Как только известие о роковом решении сенаторов достигло Цезаря, он понял, что никакие дальнейшие дипломатические приёмы не принесут результата, если не продемонстрировать силу. Тогда, тайно покинув званый обед, ночью 10 января 49 года до н. э. (календарь того времени на семь недель опережал реальную смену времён года), Цезарь перешёл Рубикон (Фиумицино) — небольшую реку, отделявшую Цизальпинскую Галлию от Италии. Цезарь приказал выпустить лошадей. Это был дар богам, призванный успокоить солдат. Он не хотел, чтобы они считали себя захватчиками, совершающими кощунственный, неконституционный и, следовательно, богохульный акт вторжения на родину. Цезаря сопровождал один легион — единственное подразделение, которое он брал с собой в Цизальпинскую провинцию, так как не хотел провоцировать мобилизацию противника к югу от Альп. Однако он в конце концов принял необходимые предосторожности. Два легиона, расквартированные на недавно захваченных галльских территориях, а также 22 недавно завербованные когорты получили приказ присоединиться к нему. Кроме того, он разместил три легиона в Нарбонской Галлии, которые должны были противостоять возможной угрозе со стороны испанской армии Помпея.

Цезарь разделил свои небольшие силы в две равные колонны. Одна из них двинулась на Аримин (Римини) и другая — в направлении Арреция (Аррецо). В Аримине Цезарь представил своим отрядам народных трибунов Марка Антония и Квинта Кассия. Эти двое прибыли из Рима, переодетые рабами, якобы в целях безопасности; в таком драматичном виде они и предстали перед легионерами. Хотя, по существу, этот протест против грубого нарушения прав трибунов был предназначен для граждан Рима.

А в столице всё замерло в страхе. Сенаторы подсчитали, что подкрепление из Галлии сможет присоединиться к легиону Цезаря только через две недели, и пребывали в уверенности, что он не начнёт никаких действий, пока его не дождётся. Но он обманул ожидания сенаторов, и страшная угроза гражданской войны, давно маячившая перед консерваторами, перестала быть угрозой, теперь она стала реальностью. С точки зрения консерваторов Цезарь поднял восстание против сената, но на деле это было столкновением личных армий — армии Цезаря и армии Помпея. Несмотря на значительное превосходство на море и огромную численность армии, которую Помпей мог призвать в восточных провинциях, чрезмерный оптимизм помешал ему встретить врага достойно. Именно Помпей убедил сенаторов, что Цезарь не начнёт вторжения с единственным легионом. К тому же Помпей совершенно безосновательно заявлял, что в его распоряжении находятся десять легионов. Такое количество можно было насчитать только с учётом армии, стоявшей в Испании, но ей ещё надо было добраться до Рима. Кроме того, как только Цезарь начал продвигаться на юг, стало очевидным, что Помпей серьёзно переоценил ту поддержку, которую ему могли оказать города Италии. Ещё одно серьёзное обстоятельство мешало Помпею: его собственные союзники-республиканцы, которым сейчас он был нужен для борьбы против общего врага, не доверяли ему, поскольку прекрасно помнили, как он обращался с ними в недавнем прошлом, и не верили в его приверженность конституции. Тем временем здоровье Помпея резко ухудшилось. Это усиливало его растущую нерешительность и превращало этого великого полководца, со всеми его армиями, в игрушку в руках некомпетентного сената, который, в свою очередь, отнюдь не собирался автоматически выполнять указания Помпея.

Поэтому сенаторы не назначили Помпея верховным главнокомандующим; хотя даже такой убеждённый республиканец, как Катон, понимал, что это было бы единственно разумным решением. Катон не доверял Помпею, но Цезарю он не доверял гораздо больше. Много лет он люто ненавидел Цезаря, а теперь это чувство разгорелось с новой силой: Катон не получил поста консула, и в основном благодаря Цезарю. И всё же даже в этом случае Катон готов был поддерживать Помпея только до того момента, пока враг не будет разбит, поскольку, уважая его как человека, он разделял общее недоверие относительно его устремлений:

Катон чётко представлял себе собственную участь в случае победы каждого из противников. Цезарь в случае победы вряд ли оставит его в живых, а если победителем окажется Помпей, то ему, скорее всего, грозит изгнание. Целью Катона была победа Республики, а не одного из них. Он резко критиковал всё происходившее во время войны, но при этом также выступал против любого мирного предложения, презирая тех, кого называл «голубями», и поощряя «ястребов». Однако в то время, когда всеобщей целью стало обогащение любой ценой, Катон оставался одним из немногих, кто мог чётко сформулировать собственные принципы и придерживаться их.

Большинство консервативных лидеров были слишком аморальны, чтобы оставаться верными союзниками. Лентул Крус, консул 49 года до н. э., который в январе руководил дебатами относительно войны и мира, был умелым парламентарием, но человеком грубым и лживым, вёл жизнь праздную и претенциозную, благодаря чему его семейство стало притчей во языцех. Чудовищная расточительность этого консула погрузила его в долговую пропасть. Друзья Лентула, видя столь неприкрытую продажность и алчность, всерьёз опасались, что Цезарь мог подкупить его с помощью Бальба. Действительно, Бальб был связан с домом Лентула, носил, так же как и он, имя Корнелиев и, возможно, даже был обязан ему статусом гражданина Рима. Но это подозрение было, по-видимому, совершенно несправедливым. Лентул меньше всего был заинтересован в том, чтобы предотвратить гражданскую войну, которая давала ему прекрасную возможность поживиться в провинциях самыми различными способами, и в том числе добывая за огромное вознаграждение царские престолы для азиатских принцев. Даже тесть Помпея, высокородный Метелл Сципион, в чьих жилах текла голубая, без малейшей примеси, кровь, питал подобные надежды. Многочисленные неудачные начинания сделали Лентула безнадёжным должником. Сумма задолженности была чудовищно велика, и всерьёз поговаривали о том, что кредиторы собирались продать его. Ходили слухи, что двое других родственников Помпея, тесть его младшего сына и муж его дочери, находились в таком же бедственном положении. Именно долги побуждали многих экс-консулов и благородных римлян жаждать войны, которая, как они надеялись, даст им возможность нажиться.

Цезарь был взбешён. Несмотря на его огромный престиж и упорные и хорошо финансируемые усилия, направленные на привлечение сторонников, почти все экс-консулы, чьё влияние было жизненно важным для Цезаря, выбрали лагерь его противника. Цезарь объяснил это тем, что унаследовал всех врагов Помпея, которых тот имел во время их союза. Тем не менее это всё создавало впечатление, что в намерениях Цезаря крылось нечто зловещее и отталкивающее.

Цезаря ждал ещё более серьёзный, хотя и не совсем неожиданный, удар: отступничество его ближайшего соратника Лабиена. Собственно, его поступок можно назвать не отступничеством, а возвращением в свой лагерь, поскольку Лабиен был выходцем из Пицена, родины Помпея, и именно с его помощью сделал блестящую карьеру, несмотря на своё скромное происхождение. Однако Лабиен являлся ближайшим соратником и доверенным лицом Цезаря и был рядом с ним в течение всех долгих лет Галльской войны. Так или иначе, магическое притяжение Цезаря в конце концов перестало действовать. Будучи исключительно способным военачальником, Лабиен считался резким и довольно трудным человеком, плохо переносившим бездействие в мирное время и не склонным к принятию хитроумных и мирных политических решений. Возможно, личности этих двоих, Цезаря и Лабиена, были несовместимы; сюда, по-видимому, примешивалась и разница в социальном происхождении. Лабиена могли раздражать превосходство и аристократизм Цезаря. Кроме того, возвышение блестящих молодых людей благородного происхождения, таких как Курион и Марк Антоний, могло вызвать негативную реакцию Лабиена. Вполне вероятно, он решил, что его собственный вклад в победы Цезаря, который должным образом оценивается в «Комментариях», неадекватно вознаграждён, а огромное богатство, попавшее в его руки в результате войны, было ещё недостаточной компенсацией. А может быть, Лабиен перебежал к Помпею, считая, что тот победит. Но, как ни странно, он в каком-то смысле оказал Цезарю хорошую услугу. Лабиен знал буквально обо всех событиях, происходивших в армии Цезаря, и пришёл к выводу о её низком моральном духе. Он передал эту не соответствующую действительности информацию своим новым хозяевам, в результате чего те приняли ряд ошибочных решений.

Тем временем Цицерон с восторгом прокомментировал новость об отступничестве Лабиена, хотя и посетовал на его неблагородное происхождение. И действительно, за исключением Помпея, Лабиен был единственным первоклассным военачальником у республиканцев. Сообщение об ожидающемся прибытии перебежчика оказалось хорошей поддержкой для сторонников войны, но впоследствии консерваторы отплатили Лабиену явной недооценкой его военных знаний и опыта, что отчасти было вызвано происхождением полководца и его трудным характером. Ни один из высокопоставленных соратников Цезаря не покинул своего вождя во время гражданской войны, за исключением Лабиена и брата Цицерона, на которого было наложено взыскание.

При этом Цезарь не испытывал недостатка в сторонниках благородного происхождения. Все они были очень молоды, а их карьеры — настолько стремительны, что событий не хватило бы даже для справочника «Кто есть кто». Часто это были отпрыски разоряющихся патрицианских семейств, которым в последнее время становилось всё труднее получить место на государственной службе. Поддерживаемые Цезарем, они сплотились против теснивших их мощных и влиятельных плебеев. Кроме того, крупные собственники и финансисты, которые были отнюдь не в восторге от обременённого долгами Метелла Сципиона или Лентула, поддержали Цезаря, так же поступили и их сателлиты. «Сборщики налогов, — заявил Цицерон, — никогда не были лояльны, и теперь очень дружны с Цезарем».

От Цезаря отвернулись экс-консулы, но он нашёл сторонников в самых широких кругах итальянского общества. Среди них, как с тревогой отмечал Цицерон и его корреспонденты, были и банкроты, и авантюристы, и люди с тёмным прошлым, и те, кто поставил под угрозу своё будущее, люди, внушающие страх и не оставляющие надежды. Это были те, кого Аттик описывал как пришельцев из царства мёртвых, явившихся в мир, чтобы обескровить римлян. Цезарь же был готов вербовать даже отбросы общества и не ограничивал расходы на эти цели. Об этом свидетельствовал, в частности, молодой Целий, который, в отличие от Лабиена, встал на сторону Цезаря, потому что был уверен в его победе.

Но не стоит думать, что Цезарь опирался на молодых искателей счастья или захудалых мошенников. Ядро его армии составляли профессиональные воины. Центурионы и легионеры Цезаря были выходцами из среднего класса из обедневших районов Италии. Население этих районов сильно пострадало во времена правления Суллы, поэтому поддержало Цезаря как продолжателя дела Мария. Цезарю приходилось работать больше, чем когда-либо прежде, и его усилия не пропали даром. Ему удалось привлечь на свою сторону тех, от кого зависела жизнь провинциальных итальянских городов, то есть финансистов, банкиров, просто состоятельных людей по всему полуострову. Цезарь первым начал опираться на эту категорию населения в политической борьбе. Эти люди, так же как и простые солдаты, не забыли о притеснениях, бедствиях и разорении, которые принёс им Сулла и его приспешники, и ненависть по-прежнему переполняла их сердца. Кроме того, они были благодарны Цезарю за то, что, подобно Марию, он сокрушил их традиционных врагов на северных границах.

Сторонники Помпея поняли это с мучительной ясностью только после того, как Цезарь неожиданно быстро начал продвигаться по Италии. К 14 января, всего через три дня после начала военных действий, уже пали Арреций и Анкона. Жители многих городов выгоняли отряды Помпея за городские стены, открывали ворота войскам Цезаря. В Игувии (Губбио) и Оксиме (Осимо) под влиянием местных жителей гарнизоны Помпея перешли на сторону Цезаря.

Хотя Цезарь был всё ещё далеко, Помпей (который как проконсул не мог войти в столицу) решил отступить на юг к Капуе, в Кампанию. Это решение привело в ужас и консулов, и многих римлян. Но они последовали за ним — и с такой поспешностью, что Лентул не успел отдать необходимых приказов, чтобы вывезти государственную казну, хранившуюся в храме Сатурна. Цицерон вспоминал, что ещё задолго до начала военных действий Помпей, несмотря на всю свою самоуверенность, говорил о том, что столицу невозможно будет удержать. Он был обеспокоен тем впечатлением, которое производили мирные инициативы Цезаря на римлян. Кроме того, Помпей не был уверен в преданности двух своих легионов, которые недавно послал ему Цезарь. Итак, Помпей не собирался защищать город. Его решение было главным образом стратегическим, и с этой точки зрения, несмотря на тяжёлое впечатление, которое оно произвело на римлян, да и на всю Италию, его можно считать оправданным и, по существу, неизбежным.

Исключительно тревожные сведения поступили с родины Помпея, из Пицена. Очевидно, здесь имел место смешанный тип ленного правления, а возвышение отца Помпея сопровождалось трениями и расколом среди влиятельных граждан. Во всяком случае, город сдался Цезарю без всякого сопротивления. Другой итальянский город, Сингул (Синголи), который был вновь отстроен Лабением и содержался за его счёт, сразу же предложил Цезарю свою поддержку. Когда Цезарь приблизился к мощному укреплённому пункту Аскулу, к нему присоединился ещё один из легионов, перешедший по его приказу Альпы. Аскул сдался практически без сопротивления. Уже в начале февраля весь район Пицена оказался в руках Цезаря.

Ещё один легион из Галлии и 22 вновь сформированные когорты присоединились к нему на подходе к крепости Корфиний, около Пентима в Абрицци, к востоку от Рима. В этом городе, который за 40 лет до описываемых событий был центром восставших против Рима итальянцев, правил Агенобарб, ненавидевший Цезаря больше, чем кто бы то ни было. Несмотря на приказ следовать в Галлию, он всё ещё находился в Италии и решил организовать оборону крепости. Под его командованием было почти 20 тысяч солдат — легионеров и работников из его собственных обширных поместий, которых он привлекал в армию обещаниями раздать наделы земли. Помпей к этому времени уже был в Луцерии (Луцера), в 130 милях к юго-востоку. Он потребовал от Агенобарба, чтобы тот присоединился к нему и не делал попыток оказать сопротивление Цезарю. Но тот отказался повиноваться: он был избранным главой провинции (правитель-элект) и фактически не зависел от Помпея. Агенобарб опасался, что Помпей собирается совсем оставить Италию. Его поддержали пятеро сенаторов, которые также пришли к выводу, что решение увести армию из Италии будет гибельным для неё (кроме того, само по себе морское путешествие в зимнее время года представляло серьёзную опасность). Помпей, очевидно зная упрямство Агенобарба, и не рассчитывал на него. Оборона Корфиния продержалась недолго, не более недели. Осаждённые с трудом смогли отразить первое нападение. Агенобарба схватили собственные командиры и солдаты, заподозрившие его в том, что он уйдёт из крепости без них; а за этим последовала общая капитуляция.

После капитуляции армия Цезаря с напряжённым ожиданием следила за тем, как он себя поведёт по отношению к пленённым врагам. Когда Цезарю, находившемуся за стенами города, привели сенаторов, всадников и командиров, а также высших должностных лиц, он защитил их от своих же солдат, которые хотели продать в рабство всех, кто поднял против него оружие. Мягко указав пленникам на их неблагодарность, Цезарь отпустил всех на свободу, даже Агенобарба, которому, кроме того, разрешил забрать с собой свои сбережения (300 тысяч фунтов), хранившиеся в городской сокровищнице.

Новая политика Цезаря, политика мягкости и терпимости, стала настоящей сенсацией, ведь все прекрасно помнили, какие зверства совершал Цезарь по отношению к галлам. Он сам чрезвычайно гордился принятым решением, и в письмах Бальбу и Оппию в Рим отмечал, что оно являлось частью тщательно обдуманной программы. «Давайте посмотрим, сможем ли мы при помощи сдержанности завоевать сердца и гарантировать себе убедительную победу. Ведь мы знаем, что жестокость не приносила ничего, кроме ненависти и непрочного успеха, никому, кроме Суллы, чьему примеру я не собираюсь следовать. Это новый путь победителя — усилить свою позицию добротой и великодушием».

Это был действительно новый путь. Цезарь впоследствии писал, что воспоминания о жестокостях — плохое утешение на старости лет. Он также, без сомнения, заметил, что его жестокость по отношению к галлам скорее замедлила, нежели ускорила окончательное решение проблемы. Кроме того, галлов считали варварами, а его нынешними противниками были аристократы и граждане Рима, люди, принадлежавшие к тем классам общества, в которых он всегда был заинтересован. Курион, хотя и был сторонником Цезаря, несколько нелояльно заметил, что Цезарь по характеру не испытывал отвращения к жестокости и готов проявить её снова, если начнёт терять поддержку. Но в тот момент Цезарь считал, что как раз умеренная политика поможет ему завоевать популярность. Тактика милосердия традиционно играла определённую роль в римской политике. Военачальник часто отпускал пленных в пропагандистских целях, и, даже если после того они вели себя неблагодарно (тот же Агенобарб, к примеру, немедленно возобновил военные действия против Цезаря в другом месте), милосердный победитель пробуждал в массах сочувствие, демонстрируя неблагодарность своих противников. Катона такая политика Цезаря привела в бешенство, он утверждал, что Цезарь не имел никакого права «прощать» тех, кто не является его подчинённым. И всё же милосердие Цезаря стало легендарным, и сразу же после смерти диктатора его сторонники построили храм для его прославления и отчеканили специальную монету.

Тем временем Цезарь начал работать над новым литературным произведением, используя свой несравненный талант для того, чтобы представить в выгодном свете свои действия и побудительные причины. Этот труд явился продолжением описания кампаний в Галлии, второй частью «Комментариев», и был посвящён гражданской войне, но охватывал только первые два года военных действий. Так же как и в случае «Комментариев к Галльской войне», дата выпуска окончательного издания точно не известна, но весьма вероятно, что влиятельные римляне получали очередную книгу вскоре после описанных в ней событий. Это предположение подтверждается необычно энергичным стремлением к самооправданию при описании первых кампаний гражданской войны, которым пронизана вся книга. Красной нитью проходит тезис о том, что враги Цезаря, преследуя личные цели и желая отомстить ему, вынудили его начать войну, которой он всеми силами стремился избежать. Его противники, конечно, могли бы столь же убедительно представить на всеобщее рассмотрение сомнительное прошлое Цезаря и раскрыть его тайные цели, если бы имели литератора, обладающего равным талантом. Но такого мастера среди противников Цезаря не нашлось. В одном Цезарь был, по крайней мере, прав. Он справедливо охарактеризовал своих врагов как небольшую группу реакционных сенаторов, вынудивших большинство уступить своим желаниям.

Хотя гнев и презрение и угадываются при описании гражданской войны, ясное, сжатое и спокойное изложение её событий рассчитано на то, чтобы составить выразительный контраст с бушующими вокруг автора полными ненависти слухами. С лихорадочным упорством Цезарь пишет о своём миролюбии. Он настаивает на том, что боролся не во имя уничтожения своих врагов, а для того, чтобы при минимальном кровопролитии разрешить, насколько возможно, существующие противоречия. Именно поэтому приблизительно за три недели до перехода через Рубикон он отказался от предложенного Курионом внезапного нападения. Цезарь стремился убедить всех и каждого, что сделал всё возможное для предотвращения военных действий. Он просто обязан был вести с собой своих солдат. То было время личных армий, и задача полководца заключалась в том, чтобы поддерживать у солдат уверенность в своём командире и в том, что их усилия будут соответствующим образом вознаграждены. Солдаты, в свою очередь, были связаны присягой и не могли допустить, чтобы их лидер подвергался несправедливому преследованию. Как и обычно, целью пропагандистских обращений Цезаря, в которых коварно перемешивались юридические и эмоциональные доводы, был Рим. В феврале 49 года до н. э. Цезарь определил три цели своей войны: освобождение народа Рима от притеснений со стороны небольшой клики, восстановление прав народных трибунов, незаконно изгнанных из города, и защита его самого, Цезаря, от незаслуженного оскорбления со стороны врагов. Он считал абсурдным противопоставление своей якобы революционности конституционализму Помпея. Вся карьера Помпея свидетельствовала о противоположном, а совершенные им в юности убийства требовали отмщения. Это, возможно, и не растопило лёд между Цезарем и теми, кто высоко ценил Помпея, достойного, законопослушного гражданина, каким он считался ко времени начала военных действий, однако грубое нарушение законных прав трибунов позволило Цезарю объявить себя стойким защитником римской конституции.

Лицемерная пропаганда Цезаря оказалась гораздо эффективнее пропагандистских мероприятий Помпея. Цезарю удалось подтвердить на деле свои заявления, кроме того, его агенты по всей Италии были гораздо искусней в создании убедительного образа своего патрона. За первые месяцы гражданской войны он обрушил на противника шквал мирных инициатив, направляя своих послов и неофициальные мирные миссии. Но из тенденциозного текста «Гражданской войны» мы вряд ли получим достоверную информацию об их деятельности. Возможно, в тот момент стремление Цезаря к миру было подлинным. Он даже поговаривал о признании символического превосходства Помпея, которое не помешало бы Цезарю, после его недавних побед, играть ведущую роль в управлении страной.

Осуществление одной из мирных инициатив Цезарь поручил племяннику Бальба, такому же колоритному и активному политику, как и его дядя. Ему нужно было склонить на свою сторону благородного патрона и несостоятельного должника, консула Лентула. Но молодой человек прибыл слишком поздно: Лентул уже успел покинуть Италию. После того как Агенобарб лишился своих отрядов, численный перевес оказался на стороне Цезаря, и Помпей поспешно выступил в Брундизий; а затем 4 марта оба консула с частью армии и сенаторов пересекли Адриатику.

Для Цезаря это стало серьёзным ударом, так как отъезд консулов из Италии лишал его деятельность даже видимости законности и создавал серьёзные осложнения при организации консульских выборов на следующий срок, а выборы по-прежнему оставались неотъемлемой частью его политической программы. Однако Помпей был всё ещё в Брундизии. Цезарь с шестью легионами подошёл к городу несколькими днями позже и, после того как все его многочисленные попытки договориться о мире потерпели неудачу, попробовал блокировать Помпея в гавани. Но Цезарю не хватило необходимой поддержки с моря, и 17 марта Помпей искусно прорвал блокаду, вынудил корабли Цезаря уйти в открытое море и со своей флотилией направился в сторону Балканского побережья.

Цицерон, а впоследствии и Наполеон расценивали решение Помпея оставить Италию как ошибочное, но трудно себе представить, что ещё он мог тогда предпринять. Армии и клиенты Помпея в Италии продемонстрировали свою ненадёжность. С другой стороны, в его распоряжении по-прежнему оставались обширные ресурсы Испании и восточных провинций. Причём восточные провинции казались более предпочтительными, поскольку были богаче, а кроме того, Испании угрожали отряды Цезаря, расквартированные в Галлии. Помпей доминировал на море и планировал возвратиться с Востока так же победоносно, как он это сделал тринадцатью годами ранее.

Итак, Помпей оставил Италию, а Цезарь вынужден был отложить, как это уже случалось неоднократно, свои планы разрушить его сомнительный союз с консервативным блоком. Будущее в тот момент казалось неопределённым и тревожным. Однако Цезарь мог благодарить судьбу. Он завоевал всю Италию за 65 дней, не встретив серьёзного сопротивления и не нанеся ни одного серьёзного удара. Теперь он продемонстрировал, что для него Италия не только сам Апеннинский полуостров, но и север, который до настоящего времени не считался частью страны. Цезарь прекрасно понимал, что своим успехом он в значительной степени обязан неограниченным ресурсам Цизальпинской Галлии и превосходным отрядам, которые он там завербовал. Поэтому следовало скорее положить конец оскорбительному положению, в котором находились города, расположенные за рекой По, где можно было получить только половину прав граждан Рима. Не прошло и недели после того, а Помпей уже отплыл от берегов Италии, а Цезарь отдал распоряжение претору предоставить этим городам всю полноту прав римского гражданства.

Затем Цезарь оставил Брундизий и направился в столицу. По пути в Рим он настоял на встрече с Цицероном, и они действительно встретились, впервые за десять лет. Цезарь считал абсолютно необходимым либо привлечь этого златоуста экс-консула на свою сторону, либо, по крайней мере, добиться его нейтралитета. Бальб и другие посредники уже подготавливали почву, а сам Цезарь написал ему учтивое письмо, напомнив о том, что они связаны через Долабеллу, зятя Цицерона (правда, Долабелла ужасно обращался с дочерью Цицерона Туллией). Цезарь поздравил оратора с благодарственной церемонией, организованной в честь победы Цицерона над бандитами во время правления на Сицилии, что было достаточно смехотворным, поскольку, кроме незначительной перестрелки, там ничего не произошло. Цезарь, разумеется, не мог удержаться и напомнил Цицерону о том, как вёл себя его союзник, Катон, выступивший против организации церемонии. Цицерон, со своей стороны, ответил многословно и изящно, продемонстрировав такую же неискренность, как и Цезарь. Направив Цезарю наполненное грубой лестью приветствие в связи с проявленным им в Корфинии милосердием, Цицерон в это же время писал Аттику, что этой мягкости ни в коем случае нельзя доверять, что Цезарь — не кто иной, как преступник, не заслуживающий ничего, кроме отвращения, и что, придя к власти, он оставит в живых лишь немногих представителей высших классов.

Помимо самого обыкновенного страха имелось ещё несколько причин, которые заставляли Цицерона не выказывать своей враждебности к Цезарю открыто. Во-первых, он был уверен, что победа «твёрдолобых» будет сопровождаться едва ли меньшим кровопролитием, чем победа Цезаря, о чём они сами неоднократно говорили с нескрываемым злорадством. Во-вторых, подобно Катону, да и многим другим, Цицерон не сомневался, что Помпей стремится к единоличной власти ничуть не менее Цезаря. Кроме того, Цицерону частенько напоминали, что именно Помпей отправил его в изгнание. В то же время Цезарь был щедрым кредитором Цицерона. Оратор неоднократно убеждал многострадального Аттика выплатить за него долг, указывая на то, что довольно гадко быть в долгу у политика, с которым враждуешь. Существовала ещё одна причина финансового характера, которая удерживала Цицерона. За время своего правления ему удалось сделать значительные накопления, составляющие около 110 тысяч фунтов, и при этом не вызвать в свой адрес сколько-нибудь серьёзной критики. Эти суммы Цицерон оставил в Анатолии и теперь справедливо опасался, что сторонники Помпея (или даже оставшиеся без средств хваткие консервативные лидеры) приберут к рукам его богатство.

Эти двое, Цезарь и Цицерон, встретились в городе Формэ, очевидно, 28 марта. Но успеха их беседа не принесла. Цезарь пытался убедить Цицерона вернуться в Рим и присутствовать на заседании сената, которое он собирался провести. Красноречие Цицерона и его пример могли оказать Цезарю неоценимую услугу. Цицерон писал, что, отвечая Цезарю, он открыто заявил о своём намерении выразить сожаление в связи с бегством Помпея из Италии, а также выступить против любого плана Цезаря относительно вторжения в Испанию или Грецию.

«Это совсем не то, чего я хочу», — ответил Цезарь, который предлагал Цицерону только одно — занять нейтральную позицию. В его ближайшие планы входило вторжение в обе эти страны поочерёдно. Было решено, что Цицерон обдумает предложения Цезаря ещё раз, но его заключительные слова ясно показывали, что под тонким покровом учтивости скрыта жёсткая решимость.

«Если я не получу поддержки от Цицерона, — заявил он, — я добьюсь её там, где это будет возможно, и приму те меры, которые сочту необходимыми».

Цицерон твёрдо придерживался принятого решения и не появился в сенате 1 апреля.

Народные трибуны Марк Антоний и Квинт Кассий, вновь приступившие к своим служебным обязанностям, приняли меры, чтобы уведомить всех сенаторов о том, что они обязаны быть в сенате 1 апреля. Но когда Цезарь прибыл на заседание, организованное за пределами Рима, поскольку по своей должности правителя Галлии он не имел права находиться в городе, выяснилось, что лишь немногие сенаторы явились по его требованию. Особенно мало было представителей нобилитета. Прибыли только два экс-консула, и один из них, выдающийся юрист, не занимавшийся политикой, Сервий Сульпиций Руф, сделал то самое совершенно ненужное Цезарю заявление, о котором говорил Цицерон. Отвечая на длинную торжественную пропагандистскую речь победоносного военачальника, Руф обратился к нему с просьбой не начинать войну в Испании. В ответ Цезарь предложил послать к Помпею ещё одну депутацию с предложениями мира. Это был не более чем красивый жест: после того как Помпей объявил всех оставшихся в Италии сенаторов своими врагами, было весьма маловероятно, что среди них объявятся добровольцы, готовые выполнить такое поручение. Тогда Цезарь, согласно его собственным записям, сделал заявление, которое было смесью призыва к сотрудничеству и угрозы. «Я искренне призываю вас присоединиться ко мне в деле управления Римом, — произнёс он. — Однако если робость заставит вас уклониться от выполнения этой задачи, я больше не потревожу вас. В этом случае я буду управлять один».

«Этот человек больше не отказывается от звания тирана, — писал Цицерон Аттику, — он фактически требует этого, и в этом вся его сущность». Известно, что Цицерон ненавидел вялых и безвольных сенаторов.

Цезарь выступил перед народным собранием Рима, пообещав раздачу бесплатного продовольствия и денег. Затем он занялся выбиванием средств для содержания своей армии. За время кризиса он израсходовал все богатства, захваченные им в Галлии. Цезарю крайне не хватало наличных денег, и довольно часто он занимал деньги у своих ближайших соратников. Таким образом он, что называется, одним камнем убивал двух птиц, получая при этом дополнительные гарантии их лояльности. Сенат послушно предложил разрешить Цезарю использовать резервные запасы государственной казны, хранившиеся в храме Сатурна, поскольку панически бежавшие сторонники Помпея не сумели их вывезти. Последовавшие события не упомянуты в «Комментариях». Цезарь только достаточно неопределённо говорит о препятствиях и заговоре трибуна, Луция Цецилия Метелла, подкупленного враждебными элементами, на что ему пришлось потратить впустую несколько дней. Очевидно, Метелл наложил вето на предложение сената, и, когда его запрет был проигнорирован, он забаррикадировал собой дверь храма. Этот дерзкий и храбрый поступок, предпринятый человеком, принадлежащим к одному из самых уважаемых семейств Рима, вынудил Цезаря войти в Рим. Он не был в столице уже девять лет и в качестве правителя Галлии по закону не имел права там появляться. Никогда ещё великие завоеватели не возвращались в Рим так странно и без официальных церемоний. Метелл заявил, что согласно традиции резервные запасы казны могут использоваться только для борьбы против галлов. Цезарь попытался убедить Метелла, что он не нарушит заветов старины, поскольку использует деньги именно для этой цели. Но терпения Цезаря хватило ненадолго, и он заявил: «Мне проще убить вас, молодой человек, чем тратить время на угрозы». Метелла оттеснили от дверей, после того как убедились, что добровольно он сопротивления не прекратит. Как сказал один из трибунов, «только тиран может избавить своих подданных от всех финансовых забот». Цезарь смог вывезти на телеге 4135 фунтов золота, 900 тысяч фунтов серебра и 1,5 миллиона фунтов в наличных деньгах. Но дело чуть не дошло до кровопролития, и этот инцидент был чрезвычайно неудобен для Цезаря, поскольку одним из его основных конституционных требований была защита свободы и неприкосновенности трибунов. Действия Цезаря вызвали такое возмущение среди римлян, что ему пришлось отказаться от своей прощальной речи. Он покинул столицу в состоянии чрезвычайного раздражения.

Цезарь прекрасно понимал, что существовал единственный способ удержать нарастающее недовольство в определённых границах — гарантировать бесперебойные поставки продовольствия в Рим, и тут серьёзную угрозу представляло превосходство Помпея на море. Следовало захватить острова Сардинию и Сицилию, которые были основными производителями зерна. Кроме того, господство над Сицилией открывало путь к огромному зернохранилищу Помпея на севере Африки. Цезарь быстро справился с этой задачей. На Сардинии ещё до высадки войск Цезаря началось восстание против Помпея, а Сицилия была стремительно захвачена Курионом. Правивший там Катон в начале мая вывел с острова войска, упрекая Помпея в бездеятельности.

Несмотря на потерю Сардинии и Сицилии, Цицерон наконец сделал свой выбор, остановившись на Помпее. Сложная смесь принципов, личных отношений и финансовых соображений преобразовалась в единый сплав, и он смог принять окончательное решение. Плохой приём, оказанный Цезарю в Риме, казалось, предвещал его скорое поражение.

Кроме того, Цицерон считал Цезаря своим личным врагом. Он писал Аттику 2 мая: «Он должен пасть либо под ударами врагов, либо сам». Поэтому, когда Помпей призвал всех сенаторов присоединиться к нему в Фессалониках (Салоники), Цицерон, собрав волю в кулак, оставил сомнения и повиновался. Но даже теперь, отплыв из Кайеты и обогнув сапог полуострова, чтобы пересечь Адриатику, он намеревался держаться в стороне от борьбы.

На решение Цицерона отчасти повлияли слухи о высадке Помпея в Африке, которые оказались ложными, и сообщения о трудностях Цезаря в Массилии (Марсель), что было правдой. После короткого и не принёсшего ему удовлетворения посещения Рима Цезарь по суше направился в Испанию. Его настроение улучшилось. Он шутил, что собирается сначала сразиться с армией без командующего, а затем с командующим без армии. Когда во второй половине апреля Цезарь подошёл к Массилии, оказалось, что жители этого древнего и богатого города-государства не собирались сотрудничать с ним. Агенобарб, получивший прощение после поражения в Корфинии, собирался возобновить союз с гражданами Массилии, а они, в свою очередь, направили к Помпею послов. Но и Цезарь после Галльской войны был великодушен к этому городу, поэтому местные власти дипломатично информировали его, что имеют равные обязательства перед обеими сторонами и обязаны придерживаться нейтралитета. Правда, это заявление едва ли было искренним, поскольку, стоило Агенобарбу приплыть в Массилию, ему тут же доверили организацию обороны города.

Массилия стала серьёзным препятствием на пути Цезаря, поскольку через этот город проходили важные пути сообщения. Если бы он оставался во враждебном лагере, то испанские города, скорее всего, не смогли бы открыто стать на сторону Цезаря. Это относилось и к Дальней Испании, где за два срока пребывания у Цезаря появилось много клиентов и союзников. Покорить Массилию со стороны суши было невозможно. И Цезарь начал строить в Арелате (Овен) военные суда, чтобы атаковать город с моря. В июне корабли были готовы, и Цезарь чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы продолжать движение на запад.

22 июня 49 года до н. э. Цезарь соединился со своими шестью легионами, которые пришли в Испанию из Галлии. Им противостояли пять легионов Помпея, стоявшие в Илерде (Лерида), на северном притоке реки Эбро. Эта армия, как писал Цезарь, была настолько многочисленна, что предназначалась, очевидно, не для того, чтобы обеспечивать порядок в Испании, а для ведения военных действий против его легионов. Командовали этой армией Луций Афраний и Марк Петрей. Афраний, так же как и Помпей, был родом из Пицена. Политикой он не занимался. Единственное, чем он прославился в гражданской жизни, — это умением хорошо танцевать. За 11 лет до описываемых событий Афраний был смехотворно плохим консулом, причём получил эту должность только благодаря огромным взяткам, которые раздавал его земляк Помпей. Зато военачальником он был опытным и долго служил под командованием Помпея в Испании и других местах. Петрей, по-видимому, был сыном центуриона с юга Италии. Именно Петрей победил Каталину и убил его в бою. Именно Петрей позже, когда консул Цезарь приказал посадить Катона в тюрьму, отправился туда вместе с ним, заявив, что предпочитает общество Катона в тюрьме соседству Цезаря в сенате.

Обе стороны обладали значительными вспомогательными силами, включая конницу, прибывшую к Цезарю из Галлии. Цезарю надо было действовать стремительно, потому что от Италии, в которой осталось недостаточное количество войск, его отделяла занятая противником Массилия. Он боялся также появления Помпея в Испании. Но действовать быстро оказалось делом достаточно трудным. Илерда обладала хорошей естественной защитой, а сторонники Помпея прекрасно освоили тактику партизанской войны. Отряды Помпея сосредоточивались вместе, наносили удар и тут же рассредоточивались и перегруппировывались. Кроме того, погода не благоприятствовала Цезарю. Согласно календарю был конец июня, но в тот период календарь значительно опережал смену времён года, и на самом деле ещё стояла весна. В горах продолжалось таяние снегов, половодье было в разгаре. Течением снесло две переправы Цезаря, и его армия оказалась зажатой на полуострове между двумя разлившимися реками. Общественное мнение в Риме было чрезвычайно чувствительно к каждому успеху или поражению враждующих сторон. Поэтому, когда эти новости достигли столицы, многие сенаторы, которые до настоящего времени ещё колебались, теперь решили, что пришло время последовать за Цицероном и присоединяться к Помпею в Греции.

Однако сенаторы в очередной раз недооценили Цезаря. Он сумел переправиться через один из протоков на лодках, которые приказал сплести из ивняка и обтянуть кожей. Цезарь видел такие лодки в Британии. Войска Цезаря избежали западни на суше, а его корабли одержали победу в сражении у побережья Массилии. Эти новости привлекли на его сторону несколько крупных испанских городов к северу от Эбро. В их число входил и город Оска, жители которого гордились тем, что у них располагался штаб вдохновителя антиконсервативного движения Сертория, когда тот боролся против наследников Суллы, в число которых входил и Помпей. Столкнувшись с враждебностью местного населения и приближением конницы Цезаря, Афраний и Петрей решили отойти в горы, к югу от Эбро, туда, где Помпей в течение тех же самых кампаний одерживал сокрушительные победы. Во время перехода к реке они попали в окружение и вынуждены были остановиться. Цезарь не стал атаковать. Его отряды рвались в бой, предвидя возможность захватить богатые трофеи, но их командующий понимал, что нехватка продовольствия сыграет свою роль и боевые действия, возможно, не понадобятся. Через некоторое время началось братание солдат обеих армий. В этот момент Петрей проявил большую решимость, чем его соратник Афраний, и положил конец разложению в рядах своей армии, приказав казнить пленных солдат Цезаря. Это решение оказалось ошибочным, так как дало врагу сильное пропагандистское оружие.

Сторонникам Помпея пришлось повернуть назад к Илерде. Цезарь продолжал непрерывно преследовать их, а когда они наконец остановились и разбили лагерь, отрезал их от источников воды. Это означало поражение, и 27 августа они сдались. В соответствии с политикой милосердия по отношению к согражданам-римлянам Цезарь даровал свободу Афранию и Петрею и выслал их из Испании. Их солдаты в Испании и Галлии были отправлены в отставку. Сдался Цезарю и Варрон, ведущий учёный того времени, чьи упорные, но безуспешные попытки сохранить Дальнюю Испанию для Помпея с мягкой иронией были отражены в «Комментариях». На место Варрона Цезарь назначил Квинта Кассия, который успешно служил ему, занимая пост народного трибуна.

После получения больших сумм Цезарь вернулся в Массилию. Город был вынужден капитулировать, Агенобарбу удалось скрыться, чтобы вновь вступить в борьбу с Цезарем, и вновь неудачно. Хотя защитники города нарушили перемирие, Цезарь пощадил их и не стал распространять на них те жестокие меры возмездия, которым подвергались варвары Галлии в аналогичных ситуациях. Но Массилия, древний город, традиционно в течение столетий хранивший верность Риму, была лишена независимости и значительной части своей территории.

На пути назад в Рим Цезарь должен был свернуть в сторону, чтобы подавить опасный мятеж в Плацентии (Пияценза), но в «Комментариях» он об этом не говорит ни слова. Если не считать незначительного возмущения среди его легионеров в начале Галльской войны, это был первый случай мятежа в военной карьере Цезаря. Лидеры восставших принадлежали к легиону, который понёс серьёзные потери в Испании. Солдаты, участвовавшие в испанской кампании, плохо питались и были возмущены тем, что Цезарь откладывал решающее сражение и таким образом растягивал кампанию. Во время военных действий были захвачены огромные богатства, но доля, перепавшая легионерам, оказалась весьма скромной, а теперь ещё Цезарь объявил новый политический курс — милосердие к побеждённому противнику, то есть возможность захватить ценности практически свелась к нулю, а жалованье выплачивали с большим опозданием. Легионеры прекрасно понимали, что Цезарь, который, так или иначе, был мятежником против законной власти, не мог обойтись без них. Но и они нуждались в Цезаре не меньше, ведь без него у них не было возможности ни захватить добычу во время службы, ни получить землю после выхода в отставку. Прибыв в мятежный легион, Цезарь сначала напомнил своим воинам, что они были самыми высокооплачиваемыми солдатами за всю историю Рима. Затем он решил продемонстрировать солдатам, что он оскорблён их поведением и шутить не намерен. Восставший легион был приговорён к древнему наказанию — децимации, обряду, при котором казнили каждого десятого по жребию. Разумеется, Цезарь всерьёз не собирался осуществлять столь непопулярную меру. Он смягчил наказание: затребовав имена ста двадцати главарей, приказал казнить двенадцать из них, а остальных взял на заметку. Считалось, что эти двенадцать выбраны по жребию, но Цезарь был слишком опытным политиком, чтобы не организовать эту случайность в своих интересах. Ни одного легионера не казнили случайно. Кроме того, даже эта непопулярная мера сопровождалась актом милосердия. Когда один из осуждённых на смерть пожаловался, что он невиновен и обвинён своим центурионом ложно, Цезарь приказал вместо солдата казнить оговорившего его центуриона.

Однако испанский успех был омрачён поражениями военачальников Цезаря в других местах. Долабелла был оттеснён к побережью и разбит флотом Помпея, доминировавшим в Адриатическом море. Брат Антония был вынужден капитулировать. И хуже того, Курион, после победы над Катоном и взятия Сицилии, был наголову разбит на севере Африки, а оба его легиона уничтожены. Победителем оказался царь Юба, правивший обширной страной Нумидией (Алжир). Он унаследовал от отца обязательства дружбы с Помпеем. Кроме того, однажды во время заседаний в сенате за 13 лет до описываемых событий Юба, тогда ещё принц, позволил себе издевательски пошутить по поводу экстравагантного костюма Цезаря, который не остался в долгу и оттаскал Юбу за бороду.

Юба также копил злобу против Куриона, недавно предложившего римлянам оккупировать его царство. Царя не обескуражило известие о победе Цезаря в Испании, и он атаковал Куриона, что стало для римлянина полной неожиданностью. Передвигаясь слишком быстро и оказавшись в западне в долине реки Меджерде (Баградас), Курион, подобно Крассу в Парфии, был окружён конницей. Многие римляне пали в этой битве, и среди них сам Курион; большинство оставшихся было захвачено в плен и казнено царём Юбой. Таким образом, Северная Африка, важный поставщик зерна, по-прежнему оставалась в руках сторонников Помпея. Но Цезарь извлёк из этого события чисто пропагандистскую выгоду: он успешно эксплуатировал тот факт, что судьба противника во многом зависела от такого сомнительного иностранца, как злодей Юба.

Цезарь вторично в течение года посетил Рим. Его решение стать консулом 48 года до н. э. конституционным способом оставалось неизменным, но, так как находившиеся на посту консулы уехали из Рима, обычная процедура выборов становилась невозможной. Для их проведения Цезарю потребовалось использовать чрезвычайный пост диктатора. Он был назначен диктатором в соответствии с законом, предложенным Марком Эмилием Лепидом, женатым на дочери Сервилии, многолетней подруги Цезаря. Хотя Лепид был напыщенным и легковесным молодым человеком, именно его назначил Цезарь в качестве своего заместителя в Италии. Лепид принадлежал к одному из самых древних благородных семейств Рима, этим и определялся выбор Цезаря, поскольку среди высших должностных лиц Цезаря мало кто мог похвастаться таким происхождением. Кроме того, отец Лепида выступал против Суллы и в 78 году до н. э. возглавил первое движение против его наследия.

Цезарь использовал период своего первого пребывания на посту диктатора только для того, чтобы провести консульские выборы, он не преследовал более широких целей, дискредитированных тираническим режимом Суллы. Он также вернулся к наболевшей проблеме, усиленной гражданской войной и представлявшей серьёзную угрозу самому устройству общества. Это была проблема долгов, которая так или иначе оказывала влияние на огромное большинство римлян. Цезарь на себе испытал, что это такое, будучи одним из самых крупных должников своего времени, и приобрёл серьёзный опыт в её решении, проводя реформы в Испании перед Галльской войной. Ещё в 80-х годах политические деятели пытались осуществить ряд мер для спасения бесчисленных должников, которых суровые законы делали полностью беззащитными перед ростовщиками. Но эти усилия были ограниченны, поскольку отсутствовали гарантии, что предпринятые действия не превратятся в атаку на частную собственность и на систему кредитования как таковую, чего небезосновательно опасались собственники по всей стране.

Проблема долгов, которая в своё время вынесла на гребень политической жизни Катилину, вновь обрела остроту. Теперь, в условиях гражданской войны, разразился катастрофический кризис кредита. Одной из главных проблем, по-видимому, стала нехватка наличных денег. Огромное количество наличности было израсходовано на содержание армий сражающихся, а из-за общей нестабильности обстановки большие денежные суммы просто исчезли из обращения. В обращении осталось настолько мало денег, что их уже не хватало на возмещение долгов. Кредиторы делали отчаянные попытки вернуть выданные ссуды, но несостоятельным должникам лишь оставалось в уплату долга отдать всю свою собственность. Кредиторы были в этом не заинтересованы, поскольку цены на недвижимость и землю резко падали. А сами законы, направленные против должников, не менялись с незапамятных времён и отличались дикостью и жестокостью.

Цезарь осуществил меры, которые препятствовали накоплению наличных денег, но в то же самое время обязывали кредиторов принимать землю и товары в уплату долга. Чтобы избежать споров относительно стоимости собственности, её полагалось оценивать по довоенным ценам, устанавливаемым специальными официальными оценщиками, которых назначал городской претор. Процент, уже выплаченный в форме наличных денег или ценных бумаг, следовало вычитать из общей суммы долга. В Риме процентная ставка обычно составляла около 4 процентов. Повальное взяточничество при выборах привело к росту ставки до 8 процентов, а к моменту описываемых событий она приблизилась к 12 процентам. Поэтому принятое решение об учёте процента явилось бы существенной уступкой. Однако, вполне вероятно, тогда эти меры ещё не были проведены в жизнь, поскольку Цезарь в течение всех оставшихся ему лет продолжал предпринимать различные шаги для предотвращения финансового кризиса, что создаёт трудности при выяснении хронологии. Но уже в 49 году до н. э. стало очевидным, каким образом Цезарь собирался решать эту проблему.

Его намерения вызывали большую тревогу среди представителей более состоятельных классов. Один из оставшихся в Италии экс-консулов, Сервий Сульпиций Руф, писал Цицерону, что, какая бы сторона ни победила, финансовые трудности неизбежно повлекут за собой нарушение права частной собственности. Отмена долгов была наиболее популярным пунктом в антиконсервативной программе, приверженцем которой долгое время объявлял себя Цезарь. Римляне верили, что он поможет стать на ноги тем должникам, которые в гражданской войне выступят на его стороне. Но, так как среди его сторонников было много финансистов, возможно, он и не давал никаких обещаний на этот счёт. А если и давал, то теперь поведение Цезаря противоречило его словам, и он явно не собирался в революционном порядке отменять долги, чего многие так опасались. Фактически закон Цезаря о должниках и кредиторах означал, что кредиторы теряют в среднем одну четверть сумм, на которые они имели ранее законное право. Разумеется, сумма складывалась весьма значительная, но кредиторы не выражали сильного недовольства — эти потери были значительно меньше тех, которых они опасались. Кроме того, Цезарь настоял на принятии закона о том, что раб не может получать вознаграждение за донос на хозяина. Успокоенные финансисты быстро поняли, что предоставлять кредиты по-прежнему выгодно, и активно продолжали эту деятельность.

Цезарь продемонстрировал, что не отстаивает интересы какого-то определённого класса. Его беспокоила возможность того, что его злоупотребления будут раскрыты, и в этих условиях он не имел ни малейшего желания содействовать полной отмене долгов. В конце концов, ему было гораздо выгоднее, чтобы большинство денег вернулось кредиторам. Это были весьма влиятельные люди, и именно от них Цезарю было легче получить финансовую поддержку. Фактически они были его сторонниками, и Цезарь значительно увеличил их число, добившись возвращения многих из ссылки, куда те были отправлены по приговору республиканцев.

Затем после чрезвычайно активных одиннадцати дней своего диктаторства в Риме Цезарь двинулся на юг, в направлении Брундизия.

Существовали опасения, что Помпей в любой момент может высадиться в Италии. На самом деле эти страхи, подобно распространявшимся ранее слухам о том, будто он собирается в Испанию или в Африку, не имели под собой оснований. Любимая стратегия Помпея, подобно стратегии генерала Гранта и лорда Монтгомери, состояла в том, чтобы воевать только при условии значительного превосходства в силе. Поэтому, вместо того чтобы эффектно атаковать противника. Помпей предпочёл действовать медленно, но верно и, перед тем как начать какие бы то ни было военные действия, занялся мобилизацией. Проведя зиму в Фессалониках и услышав о прибытии Цезаря в Брундизий, Помпей начал двигаться на запад. Но он никак не ожидал, что Цезарю удастся пересечь Ионическое море, поскольку в это время года навигация обычно приостанавливалась.

В этом, однако, Помпей ошибся. По общему признанию, Цезарь также испытал серьёзное разочарование — количество кораблей, которые он обнаружил в Брундизии, было совершенно недостаточно для того, чтобы переправить его армию через Адриатику. Несмотря на это, 4 января 48 года до н. э. (или в начале ноября, согласно современному календарю), воспользовавшись кратким периодом затишья на море и благоприятными ветрами, Цезарь посадил на корабли 20 тысяч своих пехотинцев и 600 кавалеристов, спешно пересёк море и высадился в Палесте (Палисса) на открытом побережье Эпира, к югу от Вайоны (Валона) в тех местах, которые ныне теперь принадлежат Албании. Командующий морскими силами Помпея на Адриатике Бибул, в чьём распоряжении находилось 110 кораблей, базировавшихся на Коркире (Корфу), пришёл в бешенство, поняв, что не смог перехватить конвой ненавистного врага. Правда, ему удалось всё-таки захватить 30 кораблей Цезаря на пути назад, в Италию, и тут он отвёл душу, подвергнув их экипажи жестокой казни и разрушив сами корабли. Затем он возвратился на Адриатическое побережье, чтобы блокировать с моря вновь прибывшие отряды Цезаря, а тот, в свою очередь, лишил Бибула пресной воды. Бибул вскоре умер от холода и перенапряжения, не выдержав тяжёлых условий. Его суда, подобно всей древней военной технике, были плохо приспособлены для длительного патрулирования или осады, так как не могли оставаться в море значительное время. В своей «Гражданской войне» Цезарь посвятил Бибулу несколько кратких, но уважительных строк.

Наполеон утверждал, что Цезарь должен был вторгнуться на Балканы по суше, а не морским путём, поскольку на море он значительно уступал Помпею. Но маловероятно, что даже Цезарь смог бы осуществить такой длительный переход, потому что, добравшись до Брундизия, он нашёл своих солдат истощёнными, больными и склонными дезертировать. Кроме того, если бы он решился на такой длительный переход, Помпей, конечно, воспользовался бы этим случаем для вторжения в Италию и с лёгкостью преодолел бы пролив. В то же время внезапное появление Цезаря, прибывшего морским путём, произвело сильное впечатление и вызвало нечто вроде паники во вражеской армии, которая теперь делала всё возможное, чтобы ускорить бросок на запад. Заметив волнение в рядах противника, Цезарь вновь использовал свой любимый маневр — предпринял ряд шагов, способствующих установлению мира. Он даже отпустил высокопоставленного командира Помпея, Бибулия Руфа (ранее осуществлявшего связь между Цезарем и Помпеем), захваченного его солдатами.

Конечно, это неизбежно привело к раскрытию информации о передвижениях Цезаря, но этот урон вполне компенсировался неизбежным ослаблением морального духа в войсках Помпея.

Две армии стали лицом к лицу на противоположных берегах реки Семани (Апс): Цезарь на юг по течению, а Помпей — на север. Цезарь был настолько озабочен неудачей, постигшей шедшее к нему из Италии подкрепление, что сам попытался добраться туда на маленьком судне, чтобы ускорить его прибытие. Но ему пришлось повернуть обратно из-за плохой погоды. 10 апреля (согласно современному календарю, это конец февраля) закончился томительный период ожидания. К Цезарю присоединился Антоний с четырьмя легионами и 800-тысячной конницей, которому удалось наконец пересечь пролив. Чрезвычайно удачное изменение направления ветра позволило ему уклониться от вражеского флота и высадиться около Лисса (Леш), в 75 милях к северу от того места, где его ожидал Цезарь. Антоний благополучно преодолел это расстояние и присоединился к нему.

Обе армии теперь стремились в Диррахий (Дуррес, Дураззо), где хранились запасы продовольствия и боеприпасы Помпея. Дальнейшее ожидание противоречило интересам Цезаря, поскольку его враг мог рассчитывать на поддержку всей Азии, в то время как его собственные надежды на подкрепление были теперь невелики. Несколько транспортов Цезаря погибли в море; Габиний (который бросил Помпея и перешёл на сторону Цезаря) не сумел добраться до него сухопутным маршрутом, заболел и умер в пути, в осаждённой Иллирии. Поэтому Цезарь решил вынудить Помпея принять бой, угрожая жизненно важному для него Диррахию. Однако эта попытка в последний момент сорвалась, Помпея ещё рано было списывать со счетов, он по-прежнему оставался блестящим полководцем: выиграв у Цезаря несколько часов, он захватил возвышенность в шести милях к югу от города. Цезарь выдвинул свои войска на участок между армией Помпея и Диррахием, и теперь обе стороны оказались отрезанными от своих баз — Цезарь от Италии флотом Помпея, а Помпей от Диррахия армией Цезаря.

Вражеские войска были слишком близко, чтобы Цезарь мог начать осаду города. Вместо этого он окружил 14-мильную линию городских укреплений с его собственным 17-мильным земляным валом. Были проведены гигантские по масштабам земляные работы. Аналогичные укрепления возводились ещё только один раз, спустя сотни лет, во время Гражданской войны в США. Такое решение было очень эффективно, поскольку численность армий противников соотносилась как четыре к трём. Цезарь объясняет своё решение необходимостью гарантировать беспрепятственное снабжение своей армии, оградить её от возможных вылазок конницы врага, сделать из Помпея посмешище и получить преимущество в пропагандистских попытках добиться мира, которые он не прекращал. Наполеон критиковал действия Цезаря, и, хотя он писал об этом в то время, когда крупномасштабная траншейная война была не в моде, безусловно верно то, что эта блокада не могла привести к успеху: Помпей сохранял доступ к морю. По этой причине Диррахий едва ли мог стать второй Алезией, и, кроме того, у Цезаря заканчивались запасы продовольствия, а до следующего урожая было ещё далеко (согласно римскому календарю тех лет, наступил июль, что соответствовало началу мая по современному календарю).

8 июля Цезарь напал одновременно на вражеские линии в шести различных пунктах, но не сумел прорваться. Приблизительно девятью днями позже Помпей нанёс ответный удар. Получив информацию от дезертиров-галлов, он послал шесть легионов и отряды наёмников морским путём, чтобы прорвать линию обороны Цезаря на южной оконечности побережья. Этим отрядам удалось укрепиться на занятых позициях и свести на нет всё, чего добился Цезарь. Контрнаступление Цезаря провалилось, причём по меньшей мере тысяча человек погибли. Лабиен подверг пленных унизительным процедурам и казнил, всё только для того, чтобы убедить своих новых консервативных союзников в собственной лояльности. Но по каким-то причинам Помпей не сумел развить его успех. Вероятно, он просто не понял, насколько важна его победа. Помпей едва ли верил тем, кто утверждал, что война уже фактически закончена, хотя, по словам Цезаря, война была бы закончена в тот же день, если среди его противников нашёлся бы человек, сумевший воспользоваться ситуацией.

Однако блокада была прорвана, и Цезарь стремительно двинулся в глубь страны. Он уже разместил свои отряды в Фессалии и в других регионах Северной Греции, с тем чтобы обеспечить поставки продовольствия в свою армию. Он везде поддерживал местные группировки, настроенные против Помпея и сформированные до некоторой степени из тех, чьим семействам Цезарь в своё время оказал поддержку. Теперь он проводил подобную политику в Фессалии, где его армия успешно пополнилась двумя легионами под командованием бывшего консула Кальвина. В то же время силы Помпея также возросли за счёт войск Метелла Сципиона, прибывшего из Сирии и присоединившегося к нему в столице Фессалии Лариссе. Если бы Помпей после Диррахия решил возвращаться в Италию морским путём, Цезарь был бы вынужден, несмотря на опасность, следовать за ним сухопутным маршрутом. Но он предположил, и совершенно справедливо, что его враг не сможет покинуть Метелла Сципиона. Помпей также стоял в Фессалии, вдалеке от своих морских баз, а значит, имелись надежды на решающее сражение. После того как Цезарь позволил своим хорошо потрудившимся, но плохо питающимся солдатам устроить оргию грабежей, насилия и убийств в маленьком непокорном городе Гомфи, две армии стали друг против друга на равнине Фарсала. Силы Помпея теперь превосходили силы Цезаря более чем вдвое, и они были размещены на возвышенности. И всё-таки на следующий день меньшие силы, несмотря на неблагоприятную диспозицию, начали и выиграли сражение, не понеся серьёзного урона. Действительно, Цезарь собирался переломить сложившуюся ситуацию в надежде, что подвижность его армии, значительно превосходившая подвижность противника, могла бы дать ему некоторое преимущество. Но когда, к своей огромной радости, Цезарь увидел, что противостоящая армия готовится к сражению, он отменил приказ о выступлении и сформировал линию обороны.

Цезарь предполагал, что Помпей решил наконец вступить в битву под давлением консервативных политических деятелей в его лагере. Это были вздорные и злобные люди, которых интересовали только месть, нажива и прибыльные должности. Они яростно ссорились из-за того, кому достанется должность великого понтифика, занимаемая Цезарем. И что самое главное, они отказывались признавать Помпея своим командующим и главой. Он счёл необходимым предоставить Метеллу Сципиону полномочия независимого командующего. Тем не менее Агенобарб, подобно многим другим, глумился над Помпеем, называя его «царём царей», от которого он собирался избавиться, как только решающее сражение будет выиграно. Сам же Помпей пребывал в радужных надеждах на лёгкую победу и низкий боевой дух армии противника.

Эта ошибочная точка зрения сформировалась под влиянием Лабиена, лучшего военачальника Помпея. Это он добился принятия плана, в соответствии с которым добыть победу предстояло его стремительной 7-тысячной коннице. Конные отряды должны были напасть с фланга на правое крыло армии Цезаря после того, как легионы с обеих сторон вступят в бой. Цезарь, однако, предвидел эту опасность и сформировал запасной корпус из 3 или 4 тысяч пехотинцев (по одной когорте от третьей линии каждого легиона), который был направлен для поддержки правого фланга. Опыт Галльской войны научил Цезаря учитывать в планах сражений нападения с тыла. Хотя резервы Цезаря находились вне поля зрения, кажется странным, что Помпей не предвидел этой довольно очевидной стратегии: возможно, мы просто не располагаем какой-то информацией о подготовке битвы. Но, так или иначе, когда 9 августа 48 года до н. э. произошло сражение, уловка Цезаря полностью себя оправдала. Внезапно натолкнувшись на заграждения с колючими шипами, выставленные резервной линией, и на активное сопротивление пехоты Цезаря, которой был отдан приказ не метать копья, а наносить ими колющие удары, конница Помпея, вместо того чтобы окружить это неожиданно возникшее формирование, в панике отступила. После этого Цезарю было легко окружить противника с фланга и оттеснить его легионы. Солдаты Цезаря, несмотря на усталость и изнуряющую жару, двинулись вперёд и захватили вражеский лагерь, только что оставленный Помпеем, который бежал с поля битвы и скрылся в Греции. 15 тысяч его солдат были убиты, 6 тысяч из них были римскими гражданами. Потери Цезаря были незначительны. На следующее утро более чем 20 тысяч оставшихся в живых солдат Помпея капитулировали. Армия Помпея перестала существовать.

Помпеем овладел страх — его кавалерийские отряды, на которые он привык безраздельно полагаться, были разбиты. Помпей подозревал предательство, но в действительности он просто принял неправильное решение, хотя инициатива находилась в его руках. Цезарь, напротив, принял верное решение. Подавить такую неустрашимую пехоту Цезаря могла только такая конница, значительно превосходившая её по численности. Численность конницы Помпея была недостаточной. Кроме того, состав его армии был смешанным, и, хотя галлы и испанцы сражались стойко, рекруты из восточных провинций не оправдали его надежд.

Сражение при Фарсале началось неожиданно, разворачивалось стремительно и закончилось полным разгромом противника Цезаря. Правда, большинству соратников Помпея, не считая Агенобарба, который был убит в бою, удалось бежать, чтобы впоследствии продолжать борьбу. Однако сокрушительный разгром армии Помпея уничтожил равновесие сил в империи и явился переломным моментом истории.

Эта битва была самой кровопролитной из всех, которые когда-либо вели римляне между собой. Цезарь не упоминает о ней ни в одном официальном документе, и он не устраивал триумфа в честь этой пирровой победы. Тем не менее даже сейчас, помимо военного успеха, ему удалось нажить и политический капитал. Сражение ещё не было закончено, а Цезарю уже удалось набрать пропагандистские очки: он приказал своим солдатам сохранять жизнь своим землякам, и это лишило легионеров Помпея возможности сплотиться. Затем, достигнув вражеского лагеря, где Цезарь отобедал тем, что было приготовлено для его противника, он привлёк внимание приближенных к непристойной роскоши палаток Лентула и других военачальников — палаток, окружённых искусственными беседками и свежим дёрном, украшенных плющом и набитых серебряной посудой. Захватив корреспонденцию Помпея и Метелла Сципиона, он сжёг её не читая. Наконец, осматривая поле битвы, он произнёс слова, которые в дальнейшем часто повторялись в пропагандистских целях. Цезарь заявил, что если бы он не обратился к своей армии за помощью, то даже все его заслуги перед Римом не спасли бы его от народных проклятий.

Пристально глядя на груды мёртвых тел, Цезарь произнёс сакраментальную фразу: «Они этого хотели».