Макс

Видеть ее снова было выше моих сил. Она не давала мне покоя ни днем, ни ночью. Я чувствовал, что схожу с ума.

Тогда в больнице… Я не верил, что потерял ее навсегда. Я пил до потери пульса и чуть было не прыгнул с моста. Удержало одно: мысль об отце. Я был нужен ему, пусть он и не признавал это вслух. Я был нужен компании.

Вышвырнул к чертям все бутылки в мусорный бак и с головой погрузился в работу. Сделал все возможное и невозможное, чтобы папа мной гордился. И чтобы хоть ненадолго вытеснить Настю из головы. Но стоило мне лечь в постель, прикрыть глаза, я видел ее снова. Она извивалась в моих руках, принимала на себя тяжесть моего тела, страстно закусив нижнюю губу. Я слышал ее стоны, смех, будто наяву ощущал мягкость ее кожи и сладковатый молочный запах.

Ненавидел себя, ненавидел Эдика… Но знал, ей будет лучше, без такого куска дерьма, как я. Мне снилась Настя в белом платье. Бежала, словно играя, звала за собой, но стоило мне догнать ее, сгрести в охапку, я видел, что на ее платье остаются черные грязные следы, как от дегтя. В ужасе убирал руки – и она в слезах бросалась за утешением к какому-то другому парню. Да, я ненавидел себя.

За два месяца легче не стало, просто я научился отключать мысли. И то периодически осознавал, что даже обдумывая проект про себя советуюсь с ней. Шепчу что-то себе под нос, как безумный. И даже Света стала шарахаться от меня.

Когда отец назначил конференцию, я заподозрил неладное. Он наотрез отказывался сообщать в чем дело, и если начистоту, я побаивался, что он решит уйти из бизнеса. Пенсия, отставка, заслуженный отдых… И собирался его отговорить. Но он решил сыграть в партизана и молчал до последнего. И когда я осознал почему… Мне стало нечем дышать.

Она вошла в конференц-зал такая знакомая, родная – и одновременно непривычно холодная. Деловая женщина, которая знает себе цену. Изменилась ее походка, взгляд… Если бы я не узнал Настю, решил бы, что это какая-то гарпия, которая шагает по головам. Акула бизнеса. Интересно, это я сделал ее такой? Я сломал в ней ту чистую, непосредственную девушку, которая живо и искренне реагировала на все вокруг? Когда наши взгляды встретились, на мгновение мне показалось, что в ее глазах промелькнула боль. Но все прошло, и она сделала вид, будто знать меня не знает.

Я не хотел ее беспокоить. И… Черт, даже спустя два месяца я не мог держать себя в руках рядом с ней. Не мог выносить недосказанности. Я должен был просить ее прощения, умолять, сделать все, чтобы она не держала на меня зла. Но стоило ей открыть рот…

Ты справился со своей задачей… Вполне терпимо…

И это говорила она? Просто позволила мне совершить простую процедуру? Из серии «комарик укусит – и все пройдет»?! Да нет же! Она не могла мне лгать тогда! Она дрожала от наслаждения, и эта дрожь передавалась мне! Я, черт побери, знаю, когда тело женщины говорит правду!

Другой мужчина.

От мысли, что кто-то другой касается ее, покрывает поцелуями, у меня сжались кулаки. Я готов был немедленно мчаться к этому другому и месить его до тех пор, пока бы он не превратился в мокрое пятно на ковре. Она не могла, не могла…

И я хотел сказать ей об этом, но не мог. Я вдруг четко осознал, что потерял ее. Что назад пути нет. Я был сам виноват – лишил себя самого ценного, что когда-либо у меня было. И я не имел права снова травить ей душу и лезть в ее жизнь. И я решил отпустить ее.

Было трудно. Невыносимо. Новый проект заставлял нас снова и снова встречаться на планерках, летучках и переговорах. И глядя, как финансовый директор нашего партнера после встречи что-то шепчет ей в сторонке, а она смеется, запрокинув голову, я понял: это конец. Предел моих возможностей. В конце концов, пока она в «КьюМедиаГрупп», папина фирма не пропадет. А я?.. А мне дорога только в ад. Впрочем, кажется, идти недалеко.

Эдик вернулся из недельной командировки: делали тропическую рекламу для духов. Съемки рядом с пальмами и океаном, экзотические красотки… Он приехал загорелым, довольным, с полными чемоданами первосортного бухла и сигар. И, конечно, со всем этим добром завалился ко мне в квартиру.

– Какие новости? – между делом спросил он, закончив истории о своих постельных подвигах с моделями.

– Настя вернулась.

Эдик поперхнулся, выпрямился и уставился на меня, как вахтерша на кроссворд.

– Что? – выдохнул он, откашлявшись.

– Папа уговорил ее вернуться. Теперь она наш директор по маркетингу.

– Ты пытался поговорить с ней?

– Да, но… Все бесполезно, Эд, – я потер лоб. – Она изменилась. Стала одной из тех, кто рубит яйца с размаху.

– Самка богомола?

– Она самая, – я бы рассмеялся, если бы не было так погано. И не только от дыма Эдиковых сигар.

– Не верю, – мотнул головой Левинский. – Настя?! Нет. Только не она. Поверь мне, я знаю баб, как облупленных. Просто хочет тебя наказать.

– Пусть так. Я больше этого не вынесу.

– Это ты сейчас на что намекаешь? – нахмурился он.

– Завтра же иду к отцу и пишу заявление. С меня хватит. Еще один день там, и я свихнусь.

– Воу-воу! Не гони пургу. Давай я подгоню тебе одну из моих моделей. Новенькая. Девятнадцать лет, мулаточка. Объедение! Ноги от ушей, попка…

– Иди к черту! – рявкнул я. – Ты что, еще не понял?! Мне никто не нужен, кроме Насти!

Настя

Только я освоилась на новом рабочем месте, в офисе снова возник Эдик. С утра объявился у моего кабинета с большим стаканом кофе и коробкой моих любимых пирожных. Поначалу я разрывалась между желанием надеть ему эту коробку на голову и запихнуть в задницу, но все же вздохнула и запустила внутрь. Он выглядел жалко. Потаскун, неспособный на настоящие чувства. Чертов позер и клоун.

– Настенька… – начал он с приторной улыбкой, но я не дала ему договорить.

– Не смей, – сказала я тихо и жестко, и он замер, ошарашенный таким приемом.

– Он был прав, – Эдик придирчиво оглядел меня с головы до ног. – Ты изменилась.

– Если у тебя есть что-то по работе, выкладывай. Если нет – вали отсюда к черту, пока я не подыскала тебе замену.

– Мне надо кое-что тебе сказать. И это важно.

– Дай угадаю: будешь извиняться? Скажешь, что все это было не ради машины, а из-за твоих глубоких чувств?

– Нет, – ответил он честно и поставил пирожные на стол. – Ради машины. И из спортивного азарта. Я хотел утереть нос Максу.

Обескураженная такой внезапной откровенностью, я замерла.

– Со мной все ясно, Настя, – продолжил он. – Я поступил, как мудак, и можешь меня не прощать. Я все равно этого не заслужил. Но говорить я буду не о себе. О Максе.

– Вот как? Он решил подослать мальчика на побегушках?

– Он любит тебя, – Эдик произнес это с такой твердой уверенностью, что я застыла, не зная, что ответить. – Этот придурок влюбился в тебя по уши. И ничего не сказал, потому что боялся, что ты сбежишь. Я влез тогда из мести… Разозлился, выпил лишнего… Я не должен был все портить. Но Макс полюбил тебя еще тогда, а сейчас просто сходит с ума. От боли.

– И что я должна с этим делать? – с вызовом спросила я, с трудом сдерживая вулкан боли, недоверия и крика.

– Делай, что хочешь, Настя. Я просто пришел, чтобы сказать тебе правду. Знаешь, что Макс сейчас делает? Он пошел к отцу, чтобы уволиться. Вчера он отдал мне машину, потому что видеть ее не может после того спора. А сегодня решил уйти из компании, чтобы больше не тревожить тебя, – Эдик вздохнул и сунул руки в карманы. – Делай с этой информацией, что хочешь. Но я не мог смотреть, как мой лучший друг загоняет себя в могилу.

С этими словами он вышел из кабинета, оставив меня в полнейшем раздрае.

Никогда не думала, что поверю Левинскому, но что-то в его словах цепляло. Или я просто хотела в это верить? Макс… Любит меня? Отдал любимый БМВ? Увольняется?!

Нет, я не могла этого допустить. Не ради него, не ради меня… Ради Василия Петровича. Это было дело его жизни, и он должен был делить его с сыном, а не с чужой девицей. Если Макс не может со мной работать – я уйду. Уйду сама, но только не так… Это подкосит его отца!

– Василий Петрович! – я ворвалась в кабинет босса, как ураган, забыв даже постучаться.

Сердце колотилось, как угорелое, пальцы тряслись.

Однако шефа там не было: а на подоконнике, взъерошенный и осунувшийся, сидел Макс.

– Он еще не пришел, – мрачно сказал он.

– Это правда? – выпалила я, заперев за собой дверь.

– Что именно?

– Ты хочешь уволиться? И отдал машину Эдику?

– А, он уже приходил к тебе, – невесело усмехнулся Макс. – Допустим, правда. Тебя разве это колышет? Иди к своему другому мужчине.

Я не верила, что собираюсь это сказать, но все-таки решилась:

 – Почему ты уходишь?

– А как ты сама думаешь? – он посмотрел на меня исподлобья, потом подошел, встал вплотную, и сжал мои плечи, заглядывая в глаза. – Из-за тебя, Настя. Я люблю тебя. Я знаю, что не имею на это права. Что поступил подло, что не заслуживаю тебя. Но я не могу ничего поделать с собой. Черт! Я люблю тебя! Я никогда никого не любил вот так, до боли, до безумия… И я не могу находиться рядом с тобой, зная, что ты ненавидишь меня, что у тебя есть другой мужчина…

– У меня никого нет, Макс, – тихо возразила я.

Его боль была такой осязаемой, что я не могла не поверить. Его пальцы жгли меня через ткань, внутри все перевернулось, и в глазах защипало от слез.

– Что? – переспросил он.

– Я не могу ни с кем быть… После тебя… Потому что… – я судорожно втянула воздух, и первая капля скатилась по щеке. – Я люблю… Я тоже люблю тебя, кусок ты…

Договорить он мне не дал. Впился в губы жадным, отчаянным поцелуем, и я ответила со всей страстью и обидой, что копились во мне. Все наши чувства выплеснулись в том поцелуе, и удивительно, как мы вообще устояли на ногах. Он отстранился на мгновение, потом принялся целовать лицо, собирая губами слезы.

– Прости меня, прости… – шептал он, как заведенный. – Я люблю тебя! Я больше никогда и никому не позволю причинить тебе боль. Себе – особенно… Господи, Настя, прости меня…

– Ладно, – тихо ответила я, и он снова накрыл мои губы своими.

Увлеченные поцелуем, мы не слышали, как ключ повернулся в замке и открылась дверь. Не слышали даже, как удивленно охнул Василий Петрович и, усмехнувшись, сказал Светочке:

– А пойдем-ка лучше выпьем кофе в приемной.