за нее?

Кастанеда приложил палец ко лбу.

— Дай мне подумать! — сказал он.

И он задумался. Сколько же ему потребовать? Надо получить большую золотую штуфу, чтобы принудить Маркена сознаться, что он нашел золотые рудники. В голове его блеснула счастливая мысль.

— Я только что воротился с золотых россыпей,  — сказал он,  — у меня с собой весы, и мы тотчас можем покончить нашу сделку? — С этими словами он вынул из кармана небольшой кошелек, наполненный золотом.  — Вот,  — продолжал он,  — видишь это? Столько платят в Чибао за такую невольницу, как Ара! Взвесь кошелек в руке. Можешь ли ты заплатить столько?

Маркена взял кошелек он был легок.

— Я думаю, что могу, Кастанеда.

— В таком случае неси золото, Маркена. Вот и весы. Мы взвесим золото, и, если его будет достаточно,  — Ара твоя!

Маркена вошел в дом. С любопытством стал заглядывать Кастанеда в спальню, ожидая, что там появится Маркена, откроет заветный сундук и вынет из него свои сокровища. Наконец-то этот скрытный юноша попался и вынужден будет выдать свою тайну!

Но проходили минуты, а Маркена в спальне не появлялся.

«Он не хочет выдать себя! — пробормотал Кастанеда.  — Он обдумывает, но поздно, мой птенчик, ты уже не вывернешься из моих рук».

Между тем Маркена вернулся с кожаным кошельком в руках.

«Ого,  — подумал Кастанеда,  — у него, значит, есть где-то и другой тайник».

Его глаза жадно впились в кошелек, и он не замечал, что Маркена пристально наблюдает за ним.

— Вот золото,  — сказал Маркена, подавая кошель.  — Думаю, что его будет достаточно!

С лихорадочной поспешностью протянул Кастанеда руку и схватил кошелек. Пальцы его впились в кошелек и стали сильно сдавливать его. Он ожидал найти твердые куски, а содержимое везде уступало давлению. На лице его изобразилось удивление.

Маркена смотрел на него с отвращением. Этот черноволосый человек маленького роста напоминал ему хищную птицу, набросившуюся на добычу.

Тем временем Кастанеда открыл мешочек и заглянул в него. На лице его выразилось безграничное разочарование, он рылся пальцами в золоте и как будто искал в нем чего-то. С губ его сорвалось едва слышное проклятие. В кошельке не было горной золотой руды. В нем лежал такой же золотой песок, какой он добывал на россыпях.

— Это золото, Кастанеда, чистое золото! — заговорил Маркена, и в голосе его зазвенели резкие ноты.  — Неужели ты проклинаешь тот металл, из-за которого прибыл на Эспаньолу?

Кастанеда овладел собой.

— Ха, ха, ха! — засмеялся он.  — Хорошее золото, Маркена. Но ты меня перехитрил. Я не считал тебя таким богатым. Тебя почти никогда не было видно на россыпях в Чибао.

— Мне посчастливилось, Кастанеда, я нашел богатую золотоносную жилу. Впрочем, ты можешь справиться у Маргарита, представил ли я свою законную третью долю. Но чем же я перехитрил тебя, сосед?

— Я не хотел продавать тебе Ару и назначил цену, которой, как мне казалось, ты не сможешь заплатить. А ты между тем богат, ты настоящий Крез.

— Ты только взвесь песок, Кастанеда, и увидишь, что мне немного останется.

Кастанеда взвесил золото, пересыпал его в своей кошелек и сказал:

— Итак, Ара твоя. Счастливец, Маркена!

Он ушел.

— Этот юноша хитрый малый! — пробормотал он, остановившись в саванне.  — Но теперь Лигурия нажила себе смертельного врага в лице Каллинаго. Я заставлю его ходить по твоим пятам, Маркена, и мы посмотрим, не откроет ли он твоей тайны!

Кастанеда двинулся дальше и вскоре дошел до своей запущенной усадьбы.

— Где Ара? — спросил его караиб.

— Ара? — повторил Кастанеда.  — Она у моего друга и будет женой Энрико.

Караиб вскочил как ужаленный.

— Успокойся,  — заметил Кастанеда,  — я дам тебе возможность вернуть ее.  — Он вынул из кармана кошелек.  — Видишь ты это золото? Когда ты достанешь мне вдвое больше, Маркена должен будет возвратить мне Ару. У него много золота, найденного, должно быть, в этих горах. Энрико и Маркена знают, где оно находится. И вот если тебе так люба Ара, то иди в горы и ищи там золотые рудники. Энрико знает их, он может себе купить даже такую жену, как Ара!

И, не обращая больше на караиба внимания, он вошел в дом и высыпал золото к прежним сокровищам.

«Как оно медленно прибавляется,  — думал он, роясь в сундуке.  — Если все это сплавить, то получится небольшой кусок. Из-за этого не стоило отваживаться на такое далекое путешествие. Маркена счастливец! Он здесь нашел золотую руду! И молчит как могила. Ни малейшего намека, а золото и карта между тем исчезли из сундука… У него, значит, есть другие потаенные места, где он прячет свои сокровища, в сундуке я не видел этого мешочка с золотом!

Стыдись, Кастанеда,  — говорил он самому себе,  — в Испании ты справлялся с любым замком и в самых обширных палатах умел найти потайные ящики, а здесь не можешь отыскать тайников в жалкой усадьбе.

Правда,  — размышлял он дальше,  — он постоянно мешает мне, я не могу, не смею оставить нигде малейшего следа своих розысков. А сколько кусков золота он уже, вероятно, прибавил к первым трем? Можно бы обвинить его, что он не отдает третьей части в казну, но какая мне от того будет польза? Вся ватага из Чибао нагрянет сюда… и разделит между собой добычу. А для чего делить? Я не люблю таких дележей. Вот если бы мне можно было без помехи, как следует перерыть, перешарить весь дом: найти карту и найти место того загадочного крестика! Гм… тогда, тогда, конечно, я скоро бы достиг цели. Но тогда Маркена должен будет внезапно исчезнуть… в какой-нибудь пропасти! Это не трудно, но возбудит подозрение в Маргарите, и хотя он также ненавидит этого мальчишку, но золото он очень любит и, наверное, станет разведывать о золоте. Нет, этого делать не следует».

Тем временем, пока Кастанеда составлял свои низкие планы, слуга его, Каллинаго, сидел перед домом и также размышлял о чем-то. Глаза его с ненавистью обращались в сторону Лигурии. Там теперь находилась Ара — будущая жена ненавистного Энрико. Но разве она не его рабыня? Разве не он ее добыл?

Караиб размышлял недолго, он быстро решился на что-то, дьявольская улыбка скользнула по его губам, и, взяв лук и стрелы, он скоро исчез в темном лесу.

В это время Маркена оставил свою усадьбу и направился в горы, за ним следовал счастливый Энрико. Им предстоял долгий и тяжелый путь. Маркена намеревался посетить прекрасную долину, чтобы в ней приискать удобное для поселения место. Мысль о выселении из Королевской области занимала его сегодня еще более, чем вчера.

Маркена предполагал купить всю долину. Правительство в Изабелле продавало земли за бесценок, и настолько-то Кастанеда еще оставил ему золотого песку. Там, в этой мирной долине, он хотел ожидать возвращения Колумба и затем указать ему богатые золотые рудники для эксплуатации в пользу его и короля. Он не хотел допустить к расхищению сокровищ жадных золотоискателей Чибао и Изабеллы. Но отчего он не открыл своей тайны брату адмирала, наместнику Диего Колону? О, Маркена знал, что последний только слабой рукой удерживал бразды правления.

 

Реквизиция

Недели через две Маркена собирался в долгое путешествие в Изабеллу. Кастанеде он пока еще ничего не говорил о своем плане. Однако поездка откладывалась со дня на день. Приближалась первая жатва пшеницы, и Маркене хотелось свезти в Изабеллу первый уродившийся на Эспаньоле хлеб. Этому, однако, не суждено было сбыться. Маркена счастливо сжал свою пшеницу, но в Лигурии не было тока и потому ее не молотили, а индеанки вынимали драгоценный плод из колосьев по зернышку. И теперь три корзины средней величины стояли готовые для отправки в Изабеллу.

Между тем в один прекрасный день ранним утром в саванне послышались конский топот и лай собак, прерываемый дребезжащими звуками боевой трубы. Изумленный Маркена выбежал на веранду посмотреть, какие гости жалуют к нему? Уж не вернулся ли адмирал?

Толпа всадников быстро приближалась, они остановились против его огорода, и Маркена узнал в предводителе Маргарита. Маркена не ожидал от этого посещения ничего хорошего, потому что Маргарит никогда не благоволил к нему и полушутя-полусерьезно называл его «маленьким бунтовщиком».

— С добрым утром, любезный арендатор,  — ответил он на приветствие Маркены.  — Вот, я лично явился освидетельствовать состояние Королевской области. Нам доставляют только индейские бураки да корни кассавы, с промывкой которых нам же еще приходится возиться. Мы голодаем, потому что в Изабелле нет более мяса. Не есть же нам змей да ящериц, а лесная дичь дается с трудом. Вот мы и вспомнили о быках в Лигурии и хотим убедиться, стали ли они жирнее. Веди нас на скотный двор, Маркена?

Маркена должен был повиноваться. Маргарит привел с собой солдат, лица которых слишком ясно говорили, что они не расположены уйти с пустыми руками.

— Добро пожаловать, Маргарит! — сказал, подходя, Кастанеда.  — Вы кстати явились в Лигурию!

— Как так? — спросил Маргарит.

— Ну, что вы все ослепли, что ли, там в Чибао? Посмотрите на то поле у опушки леса: это ведь сжатое поле; Маркена нажал пшеницы.

Маргарит усмехнулся, сказав:

— И об этом мы слышали и снабдим транспорт пшеницы надежным конвоем. Если я не ошибаюсь, здесь предстоит даже маленький сбор винограда? Бочек у нас в Чибао много, но они все пусты.

— Виноград еще не созрел, Маргарит,  — возразил Маркена.

Начальник не удостоил его ответа и, взяв Кастанеду под руку, сказал:

— Веди нас к стадам вице-короля… Мне кажется, кислое вино способствует пищеварению и будет кстати к жирному жаркому!

Маркена отстал от них, он был лишний. Маргарит отвел Кастанеду в сторону, чтобы передать ему новость.

— Мы пришли сюда,  — говорил Маргарит,  — за скотом, чтобы подкрепиться перед далеким переездом.

— Разве вы уже собираетесь в Испанию? — спросил пораженный Кастанеда.  — Так скоро?

— Как только добудем корабль, так и отправимся. Нам придется подождать немного, быть может, недели две-три. Из Испании ведь прибыл другой брат лигурийца, Варфоломей. Он намерен ввести разные строгости, а в Изабелле не очень-то довольны этим. Варфоломей основывает новый город и хочет назвать его Сан-Доминго.

— Тут в самом деле одичаешь,  — сказал Кастанеда.  — Важнейшие происшествия в колонии здесь неизвестны.

— А ты с нами? — спросил его Маргарит.

— Так скоро! Боюсь, что мне еще нельзя будет.

— Еще нельзя! — смеясь, сказал Маргарит.  — Ведь ты богаче всех поселенцев!

— Ты шутишь, Маргарит. Насколько я слышал, у тебя и у Ролдана больше всего золота!

— Ну, как знаешь, Кастанеда. Я обещал заблаговременно предупредить тебя о нашем отъезде. Может статься, ты еще передумаешь, но помни, что ты должен присоединиться к нам не позже как через две недели.

— Благодарю тебя, Маргарит! В самом деле, кажется, здесь искать больше нечего.

— Гм! А я думал, что ты открыл здесь богатые руды!

— Нет, Маргарит. Здесь я не нашел ни одной крупинки золота. Я только продал в Лигурию одну невольницу и сомневаюсь, чтобы Маркена мог купить другую.

Маргарит недоверчиво покосился на своего приятеля.

— Меня, впрочем, это больше не касается, Кастанеда. С меня достаточно, и я не останусь здесь дольше.

Они приблизились теперь к загону, за которым паслись три коровы с быком.

— Родоначальники будущих стад Эспаньолы! — заметил насмешливо Кастанеда.

— Мы сейчас пристроим их! — сказал Маргарит и приказал своим солдатам переловить животных.

Вернувшись в усадьбу, солдаты переловили и зарубили всех кур и уток, перевязали свиней, число которых достигло двенадцати, и заставили индеанок принести пшеницу и другие запасы, найденные у Маркены.

Потом Маргарит махнул шляпой, и отряд тронулся в путь. Сердце Маркены обливалось кровью. Ограбили лишь Лигурию, а на Королевском дворе ничего не тронули. Там, впрочем, и взять нечего было.

С насмешкой смотрел Кастанеда на Маркену.

— Эх, сосед! — сказал он.  — На Эспаньоле не настало еще время для рациональных хозяйств. Здесь каждый год будет повторяться то же самое. Ты работаешь для разбойников. Не хочешь ли ехать в Испанию и жаловаться королю? Но, чтобы тебя выслушали, ты должен явиться не с горсточкой пшеницы, а с мешком золота. Вот если ты скажешь: «Это я один собрал, я открыл золотые руды», тогда будут тебя чествовать в Испании и снабдят охранной грамотой на Эспаньоле.

Маркена не мог теперь и думать о поездке в Изабеллу. Ограбленному имению грозил голод, и хозяин его должен был напрячь все свои силы, чтобы предотвратить его. Все рабочие руки были заняты посадкой новой американской свеклы; деятельно готовили также новую муку из корней кассавы. Кроме того, хозяину и его управляющему Энрико пришлось теперь чаще прежнего ходить на охоту, чтобы снабжать рабочих мясной пищей, в которой они очень нуждались.

Среди индейцев скоро разнесся слух, что испанцы готовятся покинуть Чибао. Кастанеда побывал там и узнал, что Маргарит намерен идти сначала в Изабеллу, а оттуда отплыть в Испанию.

Но эти вести не опечалили Маркену. Он надеялся, что уедет и сосед его, но ошибся. Кастанеда не делал никаких приготовлений к отъезду.

 

Тайна караиба

Кастанеда видел, что караиб Каллинаго питал непримиримую ненависть ко всему населению Лигурии и особенно к мужу Ары, управителю Энрико. Это его радовало, и он старался разжигать эту ненависть хорошо рассчитанными насмешками. Он внимательно следил за жизнью в Лигурии и заметил, что, когда Энрико уходил в лес на охоту, его караиб Каллинаго исчезал вслед за ним. Наблюдая за ним, он заметил, что, уходя в лес, дикарь всякий раз прятал под поясом небольшой мешочек. Кастанеда был уверен, что караиб нашел золотую руду Маркены и тайно собирает золото для выкупа Ары.

Однажды утром Каллинаго, по обыкновению, ушел со своим загадочным мешочком в лес. Кастанеда сделал вид, что не смотрит на него, и пошел в дом. Припав к щели в стене, он стал внимательно смотреть на опушку леса. Скоро он заметил караиба и видел, как тот исчез в лесной чаще. Он заметил место и, свистнув собаку, вышел из дому.

— Ну, Бецерилло,  — сказал он, гладя собаку,  — сегодня ты должен показать свое искусство и тихо, без лая, шаг за шагом идти по следу.

Вынув из кармана шнурок и привязав к ошейнику собаки, он заткнул за пояс кинжал и сел на веранду. Его сердце тревожно билось. Наступил долгожданный час, когда он, быть может, откроет богатые руды Маркены.

На песчаной площадке перед домом был вбит кол: то были солнечные часы. Кастанеда следил за тенью от кола и мысленно видел перед собой груды золота, сверкавшие из расселин скал. Наконец прошел час. Кастанеда встал и пошел через саванну в лес, ведя собаку на веревке.

Солнце жгло невыносимо, в тропическом лесу веяло удушливой сыростью. Идти по такому лесу было очень утомительно. На лбу Кастанеды выступал пот, и рубашка его прилипала к телу. Собака скоро нашла след караиба. Кастанеде пришлось пробираться через нескончаемый, едва проходимый колючий кустарник и нередко ползти, и он постоянно должен был сдерживать рвавшуюся вперед собаку. След вел в гору, а колючий кустарник не прекращался, и Кастанеда принужден был останавливаться для отдыха. Наконец он дошел до более крутой каменистой местности и осмотрелся. Бецерилло обнюхивал это место и, казалось, терял след: однако он шел вперед от одной каменистой площадки к другой и наконец остановился перед огромной скалистой глыбой.

Кастанеда пристально следил за собакой, здесь след, видимо, исчезал. Бецерилло обнюхивал следы, но возвращался все к одному месту, а затем побежал назад по старому следу.

— Тсс, Бецерилло, ляг! — приказал Кастанеда собаке, привязывая ее к кусту.  — Понимаем, что это значит: караиб влез на скалу. Придется и нам последовать его примеру.

Он внимательно осмотрел скалу и нашел два выступа, на которые можно было свободно поставить ногу. Ему удалось без особенного труда подняться на скалу. Кастанеда стоял теперь на небольшой плоской возвышенности, края которой были покрыты густым кустарником, свешивавшимся над каменистой пропастью. Согнувшись из опасения быть замеченным кем-нибудь, он тихо подполз к кустам и раздвинул ветви. Внизу расстилалась небольшая долина, а далее за ней поднимались Черные горы, с высот их серебристой лентой спадал шумным водопадом горный ручей, исчезавший внизу. Теперь Кастанеда ясно услышал шум воды, который он принял было в лесу за шум древесных вершин, качаемых ветром. На склоне долины расстилались местами зеленые луга, то были, без сомнения, места, где прежде находились деревни туземцев и их поля. Долина эта, казалось, была теперь покинута, нигде не видно было ни дыма, ни хижины, над ней царила полная тишина, нарушаемая иногда лишь криком хищной птицы.

Долина эта представляла восхитительное зрелище. Внизу зеленели величественные леса вперемежку с ярко-зелеными коврами лугов, за ними тянулись мрачные, подернутые легким туманом высокие горы, среди которых шумел серебристый водопад, а сверху синело голубое небо, не омраченное ни одним облачком! Чарующая красота этой картины поразила даже грубую натуру Кастанеды. Но в то же время он вспомнил о вечере, когда рассматривал у Маркены карту и спрашивал о значении креста на ней. И вот перед ним лежит теперь та самая прекрасная долина. Очевидно, он нашел загадочное место, которое хотел скрыть от него Маркена.

Кастанеда внимательно осмотрелся: глаза его останавливались на каждом лужке, проследили очертания обрывов у водопада, но он нигде не видел ни караиба, ни Энрико.

Спустившись со своей высокой обсерватории, Кастанеда не без труда поднял на скалу Бецерилло, который тотчас снова напал на след. Дорога становилась труднее, и он вынужден был карабкаться по краям высоких скал над зиявшими под ним пропастями.

Уже около четверти часа шел Кастанеда. Кустарник становился гуще, и скоро он снова очутился среди однообразного зеленого моря пустыни. Высокие лиственные растения, папоротники и густой колючий кустарник уничтожали следы человека; как волны морские смыкаются за кормой корабля, так эти вечно зеленеющие растения, вновь поднимаясь, скрывали все следы. Самый зоркий глаз не в состоянии был бы открыть здесь чей-либо след. Но Бецерилло продолжал идти вперед по свежему следу.

Наконец Кастанеда остановился и стал прислушиваться. По ту сторону пропасти снова резко закричала хищная птица, потом опять все стихло. Но не успел он сделать нескольких шагов, как остановился как вкопанный. Собака залаяла, но испанец сильно ударил ее ногой и она тотчас умолкла. До него издали, из зеленой пустыни, доносилась монотонная индейская песня. Кастанеда знал, что караиб не умел петь, значит, пел Энрико. Вдруг песня затихла. В то же время Кастанеда заметил, что лес стал редеть и мельчать, высокие деревья остались позади. Кастанеда пробирался теперь ползком и вскоре очутился на краю обрыва, покрытого густым кустарником. Снизу слышался шум горного ручья, перед ним расстилалась обширная долина. Но внимание его было поглощено тем, что он увидел с правой стороны. Здесь гора заканчивалась зеленым лужком. Лужок этот, окруженный лесом, находился против выступа, на котором стоял Кастанеда, и был отделен от него глубоким оврагом.

Там он увидал Энрико, расставлявшего сети для птиц. Рядом, под деревом, лежало несколько диких голубей. Энрико набросал в сети лесных ягод в виде приманки и отошел к опушке леса. Над долиной стоял жгучий полуденный зной, по-видимому очень утомивший птицелова, он лег под дерево и скоро заснул.

Кастанеда остался на своем наблюдательном посту. Он смотрел то на овраг, то на Энрико, потом его внимание заняли дикие голуби, прилетевшие есть ягоды. Птицелов продолжал спать.

Кастанеда снова взглянул. Ему показалось, что из густой зелени близ спавшего Энрико смотрело дикое сатанинское лицо Каллинаго. И Кастанеда на ошибался. Но что хотел делать караиб? Не намеревался ли он убить спящего?

Как дикая кошка подкрадывался караиб к своей жертве, но в руках его не было оружия, его намерения были загадочны и возбудили любопытство Кастанеды.

Но вот Каллинаго подполз к своей жертве, привстал на колени и впился глазами в молодого индейца, вытащив из-за пояса мешочек, он опустил в него свои длинные пальцы, достал оттуда что-то, а затем завязал его снова и бросил в находившуюся в нескольких шагах пропасть. С напряженным любопытством следил за дикарем Кастанеда. Но вот караиб с быстротой молнии вскочил на ноги, наклонился к лицу спящего и, высыпав что-то на губы и под нос Энрико, в два быстрых бесшумных прыжка исчез в лесной чаще.

Энрико тотчас проснулся и, вскочив на ноги, стал кашлять, чихать, плевать и тереть себе рот и нос. Все это показалось Кастанеде очень забавным. Уж не подсыпал ли караиб своему смертельному врагу под нос перцу или чего-нибудь в этом роде, чтобы подшутить над ним? О, это было бы ребячеством и ради этого не стоило так долго следить за врагом. Между тем Энрико чувствовал себя, по-видимому, очень нехорошо, он обтирал себе рот травой и громко стонал, потом схватил своих голубей и, перекинув их на спину, быстро пошел в лес. Там пел пересмешник, подражая крику хищной птицы.

Кастанеда спокойно продолжал стоять на том же месте. Чем больше он думал, тем яснее ему становилось, что дело здесь шло совсем не о глупой шутке. Очевидно, в мешочке было не золото, а яд. Кастанеда задумался и снова взглянул на долину. Весь ландшафт произвел на него теперь угрюмое впечатление. Он взглянул на небо и увидел, что из-за горных вершин поднималась черная грозовая туча. Увидев, что ему не добраться домой до наступления грозы, Кастанеда поспешил в лес, вскоре он нашел большое дупло, где мог спокойно укрыться от непогоды. Поднялся ветер, и ураган разразился со страшной силой, подобно морскому бурану, шумел и клокотал дождь в высокой лиственной крыше, заглушая даже непрерывные и стройные раскаты грома. Вокруг царила темнота безлунной ночи, освещаемая лишь частыми молниями.

Кастанеда был спокоен, он привык к таким бурям и знал, что они не бывают продолжительны. Действительно, через час он мог уже пуститься в путь, но, к несчастью, потерял дорогу. До сих пор он вверялся собаке, шедшей по свежему следу, а теперь проливной дождь смыл все следы и собака не могла вновь найти их.

После долгих часов блуждания по девственному лесу Кастанеда добрался наконец до Королевского двора. Он промок насквозь, зубы его стучали от холода, и он едва добрался до своей постели.

На следующий день Кастанеда проснулся, когда солнце стояло уже высоко. Несмотря на сильную слабость, он встал и стал припоминать события минувшего дня, казавшиеся ему теперь сном, но один взгляд на караиба сразу заставил его все вспомнить.

Молча съел он свой завтрак, свистнул Бецерилло и отправился в Лигурию. Он сгорал от нетерпения узнать, что сталось с Энрико и был ли он свидетелем простой шутки или кровожадной мести дикаря.

Маркены дома не было. Обе комнаты его были пусты, и ни одного человека не было видно вблизи. В другое время Кастанеда был бы рад этому и воспользовался бы отсутствием хозяина, но на этот раз все мысли его были заняты ядом и Энрико.

Он направился в индейскую деревню Лигурии, где жил Энрико, и застал там Маркену, приготовлявшего холодные компрессы молодому индейцу.

Стало быть, Энрико захворал и, должно быть, захворал сильно. Жена его Ара ломала руки. Кастанеда притворился изумленным и спросил, что случилось.

Маркена рассказал ему, что тотчас после грозы индеец воротился из леса в ужасном состоянии, извиваясь от болей. Вскоре он потерял сознание и теперь бредит, как в горячке, хотя тело его совершенно холодно.

— Последние дни он не был уж так весел, как обыкновенно,  — говорил Маркена.  — Он, вероятно, уже был болен, а после застигшей его грозы болезнь обострилась.

— Эта гроза и этот ураган,  — сказал Кастанеда,  — и меня вчера застали в лесу; несмотря на мои железные нервы, я пришел домой в таком состоянии, что зуб на зуб не попадал, сначала меня трясла лихорадка, потом бросило в пот, и сегодня я еще чувствую еебя совсем разбитым.

Он посмотрел при этом на больного, который содрогался от боли и бредил.

— Что у него?

Маркена пожал плечами.

— Ничего не понимаю,  — сказал он.  — К сожалению, здесь нет доктора Канса! Ара утверждает, что он, должно быть, съел какой-нибудь ядовитый корень, и действительно рот его воспален. Но ведь Энрико знает лесные плоды и корни лучше, чем кто-либо из нас. Должно быть, он схватил ту страшную лихорадку, от которой умерло столько испанцев.

Кастанеда не возражал: он знал причину болезни.

«Вероятно, индейцы Эспаньолы не знакомы с этим ядом! — думал он, возвращаясь домой.  — Энрико умрет, и все будут уверены, что он умер естественной смертью. Вот как Каллинаго устранил своего врага! Но какой это яд? Неужели маленькая щепотка порошка производит такое страшное действие? Впрочем, я теперь не нуждаюсь в этом. Я уже нашел ту прекрасную долину, где золото прямо смотрит из недр земли и из расселин, размываемых водой в течение многих столетий! Нет, я не нуждаюсь теперь в таких средствах!.. Но… ведь он тоже знает, где искать эти сокровища… он тоже будет пользоваться ими… Нет, нет, к чему тут дележ, когда я один могу владеть всем! Надо поспешить спасти тот драгоценный мешочек, пока его не смочило дождем. Золото и яд теперь одинаково драгоценны».

Эти мысли были прерваны громкими звуками труб. Кастанеда выбежал из дома и увидел Хойеду. Оказалось, что он явился вступить во владение Королевской областью от имени испанцев, восставших против господства генуэзцев.

Эти вести обрадовали Кастанеду, но Маркену они причинили глубокую скорбь. Хойеда прочитал прокламацию и уехал. Он намеревался при первой же возможности уехать в Испанию и подать королю жалобу от имени обманутых Колумбом кастильских дворян.

Подобно черной туче, явилась эта мятежная толпа в Королевскую область с тем, чтобы тотчас же скрыться. Но из среды своей испанцы оставили двух поселенцев, прибывших из Испании с последним кораблем. Колумб желал как можно скорее заселить Новый Свет и просил короля ссылать на Эспаньолу помилованных преступников, и король последовал его совету.

Эти новые арендаторы оказались хуже Кастанеды. Поселившись в двух более отдаленных деревнях, они как истые сатрапы стали притеснять индейцев. Маркену было достаточно нескольких дней, чтобы окончательно потерять всякую надежду на восстановление в Королевской области более человеческих отношений. Рядом с этим судьба нанесла ему тяжелый удар: его верный слуга Энрико умер спустя восемь дней в страшных мучениях.

Маркена чувствовал себя теперь совсем одиноким, и им овладела тоска по родине. Он узнал от своих новых соседей, что Колумб находится к югу от Эспаньолы в плавании для новых открытий, и Маркена решил отправиться во вновь основанный Колумбом город Сан-Доминго, чтобы там дождаться адмирала и затем принять участие в его дальнейших плаваниях.

 

Канаима

В течение всего этого времени Кастанеда неутомимо трудился в горах. Он воспользовался временем, когда внимание Маркены было отвлечено болезнью Энрико и новыми событиями в Изабелле и Сан-Доминго.

Но золотоискатель был недоволен результатами своих поисков. Он постоянно возвращался с пустыми руками. В долине он нигде не нашел золотоносных руд, и тайна Маркены оставалась для него непроницаемой.

И вот в один из таких дней он узнал, что Энрико умер. Известие это произвело на него сильное впечатление, и мысли его приняли иное направление. «Чего я ищу так долго,  — думал он,  — ведь клад лежит передо мной!» Он взглянул на караиба. Людоед не ходил более в лес, он был спокоен, доволен и не чувствовал никаких угрызений совести: с помощью яда в мешочке он достиг своей цели! Кастанеда боролся несколько времени с самим собой, но скоро злые чувства взяли верх над таившимися еще в нем хорошими, после того как он увидел во сне золотые самородки,  — и на следующий день он собрался в лес в сопровождении нескольких индейцев, но без Каллинаго.

Караиб загородил ему дорогу.

— Господин,  — сказал он,  — не доверяйся этим людям: они замышляют недоброе, я их подслушал, они хотят убить нас обоих и убежать в леса!

Кастанеда остановился. В таких случаях он не давал пощады и решил дать индейцам хороший урок. Он вернулся и совершил один из самых бесчеловечных судов, употреблявшихся испанцами, на этом суде караиб был обвинителем и указал на двух индейцев, Кастанеда приказал отрубить им руки. Другие индейцы стояли безмолвно кругом, но глаза многих из них сверкали жаждой мести. Они увели изувеченных, чтобы, если возможно, спасти им жизнь. Весть о жестоких поступках испанцев мгновенно разнеслась по всему округу, и во всех индейских деревнях началось брожение.

В этот день Кастанеда остался дома, но в душе не отказался от своего предприятия. «Это волнение среди дикарей является кстати,  — думал он.  — Они хотят истребить христиан и, вероятно, возьмутся за яд. В таком случае нетрудно будет свалить подозрение на краснокожих!»

На следующее утро он поручил Каллинаго зорко смотреть за непокорными и вышел из усадьбы с легким мешочком за спиной. В последнем находились инструменты: стамеска, молоток и веревка длиной футов пятьдесят.

Сопровождаемый своей собакой, Кастанеда шел по знакомому нам уже пути к таинственной долине. Часа через три он достиг той самой лужайки, где неделю тому назад разыгралась страшная трагедия. Он заглянул в пропасть, в которую Каллинаго бросил свой мешочек. Скалы падали здесь отвесно, футов на сорок, затем образовывали небольшой выступ, а далее опять круто обрывались в зияющую пропасть. На выступе скалы лежал мешочек с ядом.

Кастанеда достал веревку, привязал ее к стоявшему около пропасти дереву и с бьющимся сердцем стал спускаться. Вот он почувствовал твердую почву под ногами, в нескольких шагах от него лежал драгоценный мешочек. Но вдруг он как вкопанный остановился на месте, затем быстро перешагнул через мешочек и поднял у противоположного края выступа камень. Желтая жила сверкала из этого камня, и из груди Кастанеды вырвался дикий крик радости: перед ним сверкала ослепительным блеском золотая руда.

Он крепко сжимал в своих руках камень, целовал его и наконец, спрятав его в карман, подошел к скале и стал осматривать трещину за трещиной. Он не ошибся: всюду сверкали золотые жилы. С лихорадочной поспешностью бросился он отламывать их от скалы, пока пальцы его наконец не покрылись кровью.

Боль принудила его прекратить работу. «О, я глупец, ведь со мной стамеска и молоток!» — вскричал он.

В один миг взобрался он наверх, взял инструменты и снова спустился.

Теперь работа пошла легче, и скоро куча золота лежала перед Кастанедой. Он перебирал его своими израненными пальцами, и пот выступал у него на лбу. «Довольно на сегодня,  — подумал он,  — надо принести сюда сумку с хлебом».

Он поднялся наверх и, снова спустившись вниз, вынул из сумки индейский хлеб. «Сегодня я заслужил свой обед»,  — думал он. При этом взгляд его случайно упал на забытый мешочек с ядом.

«Яд и золото! — пробормотал он.  — Одно другому не мешает… Но нужен ли он мне теперь?…»

Он задумался.

«Зачем бросать редкую находку? Кто знает, она может пригодиться… Ведь и кто-нибудь другой тоже может узнать о золотых рудах!..»

Пообедав, он собрал золото в сумку, поднял мешочек с ядом и осторожно, затаив дыхание, открыл его. В нем находился белый порошок. Он крепко завязал его снова и, положив в сумку, поднялся по веревке наверх. Бецерилло лежал под деревом настороже, и Кастанеда сел около него. Внизу он находился под знойными лучами солнца и хотел теперь отдохнуть в тени.

«Только не спать,  — подумал он, но тотчас же прибавил:  — Да ведь у меня есть сторож: пока мой Бецерилло со мной, никакой караиб не застанет меня врасплох».

И он заснул. Но не прошло несколько минут, как его разбудила собака. Она дергала его за рукав и, оскалив зубы, смотрела через пропасть.

— Ты чуешь, Бецерилло? — спросил Кастанеда.

Но, увидев, что хозяин его бодрствует, собака успокоилась и легла у его ног.

«Да, да, мне нельзя спать. Ты прав, старый товарищ,  — думал Кастанеда.  — Нужно поднять веревку и нести клад домой. Правду сказать, эта Эспаньола сказочная страна и Колумб великий человек!»

Вечером того же дня Каллинаго донес своему хозяину, что белый хозяин Лигурии собирается в путь в Сан-Доминго, куда ожидают адмирала. Кастанеда вскочил при этом известии.

«Маркена хочет видеть генуэзца? Зачем? Конечно, для того чтобы сообщить ему о золотых рудах! Потом придут сюда братья Колумба с друзьями…»  — Кастанеда мысленно видел уже, как третья часть его золота перешла в карманы адмирала. Он стиснул зубы и, топнув ногой, чуть не крикнул: «Ну нет, голубчик, ты не лишишь меня плодов тяжелой двухлетней работы! Я не выпущу тебя живым отсюда! Мой план давно готов, и я сегодня же исполню его!»

Он вошел в свою комнату, вынул из сундука мешочек с ядом и, положив его в карман, отправился в Лигурию.

Солнце уже склонялось к горизонту. Взглянув на саванну, Кастанеда увидел Маркену, который шел к дальним бататовым плантациям. Это ему было кстати, он прибавил шагу и вскоре был в Лигурии.

Ара стояла у дверей.

— Где твой господин? — спросил он.

— На поле,  — ответила она.

— Позови его скорее, мне нужно поговорить с ним.

Ара медлила.

— Ты слышала? Беги скорей! Я должен сейчас его видеть.

Ара бросила на испанца вопросительный взгляд, потом медленно удалилась. Но едва она скрылась за углом дома, как Кастанеда бросился в спальню Маркены, отвернул одеяло и осторожно высыпал ядовитый порошок на постель. Положив пустой мешочек в карман, он затворил за собой дверь и быстро вышел на веранду.

Прошло много времени, пока пришел Маркена.

— Ты отправляешься в Сан-Доминго? — спросил Кастанеда.  — Разве адмирал опять на Эспаньоле? Я слышал это от Каллинаго.

— Адмирала ждут,  — ответил Маркена,  — на этот раз я надеюсь повидать его.

— Откуда ты это знаешь?

— Один из наших новых соседей привез сегодня из Изабеллы нескольких невольников и рассказал мне это.

— А они по моему примеру привозят с собой караибов! Но надо быть осторожным с этими скотами: они коварны и злы от природы.

— Мне кажется, ты прав. Я тоже думаю, что мой бедный Энрико пал жертвой коварства караибов.

— Ого! Это для меня новость и пахнет жалобой на моих караибов.

— Да, Кастанеда, но ты в этом так же мало виноват, как я. Это эпилог романа, разыгравшегося между Лигурией и Королевским двором.

— Расскажи, пожалуйста, это очень любопытно!

— Изволь. Ты знаешь, что я интересуюсь караибским языком.

— Да, да. Странный язык, не правда ли? Мужчины говорят на одном языке, а женщины — на другом.

— Ну да. Новый арендатор привел несколько караибов, с которыми я разговорился. Не знаю, как это случилось, но я расспросил одну из женщин о ядовитых лесных плодах и описал ей болезнь Энрико, потому что все думали, что он отравился. По крайней мере Ара убеждена в этом.

Маркена замолчал.

— Дальше, дальше, сосед! — воскликнул с нетерпением Кастанеда.

— Караибка подтвердила предположение Ары и описала мне яд, от которого умер Энрико… Он добывается из корней ядовитой змеи-травы.

— Ты хочешь сказать, что Энрико ее ел?

Маркена отрицательно покачал головой:

— Нет, я узнал из уст караибки ужасный способ мести у индейцев.

— Ты говоришь загадками, Маркена. При чем тут месть? Ведь тут дело идет о случайном самоотравлении.

— Не прерывай меня, Кастанеда. Под конец тебе станет все так же ясно, как мне… По словам этой женщины, индейцы чрезвычайно мстительны. Если оскорблена его честь или его жена, то жажда мести доводит его до безумия и он утоляет ее не иначе как смертью обидчика, а иногда даже истреблением всего его рода. Месть принимает у индейцев самые свирепые и отвратительные формы. При этом мститель, канаима, никогда не нападет на свою жертву открыто, а всегда из-за угла, с расчетом на верный успех и на полную безопасность для себя. Чаще всего он пользуется для своих темных целей многочисленными известными ему ядами. К самым ужасным по своему действию принадлежит яд «маски», приготовляемый из луковиц ядовитой змеи-травы.

Индейцы разрезают луковицы этого растения на тонкие кусочки, сушат их на солнце и затем с величайшей осторожностью растирают в мельчайший порошок. Корень этот так ядовит, что одно прикосновение его к телу производит сильный ожог и затем накожную сыпь. Если мстительное чувство понуждает индейца сделаться канаимой, он преследует свою жертву как змея и ни на мгновение не выпускает ее из виду, пока наконец ему не удастся настигнуть ее спящею. Тогда он бросает ей на губы и под нос небольшую щепотку ядовитого порошка, чтобы спящий вдохнул его. Сильное жжение внутренностей, ужасная, ничем не утолимая жажда и бред суть симптомы этого отравления, влекущего всегда за собой смерть.

— И ты веришь этому, Маркена? А что думает об этом этот новый переселенец?

— Я с ним не говорил об этом. Но ты меня отвлекаешь в сторону: знаешь ли, кто в этом случае был канаимой?

— Нет,  — ответил Кастанеда хриплым голосом.

— Ты сейчас узнаешь это! — воскликнул Маркена.  — Кто подкрадывался как змея в траве к моему Энрико? Чьи следы скрещивались так часто с нашими? Кто поклялся мстить мужу Ары?… Канаима здесь не кто иной, как твой Каллинаго!

Было уже темно, и Маркена не мог видеть, как лицо Кастанеды страшно изменилось и побледнело. В это мгновение их внимание было привлечено другим обстоятельством.

Из спальни послышался громкий отчаянный визг, и через открытое окно выпрыгнул на веранду Бецерилло он с визгом и воем стал валяться по полу и тереть свою морду о стену.

Маркена с изумлением смотрел на собаку. У Кастанеды сквозь зубы вырвалось проклятие. Ему тотчас все стало ясно. Он не заметил в темноте собаки и запер ее в спальне, а глупое животное вздумало отдохнуть на постели Маркены и нанюхалось ядовитого порошка.

Но Кастанеда скоро опомнился.

— Собака взбесилась, надо убить ее! — вскричал он и, выхватив кинжал, бросился к вернаде. Бецерилло перескочил через перила и с жалобным воем помчался домой, преследуемый своим хозяином.

Маркена стоял в оцепенении. К нему подошла Ара:

— Видишь, он тоже канаима, ведь я говорила тебе, что он насыпал яд на подушки, а ты мне не поверил, вот теперь собака его отравилась. Берегись его, он друг караиба.

Маркена молча пожал руку своей спасительнице.

— Еще несколько дней,  — проговорил он тихо,  — и мы уйдем отсюда.

Тем временем Кастанеда бежал за собакой и догнал ее лишь близ своего дома.

— Глупое животное, чуть не выдало меня! — крикнул он в гневе, ударив собаку в грудь кинжалом.  — Теперь поверят, что ты взбесилась! — пробормотал он, глядя на убитую собаку.  — Никто не подумает, что тебя тоже отравил канаима!

И он взглянул в сторону Лигурии, которая резко выделялась при лунном свете от саванны. «Нет,  — прошептал он,  — туда я сегодня не пойду. Пусть судьба свершится!»

С поникшей головой медленно подошел он к своему дому. Там было все тихо, только караиб сидел перед дверью, поджидая своего господина. Кастанеда молча прошел в свою спальню… Но в эту ночь не мог сомкнуть глаз.

 

В золотоносном ущелье

Весть о гибели собаки быстро разнеслась по Королевскому двору, и глаза индейцев заблестели радостью.

— Господин сам убил ее! — говорил стройный юноша, многозначительно кивая другому.  — Теперь наши следы исчезнут в траве. Кто будет стеречь его, когда он заснет или станет искать золото? Теперь он не опасен, а в лесу будет беспомощен как ребенок. Настает час мести!

Так шептал стройный юноша, идя с другим очищать под пашню часть леса на опушке саванны.

Кастанеда также вышел из дома рано утром, он направился в Лигурию, но шел так медленно, как будто ноги его были налиты свинцом. Время от времени он посматривал на усадьбу. Там было все еще тихо и ставни были закрыты, хотя Маркена вставал обыкновенно до восхода солнца.

Кастанеда не мог в эту ночь спать на своей постели, ему казалось, что ядовитая пыль поднималась с подушек и душила его. Спал ли Маркена на своей постели? О, то была адская постель, какую только дьяволы готовят грешникам! Кастанеда задрожал всем телом.

«Но кто думает о смерти и аде, когда солнце смотрит так ласково? Думай лучше о золотых рудах, Кастанеда,  — говорил он сам себе.  — Все эти сокровища принадлежат тебе одному! Думай о радостях, ожидающих тебя в Кастилии!»

Но мысли его невольно стремились в Лигурию. Он снова взглянул в сторону усадьбы, до которой было уже недалеко. Ара стояла на веранде.

«Неужели он уже умер? Нет, так быстро этот яд, кажется, не действует?»

Еще сотня тяжелых шагов, и Кастанеда стоял перед ступеньками веранды. В присутствии Ары он опять вполне овладел собой и беспечно спросил:

— Где твой господин, Ара? Он еще спит?

— Да, спит,  — тихо ответила индеанка,  — и я не хочу будить его он провел скверную ночь и сильно страдал, но теперь он утих… Приходи позже.

Кастанеда потупил глаза и не видел, с каким презрением, с какой язвительной насмешкой и ненавистью индеанка смотрела на него.

«Он утих… он умрет!» — отозвалось мрачно в его душе, и он не захотел входить.

— Хорошо, Ара. Я зайду потом, желаю ему поправиться,  — сказал он и пошел домой.

«Он умирает. Яд канаимы действует наверняка и в таком количестве должен устроить смерть». Но Кастанеда не хотел видеть его умирающим.

Что ему сегодня делать? Оставаться в своей усадьбе? Но Маркена может позвать его к себе! Нет, этого он не хотел! К чему? Пусть он один умирает! Итак, прочь из Королевского двора, подальше от людей, в дикий лес, в прелестную долину, к блестящему золоту!

И, снарядившись так же, как накануне, Кастанеда скрылся в густом тропическом лесу. Индейцы, занятые невдалеке распашкой земли, поклонились ему, но он не удостоил их ответом. Только войдя в лес, он машинально оглянулся: глаза его искали верного спутника Бецерилло.

Он вздохнул и пошел дальше. Теперь он хорошо знал дорогу и не нуждался в проводнике. Вчера Каллинаго предостерег его от индейцев, но он вчера же в зародыше задушил возмущение.

Но как медленно шел сегодня Кастанеда! Время от времени он должен был сам себя ободрять и торопить.

Но вот он наконец у обрыва золотоносного ущелья. Машинально привязал он веревку к дереву, надел на себя суму с хлебом и спустился в ущелье. Так же машинально взял он долото и молоток и подошел к каменной стене, но, почувствовав усталость, присел отдохнуть. Солнце проникало в ущелье только после полудня, и пока еще в нем не было особенно жарко.

Губы Кастанеды были сухи. Он взял фляжку с водой, висевшую у него сбоку, и выпил глоток. Затем он стал есть хлеб из кассавы и вспомнил о вечере, когда Маркена впервые подал ему этот хлеб на тарелке.

Опять этот Маркена! Кончились ли его страдания? Конечно! Но ведь Кастанеда сделал все это из-за золота, которое лежало теперь перед ним. «Будем же работать!» — говорил он себе. «Работа! Работа! — раздавались у него в ушах слова его отца.  — Это величайшее благо для человека. Работая, будешь весел, работая, будешь счастлив». Кастанеда схватил стамеску и молоток и принялся за работу. Куски камня трескались и крошились под его ударами. Там и сям блистала золотая руда. О, эти золотые куски были больше тех, которые он видел у Маркены, но сегодня они не радовали его. Напротив, он поднимал вверх молоток, но не ударял им и стоял точно окаменелый в каком-то раздумье.

Мысли его были далеки от золота. «Жизнь человека! — раздавалось в его душе.  — Жизнь человека! Это совсем другое! Он приказал отрубить индейцам руки! Но то были дикари, замышлявшие убить его! Но добродушный Маркена! Этот молодой человек с золотым сердцем, пожертвовавший свое золото за Ару с целью избавить ее от мучений караиба,  — да, это был человек, то был христианин, испанец, то был брат его!»

«Глупости, Кастанеда,  — говорил ему другой голос.  — Там, в Испании, смеются над бедными людьми. Несчастным беднякам там наступают ногой на горло. Сделайся богатым, и мир преклонится перед тобой!»

Он снова застучал молотком по скале, и удары эти отозвались в его сердце, которое забилось тревожно. «Ах, поскорей бы конец всему этому!» — вздохнул он.

Он сильнее застучал молотком и не замечал, как золото падало к его ногам, он работал как слепой, без мысли и цели. Скала прыгала и тряслась перед его глазами, голова кружилась, и сердце, казалось, хотело вырваться из груди.

Он не слыхал певшего над ним пересмешника.

«Гу, гу, гу, гу!» — раздались вдруг над ним дикие злорадные крики.

«Гу, гу, гу, гу!» — повторился над пропастью вой множества голосов.

Он опустил руку с молотком, не понимая, что творится там, наверху. Но крики росли и наконец разбудили его от тяжелого кошмара. То был воинственный крик индейцев!

Кастанеда взглянул вверх. Там, над самой пропастью, плясала толпа дикарей-индейцев в их воинственном наряде. Но что они бросили ему? Что-то тяжелое и холодное ударило его по лицу и упало к его ногам. Он посмотрел и задрожал… То были четыре окровавленные руки — те самые, которые он приказал вчера отрубить! Он побледнел как мертвец, и вся кровь отхлынула у него от сердца. Он бросил отчаянный взгляд на дерево, к которому была привязана веревка… Ее не было, ею злорадно махал наверху один из индейцев.

Крик безнадежного отчаяния вырвался из его груди. Он поднял руки вверх! И что же?… Индеец бросил ему веревку, и над ним снова раздался громкий, дикий, злобный смех.

Кастанеда задрожал всем телом и, прислонившись к скалистой стене, закрыл лицо руками. Сверху на него летели камни.

«Готовься к смерти! — кричал ему внутренний голос.  — Они забьют тебя камнями!»

Новый град камней полетел вниз, и он почувствовал страшную боль в ноге.

— Господи! Прости мне прегрешения мои, я сознаю их, я каюсь! — громко кричал Кастанеда в смертельном ужасе.

Наверху поднялись крики заспоривших о чем-то между собой индейцев. Он понял только слова: «Оставим его, пусть умрет голодной смертью!»

Еще раз раздался воинственный крик и язвительный смех индейцев, и над пропастью воцарилась опять мертвая тишина. Кастанеда не смел поднять головы. А время шло… Вот опять пересмешник завел свою песню, в которой мягкие звуки диких голубей перемешивались с криками хищных птиц.

Наконец Кастанеда поднял голову. Он посмотрел наверх, но фигуры краснокожих исчезли. То были не привидения: ужасные улики его собственной жестокости — окровавленные руки индейцев — валялись перед ним на выступе скалы, и у ног его лежала веревка, а нога страшно болела. Да, все это было ужасной действительностью. Палачи его удалились, и золотой рудник стал его могилой, в которой он был заживо похоронен.

Заживо похоронен! Кастанеда в отчаянии рвал на себе волосы. Но он скоро поднялся и, хромая, пошел вперед. В нем пробудилось чувство самосохранения, и все его думы и стремления сосредоточились на одной мысли — вырваться из этой могилы.

Он подошел к краю выступа скалы. Ведь индейцы бросили ему веревку, может быть, она была достаточно длинна, чтобы по ней спуститься вниз. Быть может, пропасть не так глубока, как это казалось сверху. Кастанеда лег на землю и подполз к краю выступа, но один взгляд вниз сразу уничтожил все его надежды. Веревка была длиной футов пятьдесят, а пропасть вчетверо больше, круто и гладко шла каменная стена вниз, туда, где шумел горный поток.

По этой дороге спасение было невозможно! Он отошел и осмотрел свою темницу, она состояла всего из сотни квадратных футов скалистой почвы, окруженной крутыми каменистыми стенами. Взгляд его упал на лежавшие на земле четыре руки. Ему невыносимо было видеть их, и он с ужасом поднял их и бросил в пропасть.

— Теперь моя могила чиста,  — прошептал он, садясь.

Собравшись несколько с духом, он стал ободрять себя. Ведь бывал же он в самых ужасных положениях и никогда не терял головы. Стены и скалы не Бог весть, как высоки, всего сорок футов! Надо попытаться выбраться отсюда. К тому же у него есть инструмент: стамеска и молоток, с помощью которых можно вырубить в скале ступени.

Он вскочил и выбрал для этой цели косо выдававшийся край утеса, широкий внизу и сужавшийся кверху, небольшая покатость в стене составляла для Кастанеды громадную выгоду и облегчала устройство ступенек.

Он тотчас же принялся за работу, но раненая камнем нога болела так сильно, что он вынужден был снять сапог. «Ах, если бы только у меня была вода!» — говорил он. То немногое, что оставалось у него в фляге, нужно было беречь. «Скорей за работу! Надо кончить ее, пока еще не наступили голод и жажда».

Кастанеда начал высекать первую ступень на высоте груди. Куски камня летели по сторонам, и, несмотря на палящее солнце, первая ступень была окончена в какой-нибудь час.

Он страшно устал, но с радостью смотрел на дело рук своих. Через двадцать четыре часа он надеялся быть наверху, а двадцать четыре часа он, конечно, свободно выдержит. С радостью смотрел он теперь на небо, видя, что солнце прячется за черное облако. Солнечные лучи не беспокоили его больше, он мог продолжать работать. Он влез на первую ступень, сел на нее верхом и начал высекать вторую. Неловкое положение затрудняло работу, но Кастанеда не унывал и работал до тех пор, пока ураган не заставил его на время приостановиться.

Ветер свистел вверху, но, к счастью, буря шла не с той стороны, с которой площадка была открыта, гора защищала Кастанеду, и в ущелье было сравнительно тихо. Поэтому Кастанеда обрадовался грозе — она несла ему воду и поспешно принялся высекать цистерну около самой стены. Во время дождя, длившегося всего полчаса, Кастанеда собрал в ямке до двух футов воды, сам напился досыта и наполнил свою фляжку.

Затем он снова принялся за работу и до наступления темноты окончил уже третью ступеньку, еще шесть-семь ступеней — и он спасен! Но он сильно устал и должен был лечь отдохнуть.

Незадолго до рассвета выглянула луна и застала его вновь за работой. Но как медленно продвигалось теперь дело: стамеска искривилась, и силы Кастанеды убывали.

Наконец четвертая ступень была окончена, и неутомимый работник спустился вниз отдохнуть, напиться и поесть. В сумке лежал последний кусок хлеба, а ему оставалось еще много работы. При этом он заметил, что его запас воды, испаряясь, сильно уменьшился, и в довершение всего его угнетала новая забота. Ушибленная камнем нога сильно распухла и болела, мешая ему работать, он должен был употребить страшные усилия, чтобы окончить пятую ступень. Стамеска совсем искривилась и оказалась никуда не годной. Он хотел было выправить ее молотком, но она переломилась, древко молотка тоже расшаталось.

Уже наступил полдень, когда он принялся за шестую ступень. Но силы его ослабели, такого напряжения не могло выдержать даже железное здоровье Кастанеды. Голова его кружилась.

Язык его прилипал к небу, в висках стучало, а в глазах сверкали искры.

С трудом дополз он до ямки с водой, но запас ее исчез. Дрожащими руками брал он оставшийся тут сырой ил, но жгучая жажда не утолялась этим. Пришлось начать запас из фляжки и съесть последний кусок хлеба.

Он взглянул наверх на ступени. Ему предстояла еще гигантская работа, а силы его иссякли; нога пухла все более, и Кастанеда потерял почти всякую надежду.

Между тем над вершинами гор медленно поднимался огромный огненный шар солнца. Лучи его касались уже края площадки, на которой находился Кастанеда, и все меньше и меньше становилась тень, бросаемая на нее скалами.

Прошел еще час, и палящие лучи солнца превратили ущелье в пылающую печь!

Страх смерти заставил Кастанеду снова взяться за работу. Но тщетно: он был слишком слаб и со стоном упал на землю. Солнце касалось уже его ног, он прижался к стене и несколько времени еще оставался в тени.

Мысленно перенесся он в свою усадьбу. Быть может, там уже заметили его отсутствие, вероятно, поселенцы приходили и спрашивали о нем, быть может, его искали уже в лесу, но Бесцерилло, который один мог найти его след, погиб.

Может быть, они открыли его сундуки и нашли в них самородки золота, но знали ли они, где находятся золотые руды? Ах, только один человек знал это и при виде золота тотчас догадался бы, где искать Кастанеду. Но этого человечка, который мог бы спасти его, он сам же отравил. Маркена лежит теперь, как и он, на смертном одре, если милосердный Бог не освободил его раньше от страданий. Милосердный Бог! Мысли Кастанеды приняли другое направление. Он стал вспоминать свое прошлое. Жизнь его была полна неправды и грехов,  — и им овладели угрызения совести и страх перед смертью и страшным судом. Он стал искать спасения в молитве, каялся в грехах своих, молил Пресвятую Богоматерь спасти его и давал обет оставить нечестивую жизнь, поступить в монастырь Ла-Рабида и посвятить остаток своих дней добрым делам. Он давал обет вернуться на Эспаньолу для проповеди слова Божия и обращения индейцев в христианскую веру, хотел делать добро тем, которых до сих пор преследовал, и любить врагов своих.

Но мысли его стали путаться. Солнце клонилось к западу, и палящие лучи его падали прямо на голову Кастанеды. Его томила смертельная жажда, и он выпил всю оставшуюся воду. Эти последние капли могли только на одно мгновение смягчить влияние зноя.

Кастанеда громко читал молитву. Голос его хрипел, слова замирали на губах, а глаза ничего не видели. Душа его погружалась в страшный глубокий мрак, он слышал еще над своей головой пение пересмешника, громкие сладкие звуки которого напоминали пение соловья в рощах Испании.

Затем он потерял сознание.

 

Месть индейцев

Тотчас по уходе Кастанеды из дверей вышел Маркена. Он был здоров и весел, потому что не коснулся отравленной постели.

— Он приходил и справлялся о твоем здоровье! — сказала Ара.

Горькая улыбка показалась на губах Маркены.

— Пойдем, Ара,  — ответил он,  — будем собираться в дорогу.

В этих приготовлениях прошел день.

На следующее утро Маркена намеревался отправиться в путь в Сан-Доминго. После полудня он принес скрытые в лесу образцы золота и мысленно простился с местами, на которые некогда возлагал столько радужных надежд. Королевская область! Какая прекрасная страна и как опозорила ее алчность испанцев!

Он решил взять с собой самых преданных слуг своих, пожелавших остаться при нем, и основать близ Сан-Доминго новую колонию под покровительством адмирала.

Последний вечер в Лигурии прошел тихо, и еще до рассвета Маркена был уже на ногах.

Он привел в порядок кладь и стал распределять ее между своими людьми, посматривая время от времени на Королевский двор.

Неужели Кастанеда не видел его приготовлений к отъезду? Разве ему не дали знать об этом его шпионы? Странно, что он, хотя бы из любопытства, не идет сюда!

Но, может быть, он понял, что его уличили, и стыдится? Вероятно, у него не хватает смелости смотреть в лицо тому, кого он хотел отравить по способу людоедов-караибов.

Но Маркена не хотел так оставить Королевскую область. Он надел широкополую соломенную шляпу, взял палку и пошел прощаться с соседом.

К его немалому изумлению, на Королевском дворе была мертвая тишина. Ни один дымок не поднимался к небу, на полях не видно ни одного человека. В саванне царила безмолвная тишина, нарушаемая только трескотней сверчков в высокой траве и кваканьем лягушек в бурливых ручейках.

«Они расчищают лес под пашню»,  — думал Маркена, стараясь объяснить себе эту необыкновенную тишину.

Перед самым Королевским двором на дороге лежал труп Бецерилло, и вокруг него жужжали стаи мух и жуков.

На дворе царствовала та же тишина, дверь дома была настежь отворена. Маркена поднялся по ступеням лестницы, заглянул в отворенную дверь и в ужасе отскочил. Прямо за дверью лежал караиб Каллинаго с зияющими ранами на груди и на голове.

Стало быть, вот причина этой гробовой тишины! Индейцы отомстили за притеснения. О да! Маркена тотчас понял это, потому что караибу были отрублены обе руки. То был ответ на ужасную казнь.

Но где же был сам Кастанеда? С трепещущим сердцем перешагнул Маркена через труп караиба и вошел в комнату, в ней никого не было. Он прошел во вторую, и эта была пуста, но в ней царили следы опустошения. Одеяла с постели исчезли, сундуки были взломаны, и все, что было в них, расхищено, даже железные замки и гвозди были унесены. Оставлено было только… золото, которое валялось разбросанным на полу. Маркена с пренебрежением посмотрел на эти сокровища Кастанеды. Он хотел было уже выйти из комнаты, как вдруг наступил на какой-то камень, заскрипевший под его ногой, он невольно посмотрел и остановился в изумлении: то была золотая руда… та самая, которую он нашел и хотел передать в руки адмирала! Маркена внимательно осмотрел разбросанное на полу золото, оно состояло из таких же самородков.

Блестящий металл объяснил Маркене происшествия последних дней. Без сомнения, Кастанеда нашел золотые руды и разрабатывал их втайне, вероятно, он подозревал, что и Маркене известны эти руды. Узнав, что он отправился в Сан-Доминго к адмиралу, Кастанеда, вероятно, опасался, что тайна будет передана законному владельцу всех золотоносных рудников на Эспаньоле, Колумбу, и, чтобы помешать этому, он прибегнул к яду. И если бы Ара не подсмотрела в щель стены, что делал золотоискатель в его спальне, он, Маркена, наверное, умирал бы теперь в тех же мучениях, в каких скончался бедный Энрико.

Маркена пошел в хижины индейцев, там лежали трупы прочих караибов. Очевидно, на них напали во время сна, у всех у них также были отрублены руки.

Но где Кастанеда? Ни в доме, ни в окрестностях не было видно его следа.

У Маркены явилось недоброе предчувствие. Вероятно, индейцы утащили Кастанеду в лес, чтобы предать там мучительной смерти. Но, может быть, он еще жив! Его нужно спасти во что бы то ни стало! В эту минуту Маркена забыл все зло и все преступления Кастанеды, он видел в нем только своего ближнего, христианина и испанца, который имел право на его помощь. Но куда направились с ним индейцы?

У Маркены не было собаки, которая могла бы отыскать следы… Но поселившиеся в соседстве испанцы имели собак, селения их лежали только в получасовом расстоянии, и Маркена тотчас направился к ним.

Поднявшись на холм, с которого виднелись новые поселения, он вдруг невольно вздрогнул: здесь также не было никаких признаков жизни, ни в хижинах, ни на полях!

Маркена ускорил шаги, он хотел знать, что случилось, и приготовился к самому худшему.

Предчувствия не обманули его — здесь также царила смерть. Караибы лежали с раскроенными черепами в своих хижинах, вместе с убитыми собаками, и у всех были отрублены руки. Оба испанца были также убиты. Маркена ходил из одной хижины в другую, отыскивая труп Кастанеды, но нигде не нашел его.

Он сел на крыльцо веранды одного из новых домов, чтобы собраться с мыслями. Ясно, что предшествовавшая ночь была в Королевской области ночью мести индейцев, заранее условившихся убить всех христиан! Всех? А сам он разве не христианин, не «бледнолицый», как другие? Отчего же в Лигурии было все так глубоко мирно?

Его люди также, без сомнения, знали о заговоре, но не коснулись даже волоска на нем. Значит, чувство благодарности живет и в сердцах дикарей. Он не был их жестоким притеснителем. У него не было ни оружия, ни собаки, он не приводил с собой караибов для своей защиты и надеялся только на защиту Всевышнего. Обороной его были справедливость и любовь к ближнему! И вот он единственный испанец, оставшийся в живых в Королевской области! Он упал на колени и горячо благодарил Бога.

Единственный? Но разве Кастанеда действительно умер? И вот ему пришла мысль искать Кастанеду в рудниках. Если индейцы застали его врасплох в одной из ложбин, он, конечно, безвозвратно погиб. Маркена задумался, в которой именно ложбине искал Кастанеда золото, он знал, где бедный Энрико расставлял свои сети и где Каллинаго отравил его. «И если я,  — думал Маркена,  — найду только труп его, то исполню свой долг».

Между тем было уже далеко за полдень. Маркена нашел кусок хлеба, напился из ключа воды и поспешил в Лигурию.

Перед домом его ожидали работники-индейцы, которые должны были отправиться с ним, остальных не было видно.

Маркена понял по выражению лица индейцев, что им все известно и что ничего нового он им не скажет.

— Мы готовы, господин! — сказала Ара.

Маркена отрицательно покачал головой.

— Нет еще, Apa! — сказал он.

— Почему? — спросила она с изумлением.  — Ведь в Королевской области не осталось ни одной души. Мы здесь только для того, чтобы проводить тебя в Чибао, потом мы тоже возвратимся в леса. Тебе здесь нечего больше делать, Маркена.

Маркена спокойно взглянул на индеанку: в глазах ее светилось упорство.

— Тебе здесь нечего делать,  — повторила она ему.

Так, значит, и он, как испанец, был им до того ненавистен, что они не хотели более видеть его в своей среде и только желали безопасно провести до границы Королевской области.

— Нет, Ара,  — возразил он спокойно.  — Я еще не уйду, я должен остаться здесь, пока не найду того, кого ищу.

— Кого же ты ищешь?

— Кастанеду!

— Канаиму?! — вскричала индеанка с изумлением.

— Да. Он испанец, и я не могу бросить его на произвол судьбы.

— Канаиму? — повторила Ара, и глаза ее сверкнули недобрым блеском.  — Понимаю, ты хочешь отомстить ему.

Маркена взглянул на нее с укором.

— Разве ты забыла, Ара, что я рассказывал тебе о нашем Боге? — сказал он.  — Он заповедал нам забывать сделанное зло. «Любите врагов ваших!» — вот что говорил Он нам.

— А что ты сделаешь, если найдешь его?

— Я хочу спасти его, Apa!

— О, никогда! — воскликнула Ара, и в глазах ее сверкнула ненависть.

— Никогда?…  — повторил Маркена, подходя к ней.  — Помнишь ли тот час, Ара, когда ты и Энрико стояли передо мной на коленях? Кто тебя вырвал тогда из рук жестокого караиба? Наш Бог велел мне защитить тебя, но Он же велит мне спасти Кастанеду!

— Не говори так громко,  — прошептала, смягчаясь, Ара,  — иначе ты умрешь! Индейцы ненавидят испанцев!

— Значит, он жив, Ара? Ты знаешь, где он?

Она потупила глаза, в душе ее происходила борьба.

— Ара,  — продолжал тихо Маркена,  — будь милосердна, как я к тебе был милостив. Ты отомщена, Каллинаго убит, а я хочу спасти моего канаиму. Скажи мне, где он?

— Я не могу отказать тебе,  — ответила наконец индеанка.  — Но только прикажи людям идти вперед в Чибао, мы погибли, если они узнают, что мы хотим сделать.

Маркена отдал нужные приказания. Ара поговорила тихо со своим земляком, и носильщики двинулись в путь.

— Ара, о чем вы разговаривали? — спросил Маркена, когда индейцы удалились.

— Они донесут твою кладь до горы в Чибао и потом уйдут в леса, где мы нашли новую родину, далеко от испанцев.

Носильщики исчезли в высокой траве.

— Ара,  — спросил опять Маркена,  — скажи мне, где Кастанеда? Жив ли он еще?

— Жив! — ответила индеанка.

— Ты меня мучаешь! Скажи мне всю правду, Ара!

— Он должен быть теперь очень счастлив, при нем долото и молоток, и он может собирать золото, чистое золото, до которого он так жаден.  — И она описала ему ужасные муки голода и жажды Кастанеды под палящими лучами солнца.  — Он заживо похоронен,  — заключила она,  — и, может быть, уже умер, потому что солнце сегодня знойно!

— Ара! И мы медлим? — вскричал Маркена.  — Идем, идем скорее!

— И ты хочешь так идти, Маркена? — сказала насмешливо Ара.  — Где твой ум? Путь далек. Нам нужно взять с собой хлеба. А затем, разве у тебя есть крылья, чтобы спуститься к нему вниз? Нам нужна веревка, твои же веревки все увязаны, и придется в деревне искать индейскую веревку. Готовь хлеб, а я добуду веревку.

Было уже далеко за полдень, когда они добыли хлеба и веревку. Маркена спешил в путь, но Ара противилась.

— Теперь нельзя,  — говорила она,  — подождем, когда стемнеет. Если тебя увидит кто-нибудь из наших на пути к лесу, он угадает твое намерение и помешает тебе. Ты должен вооружиться, взять с собой меч, потому что теперь война между нами и бледнолицыми, и ты можешь встретиться с индейцами, которые не знают тебя.

Маркена молча взял меч.

— Ара! — воскликнул он.  — Я не хочу подкрадываться в ночной темноте. Пойдем или я уйду один!

Он взялся за веревку, которую та держала в руках.

— Ты не боишься? — удивилась она.  — Хорошо, я тебя предостерегала. Иди! Иди один! Я не хочу подвергаться гневу своих земляков из-за канаимы!

Он ушел не оглядываясь и быстро направился к лесу.

— О, я должна защитить его, если он встретится с нашими! — вскричала Ара и бросилась вслед за ним.

Наступили уже сумерки, когда Маркена вышел из лесу на небольшой лужок перед пропастью и изо всех сил крикнул: «Кастанеда! Кастанеда!»

Он стал прислушиваться. Ответа не было.

С трепетом подошел он к краю обрыва и, крикнув еще раз: «Кастанеда!», стал всматриваться вглубь.

Овраг оставался немым. Но в сумерках он рассмотрел на выступе скалы человеческую фигуру.

— Кастанеда! — крикнул он.  — Ты жив? Отвечай же, это я, Маркена, я пришел тебя спасти!

Но кругом продолжала царить глубокая тишина. Ара быстро выбежала к нему из леса и тихо сказала:

— Тише, ты выдаешь себя! Они могут быть вблизи! Скорей за дело! Посмотри, жив ли он.

Веревку быстро привязали к дереву, и Маркена спустился вниз, между тем как Ара осталась наверху настороже.

Маркена нагнулся над Кастанедой и стал трясти его, но тот не шевелился. При тусклом свете сумерек он взглянул в лицо испанцу: глаза Кастанеды были закрыты, пена покрывала его рот, но он еще хрипел.

Маркена поспешно взял свою фляжку и влил умирающему в рот живительную влагу, затем, вспрыснув ему грудь и лицо, он крикнул Аре, чтобы она спустила ему вторую флягу.

Луна поднялась над горой и осветила площадку. Маркена вымыл ему лицо, вновь налил в рот воды и заметил, что дыхание Кастанеды становится ровнее, но он все еще не приходил в сознание.

— Маркена! — шептала между тем Ара сверху.  — Нельзя же нам оставаться здесь вечно. Вытащим его наверх! Маркена, слышишь ли ты, они могут прийти, и тогда вы оба погибнете, ты и он!

Маркена обвязал веревку вокруг груди Кастанеды, и Ара вытащила своего смертельного врага из ужасной пропасти. Еще раз спустилась веревка, и Маркена очутился наверху подле Ары.

— Мы должны унести его, Маркена, но куда?

— Я знаю надежное убежище. Около водопада есть пещера, прикрытая густым кустарником; там нас никто не найдет. Это недалеко. Помоги мне нести его, Ара!

Путь действительно был недальний, но очень трудный, среди темной, слабо освещенной луной ночи приходилось пробираться с тяжелой ношей через дикие заросли и по краям крутых обрывов. Они шли долго и наконец остановились перед какими-то колючими кустами.

— Мы пришли! — сказал Маркена.  — За этим кустарником пещера.

Он пошел вперед, показывая Аре дорогу. Затем они вернулись и снова исчезли в кустах со своей ношей.

Утром они услышали со стороны ущелья пронзительные, бешеные крики: то были индейцы, увидевшие, что жертва их мести вырвана из их рук.

Кастанеда лежал в мрачной, прохладной пещере, по одну сторону которой струился небольшой источник, исчезавший под густой зеленью кустов. Он был жив, но у него было воспаление мозга вследствие солнечного удара, и он находился то в тупом сне, то в беспамятстве или бреду. Около него сидела сестра милосердия, охлаждавшая ему голову и лоб холодными компрессами и смачивавшая по временам свежей водой его сухие горячие губы. Эта сестра милосердия была Ара. Она сама удивлялась тому, что ухаживала за Кастанедой, которого вчера еще ненавидела всем сердцем.

Но Маркена показал ей, что можно любить врагов, платить им добром за зло, и дикарка Ара бессознательно, не давая себе ясного отчета, почувствовала, что подобные деяния возвышают человека и делают его счастливее.

Ее глаза не светились теперь прежним диким блеском. В чертах лица ее появилось более благородное выражение, это была женщина кроткая и добрая, какими мы вообще знаем женщин.

Но где же тот, кто своим примером возвысил Ару? Он находился далеко от пещеры. Ара одна ходила за Кастанедой, но Маркена мог быть спокоен: пока она была жива, никто не посмел бы коснуться волоса бедного, опасно больного человека.

 

Сан-Доминго

К вечеру того же дня усталый, изнуренный Маркена пришел в Чибао. Там царило неописуемое волнение.

В Сан-Доминго прибыл адмирал, но в жилах Христофора Колумба не текла кровь Кортеса или Писарро, и он не взялся за меч, чтобы наказать возмутившихся солдат, а вступил с ними в переговоры!

Он знал, что многие из них действительно страдали. В Испании не считали нужным высылать войску жалованье, и некоторые испанцы, работая в рудниках, сумели припрятать себе золото, но другие, прибывшие в эту страну с радужными надеждами, находились в бедственном положении, к тому же многие были изнурены болезнями, и мечта о возвращении в Кастилию овладела всеми.

Колумб решил избавиться от недовольных и предложил в любезном письме к главе возмутившихся, судье Ролдану, корабли для переезда в Испанию. Это-то предложение и обсуждалось теперь в Чибао.

Маркена был известен как верный сторонник генуэзца, а потому на него смотрели косо. Он рассказал о восстании индейцев и просил дать ему людей, под защитой которых он мог бы перенести Кастанеду в Чибао.

Но какое им было дело до него, когда они должны были хлопотать о себе. «Зачем вы ушли от других и поселились одни в пустыне?» — говорили некоторые. «Только не сегодня»,  — отвечали другие.

— Да ты нам заплатишь наше жалованье, что ли? — спросил кто-то насмешливо.

В голове Маркены, как молния, блеснула мысль.

— Да! — воскликнул он.  — Я укажу вам золотые руды, которые превзойдут все ваши ожидания!

— Слушайте, слушайте! Он нашел золотые руды,  — раздалось со всех сторон, и множество солдат собралось вокруг Маркены.

— Покажи образцы золота!

— Не верьте ему на слово!

— Он приверженец генуэзца.

— Пусть покажет золото!

Так кричали все в один голос, и толпа любопытных все росла.

Явился и Ролдан, старший судья колоний и предводитель мятежников. Перед ним расступились, и он подошел к Маркене.

— Что тебе надо от нас? — мрачно спросил он.

— Помощи несчастному испанцу,  — ответил Маркена.

— Одному из приверженцев адмирала? — переспросил Ролдан.  — Напрасно ты не обратишься в Изабеллу или в Сан-Доминго! Хороши бы мы были, если бы стали спасать вас от опасности, чтобы потом вы же помогали генуэзцу притеснять нас! Нет, этого я не сделаю!

— Ролдан! — сказал спокойно Маркена.  — В помощи нуждается твой друг Кастанеда!

— Кастанеда! — воскликнул Ролдан.  — О, это другое дело! Но скажи мне, неужели ты действительно нашел золотую руду?

Вместо ответа Маркена вынул из кармана мешочек, тот самый, который некогда Кастанеда нашел в его сундуке, и молча подал Ролдану.

Тот раскрыл его, долго смотрел на золото, затем взял золотой самородок, поднял его кверху и воскликнул:

— Кастильцы, мы получим неуплаченное нам жалованье! Кастанеда и Маркена заплатят нам его! Последуем за храбрым!

Кусок золота переходил из рук в руки. Восторг рос. Письмо адмирала было забыто.

Несколько часов спустя стройная колонна уже выступала в путь, и в Чибао остался только маленький гарнизон.

Маркена сделался героем дня, он должен был ехать рядом с Ролданом, который теперь с участием осведомлялся о судьбе Кастанеды.

* * *

Солдаты Ролдана расположились по-домашнему в «Золотой долине».

Золотые руды были богаты, кроме открытой Кастанедой, были найдены и другие. Теперь никто не думал уже о возвращении на родину и о кораблях, предложенных Колумбом для переезда в Испанию.

На одном из зеленых лужков, на склоне долины, в наскоро сколоченной хижине, Маркена с Арой ухаживали за несчастным Кастанедой, все еще не совсем пришедшим в сознание.

Ара осталась у Маркены, она боялась возвратиться к своему племени. Там знали уже, что она участвовала в спасении Кастанеды, и ей никогда не простили бы этого предательства. Она была удручена этим и как-то однажды, когда Маркена хотел ее утешить, печально сказала ему:

— Мои дни сочтены, для меня нет более счастья на земле. Месть не дремлет, меня скоро поразит отравленное копье мстителя.

Маркена успокаивал ее, но в душе разделял ее опасения. Он взял с нее обещание не отходить от лагеря испанцев и обещал взять ее с собой в Сан-Доминго, где она будет в полной безопасности. Все это, однако, мало утешало ее.

Маркена рассказал ей о Боге христиан, но она не понимала, почему другие белые не делают добра, как им велит Бог? «Нет, твой Бог не их Бог!» — говорила она ему.

Спустя две недели после ужасных происшествий в ущелье Кастанеда в первый раз пришел в себя. Когда взгляд его остановился на Маркене, он вздрогнул и с выражением страха и ужаса сказал:

— Кто ты? Разве Маркена не умер?

Маркена старался успокоить его.

С этих пор состояние Кастанеды стало быстро улучшаться, он стал вспоминать о происшествиях в ложбине, но скоро совсем перестал говорить о них.

— Когда я буду здоров,  — сказал он как-то Маркене,  — я уеду с Эспаньолы и поступлю в монастырь Ла-Рабида. Бог даст, отец Хуан примет меня.

Наконец наступил давно желанный для Маркены день, когда можно было отправиться в Чибао и затем в Сан-Доминго. Шесть индейцев-носильщиков унесли Кастанеду из Золотой долины, еще недавно составлявшей цель всех его стремлений. Он не имел при себе ни одного золотого зернышка и не ощущал ни малейшего желания иметь его. Маркена и Ара шли рядом с носилками.

— Вам не нужно конвоя,  — сказал им Ролдан при прощании,  — ведь с индейцами заключен мир.

Золотопромышленники устроили прекрасную дорогу через первобытный лес, но маленький караван продвигался медленно, потому что приходилось очень осторожно нести носилки.

— У нас много времени! — говорил Маркена.

Но Ара качала головой и говорила:

— Нет, нам нужно спешить, пока не выйдем из леса. Эти тропинки опасны, и где-нибудь в ущелье нас ждет засада.

— Индейцы живут с нами в мире,  — говорил ей Маркена.

Но она шла рядом с ним и зорко вглядывалась направо и налево в лесную чащу. Очевидно, она помнила, что «индейская месть не дремлет». Но вот лес кончался, а в саванне уже нечего было опасаться засады.

Вдруг Ара с диким криком бросилась в сторону, а мимо нее прожужжало копье, к счастью, вонзившееся в дерево. Маркена схватился за меч, но врага не было видно, и только в одном месте чуть-чуть колыхнулись ветви куста.

Когда караван вступил в саванну, Маркена задумался над участью Ары. Он предчувствовал, что его мечты о новой колонии близ Сан-Доминго не сбудутся и что ему придется воротиться на родину. Что же тогда будет с Арой?

Он подошел к ней и стал говорить о своей родине. Индеанка слушала его с поникшей головой, затем, взглянув на него, спросила дрожащим голосом:

— Ты хочешь вернуться в страну белых людей?

— Может быть, Ара!

— А меня ты хочешь оставить здесь?

— Это от тебя зависит,  — сказал он медленно.  — Подумай, ведь этот остров — твоя родина. Там, за морем, тебе будет все чуждо.

Она не ответила ему, но из ее глаз полились слезы.

* * *

Пробираясь вдоль морского берега, караван Маркены приблизился к Сан-Доминго. С небольшого пригорка путники наши вдруг увидели большое поселение с церковью и с несколькими каменными домами, а у берега стояли шесть горделивых кораблей. Увидев кругом города обработанные поля и плантации сахарного тростника, Маркена подумал, что нравственная обязанность его содействовать процветанию этой колонии, а не бежать малодушно в Испанию. С уст Кастанеды вырвалось только одно восклицание: «Слава богу! Тут есть корабли! Я могу вернуться в Испанию!»

Ара была поражена и подавлена. Правда, Маркена рассказывал ей о городах Испании, но она представляла их себе в виде больших индейских деревень с большими хижинами. И вдруг перед ней невиданные здания и чудовищные, исполинские лодки, каких индеанка не могла себе представить.

По мере того как путники подходили к городу, очарование Маркены уступало более горьким чувствам. И здесь, среди этого большого населения, не было мира и справедливости. В стороне от дороги Маркена увидел семь виселиц, на которых качались семь трупов испанцев!

«Вот до чего дошло,  — думал он,  — адмирал должен прибегать к таким многочисленным казням».

Ара подошла к нему и спросила:

— Что значат эти висящие тела испанцев? Разве христиане так хоронят своих покойников?

Эти невинные слова мучительно отозвались в душе Маркены.

Но вот и город. Он встретил наших путников ласково. Они пришли с золотых приисков, и гостиница у гавани приняла их с почестями.

— О, вы будете жить в веселье, у вас есть золото! — говорили им.

В первом городе Нового Света уже царило в малом размере то же самое, что в старых городах Европы. Благодаря неслыханно высоким ценам, существовавшим в Сан-Доминго, у Маркены через две недели исчезли не только ничтожные остатки золотого песка, но и руда, которую он хотел показать Колумбу.

— Гм, я думал, что вы были прилежнее в рудниках,  — говорил трактирщик и предложил продать Ару.

Маркена с негодованием отверг это предложение, но должен был с больным Кастанедой перейти за город в одну из пустых индейских хижин, в которых ютились нищие города Сан-Доминго.

Все эти разочарования были началом больших бедствий. Маркена ждал адмирала, совершавшего тогда свое третье плавание с целью новых открытий и дошедшего на этот раз до материка Америки у устьев реки Ориноко. На него он возлагал свои надежды. Но судьба готовила такие события, которым Маркена не поверил бы, если бы сам не стал их очевидцем.

Как-то раз в гавани раздался пушечный выстрел, и по городу разнеслась весть: «Флот из Испании!» Два корабля остановились на рейде.

Прибыл королевский судья Франциско де Бобадилла с чрезвычайными полномочиями от короля.

С прибытием его Колумб терял всю власть на открытом им острове. Всем состоявшим на королевской службе было немедленно выдано неуплаченное жалованье. Разработка золотых рудников, составлявших до того времени семейную монополию вице-короля, объявлялась свободной, и сбор в казну с добытого золота уменьшился до одиннадцатой части. Эти меры привлекли народ на сторону Бобадиллы, и ликованию не было конца. И скоро город Сан-Доминго увидел вице-короля Колумба, только что вернувшегося из своего путешествия, в цепях.

Маркена был страшно поражен этими событиями. Он вспомнил час, когда в Палосе встречали Колумба с колокольным звоном, вспомнил, с каким удивлением народ смотрел на адмирала, когда он вступал в королевский дворец в Барселоне. А теперь? Какая трагическая судьба! Какая неблагодарность людей! Того, кто подарил Кастилии и Леону Новый Свет, того в этом самом Новом Свете заковали в цепи!

— Не тужи! — утешал Маркену Кастанеда, когда адмирал был взят под стражу.  — Колумбу здесь никакого зла не сделают. Его отошлют обратно в Испанию, а король будет для него милостивым судьей. Ты можешь ехать с ним, никто тебе не воспретит, я говорил об этом с Хойедой. Ты можешь спокойно проводить его,  — добавил улыбаясь Кастанеда, знавший, как заботился Маркена о судьбе Ары,  — я снял с твоей души одну заботу. Видишь, Ара спасла мне жизнь, и я обязан ей, а потому я около Сан-Доминго приобрел за бесценок дом и хочу здесь поселиться. Ара может остаться у меня. Я ей сказал, что ты вернешься, и она согласилась остаться пока у меня.

Маркена вздохнул с облегчением и пожал Кастанеде руку.

Наступил день отплытия Колумба в Испанию. Гидальго Алонсо де Виллехо явился со стражей за адмиралом. Колумб был убит горем: он опасался за свою жизнь и думал, что настал час его смерти.

— Виллехо, куда вы меня ведете? — спросил он дрожащим голосом.

— На корабль, я отвезу вас в Испанию,  — ответил Гидальго.

Адмирал посмотрел недоверчиво на Виллехо и последовал за ним в цепях по улицам Сан-Доминго.

Народ, собравшийся посмотреть на отплытие Колумба, стоял безмолвно, даже смертельные враги его не смели в эти минуты открыто высказывать своего злорадства, а многие из них были тронуты несчастьем великого человека.

Глубоко тронуты были также матросы. Когда подняли якоря, капитан корабля Андрей Мартин подошел почтительно к пленнику, желая снять с него цепи. Чувство радости охватило стоявшего вблизи Маркену. Но Колумб отклонил это снисхождение.

— Нет,  — сказал он,  — пусть Испания увидит позор, нанесенный мне в награду за мои заслуги.

Маркена отвернулся со слезами на глазах. Некогда он преклонялся перед открывшим Новый Свет человеком как перед героем, теперь он казался ему еще величественнее, как мученик.

Еще на корабле Колумб написал письмо к кормилице принца, имевшей большое влияние при дворе, и этим путем король и королева получили донесение раньше враждебного для него письма Бобадиллы.

Колумб в цепях! Подобное обхождение с великим мореплавателем король и королева нашли недостойным. По приказанию короля Колумб немедленно был освобожден от цепей, и ему стали воздавать подобающие ему почести. Король послал ему две тысячи дукатов, чтобы он мог явиться ко двору. Когда он 17 декабря 1500 года преклонил колени пред их величеством, то был так взволнован, что не мог выговорить ни слова. Его осыпали почестями, но звезда его угасла навсегда. Он все еще носил титул вице-короля, но управлять своей землей ему не было дозволено. Король был уверен, что великому мореплавателю недоставало организаторского таланта администратора, и, чтобы обеспечить своей колонии лучшую будущность, король с этого времени назначал губернаторами испанцев. Лигуриец не должен был более господствовать на Эспаньоле.

 

Матрос Колумба

Прошло четыре года. Маркена, уже давно счастливый супруг Мерседес и образцовый землевладелец, сидел на веранде своего дома близ города Палоса и смотрел на море.

Он медленно перебирал свое тревожное прошлое в саванне и в городах Эспаньолы.

Что делали теперь его старые знакомые Ара и Кастанеда? О них он не имел никаких вестей. Затем мысли его остановились на великом Колумбе, который три года тому назад уехал в свое четвертое плавание. Годы эти были богаты событиями. Еще в 1499 году португальцы доплыли до настоящей Индии, и блеск открытий Колумба потускнел. Золото скудно прибывало из его колоний, а пряности, которых ожидали оттуда, не доставлялись вовсе, между тем как корабли португальцев возвращались полные дорогих грузов. Колумб стремился теперь достигнуть португальской Индии через пролив, который, по его расчету, должен был находиться между островами Куба и Пария, но в Испании уже сомневались в дальнейших успехах отважного мореплавателя.

Занятый такими мыслями, Маркена вдруг увидел у калитки сада человека в матросском костюме. Незнакомец поклонился и протянул к нему руки.

— Кастанеда! — вскричал Маркена.

Да, то был Кастанеда, но время и горе наложили на него неизгладимые следы.

Прошли первые минуты свидания.

— Жива ли Ара? — был один из первых вопросов Маркены.

— О, она жива и счастлива! — ответил Кастанеда.  — Когда ты уехал от нас, многие надеялись, что под управлением Франциско де Бобадилла на Эспаньоле наступит новая эра. И она действительно наступила. Беспорядки усилились, притеснения тоже, на золотых рудниках происходили частые убийства, и Бобадилла едва справлялся с враждебными партиями в городе. Все это время я спокойно жил в своей усадебке и занимался воспитанием моих больших краснокожих детей. И Ара помогала мне, как настоящая испанка.

Когда прибыл новый губернатор дон Николас де Овандо, обращение дикарей в христианство пошло успешнее. Неподалеку от Сан-Доминго было основано первое христианское селение для индейцев, в котором они могли жить спокойно, не тревожимые испанцами. Мои люди нередко ходили туда, и вот в один прекрасный день Ара встала передо мною на колени вместе с одним молодым индейцем, как, помнишь, некогда стояла перед тобой при лунном свете,  — и я благословил их.

С интересом слушал Маркена рассказ Кастанеды, который приехал в Испанию с Колумбом, совершив с ним большую часть его четвертого плавания. Губернатор Овандо не позволил Колумбу выйти на берег в Сан-Доминго, а оскорбленный адмирал отплатил тем, что, предвидя бурю, советовал подождать с отправкой флота в Испанию, на котором находились его злейшие враги, Бобадилла и Ролдан. Колумба не послушали, и весь флот погиб. В это-то время Колумб искал себе матросов, и единственный из всей колонии явился к нему Кастанеда.

— Какие далекие земли посетили мы с ним! — рассказывал Кастанеда.  — Флот Колумба плыл к западу, в надежде отыскать пролив, и наткнулся на новый большой остров Гуанасса, который назвали Сосновым островом. Здесь мы встретились с купцами, прибывшими с севера. То были не дикари, как караибы или индейцы на Эспаньоле, они привезли с собой бубенчики из меди, изящные ножи из светлого прозрачного камня, прекрасной резной работы, деревянные и мраморные сосуды и разноцветные хлопчатобумажные одеяла.

Адмирал не хотел, однако, ехать в их страну, он спешил достичь португальской Индии, и корабли направились к югу. Страшные бури встретили здесь наши суда. Тем не менее открытия следовали одно за другим. Мы достигли стран, в которых золота было гораздо больше, чем в Эспаньоле. Самая богатая из них, Верагуа, находилась, по мнению Колумба, на полуострове, подобно Испании или Италии (то была Центральная Америка, как оказалось позже). Здесь Колумб услышал о могущественном народе, который носил латы и владел большими кораблями. Испанцы хотели основать в Верагуа колонию, но индейцы отнеслись к ним слишком враждебно.

Дурное состояние кораблей, расшатанных бурями, вынудило Колумба вернуться к Атлантическим островам. Все же пришлось бросить два корабля, а с остальными адмирал направился к Эспаньоле. Но бури преследовали Колумба и окончательно расстроили флот. Расшатанные и полуразбитые корабли остановились у острова Ямайка в самом жалком состоянии.

Целый год простоял тут Колумб со своими спутниками, тщетно прося помощи из Сан-Доминго. Наместник Овандо, думая, что Колумб хочет высадиться на Эспаньоле с целью вызвать там мятеж, наотрез отказался оказать ему помощь. Между тем индейцы, с трудом кормившие пришельцев, перестали доставлять им провизию. Мы все умерли бы с голоду,  — продолжал Кастанеда,  — если бы нас не спасла мудрость адмирала. Зная, что 29 февраля должно произойти лунное затмение, он пригрозил индейцам гневом небесного божества, которое отвергнет от них свой сияющий лик, если они откажутся приносить белым детям солнца должную дань. И когда затмение началось, индейцы пришли просить прощения у могущественного волшебника.

Между тем испанцы взбунтовались и пришлось оружием усмирять мятежников. К счастью, из Сан-Доминго пришла наконец помощь, и больной, обессиленный Колумб мог проехать на Эспаньолу, а затем и в Испанию.

Время летело быстро. Наступил уже вечер.

— Я должен идти,  — сказал Кастанеда, вставая.  — Господь привел меня в Испанию, и я обязан исполнить священный обет, данный мною в ужасном ущелье. Иду просить патера Хуана принять меня в монастырь.

Несколько минут спустя Кастанеда уже направлялся к холму, на вершине которого стоял монастырь.

Настоятель долго отговаривал пришельца, но так как Кастанеда оставался при своем решении, приор Хуан встал и, обнимая будущего брата, испросил на него благословение Господне.

Осенью 1509 года к Маркене явился францисканский монах. То был наш старый знакомый Кастанеда, теперь брат Антонио. Он пришел проститься с Маркеной, проститься навсегда, так как отправлялся в Новый Свет, чтобы там посвятить остаток жизни благим деяниям.

Кастанеда счел своим долгом заехать также в Севилью, чтобы еще раз повидать находившегося там Колумба. Но настоятель тамошнего францисканского монастыря, к которому он обратился с вопросом об адмирале, сложил на груди руки и торжественно произнес:

— Помолимся за него, брат Антонио…

Кастанеда закрыл руками лицо.

— Колумб умер! — воскликнул он.  — И никто на свете не говорил о том, даже в Палосе, где его когда-то встречали с колокольным звоном, не служат панихиды о вечном упокоении души его! Вероятно, он умер недавно?

Настоятель покачал головой.

— Нет,  — ответил он,  — прошло много месяцев. То было двадцать первого мая тысяча пятьсот шестого года, в день Вознесения. Он много выстрадал в жизни, но потомство воздаст ему должную дань вечной памяти.

Кастанеда пошел в монастырь, где покоился прах великого адмирала, и помолился у его гроба, на котором не было даже мраморной плиты с именем великого мореплавателя, открывшего Новый Свет. Затем Кастанеда посетил низкую комнату маленького дома, в котором Христофор Колумб провел последние минуты.

Брат Антонио оставил монастырь, пораженный трагической судьбой великого Колумба. «Нужно отказаться от пустых мечтаний этого мира и работать на земле не ради награды,  — думал он.  — Только добро, сделанное ради самого добра, не боится разочарований».

Мир позабыл Колумба! Когда года два спустя Рухгаммер кончал свое сочинение «Неизвестные страны», он ничего еще не знал о смерти Колумба и писал, что Колумб живет «в настоящее время» в большом почете при испанском дворе.

Между тем скоро стало известно, что открытые Колумбом страны составляют не берег Азии, а новую, до того времени неизвестную, часть света. В высшей степени интересные описания этих стран доставил флорентинец Америго Веспуччи, и потому новая часть света названа по его имени Америкой.

Но беспристрастная история воздала Колумбу бессмертную славу. Уже сын его был признан вице-королем Индии. Прах Колумба был перевезен в Севилью, и на гробнице его начертаны слова, которые и остались в гербе его рода:

«Кастилии и Леону подарил Новый Свет Колон».

По прошествии нескольких десятилетий вспомнили желание Колумба почивать вечным сном на Эспаньоле и прах его перевезли на этот остров в склеп соборной церкви в Сан-Доминго. В 1795 году Испания вынуждена была уступить Сан-Доминго Франции, но испанский адмирал дон Габриэль д'Артицабель не хотел оставить французам останки гениального мореплавателя. Склеп был открыт, и корабль «Сан-Лоренцо» перевез останки Колумба в Гаванну, где 19 января 1796 года они были торжественно погребены в склеп собора.

Как бы в отмщение за несправедливость к великому мореплавателю, остров Эспаньола, или Гаити, как его называют теперь по первоначальному индейскому имени, сделался ареной кровавых восстаний и убийств. Индейцы, число которых при прибытии Колумба доходило до миллиона, были большей частью истреблены. Негры, которых туда привозили, бежали в горы и сделались там независимыми.

Когда явились туда французы, между ними и испанцами возникли споры, а затем истребительная война, в которой пролиты были потоки крови.

Едва кончились эти войны, Гаити сделался добычей опасных морских разбойников. Когда же, по прошествии ста лет, пираты были истреблены, то начались столкновения между неграми и белыми. Последние были побеждены, и кровь их опять полилась потоками.

В первом году прошлого столетия первый консул Бонапарт, впоследствии император Наполеон, послал на Гаити двадцать пять тысяч человек для укрощения негров. Но лихорадка и другие болезни произвели в рядах французских войск ужасные опустошения, и победители принуждены были покинуть остров.

Затем последние попытки испанцев удержать за собой острова потерпели полную неудачу. Островом Гаити завладело цветное население, но возникавшие там республики не могли мирно развиваться. Там продолжали царить насилия и убийства. Черные президенты провозглашали себя императорами, но их скоро свергали и расстреливали.

Европейцы избегают этот остров. Какое-то проклятие лежит на этой стране, в которой некогда заковали в цепи великого Колумба.