Глава 11

Не по-настоящему

– Сергей Александрович, разрешите?

Я кивнул, Алина вошла в кабинет, прикрыла дверь и деловито прошагала к столу. Её попытки изображать из себя бизнес-леди умиляли меня до невозможности. Аля была мягкой, удивительно домашней, в ней не чувствовалось ни капли холодности, которой веяло от акул бизнеса. Всякий раз, когда она пыталась напустить на себя солидности, выходила милая деловитость, вызывающая у меня неизменную улыбку.

Впрочем, на деловых качествах это никак не отражалось, а в этом смысле Алина оказалась подарком судьбы. Не помню уже, кто мне её рекомендовал – не то Лёнька, не то кто-то из приведённых им учёных и манагеров от науки, но на собеседовании Аля вела себя довольно смело, показала незашоренность и дерзость взглядов.

Обычно люди при первой встрече с потенциальным работодателем стараются выглядеть лучше, чем есть на самом деле. Я взял Алину, полагая, что, если она в каждодневной работе проявит хоть часть того запала, какой демонстрировала на собеседовании, мы уже сработаемся. Вскоре выяснилось, что я крепко ошибался – на собеседовании эта девушка не проявила себя и вполовину. Потому карьерный рост у Али был невероятно стремительным. В считанные недели она погрузилась во все аспекты моей затеи, сделалась, без преувеличения, моей правой рукой, и я уже не мыслил себе без неё полноценной работы. А прошло всего каких-то – я глянул на календарь – два месяца.

– Дизайнер прислал новые эскизы, с учётом наших замечаний, – Аля положила на стол папку.

– Спасибо. Присядьте.

Помощница послушно села напротив, деловито закинув ногу на ногу. А я принялся листать эскизы, хотя мысли отчего-то продолжали вертеться вокруг календаря.

Подумать только – всего несколько месяцев!

Знаете, в какой-то момент я перестал заморачиваться тем, какая погода за окном, и вовсе не оттого, что у природы нет плохой погоды. Хотя, когда ты надеваешь на себя вместо верхней одежды машину с автоподогревом, тебе становится наплевать, что на тебе и как оно коррелирует с температурой и влажностью на улице. Но дело даже не в этом. В какой-то момент жизнь стала настолько насыщенной, в ней стало происходить столько всего, что я попросту перестал успевать следить ещё и за метеорологией. Это произошло задолго до появления Геркана, но с его приходом в мою жизнь лето и вовсе просвистело с какой-то умопомрачительной скоростью.

После неприятного давнего спора о том, какой из проектов будет ведущим, все поуспокоились и всё завертелось само собой. Нилия возилась со своим Нартом, Геркан по большей части предавался пьянству, иногда вызывая к себе и требуя, чтобы ему составили компанию. О моих разработках он подробно не расспрашивал, интересовался только – всё ли в порядке, радовался, что всё хорошо, и спрашивал, как скоро ждать результата. От богов же я получал всё, что было необходимо. Точнее сказать, на данном этапе я получал финансирование под свои фантазии, но большего пока и не требовалось.

Первым делом, вопреки всему, я нанял дизайнера. Одного из тех, кто дорого стоит, много понтуется, но что-то реально умеет. Если раньше, во времена своего скромного интернет-магазинчика, я б к нему близко не подошёл, потому как на него у меня не было денег, но к нему самому была масса пиетета, то теперь, при наличии денег, пиетет рассыпался в прах.

Я выкатил ТЗ, выслушал условия и выплатил аванс, покрывающий сто процентов обозначенной им суммы, пообещав ещё столько же, если получу то, что мне нужно. И с моей стороны это вовсе не было позёрством. То, что нельзя купить за деньги, можно купить за большие деньги. Во всяком случае, в мире бизнеса этот сомнительный посыл работает стопроцентно. Платя выше самых смелых ожиданий понтореза-дизайнера, я покупал не только дизайн, но и понты, которые чувак мог заткнуть теперь себе в задницу. За эти деньги великому дизайнеру земли русской и его арт-студии предстояло крепко попотеть, причём потеть молча.

Пока дизайнеры создавали внешний вид сверхминиатюрного и сверхизящного гаджета, я занялся его начинкой. По логике содержанием нужно было озадачиваться прежде формы, но у меня с поправкой на особенности проекта была своя божественная логика.

Проштудировав рынок и оценив топовые характеристики готовящихся к выходу гаджетов, я, не задумываясь, умножил их на два. Выделенные по каналам Мертвицкого умники – «одни из лучших в теме», как отрекомендовал их мрачный Дедал, – посмотрели на то, что мне нужно, круглыми как у совы глазами и, не сговариваясь, сказали, что это невозможно.

– Почему? – невинно поинтересовался я.

– То, что вы предлагаете, – начал один осторожно подбирая слова, – это всё равно, что засунуть атомную электростанцию в трансформаторную будку.

– Надо понимать, что, если собрать аппарат с таким функционалом, как вы хотите, он будет размером с тумбочку и весить будет как тумбочка, нагруженная кирпичами, – пряча снисходительную улыбку, подхватил второй.

– Хорошо, – согласился я, закрыв глаза на снисхождение, – давайте сделаем эту тумбочку.

И мы ещё какое-то время попрепирались, пока, наконец, не пришли к выводу, что я плачу деньги, понимаю, чего хочу, и не буду предъявлять претензий. Зафиксировав наши соглашения на бумаге, я подкрепил их авансом, а умники отправились собирать мне супергаджет размером с тумбочку, расписывая при этом стоимость и производителей комплектующих.

К слову, список производителей меня впечатлил. Вы не представляете, что можно купить, имея неограниченный бюджет и божественное прикрытие. Но самое главное, что меня несказанно радовало, при неограниченном бюджете можно было заниматься всем параллельно и работать с нормальной скоростью.

Скорость отклика – больное место любого нашего бизнеса. С этим я столкнулся первый раз, поглядев изнутри на работу программистов. Были у меня знакомые в этой сфере, так все они отличались неспешностью. Работа, которую один человек выполнял за неделю плотной занятости, в реальности могла растянуться на месяцы труда целого отдела под руководством того же человека. На вопрос: «Почему так?» мои знакомые, не сговариваясь, начинали рассказывать, что сделать, конечно, можно всё и быстро, но тогда начальство потребует такой скорости в режиме нон-стоп, а в режиме нон-стоп так не то что устать, загнуться можно. Опять же отдел расформируют, оставят одного с головой и руками, а остальные окажутся без работы. А так как начальство всё равно ни черта в этом не шарит, можно смело требовать на выполнение трёхдневной работы месяц и не напрягаться.

Не скажу, что меня это сильно шокировало, но на программистов я какое-то время после это смотрел как на тунеядцев. С течением времени и расширением круга общения к программистам, спекулирующим на своих знаниях и навыках, добавились юристы и бухгалтера. Потом список раздвинулся ещё и ещё, пока я, наконец, не пришёл к пониманию одной нехитрой печальной истины: девяносто процентов населения хотят работать поменьше и получать побольше. При этом девяносто же процентов населения занимаются тем, чем им заниматься неинтересно, за зарплату, которая им не нравится. И если бы каждый житель Земли пёрся от своей работы и выкладывался на ней на сто процентов, на Марсе уже давно цвели бы яблони. Увы, жизнь показала, что яблони на Марсе в сжатые сроки – иллюзия. Если уж начальники и инвесторы на твой трудоголизм говорят: «Ты и так слишком дофига работаешь, притормози» – и тормозят процесс, чего ждать от простых смертных?

Сейчас мой трудоголизм никто и ничто не тормозило, а меня пёрло, потому дело двигалось семимильными шагами.

«Лето – это маленькая жизнь», как пел когда-то Митяев. К концу этой жизни у меня был арендован комплекс, на котором я готовился наладить сборочную линию, судя по эскизам – практически готов изящный дизайн будущего гаджета, и наполовину готова начинка, которая никогда бы не влезла в этот дизайн, если б не моё ноу-хау. И хотя работать мне приходилось двадцать четыре часа в сутки, я чувствовал себя эдаким хитрым Илоном Маском, торговцем иллюзиями. Так что нашу компанию, не мудрствуя лукаво, я назвал ООО «GoodWin». Почему? Да очень просто: во-первых, в таком названии была заявка на победу, во-вторых…

А во-вторых, в детстве мне нравились сказки Волкова про Изумрудный город и особенно был симпатичен сам волшебник Изумрудного города великий и ужасный Джеймс Гудвин. И хотя в итоге он оказался мошенником, симпатии к нему у меня это не убавило. Нет, были и другие любимые персонажи, и не только литературные, но и исторические. Остап Бендер, например, делил мои симпатии с Виктором Люстигом – не менее великим комбинатором, среди прочего умудрившимся дважды продать на металлолом Эйфелеву башню. Но назвать компанию в честь кого-то из них было бы уже перебором.

В общем, дело шло, я описал наше ООО контрактами, на нас работало огромное количество людей, а возникновение такой махины на ровном месте от внимания всяких служб и чиновников успешно прикрывало божественное провидение. За всей этой суетой как-то незаметно пришла осень, о чём я задумался лишь теперь, когда обнаружил на календаре середину сентября.

Я отложил эскизы.

– Что скажете? – поинтересовалась Алина.

– А вы что думаете?

Она легко повела плечиком:

– Они сделали всё, что мы хотели. Возможно, теперь стоит позволить им добавить что-то от себя и посмотреть, что из этого выйдет? Может быть, это даст изюминку.

– Хорошо, – предложение было разумным. Во всяком случае, хороший вариант у нас уже есть, так что хуже не будет.

Дверь за спиной Али распахнулась без стука, и в кабинет по-хозяйски вошла Нилия:

– Лучшее – враг хорошего, – безапелляционно заявила дочь Эвтерпы вместо приветствия и уселась на край стола, изящно закинув ногу на ногу. – Милый мальчик, как дела?

– Пока не родила, – буркнул я. Нет, она, конечно, богиня, но это не повод вот так вламываться ко мне в кабинет при сотрудниках.

Нилия в ответ только подалась вперёд, демонстрируя широкое декольте, и обольстительно улыбнулась. Алина скромно отвела взгляд:

– Я пойду, Сергей Александрович, – тихо сказала она.

– Да, конечно.

Аля вышла поспешно и тихо, словно мышка. Дверь за ней закрылась практически беззвучно. А вот Нилию заподозрить в деликатности было трудно. Богиня проводила девушку тем взглядом, каким мясник осматривает тушу перед разделкой, и весело рассмеялась:

– Смешная девочка, – резюмировала она. – И такая душка, когда смущается. Знаешь, а ведь ты ей нравишься.

– Ты бы вела себя поскромнее в моём кабинете, – процедил я сквозь зубы.

– Ах, посмотрите на него: «в моём кабинете». У нас здесь большой начальник. У тебя неповторимое самомнение, милый. Не забывай, кто сделал тебя начальником.

– Для того чтобы я кого-то сделал богами, – сердито парировал я.

Безапелляционность моих божественных друзей порой бесила меня до невозможности. И, наверное, даже не тем, что они наглели и вели себя высокомерно, а тем, что они имели право вести себя так. Как ни крути, эта Эротова дочка права – я был многим обязан и ей, и Геркану. Да что уж говорить, я был обязан им всем.

С другой стороны, я свою часть сделки выполнял на совесть, так что и они мне были кое-чем обязаны. В конце концов, без меня они ровно сидели на жопе и страдали. Так что могу и в ответ зубы показать. Последнюю мысль я намеренно буквально прокричал в голове, и, кажется, это возымело действие:

– Ладно-ладно, Сергей Александрович, – дала заднюю Нилия, – в другой раз постучу, раз для вас это так важно. А сейчас собирайся.

– Куда? – не понял я.

– Коровий сын ждёт. И он тоже очень важный, прям как ты.

Очень важный Геркан распахнул дверь в квартиру под музыку Петра Ильича Чайковского. Полубог был облачён в смокинг и тапочки и смотрелся весьма импозантно… с поправкой на тапочки.

– Что происходит? – не понял я.

Геркан только поднёс палец к губам и поманил на кухню. С прошлого моего визита здесь многое изменилось. Исчезли мрамор, фонтан и виноградные лозы, зато вместо дальней стены теперь была плотная занавесь, из-за которой и доносились звуки музыки.

Георгий Денисович сделал приглашающий жест и отдёрнул гардину. Я полагал, что за несколько месяцев общения с богами привык уже ко всему и готов к чему угодно. Увиденное продемонстрировало всю глубину человеческой самонадеянности.

За портьерой обнаружился театральный балкон. На нём, по-собачьи уперев передние ноги в поручень, стоял Леней в козлином обличье и завороженно смотрел на историческую сцену Большого театра, где как раз сейчас по берегу лебединого озера метался в отчаянии принц Зигфрид, пытаясь вымолить прощение у Одетты. Гремела музыка Чайковского. Затих в сопереживании зал. Глаза сатира блестели от навернувшихся слёз.

– Это как? – не удержался от глупого вопроса я.

– Всё так же, возница, – шёпотом отозвался Геркан. – Искривление пространства. Это, конечно, посложнее, чем виноград на кухне растить, но чего не сделаешь для старого друга.

Последняя фраза была произнесена чуть громче, как будто специально для сатира. Леней в ответ повернул на нас козлиную голову и проблеял с вкрадчивой благодарностью:

– Спасибо, юный Геркан, ты как всегда добр к старому Ленею.

Георгий Денисович лишь тонко ухмыльнулся и благосклонно кивнул, смотри, мол, когда ещё увидишь? Козёл послушно отвернулся и уставился на сцену, где уже появилась чёрная фигура Ротбарта.

– Маленький домашний спектакль для маленького старого сатира.

Полубог отпустил занавесь, снова отгораживаясь от зала и давая понять, что меня и Нилию он сюда позвал не балет смотреть:

– Видели бы вы, как он рыдал, когда Зигфрид принял Одиллию за Одетту. Но оставим козла в покое и вернёмся к нашим баранам. Как у нас обстоят дела с миниатюризацией?

– Всё хорошо, – привычно отозвался я.

– Ты от меня не отмахивайся, а давай подробнее, – строго осадил Георгий Денисович.

Его напор оказался настолько неожиданным, что я опешил. Неделями Геркан не проявлял ко мне и моим затеям никакого интереса, и вдруг на тебе – требует отчёта.

– Двигаемся потихоньку, – пробормотал я.

– Ты такой душка, когда скромничаешь, – рассмеялась Нилия и, повернувшись к Геркану, заговорила очень деловито: – Он почти закончил с дизайном, я сама видела эскизы, это впечатляет.

– Это правда? – оживился Георгий Денисович.

Натиск по-прежнему смущал, но я решил, что правильнее будет перейти на деловой тон.

– Да, у нас есть удачная версия дизайна, хотим попробовать ещё варианты, но в принципе можно сказать, что внешний вид гаджета практически утверждён.

Я поймал себя на том, что «деловой тон» звучит как-то бледно, словно я оправдываюсь, и снова замолчал.

Нилия и Геркан смотрели на меня так, будто им пообещали, что я спою голосом Шаляпина, а потом вылечу в окно, как Дэвид Копперфильд, и теперь они ждут шоу. Но, хоть убейте, я не понимал, чего они от меня хотят.

– А остальное, – подсказала Нилия.

– Начинка аппарата собрана, договорённости о поставках есть. Сейчас мы налаживаем линию сборки и договариваемся о производстве корпусов по нашему дизайну. До запуска осталось совсем немного.

Музыка за гардиной смолкла, зал взорвался аплодисментами. Из-за занавеси, цокая по полу копытами, вышел Леней в козлином обличье. В глазах козла стояли слёзы, бородатая голова нервически подрагивала.

– Спа-а-аси-ибо, маленький Ге-е-еркан, – проблеял он не очень внятно. – Это было тро-о-огательно.

– Нилия передаст твоё восхищение своей матушке и её сестрицам, причастным к этой лебединой однодневке, – язвительно заверил Геркан.

– Эта «однодневка» успешно живёт уже почти полтора столетия и всё так же успешна, – возмутилась Нилия. – Хотя лебеди теперь не в чести, я слышала, их вытесняют котики. Люди непостоянны в симпатиях.

– Тро-о-огательно до-о-о слёз, – сверкнул влажными глазами Леней и побрёл в коридор. – Мне-е-е надо это пе-е-ереосмылить. Проводи меня, Ге-е-еркан.

– Конечно, старина, – Геркан потрепал козла по мохнатой холке и вслед за ним пошагал в прихожую. – Через пару недель я планирую небольшую вечеринку в честь успешного продвижения в нашем проекте. Приходи. Хочешь, приглашу для тебя этих девиц, которые танцевали?

– Ты очень добр ко мне-е-е, Ге-е-еркан, – донёсся из прихожей блеющий голос.

Нилия тем временем шагнула к занавеси и, чуть отодвинув её в сторону, мило улыбнулась – на полу у перил балкона рядком выстроились пустые винные бутылки.

– Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь… – посчитала она, отпуская край гардины. – Семь бутылок «Petrus а» – это что-то около пяти литров. Пять литров отменного французского красного вина! Ещё бы он не рыдал. Очень трогательная доза.

В прихожей хлопнула дверь, и через секунду, бешено сверкая очами, в кухню ворвался Геркан. Полубог стремительно прошёл к занавеси, стиснул край гардины и сдернул её решительным рывком. Вопреки ожиданиям вместо балкона и исторической сцены Большого за занавесью снова была стена кухни.

– Полем-полем-полем свежий ветер пролетел, – напела Нилия.

Георгий Денисович, не обратив на подначку никакого внимания, подошёл к окну, вперился в него немигающим удавьим взглядом и принялся ждать, тихонько поигрывая желваками. Как-то я слышал историю про чувака, поступившего в театральное без экзаменов. Он просто вошёл в аудиторию, где сидела приёмная комиссия, и, не обращая ни на кого внимания, принялся очень внимательно разглядывать что-то за окном. Судя по выражению лица – что-то жутко интересное. Когда приёмная комиссия всем составом подошла к окну и выяснила, что по ту сторону всё буднично и ничего интересного не происходит, чувака, силой мимики поднявшего с насиженных мест прожжённых театралов, приняли без экзаменов. Возможно, вся эта история – всего лишь анекдот, но что-то реальное в ней точно есть. Во всяком случае, уставившийся на улицу Геркан пробудил во мне любопытство и заставил подойти к окну.

За окном, как и в той истории, всё было буднично и ничего не происходило. Впрочем, не успел я об этом подумать, как дверь подъезда распахнулась, и во двор вышел понурый задумчивый козёл. Шёл он медленно, ноги Ленея заплетались.

– Осенью в дождливый серый день проскакал по городу олень, – напела Нилия.

– Главное, чтоб этот олень под дверью не подслушивал, – пробурчал Георгий Денисович и обрушился на меня с мощью сходящей лавины: – Ты что творишь, возница? Язык залип? Речь родную забыл? Говорить разучился?

– Просто не был готов к докладу, – огрызнулся я. – Если бы меня предупредили, я бы подготовил отчётности и…

– Да на кой ляд мне твои отчётности?!

– Тебя же интересовали подробности нашего проекта? – я совсем перестал понимать, что происходит. – Давай я подготовлю материалы и завтра…

– Мне не нужно завтра! Мне вообще неважно, чем ты там занят! Ты что, возница, совсем дурак? Я ж тебе намекал: это спектакль для сатира!

– Я думал, он спектакль смотрит… – промямлил я, злясь на себя за растерянность.

– А он вино пьёт и нас подслушивает, – немного смягчился Геркан. – Ладно, чего уж теперь. Будем надеяться, что наивность нашего козлоногого друга не даст ему заподозрить подтасовку. Но в другой раз отработаешь по полной.

– Какой другой раз? – не понял я.

– Ты что, не слышал? Через пару недель я устраиваю вечер в честь нашего проекта. И поверь, нам есть, что праздновать, – Дедал сдвинулся с мёртвой точки, благодаря твоему приятелю у нас серьёзные подвижки. Крылья взорвут рынок!

– Погоди, – опешил я, – мой проект тоже может взорвать рынок.

– Извини, возница, но Дедал – это качество, проверенное сотнями поколений. В тебя и твою затею я верю сильно меньше.

Это прозвучало так обыденно и так обидно, что я не сдержался и влупил в лоб полубогу:

– Так зачем тебе тогда я?

Вопрос был опрометчивым, он запросто мог бы похоронить всю мою до конца нереализованную затею, если бы застрял в голове Геркана. Впрочем, я просчитался дважды. Как выяснилось, Геркан уже прокрутил в голове этот вопрос и ответил себе на него предельно цинично:

– Ты обеспечиваешь прикрытие. Старики за нами по-прежнему следят, Леней тому подтверждение, так что мы будем демонстрировать им твою активность, а сами доделывать крылья.

Вот оно, выходит, как! Я-то наивно полагал, что всё хорошо и мы работаем над общим проектом, а оказывается, нехорошие тенденции, наметившиеся ещё в самом начале, укрепились, и пока Нилия при помощи матери обзаводилась нужными контактами и с упорством бронепоезда двигала на эстраду Нарта, Геркан не просто сибаритствовал на своей мраморно-виноградной кухне. А я значит просто ширма.

Я почувствовал слабость, захотелось присесть. Ещё утром у меня всё было хорошо, а сейчас оказалось, что я не нужен и меня в любой момент могут вышвырнуть за борт всей этой истории.

– Убери свою кислую физиономию, – поморщился Геркан. – Никто не отказывается от твоих услуг.

– Это не по-настоящему, – вырвалось у меня с совсем уж детской обидой, и я поспешно прикусил язык.

– Вы даже не замечаете, что ваши мечты сбываются, вам всего всегда мало! – процитировал Геркан.

– Как сказал один наш беллетрист, – зло добавил я.

– Нет, почти что классик, – благодушно отозвался Георгий Денисович. – Выпьешь?

В руке у полубога уже красовался знакомый бокал. Да и кухня, пока я терзался и переживал, как-то незаметно приняла свой привычный античный вид с фонтанами, виноградными лозами и мраморными скамьями.

– Ну не хочешь, как хочешь, – по-своему принял моё молчание Геркан. – Я не понимаю, чего тебе не нравится. У тебя есть всё, ты делаешь, что хотел. Через две недели у тебя праздник. Что ты на меня так смотришь? На вечеринку припрётся Леней, а может и мой папаша заглянуть, так что королём вечера будешь ты. Будем делать вид, что всё в твою честь. Что тебя не устраивает?

И он был прав. На самом деле с утра ничего не изменилось. Я делаю то, что хочу делать, у меня для этого всё есть, но… Но чувство, что всё это не по-настоящему, почему-то никуда не уходило. А с другой стороны, почему не по-настоящему? Плевать, во что верит Геркан! Плевать, что он меня использует! Плевать! Кто мешает мне сделать задуманное?

– Меня всё устраивает, – зло прорычал я. – Через две недели я расскажу твоему козлу и твоему отцу, как мы взорвём рынок и нагнём старого громовержца моим проектом. Да хоть самому Зевсу это расскажу во всех подробностях!

– Вот так уже лучше, – тонко улыбнулся Геркан. – Верю. Только Самому не надо. Убить может.

 

Глава 12

Panem et circenses

[11]

Тренькнул перебор, и в зале стало тихо. Старческие пальцы забегали по струнам, и волшебная мелодия полилась над залом. В музыке этой странным образом переплетались эпичность и насмешка. А ещё она завораживала: все взгляды сейчас были прикованы к Нарту, теребящему трепетными пальцами звенящие струны.

Сырдон преобразился. Козлиная бородка его больше не топорщилась, а была теперь аккуратно расчёсана, и в одежде появилась опрятность, хотя простые тёмные брюки и простая белая рубаха навыпуск смотрелись скромно. Только лицо и взгляд остались прежними, в них, как и в музыке, сочетались древняя мудрость с не менее древней иронией.

А потом, когда перестали шуршать последние салфетки и стихли последние шепотки, Нарт запел, не утруждая себя какими-либо вступлениями или объявлениями песни.

Рифмы были непритязательны, голос Нарта звучал негромко, даже интимно, но какая-то немыслимая сила была в этом выступлении. Песня завораживала. Туман из дым-машины пожирал реальность, а тихий струнный перебор рождал новую. Под звуки музыки из туманной дымки поднялись пирамидальные тополя, заснеженные склоны гор вдали, а здесь, совсем рядом, раскинулась нартская деревня, на краю которой стоял небольшой домишко. Рядом у покосившейся изгороди медленно и степенно жевал траву жирный баран. А у дверей толпились соседи, пытающиеся объегорить Сырдона. И сам хозяин стоял на крыльце с хитрым прищуром, пряча улыбку в усы. Или это только казалось в клубах дыма из дым-машины, что поднимались над сценой…

В последний раз тренькнули струны, и морок развеялся. Лишь старик в простой белой рубахе навыпуск стоял на сцене с фандыром в руках и хитро улыбался в усы. Зал взорвался аплодисментами. Старик коротко поклонился, с мальчишеской лёгкостью соскочил со сцены и зашагал через зал в vip-зону.

За спиной на сцену взлетел вёрткий паренёк, подхватил оставленный микрофон и громогласно возвестил, что Нарт и «Дети богов» вернутся после небольшого перерыва. Зал принял новость с воодушевлением и предался более приземлённым развлечениям. Заиграла нейтральная музыка, снова зазвенели бокалы, зашуршало и загомонило со всех сторон.

Сырдон тем временем поднялся на балкон и прошёл за отгороженный плотной занавесью столик. Занавеси отделяли стол от основного пространства зала, при этом сцена отсюда была видна как на ладони. За столом сидела женщина, при одном взгляде на которую у любого мужчины перехватило бы дыхание. Впрочем, Сырдон не был мужчиной в простом понимании этого слова, а потому лишь поглядел на неё лукаво:

– Прекрасно выглядишь, дочь Эрота. Наше сотрудничество явно идёт тебе на пользу.

– В тебе тоже чувствуется сила. И ты напрасно тратишь её на этот морок. Люди слушали тебя с открытыми ртами и без спецэффектов.

Старик присел к столу, густо уставленному кавказскими яствами, среди которых центром композиции выделялось блюдо с шашлыком, прикрытым тонким лавашем. Музыкальные пальцы подцепили край лаваша, и Нарт принялся тягать в тарелку куски одуряюще пахнущего мяса.

– Нынешние смертные не любят просто слушать, они хотят шоу, – поделился он между делом. – Впрочем, они не оригинальны в своих желаниях. Вспомни: «iam pridem, ex quo suffragia nulli uendimus, effudit curas; nam qui dabat olimim perium, fasces, legiones, mnia, nunc se continet atque duas tantum res anxius optat, panem et circenses». Меня слушали и на улице, но если ты хочешь большой аудитории, то и размах должен быть не уличным. Надо дать людям зрелище.

– И ты успешно с этим справляешься! – из-за занавеси появился Олег.

Костюм его вычурной пестротой и яркостью напоминал оперение павлина.

Шарфа сегодня не было, зато пиджак украшал нелепый стоячий воротник и ещё более нелепые фалды.

– Лийка-сказка, здравствуй, – походя бросил он Нилии, по-хозяйски уселся рядом с Нартом, тряхнув фалдами, и потянулся толстыми пальцами к лавашу, чтобы взглянуть, что под ним скрывается. – Что вкушаем? Опять казан-баран-дастархан? Нартик-сказка, у нас в меню прекрасные салаты, чудесные гарниры, блюда японской и итальянской кухни. Нельзя быть таким консерватором. Это не комильфо.

Нарт скривился:

– Понимаю, что к тебе это не относится, Олег Витальев сын, но мужчина должен есть мясо. А картошкой и рисом брюхо набивать – дурное дело.

– Фи, как грубо, – без особенной обиды ответил Олег. – Ладно, ешь, что хочешь, главное не забывай, что перерыв не вечен, тебе ещё работаньки.

С той же хозяйской небрежностью, с какой до того лез под лаваш, Олег запустил пятерню в карман пиджака и вытянул оттуда свёрнутую в трубочку и перетянутую розовой канцелярской резинкой пачку купюр.

– Твой гонорар за сегодня. И по поводу следующего четверга…

– Олежик, в следующий четверг мы работаем на другой площадке.

Олег повернулся к богине и посмотрел на неё тем полным небрежения взглядом, каким одаривал Сырдона в день первого знакомства.

– Какие другие площадки? Я деньги плачу.

– Там тоже деньги платят.

– Я это делаю не за деньги, – спокойно ввернул Сырдон.

– А за что? – выпучился Олег.

– Не «за что», а «зачем».

Олег сморщился и отмахнулся, как от назойливой мухи:

– Я заплачу больше.

– Там больше масштаб аудитории, – отрезала Нилия.

Олег надулся, словно в него закинули горсть дрожжей, и процесс уже пошёл, приближаясь к своему логическому завершению. Нилия недобро сверкнула глазами. Только Сырдон спокойно жевал мясо и наблюдал за перепалкой со своей извечной хитроватой улыбкой.

– Вы забыли, кто дал вам шанс?

Надутость Олега приобрела угрожающие размеры.

– У тебя неповторимое самомнение, Олежик. Ты забыл, кто привёл его к тебе? А ты ещё сопротивлялся.

Нилия улыбнулась, но улыбка не предвещала ничего хорошего.

– В четверг ты работаешь здесь, – процедил Олег, обращаясь к Нарту.

– В четверг у меня концерт, – спокойно заметил Сырдон, со смаком облизывая пальцы.

– Какой концерт? В Кремлёвском Дворце съездов?

– Нет.

– Значит, можешь отказаться.

– Нет.

– И-и-и-и не заикайся! Помни, кто тебя поднял. А то как поднялся, так и упасть можешь.

Сырдон неспешно промокнул губы салфеткой и посмотрел на расфуфыренного Олега.

– Упасть? – мягко поинтересовался старик. – Упасть может каждый.

Нарт смотрел ласково, как на заигравшегося ребёнка, и под этим участливым взглядом Олег вдруг сдулся.

Хрустнуло. У стула подломилась ножка, и Олег, нелепо взмахнув руками, кувырнулся на пол.

– Не ушибся? – участливо поинтересовался Сырдон.

Олег вскочил на ноги. Лицо его сделалось пунцовым, глаза – растерянными.

– Это вы специально ножку подпилили! – взвизгнул он фальцетом.

– Конечно, – согласился Сырдон. – И эту тоже.

Хрустнуло, и у опрокинутого стула отломилась вторая ножка.

– И эту.

С хрустом качнулся и повалился на пол второй стул.

– И эти.

На этот раз ломаемая древесина защёлкала, словно автоматная очередь, и в негодность пришли несколько стульев разом. Растерянность в глазах Олега сменилась страхом. Сырдон насмешливо улыбался. Олег съёжился, будто уменьшился в размерах, пытаясь, как улитка в раковине, спрятаться в стоячем воротнике своего нелепого пиджака.

– А что теперь делать с четвергом? – тихо и покорно пробормотал он.

– Поставь на четверг Сюткина, – дружески посоветовал Нарт. – А меня передвинь на пятницу. И оставь нас, мне скоро на сцену.

Олег кивнул и поспешно скрылся за занавеской.

– Как это он ещё к «Детям богов» не прицепился, – задумчиво произнёс старик, выуживая из-под лаваша очередной кусок мяса.

– А чего ему к ним цепляться? – пожала плечами Нилия.

– Название есть, а на сцене их нет.

– Он жлоб. Ему всё равно, что у тебя в названии. Если бы ты попросил для детей богов гонорар, он бы взвился до потолка и метался бы там, как сбрендивший купидон. А так ему совершенно наплевать, как ты себя позиционируешь. Я другого не понимаю: зачем ты так нелепо тратишь силу?

– Я же не бог. У меня нет ни амбиций, ни гордыни. А людей иногда стоит спускать с неба на землю. Вот Саваоф об этом знал. Даже соломки подстелил, когда надиктовывал: «Знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло».

– Запретный плод давно съеден, к чему копья ломать?

– Дочь Эрота, твоя гордыня застилает тебе взор. Запретных плодов много. И если вы не хотите, чтобы люди стали как боги, хлынули на ваш Олимп и смыли вас раз и навсегда, вам следует приземлять их время от времени. Особенно таких пустых и никчёмных, делающих вид, непомерно раздувающих собственную значимость. Потому что, когда тебя сметут не молодые и сильные, а пустые и кажущиеся значительными, будет во много раз обиднее.

 

Глава 13

Первым делом мы испортим самолёты…

Лёнька не кривил душой, когда поражался Мертвицкому. Тот и впрямь способен был сразить неподготовленного человека и не только подходом к науке, но и своеобразными реакциями.

Он мог, например, встать в дверях лаборатории без десяти девять и здороваться на входе со своими сотрудниками. Приветствия эти звучали искренне и радушно ровно до того момента, как часы отщелкивали девять ноль-ноль. В эту секунду происходило резкое преображение, и радушие Мертвицкого сменялось невыразимым сожалением.

– Вы опоздали, – говорил он каждому, кто подходил к дверям лаборатории хоть на секунду позже. Потом долго кивал, слушая оправдания, объяснения, извинения, и тем же тоном повторял: – Вы опоздали. Вы понимаете, что опаздывать нехорошо.

При этом в голосе его не было ни наезда, ни претензии, лишь бесконечное сожаление о несовершенстве мира. И это сожаление заставляло припозднившегося сотрудника оправдываться снова и снова. А Мертвицкий снова и снова кивал и снова повторял свою мантру. «Вы опоздали. Вы понимаете, что это нехорошо». Во всём этом крылась невероятная издёвка. Сам Лёнька не опаздывал, но, однажды понаблюдав такую сцену со стороны, понял, что даже на сломанных ногах приползёт на рабочее место вовремя, лишь бы не оказаться на месте извиняющегося опозданца.

Чувство юмора, на первый взгляд, казалось чуждым Мертвицкому, он выглядел непрошибаемо серьёзным. Солиднее могла выглядеть разве что гранитная стена. Но это только на первый взгляд. При ближайшем рассмотрении чувство юмора у него просматривалось, просто было оно странным, как у той гранитной стены. Лёня шутки начальника улавливал, но улыбаться им почему-то не получалось, слишком садистскими и тяжеловесными они выглядели. Но всю эту тяжесть с лихвой покрывала парящая лёгкость гения. Говоря о проекте, Мертвицкий полностью терял рамки и предлагал такие решения, которые в принципе не могли возникнуть в рациональном человеческом мозгу. Лёнька каждый раз поражался невероятной простоте решений невероятно сложных задач.

Стопорился же старый мастер на моментах, которые Лёне как раз казались совершенно понятными и легко разрешимыми. Но старику, видимо, не хватало инструментария, он клинился. Что-то в нём ломалось, и он падал с чугунной тяжестью, равнозначной той лёгкости, с какой прежде парил. Тогда он с надеждой смотрел на Лёньку. И рыжий просчитывал за Мертвицкого то, что становилось для того неподъёмной ношей. Надежда во взгляде мастера при этом сменялась благодарностью, благодарность – ревностью учителя к ученику, в чём-то его превзошедшему, а на смену ревности приходило вдруг нечто холодное и пугающее. Глаза Мертвицкого начинали поблёскивать сталью, и Лёне в голову закрадывалась мысль, что со своим садистским юморком и таким маниакальным блеском в глазах старик вполне мог бы его убить из ревности к науке. Впрочем, маниакальные нотки быстро покидали взгляд Мертвицкого, и Лёньке оставалось только корить себя за неуместные мысли и думать о том, что времена давно не те и сегодня в науке или искусстве из ревности и зависти никто никого не убивает.

Дверь кабинета приоткрылась без стука, и в проёме появилась начальственная физиономия. Лёня оторвался от расчётов. Можно было ожидать, что Мертвицкий зайдёт и заговорит, но вместо этого вслед за ликом шефа в просвете между дверью и косяком появилась рука, поманила указательным пальцем с какой-то совершенно детской непринуждённостью, а затем шеф удалился в обратном порядке – сперва рука, затем голова, так и не проронив ни слова. Лёнька поспешно подхватился, убрал документы и вышел в коридор. На всё ушло секунд двадцать, не больше. Однако шефа за дверью уже не было, и оставалось только гадать, куда он делся и куда, собственно, заманивал подчинённого.

Мертвицкий обнаружился в своём кабинете. На столе перед ним были разложены знакомые чертежи с грифом секретности. Напротив устроился молодой мужчина с мягкими округлыми чертами лица и армейской выправкой. Сам же хозяин кабинета сидел, закинув на стол ноги в потёртых «казаках», и вид имел крайне недовольный.

– Долго ходишь, – буркнул он. – Садись.

Лёня вежливо кивнул шефу, его гостю и присел к столу.

Шеф пребывал в том неуравновешенном настроении, в каком любое оброненное не к месту слово могло вызвать как вспышку гнева, так и вкрадчивую полуторачасовую нотацию. И второй вариант пугал рыжего куда больше первого. А так как предугадать, какое слово может оказаться «не к месту», в подобной ситуации было невозможно, Лёнька предпочёл помалкивать.

– Это Леонид Лобанов, – бросил шеф гостю, кивнув на Лёню, – то самое юное дарование, о котором я тебе говорил.

Очень захотелось осадить, мол, какое я вам юное дарование в тридцать с лишним лет, но рыжий сдержался.

– Он знает? – спросил гость.

– Нет, – отрезал Мертвицкий, – ему не надо.

Лёнька поежился. Обсуждение звучало неприятно, вызывало ненужное любопытство и ещё больше задевало самолюбие.

– А это Игорь Каров.

Теперь уже Леонид украдкой глянул на гостя Мертвицкого. Игорь имел весьма примечательную внешность. Рост под два метра, копну светлых волос и обезоруживающую улыбку.

– Я хотел, чтобы вы познакомились, – подвёл итог представлению шеф.

– Очень приятно, – кивнул Лёня Игорю. – Вы тоже будете работать на проекте?

– На проекте он работать не будет, – сердясь неведомо на что, проворчал Мертвицкий. – Посмотри на его рожу. С такой лыбой только двор мести. Он будет испытывать проект.

Лёня осторожно покосился на Игоря, опасаясь скандала, потому как грубость шефа на сей раз превзошла все мыслимые и немыслимые пределы, и поводов для обиды у гостя было предостаточно. Но тот не обиделся, напротив, сидел и белозубо улыбался. На мгновение даже в голове метнулась неуместная мысль о том, что лётчиков-испытателей отбирают в профессию по улыбке.

– Первым делом мы испортим самолёты. Ну а девушки? А девушек потом, – пропел Игорь на известный мотив и заливисто рассмеялся, отчего Мертвицкого перекосило ещё сильнее.

Он сгрёб чертежи и принялся аккуратно – листок к листку – укладывать их в папку.

– Леонид, заканчивайте на сегодня работу. Возьмите этого интеллектуала, покажите ему здесь всё и можете быть свободны.

– Всё или совсем всё?

– Абсолютно всё.

– Хорошо, – оторопело кивнул Лёня, прикидывая, что не припомнит случая, когда испытателю давали доступ «ко всему», тем более что это всё его не очень-то и касается. – Идёмте, Игорь, – и поднялся из-за стола.

Игорь подпрыгнул, с залихватским задором, будто военный из старых советских комедийных фильмов, который и отличник боевой политической подготовки, и любит от души, и дружит навсегда, и шутку отпустить может в силу весёлого нрава, и «Яблочко» спляшет – неважно, к месту или не к месту.

– Идите-идите, – пробурчал Мертвицкий и полез убирать чертежи в сейф.

Шеф, возящийся с замком сейфа, – это было последнее, что увидел Лёня, прежде чем за ним и Игорем закрылась дверь. Каров смотрел на рыжего выжидающе, мол, давай, удиви меня.

– Идёмте, – повторил Лёня и зашагал по коридору, деловито, не оглядываясь.

Сзади послышались шаги испытателя. Демонстрация местных достопримечательностей Лёньке в новинку не была. Ещё недели не прошло, как он проводил здесь экскурсию для китайских коллег. Правда, китайцам шеф не велел показывать всё, они гуляли исключительно по тем объектам, доступ к которым разрешал регламент. Кто такой этот Игорь, что Мертвицкий так небрежно с ним обходится и при этом допускает его к закрытой информации?

– Простите за бестактность, а вы с шефом не в лучших отношениях, насколько я понял?

– С хрена ли? – удивился Игорь.

– Он с вами был довольно груб и…

– Забей! Он ко мне относится как к идиоту, но при этом любит меня… – Игорь, кажется, запнулся на долю секунды, – как сына. Нас связывают тысячелетия, за это время можно привыкнуть к чему угодно. Он привык к тому, что я не гений, я – к его занудству.

– Тысячелетия… Это фигура речи такая?

– Конеш-ш-шно, – Игорь растёкся в двусмысленной улыбке, словно чеширский кот.

Лёня не нашёлся с ответом. Чем дальше, тем больше он чувствовал себя участником какой-то дурной постмодернистской пьесы. И это ему не нравилось.

– Хорошо, начнём.

Рыжий развернулся и зашагал дальше по коридору, поочерёдно распахивая двери и бодро и лаконично объясняя, что где происходит в настоящий момент и как всё это работает на то, чтобы извечная мечта человека о полёте стала реальностью.

Игорь слушал вполуха. Люди, работавшие в КБ, интересовали его не слишком, технические подробности – и того меньше. Информация, наполненная этими подробностями, явно пролетала мимо его сознания. Он тяготился, но покорно продолжал изображать благодарного слушателя.

Китайцы на днях вели себя с точностью до наоборот, ловили каждое слово, но делали вид, что не очень-то и заинтересованы. Насколько понял Олег, китайская делегация планировала купить лицензию на производство своих крыльев, и, вероятно, такой нарочитой реакцией её представители пытались понизить сумму контракта. Игорь же на самом деле скучал и от кабинета к кабинету тускнел всё больше. Минут через двадцать он по-свойски подцепил Лёню под локоть.

– Погоди, старичок.

Лёня остановился.

– Туалет направо от лестницы.

– Да я не про то, – конспиративно понизил голос Игорь. – Я, как бы это тебе сказать, всё вот это вот умное бла-бла не слишком. Понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Лёня. – Только шеф велел показать вам…

– Да хрен с ним, с твоим шефом. И давай уже на ты.

– Хорошо, – согласился Лёня. – Давайте… в смысле, давай. Но только я шефу обещал, что…

– Что побудешь со мной – и свободен. Вот ты со мной и побудешь. Пошли.

Игорь решительно схватил Лёньку за руку и поволок к лестнице. Сопротивляться напору Карова было бесполезно: против двухметрового испытателя у рыжего не было никаких шансов.

– Куда?

– Теперь я тебе всё покажу, – заговорщицки подмигнул Игорь. – Только не тут.

По стенам тёмного, лишённого окон зала бегали разноцветные блики. В центре в окружении приземистых столиков и кожаных диванов возвышался подиум с двумя сверкающими металлом шестами, на которых извивались полуголые девицы, полируя шесты своими телами до ещё большего блеска. Лёня в стриптизе последний раз был… никогда. Потому чувствовал себя не в своей тарелке. Зато Игорь повеселел и приободрился, хандра, наметившаяся в пахнущих пылью и плесенью кабинетах КБ, прошла, как не бывало.

– Вон та тёмненькая клёвая, скажи? – пихнул Лёньку в бок испытатель.

Тот сдержанно кивнул, продолжая чувствовать себя скованно и не очень

понимая, как избавиться от этого чувства неловкости.

– Да ты не бойся, это с непривычки, – уловил его состояние Игорь. – Ты бахни, мир сразу заиграет другими красками.

Возле столика появилась ещё одна девушка, чуть более одетая, чем те, что вертелись у шестов.

– Это вам за счёт заведения, – мило проворковала она, ставя на стол пару стаканов, наполненных на два пальца виски. – А это меню. Приятного отдыха.

Игорь лёгким движением подцепил стакан, дзынькнул донышком о край второго стакана, что остался на столе, и влил в себя содержимое. После чего довольно крякну и потянулся за меню.

– Да здравствует Бахус и Бахова дурь! Ты не сиди, пей. А то сейчас тёлочки придут, а ты трезвый и скучный.

– В смысле – придут? – уточнил Лёня, пригубив виски.

– С шеста слезут и к нам. Если не эти, то другие, их тут много.

– А к нам им зачем? Приватный танец? – припомнил рыжий слышанное где-то словосочетание.

Собственно, о стриптизе он знал исключительно по кино. А в кино в стриптизе можно было заказать приватный танец, сунуть стриптизёрше в трусы доллары, ну и вылететь за дверь заведения с подачи охраны, если позволяешь себе распустить руки больше дозволенного.

– Какой танец? Ты маленький, что ли? Девочки работают. Кто такая стриптизёрша, по-твоему? Ночная бабочка высшей пробы. Если проститутку выбирает клиент, элитная проститутка может отказать клиенту, то стриптизёрша сама выбирает себе клиента. Если она захочет, ты будешь поить её весь вечер, а решит, что ты ей симпатичен, – и ты заплатишь за её рабочее время, чтобы отвезти к себе домой.

– У меня дома жена и ребёнок маленький, – стушевался Лёнька.

– Значит, к тебе не поедем, – легко согласился Игорь и щёлкнул пальцами, подзывая официантку: – Милая, нам еще литрушечку вискарика. А там посмотрим.

Каров всё делал с такой лёгкостью и говорил с такой непосредственностью, что любое его решение казалось невозможным оспорить. Лёня, не особенно друживший с алкоголем, прикинул, что с ним будет после выпитой на двоих «литрушечки вискарика», и приуныл почище Игоря на экскурсии в КБ. Испытатель же щедро наплескал себе виски в стакан и пил большими глотками, словно это был не виски, а лёгкое пиво или что-то вовсе безалкогольное. Взгляд его стал масляным, он ещё говорил что-то Лёне, но смотрел всё чаще не на него, а на подиум, где девушки, разоблачившиеся до костюма Евы, сменялись новыми, на которых одежды было не многим больше, чем на разоблачившихся, да и от той они стремились избавиться весьма поспешно.

Пока Лёня, верный семье и браку, размышлял, можно ли считать его нахождение здесь супружеской изменой, Игорь усандалил ещё два раза по полстакана и, лучезарно улыбаясь, поманил очередную танцовщицу. Лёня подумал, что она вряд ли обратит на них внимание, но девушка, вопреки его ожиданиям, соскользнула с подиума и двинулась к столику. В полумраке и отблесках неона её тело казалось почти идеальным. Наготу прикрывала лишь тонкая нитка стрингов. От близости обнажённого женского тела в горле у Лёни сделалось сухо.

– Привет, милый, – бархатно проговорила девушка, подаваясь к Игорю. – Угостишь коктейлем?

– Садись, киса, – кивнул Каров.

Девушка оглядела диван, на котором было не слишком много свободного места, и почему-то совершенно без церемоний уселась на колени к Лёне. Пахнуло чем-то манящим. Женщины в повседневной жизни не пользуются такими духами. Во всяком случае, жена рыжего точно ничем подобным не душилась.

– А ты, милый, что такой грустный?

Девушка прижалась к нему едва ли не всем телом, Лёня ощутил её дыхание на своей шее и вместе с ним почувствовал, как окончательно теряет способность внятно выражать мысли.

– Я не грустный, я… задумчивый…

Девушка рассмеялась. Игорь наблюдал за происходящим с широкой улыбкой:

– Я понял, почему Мертвицкий с тобой носится. Вы с ним похожи.

– Зато вы с ним выглядите как полные противоположности, – вернул рыжий осипшим вдруг голосом.

Игорь отсалютовал Лёньке стаканом и снова залудил вискаря. Как он умудряется столько пить и не пьянеть, оставалось загадкой. Хотя, при таких габаритах испытателя…

– Есть гении, типа него, – пояснил Каров, отставляя пустой стакан. – А есть герои вроде меня. Вы там что-то изобретаете, а я потом разбиваю голову, прежде чем все расчёты окажутся верными. И, как подсказывает мне моя многожды битая голова, ещё ни разу не было такого, чтобы какое-то изобретение заработало сразу и без косяков.

– А ты кто, котик, если не секрет? – промурлыкала девушка Игорю с Лёнькиных колен.

– Я? Герой.

– Российской Федерации?

– Российской Федерации в природе не существовало, когда меня признали героем, – по-гагарински улыбнулся Каров. – Я – Икар. Слышала?

– Это из мифов древней Греции? – рассмеялась девушка. – Значит, боги существуют на самом деле? Что же ты не сказал, что бог?

– Я бы сказал, что бог. Вот только я герой, – Игорь говорил так, что понять, шутит он или серьёзен, было невозможно. С одной стороны, голос его звучал солидно и весомо, с другой – всё произнесённое не могло быть ничем, кроме глупой нелепицы.

– Значит, герой? – девушка подалась вперёд, понизив голос до шёпота. – И так спокойно об этом говоришь? А не боишься, что я про вас расскажу?

Игорь тоже подался вперёд и проговорил девушке в самое ухо:

– Кто тебя станет слушать, кроме психиатров?

Лёня почувствовал укол ревности. Девушку на коленях он почему-то воспринимал уже как свою, хотя поводов для этого не было. И перешёптывания с ней испытателя казались вторжением в личное пространство.

– И потом, – добавил Каров, – всегда есть возможность стереть тебе память.

– Это как? – не поняла девушка, отстраняясь. – Как в «Людях в чёрном»?

Разговор становился всё бредовее. Не то от выпитого, не то от духоты Лёня терял суть происходящего. Или во всём был виноват аромат парфюма, щекочущий нос и голая женщина на коленях. А ведь он даже имени её не знает. И что сказать жене?

– Как в «Крёстном отце». Нет человека, нет проблемы.

Игорь откинулся на спинку дивана и громко, раскрепощённо расхохотался. Девушка тоже засмеялась, и Лёня ощутил, как постепенно возвращается к реальности, в которой рядом сидит не бог и не герой, а дурной на всю голову, навязанный шефом лётчик-испытатель, где на коленях у него ёрзает практически голая стриптизёрша, а дома ждёт Ира и Наташенька, которые даже в страшном сне не могут себе представить, где сейчас глава семейства и чем он занимается. Погрустнев ещё сильнее, Лёнька обречённо потянулся за стаканом с виски.

Каким чудесным образом и при каких обстоятельствах он вернулся домой, Лёня так и не сумел вспомнить ни утром, ни потом, спустя время. Видно, подсознание решило вычеркнуть из жизни постыдный эпизод. Жене он тоже ничего не объяснял, сказал только, что общался после работы с коллегами, был повод. Отчасти это казалось правдой, особенно в свете того, что память так и не восстановила подробности невменяемого вечера. Единственное, что Лёня мог констатировать как свершившийся факт, – утром ему было невероятно плохо. Настолько паршиво он не чувствовал себя со времён юности, когда по незнанию набрался впервые в жизни. Тогда отравление было жесточайшим: прообщавшись половину ночи с тазиком и унитазом, Лёнька умирал весь следующий день и поклялся, что больше никогда в жизни не станет пить. Данный с похмелья зарок он держал больше пятнадцати лет. Нет, не то чтобы он совсем не пил, но два бокала вина за вечер были его пределом. Рыжий всегда держал себя в руках и вот в зрелом, казалось бы, возрасте вдруг повторил неудачный юношеский опыт.

До работы он доехал только чудом, борясь с желанием вывернуться наизнанку, и лелея надежду, что Мертвицкий не заявится к нему в кабинет хотя бы до обеда, и он успеет хоть немного прийти в себя.

Но всё случилось иначе.

Лёня переступил порог кабинета и замер, мгновенно теряя все симптомы похмелья прямо на пороге, не дожидаясь обеда. Человек редко думает о похмелье, простуде и других сиюминутных слабостях организма с ножом у горла.

– А теперь быстро отвечай, грёбаный засранец, какого хрена тебе понадобилось в моем сейфе? – хрипло прошептал за спиной голос Мертвицкого.

И лезвие канцелярского ножа, что ещё вчера валялся на столе, сильнее упёрлось в Лёнькин кадык.

 

Глава 14

Новый совет богов

Они съезжались сюда негласно, поодиночке, словно представители «Cosa Nostra», что в конце пятидесятых годов прошлого века прибыли на съезд «Apalachin» в штате Нью-Йорк. Каждый старался не привлекать к себе внимания. Тайна подобных встреч свято охранялась всяким из участников. Даже если бы они были простыми смертными, и тогда ни один не стал бы афишировать это собрание.

Они казались бесконечно разными, вряд ли кто-то со стороны мог заподозрить, что их что-то объединяет. И, тем не менее, общего меж ними было больше, чем различий. Все они – от скромного бородача в поношенном свитере до щёголя в дорогом костюме, от благовидной пожилой женщины в платье из новой коллекции «Gucci» до шикарной молодой особы в мужском костюме от Гоши Рубчинского – стояли когда-то у истоков мира и в немалой степени управляли этим миром теперь.

Отель с простым названием «Park» в центре швейцарских Альп располагался таким образом, что туда вряд ли смог бы добраться случайный человек. Он находился далеко от туристических мест, никогда нигде не рекламировался и большую часть времени пустовал, что вызывало закономерный вопрос: за счёт чего он выживает? Редкие посетители, что останавливались здесь раз в год по невероятной случайности, могли бы задаться и другими вопросами, к примеру, для чего в маленьком неприметном отеле нужен конференц-зал на несколько сотен человек? Или отчего для постояльцев не предусмотрено никаких развлечений?

Ответ на все эти вопросы был прост, но настолько не вписывался в привычную современному обывателю реальность, что вряд ли удовлетворил бы чьё-либо любопытство. Здесь собирались боги, прежде сотрясавшие небо и землю. Боги, сдавшие позиции новым богам, но отыгравшие своё, встав за мировыми брендами и могучими корпорациями.

Во времена, когда между ними устанавливались договорённости и складывался новый миропорядок, встречи эти случались чаще. Теперь, когда выстроились правила игры, древние съезжались крайне редко и только по эпохальным вопросам. И уж если здесь закипала жизнь, значит, происходило что-то сверхординарное, выходящее за рамки установленных правил.

Утром второго дня гости – и те, что только приехали, и те, что прибыли накануне, – потянулись в конференц-зал. Переговаривались, рассаживались, улыбались друг другу. Большая часть улыбок не отличалась искренностью, так могли улыбаться змеи и скорпионы, и будь здесь представители прессы, они бы обязательно отметили эту натянутость. Только никого постороннего тут не было и быть не могло.

Только однажды какой-то удачливый папарацци сумел по чистой случайности ухватить ниточку интриги, встретив в аэропорту Милана одного из гостей. Но счастливчик исчез, даже не успев начать журналистское расследование, а его жена, издатель и друзья так никогда и не узнали, что стряслось с бедолагой. Он просто исчез. Испарился вместе со всем своим оборудованием и новеньким «Fiat 500».

К десяти утра свободных мест в конференц-зале практически не осталось. Пустовало не больше десятка кресел, да ожидало хозяина место во главе бесконечно длинного стола. Зевс задерживался. У него не было для этого никаких поводов и ничто не мешало громовержцу явиться пред богами вовремя, но он предпочитал, чтобы его ждали. И не с благоговеньем – благоговенье среди богов встречалось, пожалуй, не чаще, чем искренние улыбки, – а уж как есть. Отец богов являлся в зал тогда, когда недовольные ожиданием начинали шептаться, и по шепоткам этим оценивал настроения. Сегодняшние перешёптывания и ворчания звучали вполне лояльно, из чего громовержец сделал вывод, что на власть его никто не покушается.

Он вошёл в конференц-зал, и недовольство стихло, как отрезали. Неприметный, в потрёпанном свитерке Отец богов излучал сейчас невероятную мощь. Встав во главе стола, он упёр руки в столешницу и обвёл собравшихся тяжёлым взглядом. Это тоже было своеобразным ритуалом.

С некоторых пор Зевс стал замечать за собой признаки паранойи. Монотеистов в своё время древние приняли легко. Они держали в руках весь мир, и поделиться миром с новыми молодыми богами было не жалко. Смертные тоже легко принимали новых богов. Богов ведь лишних не бывает. Чтить десятого бога, когда ты уже молишься девяти, не так сложно, а польза, в случае чего, может быть и от него. Вот только новые боги оказались хитрее старых, закрепившись, они быстро заявили о своей исключительности и противопоставили себя старикам. И тут уж у смертных возникла дилемма: в кого верить. Старые боги не запрещали новых, а новые объявили старых бесами и шайтанами, вовсе лишив статуса. Это было дерзко, но сработало.

Древние молниеносно потеряли паству, а вместе с ней и власть. Возникла растерянность. Отдельные кланы стариков уже не просто остались не у дел, а растворились в небытии. Надо было что-то делать, и тогда Отец богов собрал Новый совет и вместе с теми, кто остался на плаву, принялся выстраивать новые правила.

Тягаться с Аллахом или Саваофом по старым схемам было уже невозможно. Битва с монотеистами была проиграна до её начала. Слишком беспечны были древние. Потому оставалось только придумать новые схемы. И они устроили новый миропорядок, усмирив гордыню и толкаясь не от божественного могущества, а от интересов паствы. Тогда он ничего не боялся, некогда было тратить время на опасения, нужно было действовать. Страхи пришли позже, когда всё устаканилось.

Отец богов вдруг сделался подозрительным, он чувствовал угрозу отовсюду. Угрозу власти, угрозу мироустройству, угрозу своему существованию. Возможно, обжёгшись на молоке, он дул теперь не только на воду, а вообще на любую жидкость, но сделать с собой ничего не мог.

Зевс тяжёлым взглядом обвёл собравшихся. Свои смотрели по-всякому. Прошли тысячи лет, а Зевс по-прежнему видел в глазах некоторых сородичей давние обиды. Что ж, пускай обижаются, ему с того не холодно, не жарко. Сказки про месть, которую подают холодной, – удел простых смертных. Их краткий век и до смеха серьёзное отношение к этой краткости могут позволить сочинять такие поговорки. Когда живёшь тысячелетия, понимаешь, что если божество не отомстило тебе сразу в течение сотни лет, то вряд ли оно способно на что-то, кроме пустой обиды.

Египтяне сидели чинно, держались с достоинством. Эти всегда были немного в стороне, но при том приняли общую стратегию, понимая, что хорошо для общего выживания.

Вот северяне – другое дело, те были норовистее и амбициознее. Зевс отметил несколько пустующих кресел:

– Где Тор, Локи и… кого там ещё не достает? – хмурясь, оценил пустующие места Громовержец.

– Зачем тебе Локи? – ехидно поинтересовался Гермес – моложавый гладко выбритый хлыщ в дорогом деловом костюме. – Без этого остряка всяко спокойнее. Знаешь же, как он это может: «Деметра, молчи, тебя ль мне не знать, ты тоже порочна…», «Ты, Гера, молчи! Ты злобная ведьма, погрязла в разврате…»

– Прикуси язык, – взъярилась Гера с другой стороны стола. – Хоть ты и Трисмегист, но говоришь о жене Зевса.

– А я что? Это не я, это Локи. Я только цитирую. Но если б он здесь был, помяни моё слово, он бы высказался. Так что хорошо, что без него обошлось.

Зевс хмурился всё больше. Распоясался Гермес, наглеет. Впрочем, сейчас не до него, с насущным бы разобраться.

– И всё-таки, где скандинавы?

– В Калифорнии, – беспечно отозвался Аполлон.

Зевс перевёл взгляд на Сияющего. Златокудрый был, как и прежде, статен, изящно одет, а кроме того, лучезарно улыбался и старательно молодился.

– Что они забыли в новом свете?

– Экспериментируют с масскультурой, – подала голос сидящая подле Аполлона Эвтерпа. – Пытаются вырастить себе паству из читателей комиксов и любителей кино.

– Вытаптывают твою поляну? – лукаво полюбопытствовал Гермес.

– Мы не делали ставки на кинематографию, – отозвалась Эвтерпа с той скорпионьей улыбкой, какими здесь одаривали друг друга многие. – Менестрели, как их ни обзывай, перспективнее. Кино вчера возникло, сегодня изменилось, завтра уйдёт, а песни смертные будут слушать всегда.

– Вот о песнях я и хотел с тобой поговорить, – перешёл в наступление Зевс. – У нас проблемы. Появился новый выводок юных выскочек. И одна из них – твоя дочь, которая вытащила из небытия сына Гатага.

– Не напрягайся, папа, – легко отмахнулась Эвтерпа. – Кто сейчас помнит, кто такой Гатаг?

– И я не желаю, чтобы кто-то узнал имя его сына. Как не желаю, чтобы вдруг зазвучало имя твоей дочери.

Зевс одарил Эвтерпу убийственным взглядом. Отца богов злило, когда ему напоминали о родственных связях, тем более здесь, в новом совете, где помимо олимпийцев заседали и совсем чуждые сущности. Муза, назвав его «папой», переступила обозначенную Громовержцем черту, но, судя по наглой физиономии, сделала это умышленно. Во всяком случае, раскаяньем тут и не пахло, что злило ещё больше.

– Я просто помогла девочке, поделилась связями, – фыркнула Эвтерпа.

– Мы не помогаем, не поддерживаем и не пускаем никого в наш круг, – Зевс поднялся из-за стола, глаза Громовержца полыхнули, в конференц-зале повисла гробовая тишина и отчётливо запахло озоном. – Один раз мы уже совершили ошибку. Второго раза не будет. Я запрещаю помогать юным выскочкам. И ты будешь подчиняться!

Эвтерпа поднялась с места. Аполлон попытался удержать её, но муза отдёрнула руку.

– Решаешь не ты! – дерзко бросила она Зевсу. – Решает совет!

– Молчать!!! – страшно взревел Отец богов.

Эвтерпа сердито отпихнула кресло и устремилась к двери. Внутри Громовержца клокотала буря. Взгляд был испепеляющим, ноздри раздувались, как у взъярённого быка. Распоясались!

За музой с грохотом захлопнулась дверь. Перед глазами повисла кровавая пелена. Зевс уже готов был снова озадачить метеорологов силой божественного гнева.

– Тише, Громовержец, – успокаивающе прозвучал голос златокудрого красавца, прорываясь сквозь шум в ушах. – Не надо молний, это же женщина. С женщиной всегда можно договориться.

– Вот и договорись, – прорычал Отец богов, неимоверным усилием беря себя в руки.

Аполлон лучезарно улыбнулся и вышел вслед за музой.

Распоясались. Прежде довольно было нахмуриться, и все замирали от страха, а теперь… Зевс устало опустился в кресло.

– У нас проблемы, – тихо проговорил он. – Дочь этой истерички и сын Быка пытаются вознестись до наших высот. Дионис, расскажи, что говорит твой соглядатай.

Аполлон нашёл музу довольно быстро, он обнаружил её в каминном зале. Эвтерпа стояла у огромного панорамного окна и наблюдала, как опадают мёртвые листья, окрашенные в яркие прощальные цвета. Муза зябко обхватила руками обнажённые плечи. Её красное платье с открытым верхом гармонировало с предсмертным буйством природы за стеклом, а поза подчёркивала холод осени.

– Зачем ты пришёл? – поинтересовалась она, не оборачиваясь. – Успокаивать меня не надо.

– Я и не собирался, – покачал головой Аполлон, подходя ближе. – Хотя устраивать развороты было необязательно.

– Меня злит старик. Он ведёт себя так, будто всё ещё сидит на вершине Олимпа.

– Он всё ещё во главе нового Олимпа.

– Он первый среди равных. Новый Олимп существует по правилам свободного рынка. На новом Олимпе нет прежней иерархии. Сегодня ты на коне, завтра я, кто как выкрутится.

Аполлон обнял музу за плечи, нежно коснулся губами обнажённого плеча.

– Он умеет крутиться. И, как ни верти, он делает это лучше нас всех, а потому и является главой совета.

– То, что он возглавляет совет, ничего не значит. Это кресло работает на статус, но оно не добавляет могущества, это не трон на горе.

– Тебе в самом деле так важна эта девочка? В тебе заговорили материнские чувства?

Аполлон двинулся губами от плеча к шее музы, рука его беззастенчиво легла на живот богини, опустилась ниже.

– Да плевать мне на девчонку. Она попросила, я помогла. Меня злит отец.

– Забудь про старика. Он прав в одном – твоя дочь и её компания могут быть угрозой.

– Попробуй убеди меня в этом.

Аполлон развернул к себе музу и впился в её губы. Поцелуй вышел долгим, страстным, напрочь лишённым романтики и целомудрия. В слиянии двух божеств была природная дикость, какая не снилась в самых пещерных снах создателям самого развратного кино для взрослых.

– О нимфа, помяни меня в своих молитвах! – жарко зашептал Аполлон в ухо музе, подтягивая подол платья.

Эвтерпа молниеносно отпихнула бога, посмотрела на него с обидой:

– Бесстыжий! Думаешь, я не знаю, что ты вот так же, как сейчас мне, шептал на ухо Мельпомене?

– Откуда ты взяла? – растерялся Аполллон.

– Она настолько впечатлилась, что потом слово в слово надиктовала это Шекспиру.

– Ты что, ревнуешь меня к Мельпомене? – не понял златокудрый.

Тонкие пальцы Эвтерпы цепко стиснули причинное место Аполлона.

– Хватит болтать, – процедила муза сквозь зубы. – Ты теряешь дар убеждения. Не отвлекайся!

Отчёт Диониса произвёл впечатление даже на непроницаемых египтян. Молодняк взялся за дело с неимоверной смелостью. Ещё с утра про Нилию и Геркана даже здесь практически никто и не слышал, а завтра эти имена могли оказаться на слуху у каждого.

Двое недобожеств подошли к делу жёстко и дерзко. Они не чурались никакими средствами, привлекали героев, смертных, били по нескольким фронтам и, если верить приставленному к ним Ленею, создали отдельный проект, чтобы пустить Совету пыль в глаза и отвлечь от главного своего замысла. Действовали они при этом быстро, так что имена их в самом деле грозили вот-вот зазвучать из уст всякого смертного.

Зевс и сам был впечатлён, но иначе. По словам Ленея выходило, что Дедал со своими крыльями – лишь прикрытие для проекта смертного выскочки. Такой поворот выглядел невозможным. Юный Геркан был амбициозен и никогда бы не пустил дело на самотёк. А по доносам козла получалось, что бастард Диониса хорошо осведомлён о том, как продвигается работа над крыльями, но плавает в деталях «главного» проекта. Выходит, всё наоборот, главный проект – не главный.

– Тебя водят за нос, Бык.

– Леней не посмел бы мне врать.

– Тогда водят за нос Ленея. Так или иначе, вы всё слышали.

Зевс обвёл богов тяжёлым взглядом. Кое-кто прятал глаза – явно прикидывают, чем может обернуться подобное исключение из правил и какую из него можно извлечь выгоду. Но хвост не задирают.

– Было установлено: мы не позволяем кому бы то ни было войти в наш круг. Кто-то из присутствующих хочет сделать исключение? Выношу на голосование, – произнёс Громовержец. – Кто за то, чтобы дать дорогу молодым?

Зал безмолвствовал.

– Против?

Боги один за другим потянули вверх руки. Последним поднял руку Гермес:

– Был бы здесь Локи, обязательно бы воздержался, – добавил он.

– Единогласно, – подвёл итог Зевс.

Дверь тихонько скрипнула. В конференц-зал вернулись Аполлон и его муза. Эвтерпа выглядела потрёпанной. Из идеальной ещё час назад причёски выбилось несколько локонов, платье замялось, но в глазах появился озорной блеск. К каким бы доводам ни прибегал Аполлон, они работали. Хотя все его доводы в общении с музами были тривиальны донельзя, и помятый вид богини это только подтверждал.

– Совет проголосовал, – информировал Зевс взбалмошную дочь. – Теперь осталось решить, что делать с выскочками.

– Если вам так важно, могу больше не помогать девочке, – сказала Эвтерпа.

В голосе её звучало снисхождение, и Громовержец почувствовал, как кровь снова приливает к голове. Потребовалось новое усилие, чтобы не взорваться.

– Как объяснишь свой отказ помогать?

– Никак, – пожала плечами Эвтерпа. – Я не обязана перед ними отчитываться. Захотелось – помогла, расхотелось – перестала.

– Это вызовет подозрение, – вмешался Аполлон. – Лучше продолжать помогать, но помочь так, чтобы похоронить затею с Сырдоном. Есть мысли?

В глазах Эвтерпы появился охотничий блеск.

– Я знаю, с кем последний из нартов точно не сработается. Да, я помогу.

– Хорошо, – кивнул Зевс. – А я займусь Дедалом. У меня есть для этого средства.

 

Глава 15

Дракон

Дедал пребывал в бешенстве, какого не испытывал с тысяча четыреста восемьдесят пятого года. Тогда вспышка гнева закончилась тем, что его не оправдавший надежд ученик отправился на костёр святой инквизиции. Всего таких припадков за долгую жизнь у мастера приключилось штук пять-шесть, не больше. Первый случай закончился прогулкой в горы с племянником Талосом, которого художник уронил со скалы, последний был только что, и на этот раз, в отличие от всех предыдущих, хвала богам, обошлось без членовредительства. И хотя горло Лёньке мастер Дедал не перерезал, ярость слепила и затмевала разум.

Всё началось утром. Мастер пришёл на работу в настроении лёгком и весьма приподнятом. Но когда на рабочем столе обнаружились следы чужого присутствия, от лёгкости не осталось и следа. За прожитые тысячелетия Дедал начал многое подзабывать, перестал многое понимать, но на кратковременную память не жаловался, и если, скажем, события тринадцатого века у него могли запросто перепутаться в голове с событиями века шестнадцатого, то состояние рабочего стола, оставленное накануне вечером, он мог наутро воспроизвести до пылинки.

Тот, кто побывал в его кабинете, сделал всё, чтобы замаскировать следы своего пребывания, и всё же не совсем всё. Пачка с неважными документами сместилась на полсантиметра, верхний ящик закрыт неплотно. Стол был не новым, его малость перекосило от времени, и мастер обычно закрывал ящик, а после прижимал, педантично устраняя щель в пару миллиметров. Тот, кто лазал по столу, о капризах старого покривившегося ящика и его хозяина не знал.

Дальше – больше. Следы вторжения обнаружились на дверце сейфа, а когда Дедал с замиранием отпер его, стало ясно, что неизвестный мошенник побывал и внутри. Сердце мастера замерло, перед глазами начала подниматься кровавая пелена. Беглый осмотр показал, что все документы проекта оказались на месте, но факт, что в них рылись, был неоспорим. Стараясь не сдетонировать, Дедал связался со службой охраны и запросил записи с камер наблюдения. Злоумышленник обнаружился довольно скоро. Идентифицировать его, правда, не вышло, благо одежда его напрочь скрывала какие-либо особенности фигуры, а лицо негодяй ловко прятал от объективов, но по тому, как уверенно он передвигался по коридорам, как легко нашёл нужный кабинет и попал внутрь, можно было сделать вывод, что этот человек бывал здесь прежде. А кто был самым близким человеком к Дедалу и знал больше других о проекте и обо всём, что с ним связано? Леонид Лобанов – правая рука, гений, человек, пришедший по протекции грёбаного Геркана, чтоб его рогатой мамаше пусто было!

И что за вечная беда с учениками?!

Возможно, будь мастер Дедал не так взбешён, он рассмотрел бы иные варианты, но сейчас вариант был только один. Полыхающий праведным гневом, он ворвался в кабинет Лобанова без четверти девять. Рабочий день ещё не начался, и паразита на месте не было. Зато на столе валялся канцелярский нож. Подхватив нехитрое приспособление для членовредительства и уже представляя, как лезвие входит Лобанову в глаз, Дедал притаился за дверью и через десять минут – Лёня был пунктуален – приставил нож к глотке ученика со словами:

– А теперь быстро отвечай, грёбаный засранец, какого хрена тебе понадобилось в моём сейфе?

Грёбаный засранец пах как раскуроченный винный погреб. С перепугу нёс какую-то несусветную ересь, но сумел остудить ярость Дедала и доказать, что, возможно, ночью в сейф влез не он. Кровавая пелена, маячившая перед глазами, медленно спала. И Дедал опустил нож. Судя по амбре, что шлейфом неслось за Лобановым, и по сбивчивому рассказу о том, как они закрепили вчера знакомство с Игорем, Лёня не мог быть злоумышленником. Как умеет пить Икар и чем это чревато для его собутыльников, мастер знал как никто другой. Лобанов физически не мог влезть в сейф с тем изяществом, которое зафиксировали камеры. Но легче от этой новости не стало.

Отпустив перепуганного помощника, Дедал вернулся к себе в кабинет, зло хлопнул дверью и плюхнулся в кресло, закинув ноги в тёртых «казаках» на стол. Кто мог влезть в сейф? В то, что там мог побывать кто-то из простых смертных, Дедал сомневался. Грёбаному Геркану, если разобраться, оно ни к чему. Икар? Он очень вовремя появился, но, при всей отбитости башки, он вряд ли осмелится пойти против мастера. Остаются древние со своим вечным страхом потерять паству. Но откуда они могли узнать?

– Зря вы напугали мальчика, Мастер, – вывел из раздумий мягкий вкрадчивый голос.

Он прозвучал негромко, но на Дедала, считавшего, что в кабинете он находится один, этот голос произвёл неизгладимое впечатление. Мастер подскочил словно ужаленный, подхватил первое, что попалось под руку, а под неё попалось пресс-папье, и, замахнувшись, развернулся на голос. У окна стоял невысокий китаец и вежливо кланялся.

Господин Лун, припомнил Дедал, из недавней китайской делегации. И в прошлый раз они общались только через переводчика.

– Ты как сюда попал, чурбан узкоглазый? – прорычал мастер, возвращая пресс-папье на место.

– Я здесь был, когда вы вошли, мастер Дедал.

– Какой ещё Дедал? Не понимаю, о чём ты. Меня зовут Александр Мертвицкий.

– Как вам будет угодно, мастер. Хотя сущности вроде нас с вами могли бы и не лукавить друг с другом. В нашем возрасте это выглядит наивно. Впрочем, вы, европейцы, всегда отличались плоским мышлением и предсказуемыми интригами.

Дедал присмотрелся к китайцу, прислушался к ощущениям. Обычно он хорошо чувствовал нечеловеческую сущность собеседника. Даже байстрюки вроде Геркана буквально источали неземное могущество или желание им обладать, а уж настоящие божества и вовсе за версту им смердели. С китайцем всё было иначе: он выглядел и ощущался как обычный китаец, каких по последней переписи чуть не полтора миллиарда. И в этом сокрытии своего естества лукавства было куда больше, чем в замене имени.

– Ты кто такой? – сердито спросил мастер. – Я вызову охрану.

– Вот я и говорю, плоско и предсказуемо, – растянул губы китаец, – никакая охрана не решит наше с вами дело, вы же понимаете.

– А у нас есть общие дела? – Дедал взял себя в руки, вернулся в кресло и снова закинул ноги на стол.

– Конечно, мастер. И я думаю, мы должны договориться. Это я лазал ночью в ваш сейф. Видите, насколько я искренен? Я залез в ваш сейф, переснял ваши чертежи…

– …ни черта в них не понял и с той же наглостью снова влез ко мне в кабинет, – закончил Дедал за незваного визитёра.

– Всё верно, – качнулся в сторону Мертвицкого китаец. – Только зачем так грубо? Разве вода, попадающая в щели, наглая? Она просто протекает там, где есть свободное пространство.

Китаец был непрост, прочитать его не выходило. От этого пребывающий в ярости Дедал бесился ещё сильнее.

– Кто ты такой? – сквозь зубы повторил мастер. – Даю десять секунд на ответ и вызываю охрану.

– Вы невнимательны, мастер Мертвицкий, – узкоглазый наглец явно поддразнивал. – Мы уже были представлены. Меня зовут господин Лун.

– Какой ещё…

Дедал запнулся, только сейчас сообразив, что гость не особенно скрывался. Лун – дракон!

Китаец снова качнулся, словно поклоном подтверждал догадку, проявившуюся у мастера на лице.

– Значит, Лун, – повторил Дедал, по-новому разглядывая визитёра.

Невысокий, сухонький, безвозрастный. Есть такая категория монголоидов, и довольно значительная, которую будто законсервировали. По их внешности никогда не определишь возраст. С одинаковой вероятностью им может быть как сорок, так и семьдесят.

Впрочем, дракона это в любом случае не касалось.

– А как же: голова верблюда, шея змеи, рога оленя, чешуя карпа и глаза демона? – припомнил описания драконов Дедал.

– Вы забыли когти орла, уши коровы и лапы тигра, мастер, – педантично добавил китаец. – Все эти сравнения придуманы смертными.

– А на самом деле?

– А на самом деле, вы же не хотите увидеть у себя в кабинете дракона в его натуральную величину?

Дедал задумчиво хмыкнул. Поговаривали, что драконы доходили в длину до трёхсот метров. Такая туша в его кабинете могла не поместиться вовсе.

– Вопрос риторический, ответа не требует, – с менторской интонацией пояснил китаец. – Но поверьте, я не кожаный шнурок вроде какого-нибудь аспида. И я не прикидываюсь. Хотите, могу дать пощупать макушку.

На макушке у драконов, по слухам, находилась шишка, позволяющая летать без крыльев. Но проверять китайца на наличие мифической шишки не хотелось. И вообще, наглеет узкоглазый, отметил про себя Мертвицкий, а вслух бросил только:

– Не хочу.

– Позволите присесть? Или позовёте охрану?

Дедал кивнул на стул напротив, разрешая сесть. Пусть визитёр расскажет, зачем пришёл. Выставить его всегда успеется.

Лун привычно уже качнулся в полупоклоне и опустился на указанное место.

– Давайте начистоту, мастер Дедал.

– Меня зовут Александр Мертвицкий, – упрямо повторил тот.

– Хорошо, – успокаивающе выставил перед собой ладошки китаец. Слишком покладистый для древнего существа, стоит держать с ним ухо востро. – Давайте начистоту, господин Мертвицкий. Вы правы, мы не смогли разобраться в ваших чертежах, хотя у нас есть специалисты, способные распознать шифр любой сложности.

Дедал самодовольно ухмыльнулся. Ни у кого нет специалиста, способного разгадать его «шифр». Просто потому, что у него нет никакого особого шифра. Когда тысячелетиями пишешь заметки для себя, научаешься делать их таким способом, чтобы бессвязные символы и знаки складывались в нужные ассоциации и вытягивали из памяти то, что есть только там и никогда нигде не фиксируется. Отдельные узлы и детали проекта существуют на бумаге и в компьютере, они рассчитаны и расчерчены, их можно украсть, но создать по ним ничего не получится, потому как целиком проект живёт только в голове мастера.

– Я не доверяю бумаге, вы зря потратили время.

– Я уже понял свою ошибку, потому пришёл договориться. У вас в коридорах не будет пахнуть плесенью, в вашем распоряжении будет самая современная лаборатория, самые лучшие специалисты и всё, что вы захотите.

– А взамен?

– Ничего. Единственное, всё это мы сможем предоставить вам на нашей территории.

– А чем плоха эта территория? – Дедал косил под дурачка, хотя прекрасно понимал, чего добивается дракон.

– Ничем, кроме того, что она вне сферы нашего влияния.

На лице китайца сохранялось всё то же безмятежное выражение, а в глазах были покой и умиротворение, но на миг Дедал почувствовал то, что так ловко скрывал Лун, – его божественную сущность. Мощная, древняя, способная сокрушить – она блеснула лишь на долю секунды и снова потухла, но этого мгновения хватило, чтобы понять – он поддел непробиваемого визитёра. Дракон такой же, как все, его ведут те же желания, у него внутри кипят те же страсти. И можно предположить, что где-то в глубине души его терзают те же страхи. От понимания этого злая ярость старого мастера окрасилась радостью.

– Не понимаю, какая разница, где будут изобретены крылья? – всё так же простецки продолжил он. – Ведь полёт в конечном итоге станет достоянием всего человечества. Человек взлетит! Не это ли главное?

– Никогда не поверю, что вы в самом деле настолько наивны. Главное не в том, полетит человек или нет. Главное – в чей карман потечёт прибыль от возможности человека летать. В том, для кого эта возможность станет новым храмом. Согласитесь на мои условия, и на воротах этого храма будет и ваше имя, мастер Мертвецкий.

– Какое щедрое предложение, – язвительно заметил Дедал.

– Более чем щедрое, – Лун мягко поднялся из-за стола, – обдумайте его как следует, мастер. А чтобы вам проще было принять правильное решение, подумайте вот о чём: откуда бы мне узнать о вашем проекте? И кто ещё знает о крыльях, если о них известно даже ветхому древнему старику из Поднебесной? Полагаете, вам здесь позволят возвести свой храм? Подумайте.

Китаец поклонился, словно издеваясь, и скрылся за дверью. Дедал вскочил с кресла и с силой шваркнул кулаком по столешнице. Чёртов сын коровы, не нужно было с ним связываться. Сидел же, ковырял свой проект, никем не замеченный, и на тебе. Понять, на что намекает дракон, было нетрудно. Если о крыльях известно китайцу, то новый Олимп точно в курсе дела. А если старики обо всём узнали, закончить крылья Дедалу не позволят.

Бормоча под нос проклятия, мастер достал планшет и полез в интернет. Если всемирная паутина знает, чем можно отпугнуть вампира, то должна знать и чем отпугивать дракона. И пускай, как в случае с вампирами, большая часть упомянутых средств окажется выдумкой, среди них наверняка найдётся что-то реально действующее.

Список вышел недлинным: воск, железо, многоножка, листья иранской мелии, пятицветная шёлковая нить – всем этим, по слухам, можно было контролировать или отпугивать китайских драконов.

Когда в кабинет вошёл Икар, мастер уже малость поуспокоился. В отличие от своего вчерашнего собутыльника Игорь Каров был бодр и свеж.

– А, это ты! – буркнул Дедал недовольно. – Пока тебе нечем заняться, найди мне саженцы иранской мелии. Надо посадить под окном.

– За каким бананом тебе эта хрень? – искренне удивился испытатель.

– Есть мнение, что её листья отпугивают китайских драконов. И купи восковых свечей.

– Есть мнение, что они привлекают католических монашек, – гыкнул Каров.

– Идиот! – взъярился мастер. – Сиди тише воды, ниже травы! И если ты ещё раз напоишь мне Лобанова, до испытаний не доживёшь! Задушу своими руками!

 

Глава 16

Бал у сына коровы

– Готовься, это будет незабываемый вечер, милый. И ночь, – нежно мурлыкнула Нилия за мгновение до того, как я толкнул дверь ресторана.

Ответить я не успел. То, что скрывалось внутри, оглушило и заворожило, лишив дара речи. Массивные двери придерживали вышколенные швейцары в ливреях, вестибюль сверкал мрамором, зеркалами в золочёных рамах и хрусталём помпезных люстр. Папаша моей бывшей в подобных случаях говаривал: «дорого-богато». Чувство было такое, словно я попал в сказку или как минимум на приём в честь инаугурации президента. Швейцары приняли у нас верхнюю одежду. Нилия ловко ухватила меня под руку и поволокла в банкетный зал.

– Надо отдать должное Геркану, он не поскупился, – снова шепнула богиня мне на ухо.

Двери банкетного зала распахнулись, и я понял, что «не поскупился» – очень скромное выражения для описания происходящего. Зал выглядел шикарнее, чем вестибюль, вся роскошь которого терялась сейчас, как теряется прихожая на фоне гостиной комнаты. Столы ломились от гастрономического изобилия. Создавалось впечатление, что Георгий Денисович заказал всё, что было в меню, и добавил от себя сверху. Официанты, напоминавшие пингвинов, носили подносы с шампанским, как в кино про Джеймса Бонда. Только всё это было не в голливудском блокбастере, а в родной Москве, которая открывалась для меня с новой стороны. Нет, я, конечно, предполагал, что в столице есть и такие места, но они для меня существовали в параллельном измерении, и я никогда бы не подумал, что смогу вписать их в круг освоенной мной географии.

Народу на этом празднике жизни тоже было не меньше, чем на балу у Воланда. Среди гостей я с удивлением заметил не только балерин из труппы Большого театра, которых Геркан пару недель тому обещал Ленею, но и некоторое количество медийных физиономий. Леней тоже был здесь. Он стоял с бокалом шампанского в ковбойской шляпе в окружении балерин и, щедро раздаривая похотливые взгляды, блеял что-то не слишком пристойное, судя по реакции слушательниц.

Навстречу нам вышел Геркан с широко распахнутыми объятиями.

– А вот и виновник торжества, – Георгий Денисович облапил меня, как старого друга, и, панибратски хлопнув по спине, провозгласил на весь зал: – Господа, за этим человеком будущее! Прошу любить и жаловать!

Эта фраза вызвала шквал аплодисментов, и я ощутил себя центром внимания. Создавалось впечатление, что на меня смотрят здесь буквально все. А если учесть, что этих «всех» было много и подавляющее большинство их было мне незнакомо, чувствовал я себя малость не в своей тарелке.

Геркану на мою неловкость, казалось, плевать с высокой колокольни.

– Как сказал ваш беллетрист: «Ваш выход, артист, ваш выход. Забудьте усталость и робость. Хотя не для вас ли вырыт зал, бездонный, как пропасть?» – тихо бросил он мне и, перехватив у Нилии, потащил по залу.

И понеслась круговерть лиц, улыбок, дежурных фраз. Георгий Денисович представлял меня людям и нелюдям, которых я, вероятнее всего, видел первый и последний раз в своей жизни. Я в свою очередь дежурно улыбался, говорил какие-то общие фразы и поминал к месту какие-то детали моего прожекта. Ради этой показухи ведь всё и затевалось.

Нилия потерялась где-то среди толпы. Знакомых лиц я тоже больше не видел. Всеобщее внимание и бессмысленные знакомства меня больше напрягали, чем радовали. Зато Геркан, казалось, излучал счастье.

«И вам по краю, по краю, по очень опасной грани, по грани, как по канату, с улыбкой двигаться надо…» – вертелись в голове строчки Рождественского, вытащенные из памяти Георгием Денисовичем.

Мы двигались по залу. Я улыбался, как завещал «шестидесятник», и молился только, чтобы весь этот балаган поскорее закончился. Ощущения были мерзкими. Всю жизнь я предпочитал быть, а не казаться, а теперь мне приходилось изображать из себя то, что требовалось Геркану.

Ничего, когда-нибудь, пусть не сегодня, я завершу проект, в который не верят даже те, кто мне его заказал, и тогда мне не надо будет делать вид перед всем этим сборищем. Впрочем, тогда я не выйду к этому сборищу вовсе, решил я для себя, и от этой мысли немного полегчало, хоть и ненадолго.

Следующий персонаж, с которым нас друг другу представили, был известен мне по телевизионным эфирам и не вызывал никакой симпатии. Более того, всякий раз, как мне попадалась на глаза его рожа, неизменно приходило желание зарядить по ней кулаком, если представится такая возможность. Сейчас возможность представилась, но никому по роже я, конечно, не зарядил, а только вежливо улыбнулся. Более того, рожа вела себя вполне прилично и даже показалась вполне себе человечной и здравомыслящей, хотя по его эфирам этого никак не ощущалось.

«Не создавайте иллюзий, что люди, сидящие в зале, – сплошь достойные люди», – снова всплыла строчка из Рождественского.

А следом за ней возникла еще одна мысль: не создавайте иллюзий, что вы сможете что-то высказать человеку, с которым вступаете в гневный диспут, когда видите его на экране телеящика. Ни черта вы не сможете. В жизни все эти люди ведут себя как люди. Причём многие – как вполне себе вежливые люди. И все ваши мечты, столкнись вы с ними в жизни, рассосутся мгновенно. Кидаться на вежливого адекватного человека с кулаками и матюгами и выставлять себя агрессивным идиотом вам вряд ли захочется, если только вы не агрессивный идиот, так что в маловероятном случае подобного знакомства вам останется только молчать, кивать и улыбаться. Если вовсе не обгадитесь и не начнёте лебезить и подобострастно хихикать.

Кто-то сказал, что в двадцать первом веке каждый сможет стать известным. На пятнадцать минут. На моё счастье, он оказался прав.

Через час беготни по залу Георгий Денисович отпустил меня, похвалив, велев, если что, поддерживать легенду, и снова куда-то ускакал. А я с удивлением заметил, что пристальное внимание к моей персоне рассосалось напрочь. Нет, кто-то из тех, с кем меня знакомил Геркан, салютовали мне шампанским издалека, но и только. В общем, толпе я был уже безразличен. Ощущения по-прежнему были гадостные. Хотелось выпить и чего-то покрепче, чем шампанское. В дальнем углу зала расположился бар, туда я и направился.

– Виски со льдом, – попросил я у бармена.

– Знакомые всё лица, – раздался за спиной мягкий голос с ироничными нотками.

Я обернулся и невольно улыбнулся. Рядом, на высоком барном стуле устроился Нарт собственной персоной. Одет он был аккуратно, но просто, хотя белый цвет недорогой на вид одежды выделял его из местной толпы в кичливых прикидах.

– Рад видеть, – искренне сказал я. – А вы здесь какими судьбами?

– Нилия пригласила, – пожал плечами Сырдон. – Может, из вежливости, а скорее, чтобы телёнка Дионисова позлить. Геркан меня не любит. Так что не исключаю, что меня ещё спеть сегодня попросят. Специально для него.

– О чём петь будете?

Сырдон посмотрел на меня так, будто я сморозил глупость:

– О нартах.

– Не понимаю я вас. Эти нарты сделали вам столько гадости, а вы им песни поёте.

– Я тоже сделал им много гадости, – спокойно отозвался старик. – И потом, великое не обязано быть безгрешным. И великим может быть не только то, что гладит тебя по шерсти. А тот, кто ставит между великим и выгодным знак равенства, просто не умён.

Бармен шлёпнул на стойку перед нами два стакана. Сырдон ухмыльнулся в бороду и подтянул к себе свой. Я поболтал в стакане виски, чтобы чуть подтаяли кубики льда, и отсалютовал Нарту.

– Ваше здоровье!

Виски царапающим комом прокатилось внутрь, не принеся ни удовольствия, ни расслабления.

– С тех пор как я познакомился с богами, мне кажется, что они только и делают, что шляются по кабакам, пьют и чешут языками.

– Это от недостатка общения, – ухмыльнулся старик. – Стоит познакомиться с богами поближе и пообщаться с ними побольше, станет ясно, что они ещё прекрасно умеют пакостить. Причём занимаются этим самозабвенно и очень творчески. А по кабакам пьют и языками чешут не только боги. Смертные в этом деле бессмертным легко фору дадут. Кстати, и те, что по ресторанам гуляют в силу профессии, и те, что пьют и болтают исключительно из любви к процессу.

Он говорил как-то легко, по-свойски. Может, потому, что, в отличие от прочих, не играл, а оставался самим собой. А может, потому что играл профессионально. Но слушать его мне почему-то было приятно.

Грянула музыка. Громче всех на это среагировал Леней: он выскочил на свободное пространство в обнимку с парочкой балеринок и принялся старательно выкаблучивать нечто среднее между канканом и сиртаки.

– Еще выпьешь? – поинтересовался Нарт с ехидцей.

Я кивнул, он сделал жест бармену повторить напитки и зябко поёжился:

– Не люблю среднюю полосу, – поделился он. – Холодно здесь с октября до мая. В другой раз надо будет перебраться куда-нибудь, где потеплее.

– Что значит – в другой раз? – не понял я.

– Когда здесь допою, – туманно отозвался Сырдон. – Все песни когда-нибудь заканчиваются. Твоя закончится, моя закончится… Не обращай внимания, меня сегодня тянет на философский лад. Горе от ума.

– Как сказал один наш беллетрист, – автоматически пробормотал я под нос, но Сырдон услышал и заулыбался.

– Плохо быть Грибоедовым, – развёл руками я.

– Вон кому хорошо, – кивнул Сырдон на выплясывающего Ленея. – Нет более счастливого существа, чем козёл-алкоголик.

Старик подхватил со стойки вновь наполненный барменом стакан, дзынькнул о край моего и опрокинул с ловкостью жонглёра. Я последовал его примеру, но виски снова пошёл не так. Ни вкуса, ни опьянения, ни лёгкости – перевод продукта. Нарт, судя по всему, был со мной на одной волне, потому как на него алкоголь тоже не сильно действовал. Во всяком случае, внешне он сохранял абсолютную трезвость.

– Ладно, пойду, поищу Нилию.

– Зачем она тебе?

На этот раз уже я посмотрел на Сырдона косо. Вопрос был даже не риторическим, а просто неуместным.

– А что не так?

– Да всё не так. У кого-то, знаешь ли, душа широкая, а у кого-то декольте. Мой тебе совет, не трать на неё время, – с отеческой заботой произнёс нарт. – Ни к чему тебе это. Ищи широкую душу.

– У нас общий бизнес, – холодно отозвался я.

– Ну-ну, – кивнул старик и жестом подозвал бармена.

От меня он отвернулся, видимо, потеряв интерес.

Богини нигде не было. Я дважды обошёл весь зал, подошёл к Геркану:

– Нилию не видел?

– Забудь, возница, – отмахнулся Геркан. – Сейчас будет торт. С тебя тост, так что готовься. Всё должно быть безупречно.

Я кивнул и отошёл в сторону. Поверх и без того мерзостного настроения в душе нарастала тревога. Хотелось курить, а сигареты, как назло, остались в кармане пальто. Я вышел из зала и направился в гардероб.

Знаете, бывает такое чувство, когда ты мучаешься догадками по какому-то поводу, выстраиваешь предположения, занимаешься самоутешением, а потом вдруг предельно ясно понимаешь невидимый тебе расклад ситуации и осознаёшь, что самое паршивое уже произошло. И тогда тревога сменяется пустотой.

Пустота нагнала меня в вестибюле. Каким-то неведомым образом я почему-то решил, что Нилия в гардеробе и что туда, наверное, не стоит ходить, но ноги уже несли меня вперёд. Сперва из-за вешалок донеслись звуки. Картинка сама собой возникла перед мысленным взором. Картинка неприятная. Неведомо на что надеющийся внутренний голос ещё верещал, что не надо сгущать краски, что всё может быть совсем не так, но я по какой-то причине совершенно точно знал, что сейчас увижу. И с упорством фаталиста шёл этому навстречу.

Что ж, я был прав. Более того, воображение нарисовало всё предельно чётко и до деталей близко к действительности. Нилия была там и была не одна. Богиня полусидела… полулежала на стуле… Чёрт! Я не знаю, как назвать эту позу, зато для всего остального в моём лексиконе был один нецензурный глагол. Богиня постанывала. Подол её платья был задран до предела, ногами она обхватила стоящего рядом швейцара со спущенными штанами. Тот в свою очередь ритмично двигал тазом, рукой мял вывалившуюся из декольте идеальную грудь и при всём при этом едва не пускал слюни от наслаждения.

Нилия повернула голову, увидела меня, и выражение на её лице было таким, будто я ей мешаю.

Внутри всё перевернулось. Словно что-то невидимое и невероятно тяжёлое треснуло по затылку. В глазах потемнело. Сердце оборвалось и каменной глыбой рухнуло вниз.

«А чего ты хотел? Ты же это и предполагал, – метнулось глубоко в подсознании. – Вот интересно, у меня такая же дебильная рожа, когда богиня допускает меня до тела?»

– Сука! – процедил я сквозь зубы и быстро пошёл прочь.

А что ещё было делать?

Набить морду швейцару? Он-то здесь причём?

Устроить сцену? Глупо и противно.

«Это будет незабываемый вечер, милый», – зазвучал в ушах бархатный голос Нилии. Да уж, незабываемый!

Меня трясло.

«Успокойся, – одёрнул сам себя, – это и есть отношения без обязательств. Ты же знал, что ни о какой верности речи не идёт».

Да, знал. Но одно дело – абстрактное знание, а другое – когда вот так.

Я закусил губу, чтобы не завыть в голос от обиды и унижения, распахнул дверь банкетного зала. За время моего отсутствия ничего не изменилось. Всё так же подпирал стойку бара Сырдон, всё так же выплясывал пьяный Леней. Всё так же пили, смеялись и говорили о чём-то бессмысленном все эти люди или нелюди, собранные здесь Герканом с одной лишь целью: чтобы я превратил то, чем занимаюсь, то, во что верю, в дешёвый водевиль.

На смену опустошённости уверенно пришли злость и обида. Я вычленил среди толпы Геркана и устремился к нему. Он всё это начал, он мне за всё и ответит. Безо всякого пиетета я схватил его за плечо и развернул к себе.

– А-а-а, возница, – заулыбался Георгий Денисович, но увидел моё лицо, и улыбка его тут же растеряла искренность, сделалась искусственной. – Что случилось?

– Ты знал, где она? – прорычал я бешеным шёпотом, оттаскивая его в сторону.

– Ты о ком?

– О Нилии. Ты ведь знал, чем она там занимается!

– Какая Нилия? Тебе сейчас тост поднимать. Соберись.

Будто подтверждая его слова, погас свет, и зал погрузился в полумрак, разгоняемый огоньками свечей, что горели на каждом столе. Когда только успели зажечь?

Словно в дурацком фильме под аплодисменты собравшихся две официантки в коротеньких юбочках выкатили огромный торт. Кондитерское изделие напоминало утыканную свечами сталинскую высотку, а на вершине этого безобразия торчала шоколадная фигурка меня с совсем не миниатюрным гаджетом в руке. При этом сам шоколадный гаджет выглядел точно так, как должно было выглядеть наше устройство.

– Убери руки, возница, – вкрадчиво произнёс Георгий Денисович, и только сейчас я понял, что держу сына Диониса за грудки.

Вывернувшись, Геркан с улыбкой двинулся к торту сквозь расступившуюся толпу.

– А сейчас, – провозгласил он как ни в чём не бывало, – слово виновнику нашего торжества!

Геркан повернулся ко мне и несколько раз хлопнул в ладоши. Толпа охотно подхватила аплодисменты, я снова ощутил на себе всеобщее внимание. Внимание тех, кому и я, и моё дело были совершенно до лампочки.

– Просим, просим! – подбадривали голоса с разных сторон.

Георгий Денисович улыбался и буравил меня выжидающим взглядом. Конечно же он знал, где искать Нилию, и о её адюльтерах знал в подробностях. Возможно, даже догадывался о том, что это меня ранит, о чём я, по чести сказать, сам не догадывался. Вот только на мои чувства, как и на меня, ему было совершенно наплевать. Полубог, называвший себя другом и вкачивавший средства в моё предприятие, точно знал, чего от меня хочет. Никаких человеческих отношений тут и быть не могло. Ни с ним, ни с Нилией. Меня использовали. Улыбались, говорили хорошие слова, но при этом тупо пользовали. Как корову. Рогатому скоту ведь тоже говорят добрые слова, но при этом доят, а потом, когда возникает надобность, режут.

Сейчас меня и мой проект доят, как ту корову. А потом зарежут. Как сказал пьяненький Нарт, все песни когда-нибудь закончатся. Ну ничего, я ещё спою!

Я прошагал к торту. Сколько на нём было свечей и что они символизировали по мнению сына Диониса, мне было неинтересно. Хотят речь – будет им речь. Сдерживая переполняющую меня злость, я поднял руку, призывая зал к тишине, и сказал со всей искренностью, на какую был способен:

– Даже если кто-то не верит в наш проект, мы это сделаем! – повернулся к Геркану и добавил: – Я это сделаю!

И, выдыхая ярость, задул свечи. Все до одной. Зал снова зааплодировал. Георгий Денисович протянул мне бокал шампанского:

– Молодец, – проговорил негромко, чтобы слышно было только мне. – Я сам тебе поверил, а козёл даже прослезился, так что Зевсу всё доложат, как надо.

Я хотел было сказать, что мне совершенно наплевать на Зевса, но полубог вдруг уставился куда-то поверх голов и перестал улыбаться. Я проследил за его взглядом: через зал к нам шёл Мертвицкий в своей вечной футболке с надписью «Dead А1», и вид у конструктора был должно быть не менее бешеный, чем у меня.

– Что ты здесь делаешь? – змеино зашипел Геркан на Мертвицкого. – Тебя близко к этому месту быть не должно. Мы же договорились!

– Мы не договаривались, что ко мне будут вламываться и угрожать, – не менее зло прорычал конструктор.

– Выйдем, – заторопился к выходу Геркан. – Иди за мной, возница.

Зал удалось покинуть быстро, не знаю, обратил ли кто-то внимание на наш поспешный уход. По сравнению с банкетным залом в вестибюле было прохладно и светло.

– Что происходит? – в бешенстве зашептал Геркан.

– Мне нужна охрана, или я разрываю наше соглашение! – Дедал тоже был на взводе.

А меня вдруг обдало волной холода. Из гардероба, одёргивая платье, к нам шла Нилия. Происходящее начинало отдавать фарсом, и по плотности истерик на квадратный метр пространства приближалось к мексиканским сериалам. Во всяком случае, за себя я мог сказать, что если ещё не впал в истерику, то был к ней предельно близок.

– …я хочу личный транспорт, личное пространство и возможность спокойно работать! – надрывался Дедал.

– Что у нас плохого? – поинтересовалась Нилия, очаровательно улыбаясь, будто вообще ничего не произошло.

– Всё, – жёстко отрубил я.

– Не закатывай сцен, милый, тебе не идёт. Если так хотел, мог бы присоединиться.

Незабываемый вечер и такая же ночь…

Нервы сдали окончательно.

– Да пошли вы все к едрене пене! – прорычал я и сделал то, что делают после этой фразы поголовно все смертные, впавшие в истерику, – ушёл, громко хлопнув дверью.

 

Глава 17

Про яюбовь

В тот вечер я всё-таки нажрался. Вышел без пальто в промозглую осень, поймал такси и поехал куда глаза глядят. На душе скребли кошки. Погано так скребли, со звуком в ушах и дрожью в сердце. Будущее, которое полгода назад виделось весьма смутным, теперь вовсе превратилось в сплошной туман с растворившимися берегами. До встречи с Герканом всё было просто: не было денег, не было работы, если не считать покатушек в такси, не было женщины, потому что Катька меня бросила. Но во всех этих «не было» имелась определённость.

Сейчас определённости не осталось ни в чём. Странные отношения с Нилией вроде имели место, но при этом вели в никуда. Работа вроде была, двигалась семимильными шагами и увлекала меня своим размахом, но при этом могла в любой момент превратиться в ничто, как Золушкина карета. И зависело это превращение не от меня и даже не от объективных условий вроде наступления полуночи – нет. Вся моя жизнь могла превратиться в тыкву в любое мгновение только потому, что у недобожества поменялось настроение.

Да, я судорожно грёб, пытаясь выплыть, но в окружившем меня со всех сторон тумане в этом, кажется, не было никакого смысла. С тем же успехом я мог лежать на спине, отдавшись воле течения. Когда плывёшь на спине, по крайней мере не устаёшь. Наверное, в этом дело: я устал как собака, и нервы сдали. Нервы надо лечить.

За окном такси мелькнула вывеска бара. Очень кстати. Я попросил остановить, рассчитался и вышел. А потом долго пил в чёртовом кабаке, требуя от бармена short бппк’и под цвет настроения. Пил, пока истерика не выплеснулась наружу. Пил, пока бармен не перестал мне наливать. В этот момент я уже плохо соображал, что происходит. Кажется, я угрожал бармену, потом бил кому-то морду, потом кто-то бил морду мне, потом возникли какие-то люди в форме, не то охрана, не то полиция, а потом память услужливо отключилась.

Проснулся я дома. Было утро, ныли сбитые костяшки на правой руке, саднила челюсть и дико мучало похмелье. А ещё в ванной шумела вода. Неужели ночью оставил невыключенной? Я попытался припомнить, что произошло ночью, но память упорно отказывалась включаться.

«Шотики» под цвет настроения – зло.

Поднять себя на ноги казалось непосильной задачей, но страх затопить соседей поборол силу притяжения. Шатаясь, придерживаясь за стены и мебель, я выполз из комнаты и застыл посреди коридора. Под вешалкой стояли туфельки на высоком каблуке.

Твою налево! Что я ещё вчера учудил?

Я привалился к стене, борясь с приступом тошноты и размышляя, кого бы мог притащить домой посреди ночи. Нилия исключалась, если только она не включила своё божественное обаяние, но даже тогда, несмотря на моё упитое в хлам состояние, обида бы мне не позволила. Или позволила? Ещё варианты? Мог с пьяных глаз позвонить Катьке. Но тут уже ей обида не позволила бы ко мне приехать. Разошлись мы с ней не очень хорошо. Мог кого-то подцепить в баре. Хотя, по ощущениям, когда дошло до драки, я был один.

Ну не проститутку ж я снял, в самом деле. Нет, вчерашний приступ отчаяния был весьма мощным, но не до такой же степени.

Ладно, чего гадать? Лучше один раз увидеть.

Придерживаясь стены, я двинулся на кухню, утешая себя мыслью, что в сложившейся ситуации, по крайней мере, можно не опасаться угрозы затопления соседей. На кухне пустил холодную воду, упёр руки в край раковины и, склонив голову, как тот лось из анекдота, принялся жадно пить из-под крана. Напившись, недолго думая, сунул под струю голову. Вода просочилась за шиворот, она была ледяной настолько, что заломило в затылке, зато в башке прояснилось и мысли очистились. Я выключил кран. Вода больше не шумела. Не только на кухне, а вообще. Ночная гостья явно закончила свои дела. Я подошёл к столу, встал так, чтобы видна была ванная комната, и застыл в ожидании момента истины.

Ждать пришлось недолго. Буквально через минуту дверь ванной распахнулась:

– Доброе утро, Сергей Александрович.

– Добр… – пробормотал я и медленно опустился на стул.

Аля была последней женщиной, которую я ожидал здесь увидеть. Не потому что я не видел в ней женщины, а потому что… Да потому что это была Аля – незаменимый помощник, который в моём представлении настолько крепко привязался к работе, что, казалось, не существовал за пределами офиса.

Она была свежа и, как всегда, аккуратна. Единственной деталью, что выбивалась из привычного её облика, оказались мои тапочки. Они были ей не по ноге, велики размера на четыре, а то и на пять, но именно они почему-то сделали Аню невероятно близкой и домашней.

– А-а-а… – протянул я, пытаясь вежливо сформулировать вопрос, но связать хоть пару слов так и не получилось.

Впрочем, физиономия у меня явно была разговорчивее своего хозяина.

– Вас вчера ночью из бара в полицию забрали за драку, – мягко улыбнулась Аля, отводя взгляд. – Вы позвонили мне.

– А-а-а… – снова попытался я, но второй вопрос получился не лучше первого.

– А сюда я вас на такси привезла. Я хотела уехать, но вы попросили остаться. Вам было очень плохо, – последнюю фразу она произнесла очень тихо, и я почувствовал, что речь отнюдь не о моём физическом состоянии.

– Спасибо, – выдавил я первое членораздельное слово за утро.

– Давайте я вам кофе сварю, – предложила Аля.

Прозвучало непривычно, но в этом тоже было что-то такое уютное и естественное, как в моих тапочках на её ногах.

– У меня нету кофе, – с искренним сожалением сказал я. – Но рядом есть кофейня. Они открываются через полчаса. Давайте позавтракаем вместе.

Аля молчала.

– Хорошо? – уточнил я, не дождавшись ответа.

– Хорошо, – согласилась она.

– Только мне в душ надо.

– Это точно, – улыбнулась Алина, и от этой улыбки почему-то стало тепло.

Ощущение тепла не покидало, пока я торчал под душем, мучительно смывая следы вчерашних переживаний, ночного загула и полицейского участка, который я, на беду или к счастью, так и не смог вспомнить. Когда выключил воду и вышел из ванной, в квартире было тихо. Мне даже показалось, что Аля ушла. Но она осталась. Я оделся наспех, и мы пошли завтракать в кофейню через два дома.

Пока ждали заказ, совершенно незаметно разговорились на отвлечённые темы, а потом продолжили говорить… и завтрак растянулся на два часа. После обильной пищи и крепкого кофе похмелье ушло, но на работу не хотелось. Я сделал несколько звонков, перенёс пару встреч и пригласил Алину в кино. Она согласилась. Мы поехали в центр, смотрели какую-то голливудскую ерунду с простым, как топор, сюжетом и многомиллионным бюджетом про супергероев и древних скандинавских богов в современном мире. Треклятые боги достали меня даже здесь, впрочем, это заботило меня сейчас меньше всего. Потом мы гуляли по набережным и болтали обо всём и ни о чём.

От неловкости, которая возникла утром, не осталось и следа. Я глядел на Алю, слушал её и невольно думал, насколько она не похожа на всех моих бывших женщин. Я всю жизнь искал богиню, бегал за каким-то глянцевым идеалом, апогеем которого стала Нилия. Откуда это пошло? Может, от каких-то комплексов из детства?

В Алине не было ни капли той холодной гламурной красоты, которая так меня увлекала и всякий раз приводила к душевным терзаниям. Аля не казалась богиней, и красота в ней была другая, земная. Милая, домашняя. С ней было тепло и хорошо. С ней можно было говорить о чём угодно. К ней не нужно было прилаживаться, под неё не нужно было подстраиваться. Она казалась своей в доску, и, надо было признать, что с этой своей естественностью Аля не только не проигрывала, но и давала сто очков форы той же Нилии. Даже при том, что богиня была совершенна и заставляла мужиков на улице сворачивать шеи.

Почему-то в голове возникла попсовая песенка «На таких, как я, обычно женятся, а тебе стихи и песни посвящают». Не знаю, готов ли я был жениться, но в тот день я отчётливо понял, что устал посвящать стихи и песни, устал поклоняться и преклоняться. А ещё подумалось, что богини в конечном итоге должны быть удивительно несчастны и удивительно одиноки.

Мы поужинали в уютном ресторане на Пятницкой. Когда вышли, уже стемнело.

– Холодно, – поёжилась Аля.

Я по-гусарски скинул плащ и набросил ей на плечи. Потом, повинуясь сиюминутному порыву, обнял и поцеловал. Поцелуй вышел долгим, а у Али оказались удивительно мягкие губы.

– Больше так не делай, – тихо сказала она, отстраняясь.

– Почему? – глупо спросил я.

– Потому что для меня это серьёзно. Потому что я тебя люблю.

Это было сказано прямо и честно, как-то совершенно не по-женски. И я почувствовал, как захлёбываюсь от неожиданного наплыва чувств. Возможно, стоило остановиться и подумать, но я не стал сдерживаться.

– Останешься у меня?

– На ночь? – грустно спросила она.

– Насовсем, – сказал я, уже ни о чём не думая.

И она осталась.

Аля вошла в мою жизнь с необычайной лёгкостью. Так же просто и естественно, как до того вошла в мой офис. Всё получилось как-то само собой, и я не жалел об этом ни секунды. Она стала не только моей правой рукой в работе, но и моей второй половиной вне её. И это было настоящим счастьем, которому, казалось, не будет конца.

Счастье продлилось неделю. Семь дней я жил по-настоящему и на работе, и дома, а потом зазвонил смартфон, и на экране высветилось «Георгий Денисович». Я как раз торчал в офисе, решая насущные проблемы.

– Ты остыл? – поинтересовался Геркан вместо приветствия, голос его звучал так, будто ничего не произошло. – Нилия интересуется, как у тебя дела?

Я почувствовал лёгкий прилив бешенства, хотя, казалось, ничто не может вывести меня из состояния равновесия, возникшего и упрочившегося во мне в последние дни.

– Передай ей, чтобы шла к чёрту.

– Обиделся? – без намёка на сожаление сказал Геркан. – Зря. На неё глупо обижаться. Она же богиня, что ты от неё хотел?

– Мне наплевать, кто она. Я человек и хочу к себе человеческого отношения.

– Приезжай, поговорим, – сказал на это Георгий Денисович и отключился.

Я положил смартфон перед собой на стол и откинулся на спинку кресла. Семь дней спокойной работы и спокойной жизни, похоже, были маленьким подарком. Очень маленьким. Но надо с благодарностью принимать и маленькие подарки, а то в другой раз судьба не поднесёт и этого.

Вот интересно, а судьба тоже имеет божественное начало? Что-то я не слыхал от своих знакомцев из высших сфер ни о норнах, ни о парках, ни о мойрах, ни о судженицах. Есть ли они? Потому что, если есть и всё предрешено, боги должны бы за столько веков стать абсолютными фаталистами, а они всё ещё трепыхаются, плетут интриги. Меня вот используют…

Я глубоко вдохнул, выдохнул. Интриги – вот ключевое слово. Если они используют меня, почему бы мне не использовать их. Всё это время я очень по-человечески пёкся о своих амбициях, страдал от того, что мной пренебрегают, а речь-то о богах. Кесарю – кесарево, а богу – богово. Раз связался с богами, так и вести себя с ними нужно по-божески, а не страдать от того, что с тобой повели себя не по-людски. Что ж, съездим, навестим богов. Я поднял трубку внутреннего телефона и набрал номер.

– Аля, я еду к инвесторам. Составишь мне компанию?

Несмотря на моё предупреждение ничему не удивляться, просторы Геркановых двухкомнатных хором произвели на Алину неизгладимое впечатление.

– Он что, несколько квартир объединил? – шёпотом поинтересовалась она, пытаясь уместить в голове нереальную реальность.

– Вроде того, – шепнул я в ответ и провёл девушку на античную кухню.

Впрочем, удивление ждало не только Алю. Сын коровы кидал то на неё, то на меня весьма красноречивые взгляды с того момента, как отпер дверь, а Нилия, что сидела на кухне, и вовсе выпучилась на Алину так, будто та без посторонней помощи вернулась из царства Аида:

– А она что здесь делает?

– То же самое я могу спросить у тебя, – парировал я богине.

– Я… – она задохнулась от гнева, но всё же сдержалась и не выдала своей тайны. – Я в доле.

– А она мой заместитель, – с улыбкой ответил я.

Мысль о том, что Нилию оказалось так просто разозлить, забавляла меня до крайности. Кроме того, можете считать меня мстительным и мелочным, но возможность позлить её неожиданно доставила мне удовольствие.

– Предупреждать надо, когда приходишь с заместителем, – вкрадчиво объяснил Геркан.

– В другой раз предупрежу, – легко согласился я. – Зачем звали?

– Несмотря на твой финальный разворот, у нас всё прошло успешно. Более того, этот твой истеричный уход добавил достоверности. Я говорил с Лен… – Геркан осёкся и поглядел на Алю. – Выпить хотите?

– Нет, спасибо.

– А я, пожалуй, выпью.

Я ждал привычного трюка с бокалом, но Геркан подошёл к окну, достал из-за шторы бутылку, штопор, бокал и прибег к привычному для человеческого понимания способу.

– Так вот, этот козёл, – продолжил Геркан, тщательно подбирая слова, – говорил даже не с моим папашей, а лично со стариком. Рассказал ему всё в подробностях. Старик слушал, кивал и поручил этому козлу приглядывать за нами и дальше. Так что мы продолжаем твой проект. Можешь ускориться и почаще заходить с отчётами. Это создаст видимость нужного ажиотажа.

Геркан отхлебнул вина и посмотрел на Нилию, ища поддержки. Та молча буравила взглядом Алю.

– Финансирование будет. Обещанная помощь тоже, – добавил Геркан, явно неудовлетворённый отсутствием поддержки со стороны дочери Эрота.

– Ускорения не обещаю, – сказал я. – Но к концу осени мы сможем собрать рабочий прототип гаджета. А зимой я планирую запустить сборочную линию. Разумеется, при наличии обещанной поддержки. И ещё, если надо предупреждать заранее, предупреждаю: с сегодняшнего дня Алина Викторовна будет присутствовать на всех наших встречах.

– Зачем? – не понял Геркан.

– Затем, что это моё условие, – сказал я и поцеловал Алю.

И надо было видеть, как полыхнули глаза Нилии.

За оставшиеся сорок минут, что мы просидели в квартире Геркана, богиня не проронила ни слова и не смотрела на меня. Должно быть, так ведут себя боги, когда смертные от них отрекаются.

Только сейчас до меня стало доходить, что между мной и дочерью Эрота не могло быть никаких отношений. Она для меня была женщиной, я для неё – смертным. Я, как бы ни обманывал себя и её, ждал человеческих взаимоотношений, она ждала поклонения. Я взбесился, поняв, что ко мне относятся как к смертному. Она бесилась теперь, когда смертный посмел найти себе другую богиню. А Алю Нилия воспринимала, вероятнее всего, именно так. Она ведь даже на мгновение не могла себе представить, что могут быть отношения без поклонения.

Аля тоже большей частью молчала. Но не потому, что злилась – она слушала, впитывала информацию, как губка.

– Что скажешь? – спросил я, когда мы вышли из подъезда.

На таком расстоянии можно было надеяться, что недобожества не слышат ни нас самих, ни наши мысли.

– Они тебя используют, – спокойно сказала Аля.

– Я знаю.

– А что это за Лена?

– Какая Лена? – не понял я.

– Ну та, что говорила со стариком?

– Это не Лена, – улыбнулся я, припомнив оговорку Геркана. – Это… козёл один. Когда-нибудь я тебе расскажу.

 

Глава 18

Незваный гость

– Браво! Бис!

Зал неистовствовал от восторга, захлёбываясь аплодисментами. Затем разрозненный гвалт выстроился, систематизировался, и аудитория принялась скандировать в едином порыве.

– Браво! Бис! Браво! Бис!

Нарт вышел на сцену, и выкрики толпы снова потеряли стройность, развалившись на сотни отдельных воплей.

Старик остановился посреди сцены, поднял фандыр и едва заметно коснулся струн. Зал, словно живое существо, мгновенно притих, ловя каждый звук, каждую ноту. Старческие пальцы забегали по струнам, мелодия наполнилась силой, зазвучала мощнее.

Нарт, как и прежде, не стал развлекать публику разговорами и самопредставлениями, он просто запел. И из дыма и света, заливающих сцену, поднялись дрожащие горы, пирамидальные тополя, долина с деревушкой. Пахнуло теплом летнего дня…

…Яростно палило солнце, бодро блеяли отары. Звуки и запахи летнего дня наполняли долину. Только в доме Сырдона было прохладно и тихо. Сам Сырдон лежал на лавке, старая дряблая грудь его вздымалась и опадала неровными рывками, дыхание вырывалось с хрипами. Лицо осунулось и приобрело сероватый оттенок.

– Жена… – сипло позвал старик.

Пожилая женщина подошла к старику и поглядела на него с неудовольствием.

– Что тебе нужно?

– Я умираю… зови всех, говорить стану…

– Кто ж захочет к тебе идти, старый ты дурак? Нарты и при жизни к тебе не очень-то захаживали.

– Нарты – хорошие люди, а хорошие люди не станут обижать старого человека и обходить его в последней просьбе. Ступай, говорю тебе, приведи соседей.

– Тьфу ты! – в сердцах сплюнула старуха. – Хоть бы ты уже отмучался поскорее и перестал меня терзать!

И, ворча, вышла на двор. Вернулась она прежде, чем солнце добралось до зенита. С ней пришло человек десять соседей. Сырдон лежал там же и вид имел торжественный и печальный.

– Вот тебе нарты. Говори уже быстрее, чего хотел, – сердито проговорила жена.

Сырдон обвёл соседей светлым взглядом.

– Я гляжу, меня тут все любят и ценят. Так вот вам, нарты, мой завет. Ты, жена, ежли захочешь почтить мою память, никогда не носи летом шубу мехом внутрь. Не ешь зимой горячего хлеба и не запивай его холодной водой. И не хорони меня возле нихаса. А вы, друзья мои, похороните меня в тихом месте, куда не доносятся крики людей и вопли скотины. Я хочу после смерти ощутить покой и…

Старик тихонько выдохнул, грудь его дрогнула и замерла. Глаза закатились, и он испустил дух.

– Бедный бедовый Сырдон… – затянул кто-то тихо.

– Какой он бедный? – сердито пробурчала жена. – Жил беспутно, а упокоился тихо. Радоваться должен, старый козёл, что вышло как вышло и что никто его раньше не убил.

– Об усопших худо не говорят, – подал голос сердобольный сосед, но поддержки не получил.

– О всяком говорят, как он того заслуживает. Бросьте, нарты, это же Сырдон. К чему теперь говорить о нём льстиво, когда всякому из вас было ведомо его гадкое нутро.

В домах, где появился покойник, обычно бывает тихо. Но только не в доме Сырдона, здесь стоял гвалт. Стоило только жене покойника помянуть гадкое нутро сына Гатага, как старому бедовому нарту припомнили всё. Каждую обиду, каждую издёвку, каждую насмешку.

А покойник лежал на лавке, и на мёртвом лице его, казалось, застыла издевательская улыбка, будто и смертью своей он знатно подшутил над соплеменниками.

Страсти кипели в доме Сырдона до позднего вечера. К ночи жена упокоившегося бедового нарта заявила, что старый пень испортил ей жизнь, сгубил её лучшие годы, и уж она так почтит его память, что он в могиле перевернётся. Соседи, и те, что присутствовали при кончине старого нарта, и те, что пришли позже на шум, порешили, что Сырдон довольно поиздевался над ними при жизни, а потому теперь их черёд для издевательства.

На другой день бедового нарта похоронили на самом нихасе. Первой горсть земли на могилу бросила жена. Она не проронила ни слезинки, но обливалась потом, потому как явилась на похороны в шубе, надетой, несмотря на знойный день, мехом внутрь. Говорят, что шубу с той поры она носила каждое лето, зимой ела горячий хлеб, запивая тут же ледяной водой, отчего вскоре потеряла половину зубов.

А на нихасе с той поры каждый спор стал заканчиваться проклятием: «Пусть на том, кто солгал, Сырдон верхом ездит». Очень скоро проклятие это стало привычным, и нарты призадумались. Выходило так, что после смерти бедовый сын Гатага пакостил им не меньше, а то и больше, чем при жизни. Потому как после всех их споров после смерти всех их ожидала весьма безрадостная доля. А бедовый нарт на том свете должно быть перестал бы вовсе ходить пешком и передвигался бы исключительно перелезая с одной спины на другую.

Осмыслив всю глубину бедствия, нарты порешили выкопать останки бедового Сырдона, засмолить их в бочку и швырнуть бочку в морскую бездну. Так они и сделали. Кого-то даже совесть мучала, правда, не больше недели. А потом наступила для нартов спокойная жизнь. Но ненадолго.

Была зима. Вдова Сырдона сидела на крыльце и, сердитая на весь свет, жевала беззубым ртом горячую лепёшку, когда скрипнула калитка и на двор вошел бедовый нарт Сырдон. Живой и здоровый. Выглядел он куда лучше, чем на смертном одре, помолодел, посвежел, лишь ехидная ухмылка была всё той же. Жена ахнула и в страхе выронила лепёшку.

– Я смотрю, ты чтишь мою память, женщина, – весело сказал Сырдон.

– А как же… – пролепетала испуганная старуха.

– Вы, видно, запамятовали, что мой дядя по отцу властитель морей? Он подобрал моё тело, воскресил меня, и вот я здесь, собирай на стол, я проголодался. Смерть истощает, – саркастически ухмыльнулся Сырдон и прошёл в дом.

С той поры каждый знал, что из любой передряги выберется Сырдон, хоть в море кинь, сухим выйдет. Хоть камнями завали, бессмертен Сырдон!..

Зал грохотал аплодисментами, но Нарт больше на сцену не вышел. Он быстро пробежал по коридорам, нырнул в гримёрку и, притворив дверь, устало выдохнул.

– Что ж вы, уважаемый Нарт, не знаю, как по батюшке, от публики сбежали?

Из-за ширмы, что отгораживала дальний закуток комнаты, вышел человек в сером костюме. Внешность он имел непримечательную, но вёл себя так, словно выбивать людей из колеи и ставить их в неловкое положение было для него делом привычным.

– Просто Нарт, – абсолютно спокойно ответил Сырдон, будто бы и не случилось никакой неожиданности. – А вы, простите, кто?

– Меня зовут Юрий Борисович. Мне бы с вами поговорить.

– Говорите, – разрешил Нарт и сел в кресло.

Незваный гость хмыкнул.

– У вас удивительная манера исполнения.

– Спасибо, – кивнул Нарт. – Вам автограф дать?

– И удивительная манера представлять своё творчество.

– Я не представляю своё творчество.

– Это и удивительно. Люди на сцене обычно разговаривают с залом. А вы вроде как сторонитесь своих зрителей.

– Люди на сцене обычно заигрывают со своим зрителем, – хитро сощурился Нарт. – Вам, Юрий Борисович, не кажется, что песня должна говорить сама за себя? Искусство не нуждается в представлениях, рекламе, в объяснении того, насколько оно интересно, необычно, примечательно. В рекламе нуждается товар. Искусство же просто живёт, если оно настоящее.

– А если оно не настоящее?

– Если оно придуманное, то живёт оно ровно столько, сколько живут разрекламировавшие его дураки, а порой и того меньше. Но вы ведь не об искусстве со мной пришли говорить?

Непримечательный Юрий Борисович снова хмыкнул.

– Знаете, я имею обширный опыт общения с разными людьми…

– …и привыкли забалтывать собеседника, а потом резко брать быка за рога, – с лукавой улыбкой продолжил Сырдон.

– Вот только у меня такое впечатление, что я сегодня с вами ролями поменялся.

Постучали, не дожидаясь ответа, дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель протиснулась голова юноши из сотрудников зала.

– Простите, можно мы цветочки?..

Сырдон устало кивнул. Дверь распахнулась, несколько девушек заволокли в гримёрку огромный ворох цветов и столь же быстро и тихо ретировались.

– Миллион-миллион-миллион алых роз, – шутливо пропел гость в сером костюме.

– Все мои песни, Юрий Борисович, для меня как воспоминания молодости. Я их через себя пропускаю каждый раз, и это утомляет. Вы уж давайте ближе к делу.

Юрий Борисович снова кхекнул.

– Ладно, давайте к делу. Ваше творчество заинтересовало солидных людей. Меня попросили договориться о встрече. Если вы произведёте должное впечатление, у вас будет всё, что захотите.

– У меня, Юрий Борисович, и так есть всё, что я хочу, – растянул губы в улыбке Сырдон.

– Я говорю о совсем другом уровне доходов, – гость подошёл ближе. – Ваши песни…

– Я пою не за деньги, – перебил Нарт.

Гость упёрся одной рукой в гримёрный столик, другой в спинку кресла и навис над Сырдоном, пахнуло тонким ароматом дорогого одеколона с ещё более тонким оттенком оружейной смазки:

– Хорошо, но вы поймите, что ваша текущая аудитория для вас потолок. А если мы поможем, речь пойдёт о совсем другой аудитории. Будете «Лужники» собирать, страну представлять на международных конкурсах. Надо только постараться и создать хорошее впечатление.

Говоря всё это, Юрий Борисович склонялся всё ниже, так, что последние слова проговорил едва не в лицо старику. Но тут же будто спохватился и распрямился.

– Не буду вас утомлять. Тем более торопить. Вы подумайте, а я позвоню вам на неделе, чтобы услышать принципиальное согласие и рассказать, куда подъехать. Всего доброго, Нарт, не знаю, как вас по батюшке.

И неприметный гость мышью вышмыгнул из гримёрки.

– Глупость и гордость, – тихо сказал Сырдон закрывшейся за ним двери. – Сколько лет живу, а ничего не изменилось, гордость и глупость всё так же делают людей слепыми. А как далеко могли бы уйти, если б были зрячими.

 

Глава 19

День рождения сосиски

Рабочий прототип нашего гаджета удалось собрать даже раньше, чем я предполагал. Повезло с производителем корпусов. Хотя за те деньги, которые я вложил в эту разработку, можно было уложиться в какие угодно сроки. Мотивация, жёсткий контроль и деньги – три кита, на которых можно поднять любое дело. Дайте человеку интересную работу, с которой он не захочет бежать домой и в отпуск, стимулируйте его деньгами и обеспечьте достойной материальной базой, и человек сделает невозможное. Найдите сотню таких человек, выстройте систему рабочих отношений между ними, и вы перевернёте мир.

Конечно, всегда есть поправка на клинических лентяев и идиотов, но тут надо правильно подходить к подбору кадров и контролю за ними. С идиотами и лентяями я предпочитал не работать. Остальных важно было мотивировать и контролировать. Для мотиваций у меня были деньги, а также наполеоновские планы по осчастливливанию человечества и взрыву рынка. Для контроля за сотрудниками – Аля. Да и сам я кое-что мог.

Контролировать, кстати, надо всегда. И это не вопрос недоверия. Нельзя быть профессионалом во всём, потому необходимо доверять профессионалам. Но даже если ты набрал исключительно высококачественных специалистов и не допустил к себе лентяев и идиотов, это не значит, что можно расслабиться. Человеческие пороки не ограничиваются ленью и глупостью. Есть ещё жадность и хитрожопость. Когда доверяешь сверх меры, всегда остаётся шанс нарваться на то, что сидящий под тобой специалист проявит творческую инициативу и станет думать не столько о работе, сколько о том, как слупить с неё побольше себе в карман. Так возникают схемы распилов, и я не намерен был допускать подобные схемы у себя.

Но я отвлёкся. Первый рабочий гаджет лёг на мой стол на ноябрьские праздники. И это было уже кое-что. Если до этого дня, даже в тот момент, когда Геркан уменьшил запчасти для гаджета, все мои идеи носили скорее теоретический характер, то теперь они имели материальное воплощение.

На радостях я сбегал за шампанским, вызвал к себе Алю, и мы вдвоём отпраздновали наш первый шаг. Георгию Денисовичу я позвонил только после того, как мы прикончили вторую бутылку. Сын коровы выслушал мои похвальбы и коротко резюмировал:

– Это надо отметить.

– Мы уже празднуем, – сказал я.

– Кто это мы?

– Я и Алина Викторовна.

– Да хоть ужритесь там, – фыркнул в трубку Геркан. – Я тебе не о вашей пьянке, возница. Шевели мозгами. Нужно отметить заметно. С прессой, козлорогими гостями и таким выхлопом, чтобы Громовержец заметил и поверил.

– Хочешь, чтобы он меня растерзал? – уточнил я. – Не боишься потерять свою ширму?

– Не дёргайся, – успокоил Геркан. – Зевс никого не терзает. Максимум молнией шарахнет. Но это не больно. Сразу в пепел.

– И чего ты от меня хочешь?

– Просто назови дату, когда мы покажем миру наш первый «герканфон», или как оно у нас там будет называться.

– Я подумаю над названием, тем более что это не просто смартфон, это нечто большее. А дата… Тринадцатое ноября, устроит?

– Любишь говорящие числа? – усмехнулся голос Геркана в трубке. – Пусть будет тринадцатое. Думай над названием, возница.

И он дал отбой, привычно не попрощавшись.

На самом деле тринадцатое число я выбрал совсем не из любви к говорящим числам. Скорее, из симпатии к говорящим буквам. Помните, в студенчестве, когда не было повода выпить, изобретались праздники типа «Дня рождения лошади Будённого»? Этот предлог всегда казался мне надуманным и вымученным, потому в один прекрасный день я решил составить свой календарь поводов на каждый день и полез изучать, что и когда отмечают в мире. В результате календарь заполнился с переизбытком. Большую часть его я сейчас уже не припомню, но тринадцатое ноября запомнилось очень хорошо.

В этот день в 1805 году один венский мясник придумал новый рецепт колбасок. Изделие Иоганна Ланера – так звали хозяина мясной лавки – очень быстро обрело широкую известность, стало популярным не только на родине мясника, но и далеко за её пределами под названием «венские сосиски». А тринадцатое ноября с тех пор считается днём рождения сосиски.

Устроить празднество Геркана в этот день мне показалось забавным. В конце концов, мой прототип можно было тоже назвать «сосиской», которую я совершенно бесстыдно собирался продемонстрировать и старым, и новым богам, и всему остальному миру за компанию.

Да, а День рождения лошади Будённого можно официально отпраздновать 15 ноября. Именно в этот день в 1948 году Советом министров СССР была официально признана будённовская порода лошадей. Постановление № 4210. Но это так… придирки, пьянствуйте, когда хотите.

Георгий Денисович расстарался и устроил из презентации настоящее шоу. Банкетный зал, который он заказал на тринадцатое число, оказался шикарнее прошлого на порядок, хотя казалось, что это маловероятно. И гостей было на порядок больше. Наш прототип стоял в центре зала под стеклянным колпаком и посверкивал экраном. Сам Геркан находился рядом, обтекаемо отвечал на вопросы и грозился взорвать рынок.

На этот раз он решил сам покрасоваться в центре внимания, вероятно, пытаясь создать видимость, что именно этот проект выведет его на вершину нового Олимпа. Насколько успешно у него получалось пускать пыль в глаза, я оценить не рискнул бы, утешало лишь то, что меня пока ещё не настигла испепеляющая молния Громовержца.

Аля смотрела на Геркана с неприязнью.

– Ты чего? – я легонько подтолкнул её плечом.

– Этот Георгий Денисович ведёт себя так, будто он изобретатель и создатель в одном лице. Смотреть противно.

– Ну, деньги-то его, – справедливости ради заметил я.

– И что? – ощетинилась Аля. – Деньги сами по себе ничего не значат. Что-то никто не вылечил ни одной болезни, прикладывая пачки банкнот к больному месту. Никто никуда не уплыл и не уехал верхом на чемодане с деньгами. Никто не написал книгу или картину, водя золотым червонцем по бумаге. Никто не улетел в космос, обмотавшись банковскими счетами. Где бы был твой Георгий Денисович и что бы он сейчас делал, будь у него деньги и не будь тебя.

Её искренний гнев вызывал умиление. Да, деньги без идей, знаний и умений – бумага. Но идеи, знания и умения надо чем-то подпитывать. У любого созидателя есть как элементарные человеческие потребности, так и потребности посложнее. И дурацкий современный мир устроен таким подлым образом, что любые потребности удовлетворяются только посредством этой самой бумаги с водяными знаками, а умельцы добывать эту бумагу любыми способами по итогам оказываются важнее, чем все другие умельцы вместе взятые.

– Торжество капитала, – улыбнулся я Алине, глядя на распаляющегося Геркана. – Люди гибнут за металл, сатана там правит бал. Подожди меня, я принесу шампанское.

Чмокнув Алю в щёку, я отправился через зал к столу, на котором сверкала пирамида из бокалов, наполненных игристым вином.

– Привет, – бархатно прошептал в ухо знакомый голос.

Я обернулся настолько резко, что едва не расплескал шампанское. Нилия стояла напротив меня и мило улыбалась с высоты двадцатисантиметровых каблуков. Точёную фигуру богини обтягивало красное платье с разрезом от бедра и умопомрачительным декольте глубиной, сравнимой, должно быть, с Марианской впадиной.

– Ты такой душка, когда растерян, – в глазах Нилии плясали черти. Именно такой я увидел её впервые. Именно к ней меня так тянуло с первого взгляда. И, кажется, потянуло сейчас.

Я тряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение.

– Выпьешь со мной? – Нилия забрала у меня один из бокалов. – Ты повёл себя неправильно, милый. Но я на тебя не сержусь.

А я стоял и молчал, как дурак, пытаясь задавить ничем не обоснованное, нахлынувшее вдруг обожание. Со мной творилось что-то противоестественное. Память хранила всю ту дрянь, что она мне сделала, разум подсказывал, что эта женщина мне не нужна, что единственный возможный вариант развития отношений – это послать её прямо сейчас куда подальше, развернуться и уйти. Но язык предательски прилип к нёбу, а внутри разгорался губительный огонь всё сметающей страсти.

– Так что, мир? – мило промурлыкала дочь Эрота.

– Мир, – ответил я против воли и следом за богиней опрокинул бокал.

Пузыри от шампанского ударили в нос. Нилия, смеясь, наклонилась ко мне и поцеловала в щёку. По-дружески. Но ни о какой дружбе речи быть сейчас не могло.

– Пойдём?

От неё пахло свежестью майского луга. Она взяла меня за руку и повела куда-то. И этому невозможно было сопротивляться.

«Что ты делаешь? – метнулось в затуманившемся сознании. – Тебя ждёт Алинка. Эта женщина тебя тупо использует. Она тебе не нужна».

И это была последняя здравая мысль…

…Нилия вела меня за руку через луг. Светило солнце, пахло весной, цветущим разнотравьем. Жужжали недавно проснувшиеся и ошалевшие от весны шмели, верещали счастливо птицы. Впереди зеленел молодой листвой лес. Но что-то в этом было не так.

Я замедлил шаг.

Нилия обернулась, потянула за руку.

– Ну что ты, глупый, идём же. Нас ждёт внеземное наслаждение.

Она вела меня легко и уверенно, а я шёл за ней, как козёл на поводке. Мыслей не было, осталось только пьянящее ощущение весны. Да ещё внутри трепетала хрупкая, как порхающая рядом бабочка, надежда. Надежда, что эта женщина не растает как сон. Надежда на то, что обещанное внеземное наслаждение всё же случится.

Подул лёгкий тёплый ветерок, прошуршал по траве. Мы шли к лесу, взявшись за руки, зная, что будет. А потом, в тени деревьев, она обернулась и поцеловала меня, страстно и яростно. И невозможно было противиться тому первобытному чувству, которое охватило меня от этого поцелуя. Я обнял женщину, не отрываясь от её губ, подхватил на руки, и мы вместе повалились в траву. Ласки набрали темп, с невероятной быстротой переходя от нежности к остервенению. Её рука скользнула к моей ширинке…

Что-то шло не так… В этом Эдеме не могло быть ширинки, как не могло быть одежды. Здесь могла существовать только дикая природная страсть между мужчиной и женщиной, у которых не было даже имён. Но у женщины было имя, только я его никак не мог вспомнить.

Мысль не успела сформироваться, её вытеснило поднимающееся естество. Женщина повалила меня на спину, поддёрнув платье, села сверху и ритмично задвигала тазом.

То, что происходило дальше, плохо поддавалось описанию. Нас ждало внеземное наслаждение. Оно медленно заполняло меня, доводя до эйфории, пока со стоном не выплеснулось наружу. Женщина наклонилась и впилась в меня поцелуем. Перед глазами плясали тёмные пятна, как бывает, когда долго смотришь на солнце…

– Жаль, что Алина Викторовна не присутствует, – промурлыкал на ухо знакомый голос.

Мысли стали проясняться. У женщины вновь появилось имя, и я с ужасом понял, что это не то имя, не та женщина. В глазах просветлело. Не стало ни травы, ни леса, ни луга. Я лежал со спущенными штанами на полу гардероба, вокруг вместо деревьев громоздились вешалки с дорогими пальто и полушубками, пахло мехом, дорогим табаком и элитным парфюмом, а на мне верхом сидела Нилия и цинично улыбалась.

– Ты ведь хотел, чтобы она присутствовала при всех наших встречах.

Богиня повернула голову и чрезмерно театрально изобразила смущение:

– Ой! А она ведь присутствовала. Ну, тогда всё в порядке. Всё, как ты хотел, милый.

Нилия легко соскользнула с меня, бесцеремонно одёрнула платье и с видом победителя пошагала на своих бесконечно высоких каблуках к банкетному залу. Ей было что праздновать, месть состоялась.

Аля и в самом деле стояла посреди гардероба дорогого ресторана и смотрела на мой позор. Стояла так же, как ещё совсем недавно стоял я сам. Только если я впал в эгоистичную истерику, она молчала. По щекам её текли слёзы, в глазах застыла нечеловеческая боль, и только одним богам было известно, что сейчас полыхало у неё в душе. Хотя вряд ли, как показала жизнь, боги не очень разборчивы в человеческих душах и глухи к человеческим чувствам. Зато они с совершенно человеческой беспощадностью мстят тем, кто перестаёт им поклоняться.

Сколько она здесь стояла? Что она видела? Хотя одного финала было достаточно, чтобы всё понять.

Я засуетился, поднялся, нелепо подтягивая штаны:

– Аленька, я…

Она не сказала ни слова, только покачала головой, развернулась и, растеряв остатки самообладания, бросилась на улицу.

– Подожди!

Я кинулся следом. Спохватился, что холодно. Вернулся обратно и, сдёрнув с вешалки пальто, выскочил из ресторана.

Стемнело. Шёл снег. Мягкие пышные хлопья медленно опускались на землю: оседали на траве газона, таяли, попадая на чёрный влажный асфальт. Так тает счастье. Эфирное, белоснежное, такое нежное, такое тонкое, такое хрупкое, что, соприкасаясь с чёрной реальностью, превращается в слёзы.

Аля шла по тротуару, не разбирая дороги, утирая слёзы. Даже теперь, оставшись наедине с собой, она плакала молча.

– Аля!

Я догнал её, остановил, схватил за плечи, развернул, чувствуя себя последней сволочью. Она не сопротивлялась, и от этого мне сделалось жутко.

– Алечка, прости меня. Я скотина. Я… Это было против воли.

Она попыталась вывернуться. Я стиснул её со всей силы, умом понимая, что никакой силой невозможно удержать человека, которого ты обидел. Если только этот человек не любит тебя по-настоящему. Но даже в этом случае не всякий найдёт силы и желание простить предательство, а я… я ведь предал.

– Прости меня. Я больше никогда тебя не обижу. Никогда. Никогда.

Я набросил ей на плечи прихваченное из гардероба пальто, укутал, прижал ещё крепче, хотя крепче казалось уже некуда. Но ведь она сейчас уйдёт. Уйдёт! И с чем я останусь? Безмозглый похотливый кретин!

– Выходи за меня замуж, – слова были не к месту, прозвучали по-идиотски и выскочили непонятно откуда сами собой.

И тогда Аля уткнулась мне лицом в плечо и зарыдала в голос. А я стоял посреди улицы, гладил её по волосам, мысленно костерил последними словами себя и Нилию, и тихо, как мантру, повторял: «Больше никогда».

Забегая вперёд, скажу, что до сегодняшнего дня я больше не обидел её ни разу.

 

Глава 20

Громовержец гневается

Дедал стоял у окна и мрачно смотрел в ночное московское небо, подсвеченное мегаполисом. Под окном, выходившим на проспект, сновали машины, подтверждая дурацкое измышление, напетое кумиром-однодневкой, о том, что Moscow never sleeps.

Жужжащий днём и ночью проспект раздражал, даже несмотря на то, что качественные стеклопакеты полностью исключали любые звуки улицы. Мастер видел мельтешение, он чувствовал его какими-то пятыми и шестыми чувствами. Это оказалось самым страшным наказанием – очутиться запертым в клетке посреди устроенного смертными столпотворения. И плевать, что «клетка» была пятикомнатной квартирой в сталинке с высоченными потолками. Плевать, что от суеты за окном можно было отгородиться шторой. Дедал не привык к такому существованию.

Он принимал одиночество в тишине, наедине с природой. Он принимал оживление и суету, если сам оказывался в неё включённым. Но одиночество среди чужой жизни доводило до исступления. Так, должно быть, чувствует себя манекен в витрине бутика, который почему-то остался закрытым после открытия всего торгового центра.

Такое сравнение окончательно вывело Дедала из себя. Не зажигая света, он прошёл на кухню, включил газ и поставил вариться кофе. После явления господина Луна Геркан сделал выводы и принял решение. В результате мастер переехал в эту треклятую квартиру и практически перестал общаться с живыми существами – будь то хоть люди, хоть нелюди. Вот уже несколько недель к нему допускались лишь Икар и Лобанов, изредка забегал Геркан со своим смертным приятелем, ну и сменялась выставленная сыном коровы охрана на этаже и у подъезда. Четверо визитёров и без того были ему не сильно интересны, а теперь надоели до смерти. Что до охраны, то с ней в принципе не о чем и незачем было говорить.

В КБ мастер выбирался теперь только в случае крайней необходимости, опять-таки под охраной и с соблюдением мер конспирации, которые превращали поездку в бесконечный ад.

У Дедала было всё, что необходимо для работы, любой его каприз исполнялся практически мгновенно, но ощущение потерянной свободы сводило все прелести на нет. Оставалось признать: связавшись с Герканом, он загнал себя в золотую клетку. Опять. Так было, когда он бежал на Крит к Миносу. Так случилось, когда он бежал от Миноса к Кокалу. Так повторялось из века в век ещё множество раз. В этом крылось что-то фаталистическое и раздражающее. Неужели же жизнь ничему его не учила? Или же он в самом деле – жертва фатума и обречён бежать по кругу, как какой-нибудь Сизиф?

Над джезвой поднялась кофейная шапка, угрожая перевалить через край. Дедал поспешно снял кофе с огня, затушил газ и полез за чашечкой, соответствующей настроению. Хотя какое тут настроение…

Многие называли его гением, он скромно именовал себя художником и изобретателем. Но в первую очередь – художником. Он полагал, что художник всегда свободен и независим, в противном случае он перестаёт быть художником. Но вся его жизнь буквально кричала об обратном – нет никакой независимости! Не бывает свободных художников. Любой художник зависим от людей, от их мнения, от глупых модных тенденций, которым приходится следовать, или против которых не можешь не протестовать, от покровительства сильных мира сего. За последнюю зависимость люди всегда готовы осудить, может быть, потому, что сами зависят от власть имущих? Но им можно, они простые смертные, а художнику нельзя, иначе он перестанет быть художником. Власть имущие в свою очередь зависят от богов, боги – от простых смертных и их ничтожной веры… И так всё вокруг сплетается в безумный ком, существовать вне которого не способно ни одно живое существо.

Нет свободы. Тот, кто провозглашает обратное, слеп. Либо в силу юности, которая не научилась видеть, либо в силу глупости, которая уже и не научится.

Дедал налил кофе в чашку, сел к столу и пригубил, разглядывая ночь за окном. Трудно было разобрать, что сейчас раздражает больше: осознание текущей физической несвободы, понимание глобальной всеобщей несвободы или гадкая мысль о том, что всё это понимание по выстроенной им же логике говорит лишь, что он давно не юн и лишён невероятного блага быть ослеплённым глупостью. Насколько проще и радостнее было бы жить идиотом.

На самом деле здесь мастер лукавил. Живой ум за долгую жизнь приносил ему многие невзгоды, но променять их на безбедное обывательское существование Дедал не согласился бы никогда.

Запищало. Мастер оторвался от мыслей в поисках источника звука и только теперь вспомнил про рацию. Чёрная коробочка с антеннкой была втюхана ему начальником охраны, который отчего-то напрочь отказался общаться по телефону. На дворе стоял двадцать первый век, а он – великий изобретатель – играет в шпионов.

– Да, – буркнул мастер в рацию.

– Господин Мертвицкий, к вам Каров. Пропустить?

– Пусть войдёт, – нехотя разрешил мастер и дал отбой.

Работа и без того не шла, мысли не клеились, всё раздражало, а тут ещё и этот! Дедал встал и побрёл отпирать дверь.

Икар ввалился в квартиру лихой и разудалый. От него пахло дорогим крепким алкоголем и не менее дорогим табаком.

– Привет от старых штиблет! – поведал он с порога. – Чего в темноте сидим?

По глазам полоснуло ярким светом. Мастер сощурился.

– Выключи! – раздражённо рявкнул он.

– Да пожалуйста, – обиженно буркнул Икар, и свет потух, возвращая квартире ночной московский полумрак.

Дедал запер дверь и зашаркал в сторону кухни, не особенно заботясь о госте.

– Зачем пришёл? – спросил мастер, споласкивая джезву и вновь включая газ.

– Шёл мимо, подумал, что тебе может быть грустно, и ты захочешь со мной выпить.

– Кофе будешь?

– С коньяком?

Дедал молча открыл кухонный шкафчик и достал бутылку «Hennessy».

– Отлично! – оживился Икар. – Тогда буду. Только лучше без кофе.

Как всё предсказуемо. Мастер тяжело вздохнул и достал бокал к бутылке.

Потом подумал, достал второй бокал и выключил газ. В конце концов, какого хрена? Работать сегодня всё равно не получится.

– Вот это дело, – оживился Икар и с ловкостью фокусника вскрыл бутылку.

Коньяк струёй побежал в бокалы. В темноте ночной кухни он казался чёрным, как вода Стикса.

– Живы будем, не помрём! А помрём, так возродимся! – бодро поведал Икар, звякнул бокалом о бокал Дедала и одним глотком влил в себя содержимое бокала.

Дедал поморщился, пригубил напиток и принялся греть бокал в ладони. Ни люди, ни боги не меняются. Казалось бы, за тысячи лет, прожитые в этом мире, можно было бы научиться смаковать удовольствие, так нет, этот балбес продолжает хлебать полной ложкой, не разбирая вкуса. Как ребёнок, перед которым положили коробку конфет и отвернулись. С другой стороны, Икар был таким всегда и с первыми крыльями на этом погорел во всех смыслах. И что, научило его это хоть чему-то? Нет.

А он, Дедал, брал от жизни понемногу, стараясь растянуть удовольствие, прочувствовать самые тонкие нюансы, в итоге получал больше. И так тоже было всегда, сколько он себя помнил. И что?

Мастер поднял бокал и втянул в себя всё без остатка одним глотком. Икар, глядя на это, застыл с бутылкой в руке.

– Ты чего это?

– Наливай, – отрезал Дедал. – Ты же за этим припёрся.

– Кризис среднего возраста у древних богов и героев, – ухмыльнулся Икар и разлил коньяк по бокалам.

Мастер снова принялся гонять напиток, поигрывая бокалом в ладони.

– Тебе никогда не было страшно, что нас не станет и ничего после тебя не останется?

– Брось. Наша история уже давно стала бродячим сюжетом. Нас так просто не сотрёшь.

– И тебе этого достаточно?

– А что ещё? – удивлённо приподнял брови Икар.

– Мы ведь никуда не двигаемся. Застыли на одном месте. Мир меняется, а мы бултыхаемся в нём, ничего не меняя. Подумай, чего бы могли добиться боги с их возможностями. Как мог бы измениться наш мир. Какое многообразие новых миров могло бы возникнуть, если бы высшие направляли свои силы не на грызню друг с другом и не на пустое поддержание своего реноме. Представь, к чему мы могли бы прийти, если все эти силы и средства направить на созидание нового, а не на удержание накопленного под своей задницей.

Икар лишь пожал плечами:

– Каждый думает в первую очередь о своей заднице. Боги и смертные в этом плане совершенно одинаковы.

– Но я не такой.

– И кто тебе мешает менять мир?

– Они грызутся между собой, – упрямо повторил мастер. – Я, мои идеи, мои изобретения – для них только инструмент в достижении цели.

– Делай, что должно, и будь что будет. В конце концов, останутся не дрязги, а идеи и изобретения. Вряд ли кого-то взволнуют старые скандалы. Скандал – как рыба, актуален, пока свежий, – сверкнул улыбкой Икар – У меня есть для тебя лекарство. Давай выпьем ещё по одной и пойдём по бабам.

Икар выглядел сильным и уверенным в себе. Он по-прежнему был молод, по-прежнему хлебал полной ложкой, не особенно задумываясь о последствиях. Дедал почувствовал раздражение и снова одним глотком опрокинул в себя содержимое бокала.

Выпитый таким манером коньяк не имел ни изысканного вкуса, ни многогранного послевкусия. Зато он тёплым комом грохнулся в желудок и вызвал совсем иной эффект. Дедал ощутил, как тело наполняется дурной силой. Поднялся из-за стола.

– Пошли.

– Вот это поворот, – радостно выпалил Икар и, подхватив со стола бутылку, полный сил почесал на выход.

– Только там Герканова охрана? – напомнил мастер, натягивая сапоги.

– Поднимемся на крышу, выйдем через дальний подъезд, – беспечно сообщил Икар.

На крышу они вышли без проблем. Чердак оказался запертым, но испытателя это не смутило, он просто высадил хлипкую дверь плечом. На крыше было свежо. Накрапывал дождик, холодный ветер срывал и уносил куда-то пожухлые листья. Дедал поёжился, голова на свежем воздухе заработала лучше, и в ней возникли параноидальные мысли.

– Не нравится мне это.

– Что? – не понял Икар.

– Дождь, – мрачно заметил мастер.

Икар пожал плечами и зашагал по металлической крыше, шаги его громыхали так, будто сошёл с пьедестала и топал куда-то памятник. Дождь, кажется, начал усиливаться. Чердачная дверь крайнего подъезда оказалась вовсе не заперта, так что в этот раз ломать ничего не пришлось. Они спустились вниз, выскочили из подъезда, прошмыгнули вдоль стены и скрылись за углом.

– Отличная у Геркана охрана, – азартно подмигнул мастеру Каров.

– Не нравится мне это, – мрачно повторил Дедал.

Дождь теперь и в самом деле усиливался буквально на глазах, пока не полил во всю мощь, нещадно нахлёстывая по лицам.

– Надо же, какая неожиданность, – фыркнул Икар. – Осенью в Москве – и вдруг дождь.

Словно в ответ в небе полыхнуло молнией, через долгую паузу завозилось, заворчало утробно отголоском грома.

– Гроза поздней осенью в Москве – тоже норма?

– Случается, – кивнул Икар, но помрачнел, явно сообразив, что так напрягло мастера.

– За мной, – скомандовал Дедал и с неподобающей его возрасту прытью метнулся через двор, подальше от освещённого проспекта.

– Бабы, я так понимаю, отменяются, – на ходу полюбопытствовал Каров, легко поравнявшись с мастером.

– Правильно понимаешь.

– Может, вернёмся? Там Геркановская охрана.

Дедал не стал тратить слов, лишь красноречиво поглядел на испытателя, заставляя заткнуться. Дыхание лучше поберечь. А что до приставленных Герканом бодигардов… если они вдвоём в поддатом состоянии так легко улизнули из-под носа этой охраны, то что эта нелепая охрана сможет противопоставить отцу богов и людей?

А в том, что его нашёл Зевс, мастер уже практически не сомневался. Снова полыхнуло и спустя несколько секунд загрохотало. На этот раз полноценно.

– Громовержец гневается, – весело крикнул на бегу Икар. – Может, тебе стоит с ним поговорить?

– Пошёл ты в жопу вместе со своими разговорами, бабами, богами и их папашей, – пропыхтел Дедал.

Он помаленьку начал выдыхаться. Да и бежать было некуда. Куда убежишь от Зевса, если он рядом, а ты на своих двоих?

Икар мчался следом могучими скачками. Он наконец замолк и перестал лыбиться. Из темноты, преграждая дорогу, выскочил заборчик – металлическая решётка с табличкой о ремонтных работах. Мастер вильнул, словно заяц, и побежал в обход, не разбирая уже дороги.

Паника накрыла с головой, затмевая разум. Так нельзя.

Дедал сбавил скорость, постарался выровнять дыхание, но только закашлялся. Гром гремел уже почти над самой головой. Может, конечно, это просто гроза, но, когда на тебя охотится Громовержец, такие совпадения маловероятны. А если это Зевс, бежать бессмысленно, возвращаться и прятаться тоже. Разве что попытаться уехать.

– Давай назад дворами к дороге, – распорядился Дедал. – Поймаем такси.

Икар коротко кивнул, но от подначки всё же не удержался:

– И зачем я к тебе пришёл? Мог бы пройти мимо и напиться в одиночестве. Догоняй.

С этими словами он метнулся между домов и запаркованных машин с такой скоростью, что Дедал мгновенно отстал. Испытателя мастер нагнал уже на проспекте. Каров стоял на обочине, распахнув дверцу жёлтого такси, и по пояс скрылся в салоне, разговаривая с водителем.

– Давай назад, – бросил он Дедалу, выныривая из салона и распахивая перед ним заднюю дверцу.

Мастер с разбегу прыгнул в машину и…

Дальше всё произошло слишком быстро, буквально за доли секунды.

Кто-то сильно пихнул его в бок, впечатывая в противоположную дверцу. Он подумал было, что это Игорь, но Каров остался на обочине – бесконечно долго, словно в замедленной съёмке, он бесчувственным мешком оседал на асфальт.

Хлопнула дверца, отрезая от мастера Икара.

Внутри у Дедала всё оборвалось.

Он попытался сфокусировать взгляд на том, кто сел рядом, но вместо этого увидел кулак. Лицо обожгло болью, перед глазами вспыхнули мириады искр, голова закружилась, всё поплыло, и мастер почувствовал, что проваливается в небытие. Последнее, что он услышал, был спокойный, мягкий, сильный, как у доброго великана, голос:

– Поехали.