О ДУХЕ ТОЧКИ

ОПИСАНИЕ ТОЧКИ

Лугнаса или Лугнасад, кельтский Ламмас — праздник Первого урожая у кельтов, справляемый с 31 июля на 1 августа. Для кельтов Британии и Галлии, и отчасти для славян Южной Европы, это праздник выпечки первого хлеба из первой порции годового урожая, праздник, названный в честь кельтского бога магии и поэзии Луга — аналога Одина в части его ипостасей. Англосаксонский праздник Первого хлеба, Хлебная месса (Hlafmasse) — ключевая точка мистерии Джона Ячменное Зерно. Некоторые группы Асатру в эти дни почитают Локки и Сигина (31 июля) и Одина и Фригг (1 августа).

Реальное языческое названия праздника не сохранилось. В Англии и Шотландии «Праздник хлеба» (Loaf‑Mass) (который впоследствии стал называться «Праздник урожая» (Lammas)) проводился, когда народ приносил первые плоды своего урожая к церкви в качестве пожертвования, — традиция, берущая свое начало из язычества. Подобная традиция существовала в Германии: начало сбора урожая всегда сопровождалось жертвоприношениями и вопрошанием хорошего урожая в будущем, защиты от града и других напастей.

Вообще, с точки зрения сельскохозяйственного цикла, трактовать значение данного праздника довольно сложно, так как в одних краях в это время уже идет праздник урожая, в других же все только поспевает.

У славян Северной и Центральной России, например, на это время приходился «праздник хлебного волка» — одного из полевых духов, охраняющих посевы. Имя духа говорит само за себя: волк, даже и хлебный, — зверь без сантиментов, место своего обитания он охраняет всеми доступными средствами, в том числе и от самих засевающих. В это время как раз по всходам знающие люди могли заключить о судьбе урожая: будет — не будет.

В Исландии это было время ярмарок, которые были особенно примечательны спортивным состязанием — боем лошадей. От этого вида спорта мы получили название «Freyfaxi» (Грива Фрейра (Freyr's‑Mane)), так звали одну из самых знаменитых лошадей в Исландии, жеребца, которого Hrafnkell, годи Фрейра, посвятил своему Богу.

В «Практической магии в Северной традиции», Найджел Пенник упоминает, что Праздник Хлеба был также временем особого почитания колодцев и других священных источников воды, хотя происхождение этой традиции сложно отследить. Он также предполагает, что английская народная песня «Джон Ячменное зерно», известная нам по одноименному стихотворению Роберта Бернса, — это подходящая ритуальная песня или ритуальная драма для этого праздника, о Бюггвире «Ячмене» (Byggvir «Barley»), служителе Фрейра. В Шотландии и части Англии все еще жив обычай изготовления куколок из зерна в это время. Они легко могут быть представлены как образы урожая для каждого из Богов или Богинь, они ставятся у очага, где стоят до Зимних ночей.

В прошлом это время было не только началом сбора урожая, но также концом сезона битв. Воины, пережившие лето набегов и торговли, возвращались домой с урожаем золота и славы, которую они завоевали, готовились сложить оружие и приступить к мирным работам по заготовке пищи на зиму. На самом деле эти мирные труды были подготовкой к еще более трудной битве с противником, не знающим пощады ни к старому, ни к малому — с суровой северной Зимой. На оборотной стороне камня Haggeby изображен плывущий корабль — возможно, этот корабль возвращается из сражений домой.

В славянских странах природные особенности климата добавляли данному празднику дополнительное своеобразие: дело в том, что именно конец июля — начало августа на Руси было временем полосы наиболее серьезных гроз. Для центральных районов эти грозы обычно бывают и последними в сезоне. Можно рассматривать это как причинно–следственную связь, можно — по законам магического подобия, но именно с началом августа на Руси также ассоциировались определенные воинские соревнования и состязания, знаменующие собой отмечание Перунова дня.

В этом точка Лугнасы перекликается с противолежащей ей точкой Годового Коло — точкой Имболка, зимней Громницей.

День Перуна большинством современных славянских общин почитается в конце июля — по указаниям древнего календаря на глиняном кувшине, означающим, по толкованию Б. А. Рыбакова, 20 июля. С этим же днем (по старому стилю), переместившимся вместе с григорианским календарем на 2 августа, в народном месяцеслове связан день «Огненного восхождения пророка Ильи» — святого, которому народное сознание придало власть над огненной стихией, над конями и колесницей, над громом и молнией.

«Переместить» недрогнувшей рукой календарную дату со старого стиля на новый было бы самым простым решением. В случае с датировкой Купалы и Коляды мы имеем для подобного действия твердое основание в виде астрономических точек Солнцестояния, к которым оказываются приближены «старостильные» даты. В случае с Перуновым днем — Ильиным днем, напротив, нам представляется более интересной «искаженная» дата 2 августа — не только из‑за близости к кельтскому празднику Лугнаса, но и потому, что именно с нею связан целый ряд поверий и примет. Как бы ни надругались над календарем светские и духовные власти, но указания народного месяцеслова в большинстве своем проистекают из вековых наблюдений за действительным ходом природных явлений своей земли. И, конечно же, — из столь же долгого опыта общения с ее незримыми обитателями.

Так, на Руси привычно почитать Громовника в начале августа — во дни ярого, битвенного Солнца и последних гроз в нашей полосе. Перун — начало жатвы, но и день, когда свою жатву собирают усмиренные Перуном лесные жители. Потому в этот день в лес ходят только сведущие люди за своими особыми нуждами. На Перуна устраивается большой общинный пир, к которому готовятся целую неделю. На этот пир, коли все устроено как должно, хозяева Запределья присылают своего посланца и часть от своих благ, чтобы люди торжествовали вместе с Богами. Воины — дети Перуна — воспоминают большой братчиной и состязаниями своих братьев, собиравших когда‑либо кровавую жатву на полях правой битвы.

Таким образом, у славянских, кельтских и скандинавских народов, вне зависимости от различий климатических, мы видим два магических составляющих праздника Лугнаса: воинские игры и первый урожай.

Ф. Леру же в своей «Кельтской цивилизации» предлагает нам такое представление праздника, которое бы позволило объединить все его разнородные на первый взгляд смысловые магические аспекты. По Леру, для кельтов Лугнаса в первую очередь был праздником королевским, соответственно, и Луг в это день предстает в своей королевской ипостаси.

«Это праздник Луга в его королевском аспекте, праздник короля — раздатчика благ и поддержателя равновесия, праздник осени и урожая. Он отмечался играми, состязаниями, скачками и собраниями законоведов и судей».

Римская политика усилила данное значение праздника, сделав Лугнасу днем, посвященным императору. Соответственно и название месяца август ассоциировано с римской императорской фамилией.

Все это дает нам возможность увидеть новую трактовку праздника. Праздник КОРОЛЕВСКОЙ ВЛАСТИ в высшем смысле этого слова, силы, равновесия и плодородия. С одной стоны — Громовержец как знак высшей власти; с другой — податель урожая, как реализация сакральной функции Короля; с третьей — воинская сила и доблесть, прославляющая верховную власть: кшатрии на службе брахманов; все три касты слиты воедино в потрясающей гармонии.

Знаком Лугнасы, по Пеннику, является полукруг, перечеркнутый линией.

Мифология точки

Если говорить о славянской мифологии, связанной с данной точкой, то самым ярким ее представлением станут сказания и предания, посвященные Громовнику. Причем нам наиболее интересен не знаменитый «грозовой миф», до сих пор вызывающий споры между кабинетными учеными и практикующими традиционалистами о том, кто его придумал, а подлинно традиционное основание, скрытое в так называемой «низшей мифологии», в быличках и бывалыцинах, в толковании народных примет.

Во все времена — и в недавние православные, и в двоеверные, и в вовсе староглиняные, Гром — кто бы ни почитался его причиной или повелителем — был в народном сознании сильнейшим оберегом от нечисти. Соответственно, и весьма распространенная мифологема — некое богоподобное существо (Илья–пророк, реже Егорий Храбрый, архангел Михаил, Кузьма и Демьян) гонится за нечистью (чертом) и, пытаясь догнать его, мечет гром, разбивая камень, — в сказаниях и быличках связана чаще всего с Ильиным днем. Таковых камней известно немало и на территории Руси, и в сопредельных славянских и балтских странах.

Перун в славянстве, конечно же, не является единственным защитником от нечисти, но именно с его днем связано большинство поверий о том, как именно по этой местности сам бог на коне–огне гнал нечистого духа, как загнанный супостат пытался спрятаться в кусте, или дереве, или уйти сквозь камень. Божество в конце концов разгадывает хитрость врага и заканчивает битву ударом молнии. Слушателю обязательно укажут и на овеществленное свидетельство давней истории — причудливое дерево, разбитое молнией, или опаленный и расколотый камень, который посещают в праздничные дни, а осколки его разбирают на обереги. Само обилие таких преданий говорит не только о воинской мощи Перуна, но и об особой активности в этот день его противников. Должно же было так случиться, чтобы именно в начале августа по всей Руси обитатели Темной Стороны обратили на себя внимание божества вызывающим поведением!

Наверняка некое мифологическое основание лежало в древности и под целым набором примет, связанных на эти дни с водой. На Руси именно после Ильина дня существовал запрет купаться в реке — в ней‑де Олень рога мочил. Что за нужда погнала к реке этого незапамятного Оленя, и почему после его купания вода сделалась запретна для людей, мы не знаем. Но само присутствие Оленя в поверье позволяет нам полагать о Лугнасе как о времени Очередной трансформации, общей для всей природы, начало которой дается на небе: Олень, по русским песням и играм, выступает священным зверем небесных божеств, одним из которых является и Перун.

Обладатель легкого бега и гармоничных очертаний, олень так и представляется скачущим по небу среди звезд. Раскидистые рога, у взрослого оленя уходящие в небо, роднят его с Мировым Древом, а быстрые ноги и упорство, с которым реальный, земной олень защищает себя в бою, делают его добычей лишь для самых ловких и опытных охотников. Княжеской добычей.

Впрочем, в иных краях на Руси (в частности, в Ярославской области) запрет купаться после Ильина дня объясняется другой причиной: «Медведь в воду ногу опустил». Стоит ли это понимать в таком смысле, что далекие предки обитателей таких мест видели причину трансформации не в небесном звере Олене, а в не менее почитаемом звере, Хозяине Леса и излюбленном облике Вещего? Возможно, здесь роль сыграло и то, что в близкие к нам времена на Руси олень в лесах сделался достаточно редким. Слишком много развелось князей да князишек, охочих до драгоценного рогатого трофея, слишком быстро забылось древнее поверье: «Оленя возьми, а матку не трожь».

На Ильин день существовал строгий запрет ходить в лес. В этот день лес принадлежит другим — незримым обитателям, для которых является исконным домом, и которые обладали им безраздельно, пока не пришлось потесниться для людей. В день своей славы Перун, оградивший людей от враждебных действий древних лесных обитателей, бережет границу и от самих людей. Нарушителя запрета может постигнуть кара от тех зверей, которых в свое время заклял Перун — волков и змей. Также могут его и «оморо- чить», что по воздействию сходно с тепловым ударом. Подобное наказание подстерегает и того, кто, несмотря на святость дня, займет его обыкновенной работой.

У кельтов традиционное истолкование Лугнасы — «Свадьба Луга» .Однако же ирландские скелы из серии «Старина мест», повествующие о возникновении обычая игр в начале августа, предлагают несколько иной сюжет. Таких преданий несколько, четыре из них приведены здесь, и далеко не все из них связаны с именем Луга, великого бога, сына Киала по прозвищу Скал Балб — «Немой Дух». Во всех из них происхождение обычая связано с похоронами и поминальными сходами на могиле, причем могила принадлежит женщине — матери героя, или умершей спутнице героя, или матери врагов, побежденных героем.

Еще один вариант трактовки — древняя легенда о том, что этот праздник будто бы установил Луг в честь своей приемной матери богини Таилтине (Тальтиу) после ее смерти. Образ этой богини связывают с землей, плодородием, ведь ее имя «Tailtin» происходит от слова «talam» — земля.

Ниже приводятся несколько ирландских преданий цикла «Старина мест», отображающих более подробно кельтские мифологемы Лугнасы.

Почему так называется Кармун?

А вот почему Однажды пришли из Афин три мужа, а с ними женщина, их мать. И были они тремя сыновьями Дибада, сына Дойрхе, сына Айнкеса, а их самих звали Диан, Дуб и Дотур. Имя их матери было Кармун.

Чарами, колдовством и наговорами наводила порчу на всю Ирландию женщина, разбоем и грабежами уничтожали всё ее сыновья.

Так пришли они в Ирландию и стали творить зло Племенам Богини Дану, наводя порчу на все зерно острова. Недобрым делом показалось это Племенам Богини Дану, и тогда отправились Ай филид, сын Оллама, Криденбел шут, Луг Лэбах провидец и Бе Куйле колдунья пропеть против них заклинания и не отпускали до тех пор, покуда не прогнали всех троих за море. Оставили три брата свою мать, Кармун, в Ирландии в залог того, что никогда не вернутся туда, и в придачу еще семь вещей, дабы не показываться в Ирландии, пока окружает ее со всех сторон море.

Между тем в горести умерла их мать и перед смертью просила Племена Богини Дану устраивать празднества у ее могилы и вовеки называть их ее именем. Отсюда название Кармун и Празднество Кармун, что устраивали Племена Богини Дану все время, пока были в Ирландии.

Или иначе. Сен Герман отправился за семью коровами Эохайда Белбуйде, которые (!) увел Лена, сын Месроэда. Матерью его была Уха, дочь Окса Ригкерта, что приходилась женой Мес Гегры, сыну Дата, короля Лейнстера.

Вместе с Леном угнали этих коров Сен, сын Дорба, Лохар Луат, сын Смираха, Гунайт, сын Суката, Алтах, сын Долба, и Мотур, сын Лаграха. Разыскал своих коров Сен Герман у Рат Бек, что к югу от Дун меик Да То. Тогда лишили жизни Уху и ее спутниц, а с ними всех воинов, что угоняли коров. Привел Сен Герман свою скотину на Маг Меска, что зовется по имени Меска, дочери Бодб, которую увел Сен Герман из Сид Финдхана на Слиаб Монайд в Альбе. От стыда умерла Меска на этой равнине, и там вырыли ей могилу, могилу Меска, дочери Бодб. Напали там на Сен Германа четыре сына Дата и убили его, и вырыли там его могилу. А перед смертью просил он их устраивать Сход Плача у его могилы и вовеки называть это место его именем. Оттого Кармун и Сен Кармун.

Так и делали лейнстерцы по домам своим и очагам до времен Катайра Мор, что оставил это празднество лишь за своими очагами и потомками сына своего Роса Файлге и его родичами — Лайгси и Фотайрт.

Семь лошадиных скачек устраивали там и отводили неделю для законов и иных решений на год вперед.

В последний день бывали скачки лошадей лейнстерцев из южного Габара, иначе людей Осрайге. И было место их короля справа от короля Кармуна, а короля Уи Файлге — слева. Так же сидели их жены.

Приступали они к празднеству на августовские календы и кончали его на шестой день и раз в три года, а два года готовились к нему.

И прошло от первого празднества до 42 года правления Октавиана Августа, когда родился Христос, пятьсот восемьдесят лет.

Зерно и молоко обещано было лейнстерцам за устройство празднества, свобода от власти других королевств, герои и славные воины, добрые женщины, славное угощение в каждом доме, плоды, о которых можно было только помыслить, и сети, полные рыбы из рек. А иначе суждена была им немочь, ранняя седина и юные короли.

…Нас и Бои, две дочери Руадри, сына Кайте, короля бриттов, были женами Луга, сына Скал Балб. Нас была матерью Ибека, сына Луга, и когда умерла она, погребли ее в Нас. Вскоре от тоски умерла и Бои, и погребли ее в Кногба, отчего и само название. И собрал Луг ирландцев от Тайльтиу до Фиад ин Брога, дабы каждый год оплакивали они женщин на августовские календы. Это и было собрание Луга, отчего говорится Лугназад, иначе празднование, поминание, память или игры Луга.

Почему так названа Тальтиу?

А вот почему. Женой Эоху Гарба, сына Дуаха Теймина, была Тальтиу, дочь Магмора. Этот Эоху построил Крепости Заложников в Таре. И была она приемной матерью Луга, сына Скал Балб. Попросила она своего мужа расчистить для нее Лес Куана, дабы смогли люди собираться вокруг ее могилы. И умерла она в начале августа, а Лугайд собрал у могилы людей, что оплакивали ее как должно. Оттого и говорим мы Лугназад.

Случилось это за пятнадцать сотен лет до рождения Христа, и, пока не явился в Ирландию Патрик, не бывало такого короля, что не собирал бы людей у могилы Махи (!!). От прихода же Патрика до Черных Празднеств Доннхада, сына Фланда, сына Маэлсех- лайна, было там всего пять сотен собраний.

Три гейса лежали на Тальтиу: гейс смотреть на нее через левое плечо, гейс проезжать по ней, не сойдя на землю, и гейс что‑нибудь бросить на ней без нужды после захода солнца.

Оттого и говорится Оэнах Таилтен.

Таким образом, отличительной чертой всех версий описания праздника Лугнаса (Кармун) являются игры в честь жен–воительниц (Кармун, Тайльтиу).

Кельтский Лугнасад — время воинских игр и состязаний, посвященных, в том числе, поминовению великих женщин. С другой стороны, это королевский праздник, праздник Луга в королевский ипостаси.

В православной Руси одним из самых почитаемых праздников года был праздник Успения Богородицы, который праздновался на Руси 15 августа по старому стилю (см. ниже).

Однако вот вам еще один факт. Начиная с князей Долгорукого и Боголюбского, восстановивших на Руси культ Богини, на протяжении веков все русские княжеские и царские рода проходили свою коронацию в Успенских соборах, сначала Владимира, а потом Москвы; то есть в соборах Успения Богоматери…

Итак, праздник Лугнаса — праздник поминовения Богини, и он же — праздник королей, одним из выражений которых является символ громовержца, высшего божества, соответственно — образ громовника–Перуна…

МИСТЕРИЯ, ОБРАЗ, ОБРЯДЫ

У всех народов август так или иначе был посвящен богине жатвы. В Сицилии в праздник этого месяца увенчивают образ Богородицы колосьями; в Англии первый день августа называется словом lammas — составленный из двух древнесаксонских слов термин, переводящийся как «жатва пирогов»; в это день была традиция приносить в храм пироги из нового хлеба. В южной Исландии и Норвегии, в Германии, Испании и Франции, во всех регионах России эти дни было принято отмечать большими пирушками с песнями и плясками, играми и другими потехами.

Славянская обрядность

В славянской земле начало августа — это двоякий период. С одной стороны, это время жатвы, и, соответственно, обрядов, посвященных празднованию первого урожая. С другой — время почитания бога Громовника, бога воинов и князей, а значит, и более мужественных обрядов. Нетрудно предположить, что последние будут связаны с прославлением побед божества и потреблением мяса его священного животного.

Обряды, ближе всего по времени прилегающие к самой точке Лугнаса, в первую очередь связаны именно со стихией Грома. В этот день заготавливались и освящались сильнейшие обереги — «громовые стрелы», оставшиеся от удара молнии в песок, части дуба, подожженного молнией или камня, расколотого грозой, спилы можжевельника, «куста Перуна», славного ароматом и целительными свойствами.

Как и весной на Юрьев — Ярилин день, Перун, давший начало- живой воде, почитается на родниках. Особенным почтением пользовались источники, которые, по местным преданиям, возникли от удара грома в землю. Вода из них, взятая «на Илью», почиталась за оберег.

Уже в летописные времена Ильин день был одним из самых популярных дней общих братчин. Для такой братчины заранее выбирали и всем миром кормили быка, сообща варили пиво. Братчина справлялась обычно под открытым небом, для того чтобы вместить практически все взрослое население деревни. Подобные братчины справлялись не только в это время, но и несколько ранее — на Петров день, и позднее, при окончании жатвы, на Успение и т. п., но обычай собираться на пир в Ильин день встречается наиболее часто. Сам Ильин день на Севере Руси является сроком начала жатвы, после него идет двухнедельная полоса, отведенная под страду и большими общими обрядами не отмеченная.

По легендам, отмеченным как в летописях, так и в этнографических записях, на подобные братчины выбегал из лесу олень. Боги посылали его людям, чтобы те пировали во славу их мясом «звездного» зверя. По некоторым разновидностям легенды, из лесу выбегала пара — олень с важенкой, или лань с олененком. По издавна установленному обычаю полагалось забить для пира олененка, но не трогать мать. Однажды мужики, поддавшись азарту, попытались забить и мать, но та вместе с олененком убежала в лес и с тех пор более не приходила. Тогда‑то и повелось вместо оленя выкармливать для братчины быка.

Женская сторона августовского праздничного цикла связана с обрядами начала жатвы и серией праздников «первых плодов», которые на Руси носят название «Три Спаса»: Медовый, Яблочный и Ореховый.

В различных регионах России в августе праздновались Госпожинки, Оспожинки, Спожинки, или, иначе, Спожиница и Госпожин день (см. далее о сакральной тематике обрядов жатвы). По свидетельству Валсамона, греческого писателя XII века, 6 августа, а в более северных странах — 15–го, приносились плоды на благословение к Патриарху.

Сакральная сторона празднования жатвы — посвящение Богине. Прежде всего, интересно заметить, что в этот день начинается двухнедельный Успенский пост, что наводит на два предположения. Во–первых, есть мнение, что постом этим, по примеру Петровского, «закрыт» некий почитаемый праздник, которому в официальном христианском календаре не нашлось подходящего соответствия. Во–вторых, связь с праздником Успения Богоматери (хоть и не прямая, а разнесенная на 2 недели) снова возвращает нас к кельтским Лугнасад — недельным поминальным играм в честь матери великого бога.

Эти две недели, хоть и закрыты постом, но озарены тремя Спасами, составляющими единую полосу праздников с торжественным потреблением земных плодов и относительно спокойными гуляниями на закате.

Приводим цитату из хорошо известного сборника этнографических данных «Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия» (Собр. М. Забылиным, 1880):

«В Беларуси, в праздник Успения Божьей Матери, известный под названием «Большая пречистая» и во многих Великорусских губерниях приносят, как говорит проф. Снегирёв, хлеб из нового жита или колосья, а где и соты, а в Малороссии и мясо. Ныне же повсюду медовое разговление считается 1–го числа августа, плодовое 6 августа».

Для нас также интересен связанный с первыми днями августа церковный праздник, перешедший вместе с юлианским календарем на две недели позднее. Под этим числом мы находим малопонятный праздник «Происхождение (изнесение) честных древ животворящего Креста Господня», не относящийся ни к «двунадесятым» ни к «великим», но весьма почитаемый в народном месяцеслове как Первый или Медовый Спас. В месяцеслове праздник посвящен совместно «Спасителю и Богородице». В этот день начинали сбор меда. Первые соты в этом году относили в церковь «на помин родителей», что приближает это действо, хотя и весьма отдаленно, к поминальной тематике Лугнасы.

Первый Спас также — праздник воды. После крестного хода люди шли купаться в реке, а затем загоняли туда скот — на здоровье. Очищали дом от лиха, осыпая его семенами дикого мака, — прежде всего, «от ведьм».

На пять дней отстоит от него Второй Спас, в народе именуемый «Яблочным». С этого дня разрешалось потребление яблок. В ряде мест праздник помимо общих молебнов и освящения яблок на длинных столах завершался гулянием в поле, во время которого пением особых песен провожали закат Солнца и приветствовали приближающуюся Осень.

Наиболее почитаемым из «Спасов» является Третий, или «Ореховый», 28 августа н. ст. О двойственном характере всей полосы славянского Лугнаса еще раз говорит тот факт, что получивший в народе «мужское» имя Спаса праздник официально посвящен не Спасителю, а его матери. Это, как мы уже писали, день Успения — храмовый праздник главного собора Владимира, а затем и Москвы. По данным этнографии, изначально «Третьим Спасом» называлось не Успение, а следующий за ним день Спаса Нерукотворного. Народная традиция сама соединила два праздника в один.

К этому дню старались завершить жатву. Окончание жатвы праздновалось с особым радением и могло — в зависимости от места — отстоять от праздничной даты на несколько дней. Праздник окончания жатвы отмечался в разных местах различными обрядами, объединяет которые тема прославления Хлеба, чаще всего — в образе «последнего снопа», и Земли — сжатой нивы, принесшей плод и теперь вкушающей заслуженный отдых.

Последний сжатый на поле сноп традиционно считается вместилищем плодородящей силы всего поля. Последний сноп жали всей семьей, в молчании, или же, напротив, доверяли сжать старшей женщине дома. Почитать его могли по–разному:

- торжественно внести в дом или к месту сушки;

- нарядив «бабой» или красочно убрав лентами, оставить на поле;

- испечь из него каравай для братчины;

- до снегов или весь год хранить в красном углу;

- во время или сразу же после праздника обвязать его колосьями серпы и другие орудия жатвы.

Это лишь наиболее распространенные из обрядов, посвященных последнему снопу…

Еще более интересен обычай оставлять на поле «бородку» из несжатых колосьев — считалось, что в ней прячется «Хлебный волк», или «Коза», дух — охранитель поля, живущий в колосьях. Иногда говорили, что последние колосья оставляют «Волотку на бородку» — в самом имени обладателя бороды слышится то имя Вещего! то название древнего народа Болотов…

После окончания жатвы женщины катались по сжатой ниве, приговаривая:

В иных местах по ниве катали хозяина дома, а кое–где — и священника. Больших игрищ по деревням не устраивали — хоть хлеб и был сжат, но страда еще продолжалась.

Кельтские обряды

По Пеннику, британский Ламмас — время начала жатвы, время завершения плодородного цикла, когда зерно, все еще присутствующее в материнском растении, становится зрелым — является приемником Лугнасы и, соответственно, посвящен кельтскому богу Лугу, а вернее, его светлой ипостаси. Известна одна из древних ирландских молитв, так называемая Lammas Assembly, перечисляющая все то, чему и чем поклоняются в этот праздник:

Ламмас, по Пеннику, — праздник возрождения, восьмой и последний праздник года, иными словами, здесь мы видим еще один вариант организации годового колеса праздников, весьма распространенный, в том числе в славянских странах, с началом года, приходящимся на Осеннее Равноденствие. Одним из более поздних символов этого праздника, широко распространенным в британской крестьянской традиции и перенесенным в праздники Нового Света, является образ Джона Ячменное Зерно. Известно много вариантов песен и сказаний о Джоне, из которых самой известной стала поэма Роберта Бернса. Так или иначе, в мистерии жизни Джона Ячменное Зерно заложена сакральная суть всего годового круга — через рождение, жизнь, смерть — в перерождение в виде пива.

Пиво и мёд, таким образом, являются главными традиционными блюдами Ламмаса.

В период с Ламмаса по Осеннее Равноденствие, во время обновления и перерождения, когда снимается урожай, в британских землях был широко распространен обряд изготовления соломенных кукол в виде человеческих фигур, которые с почетом хранились в домах вплоть до нового «Праздника первой борозды» (Имболк), когда именно через эту куклу должен был переехать плуг для заклинания нового хорошего урожая.

Интересно, что при этом конкретно на Ламмас изготовлялись соломенные фигурки козла, посвященного Тору, который активно использовался зимой на праздник Зимнего Солнцестояния. Этот обычай распространен также в Скандинавии и Северной Америке и связывается с обеспечением удачи на весь период зимних холодов до новой весны.

В древних кельтских источниках при перечислении всех праздников день Лугнасад толковался как «время начала жатвы», период, когда «земля страдает под тяжестью своих плодов».

Главные черты праздника — торжественное начало жатвы или другого вида уборочных работ, обрядовое вкушение плодов первого урожая, в котором должны были принимать участие все члены общины; собрание и пиршество на вершине высокой горы; жертвоприношения первых плодов урожая какому‑то божеству на вершине горы.

1 августа вся семья выходила в поле в праздничных нарядах, и глава семьи с соответствующими церемониями срезал первые колосья хлеба.

Важное значение имел день 1 августа для скотоводов. В Хайленде женщины обычно раздавали всем, кто был на летних пастбищах, специально приготовленные небольшие сыры из творога — на счастье. Накануне 1 августа совершались магические действия над скотом, чтобы уберечь его от всяких напастей, особенно заботились о коровах: мазали смолой хвосты и уши, привязывали к хвостам красные и синие нитки, произносили магические заклинания над выменем. По очень старому обычаю в этот день старались искупать скот в море или реке.

Самая характерная черта праздника 1 августа у шотландцев — сборища на вершинах гор всей или даже нескольких сельских общин. Высоко в горах приносились жертвы, а затем устраивались игры, различные состязания, танцы. В качестве подношения какому‑то божеству с торжественными церемониями зарывали в землю десятую часть собранного в этот день зерна и часть приготовленного для общей трапезы кушанья. Собранные колосья зарывались не возле земельных участков с созревшим урожаем, а на вершине горы, на которую иногда приходилось взбираться несколько часов. Возможно, этот обычай древних кельтов был связан с легендой о том, что приемная мать Луга, богиня Таилтине, была погребена на высоком холме, и Луг повелел устраивать на его вершине ежегодный праздник.

В день первого августа, как и в другие праздники, в Шотландии было в обычае зажигать на холмах костры и танцевать вокруг них.

У ирландцев обязательной частью игр в честь Кармун были семь дней лошадиных скачек, что заставляет вспомнить о богине–кобыле, олицетворении Ирландии.

Обряды германцев

Жатвенные обряды германских народов в общих чертах сходны со славянскими. Здесь мы приводим материал о скандинавских обрядах, посвященных Лугнасе, собранный Культурно–историческим центром «Рагнар».

«В Доннерсберге (Donnersberg) женщина связывала три стебля ниже колоса на каждом поле, приговаривая: «Это принадлежит трем девам»; если она не могла пойти на поле сама, она связывала три стебля вместе белым шелком и посылала ребенка младше семи лет положить их на поле. (Ян Ульрих (Jahn, Ulrich), Немецкие жертвоприношения при земледелии и животноводстве, с. 158—159). Большинство из обычаев, «Первого Снопа» (First Sheaf), которые цитирует Ян, такие как изготовление куколок из зерна или выставление снопа «для мышей», являются подобными обычаю «Последнего Снопа» (Last Sheaf), присущего празднику Зимней ночи (Winternights). Первый Сноп можно было оставить лежать на поле, бросить в проточную воду, сжечь в огне или подвесить в доме или за дверью, «потому что священное жертвоприношение обладает силой сохранить дом и двор от всех неудач». В этом качестве также использовались яйца и хлеб»

(Ян, Немецкие жертвоприношения, стр 160—163).

В Исландии бой лошадей на Лугнасу, возможно, был сам по себе ритуальным актом, сцена с боем лошадей изображена на камне из церкви Haggeby (Uppland, Швеция — приблизительно 400— 600 гг. н. э.), на котором мы видим двух лошадей и всадников, понукающих их. Головы лошадей украшены головными уборами в виде рогов–полумесяцев, которые также изображены на многих конских упряжах этого периода. На множестве других камней этой эпохи изображения поединка лошадей заключены в окружности с расходящимися лучами, которые, возможно, символизируют солнце. Nylen и Lamm предполагают, что «поединок, вероятно, имел религиозное значение. Таким образом, отбирались самые подходящие для жертвоприношения животные, и битвы между хозяином зимы и лета, между смертью и жизнью в природе, которые проходили в Швеции до семнадцатого столетия, могли отражать древние обряды плодородия» (Камни, Корабли и Символы, с. 26). Лошадь, как говорилось ранее, является животным как плодородия, так и смерти, таким образом, очень подходит для обрядов в период сбора урожая. Лучшая лошадь становилась главным персонажем на протяжении всего праздника, но это не длилось долго. Сила, с которой бились лошади, возможно, показывала, каким будет урожай, или заряжала поле той энергией, что они потратили в борьбе.

Granbech упоминает, что те же самые поверья были отражены в норвежских соревнованиях лошадей, проводившихся в Saetersdale в августе. «Жеребцы были выведены два против двух, возбужденные присутствием кобылы, и после поединков следовали дикие скачки на неоседланных лошадях. И было известно, что «Когда лошади кусаются хорошо, это предвещает богатый урожай». В этой двойной игре между интерпретацией действия как теста мужественности, так и гарантии удачи, возможно увидеть мерцание старых традиций жертвоприношения» (II, с. 190)».

ЛИТЕРАТУРНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

СВАДЬБА ЛУГА

(А. Платов. «Тропа предела»)

…Тем‑то вечером и зашел между мальчишками разговор о волшебном холме Кнох Гльойх и о страшноватых чудесах, творящихся на его вершине ночами во время Лугнасы, когда великий бог Луг каждый год заново празднует свою свадьбу. Озерное мальчишечье братство разделилось тогда на две части: одни говорили, что чудеса эти всегда бывают опасны для путника, что окажется такой ночью на вершине волшебного холма; другие спорили, утверждая, что свадебный поезд Луга никогда не выходит на поверхность земли. И вот в некий момент, когда спор — по озерным обычаям — готов был уже перейти в шумную веселую драку, кто‑то из сторонников опасностей, подстерегающих смертного во время Лугнасы на холме Кнох Гльойх, выкрикнул в опускающуюся над озером тьму:

А коли не страшно, то кто из вас проведет самую ночь Лугнасы на вершине холма?

И стало тихо. Спор — спором, а провести такую ночь на волшебном холме не хотелось никому.

И тогда поднялся на ноги Дэйвнэ. Священный шум колышимых ночным ветром камышей звучал в его ушах, и вкус первого поцелуя еще не растаял на его губах.

Я, — сказал Дэйвнэ. — Я проведу ночь Лугнасы на вершине холма Кнох Гльойх.

И друг его Кайрид, сидящий у его ног, прошептал, глядя, как озерные волны трогают охапки прошлогоднего тростника на песчаном пляже:

Кому, как не тебе, о брат мой Финн, встречать свадебное шествие Луга…

* * *

Багровая полоса заката таяла на западе ночного неба, и опаловая луна уже поднималась над горизонтом. Дэйвнэ снова улыбнулся, вспоминая вчерашний вечер. Было совсем тихо.

А потом — когда растворились в густой небесной синеве последние клочья багряного заката, и воссияла на северо–западе звезда Тараниса — почувствовал Дэйвнэ слабую, едва заметную дрожь, сотрясшую камень под его спиной. И тотчас еле слышимый, но явственный шум различили его уши. Был тот шум подобен грохоту десятков далеких боевых колесниц, и кликам большого воинства, шествующего на битву, и слиянью многих голосов, поющих песнь Славы. И холм задрожал; и Дэйвнэ, охваченный вдруг неясной радостью и чувством внезапного торжества, поднялся на ноги, и обернулся, и увидел…

…Прямо из воздуха ступали на вершину священного холма воины в сверкающих белой бронзой и красным золотом доспехах; и жены, облаченные в чудесные сияющие ткани; и прекрасные мальчики в пурпуровых накидках, несущие дроты воинов; и белокожие девочки в белых одеяниях, шествующие за женщинами с серебряными чашами в руках. А впереди всех ступал величественный одноглазый воин в синем с серебром плаще и с сияющим копьем в левой руке. Стройная, как ива, девушка в белоснежных одеяниях двумя своими тонкими руками сжимала правую его руку, затянутую в серебряную перчатку. Дэйвнэ не мог — а если б и мог, то не посмел бы — разглядеть ее лицо, но почувствовал, что девушка эта бесконечно прекрасна, как прекрасен ночной звон воды в камнях ручья, или свет луны на травах летних лугов, или шум дубовых ветвей под полуночным ветром…

Он стоял, целиком отдавшись созерцанию того действа, что разворачивалось перед его глазами, и забыв обо всем на свете, когда взгляд его пал на одну из женщин, сопровождавших свадебное шествие великого бога Луга. Стройный стан, огненно–рыжие волосы, ярко- зеленые глаза — нет, не внешнее привлекло внимание Дэйвнэ к этой спутнице Луга — что‑то иное. И сама она, словно почувствовав на себе взгляд смертного, обернулась к стоящему у камня Дэйвнэ… И вдруг сбила шаг, и рука ее метнулась было к приоткрывшемуся рту, и едва различимая улыбка радости озарила ее лицо…

…Словно некое движение передалось всей процессии, и все идущие замерли, повинуясь жесту шествующего впереди великого Луга…

Медленно — внутри себя Дэйвнэ успел бы сосчитать до тысячи — очень медленно обратил великий бог лицо в сторону священного камня, у которого стоял мальчик. Покойным жестом выпростал он свою правую — серебряную — руку из рук невесты и благословляющим жестом простер ее к Дэйвнэ.

Ступай пока, о Финн, — негромко произнес он, но вселенским громом прозвучали эти слова для маленького Дэйвнэ, упавшего на колени от звуков голоса великого бога.

И пала тьма.