Растущая озабоченность Нерона драматическим искусством и атлетикой была грубо прервана скандалом. Один из самых важных государственных чиновников, городской префект Луций Педаний Секунд, который отвечал за поддержание порядка в столице и обладал властью суммарного производства в суде, в 61 году был убит одним из своих рабов.

«То ли, – говорит Тацит, – из-за того, что, условившись отпустить его за выкуп на волю, Секунд отказал ему в этом, то ли потому, что убийца, охваченный страстию к мальчику, не потерпел соперника в лице своего господина» (Тацит. Анналы, XIV, 42).

Традиционные последствия подобного убийства, совершенного рабом, были печальны. Древний обычай требовал, чтобы не только он, но и каждый раб, проживающий под одной с ним крышей, должен быть казнен, а Педаний владел четырьмя сотнями – включая, конечно, многочисленных женщин и детей.

Возникшая ситуация была особенно затруднительной, потому что Нерон и некоторые из его самых просвещенных советников предпочли бы отойти от древней традиции. И, как мы уже знаем, сам император, несмотря на то что был склонен к убийствам, когда видел угрозу для себя, ненавидел подписывать смертные приговоры, и его нерасположение к этому вдохновило Сенеку написать трактат «О милосердии». Ведь Сенеку тоже удручала жестокость римских казней – и особенно то разнообразие способов, с помощью которых лишали жизни рабов. К примеру, он порицает отвратительное сжигание рабов заживо в «напитанной горючей смолой тунике из горючей ткани» (Сенека. Нравственные письма к Луцилию, 14, 5).

Он неоднократно подчеркивал, что рабы – часть общечеловеческого братства, в которое он, как последователь учения стоиков, верил. И в одном из великолепных исторических писем к Луцилию Младшему он так развивает этот вопрос:

«Я с радостью узнаю от приезжающих из твоих мест, что ты обходишься со своими рабами как с близкими. Так и подобает при твоем уме и образованности. Они рабы? Нет, люди. Они рабы? Нет, твои соседи по дому. Они рабы? Нет, твои смиренные друзья. Они рабы? Нет, твои товарищи по рабству, если ты вспомнишь, что и над тобой и над ними одинакова власть фортуны» (Сенека. Нравственные письма к Луцилию. Письмо 47, 1).

Остальная часть письма, как и другие произведения Сенеки, в подробностях и пространно приводят читателя к заключению, что с рабами следует обращаться достойно.

Петроний даже приписывает те же взгляды необразованному Трималхиону:

«Друзья, – сказал восхищенный этим безобразием Трималхион, – и рабы – люди; одним с нами молоком вскормлены и не виноваты они, что участь их горька!» (Петроний. Сатирикон, 71).

Очевидно, именно так и рассуждали многие в то время. Весьма вероятно, что и чувства Нерона в этом отношении совпадали с чувствами его друзей, Сенеки и Петрония. Министры, которых он видел каждый день, все когда-то были рабами, и от них очень даже можно было ожидать, что они поощряли сочувствие Нерона к условиям содержания рабов. И то же самое мы читаем на страницах судебных отчетов – Нерон в определенный момент своего правления приказывал городскому префекту, занимавшему эту должность в то время, обращать внимание на рабов, которые жалуются на несправедливое обращение своих хозяев. Все это звучало довольно иронично ввиду случившегося теперь убийства.

В 57 году Сенат ужесточил карательные меры. Поэтому впредь, если человека убивал один из его рабов, казнили не только всех остальных, но тот же приговор распространялся и на тех, кто получил вольную по завещанию убитого, но в то время находился в доме. Это было на случай, если какой-нибудь раб поддался соблазну ускорить свое освобождение по завещанию с помощью насилия.

Убийство Педания Секунда, возможно, вызвало у Сенеки особое замешательство, поскольку убитый, как и он, был родом из Испании – его родиной был город Барцион (Барселона). Педаний, следовательно, мог быть ему другом и ценным политическим сторонником. И ситуация почти вышла из-под контроля, поскольку население Рима приняло в этом событии участие. За исключением тех случаев, когда они волновались насчет поставок зерна или ввязывались в разборки почитателей того или иного танцовщика или в потасовки цирковых фракций, римские обыватели редко вмешивались в государственные дела. Но в то время они вмешались. Им была не по нраву аристократия, которая больше не была в состоянии действовать в качестве их щедрых покровителей и, следовательно, не проявляла симпатии к традициям. И судьба, грозившая невинным рабам, казалась архаичной, варварской бессмысленностью.

Начались изуверские волнения. Здание Сената было осаждено, и дебаты проходили в критических условиях. Судя по Тациту, адвокатом этого консервативного процесса был некий Гай Кассий Лонгин, выдающийся судья, один из первых профессиональных юристов, которого император наделил консульством и важными постами. Тацит, несомненно, смакует парадокс, говоря, что тот был известен либеральностью своих законодательных реформ. Но он был родом из строгого республиканского семейства и сам, будучи губернатором Сирии, насаждал необычайно строгую военную дисциплину. Подробности приписываемой ему речи не стоит изучать слишком буквально, поскольку Тацит повторяет историка поздней республики Саллюстия, которым сам восхищался. Хотя довольно легко было понять, какими должны быть аргументы Кассия: что римское общество, с его огромным подчиненным населением, состоящим из рабов, удерживаемых силой, непременно рухнет, если преступления, подобные этому, не будут беспощадно наказываться.

«Но после того, как мы стали владеть рабами из множества племен и народов, у которых отличные от наших обычаи, которые поклоняются иноземным святыням или не чтят никаких, этот сброд не обуздать иначе, как устрашением. Но погибнут некоторые безвинные? Когда каждого десятого из бежавших с поля сражения засекают палками насмерть, жребий падает порою и на отважного. И вообще, всякое наказание, распространяемое на многих, заключает в себе долю несправедливости, которая, являясь злом для отдельных лиц, возмещается общественной пользой» (Тацит. Анналы, XIV, 44).

Эти и другие сенаторы, питавшие трусливое сочувствие к рабам, не осмелились высказать его и проголосовали за массовую казнь.

«Но, – продолжает историк, – этот приговор нельзя было привести в исполнение, так как собравшаяся толпа угрожала взяться за камни и факелы. Тогда Цезарь, разбранив народ в особом указе, выставил вдоль всего пути, которым должны были проследовать на казнь осужденные, воинские заслоны» (Тацит. Анналы, XIV, 45).

Для правительства, на которое оказывал сильное влияние Сенека, гуманный защитник прав рабов, это была печальная и разрушившая последние иллюзии миссия. И это было печально также и для юного императора с определенными либеральными идеями. Это был один из тех случаев, которые последовательно отталкивали Нерона от грубой реальности римской жизни.

Рабов нужно было подавлять внутри страны, а непокорных вассалов – за границей. Это также не являлось задачей, которая доставляла Нерону удовольствие, поскольку, наряду с овациями своих поэтов, он предпочитал мир. На Востоке Нерон изначально предпринял попытку претворить свои желания в жизнь, но обстоятельства обрекли его на поражение. Теперь стало в равной степени невозможным избежать репрессивных военных действий в Британии.

Два вторжения Юлия Цезаря на остров более ста лет назад были наименее удачными из его походов и не дали результатов, кроме продолжительной разведывательной миссии. Римлянам нравилось создавать за границами своего государства полузависимые государства, но это оказалось недостижимым в Англии, где местные племена, отделенные барьером Ла-Манша, упрямо сохраняли свою независимость. Наконец, при правлении Клавдия, в период 43-48 годов, юго-восточная часть острова была завоевана и была установлена диагональная граница грубо вдоль рек Северн и Трент в Девоне через Аквы Сулии (Бат) и Ратаэ (Ratae, Лестер) за пределы Линдума (Lindum, Линкольн). По крайней мере, образовались три зависимых королевства: два в пределах новой границы (регни в Западном Сассексе и ицены в Западной Англии) и одно за пределами границы (бриганты в Йоркшире). Предводитель британцев в борьбе против римлян на юго-востоке Каратак потерпел поражение и бежал, сначала в Центральный Уэльс, а затем к королеве бригантов Картимандуе. Она передала его Клавдию (51 г.), который, ко всеобщему удивлению, пощадил его, сохранив ему жизнь.

Итак, в умиротворенной провинции закипела деятельность. Римляне быстро принялись добывать металл Британии. Серебро добывалось в Мендипе (Mendip), залежи свинца разрабатывались уже в 49 году, и монеты Нерона были обнаружены в кучах шлаков от железа Уэлдона (Wealden). Но Британия все еще была очень приграничной областью. В этом отношении она напоминала Армению на противоположном конце империи. Здесь первоочередной задачей Нерона было дать формальную независимость под римским контролем местному принцу Тиридату. Наверняка у Нерона возник соблазн поступить так же в Британии, поскольку было бы удобнее, если бы местные кандидаты находились всегда под рукой. Одним из них был Когидубн (Cogidubnus), который управлял племенем регни внутри римской провинции и носил особый почетный титул – «короля и императорского легата». В его столице Новломаге (Novlomagus), Чичестер (Chichester), надпись, относящаяся к 58-60 годам, выражала педантичную почтительность Нерону, а в Фишбурне, на побережье Сассекса, Когидубн уже соперничал с Нероном своей резиденцией с колоннами и правительственными зданиями, которые позднее слились в один просторный дворец, раскопки которого велись в последние годы.

Однако ситуации, сложившиеся в Армении и Британии, были различны в жизненно важном отношении. За границами первой страны находилась мощная и независимая держава, королевство Парфия, и одобренный ею Тиридат намеревался достичь хороших отношений с ней. За границей Британии не стояло такой могущественной силы. Более того, сама граница была импровизированной и ненадежной, и был большой соблазн разобраться с восставшими за нею областями, аннексировав Уэльс, а позднее, возможно, и Йоркшир тоже. Миролюбивые наклонности Нерона могли быть поколеблены предоставившейся перспективой легкодостижимых завоеваний, что привлекало всех без исключения императоров и даже тех из его советников, которые следили за престижем императора в родной стране.

В 58 году был назначен новый губернатор Британии с инструкциями следовать агрессивной политике аннексий. Его имя было Квинт Вераний. Греческий писатель Онасандр (Onasander) оказал Веранию честь, посвятив ему научное эссе по военному искусству, поскольку тот считался одним из самых выдающихся военачальников своего времени. Но весь план пришлось отложить, потому что очень скоро Вераний умер. Все, что он успел сделать, – это провести несколько незначительных набегов на Уэльс. Но в его завещании, как оказалось, содержалось хвастовство, что, если бы он прожил еще пару лет, он бы «покорил всю провинцию» – под чем, вероятно, подразумевался весь остров. Тацит, который цитирует это притязание, возможно, мог бы одобрить его, поскольку разделял староримскую гордость военной агрессией и аннексиями. Однако вместо этого он предлагает насмешку, видимо, потому, что завещание Верания содержало пространную лесть императору. В любом случае историк не был готов представить Нерона в качестве свершавшего завоевания верховного главнокомандующего в традиционном римском понимании.

Сменивший Верания Гай Светоний Паулин немедленно возобновил продвижение вперед. Он посвятил два сезона покорению Северного Уэльса, включая Сноудонию (Snowdonia), и продвинулся вперед аж до Ирландского моря. Однако очень скоро стало ясно, что вся эта его деятельность останется безрезультатной, если племена Моны (англси) не покорятся. Этот остров – Мон-МамКимру (Mon Mam Сутга), легендарная мать Уэльса, – имел обширные хлебные поля и пастбища, которые приносили стране в целом большую часть дохода. Но прежде всего это было место сосредоточения друидов, фанатичных жрецов, которые являлись центральными фигурами в движении сопротивления. Тайники, обнаруженные в ЛлинКерриг-Бах (Llyn Cerrig Bach), состояли из подношений или же церковных налогов, которые они собирали или которые им были подарены. В тайниках были предметы военного снаряжения, некоторые даже из Юго-Западной Британии и Йоркшира. Среди предметов в тайниках имелись и цепи для пленников, а также военные трубы, привезенные из Северной Ирландии. Хотя Мона была уже довольно плотно заселена, она давала прибежище многим врагам Рима из Уэльса и других мест и обеспечивала базу снабжения остальным, которые еще находились в горах.

Клавдий подверг друидов проскрипциям, Нерон должен был искоренить их. А предприняв подобные действия, римляне не только разрушали враждебный местный культ с широкими ответвлениями (гораздо более пространный, чем намекали какие-либо древние авторы), но также устраняли исполнителей диких обрядов, которых не коснулась культура. Эти обряды включали в себя приношение человеческих жертв для посвящения своим божествам и предсказания, в процессе чего друиды «окропляли свои алтари кровью пленников и общались со своими богами при посредстве человеческих внутренностей». Новый губернатор Паулин, который ранее был военачальником в Северной Африке, отличился в борьбе против племен с Атласских гор, нанося удары по равнинам, которые снабжали горные племена. Теперь он предлагал сделать то же самое, заняв Мону, и со своей базы в Деве (Deva), Честер, он двинулся в атаку.

Римские легионеры переправились через пролив, но с большим трудом. Сама переправа была мучительной, а моральный дух армии был подавлен магическими заклинаниями, в которых друиды были большие мастера.

Светоний Паулин «…решает напасть на густонаселенный и служивший пристанищем для перебежчиков остров Мону и с этой целью строит плоскодонные корабли, не боявшиеся мелководья и подводных камней. На них он и перевез пехотинцев; всадники же переправлялись по отмелям, а в более глубоких местах – плывя рядом с конями.

На берегу стояло в полном вооружении вражеское войско, среди которого бегали женщины; похожие на фурий, в траурных одеяниях, с распущенными волосами, они держали в руках горящие факелы; бывшие тут же друиды с воздетыми к небу руками возносили богам молитвы и исторгали проклятия. Новизна этого зрелища потрясла наших воинов, и они, словно окаменев, подставляли неподвижные тела под сыплющиеся на них удары. Наконец, вняв увещеваниям полководца и побуждая друг друга не страшиться этого исступленного, наполовину женского войска, они устремляются на противника, отбрасывают его и оттесняют сопротивляющихся в пламя их собственных факелов. После этого у побежденных размещают гарнизон и вырубают их священные рощи, предназначенные для отправления суеверных обрядов» (Тацит. Анналы, XIV, 29-30).

Друиды умирали или спасались бегством, но их делу никоим образом не был положен конец. Во время гражданских войн в империи после смерти Нерона они снова появились, чтобы возглавить беспорядки в Галлии.

«Теперь, говорили они, губительное пламя уничтожило Капитолий, а это ясно показывает, что боги разгневаны на Рим и господство над миром должно перейти к народам, живущим по ту сторону Альп» (Тацит. История, IV, 54).

На тот момент операция, которую Нерон доверил Паулину, была пока удачной, хотя этот успех был очень далек от постоянного, поскольку через каких-то семнадцать лет тесть Тацита Агрикола будет вынужден снова завоевывать Мону. Также он будет вынужден разгромить ордовиков, ближайшее племя на равнинах Уэльса, которое Паулину, очевидно, не удалось покорить.

Причиной, по которой губернаторы Нерона не смогли достичь большего, состояла в том, что, пока они противостояли сопротивлению на Моне, опасный мятеж разразился в Восточной Англии. Восстали ицены. Это племя, жившее на равнинах Норфолка, Саффолка и Кембриджшира, давно и успешно управлялось под римским надзором его царем Прасутагом. Теперь он умер (59 г.) и сделал императора сонаследником вместе со своими двумя дочерьми. Будучи вассальным царем, Прасутаг не мог законно завещать свой трон своим наследникам. Но вероятно, он надеялся, что с поддержкой Нерона его дочери смогут совместными усилиями встать во главе племени. Римляне же решили этот вопрос по-иному. Возможно, они всегда намеревались присоединить вассальную территорию, когда ее правитель умирает. Во всяком случае, они проявляли беспокойство по поводу ее лояльности, потому что ицены представляли собой недовольное включение внутри римской границы, установленной Клавдием. Теперь их беспокойство значительно возрастало от присутствия грозной вдовы покойного монарха Боудикки (Боадицеи). Хотя, судя по историку Диону Кассию (см. приложение 2), Боудикка была достаточно умна, она не получила никаких прав как одна из основных наследниц, поэтому, если даже королевство и продолжит свое существование, оно не будет принадлежать ей. Прасутаг, составляя свое завещание, вне всяких сомнений, понимал, что Рим, который навлек на себя неприятности, поддерживая королеву Картимандую племени бригантов в Йоркшире, не захочет иметь дела с еще одной вдовой.

И в самом деле, римляне решили, что королевское семейство иценов должно прекратить свое правление. Было не слишком приятной миссией сообщить об этом Боудикке. Дион Кассий пишет, что она была очень высокой, с устрашающей внешностью, со взглядом очень жестоким, голос ее был грубым, огромная грива очень светлых волос спадала ниже талии, вокруг шеи было тяжелое золотое ожерелье; она носила тунику жемчужного цвета, поверх которой был накинут плотный плащ, пристегнутый брошью. Даже если это описание носит определенные шаблонные черты Благородной Дикарки, все же местные императорские агенты, видимо, были встревожены этой свирепой женщиной, которая называла императора «мисс Домицией Нерон» и чувствовала себя вполне благополучно, ни в коей мере не потревоженная его губернатором, который находился далеко в Уэльсе. Поэтому тревога вынудила императорских чиновников вести себя очень своевольно.

Римскими провинциями обычно управляли как губернатор, так и императорский агент или прокуратор (в основном занимающиеся финансовыми вопросами), и они иногда заменяли друг друга. Кроме того, император имел различных местных представителей, в основном бывших рабов, присматривающих за определенными императорскими имениями, владениями и доходами. В 53 году Клавдий предпринял опасный шаг, наделив своих главных агентов в каждой провинции правом принятия решений, равным по закону его собственному решению, и правительство Нерона унаследовало этот закон и страдало от его последствий. Хотя управление в основном было неплохим, мы слышим об ужасающе несправедливом поведении его агентов, которые превышали свои полномочия – к примеру в Испании и Египте. В последней провинции, где такие чиновники держались мертвой хваткой, эдикт, изданный губернатором сразу после смерти Нерона, показывает, что имелись многочисленные случаи мелкого мошенничества.

В Британии, где теперь дела шли не так уж плохо, Сенека не мог помочь улучшить положение, поскольку, судя по некоторым данным, он ссудил бриттам десять миллионов сестерциев и настаивал на возвращении долга с соответствующим процентом. И хотя это вряд ли можно считать необоснованным (даже для морализирующего философа), похоже, это стало одной из дополнительных причин недовольства бриттов. Однако беспорядки возникли не столько из-за ссуды Сенеки, сколько из-за римских налогов. Поскольку таким полуцивилизованным племенам не нравилось платить регулярные налоги, они больше предпочитали беспорядочные и неравномерные взимания.

К сожалению, тем не менее взимались и регулярные, и дополнительные налоги, поскольку теперь римские агенты принялись конфисковывать земли, которые Клавдий оставил в руках иценской знати. Судя по официальной версии, главный императорский агент Кат Дециан лишь требовал выплаты ссуд, данных еще Клавдием, но результат был таким же. Его намерением, вне всяких сомнений, было оставить бриттов настолько обнищавшими, что они не будут в состоянии поднять восстание. Римляне имели все основания полагать, что немедленным результатом аннексий будет бунт, и считали, что отъем основных имений сделает это невозможным. Но если так, они просчитались, потому что за этим последовал именно такой жестокий мятеж.

Как только взбунтовались ицены, их соседи тринобанты, которые населяли Эссекс, присоединились к ним, вероятно сочтя Боудикку предводительницей всего движения. Тринобанты опять же имели особые основания для недовольства. Когда Юго-Восточная Англия попала под контроль Клавдия, с их территорией с самого начала обращались как с завоеванной землей. На месте их старой столицы Камулодуна (Кольчестер) Клавдий основал новую столицу всей провинции, заселив ее «колонией», или поселением бывших римских солдат. Это отняло значительные земли у лишенной собственности местной знати и не завоевало доверия местных народов, которые чувствовали, что у них нет защиты от любых других попыток захватов, которые поселенцы могут вознамериться совершить. К тому же там стоял гарнизон, который вел себя не лучшим образом. Более того, новое учреждение Клавдия включало большой и пышный храм, посвященный его собственному божеству, что было обычно в провинциальных столицах. Располагаясь на месте бывшего кольчестерского замка, возникший культ оказался слишком дорогим для бриттов. Им полагалось выбирать ежегодно местного высокого жреца и жрицу божественного правящего императора. Пользующиеся бенефицией священнослужители были вовлечены в большие расходы, которые они усердно возмещали за счет собственных несчастных народов. А племена, которые были вынуждены платить за содержание храма и жрецов, были малочисленны, по-видимому, число их не превышало десяти.

Подобная система работала в Галлии, обеспечивая эффективную преданность Риму. Но бритты, не имеющие за собой традиции общих собраний, никоим образом не были готовы к такой резкой перемене от независимости к статусу римской провинции. Такое было лишь в определенных областях, а именно в некоторых частях Хертфоршира, где лачуги местных жителей начинали заменяться домами римского типа, а военные вожди – землевладельцами. Романизация не зашла столь далеко, как полагали римляне. Они снова просчитались, когда создавали Камулодуну благоприятные условия для развития, но не защиту – там имелись здание Сената и театр, но не было никаких фортификационных укреплений.

В результате римское население в Британии и правительство Нерона в Риме потерпели ужасную катастрофу. Камулодун был взят за два дня, и его маленький гарнизон, который забаррикадировался в храме, пал жертвой в общей резне. Освободительные силы не смогли пробиться туда, и непопулярный представитель императора Кат Дециан сбежал в Галлию. Тогда и город-порт Лондиний (Лондон), о котором мы впервые слышим, перешел в руки восставших, а также и Веруламий (Сент-Альбан). Паулин, который теперь снова находился на юго-востоке, был вынужден принять ужасное решение сдать эти города. Число римлян или романизированных бриттов, убитых восставшими, насчитывало до семидесяти тысяч или более. Тем не менее перспективы Боудикки были ограниченны, потому что она не получала никакой помощи за границами Йоркшира, где Картимандуя, заручившись поддержкой римлян против своего собственного инакомыслящего населения, не была готова противостоять режиму. И возможно, где-то рядом, в Уорикшире, Паулин победил мятежников в решающей битве. Как Тацит, так и Дион Кассий описывают битву как риторическую декорацию. Но хотя оба отчета в равной степени обстоятельны, они совершенно несовместимы друг с другом. В описании событий после сражения также есть расхождения. По утверждению Тацита, Боудикка отравилась. По версии Диона Кассия, она заболела и умерла. В любом случае с освободительным движением было покончено.

 

Мирная романизация

Нерону пришлось принимать решение – либо принять политику репрессивную, либо соглашательскую. Паулин был за первый подход, в то время как новый императорский агент Классициан, который недолюбливал его и был женат на благородного происхождения галльской девушке (его могила находится в Британском музее), склонялся к терпимости. Император послал влиятельного грека-вольноотпущенника, министра Поликлита, разведать сложившееся положение дел. После того как он и его огромный эскорт приехал и уехал, стало ясно, что он сделал отчет в пользу соглашательского подхода. Следовательно, выждав некоторое время в порядке приличия, Паулина заменили. Тацит винит его преемника в неспособности возродить политику агрессии, но это было бы несвоевременно – особенно потому, что Нерону нужны были легионы на Востоке. Тацит также воздерживается от выказывания следующему губернатору уважения за его благоразумную политику мирной романизации. Но это потому, что историк желает оставить все возможные похвалы для последующего губернаторства – своего тестя Агриколы.

Британские города были выстроены вновь, культ императора возрожден и перенесен в более удобный центр в Лондон, который вскоре стал столицей. На римских монетах появились изображения воинственных фигур, чтобы шовинистам не на что было пожаловаться. Но был выбран курс на мирную политику.

Тем временем Армения, на границе другого конца римского мира, тоже переживала период войн. Мирная политика, которую Нерон пытался претворить на практике, признав Тиридата, ставленника Парфии и сводного брата ее царя, а также и римского кандидата, не оправдала себя на практике. Корбулон, выдающийся римский военачальник, очевидец этого, искал с ним встречи, но потерпел неудачу, и поэтому были рекомендованы военные действия. Это означало, что, по крайней мере временно, Нерон был вынужден изменить свою политику. Невозможно было продолжать пытаться покровительствовать тому, кто поднял оружие против Рима. Следовательно, правительство империи решило вернуться к порочной, непрактичной старой политике официального введения на этот пост вместо него проримской, антипарфянской марионетки (приблизительно 60 г.). Такой ставленник, Тигран V, который даже не принадлежал к местной царской фамилии, а был родом из Каппадокии в Малой Азии, был должным образом возведен на трон Армении при поддержке римских войск. Одновременно полоски его территории были розданы некоторым соседним монархам в надежде, что это удержит их от того, чтобы противостоять или вредить ему, но и эти меры вряд ли могли внушить армянам любовь к чужестранцу Тиграну.

Эти приготовления были обречены на неудачу. Неизвестно, сам ли Нерон или его советники, благоволившие к прежнему мирному, сохраняющему лицо подходу, довольно цинично уступили консервативному давлению и стали вести традиционную антипарфянскую политику, но в данных условиях она не могла принести успеха. Во всяком случае, Тигран, с подачи римлян или без нее, почти сразу же предпринял ничем не спровоцированное крупномасштабное нападение на соседнюю страну Адиабену (Ассирия), которая была вассалом Парфии. В результате, естественно, парфянский царь Вологез I открыто начал военные действия против Тиграна, и армянский вопрос стал теперь основным вопросом парфо-римской политики. Вологез официально короновал Тиридата царем Армении, приказал ему изгнать чужестранного узурпатора и мобилизовал свои собственные силы для крупномасштабных операций в его поддержку.

В этот момент правительство Нерона решило, очевидно по рекомендации Корбулона, разделить восточное командование (61 г.). За южными пределами азиатской границы лежала область, наиболее удаленная от Армении, – густонаселенная, с римским гарнизоном, провинция Сирия, чье очень высокое благосостояние в те времена до сих пор символизирует гигантский храм Юпитера времен Нерона в Гелиополисе (Баальбек). Как только разразилась война с Парфией, Сирия немедленно стала уязвимой; и поэтому было решено, что теперь Корбулон должен двинуть свои войска в эту провинцию с целью усиления ее защиты, в то время как новый главнокомандующий был послан разбираться с Арменией. Однако перед походом на север Корбулон отправился на помощь Тиридату. Цари Парфии, которые не питали никаких иллюзий относительно конечного превосходства в силе Рима, быстро предложили переговоры о далеко идущем замирении. Но их делегация к Нерону с подобными предложениями не достигла успеха. Тем временем Корбулон отправился в Сирию, а его преемник, Пет, прибыл на армянский фронт на его место.

Теперь стало ясно, что правительство Нерона решило больше не ставить марионетку на престоле Армении, а вести по отношению к Армении политику аннексий. Недавно превалировали аргументы в пользу дальнейших завоеваний Британии, и этот курс политики там был лишь временно приостановлен, поскольку бритты подняли восстание, недавно подавленное. Такая же экспансионистская политика теперь была опробована в Армении. Это была неудачная идея: ни местные народы, ни парфяне не смирились бы с ней, а страна была обширной и горной, с дикими, плохо очерченными и почти неопределенными простирающимися границами. Но план совместного парфо-римского ставленника провалился, и правительство также, очевидно, пришло к заключению, что восстановление римского ставленника Тиграна тоже не сработает, по крайней мере без продолжительной и массивной интервенции, и поэтому этого неудачливого, опрометчивого человека спокойно забыли.

Однако политика аннексий быстро зашла в тупик, так как Пет позволил, чтобы его окружили парфяне в Рандее (крепость к северу от реки Мурат), где он был вынужден капитулировать. По-видимому, он также был вынужден пойти на унизительные условия, включая вывод войск из Армении в ожидании переговоров между Вологезом и Нероном. Но в этом мы не можем быть уверены, потому что черпаем сведения исключительно из мемуаров Корбулона, который ненавидел Пета, и хотя тот вернулся из Сирии ему на помощь, вне всяких сомнений, не слишком спешил. Даже Тацит, хотя и восхищается Корбулоном, признает, что не все им написанное верно .

Во всяком случае, Пет, как только парфяне отпустили его, покинул сцену своей катастрофы с панической скоростью – сорок миль в день, бросая по пути своих раненых на произвол судьбы.

Поскольку патриции, чья вина состояла в родственной связи с императорской фамилией, привыкли получать безжалостное обращение от Нерона, можно было ожидать, что такой военачальник, как Пет, столь унизивший Рим, его императора и его воинство, будет иметь большие неприятности. Но вовсе нет. Когда побежденный главнокомандующий вернулся домой, ожидая худшего, Нерон сказал ему, что он прощен. И добавил с ласковой угрозой, что предаст гласности эту новость немедленно, поскольку продолжительная неопределенность повредит здоровью того, чьи нервы, очевидно, столь хрупки. Таким образом, Пет остался жить, чтобы занять в последующем новый пост главнокомандующего на Востоке в правление следующего императора.

В Армении, как и в Британии, сторонники захватнической политики в совете Нерона не смогли достичь своей цели. Затем вернулись к самому началу и к мирной политике в отношении официально одобренного Римом кандидата, человека, которому благоволили и парфяне также, – Тиридату. Вероятно, именно этого хотели в то время Нерон и те из его друзей, которые поддерживали его, и его снисходительный прием Пета, похоже, подтверждал это подозрение. Во всяком случае, именно так обернулось дело. После специальной встречи с консулом императора Корбулон, снова переведенный на армянский фронт, был вынужден совершить военный бросок в Месопотамию, чтобы, несмотря на то что он так и не дал главного сражения, о победе можно было должным образом сообщить римскому Сенату и народу. Тогда он снова попытался устроить встречу с Тиридатом (63 г.), и на этот раз она состоялась. После обмена всяческими любезностями, как того требовал этикет, похоже, была достигнута договоренность, что римляне уберут свои войска из Месопотамии при условии, что парфяне уйдут из Армении. Тиридат публично снял свою тиару и возложил ее к ногам статуи Нерона. Тиара должна была быть возвращена ему самим императором в Риме, куда, как было запланировано, Тиридат явится в должное время, чтобы нанести визит.

Нерону было трудно достичь урегулирования этого вопроса, но когда оно в конце концов было достигнуто, оно было превосходным. Нельзя было ожидать, что Тацит и другие историки одобрят его, потому что они были наследниками аристократической экспансионистской традиции. Но решение Нерона было дипломатичным и принесло мир всему региону на период не менее пятидесяти лет, до тех пор пока Траян не вернулся к более жесткой политике и снова вторгся в Армению и Месопотамию. Такой длительный мир на этих территориях был беспрецедентным. Единственный правитель, который сделал попытку дипломатической договоренности раньше, Август, был вынужден скрывать свои мирные цели от консервативного мнения римлян, чеканя монеты с надписями: «Армения покорена», «Армения снова покорена». Но политика Августа не продлилась, потому что его армянский ставленник был принят Парфией очень неохотно и умер вскоре после этого, в то время как замирение Нерона удачно продолжалось. В этом большая доля его личной заслуги, потому что именно он, хотя и был молод, одержал верх над консулами, чьим генеральным директивам от его имени были вынуждены подчиняться даже такие упрямые военачальники, как Корбулон.

Жаль только, что такой успех не мог быть более зрелищным, потому что подобный вид триумфов Нерон любил больше всего, ибо они позволяли продемонстрировать блистательное помпезное зрелище. Но в этом, как мы увидим, он позже достиг беспрецедентного размаха, когда Тиридат, почти три года спустя после замирения 63 года, появился в Риме.