Глава 21

Маэстро сгинул. Да здравствует маэстро!

У вас случаются идиотские мечты? Ну такие, чтобы всякий, с кем вы ими поделитесь, смотрел на вас как на умалишённого и крутил пальцем у виска? Вот у меня лично таких мечтаний было два за всю жизнь. Во-первых, мне очень хотелось инсценировать свою смерть и посмотреть на реакцию: кто придёт, кто проигнорирует и самое главное – кто что скажет. Очень было бы любопытно послушать дифирамбы от тех, кто меня ненавидел, а ещё интереснее – услышать гадость от тех, кто клялся в любви и вечной дружбе. Во-вторых, я очень хотел бы жениться первого апреля, день в день, пригласить на свадьбу всех, кого знаю, и поглядеть, кто придёт.

Вот так! Теперь можете считать меня гадом, закрыть книжку и дальше не читать, но я, по крайней мере, честно признался в своих низменных желаниях. Кроме того, мечты эти всё равно никогда не сбудутся. Для инсценировки собственной кончины я слишком ленив, а жениться первого апреля у меня не получится по определению.

Мы с Алей зарегистрировали свои отношения в первый день зимы. Не было ни подготовки, ни обширных планов, ни разговоров про то, что замуж выходят один раз в жизни и сделать это надо так, чтоб запомнилось – не хуже чем у других. Ничего такого. Мы просто сели в мою машину и поехали в ЗАГС, где нас тут же и… не расписали.

Массивная тётка с макияжем, нанесённым, кажется, лет тридцать назад, когда такое было в моде, снисходительно покачала головой:

– Сегодня я вас не распишу. Есть закон, есть процедура. Подаёте заявление, мы рассматриваем в течение тридцати календарных дней. У вас как раз будет время проверить свои чувства. Потом, если не передумаете…

– Мы не передумаем, – перебил я, стискивая пальцы Алины в своей руке. – А сегодня никак нельзя?

Тётка придавила меня к стулу, на котором я сидел, укоризненным взглядом:

– Молодой человек, вы же не в кино. Тридцать календарных дней. Это закон. Он для всех одинаковый.

Однако строгость одинакового для всех закона компенсировалась необязательностью его исполнения. Тётка всё с тем же суровым видом легко приняла некоторое количество денежных знаков, хмуро поведала, что вообще-то в некоторых случаях могут быть исключения, например, если невеста беременна, или если жених военный и должен срочно отбыть в часть, ну, или если кто-то из брачующихся смертельно болен…

Я ничем не болел, в воинскую часть не отъезжал, и Аля пока ещё не была беременна, но вовремя подсунутые купюры сделали своё дело. Тётка зачитала нелепую дежурную тираду про семейный корабль, пускающийся в какое-то плаванье, нам выдали свидетельство, и мы вышли на улицу мужем и женой. И после всего, что я натворил, это было чудом. Не божественным фокусом с перемещением денег со счёта на счёт и вина в пространстве, а настоящим чудом.

– Предлагаю отпраздновать, а потом взять билеты и улететь на неделю.

– Куда?

– В Таиланд, на Кубу, в Доминикану, на Тенерифу… Где там сейчас тепло?

Аля улыбнулась:

– А как же работа?

– Подождёт. Мы и так впереди планеты всей. Так что? На Тенерифу? Или в Доминикану?

Мы шли от ЗАГСа к машине, взявшись за руки, и меня снова переполняло счастье. Впрочем, счастливым я себя чувствовал недолго. У машины нас ждал Геркан.

– Вы как здесь? – растерялась Аля, увидав деньгодателя там, где его не могло быть по определению.

– Вас жду, – Георгий Денисович был хмур, раздражён и явно не собирался казаться милым. – Садись, возница, поехали.

– Мы, вообще-то, только что поженились, и в наши ближайшие планы общение с тобой не входило, – сказал я без намёка на пиетет.

– Мы только что оказались в глубокой заднице, – прорычал Геркан таким тоном, какого за ним никогда прежде не замечалось. – Так что мне всё равно, что там у вас в планах. Как сказал один ваш беллетрист: «Карету мне, карету!»

Спорить с разгневанным богом посреди улицы было небезопасно и уж точно бесполезно. Я отпер машину, сел за руль. Геркан безо всякого стеснения плюхнулся на пассажирское сидение, и Алинке пришлось устраиваться сзади.

– Куда едем?

– Не знаю, – прорычал Георгий Денисович. – Ты мне скажи.

Отлично! Ситуация начинала попахивать абсурдом, что меня уже давно

перестало удивлять, когда речь шла о богах.

– Ты, может быть, поделишься тем, чего я не знаю? – поинтересовался я у Геркана.

Полубог уставился на меня как на глухого, потом будто вспомнил, что я не читаю мысли, и заговорил как с ребёнком:

– Мертвицкий пропал.

– Кто такой Мертвицкий? – подала голос Аля с заднего сидения.

– Как пропал? – практически одновременно с Алей спросил я.

Геркан не удосужился даже повернуть голову в сторону заднего сидения, зато очень красноречиво посмотрел на меня. От прямого хамства он воздержался, но взгляд полубога буквально вопил: «Возница, объясни своей женщине, что ей лучше молчать!»

От Али секретов у меня теперь не было, но рассказать я ей успел далеко не всё. История с Дедалом прошла мимо.

– Я тебе потом расскажу, – мягко сказал я жене и снова повернулся к Георгию Денисовичу: – Так что значит это твоё «пропал»?

– То и значит, – Геркан буквально извергал раздражение. – Вечером был в квартире, а утром его там не оказалось.

– А охрана что говорит?

– Ничего не говорит. Говорит – вечером к нему заходил Каров.

Ниточка потихонечку начинала разматываться.

– А Каров что говорит?

– Ничего не говорит. Они хотели выпить, слиняли из-под охраны, потом бежали от… старика. А потом Карову проломили голову, а Мертвицкий пропал.

Манера Геркана делиться важными деталями начинала раздражать.

– Может, ты уже расскажешь всё, что знаешь?

– Его забрал старик! – бешено выпалил полубог.

– С чего ты взял?

– Каров говорит, была гроза! Это первый признак.

– Это значит…

– Это значит, что они не поверили в наше прикрытие. Это значит, что треклятый козёл водил меня за нос. Или старики водили за нос его. Это значит, что крыльев не будет.

Геркан уже практически орал.

То, что Зевс со своей олимпийской компанией обманул моего покровителя, меня не очень удивило. Не последние же дураки эти древние боги, чтобы дать себя так просто облапошить, как планировал это провернуть Геркан. И пропавший Дедал подтверждал это. С другой стороны, этим можно было воспользоваться. Раз наш проект считает ширмой не только сын коровы, но и древние, почему бы не сделать уже ставку на него.

– Успокойся, – притормозил я поток божественного гнева. – У нас же есть наш проект. Мы можем…

– Мы ничего не можем! – возопил Георгий Денисович, растеряв остатки выдержки и брызжа слюной. – Ты что, не понял, возница? Мне нужны мои крылья! Твой проект будет жить, пока идёт работа над крыльями. Не будет крыльев – ничего не будет!

– Но…

– А если тебе что-то не нравится, иди к Нилии и проси её, чтобы она тебе помогала!

В глазах Геркана полыхал фанатизм. Объяснять и доказывать ему что-то не имело смысла. Полубог вёл себя сейчас как капризный ребёнок, у которого отняли игрушку. Возникшая было мысль, что теперь я смогу пропихнуть свой проект в основные, растаяла так же молниеносно, как и возникла. Покровительствующее мне божество балансировало на грани истерики, и теперь нужно было спасать его крылья, чтобы сохранить моё детище, которое в качестве прикрытия имело всё меньше смысла.

Я врубил передачу и медленно встроился в поток, устремившихся в центр машин.

– Куда? – не понял Геркан.

– К Лёньке, – коротко ответил я. – Он работал с Мертвицким. Мертвицкий ему доверял, посвящал во все детали. Возможно, он сможет довести проект до конца без Мертвицкого.

Георгий Денисович заметно успокоился и даже приосанился:

– Вот за это я тебя и люблю, возница. Быстро соображаешь. Поехали!

Мы сидели в привычной забегаловке через дорогу от КБ и пили растворимый кофе. На этот раз Геркан обошёлся без наводящих вопросов. Не то он окончательно взял себя в руки, не то повторять уже рассказанное ему было проще, но говорил Георгий Денисович куда более складно и последовательно, чем в первый раз, и, разумеется, без божественных подробностей. Лёнька выслушал полубога без эмоций, но в глазах его явно читались сомнения, и с каждой новой вводной они крепли всё больше.

– …и теперь, в отсутствие Мертвицкого, мы должны закончить это дело сами, – не терпящим возражений тоном подытожил Геркан. – Я на тебя рассчитываю.

На Лёньку было жалко глядеть, сомнения на лице его сменились полной растерянностью.

– Я не уверен… – пробормотал он, и я понял, что старый приятель сейчас испортит мне всё дело.

– Я уверен, – ответил Геркан. – Ты же посвящён во все подробности. Маэстро без тебя что-то там посчитать не мог, а с тобой двинулся к цели семимильными шагами. Он тебя очень хвалил.

– И всё же я не уверен, что смогу сделать это…

– Не уверен, что сможешь сделать это быстро? – поспешил вмешаться я, воспользовавшись Лёнькиной растерянностью. – Так и не страшно, мы тебя не торопим.

Приятель снова попытался возразить, но ему не дали:

– Что значит «не торопим»? – накинулся на меня Геркан. – Ты не заговаривайся, возница.

Меня гневные вопли Георгия Денисовича давно уже не пугали, а вот Лёнька замялся от такого натиска, на что и был мой расчёт.

– Я хотел сказать, что качество приоритетнее скорости, – успокоил я полубога.

– А, это да, – важно закивал сын коровы.

– Но я только… – снова попытался втиснуться со своим мнением Леонид.

– Значит так, – хлопнул ладонями по столу Геркан. – Ты продолжаешь работать над «Крыльями». Всё, что необходимо, будешь получать сразу. Не стесняйся. А ты, – повернулся он ко мне, – возьмёшь его к себе вместе с лабораторией. Выделишь им необходимые площади и оборудование.

– Где? – не понял я.

– У себя. Ты же там ведёшь свои разработки? Вот и новый мастер пусть там свои разработки ведёт.

Такой поворот в мои планы не входил.

– Ноя…

– У нас недостаточно места и мощности для ведения двух проектов, – вмешалась Аля.

На этот раз Геркан удостоил её беглого взгляда, затем посмотрел на меня, как тогда в машине, мол, если я позволил ей находиться рядом, это не значит, что я стану с ней разговаривать.

– Найдёте и место, и мощности.

– Это не совсем целесообразно – помещать в одном пространстве и проект и шир… И второй наш проект, – попытался воззвать к логике я.

– Я сказал, и так будет, – упёрся Геркан. – Пусть лучше он работает под твоим присмотром, чем в этом неконтролируемом режимном гадюшнике. Всё!

Геркан поднялся из-за стола и обвёл нас победным взглядом:

– Маэстро сгинул. Да здравствует маэстро! Работай, инженер, я в тебя верю.

И он, не прощаясь, зашагал к выходу. Лёнька схватился за голову. Стоило только Георгию Денисовичу скрыться за дверью, как он накинулся на меня:

– Ты что наделал? Я же не смогу!

– Сможешь. У тебя же осталась проектная документация.

– Ты издеваешься? – взвился Лёнька, не имевший возможности перечить Георгию Денисовичу и выплёскивающий теперь на меня все скопившиеся эмоции. – В этой документации чёрт ногу сломит. Мертвицкий понимал, что к чему, но он гений!

– Ты тоже гений. Там же все расчёты твои.

– Нет, ты точно издеваешься! Там моего только расчёты и есть. А в его записях я не разберусь. В них даже китайцы не разобрались.

– Где китайцев полтора миллиарда, там русский – гений, – попытался отшутиться я.

– Расскажи это моему деду по маминой линии, – пробурчал Лёнька, теряя запал. – Марк Давидович-таки бы громко посмеялся.

– Не переживайте вы так, – вмешалась Аля. – В конце концов, нам не нужно доводить проект вашего Мертвицкого до логического завершения. Можно изобразить активную деятельность и потянуть время, пока мы не запустим наш конвейер, а там уже никто никого ничем не сможет шантажировать.

Я посмотрел на жену, даже при том, что она так и не была посвящена в детали проекта Мертвицкого, суть она уловила на сто процентов. И права она была примерно в той же процентовке. Неважно, что будет с крыльями потом. Главное – запустить наше производство. Когда мы взорвём рынок, Геркан уже не сможет сказать, что не будет ничего, если не будет крыльев. Потому что мы и наш продукт уже будем. Правда, мы всё равно будем зависеть от Геркана в плане миниатюризации комплектующих, но не дурак же он, чтобы из чистого каприза своими руками душить курицу, которая не только несёт золотые яйца, но и его самого возносит на Олимп.

Лёнька тоже таращился на мою супругу как на восьмое чудо света.

– Это Алина, – представил я.

– Я знаю, – отозвался Лёнька.

– Моя жена, – продолжил я представление.

У одного моего знакомого жили шиншиллы, как-то они подрались в клетке, в результате чего у одной вывалился глаз. Лёнька сейчас готов был повторить судьбу бедной зверюшки, причём рисковал он двумя глазами.

– Вы как… Когда успели?

– Сегодня утром, – Аля положила мне голову на плечо. – Хотели устроить медовый месяц на неделю, но, кажется, Тенерифа отменяется.

– Сумасшедшие, – пробормотал Лёня.

Я поднялся из-за стола и хлопнул приятеля по плечу:

– Точно. Предлагаю за это выпить. Только не здесь.

 

Глава 22

Ничего личного, только бизнес

В помещении было темно, промозгло и пахло плесенью. Как в подвале какого-нибудь средневекового замка. Дедал открыл глаза и огляделся. Так и есть: стены и пол комнатёнки представляли собой грубую серую каменную кладку, а свет в каменный мешок попадал из крохотного оконца под низким потолком.

Напротив окошка темнела массивная дверь. Проверить, заперта ли она, возможным не представлялось. Дедал сидел на стуле, и руки его за спиной были скованы наручниками.

Ко всему до кучи болел нос и кружилась голова.

Отлично! Что дальше? Орать и звать на помощь бесполезно. Вряд ли придёт кто-то, кроме тех, кто его здесь пристегнул. Дать понять похитителям, что он пришёл в себя? Успеется.

Дедал повертел кистями рук, убеждаясь, что на запястьях металлические браслеты, и снова оглядел окружающее пространство уже с поправкой на имеющиеся знания.

Оконце под потолком размером с кроличью нору. Даже если он до него доберётся, в него ему ни в жисть не протиснуться. Дверь, похоже, заперта, и эту выбить так просто, как чердачную на крыше сталинки, не выйдет.

Искусственного освещения нет. Мебели нет. Воды нет. Еды нет. Даже дырки в полу или ведра, чтобы справить естественную надобность, нет. Выходит, долго его здесь держать не собираются.

Остаётся вопрос: кто его похитил? Господин Лун со своими узкоглазыми последователями? Сомнительно. Вряд ли место его заточения имеет что-то общее с китайской архитектурой. Хотя Великую Стену не из пенобетона строили. Зевс? Разразившаяся перед похищением гроза активно наталкивала на мысль об отце богов, но тот тоже предпочитал иные интерьеры. Оставался ещё один вариант: некая третья сила, возможно, даже случайная – вот только в случайности Дедал не верил.

Лязгнул замок, дверь со скрежетом пошла в сторону. Мастер молниеносно обмяк, уронил голову на грудь и закрыл глаза. Дверь отворилась, а потом, судя по повторившемуся скрипу, закрылась. Протопали тяжёлые шаги. Всё замерло, и Дедал почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд.

– Притворяться неумно, я вижу тебя насквозь, полумерок, – голос был могучим, но мягким, и показался знакомым.

Мастер открыл глаза и поглядел на вошедшего. Перед ним стоял огромный лысый бородатый мужик с некрасивым лицом и грустными глазами. Громадные плечи, мощные натруженные руки, широкие скулы, раздувающиеся, словно у взъярённого быка, ноздри – он весь был словно высечен из куска скалы.

– Здравствуй, Амфигей. С чего это вдруг я стал полумерком?

– А как прикажешь называть тебе подобных, Дедал? Уже не смертные, ещё не боги. И никогда богами не станете.

Дедал усмехнулся. Тирада про полумерков в устах Гефеста звучала особенно забавно. Богу-кузнецу не повезло по рождению. Он явился на свет хромым на обе ноги, за что, как говорили, был сброшен с Олимпа собственной матерью – Герой. Мир, однако ж, оказался не без добрых богов. Гефеста приютила в своих владениях Фетида. У неё, на дне морском, он прожил многие годы, освоив и совершенствуя кузнечное дело. В этом мастерстве Гефест достиг небывалых высот. Как изваяния Дедала принимали за живых людей, так выкованные Гефестом птицы, животные, люди, казалось, жили собственной жизнью.

Но, доводя до безупречности своё мастерство, Гефест думал не о высоком искусстве, а о приземлённой мести. Уже в ту пору возникло понимание, что месть, как и вино, хороша тогда, когда её выдержали. Хромой на обе ноги бог-кузнец не торопился: он выковал изысканный трон, каких не видели ни до, ни после, украсил его тончайшей ковкой и отправил на Олимп матери в подарок.

Гера была покорена; сидеть на таком произведении искусства ей ещё не доводилось, что она тут же и исправила. Вот только трон оказался с секретом: из потайных полостей в поручнях и ножках выскочили спрятанные оковы и лишили жену Зевса возможности двигаться. Месть свершилась и удалась на славу. Зевс был в бешенстве. Жена, прикрученная к стулу, способна вызвать улыбку и может на какое-то время даже стать поводом для шуток. Только очень скоро стало не смешно, а никто из богов не смог разомкнуть хитрых оков, более того, никто из них не смог уговорить Гефеста подняться на Олимп и освободить Геру.

Никто, кроме Диониса. Хитрый Вакхий был верен себе, он не стал вести с кузнецом задушевных разговоров и разводить дипломатию. Он попросту напоил Гефеста и пьяного приволок пред Зевесовы очи. Гера признала пьяного отпрыска, Зевс клятвенно разрешил сыну просить всё, что тот пожелает. И всеобщее примирение завершилось освобождением мамы Геры из плена чудо-кресла.

Гефест же, в конечном итоге, был признан богом, и ему позволили остаться на Олимпе. Здесь Амфигей занялся тем, что умел, и тем, что ему нравилось. Именно он возвёл все постройки на Олимпе, он ковал Зевсу его не знающие промаха молнии. Вот только полноценным божеством в глазах других богов он так и не стал, навсегда оставшись хромым на обе ноги кузнецом.

А потом Прометей стянул у Гефеста священный огонь. Зевс, как водится, погромыхал, выпуская гнев. Прометея изловили и приковали к скале. Причём роль палача пришлось в своё оправдание исполнять обоюдо-хромому кузнецу.

Гефест был зол на Прометея за воровство и за то, в каком свете этой кражей его, приставленного к священному огню, выставили перед отцом-громоверж-цем, так что бога-похитителя огня он приковывал к скале без особого сожаления. Но злость проходит, а содеянного не воротишь. И это деяние превращало кузнеца в заплечных дел мастера, что отношения к нему других богов не улучшило. И хотя он по-прежнему жил на Олимпе и почитался как бог, окружающие поглядывали на него как на хромоногого палача – уродца во всех смыслах.

С изменением законов мироздания отношение к Гефесту осталось прежним. Места среди пантеона он не нашёл, но продолжал служить. При этом особой разборчивостью он не отличался. Ходили слухи, что однажды кузнец опустился даже до служения смертному. Впрочем, маловероятно, что Гефест находился в подчинении у смертного сейчас.

– Значит, всё же Зевс, – заметил Дедал. – Это ведь он велел тебе меня схватить?

Кузнец не ответил. Он разложил принесённый с собой раскладной столик, поставил его перед Дедалом и водрузил на него кожаный свёрток.

– Не о том думаешь, полумерок, – проговорил Гефест, разворачивая свёрток и являя на свет набор весьма неприятных на вид инструментов, напоминающих не то о кабинете дантиста, не то о квалифицированной казни времён средневековой Англии. – Не те вопросы задаёшь.

– А о чём ещё тебя спрашивать? Как ты дошёл до жизни такой?

Гефест легко поднял Дедала вместе со стулом и оттащил к дальней стене. О том, что в стену за его спиной вбиты металлические кольца, мастер догадался лишь тогда, когда его отцепили от стула и пристегнули, подвесив на этих самых кольцах.

– Что-то мне это напоминает, – сердито пробурчал Дедал. – Только птички не хватает.

– Здесь есть крыски, – без тени иронии отметил кузнец, – думаю, их тоже можно покормить печёнкой.

Движения Гефеста были будничными, да и вид он имел такой, будто выполнял нелюбимую рутинную работу.

– Ты же понимаешь, что смертью меня пугать бессмысленно?

– Не суетись, полумерок, задачи тебя убить нет. И калечить тебя никому не нужно.

– А что нужно?

– Ты должен понять, на кого можно работать, а на кого нельзя. Собственно, задачи объяснять тебе правила тоже нет, ты и сам всё знаешь. Что положено богам – не положено полумеркам. Места в пантеоне расписаны, и никто туда не влезет без разрешения стариков. Ни ты, ни твои хозяева с твоей помощью или без неё – никто. Так что от тебя нужно лишь подчинение.

В глазах потемнело. Вот именно поэтому мастер не хотел иметь никаких дел с богами. Молодые жаждут пролезть на Олимп, старые не желают делиться местом, а он… Он по большому счёту лишь средство. Для всех. И для Геркана, которому наплевать на его изобретение, и для Зевса, который не позволит создать новые крылья и запустить их в массовое производство. Разве что умение летать, подаренное человечеству, будет выгодно самому Громовержцу. Но отец богов и людей стар, ленив и предпочтёт не рисковать. Зачем ему осваивать новые горизонты, когда он прекрасно кормится с окученной поляны? А позволить кому-то другому шагнуть за горизонт он тоже не может – а вдруг родится конкурент?!

Таким образом, старые боги напоминали собаку, лежащую на сене, – сама не ест и другим не даёт.

– Кому я должен подчиниться? – мрачно полюбопытствовал Дедал. – Зевсу?

– Что ты прицепился к Громовержцу, полумерок? – врать Гефест умел плохо, уходить от неудобных вопросов – и того хуже, потому злился. – Можешь посвятить свои крылья Аполлону, тебе не впервой.

– Это было давно, Гефест. Мир тогда был другим. Я тогда был другим. И ты тогда ещё был художником. Помнишь? Ты мог выковать ветер, что обретает жизнь. А теперь? Посмотри на себя.

На некрасивом лице не дрогнул ни один мускул, лишь глаза стали грустнее:

– Ничего личного, полумерок, – мягко произнёс Гефест, – только бизнес.

Толстые пальцы кузнеца выудили из свёртка нечто, напоминающее каминные щипцы. Инструмент в могучей лапище Гефеста казался изящным. Дедал почувствовал, как его берут за пристёгнутую к стене руку, и приготовился к боли. Металл с хрустом сдавил палец, не то ломая кость, не то вовсе отрывая фалангу. Дедал до скрежета стиснул зубы, но сдержать крик боли всё равно не сумел. Кисть пульсировала, по руке побежала горячая струйка.

На своего мучителя он смотрел со злостью. Злило не то, что бог-кузнец его похитил, не то, что пытал его, нет. Обида, которая крепла внутри у мастера, была личной, но совсем другого толка. Злило то, что творец, умевший создавать великое, отказался от своего дара. Более того, отказавшись сам, теперь пытался калёным железом вырвать желание творить у другого.

Гефест буднично поглядел на перекошенное лицо мастера, оценивая качество собственной работы, и, вероятно, остался удовлетворён.

– Ты же понимаешь, что это может продолжаться бесконечно долго, полумерок?

Дедал понимал. Да и в самом деле, чего проще – посвятить крылья пусть даже Аполлону? Мастер снова создаст великое, Аполлон будет благодарен, все будут довольны. Только всё величие изобретения падет прахом, если в итоге никто не полетит. А богам ведь не нужны ни крылья, ни люди, способные к полёту.

– Ты же был художником, Амфигей, – сквозь зубы процедил Дедал, готовясь к бесконечной пытке.

Время потеряло смысл. Сколько прошло с того момента, как Гефест приковал его к стене, – час, день, неделя, месяц? – Дедал не смог бы ответить на этот вопрос, даже если бы кто-то спросил его об этом. Но, кроме кузнеца, задавать здесь вопросы было некому. А Гефест не был настроен на разговоры, он добивался одного единственного ответа, все остальные ответы и вопросы были ему не интересны.

Стараниями палача мастер превратился в комок измученной плоти. Сперва его бросало то в жар, то в холод, хотелось пить, казалось, глотка пересохла до самого желудка, временами мастер начинал задыхаться. Потом все ощущения пропали, оставив место для одной только боли. Боль вспыхивала по всему телу, она тянула, ныла и снова взрывалась протуберанцами, раздирая истерзанные члены.

Перед глазами всё плыло и туманилось. Порой подвал таял в темноте, и из неё выступали знакомые и незнакомые места, наполненные светом. Там были знакомые и незнакомые люди и боги. Мастер не сознавал, что бредит, он разговаривал с видениями, и они говорили с ним о том, что давно осталось в прошлом, или о том, что могло бы произойти в будущем, но никогда – о настоящем. Это казалось Дедалу странным, он пытался перевести разговор на происходящее сейчас, но видения замолкали, растворялись в воздухе, вместо них снова возникали серые камни подвальных стен. А вместе с подвалом возвращалась боль, убивающая все чувства и мысли.

Приходил и уходил Гефест, только боль никуда не девалась. Дедал застыл в ней, словно муха в янтаре. Вокруг, должно быть, что-то происходило, но внутри не менялось ничего, кроме тональностей и оттенков бесконечной вязкой боли. А потом что-то случилось. Голова очистилась для мысли, и мысль эта возникла не в бреду, а наяву в проклятом подвале. Она была простой до примитивности, но существенной, хоть и укладывалась в три слова: «Гефест не пришёл».

И хотя физически легче не стало, мастер испытал невероятную смесь облегчения и надежды. Должно быть, так же чувствовал себя Прометей на скале, когда его истерзанную печень вдруг перестали клевать по расписанию. Неважно, почему не явился палач. Неважно, что будет дальше. Важно только, что это дальше стало возможным. И от осознания этой возможности Дедал ощутил, как по небритым щекам потекли слёзы.

Радость была недолгой. Скрипнула дверь. В груди мастера что-то оборвалось. Он заморгал часто-часто, отгоняя слёзы и готовый встретить взглядом своего мучителя, но вместо обоюдо-хромого кузнеца увидел перед собой умиротворённое лицо с раскосыми глазами.

– А ты что здесь забыл, господин Лун? – поинтересовался Дедал у видения.

– Пришёл забрать вас отсюда, господин Мертвицкий. Если, конечно, вы не хотите провести здесь остаток вечности, – качнулся в поклоне китаец. – У нас по-прежнему большие планы на вас и ваши крылья.

– Сейчас придёт Амфигей и подвесит тебя рядом.

Дедал привычно перевёл разговор на настоящее, чтобы развеять видение. Но Лун не развеялся, только покачал головой:

– Гефест не придёт. Во всяком случае, в данный момент это не представляется возможным, господин Мертвицкий. Я воспользовался рецептом Диониса, и теперь ваше божество спит, так как сон – лучшее средство от алкогольного отравления.

– Ты напоил Гефеста? – прохрипел мастер.

– Я лишь изучил подробности биографии и характера кузнеца и воспользовался проверенной методой. Сейчас он пьян и спит. Если желаете, мы можем этим воспользоваться. Но мне необходимо ваше согласие на сотрудничество. Впрочем, если нет – я всё пойму и оставлю всё как есть. Через пару часов Гефест проспится и…

– Отстегни меня, – оборвал поток вежливого издевательства Дедал.

Господин Лун привычно качнулся в лёгком поклоне, достал ключи и принялся ковырять замки наручников.

Тело оказалось тяжёлым и неповоротливым, отстёгнутые конечности отказались повиноваться, и мастер мешком повалился на пол.

– Вы сможете идти, господин Мертвицкий? – донёсся откуда-то сверху голос китайца.

Дедал хотел ответить, но перед глазами снова всё расплылось, и он провалился в небытие.

 

Глава 23

Последний из нартов

Щёлкнуло, и непомерно огромная створка ворот поползла в сторону. За забором обнаружилась солидных размеров парковка. У ворот стояла даже не будка, а домик охраны. Свободно, как в лесу, росли сосны. Между высокими деревьями петляли дорожки, уложенные заковыристой тротуарной плиткой. Снега вокруг при этом лежало ровно столько, чтобы не поморозить газон. А дорожки и парковочная площадка были и вовсе вычищены и выскоблены до девственного состояния.

На краю парковочной площадки, под сосной зябко переминался с ноги на ногу Юрий Борисович в дорогих туфлях не по сезону. На плечи поверх мышиного костюма было наброшено дорогое, но неброское пальто.

Охранник распахнул дверцу, и Сырдон выбрался из машины.

– Вы опаздываете, – сдержанно приветствовал Юрий Борисович, но за сдержанностью этой скрывалось нервное напряжение.

– Ещё нет, – отозвался старик. – Минуты через три начну.

– Идёмте, – сухо бросил Юрий Борисович и, не оборачиваясь, размашисто зашагал к возвышающемуся за соснами особняку.

Нарт брёл следом, краем глаза ловя развешанные тут и там компактные камеры видеонаблюдения. На входе в дом, вопреки ожиданиям, никто не проверял. Бдительная охрана осталась снаружи, и камер как будто тоже не было. В огромном вестибюле их встретила милая приветливая женщина лет пятидесяти, уютного домашнего вида.

– Раздевайтесь. Тапочки. Рустам Ашурханович вас ждёт.

Кабинет хозяина дома более всего напоминал дворцовую залу галантного века. Одна стена от пола до потолка была укрыта книжными стеллажами, вторая смотрела на улицу высокими окнами. Впрочем, теперь окна были занавешены и мягкое освещение давали лишь настенные светильники да огонь в камине.

Сам Рустам Ашурханович – грузный немолодой человек – сидел перед камином в необъятном кресле, больше напоминавшем трон из фэнтезийного кинофильма, и смотрел на пляшущие языки пламени. На вошедших он даже головы не повернул.

– Я о тебе много слышал, – голос хозяина был вкрадчивый с гипнотизирующими нотками. Так мог бы звучать старый, матёрый, прошедший через всё крокодил, если бы только крокодилы умели разговаривать.

– Не смогу ответить тем же. Я о вас слышал немного.

Оставшийся у дверей Юрий Борисович, кажется, окаменел и перестал дышать. Рустам Ашурханович, напротив, пришёл в движение. Во всяком случае, повернул голову и с интересом посмотрел на старика в простой белой рубахе навыпуск с чёрным чехлом, заменившим потёртый рюкзак, в руке. Сырдон глядел старому крокодилу прямо в глаза безо всякого стеснения и ехидно ухмылялся.

– Как тебя? – словно запамятовав, поинтересовался хозяин.

– Нарт.

– Это что? Псевдоним? Фамилия?

– Просто Нарт.

– Хорошо, просто Нарт, – в голосе Рустама Ашурхановича почудилось одобрение, и Юрий Борисович у двери заметно выдохнул. – Главное в этой жизни – делать своё дело и никого не бояться. Я слышал, ты песни поёшь.

Сырдон ловким движением выудил из кармана чехла компакт диск и протянул хозяину. Тот принял подношение и непонимающе уставился на обложку.

– Нарт и «Дети богов»? Что это?

– Сингл, – поспешил вмешаться Юрий Борисович, – полноценного альбома у них пока нет, только…

Хозяин властным жестом остановил поток красноречия.

– Нарт – это ты. А дети богов где?

– На Олимпе, – в глазах старика плясали озорные искры. – Они же дети богов. Боги горшки не обжигают.

Рустам Ашурханович небрежно отложил диск в сторону.

– На кой мне твоя пластинка? Ты поёшь, вот и пой.

Старик понимающе ухмыльнулся в усы и принялся расчехлять инструмент. Хозяин наблюдал за музыкантом краем глаза, и во взгляде его с каждым движением Нарта нарастал интерес:

– Фандыр?

– Фандыр, – сказал Сырдон.

– Оригинально, – Рустам Ашурханович приглашающе кивнул.

Нарт окинул комнату ищущим взглядом, выбирая место поудобнее, и решительно шагнул к потрескивающему дровами камину. Он встал таким образом, чтобы находиться перед хозяином, но не закрывать тому вид на игривые языки пламени, поднял инструмент и коснулся струн.

Перебор был печальным, на сей раз в нём не было ни бодрости, ни ироничной задиристости. Только какая-то мощная, светлая, потаённая грусть по ушедшей в небытие эпохе, по ушедшим навсегда людям – великой эпохе и великим людям.

А потом Нарт запел и в языках пламени стали грезиться огни далёкой нартской деревушки, и вечерний нихас, и скучающие на нихасе нарты, и старый Сырдон с рогом, наполненным вином в руках…

…Урызмаг замер на секунду и спустил тетиву. Коротко свистнуло, стрела сорвалась и, пролетев сотню шагов, с хрустом расщепила свою предшественницу, торчащую из самого центра мишени. Под одобрительные возгласы Урызмаг опустил лук.

– Чему вы радуетесь, нарты? – в голосе лучшего стрелка сегодняшнего вечера не было ни капли радости от победы. – Поглядите, до чего мы дошли? Мы забыли о доблести, меряемся силой друг с другом только для развлечения.

– Мы побили всех, кто жаждал нас покорить, сломили многих насильников, истребили уигов, – не согласился Хамыц. – О чём ты говоришь, Урызмаг?

– Я говорю только о том, что мужчина, живущий в довольстве, без вызовов становится сытым, ленивым и слабым. А слабость ведёт к бесславной гибели, – сердито пробурчал Урызмаг.

– И где тот противник, которому не стыдно бросить вызов? Назови.

Урызмаг только зыркнул недобро исподлобья и сердито отбросил лук.

– Я назову, – прозвучал насмешливый голос из-под тиса.

Взоры нартов обратились к могучему дереву, под которым устроился Сырдон. Бедовый с едкой усмешкой потягивал вино из рога и, кажется, был весьма доволен всеобщим вниманием.

– Вы, нарты, молитесь богу. А могли бы испытать его силу. Чем не противник для вас? – с насмешкой вопросил Сырдон.

Ответом ему был такой гомон, какого не слышали прежде на нихасе. Бедовый пил вино и упивался затеянной сварой, покуда Урызмаг не вскинул руку, призывая к спокойствию.

– Это глупая шутка, Сырдон, – голос героя звучал напряжённо, но глаза уже блестели азартом. – Даже если б мы захотели бросить вызов богу, никто из нас никогда не видел его. Или, может, ты знаешь, где его искать?

– А зачем его искать? – продолжал забавляться бедовый. – Разгневайте его, он сам к вам явится.

– И чем мы можем разгневать его? – загомонили мужчины.

– Чтоб вы пропали, непонятливые нарты! Перестаньте молиться ему. Поставьте в домах своих высокие двери, чтобы не кланяться ему всякий раз, как входите в жилище. Забудьте его имя, будто его нет и никогда не было. Что может разозлить бога больше, чем неверие?

Последние слова звучали в полной тишине, нарты осмысляли сказанное.

Сырдон поднялся на ноги, осушил рог одним глотком, перевернул его и навесил на тисовый сук.

– Сделаете, как я говорю, и он сам к вам явится. Нет для богов ничего страшнее, чем потеря веры.

И в гробовой тишине бедовый отправился домой.

Но идея упала на благодатную почву. Страсти бушевали на нихасе до поздней ночи. Идти против бога было страшно, но невероятно заманчиво. Победа над таким противником подняла бы нартов до высоты самих богов. И тогда им не было бы равных не только на земле, но и выше.

Сговорившись, нарты порешили забыть имя бога, оставить молитвы, а на другой день принялись менять двери в домах с низких на высокие, чтобы больше никогда и никому не кланяться.

Бог не явился. Прошёл месяц, другой. Нарты, как и прежде, собирались на нихасе, но никто не приходил, чтобы принять их вызов. Пока однажды на нихас не прилетела ласточка. Какое-то время птичка косилась на мужчин чёрной бусинкой глаза и как будто слушала разговоры.

– Послушай, – подсел к Урызмагу Сырдон. – Видишь ласточку? Мне кажется, она слушает наши разговоры.

– Мне кажется, – рассмеялся Урызмаг, – ты перебрал с вином, сын Гатага.

Но хорошо смеётся только тот, кто делает это последним. Не прошло и четверти часа, как посмеиваться выпало Сырдону, потому как ласточка села перед Урызмагом и заговорила человеческим языком:

– Приветствую вас, нарты, – прощебетала птаха. – Меня прислал к вам тот, кому вы поклонялись. Он велел узнать, чем вы обижены?

– Передай богу, – велел Урызмаг, – что мы всю жизнь служили ему, а он ни разу даже не показался нам. Так пускай выйдет и померяется с нами силой.

Ласточка не ответила, лишь взметнулась ввысь и чёрной молнией скрылась в небесной синеве, будто никогда её и не было.

– Мне кажется, ты стал говорить с птицами, – похлопал Сырдон по плечу Урызмага. – Может, тебе стоит отказаться от вина?

– Довольно насмехаться, старик, – отмахнулся Урызмаг. – Мы только что говорили с посланником бога. Сам бог заметил нас.

– Бог прислал к вам крохотную хрупкую ласточку. Думаю, вам стоит подумать об этом, гордые нарты. Какую силу видит в вас бог, если посылает таких посредников, – и, кажется, впервые в голосе Сырдона не было насмешки.

Но на этот раз его никто не услышал.

Снова потянулись дни, недели и месяцы. Нарты ждали, когда бог наберётся смелости и спустится к ним, чтобы померяться силой. Но бога не было. Зато годы один за другим стали неурожайными. Не родила больше хлеб земля, и не родили больше нартские женщины.

Так прошло несколько лет, прежде чем на нихасе снова появилась ласточка. Нарты встретили её голодные, истощённые и уставшие. Деревня, что ещё недавно процветала, теперь будто вымерла. Не горели печи в домах, не паслись тучные стада, не смеялись дети.

– Бог послал меня к вам, – прощебетала птаха. – Чтобы узнать, согласны ли вы, что он осилил вас?

– Согласны, – мрачно кивнул Урызмаг.

– Тогда ответьте, нарты, что делать с вами богу: искоренить ваш род или оставить вам плохое потомство? Подумайте об этом и сообщите единодушный ответ.

Урызмаг стоял перед маленькой хрупкой птичкой и, кажется, старел на глазах. Лицо его осунулось, глаза запали, но в них оставалась мрачная неколебимая воля и спина нарта оставалась прямой:

– К чему нам обсуждать то, что уже обсуждено, – голос Урызмага был тихим, печальным, но сильным и непокорным. – Чем оставить плохое потомство, лучше остаться вовсе без него. Передай богу, что нартам не нужна бесславная жизнь. Мужчины предпочитают долгой жизни долгую славу.

Птичка повернула голову, на Урызмага глянула чёрная бусинка глаза, будто ласточка проверяла его слово на прочность, будто ждала чего-то, от Урызмага ли, или от других нартов.

И тогда нарты молча, один за другим, встали плечом к плечу с Урызмагом. Даже бедовый Сырдон поднялся с другими.

Ласточка не сказала ни слова. Тряхнула хвостом и взвилась в небо.

И больше никто никогда не видел в тех местах ни говорящих птах, ни богов, ни гордых славных нартов…

Печально тренькнули струны. Нарт опустил фандыр. В камине тихо остывали угли, и казалось, что вместе с ними подёрнулись пеплом и догорают дотла горы с заснеженными вершинами, пирамидальные тополя, долина с нартской деревушкой, сами нарты и память о них.

– С ума сойти, – хрипло произнёс хозяин.

– Да, впечатляет, – поддакнул от двери Юрий Борисович.

Нарт ухмыльнулся в усы и принялся с неспешной обстоятельностью убирать в чехол фандыр.

– Мы поддержим, – раздумчиво проговорил Рустам Ашурханович, разглядывая мерцающие в камине угли. – Я лично. Будешь тридцатитысячные залы собирать. На «Евровидение» поедешь. Только есть один момент.

Хозяин поднялся с кресла и тяжёлым взглядом придавил Нарта:

– Всё вот это вот будешь петь с таким же надрывом, чтобы на разрыв, только не про нартов, а про русских.

Нарт медленно, словно стряхивая пригвоздивший его взгляд хозяина, расправил плечи.

– Я не буду петь про русских.

Юрий Борисович у двери снова превратился в соляной столп.

– Ты что, не патриот? – голос Рустама Ашурхановича завибрировал, в нём появились рычащие нотки.

– Патриот, – старик закинул на плечо чехол с инструментом и едва ли не впервые без улыбки поглядел на хозяина. – Поэтому буду петь про нартов.

– Да кому нужны твои нарты? Кто они такие?

– Великий народ.

Рустам Ашурханович побагровел от злости, казалось, ещё мгновение и раздавит музыканта как назойливое насекомое.

– Ты в какой стране живёшь?

– Это неважно, – спокойно ответил Нарт. – Про русских должны петь русские. А я нарт, пою про нартов.

– Ты понимаешь, от чего сейчас отказываешься? Это совершенно другие возможности. Другие деньги.

– Я уже говорил: я пою не ради денег. Нет таких денег, за которые меня можно было бы купить.

– Нет такого человека, которого невозможно было бы купить.

– А что если я не человек?

Нарт стоял перед хозяином и, откровенно развлекаясь, ухмылялся в бороду, и в глазах старика плясал совершенно не старческий задор.

– Мне только пальцем пошевелить стоит, и на твоей карьере будет поставлен крест. Навсегда. Ты это понимаешь?

– Гордость и глупость, – тихо, так, чтобы слышал только Рустам Ашур-ханович, проговорил старик, – самая большая беда – это глупость и гордость.

– Что? – угрожающе протянул хозяин.

– Мне пора, у меня ещё работа сегодня.

И старик зашагал к дверям. Юрий Борисович преградил дорогу. Нарт обернулся, посмотрел на хозяина так, как взрослый человек смотрит на ребёнка, решившего взаправду угрожать ему игрушечным пистолетом.

Рустам Ашурханович движением руки остановил своего помощника в сером костюме.

– Проводи его, Юра.

Юрий Борисович кивнул и отступил, пропуская вперёд строптивого гостя.

Хозяин неторопливо подбросил в не остывший ещё камин пару поленьев. Когда Юрий Борисович вернулся в кабинет, поленья уже занялись, а Рустам Ашурханович стоял у окна и немигающим взглядом старого усталого крокодила провожал машину, увозящую старика.

– Что думаешь, Юра?

– Таких несговорчивых надо учить. Закрыть ему все площадки, пусть попоёт на улице.

– Думаю, он там уже пел. Нет, Юра, прижми его. Он должен петь про русских. Такие соловьи народы поднимают в едином порыве. И нужно, чтобы он поднимал наш народ. Только наш. Такой дар в современном мире может быть настоящим оружием, и нельзя, чтобы это оружие попало в чужие руки. Ты понял, Юра?

 

Глава 24

Кризис среднего возраста у древних полубогов

Геркан приуныл.

Нет, для этого вроде бы не было причин. Всё шло неплохо: я перевёз к себе Лёньку со всей его лабораторией, выделил им целый корпус, пусть и небольшой. Рыжий ещё несколько раз встречался с Георгием Денисовичем и после каждого разговора заметно приободрялся. А вот Геркан после каждой новой встречи всё больше впадал в тоску.

Наконец он позвонил мне посреди рабочего дня:

– Приезжай, возница.

– Я немного занят, загляну к тебе вечером.

– Нет, – упрямо протянул Геркан. – Прямо сейчас. Я жду.

– Хорошо, – сдался я.

– И ещё, – добавил он, – приезжай один, это мужской разговор.

С поправкой на пробки в Бутово я приехал через полтора часа и напрягся с порога. Дверь была приоткрыта. Забывчивостью Георгий Денисович не страдал, привычки жить нараспашку за ним тоже не водилось.

Я распахнул дверь и переступил порог. В голове крутилась дурацкая мысль, что в кино таким макаром обычно находят трупы. Звонит так герою его друг, наставник, компаньон или босс, говорит: «Приезжай, это срочно». Герой срывается, мчится на зов, приезжает, а в пустой квартире приоткрыта дверь и гуляет сквозняк по коридору. И вот герой проходит в квартиру, говорит что-то сакраментальное типа: «Ау!» или «Есть тут кто?» – а в ответ тишина. Звучит тревожная музыка, герой проходит в кухню, а там… труп его друга, наставника, компаньона, босса или к кому он там ещё ехал. Лежит на полу холодный, неприятный и таращится на героя стеклянными глазами.

– Тук-тук, – сказал я, на всякий случай погромче, и прошёл в кухню.

Тревожная музыка не зазвучала. Но на меня уставились сразу четыре стеклянных глаза. Трупов, по счастью, не обнаружилось, за античным мраморным столом восседали Геркан с Ленеем, и оба были пьяны до хрустального состояния. Сатир накинул на плечи овчинный тулупчик, рога прикрывала съехавшая на бок шапка-ушанка. Лицо его опухло, блестящие глазки покраснели, как у кролика. Но даже при этом сатир выглядел трезвее собутыльника. Георгий Денисович был, что называется, в хлам.

– А-а-а, возница, – протянул он, – садись, выпей.

– Я за рулём, – отозвался я и сел к столу.

– Ну и пёс с тобой. Чтоб тебе Фобос с Гекатой всю ночь снились.

Геркан подхватил свой бездонный бокал и осушил одним глотком.

– Она ушла…

– Прекрасная эпоха? – уточнил я, припоминая запойные угоны Геркана.

Полубог собрался было что-то ответить, но не смог и только отмахнулся.

– Не-е-е, – проблеял Леней. – Нилия ушла. Маленький Ге-е-еркан сказал, что она виновата во всех ваших бе-е-е-едах и вместо того, чтобы тратить время на своего нарта, могла бы заниматься общим де-е-е-е-елом. Это всем пошло бы на пользу. А она сказала, что маленький Ге-е-еркан сам виноват, потому что нечего играть в игры с древними, с ними надо договариваться, как она. А он сказал, чтоб она заткнулась и вообще, прежде чем ме-е-е-еряться с ним членами, ей бы не помешало сперва член отрастить. А она сказала, чтоб он шёл…

Леней неожиданно смутился и потупил взгляд:

– В общем, она его послала. И сказала, что завтра про её нарта будет знать каждая собака, а маленький Ге-е-еркан может и дальше мерять свой член во всех направлениях.

– И ушла, – пьяно подытожил Георгий Денисович.

– И что? – не понял я.

– И всё, – выдохнул сын коровы.

Меня обдало парами алкоголя, возникло ощущение, что пьянею. Полубог тем временем принялся вертеть в пальцах свой бездонный бокал, играючи наполняя его до краев. От этого зрелища стало не по себе. Страшно даже предположить, сколько он выпил.

– Скажи мне, возница, – снова забормотал Геркан, – зачем всё это?

Он запнулся и посмотрел на меня. Я не стал уточнять, что имелось в виду, да это было и не нужно. Георгий Денисович достиг того состояния, в каком не нужны оппоненты, но необходимы слушатели.

– Вот эта гарпия… эта… ламия… эта ехидна… К чему ей этот нарт? Ведь понятно же, что ей не дадут его раскрутить. Или Дедал?.. Возится, сколько себя помню, с идеей полётов. Его уж и приземляли, и на костре сжечь пытались, а он всё не унимается. Даже ты, букашка мелкая, и то пытаешься прыгнуть выше головы. А тебе ведь жить осталось считанные мгновения. Ты же как мотылёк, вчера родился, завтра умрёшь. Зачем же ты пытаешься наследить в истории? Радуйся жизни, ты ж её не видел, не знаешь и не узнаешь толком. Или вон, козёл…

Геркан мотнул головой в сторону Ленея и замолк, будто у него закончился завод.

– Не пей больше, маленький Ге-е-еркан, – жалобно проблеял сатир.

– А то что? Козлёночком стану? – неприятно расхохотался Георгий Денисович. – Козлёночком стану, как сказал один ваш этот…

Леней доверительно посмотрел на меня и поделился как-то очень по-свойски:

– У малыша Геркана кризис сре-е-е-еднего возраста.

«Малыш Геркан» вскинул отяжелевшую голову, зыркнул красным глазом и неожиданно шваркнул кулаком по столу.

– Я бог! – прорычал он. – У богов не бывает кризисов!

Леней жалостливо поджал губы.

– Не пей, а то я за тебя пе-е-ереживаю.

– Ты? За меня? – снова каркающе засмеялся полубог. – Ты приставлен, чтобы за мной следить.

Сатир подобрался и, кажется, даже немного протрезвел.

– Некрасиво с твоей стороны напоминать мне об этом, – сказал он, ни разу не сорвавшись на блеяние. – Тем более я сам тебе всё честно рассказал, как другу.

– Другу? – Геркана корёжило, будто в него вселился бес. – О какой дружбе ты говоришь, старый выпивоха? Ты следишь за мной, следишь за ним, следишь за этой лернейской гидрой Нилией…

– Не говори так, малыш Геркан, – Леней стянул с головы ушанку и нервно мял её в руках.

– А мы врём тебе! Врём о том, чем занимаемся. Мы врём тебе с первого дня, козёл! А ты и уши развесил, – Геркан снова глотнул из бокала. – Только грёбаный Зевс и мой треклятый папаша оказались умнее тебя и ни слову, ни единому твоему слову не поверили.

Леней казался раздавленным. В глазах его стояли слёзы.

– Зачем ты так говоришь? Скажи, что это неправда.

– Это правда, – жёстко отрубил Геркан. – Нет и не может быть никакой дружбы. Иди отсюда. Расскажи своему Дионису и Громовержцу, как я тебя… как я… Иди.

Сатир поднялся из-за стола и заковылял к выходу. Его нелепая ушанка осталась лежать на столе. В дверях Леней споткнулся, кувырнулся на пол и поднялся уже на четыре ноги. Глаза чёрного козла всё так же были наполнены болью:

– Прощай, маленький Геркан, – тихо проговорил козёл и вышел.

– Да и проваливай! – заорал вдруг полубог. – Очень ты мне нужен был! Без тебя обойдусь! Без вас, без всех обойдусь!

Георгий Денисович залпом опрокинул бокал, но присосался к нему на этот раз очень надолго. Кадык его ходил туда-обратно, с ритмичностью поршня от насоса. Кажется, он подливал себе в бокал прямо в процессе пития. Наконец грохнул бокалом по столу и бешено посмотрел на меня:

– Что? Тоже думаешь, что я неправ? Отвечай!

– Я думаю, что человек, готовый бросить всё из-за рефлексий, никогда не добьётся серьёзных высот, – пожал плечами я. – Чтобы достигать вершин, нужна жёсткость и решительность. Нужна упёртость.

– Ты забыл, с кем говоришь, смертный? – в пьяном голосе Геркана появилась надменность. – Я больше, чем человек! Так что не прикладывай ко мне свою низменную психологию.

– А Леней был прав. Тебе бы пора завязывать, ты уже пьян.

– Что ты знаешь о пьянстве, возница? В мире существует шестьсот шестьдесят шесть степеней алкогольного опьянения. Последние пятьдесят девять придумало чёртово отродье, чтоб довести до знакового числа, но остальные шестьсот семь – честные. Ты знаешь от силы два десятка. Не тебе меня учить. Так что…

Он сделал вялый пасс рукой и материализовал второй бокал. Сперва пустой, он наполнился до краёв раньше, чем Георгий Денисович поставил его передо мной.

– Пей, – потребовал Геркан.

И я всё-таки с ним выпил. Не знаю, зачем. Может, от того, что устал, может, потому что трезвым смотреть на его пьянство казалось омерзительным, а может, от того, что мне было безумно жаль козлорогого выпивоху Ленея, жаль до желания напиться. Сатир ведь и впрямь хорошо к нему относился, а Геркан с первого дня его цинично использовал. Должно быть, я видел тогда себя в этом обиженном грустном Ленее. Но пил почему-то в этот момент с Герканом. Почему?

Может быть, потому, что сын Диониса тоже был обижен?

Машину пришлось бросить возле дома полубога. Я шёл пешком к метро и размышлял. Срыв Георгия Денисовича не казался мне неожиданным, я давно уже понял, чего от него ждать. Полубог сам развенчал своё величие, флёр которого окончательно развеялся после сегодняшней выходки.

Полубог был слаб и капризен, и он был таким всегда. Вероятно, именно поэтому он так хотел взобраться на Олимп, и, вероятно, именно поэтому спустя столько веков он был так же далёк от этого Олимпа, как в начале своего пути. Но это растерянное существо в своём пьянстве затронуло один важный вопрос. Для чего всё это?

А ведь в конечном итоге вопрос о смысле бытия не имеет никакого отношения к философии. Это частный вопрос, на который нет и не может быть единого для всех ответа. Кто-то живёт, чтобы нагрести под себя побольше, кто-то – чтобы оставить след, кто-то просто плывёт от роддома к моргу, не особенно задумываясь. И таких людей большинство. Склонность к рефлексиям, на беду или к счастью, присуща весьма небольшой прослойке населения. Правда, иногда случаются прозрения, и думать о высших материях начинают те, кто никогда о них не задумывался. А бывает и смена курса, когда видевший смысл в личном обогащении миллионер вдруг бросает бизнес и начинает строить храмы, чтобы отмолить грехи юности. Или бежит, опять же бросив всё, в какую-нибудь Индию за высшим смыслом и его пониманием. Поняв, что прошлый ответ на вопрос «для чего?» больше не работает.

Богам в этом случае куда хуже, чем миллионерам. Они не могут бросить всё и обратиться к богу.

 

Глава 25

Воск, шёлк, многоножки и ваза династии Мин

Потолок был незнакомым. От приоткрытого окна тянуло свежестью, в которой растворялся запах курящихся на журнальном столике сандаловых палочек. Дедал лежал под шёлковым одеялом, расшитым драконами, на низкой и мягкой кровати, удивительно удобной. Или это только казалось на контрасте с подвалом, в котором его подвесили на стене?

Он приподнялся на локте, невольно поморщился. Ныло всё тело, боль никуда не ушла, но, по крайней мере, теперь она не мешала думать. Мастер оглядел комнату. Стены были оклеены красными шёлковыми обоями и декорированы тёмными деревянными орнаментами. Мебель: что кровать, что столик, что кресла – оказались низкими. Окно за лёгкой полупрозрачной занавесью, напротив, было высоким и давало большое количество естественного света. Дальнюю сторону комнаты отсекала узорчатая ширма.

Что ж, по крайней мере, здесь его не пристёгивают наручниками, где бы он ни был. За ширмой возникло шевеление, будто прошелестел эфирный ветерок, и в комнату вошёл господин Лун. На нём теперь красовался шёлковый халат и выглядел дракон как-то по-домашнему.

Китаец привычно качнулся в лёгком поклоне:

– Как вы себя чувствуете, господин Мертвицкий?

– Где мы? В Китае?

– Нет, в Европе. Добираться до Китая с вашим изувеченным бесчувственным телом было неудобно, а, не привлекая внимания, с учётом того, кто вас сейчас ищет, – вовсе невозможно. Так что мы задержимся здесь, пока вы не поправитесь. Думаю, это не займёт много времени, на вас всё заживает как на собаке.

– Это на Анубисе заживает как на собаке, – ворчливо огрызнулся мастер. – А на мне – как на герое.

Китаец едва заметно растянул губы в полуулыбке.

– Как вам будет угодно, господин Мертвицкий. На столе кнопка вызова прислуги. Если вам что-то понадобится, звоните. Любой каприз.

– Я могу выйти на улицу?

Лун покачал головой.

– Не думаю, что это уместно. Свежего воздуха здесь достаточно. Отдыхайте.

Китаец поклонился и скрылся за ширмой. Снова будто потянуло ветерком, деликатно щёлкнул замок в двери, и всё затихло. Только курились сандаловые палочки на столике, да шевелилась лёгкая занавесь на окне.

Дедал с трудом свесил ноги с кровати и сел. Тело отдалось болью, голова закружилась. Захотелось лечь обратно. Превозмогая боль, мастер поднялся с кровати и, придерживаясь за стену, медленно поковылял по комнате.

За ширмой во второй части комнаты обнаружился обеденный стол, окружённый стульями, и утопленные в стены ниши с книгами и фарфором. Тут же нашлась входная дверь. Мастер коснулся пальцами дверной ручки, надавил, но дверь, как и предполагалось, оказалась запертой. Что ж, неудивительно.

Книги, как и фарфор, по большей части были не новыми. Смертные назвали бы их старинными, но по меркам Дедала вся эта «старина» была весьма условной. Не найдя на полках ничего интересного, мастер обошёл комнату по кругу и добрался до окна. За окном был сад, на окне решётка. Выбраться не выйдет, докричаться до кого-то, при условии, что пейзаж за окном выглядел совершенно безлюдным, тем более.

Дедал вернулся к кровати и без сил рухнул прямо поверх одеяла. Итог выходил неутешительным. Он сменил одну клетку на другую, всей радости только, что в прежней клетке над ним жестоко издевались, заставляя петь, а здесь его песню решили не выжимать силой, а купить.

Лун подождёт, пока он поправится, перевезёт в Китай, закроет там, как запер здесь, и будет ждать, пока Дедал не создаст крылья. Дальше возможны варианты. Быть может, китаец поставит разработку на конвейер, и Поднебесная взлетит, подняв над собой Дракона. Вот только боги старой доброй Европы с этим мириться не станут. Это монотеистам всё по боку, они выше разборок и разделов сфер влияния, а Зевс со своей компанией сидеть и ждать не будет. И что тогда? Война Востока и Запада? А если не воевать, тогда придётся договариваться. Новый раздел сфер влияния и крылья, навсегда запертые в сейфе или вовсе уничтоженные.

В любом случае, попав в Китай, Дедал будет полностью во власти Луна и ничего изменить уже не сможет. Выходит, надо бежать сейчас, пока он здесь. И времени на то, чтобы придумать способ улизнуть, немного, потому как заживает на нём всё, как на собаке. Мастер устало закрыл глаза.

Как и обещал Лун, кнопка на столе вызывала прислугу, а прислуга в безропотном молчании сносила все издёвки и брюзжание мастера, исполняя любые его капризы. За небольшим исключением. Дедалу не дозволялось покидать пределы комнаты, и он не мог получить ничего, что, попав к нему в руки, могло бы причинить вред самому ли мастеру, или же кому-то другому. Дедал попытался хитрить. Хитрости не проходили, ему приносили любой гастрономический изыск от свежих устриц или улиток под соусом бешамель с сыром до стейка кобе прожарки overcooked, но из приборов к любому блюду подавались только куайцзы из кости или керамическая ложка для супа.

Орудия, которым он мог бы вскрыть замок, добыть не удавалось. Орудия, которым он мог бы вырубить Луна, зашедшего поговорить перед сном, или обезвредить прискакавшего по нажатию кнопки слугу, – тоже. Не бить же, в самом деле, дракона рукописной копией «Дао дэ цзин» в инкрустированном переплёте или фарфоровой вазой династии Мин. Не то чтобы Дедалу было жалко голову Луна, просто мастер сомневался в эффективности такой затеи.

Тогда он решил припомнить средства, способные отпугнуть дракона. Название дерева, за саженцами которого он отправил Икара, мастер вспомнить не смог, как ни старался. Так что список ограничился металлом, воском, пятицветной шёлковой нитью и многоножками. Ничего металлического ему в руки не давали. Найти предлог, под которым можно было бы затребовать многоножку и не вызвать подозрений, оказалось выше его сил. Дедал попросил принести свечи, так как его заела ностальгия по временам, когда человечество ещё не знало электричества, и тем же вечером в его распоряжении оказались масляные светильники.

Господин Лун, заглянувший к нему на другое утро, поинтересовался, как себя чувствует его ностальгия. Вид при этом китаец имел такой хитрый, что стало ясно – все требования Дедала сперва озвучивают ему, а уж он не позволит себя обмануть. Но мастер не сдавался. Оставалась пятицветная шёлковая нить. Вот только время шло, он поправлялся, и сказываться недужным становилось всё труднее.

Удача улыбнулась ему вечером девятого дня заточения. Дедал заказал на ужин лобстеров и бутылку «Dom Perignon». Долго ворчал, что китайцы не умеют готовить членистоногих, а потом сделал глоток шампанского и, со смаком выплевав его на несчастного слугу, потребовал поменять бутылку, потому что запивать плохо сваренных лобстеров плохо охлаждённым вином – мучение, достойное подвала, из которого его вытащил Лун.

Когда слуга убежал за новой бутылкой правильной температуры, мастер едва сдерживал ликование. За всей этой кутерьмой ему удалось стащить проволочку от шампанского. Дождаться завершения ужина и сохранять при этом видимость раздражённого состояния было невероятно трудно. Когда прислуга, наконец, убрала объедки, посуду и заперла на замок дверь, Дедал поворчал ещё для проформы, погасил свет, завалился на кровать, не снимая халата, и только тогда позволил себе улыбнуться.

Он лежал на кровати, ждал, пока особняк господина Луна уснёт, и размышлял на тему, не оставляющую его уже много дней. В самом деле, почему бы не покориться? Кто мешает ему продаться Луну со всеми потрохами?

В отличие от Зевса Лун не заинтересован в том, чтобы похоронить его изобретение. Да, скорее всего, Зевс постарается этому помешать всеми доступными способами, но сможет ли он блокировать Луна – это ещё большой вопрос. Кто знает, чего ждать от азиатов.

Что тогда? Чувство родины? Да бросьте, патриотизм чужд тем, кто питает себя человеческой верой. Если в мире и встречаются настоящие космополиты, то только среди богов и им подобных. Богам, в сущности, наплевать на все родовые и геополитические привязанности. Кому какое дело до родства, если чужие смертные подпитывают не хуже своих. Больше паствы хорошей и разной!

Но самого Дедала паства волновала не очень, а вот азиаты почему-то настораживали и отталкивали. Смертные называют это расизмом и осуждают. Но, во-первых, когда его волновало мнение смертных, во-вторых, как не назови, а азиаты ему не близки ментально. А ещё ему ментально не близки те, кто ограничивает его свободу. С этой мыслью мастер достал проволочку, что ещё пару часов назад удерживала пробку в бутылке «Dom Perignon», осторожно встал с кровати, прошёл к окну и принялся точить конец проволочки о подоконник.

Дедал торопился, благодаря этой поспешности мягкий металл не поддавался, что злило мастера ещё сильнее. В конечном итоге он набрал в грудь побольше воздуха, выдохнул и принялся за дело с медитативной неспешностью. На этот раз получилось лучше. Заточить проволоку до остроты иглы, конечно, не вышло, но на такой результат он и не рассчитывал.

С заострённой проволочкой мастер вернулся на кровать и перешёл ко второму этапу: разодрав край одеяла, принялся при помощи своего импровизированного орудия труда вытягивать из него разноцветные шёлковые нити. Простая на первый взгляд задача растянулась на часы. Дедал потерял счёт времени и боялся только, что утро наступит раньше, чем он доведёт до конца свой замысел. Когда в руках мастера было пять нитей достаточной по его предположению длины, за окном уже брезжил рассвет.

Впрочем, оставалось малое. Расплести нити вышло куда быстрее, чем добыть их, а сплести из пяти тончайших волокон пятицветную нить – и вовсе оказалось плёвым делом. Довольный собой Дедал спрятал проволочку под матрас, аккуратно намотал пятицветную шёлковую нить на запястье, одёрнул рукав халата, скрывая её от постороннего взгляда, и забылся коротким крепким сном.

Когда он проснулся, было уже совсем светло, за окном торжествовал день. Мастер хотел было позвать слуг, поднялся с кровати и без особенной радости обнаружил, что в комнате он не один. Господин Лун сидел в кресле возле журнального столика и разглядывал Дедала так, будто увидел в нём что-то новое. Мастер хмыкнул. Настроение по утрам у него было паршивым всегда, а сегодня ко всему прочему он чувствовал себя невыспавшимся. Да и вообще, какого чёрта этот китаец делает в его комнате? И как давно он тут торчит?

– Здравствуйте, господин Мертвицкий, – приветствовал Лун.

Дедал поднялся с кровати и, не удостоив того ответом, нажал кнопку вызова прислуги. Здороваться, то есть желать китайцу здоровья, не хотелось. А дежурная реплика про доброе утро, на его взгляд, не соответствовала действительности, потому что утро никогда не бывает добрым.

– Я смотрю, вы неразговорчивы, – заметил Лун. – Не выспались?

В голосе дракона сквозил подтекст, не то он намекал на что-то, не то… не то у мастера паранойя.

– У вас узкий взгляд на вещи, господин Лун, – пробурчал Дедал. – Если вы запамятовали, у меня множественные травмы разной степени тяжести и значительная кровопотеря.

В дверях беззвучно возник слуга, и мастер поспешно переключил на него внимание:

– Я желаю яичницу по-английски, кофе по-турецки, блины с чёрной икрой. И поживее.

Слуга поклонился и так же безмолвно скрылся за дверью. Лун продолжал сверлить взглядом Дедала. Так мать, которой прозрачны и понятны все хитрости собственного чада, смотрит на ребёнка, пытающегося скрыть что-то очевидное.

– Яичница по-английски, блины по-русски… Вы, господин Мертвицкий, столь непоследовательны только в выборе меню? Или в других своих решениях тоже?

Нехорошее предчувствие усилилось. Дедал заложил руки за спину и, стараясь не подавать вида, начал прохаживаться по комнате.

– Кстати, о ваших множественных травмах, – продолжил Лун. – Полагаю, состояние ваше достаточно стабильно, чтобы перебраться на мою родину и заняться, наконец, делом, ради которого мы с вами познакомились. Судя по тому, какую активную деятельность вы развели в последнее время, кровопотеря вас больше не беспокоит.

– Я не понимаю ваших намёков, – окрысился мастер.

Он в негодовании повернулся лицом к Луну и украдкой запустил пальцы в рукав халата, где на запястье было намотано созданное с таким трудом оружие против дракона. Пятицветная шёлковая нитка оказалась на месте. Дедал внутренне выдохнул. Лун ничего не знает, это только паранойя.

– Не переживайте, – едва заметно улыбнулся китаец, – ваша нитка на месте.

Внутри у мастера что-то оборвалось и ледяной глыбой ухнуло вниз.

Убежать не выйдет.

Лун всё знает!

Он следил за ним.

Надо что-то делать…

Мысли заскакали в голове со скоростью пулемётной очереди. Лун же сидел в кресле и улыбался с видом гроссмейстера, севшего играть в шахматы с шестилетним ребёнком.

Надо что-то делать. Прямо сейчас!

Мысль не успела ещё отщёлкнуть в голове до конца, а тело уже пришло в движение, повинуясь рефлексам. Дедал сдернул нитку с запястья и кинулся через журнальный столик на китайца, в полёте перехватывая нить двумя руками. Кресло опрокинулось на спинку. Лун, явно не ожидавший такой реакции, а тем более подобной прыти, замешкался и грохнулся на пол вместе с креслом, успев лишь нелепо взмахнуть руками. Дедал всем весом навалился на тщедушного китайца, ловким движением накинул нить на тонкую шею азиата и принялся тянуть, что есть силы.

На мгновение ему показалось, что он победил, но только на мгновение. Шея Луна напряглась, страшно вздулись жилы, и шёлк лопнул, словно истлевшая труха. Ничего толком не успев сообразить, мастер почувствовал мощный удар в грудь. Комната стремительно завертелась, и он болезненно грохнулся на спину возле обеденного стола в дальней части комнаты.

Было очевидно, что нить не сработала. Вывод? Никогда не верить слухам и сплетням. Только фактам.

Борясь с болью в спине, Дедал приподнялся на локте. Китаец уже был рядом, возвышался над поверженным противником. Его вечно спокойное миролюбивое лицо было искажено бешенством. В узких глазах Луна полыхала злость, ноздри бешено раздувались, а сам он, кажется, стал заметно выше ростом. Но главное было не в этом. Сейчас, впервые за всё время, мастер невооружённым глазом видел в нём бога. Древняя, нечеловеческая мощь, искусно спрятанная до поры в тщедушном теле, теперь выплеснулась наружу. Дракон и в самом деле вышел из себя.

– Это было неумно, мастер Дедал, – утробно пророкотал Лун. – Очень неумно.

Дракон наклонился и схватил его за горло. Мастер почувствовал, как невероятная сила поднимает его, вздёргивает над полом. Дедал захрипел, попытался вырваться, но обманчиво тонкие пальцы сдавливали шею будто тиски.

Глухо рыча, китаец встряхнул сопротивляющегося мастера и с силой впечатал спиной в стеллаж с древними фолиантами и китайским фарфором.

«Не задушит, – пронеслось в голове, – ему это не выгодно. Но не отпустит. Теперь никогда не отпустит».

От последней мысли стало нестерпимо тошно. Дедал оставил сопротивление и безвольно повис, опустив руки. Ладонь коснулась гладкого и прохладного керамического бока.

В груди ёкнула последняя надежда. Не особенно соображая, что делает, мастер ухватился за горловину китайской вазы и со всей дури обрушил её на голову древнего божества.

На мгновение китаец замер, бешенство в глазах его медленно угасло, лишь осталось лёгкое недоумение на лице, и оба – и Дедал, и Дракон – рухнули на пол.

Чужие пальцы на шее ослабли. Хрипя и откашливаясь, мастер вывернулся и отполз в сторону. Китаец лежал на полу без сознания.

– Воск, шёлк, многоножки и ваза династии Мин, – прохрипел Дедал и сипло расхохотался.

Полёты по комнате не прошли бесследно. Спину ломило, и внутри при каждом движении что-то болезненно отдавалось в районе рёбер. Дедал на карачках подполз к лежащему без сознания дракону, поспешно обыскал тело и выволок связку ключей.

Мастер тяжело поднялся на ноги и, пошатываясь, добрался до двери. Нужный ключ нашёлся практически сразу. Замок поддался легко и бесшумно. Быстро, насколько это было возможно, он прошёл по коридору, спустился вниз по лестнице и через огромный холл добрался до выхода.

Дедал распахнул массивные уличные двери. В лицо пахнуло влажным свежим воздухом. Свобода!

Если б кто-то сказал, что можно так просто уйти от дракона, он бы вряд ли поверил. Но удача, кажется, наконец-то перешла на его сторону. Мастер вышел на улицу и поспешно зашагал прочь, немало не заботясь о том, что шёлковый халат и сандалии – одежда явно не по погоде.

Деньги, документы, одежда – обо всём этом можно будет подумать потом. Сейчас главное – уйти как можно дальше от древнего китайского гостеприимства.

 

Глава 26

Про счастье

Один мой знакомый – детский писатель – бывало, смачно хлопал себя по животу и говорил при этом, что сзади у него писательское прошлое, а впереди пивное будущее. Но это уже потом, когда он стал писателем. Я-то его знал ещё в ту пору, когда он ни пивного будущего не напил, ни писательского прошлого не насидел, а только подавал кому-то надежды как молодой талантливый автор.

Так вот в те незапамятные времена я часто бывал свидетелем его радости. Радости совершенно неподдельной и по-детски наивной. Иногда она была мне понятна: логично радоваться первой журнальной публикации. Пусть это не бог весть какое достижение, но, когда тебя первый раз печатают на бумаге, это значит, что ты как минимум написал что-то достойное потраченной на тебя бумаги. Закономерно быть на седьмом небе от счастья, когда у тебя выходит первая книга. Это уже достижение посолиднее, здесь уже есть какое-то признание и какая-то материализация долгого кропотливого труда и терзаний, которые до выхода книги на бумаге в общем-то выглядят бесплодными. Но радости от публикации, к которой какой-то штатный художник намалевал плохонькую иллюстрацию, я искренне не понимал. Пусть даже это была первая иллюстрация. И что? А приятель был счастлив и носился с этой корявенькой картинкой, как дурень с писаной торбой.

Понимать его радость я начал только сейчас, когда будничные достижения в моей работе стали не просто вешками, но этапами большого пути. Я радовался, когда сложился дизайн. Искренне радовался, когда собрали первый прототип. Был просто счастлив, когда на корпусе гаджета появилась эмблема в виде маленькой сверкающей молнии. Крохотная деталька прибавляла изящества, от этого охватывала гордость, и сердце замирало в груди.

Я наконец понял, что вызывало столько эмоций у моего приятеля – ощущение, что всё сложилось. Великое ощущение, скажу я вам. Надо только научиться ловить его. Увы, это умение доступно не всем, очень часто его убивает бытовуха. Знаете анекдот про то, почему мужчины готовят лучше женщин? Потому что мужчины готовят по кулинарной книге, а женщины на глазок. Но если отложить в сторону шутки, всё значительно проще: мужчины готовят редко, потому для них это акт творения и подход соответствующий. Женщины готовят постоянно, каждый день, веками, поколениями, потому для них это рутина. И отношение к готовке обусловлено этим же. Приготовивший что-то мужчина радуется, что всё сложилось, и гордится результатом, в который вложил душу. Приготовившая что-то женщина, как правило, просто спихнула с себя очередное повседневное дело, и никакой радости, только галочка на полях – «сделано».

Хотите совет? Не превращайте то, что вы делаете, в рутину. Если сумеете – будете намного счастливее.

Сказать, что я был счастлив, значит, ничего не сказать. Меня просто распирало. Ну и повод для этого у меня был отнюдь не рядовой: мы запускали конвейер. По меркам моего приятеля-писателя, это казалось даже круче, чем первая изданная книга.

На этот раз обошлось без пышных банкетов и дорогих ресторанов. Это был мой праздник, и отметить его я хотел так, как мне нравится. Впрочем, совсем как хотелось не вышло.

Геркан приехал на производственную линию, притащил с собой Ленея, шампанское, закуски, натянул шёлковую ленточку и, запилив речугу в духе Чебурашки из серии «мы строили, строили и наконец построили, да здравствуем мы», перерезал ленточку серебряными ножницами под дружные аплодисменты трудового коллектива. На этом участие Георгия Денисовича завершилось, и он уехал, оставив мне сатира.

– Маленький Геркан большой молодец, – оценил козлорогий плоды моего многомесячного труда, глядя на работающую сборочную линию. – Жаль, что всё тщетно.

– Почему?

– Потому что Великий Зевс никогда не допустит, чтобы маленький Геркан взошел на Олимп.

Леней был грустен.

– Не переживай, – утешил я. – Поживём – увидим, кто и что допустит.

– Я не переживаю, – тяжело выдохнул сатир. – Я не люблю, когда в порождении лозы плавают пузыри, а тут пузырей больше, чем вина… сплошное издевательство.

– Пойдём ко мне, – хлопнул я его по плечу. – У меня найдётся без пузырей.

У меня, как говорится, и вправду было. Когда ты по работе много общаешься с людьми, так или иначе тебе не избежать подарков по самым разным поводам. Поводы, как правило, тривиальны, подарки тоже. Вот вы, когда кого-то благодарите или поздравляете, что дарите? Друзей и родственников мы сейчас в расчёт не берём. Ну?

Не пытайтесь соригинальничать, я вам сам расскажу: конфеты, парфюм, цветы и бутылки – самые ходовые варианты подарков из благодарности и подарков из вежливости. Так как я не учительница начальных классов, конфетки и духи отпадают. Что остаётся?

Этого оставшегося у меня в кабинете за месяцы набралось на два шкафа. А сотрудники, вероятно, считают, что у меня там документы хранятся…

Леней, должно быть, полагал так же. Когда я открыл шкаф, лицо сатира оживилось, а грустные глаза масляно заблестели.

– Белое, красное? – поинтересовался я.

– Меня устроит любое порождение лозы, – кадык Ленея судорожно дёрнулся. – Главное, чтобы без пузырей.

– Или, может быть, коньяк?

– Может быть, ты уже перестанешь изде-е-е-еваться над честным сатиром? – проблеял Леней, из последних сил стараясь быть вежливым.

Пряча улыбку, я достал пару бокалов и бутылку «Наири».

– Ну, за успех Геркана, – поднял я бокал.

– Пусть ему сопутствует Фортуна, – быстро пробормотал козёл, опрокинул коньячный бокал, подхватил бутылку, снова наполнил, причём до краёв, отпил и, будто спохватившись, принял благовидную позу и принялся катать коньяк по бокалу: – Слышал, его надо греть в руке, – поделился сатир, усиленно пытаясь изобразить из себя эстета.

– Пей, как тебе нравится, – разрешил я.

– Спасибо, смертный Сергей. Ты добр.

Я кивнул, хотя пригласил его не от доброты душевной, а с умыслом. Поговорить с Ленеем наедине мне прежде не случалось. А поговорить стоило. В конце концов, всегда полезно послушать сторонний взгляд на известную ситуацию.

– Так ты говорил о тщетности нашей затеи.

– Истинно так. В конце концов, Зевс погубит все ваши старания. Маленький Геркан об этом знает. Просто обманывает себя.

– И как он может помешать, если у нас уже запущено производство?

– Да как угодно. Вот, к примеру, здесь произойдёт землетрясение или извержение вулкана.

– Здесь не произойдёт, – покачал головой я. – Мы в ближнем Подмосковье. Это далеко от сейсмически активных районов и в середине тектонической плиты.

– Зевса это, если что, не остановит. Есть и другие варианты.

– Сера с небес?

– Нет-нет-нет, – замахал руками Леней. – Что ты. На это он как раз не пойдёт. Это же прямая агрессия. Никто не допустит открытого столкновения. Дети богов и полубоги хоть и слабы в сравнении со стариками, да и, честно сказать, не любят друг друга, но их много. И если старики открыто нападут на одного из них, может возникнуть неожиданная реакция. Война же никому не нужна. А так – нейтралитет.

– А землетрясение – это не прямая агрессия? – полюбопытствовал я.

– Землетрясение может случиться и без вмешательства богов.

– Даже там, где его в принципе не может случиться?

– Зачем ты цепляешься к словам, сме-е-ертный, – занервничал сатир. – Есть правила игры. Силы природы могут быть неподконтрольны богам, значит, на них можно списывать. А то, что нельзя списать, – акт агрессии. У вас, смертных, разве не так?

– Я не интересуюсь политикой, – пожал плечами я. – А во дворе в детстве за западло в нос давали.

– В нос, – передразнил сатир. – Варвары! Зачем проявлять недружественность, когда любую ситуацию можно разрешить без прямых выпадов.

«Ну да, – подумал я, – зачем честно бить кулаком в лоб, если можно улыбнуться в лицо и ударить ножом в спину. Кажется, богам свойственно улыбаться. Самому бы с ними таким не стать».

– А что же Зевс сразу не устроил здесь землетрясение? Чего он ждёт?

– Пути богов неисповедимы, – пожал плечами Леней.

С козлорогим мы усидели две бутылки коньяка. Точнее, он усидел. Я выпил два бокала и неторопливо потягивал третий.

Сатир покинул меня, рассыпаясь в благодарностях, оставив повод для размышлений. Если верить его теории, то поводов для радости у меня сегодня было немного. Я ещё на шаг приблизился к результату, а значит, ещё на шаг приблизился к краху.

И из хороших новостей была только та, что меня вместе со всем моим недостроенным бизнесом пришибут, если что, при помощи сил природы, потому что на природу можно списать всё. Впрочем, была и ещё одна мысль: а что если Зевс и его команда пенсионеров так и не поверили в то, что я нечто более перспективное, чем ширма? Ведь даже Геркан до сих пор меня рассматривал только в качестве прикрытия.

Я сделал глоток коньяка и зажмурился. Вместе с «порождением лозы» в меня втекало хорошее настроение.

 

Глава 27

Возвращение героя

«Люблю грозу в начале мая, хоть даже на дворе февраль», – вертелся в голове несуразный перефраз.

Нелепица в мозгу застряла не на пустом месте, вот уже несколько недель Лёню преследовали странные ощущения: то затупившееся небо начинало ворчать далёким отзвуком грома, то в ночи мерещились всполохи молний. И если отсутствие солнца не вызывало никаких нареканий, то грозы в московском регионе зимой быть не могло никак.

Её и не было. Если б была, рыжий, в лучших традициях современности, заснял бы её на телефон, выложил в интернет и закрыл гештальт. Было ощущение приближающейся грозы, отголоски раскатов и отблески в небе где-то на краю слуха и зрения. И самое паскудное заключалось в том, что это повторялось изо дня в день, стоило только Лёньке выйти на улицу. Сперва он не замечал навязчивого ощущения, потом вдруг обнаружил и стал за ними следить. Но время шло, увидеть грозу не получалось, а чувство, что она вот-вот разразится, не покидало, грозясь перерасти в паранойю.

«Может, это от усталости», – размышлял Лёня. После того как Георгий Денисович повесил на него проект крыльев, рыжий и в самом деле работал днями и ночами.

В первый момент, когда ему открыли полный доступ к чертежам и записям Мертвицкого, Лёнька выдохнул было с облегчением. Доступ к закрытым материалам, по идее, должен был явить всю картину проекта. В теории должен был. На практике всё оказалось немного иначе. Старик в самом деле был гением, и степень его гениальности Лёнька осознал лишь тогда, когда, увидев проект целиком на бумаге, понял, что ничего не понимает.

Теперь рыжий чувствовал себя как в детстве, когда зависал над пазлом: перед ним была груда понятных вроде бы кусочков мозаики, некоторые даже складывались между собой в отдельные фрагменты картинки, но назвать эту гору осколков картиной было нельзя. Осмыслив масштаб катастрофы, Лёня снова запаниковал, у него даже возникла робкая мыслишка: а не уволиться ли от греха подальше. Но, припомнив разговор с Георгием Денисовичем, он откинул малодушие, взял себя в руки и принялся за дело с той же основательностью и усидчивостью, с какой в детстве корпел над пазлом.

Двигаясь от знакомых узлов, которые сам рассчитывал, он мало-помалу начал улавливать закономерности в записях Мертвицкого. Через несколько недель адовой работы общая картинка потихоньку стала выстраиваться в нечто принципиально осмысленное.

«Мертвицкий, конечно, гений, – воодушевлялся Леня, – но и я не пальцем деланый». Вот только радоваться было рано. Наметившееся понимание общего не давало понимания частностей, а эти частности упорно вываливались, словно кусочки пазла, подходящие вроде бы по рисунку, но явно не влезающие по очертаниям. И тогда на смену воодушевлению приходила злость, усталость и чувство собственной никчёмности.

Георгий Денисович требовал результатов, но до работающего крыла рыжему было ещё далеко, так что он плюнул даже на заранее запланированный семейный отпуск. А когда обиженная занятостью мужа Ира улетела с Наташкой в Тайланд, Лёня практически поселился в лаборатории.

Оставшись один, он с головой окунулся в работу, но в редкие моменты, когда рыжий выходил на улицу, возникало то самое нелепое чувство надвигающейся грозы. Может, это рокотал в его воображении ждущий прототип крыла Георгий Денисович? Или полыхали гневом глаза обиженной Ирки? Ответа не было, а ощущение повторялось раз за разом, доводя до исступления.

Тогда Лёнька рассказал обо всем Карову. Игорь был прям и конкретен:

– Забей, – посоветовал он и улыбнулся своей широкой светлой гагаринской улыбкой.

Рыжий услышал, но забить не смог. Рокот и всполохи, казалось, преследовали его, шли за ним, наступая на пятки, а стоило только обернуться – искусно прятались, будто чудовище под кроватью. Вот только он давно уже не ребёнок и чудовищ в их детском понимании не существует.

«Люблю грозу в начале мая»…

Лёня отпер дверь и вошёл в пустую тёмную квартиру. Ирка с Наташей всё ещё грелись где-то на пляжах Пхукета, и собственный дом встречал рыжего не очень гостеприимно. Он кинул сумку в прихожей, разулся и прошёл на кухню. В шкафу валялись несколько упаковок лапши быстрого приготовления, в морозилке полпачки вареников. Лапша была быстрее, но на работе он питался ей уже неделю, потому Леня вынул из морозилки початый пакет и, поставив на конфорку ковшик с водой, принялся ждать. Вода в ковшике потихоньку насыщалась пузырьками, готовясь забурлить, когда…

– Только не вздумай заорать, – предупредил тихий голос за спиной.

Погружённый в свои мысли Лёня взвился на месте, резко развернулся. В

голове за долю секунды пронеслось с полтора десятка мыслей. Он почему-то не закричал, правая рука непроизвольно метнулась в странном движении в поисках чего-нибудь острого, тяжёлого или хоть какого, способного помочь защититься…

Лёня опустил руку и застыл. Сердце колотилось как бешеное. Перед ним стоял Мертвицкий.

Он выглядел потрёпанным и усталым. На нём была поношенная «аляска», вязаная шапочка и какие-то затасканные штаны невнятного цвета. От прежней лихости престарелого рокера не осталось и следа. Сейчас перед Лёней в самом деле стоял старик.

– Вы как здесь… – пробормотал рыжий невнятно.

– Каком кверху, – проворчал Мертвицкий.

Он стянул с головы шапочку, пихнул в карман и, распахнув куртку, уселся к столу.

– У тебя вода кипит, – кивнул старик на плиту.

– Спасибо, – пролепетал Леня и принялся кидать вареники в ковш по одному.

– Покормишь? – поинтересовался Мертвицкий всё с той же интонацией.

– Конечно, – кивнул рыжий и ссыпал в ковш всё содержимое пакета единым махом.

Они сидели над тарелками и ели полуфабрикатные вареники. Старик насыщался неспешно, с таким значением и основательностью едят люди, которые не просто давно не ели – те мечут в себя всё подряд без разбора, – а те, что успели поголодать и осмыслить голодное состояние до полного понимания. Ели молча.

Лёня доел первым и, пока Мертвицкий заканчивал трапезу, успел заварить и разлить по кружкам чай.

– Где вы были?

– В просвещённой Европе, – старик притянул к себе кружку и прихлебнул горячий чай, – занимался изучением замковой архитектуры и китайского интерьер-дизайна.

– Вас все искали, – поделился Лёня, не очень понимая, о чём говорить, и от того чувствуя неловкость. – Игорь Каров сказал, что вас похитили. Георгий Денисович злился, а потом изрёк: «Show must go on, как говорил один ваш пиит», – и велел мне принять проект.

– Принял? – сухо поинтересовался Мертвицкий.

Лёня кивнул, неловкость нарастала, хотя, казалось бы, это не он влез непонятным образом в чужую квартиру и если тут кто и должен был чувствовать себя неловко, так именно Мертвицкий. Но старик не ощущал никакого дискомфорта и вёл себя совершенно по-хозяйски.

– И как проект? Движется?

– Понемногу. Я пока не во всём разобрался.

– Кто бы сомневался, – небрежно фыркнул Мертвицкий. – Ты всё там же сидишь?

– Нет, Георгий Денисович перевёл нас в частную лабораторию. Под личный контроль. Чтоб никого больше не похитили. А вы? Вас на самом деле похитили?

– Меня ищут. Я потому к тебе и пришёл.

– Н-но… Почему ко мне? Почему не к Игорю, не к Георгию Денисовичу?.. Я же ничем не смогу вам помочь, – совсем стушевался Лёня. – Я же не Георгий Денисович с его возможностями.

– Вот именно, – кивнул старик. – Ты не Геркан.

– Кто?

– Георгий, мать его, Денисович! – зло прорычал Мертвицкий. – За ним следят, за Каровым следят. За всеми следят. Ты единственный, за кем только приглядывают. Тебя не берут в расчёт, потому я к тебе и пришёл.

Лёня открыл рот и снова закрыл, словно рыба. С каждым словом Мертвицкого и без того непонятная и запутанная ситуация становилась ещё непонятнее.

– Приглядывают?..

– А то! – в голосе старика дребезжала злая ярость. – Что ты там бормотал про грозу, когда в квартиру вошёл? Ты её видел?

Лёня помотал рыжей головой.

– Нет, слышал только далеко-далеко… как будто…

– Я и говорю: приглядывают, – удовлетворённо подытожил Мертвицкий.

– Кто?

Старик снова отхлебнул чаю:

– Я тебе расскажу, – пообещал он, – только сперва убери со стола, выключи свет и пойдём в спальню.

– Зачем??? – вылупился на старика Лёня.

Мертвицкий странно покосился на рыжего:

– Чтобы тот, кто приглядывает, не задался вопросом, почему ты не спишь, – объяснил он. – А ты о чём подумал?

Выспаться не получилось. Дедал рассказывал до середины ночи. Зачем он это делал? Почему вдруг решил поделиться правдой со смертным? Ведь можно было совершенно спокойно обойтись без этого.

Поначалу Лёнька отнёсся к словам старика как к нелепой шутке, потом подумал было, что тот двинулся. Но Мертвицкий был серьёзен и продолжал рассказ, легко отвечая на любые вопросы рыжего. Через какое-то время Лёня поймал себя на мысли, что верит старику.

Всё, что тот говорил, звучало нелепо, невероятно, но и сварганить такую складную масштабную и детализированную ложь было невозможно. Кроме того, истории старика объясняли и грозу в Москве зимой, и противоестественное появление Мертвицкого в его квартире, и многое другое. А сходить с ума от одного глобального удара по мировосприятию казалось Лёньке более рациональным, чем ехать крышей по поводу массы более мелких нестыковок привычной реальности с текущей действительностью.

Мертвицкий ушёл под утро, напоследок подробно расспросив о работе лаборатории, в которую перевёл проект Геркан, и вытребовав у рыжего обещание держать его визит в строжайшем секрете. Вообще-то мастер Дедал хотел клятвы на крови, но Лёнька категорически воспротивился, и старику пришлось довольствоваться честным словом.

На работу после бессонной ночи рыжий пришёл в обычное время, чтоб не привлекать внимания, хотя спать хотелось жутко. День тоже прошёл в штатном режиме. Когда вечером сотрудники разошлись по домам, Лёня остался. Его манера дневать и ночевать на работе в последние недели стала нормой, потому тоже не вызывала подозрений.

Спровадив коллег, Лёнька спустился в туалет на первом этаже и приоткрыл окно. Не удержался, выглянул наружу. Окно было высоким, до земли далеко. Как старик сюда будет забираться? Не говоря уже о том, что территория охраняется и надо обойти не только охрану, но и камеры, которых тут натыкано на каждом углу.

Рыжий для проформы зашёл в кабинку, затем ополоснул руки и вышел. Надо было дождаться старика и проводить его в лабораторию. Но сделать это так, чтобы не вызвать подозрений. У кого? Каких подозрений? Все эти шпионские страсти казались сейчас полной несуразицей и несусветной чушью. А кроме того, хотелось спать, потому Лёнька сердился. Попытки вести себя неприметно, как велел Мертвицкий, отдавали какой-то детской игрой. А играть в прятки с богами и вовсе глупо. Или нет?

Злясь на ситуацию, Лёня подошёл к кофейному автомату, взял капучино и принялся цедить его мелкими глоточками. Время шло, кофе в пластиковом стаканчике заканчивался, а Мертвицкий всё никак не появлялся, вопреки договорённости.

Чувствуя себя обманутым, Лёня смял пустой пластиковый стакан и сердито бросил в корзину. Хватит! Боги, герои, начальники – будь они кто угодно, он не мальчик на побегушках и не служитель культа. Он спать хочет.

Рыжий поднялся наверх, распахнул дверь в лабораторию с однозначным намерением взять сумку и уйти домой спать, но случилось иначе. Дедал сидел за его столом, закинув ноги на столешницу, и задумчиво листал документы. Поношенная «аляска» валялась рядом на полу. На вошедшего Лёню старик даже не посмотрел, буркнул только:

– Долго кофе пьёшь.

– А как вы?..

– Как договаривались, через окно в туалете.

– Но я же…

– Автомат выдавал тебе сдачу. Ты был очень поглощён процессом, – Дедал бросил на стол документы и встал. – Неплохая работа, ты понял куда больше, чем я предполагал. Продолжим.

– Конечно, – Лёня прикрыл за собой дверь, прошёл к столу и принялся разбирать документы в поисках «узких мест». – Вот здесь. Я не понимаю, как это работает, если…

– Неважно, – отмахнулся Дедал. – Достаточно того, что это понимаю я. Задача не в том, чтобы ты что-то понял. Важно закончить проект. Вопреки всем этим паразитам. Перейдём от бумажек к прототипу.

Мертвицкий был решителен, и Лёня покорно кивнул, принимая правила игры:

– Хорошо.

– Какой-то ты вялый, – поморщился Дедал. – Где твоя смелость?

Рыжий стиснул зубы. Поведение Мертвицкого злило. Лёня не мог понять,

чем именно, но чувствовал, как закипает. На него повесили проект Мертвицкого, хотя он не просил об этом. Мертвицкий – гений, практически бог, с этим не поспоришь. Лёня всегда оставался на вторых ролях, сколь бы значительным ни был его вклад в этот проект. Когда его перетащили на ведущую роль, он попытался разобраться в идеях Дедала, но так до конца и не смог. Теперь старик вернулся, ничего не объясняя, снова сдвинул его на второй план, но требует смелости.

– А вашей смелости для вашего проекта недостаточно? – сквозь зубы процедил Лёня.

– Для нашего проекта, – спокойно отозвался Мертвицкий, – который, возможно, придётся завершать тебе. Так что – нет, моей смелости недостаточно. Хочешь понять что-то – учись понимать в процессе. И перестань смотреть на меня как на начальника.

– Почему?

– Потому что начальник платит тебе зарплату. Чтобы творить, двигать вперед науку, искусство, да хоть что, нужна смелость. Смелость не покупается за деньги. Тот, кто платит, всегда минимизирует риски. А тот, кто минимизирует риски, не платит за смелость, он покупает твою осторожность, сдержанность, но не смелость. Хочешь добиться результата, будь смелым и не продавайся. Идём?

 

Глава 28

Реквием. Introitus

Юрий Борисович переступил через порог, символически отёр о половик дорогие туфли и, не разуваясь, прошёл в квартиру, по-хозяйски осматриваясь по сторонам.

– А вы неплохо устроились. Простенько, но со вкусом. Просторно, светло. Вот только пустовато. Могли бы жить куда шикарнее.

– Я не гонюсь за внешним лоском, Юрий Борисович, – Нарт одарил незваного гостя язвительной усмешкой.

– Ну да, – якобы понимающе закивал человек в сером костюме, хотя было очевидно, что он не только не понимает, но никогда и не поймёт своего визави. – Ну да, ну да. У Сталина, говорят, тоже всего имущества было – пара сюртуков и несколько трубок.

– Я вас не очень расстрою, если скажу, что понятия не имею, кто такой Сталин?

Юрий Борисович привычно уже хмыкнул и поглядел на собеседника. Старик с гладковыбритой головой, козлиной бородкой и въевшейся в морщины ухмылкой, казалось, издевался.

– Шутите?

– Вовсе нет. Я давно живу на земле и на многое и многих перестал обращать внимание.

– Лукавите, Нарт, так и не знаю, как вас по батюшке.

Сырдон прошёлся по комнате и плюхнулся на диван.

– Знаете, вы сейчас будете много и витиевато говорить, я столь же заковыристо отвечать, и мы потратим не один час на бесполезную риторику. Потому у меня к вам предложение: давайте я вас избавлю от лишнего словоблудия. Вы зачем ко мне пришли?

Юрий Борисович открыл рот, закрыл, хлебнув в лёгкие воздуха и… Нарт, будто издеваясь, кхекнул за незваного гостя. Юрий Борисович снова открыл рот, растеряв остатки самообладания.

– Видите, – улыбнулся старик. – Я вас читаю как открытую книгу. Итак?

– Чего вы хотите? – мрачно процедил сквозь зубы человек в сером костюме.

– Вопрос на вопрос, – едва заметно покачал головой Нарт, – а я всё же думал, вы более смекалистый, ну да ладно, пусть так.

Нарт закинул руки за голову и вытянул ноги, забросив одну на другую:

– Ничего, – просто ответил он. – Я ничего не хочу.

Юрий Борисович вдруг почувствовал, будто здесь и сейчас сталкиваются два параллельных мира. Две непересекающихся вселенных. И от этого ощущения сделалось не по себе.

– Так не бывает.

– Если вы не можете себе чего-то представить, это вовсе не означает, что этого не существует.

– Поверьте, у меня достаточно богатое воображение, так что представить я себе могу многое, но только не человека, которому ничего не нужно.

– Хорошо, давайте упростим для вашего понимания: от вас мне не нужно ничего. Все мои желания остались в прошлом. В моём настоящем нет места желаниям, только долгу. И даже боги не смогут сделать то, чего я хочу. Неужели же вы думаете, что вам под силу то, на что не способны боги?

Ощущение столкновения двух вселенных усилилось. И одна из них должна была поглотить другую. Впрочем, той вселенной, что сидела перед ним на диване, это столкновение казалось ничего не значащей шуткой. Нарт забавлялся.

Юрий Борисович почувствовал, как холодеет спина. Рука сама собой нырнула под пиджак. Старик наблюдал за гостем без страха, с пониманием. Он видел его насквозь во всех смыслах. Так мог смотреть рентген-аппарат, с той лишь разницей, что машина не способна насмехаться. А нарт насмехался.

– Ты в самом деле этого хочешь, Юрий Борисов сын? – как-то архаично и очень по-свойски поинтересовался Сырдон.

Юрий Борисович сглотнул. Пальцы стиснули рукоять пистолета.

– Я должен тебя убедить, старик, – хрипло произнёс он и сам не узнал своего голоса.

Рука, будто во сне, выхватила пистолет. Воронёный ствол уставился на музыканта. Старик расхохотался так, как не способен был ни один человек. Легко и свободно:

– Ты думаешь, это меня убедит?

Вселенные столкнулись, привычное мироздание вокруг накалилось до предела, в нём что-то с хрустом ломалось и рушилось. Прямо сейчас.

– Если ты не хочешь договориться по-хорошему, придётся договариваться по-плохому. От тебя не ждут чего-то запредельного. Ты будешь петь, будешь заниматься тем, чем тебе хочется, и получишь за это всё. Взамен от тебя потребуется только немного изменить репертуар.

– Глупый гордый человек, ты даже не пытаешься понять, что требуешь от меня всё и даже больше, обещая взамен лишь тлен. Мы никогда не договоримся. Прими это. Ты сам загнал себя в тупик и оставил только два варианта. Ты можешь остановить это всё либо отступить. Нажать на крючок или просто развернуться и уйти.

Юрий Борисович почувствовал, как по спине бежит холодный липкий пот. Мысли путались. Немолодой сухонький мужичок с козлиной бородкой, сидящий перед ним на диване, ощущался сейчас непомерно огромным. И голос его звучал со всех сторон, будто говорило само мироздание:

– У тебя только два варианта, – гремел голос, пульсируя в ушах, разрывая барабанные перепонки. – Стрелять или убегать. Решай, маленький глупый человек. Решай!

Нарт поднялся с дивана, заполняя собой, кажется, всё вокруг. В глазах потемнело, в голове помутилось…

Грянул выстрел и…

Старика отбросило назад на диван. По белой ткани простой, надетой навыпуск рубахи расплывалось красное пятно. Скрюченные пальцы нарта потянулись к окровавленной груди, но лишь нелепо шкрябнули воздух. Рука безвольно упала на подлокотник. Глаза остановились, взгляд старика затуманился, и только глубокие мимические морщины напоминали теперь об усмешке.

Наваждение пропало, будто не было. Юрий Борисович склонился над стариком, прижал пальцы к жиле на шее. Пульс не прощупывался. Нарт лежал на диване мертвее мёртвого.

Юрий Борисович подобрал гильзу, убрал пистолет, выудил из кармана телефон и поспешно набрал номер.

Когда он закончил беглый отчёт о случившемся, воцарилась тишина. Трубка молчала долго, Юрий Борисович подумал даже, что соединение разорвалось, и он давно уже говорил сам с собой.

– Идиот, – нарушил наконец безмолвие вкрадчивый голос хозяина.

– Рустам Ашурханович, вы же сами сказали, что он не должен…

– Юра, я сказал, что с ним надо договориться. Договориться, Юра. Сейчас не девяностые. А ты что сделал?

– Я…

– Я не хочу ничего слышать. Это твои проблемы и разбираться с ними ты будешь сам. А этого звонка не было.

Связь оборвалась, и в трубке на этот раз установилась совсем уж мёртвая тишина. Юрий Борисович опустил руку со смартфоном, замер на секунду.

Ситуация складывалась паршивая, чрезвычайно паршивая. Но, по крайней мере, в ней больше не сталкивались миры, не грохотала оглушительным голосом вселенная, не было налёта мистики, а значит, было понятно, что делать.

Юрий Борисович коротко выдохнул, возвращая рассыпавшееся на части самообладание и заставил себя двигаться.

Смартфон в карман – раз. Пистолет на место – два. Гильзу подобрать – три. Пистолет обнаружился подмышкой в кобуре, гильза в кармане пиджака. Рефлексы взяли своё.

Оставалось убрать труп и следы своего присутствия. В ящике кухонного шкафчика нашлись плотные чёрные мусорные мешки на триста литров. Такие редко кто-то держит дома. Да никто такие дома не держит. Нарт будто подготовился к собственной смерти, иначе такую находку ничем и не объяснишь.

«К дьяволу мистику!» – мысленно цыкнул на себя Юрий Борисович и вернулся в комнату.

Мёртвый старик оказался невероятно лёгким, словно не было в нём живой мышечной массы, одна кожа да кости, и те тонкие.

Пуля застряла в теле и диван не попортила.

Юрий Борисович упаковал труп в пакет. Вернулся на кухню, нашёл какую-то бытовую химию, ядовито воняющую хлором, и снова пришёл в комнату. Убрать с кожаного дивана следы крови – дело не хитрое. Благослови боже того, кто придумал кожаную обивку.

Химию и губку вернул на место. Губку тщательно промыл. Перед тем как уйти, прошёлся тряпкой по всем поверхностям, до которых дотронулся или мог дотронуться руками.

На улице было темно и безлюдно – закономерно для полуночи. Юрий Борисович пискнул сигнализацией. Чёрный мешок уютно лёг в багажник мерседеса.

Всё. Он сел за руль, завёл машину и спокойно выехал со двора. Главное теперь – всё делать спокойно, не привлекая внимания. Никакого нерва, никаких лишних метаний. Полиция машины просто так не проверяет. Главное – не нарушать. Не нарушать и не дёргаться. Дёргаться не профессионально.

Юрий Борисович отругал себя за невесть откуда взявшиеся рефлексии, которых прежде за ним не замечалось. Машина вышла на ближайшую трассу и покатила во тьму по заснеженной дороге подальше от города. Он двигался по трассе, чуть превышая скорость. Так было естественно. Так делали все, и он от них ничем не отличался – такой же участник движения.

Подмосковные города становились всё меньше. Чем дальше от Москвы, тем меньше людей, меньше света на трассе, а на дорогах в стороне от трассы его может и вовсе не быть.

Юрий Борисович выудил из кармана смартфон и включил навигатор. Не отрываясь от дороги, поглядывал на карту в поиске ближайшей реки поглубже. Долго искать не пришлось. Прикинув маршрут, он выключил навигатор. Ни к чему задавать программе точки географии, которые потом, возможно, придётся объяснять.

Пошёл снег. Снег – это хорошо. Снег спрячет все следы, какие были и каких не было.

Ещё через полсотни километров он принялся щедро лить омывалку на стёкла. Расчёт оказался верным: когда машина въехала на мост, датчик показывал, что бачок с омывалкой пуст, а моторчик жужжал уже вхолостую.

Юрий Борисович остановил машину, включил аварийку. Отпер капот и вышел под снег. Обошёл машину и открыл багажник. Огляделся – пусто.

Эмоций больше не было никаких, их будто отрезало разом. Он выволок из багажника мешок, подтащил к краю моста и перекинул через парапет. Мешок с трупом чёрным пятном ухнулся вниз. На мгновение возникло сомнение: а вдруг тело окажется слишком лёгким? Но веса хватило: хрустнул лёд, и мешок с телом скрылся под водой. Обломки льда затянули чернеющий пролом, и всё стихло.

Кинув вниз прощальный взгляд, Юрий Борисович вытащил из багажника канистру с незамерзающей жидкостью, наполнил пустой бачок. Захлопнул капот. Обошёл машину, бросил в багажник пустую канистру. Захлопнул багажник и вернулся за руль. С торпеды на него смотрели иконки Спасителя, Богоматери и Николая угодника.

– Вот и всё, – зачем-то сказал им Юрий Борисович. – Дело сделано.

Мерседес в последний раз моргнул аварийкой и тронулся с места.

Теперь главное – не расслабляться и не нарушать. Нарваться на ГИБДД или камеру, значит зафиксировать своё местоположение. А это не нужно. Нужно спокойно вернуться домой, спокойно лечь и заснуть. Как там… забыться, умереть, уснуть и видеть сны.

Он проехал по пустой дороге ещё десятка полтора километров, развернулся по всем правилам и покатился назад. Дорога обратно всегда легче и быстрее. Вот впереди снова показался мост.

Юрий Борисович включил музыку и прибавил газа.

Внезапно впереди вспыхнули фары. Прямо перед ним на мосту, будто из-под земли, возникла громадина фуры. Рука рефлекторно крутанула руль влево.

«Самое опасное место – рядом с водителем, – возникла в голове нелепая, где-то когда-то прочитанная мысль, – потому что, спасая себя, водитель на рефлексах выворачивает руль влево и подставляет пассажира на переднем сидении под удар».

Мерседес занесло, подбросило, машина ударилась о парапет, смяла его и, перекувырнувшись через металлические обломки, полетела вниз. Всё закружилось на какие-то бесконечно долгие мгновения, потом кружение остановилось, последовал удар, и машина скрылась под водой, впрочем, этого Юрий Борисович уже не почувствовал. Он отключился от удара.

Последнее, что он успел увидеть, была иконка Николая угодника на торпеде. Вот только у чудотворца почему-то была жиденькая козлиная бородка и несвойственная святому ухмылка. Или это только показалось?

 

Глава 29

Реквием. Dies irae

Лобанов больше лишних вопросов не задавал. Видимо, Дедал выбрал правильный тон со смертным, потому как тот стал более вдумчивым и менее нервозным. При этом, произнося тогда в лаборатории свою патетическую речь, старик был вполне искренним. Он и не думал манипулировать Лёнькой, слова вывалились сами собой и шли от души, наверное, именно поэтому между ними с тех пор возникло некое особое понимание без слов.

Дедал поселился в лаборатории. Днём, пока Лёнька и его сотрудники корпели над опытным образцом крыла, он отсыпался, приспособив себе под спальню шкаф-купе в Лобановском кабинете. Шкаф был неоправданно огромным, при желании в него могла влезть детская кушетка. Когда рабочий день заканчивался, мастер выбирался из шкафа, пил кофе с Лёнькой, обсуждая текущие итоги и, спровадив рыжего домой к вернувшейся из Таиланда семье, сам принимался за работу.

Сперва он тщательно разбирал проработанное за день, иногда делая пометки по исправлению ошибок и доработке, потом садился и выстраивал план работы на следующий день. Всё это проделывалось исключительно на бумаге. К утру Дедал возвращался в шкаф, оставив свои записи в ящике Лёнькиного стола, дальше работать должна была команда Лобанова. Сам же Лёня выступал посредником между умозаключениями мастера и руками исполнителей. А вечером всё повторялось снова.

Работа шла споро, это было хорошо. А вот проявляющиеся временами отзвуки грозы не радовали. Более того, со временем предгрозовой рокот нарастал, делался сильнее, будто гроза приближалась.

Дедал поделился этим наблюдением с Лёней, и Лобанов подтвердил ощущение.

– Ты кому-то говорил, что я вернулся? – мнительно поинтересовался мастер.

– Нет. Даже Игорю.

Лёня выглядел искренним, и Дедал в очередной раз поверил ему на слово. От клятвы на крови Лобанов всегда отказывался. Мастер давно заметил, что смертные в большинстве своем изнежились и стали слишком бережно к себе относиться. В прежние времена всё было жёстче.

Ладно, пёс с ними, с клятвами. Важнее другое: если Лобанов никому ничего не рассказывал, значит, Громовержец начал проявлять большую заинтересованность лабораторией. А почему? Либо коровий сын Геркан, чтоб ему пусто было, разболтал что-то лишнее о самом проекте, либо Зевс что-то заподозрил. Но про Дедала отец богов, вероятнее всего, не знает, иначе грохотало бы уже над головой.

Закрыв за Лобановым дверь, Мастер уселся за стол, привычно закинул ноги на столешницу и надолго задумался. Проект близок к завершению. От силы неделя на доработку и испытания. Зевс приглядывает за лабораторией не слишком внимательно, но испытания он вряд ли пропустит, если только…

Если только не отвлечь его от лаборатории!

Дедал подскочил и принялся мерить шагами кабинет. Отвлечь! Это же так просто! Ему надо только показаться в нужный момент где-нибудь в стороне от испытаний и вызвать огонь на себя. Его появление наверняка заинтересует Громовержца, не сможет не заинтересовать. Зевс вынужден будет отвлечься, потеряет бдительность.

Старик на радостях даже принялся насвистывать смутно знакомый мотивчик, чего с ним обычно не случалось. Не зря его называют мастером, он мастерски переиграл Зевса.

В эту ночь Дедал работал с утроенной силой. Нужно было максимально подробно разложить Лёньке все необходимые доработки. Утром, придя на работу, рыжий нашел в ящике стола развернутый инструктаж и короткую записку, из которой следовало, что Мертвицкий ушёл, проект доводить придётся

Лёне, причём в сжатые сроки и с соблюдением всех обозначенных раньше мер осторожности и секретности. В шкафу Лобанов не нашёл ни спящего старика, ни его затасканной «аляски».

Мастер ушёл перед рассветом, воспользовавшись окном туалета на первом этаже. Он был доволен собой, потому всё выходило легко и ловко. Незамеченным Дедал добрался до среднего пошиба гостиницы на другом конце города, заселился в номер под чужим именем и завалился, наконец, спать. Когда он проснулся, был уже вечер. Дедал заказал ужин в номер, обильно поел и снова заснул.

Несколько последующих дней он провёл в расслабленном состоянии. Делать было нечего, оставалось только надеяться, что Лёня завершит проект как надо – в обозначенные сроки, и ждать. А к чему тяготиться ожиданием, если можно получать от него удовольствие? Гостиница оказалась довольно комфортной, он предавался чревоугодию и забавлял себя нехитрыми отельными развлечениями.

Режим тишины Дедал нарушил на шестой день. Прождав до обеда, он поднял трубку телефона и набрал номер.

– Я вас аллё, – послышался развязный голос Игоря из трубки.

Судя по всему, Каров был навеселе.

– Это я, Икар, – беспокойно заговорил мастер. – Я в городе. Нам надо встретиться. Завтра в это же время в центре. Я позвоню и назову место.

И, не дав ответить, быстро повесил трубку. Беспокойства, которое изобразил по телефону, он не ощущал, скорее, чувствовал азарт, какой охватывает охотника, рыбака или игрока.

Закончив разговор, он спустился вниз к стойке администратора, расплатился за номер и со всей возможной поспешностью покинул отель. Когда спускался в метро, где-то на грани слуха заворчало, заворочалось в небе.

Дедал ехал сам не зная куда, отдавшись случаю, и улыбался. Пару раз он пересаживался с линии на линию, потом вышел в город и некоторое время бесцельно гулял по улицам, пока не стемнело. Тогда мастер поужинал в неприметной кафешке и остановился на ночь в каком-то хостеле. Он чувствовал, что держит бога за бороду во всех смыслах – Зевс клюнул на его уловку.

Дедал увидел его издалека. Икар стоял на нулевом километре и подкидывал монетки. Медяки падали на булыжную мостовую, их почти мгновенно подхватывали алчные побирушки, что явно забавляло Карова. Собственно, в простоте и прямолинейности Икара мастер не сомневался ни на минуту. Фразу «в это же время в центре» – можно было трактовать как угодно. Кто-то направился бы на Пушкинскую площадь, кто-то на Арбат, кто-то гулял бы по Тверской, Неглинке или Мясницкой, но только не Игорь. Этот слово «центр», как и всё остальное, понимал буквально.

Мастер не стал звонить, как обещал, просто походя толкнул Карова в бок и, бросив на ходу: «Ступай за мной» – быстро пошёл в сторону Площади Революции.

Прямо у входа в метро расположился какой-то пивной ресторан – очень удобно.

– Можно вашу курточку? – подсуетился администратор в дверях.

– Я мёрзну, – отмахнулся мастер, не обращая внимания на протесты, прошёл в зал и сел за столик. Куртку он всё же снял, но сдать в гардероб наотрез отказался. К тому моменту, когда его нагнал посетивший гардероб Икар, мастер уже заказал «какое-нибудь пиво и что-нибудь к пиву на ваш вкус» и провожал взглядом убегающую официантку.

– Ты что творишь, Мертвицкий? – поинтересовался испытатель, садясь рядом. – Это вроде моя тема по кабакам ходить, персонал посылать и на официанток заглядываться. А ты меня обычно за это костеришь. Что случилось?

– Засмотрелся. Она похожа на младшую дочь Кокала, – искренне признался мастер, чем ещё больше озадачил испытателя.

– Ладно, – согласился Икар, принял кружку пива у вернувшейся «младшей кокалиды» и, сразу сделав большой глоток, поспешил сообщить официантке: – Девушка, пиво сразу повторите, оно примиряет меня с действительностью.

Официантка кивнула и удалилась. Каров опустил почти пустую уже кружку и поглядел на мастера:

– Может, объяснишь, что происходит?

– Не сейчас, – отмахнулся он. – У тебя ключи от моей квартирки остались?

Игорь небрежно фыркнул и выложил на стол связку ключей:

– Но возвращаться туда – плохая идея. Громовержец тебя там в два счёта найдёт.

– Спасибо, – Дедал сгрёб ключи и спрятал в карман. Приятно, когда ты знаешь кого-то как себя и не нужно говорить о чём-то, чтобы это получить.

– Я серьёзно, – непривычно нахмурился Икар. – Не знаю, что ты затеял, но, может, лучше обратиться к Геркану? Он поможет спрятаться.

– Геркан – мальчишка, – покачал головой мастер. – А я знаю, что делаю. Поверь.

– Верю, – пожал плечами Икар и кивнул на кружку Дедала. – Пиво будешь?

– Пей. Ещё увидимся.

Мастер поднялся из-за стола.

– Я тоже рад тебя видеть, – без особой радости сказал Каров и приложился ко второй кружке.

Дедал тем временем уже двинулся к выходу, последнее, что он услышал – это пиликание мобильника в кармане Карова. Он выскочил на улицу, на ходу накидывая «аляску». За те десять-пятнадцать минут, что он провёл в ресторане, небо сделалось свинцовым и над головой погромыхивало уже весьма отчётливо. Громовержец взял след и теперь не отстанет, пока не прижмёт его. Вот и отлично. Сыграем в догонялки. И мастер потрусил в метро. Его распирало торжество. По плану сейчас Игорю должен был звонить Лобанов. И если это звонил именно он, значит, всё идёт по плану. Значит, он прямо сейчас переигрывает старого могучего бога.

Дедал доехал на метро практически до дома. Сталинка выглядела так же, как несколько месяцев назад, когда он маялся здесь под присмотром Геркановой охраны. Разве только охраны теперь не было. В подъезде стоял неистребимый дух застарелой сырости. Дедал свернул на лестницу и с невероятным проворством взобрался на свой этаж.

Квартира тоже была такой, какой он её оставил, вот только сейчас он не чувствовал себя здесь в клетке. Почему? Может, потому что он перестал ощущать себя добычей и примерял роль охотника? Эдакий волк в овечьей шкуре.

Дедал прошёл на кухню. По карнизу за окном тарабанил не то снег, не то дождь – какая-то межсезонная мокрая каша. Небо хмурилось и ворчало всё громче. Мастер включил газ и принялся не спеша варить кофе.

Сейчас Каров, поднятый Лёниным звонком, должно быть, уже приехал на полигон. За окном потемнело и бушевала невозможная, аномальная для московской зимы стихия.

Он достал фарфоровую чашечку, налил кофе и сел за стол, ощущая себя гроссмейстером, рассчитавшим шахматную партию ход за ходом до полной и окончательной своей победы и наблюдающий, как так же, ход за ходом, партия движется к своему неизбежному финалу.

Вот сейчас откроется дверь и…

– Ты заставил меня бегать за тобой, старый пройдоха, – трубно прогремел могучий голос, и на кухню вошёл Зевс.

Мастер подскочил, роняя стул и расплёскивая кофе.

– Д-добрый вечер, – промямлил он, изображая смятение.

Громовержец по-хозяйски сел к столу и поднял опрокинутую чашку.

– Что за авгиевы конюшни ты тут развёл? Приберись.

Дедал засуетился: поднял стул, убрал чашку и принялся собирать со столешницы кофейную жижу.

– Или ты хотел на кофейной гуще гадать? Так не переживай, я и так предскажу, что будет.

Зевс сверкал очами, и голос его рокотал с угрозой, но чувствовалось, что суровость наносная. Громовержец был благостен, а даже если и злился, то злость перекрывало удовлетворение от того, что он всё-таки загнал старого мастера.

– Ты заставил меня бегать за тобой, – повторил он строго. – Но, возможно, я тебя прощу. Сядь.

Дедал отложил тряпку и присел на край стула, пряча глаза.

Сейчас на полигоне уже должен был бы появиться Геркан, а может, и его прикормленный смертный. Лобанов заканчивает последние приготовления. Каров готовится к испытательному полёту, хотя ему-то что готовиться. Не первый раз.

– Знаешь, что мне от тебя нужно? – пророкотал Зевс.

– Гефест объяснил мне это весьма доходчиво. Я каждой костью, каждым членом это прочувствовал, – скрипнул зубами Дедал.

– Обидься ещё! Не стал бы бегать, обошлось бы без Гефеста. Ладно, ты же понимаешь, что проект Геркана не состоится?

В голосе отца богов было столько мощи, столько уверенности, что Дедал почувствовал невероятный прилив сил от одной мысли, как осадит старого самоуверенного бога. Сколько можно плясать под чужую дудку? Сколько можно бояться и играть по чужим правилам? Сегодня всё будет по его правилам.

Сейчас!

Мастер расправил плечи, поднял голову и посмотрел прямо в сверкающие глаза Громовержца.

– На этот раз вы спохватились слишком поздно. Проект Геркана состоится, – мастер чувствовал, как вибрирует от напряжения и торжества его голос. – Он уже состоялся. Прямо сейчас, пока ты бегал за мной, готовятся испытания.

Дедал откинулся на спинку стула и закинул ноги на стол. Вот так, прямо перед Громовержцем. Довольно. Больше никто не станет ему диктовать – ни китайские драконы, ни древние боги, ни их отец, ни их непутёвые отпрыски, народившиеся от скуки и беспорядочных постыдных связей.

Зевс поглядел на Дедала с удивлением, перерастающим в интерес, а потом вдруг расхохотался. Смех его грохотал так, словно гроза разразилась прямо в стенах квартирки, показавшейся неожиданно крохотной в сравнении с мощью, таившейся до времени в отце богов. Тряслись стены, дребезжала люстра и посуда в шкафу. Громовержец хохотал едва не до слёз. Дедал украдкой поглядел на часы. Нет, этот смех от бессилия. Всё уже должно было случиться. Всё уже случилось.

Зевс оборвал смех, поднялся из-за стола и посмотрел на Дедала тяжёлым, как все тучи мира, взглядом.

– Неужели же мастер Дедал думает, что смог воспротивиться мне? Да ты безумен, старый дурак! Ты забыл, что воле Зевса можно противиться только по воле самого Зевса.

Громовержец нависал над мастером, давил взглядом, как небо на плечи титана Атланта. И вместе с этим взглядом давила возникшая вдруг тишина. Зевс не говорил больше ни слова, не смеялся, он будто ждал ответа, хотя ответа вроде бы уже и не требовалось, потому как всё было сказано. Дедал вдруг почувствовал, как на него наваливается усталость. Сейчас он не испытывал радости от своей победы, хотя был уверен, что выиграл.

– Поздно спорить, человечество уже получило крылья, – выдохнул он в давящую тишину кухни.

Зевс покачал головой и молча вышел. Тихо хлопнула дверь, за окном посветлело, прояснилось. Осталась только неподъёмная давящая тишина. И под тяжестью этой тишины в груди Дедала вдруг дрогнуло сомнение: а победил ли?

Крылья оказались легче, чем можно было предположить с виду. Лобановские умники закончили последние приготовления и отходили сейчас на безопасное расстояние. Хотя для них-то чего здесь может быть опасного?

– Долго ещё? – нетерпеливо поинтересовался стоящий в стороне Геркан.

– Сейчас, Георгий Денисович.

Лёнька настороженно поглядел в безразлично-серое небо. Сейчас оно было обычным для зимней Москвы, вернее, можно сказать – его вовсе не было. Люди из разных концов России всегда искренне удивляются: отчего москвичи не любят зиму? Хорошо же! Солнце, сверкающий снег, трескучий сухой мороз… Вот только всё это про Россию, а не про Москву. В Москве зима другая – влажная, посыпанная реагентами, с грязной кашей под ногами, чёрным от выхлопов снегом на газонах и без неба. Будто кто-то там наверху в режиме экономии выключает небо, оставляя вместо него серое бесцветное ничто. Кто-то там наверху, невольно усмехнулся Лёнька. Раньше про богов можно было шутить, в них можно было верить, а теперь вот что с ними делать?

Рыжий повернулся к Икару:

– Игорь, – сказал тихонько, так, чтобы не слышал Геркан, – уверен, что погода лётная?

– Погода как погода, – легко отмахнулся Каров. – Когда солнца нет, даже лучше. С солнцем у меня как-то не заладилось.

Лёня нахмурился. Испытатель широко, по-гагарински, улыбнулся и подмигнул:

– Не ссы, друг мой Лёнька, живы будем, не помрём. Как там… это один маленький шаг для человека, но большой шаг для человечества. Поехали?

Это было сказано так просто и без затей, что Лёня улыбнулся в ответ:

– Поехали.

Рыжий отошёл к другим наблюдающим и взмахнул рукой. Каров легко кивнул, потоптался на месте, сделал несколько шагов, приноравливаясь к весу крыла, и неуклюже оторвался от земли.

Он летел осторожно, несмело и пока ещё низко, но летел! Получилось! Его лаборатория, стоящая на краю полигона в полном составе, взорвалась аплодисментами. Геркан благосклонно кивнул и пару раз хлопнул в ладоши. Лёня не сдержался и поддержал всеобщий порыв. Он аплодировал этим людям, которые работали на него и Мертвицкого, аплодировал Икару, посмевшему преодолеть гравитацию и взлететь, аплодировал Дедалу, где бы он сейчас ни находился.

Каров тем временем освоился, осмелел и поднимался всё выше. Лёня неотрывно следил за уменьшающейся на глазах крылатой фигуркой. Казалось, что и Игорь, и крылья его светлеют, будто и не человек сейчас в небе, а ангел.

Внутри похолодело от неожиданного осознания, что это не Каров светлеет, а небо темнеет на глазах. Лёня дернулся, не успев ещё осмыслить всё до конца, не понимая, что делать: бежать, кричать, звать на помощь?..

Коротко сверкнуло, будто по летящему человеку шарахнула молния. Игорь застыл на бесконечно долгое мгновение. В груди у Лёни екнуло, хотя он всё ещё надеялся…

Обрывая все надежды, Каров камнем полетел вниз. Безвольно кувыркающееся в воздухе тело снова налилось тёмным цветом, а вернее – небо просветлело. Лёнькины сотрудники уже бежали вперёд, туда, куда летел Игорь.

Каров грянулся о землю и замер без движения. И тогда очень далеко зарокотало утробно и удовлетворённо.

Лёня опустился на колени. Бежать не было ни сил, ни смысла. Он зачерпнул ладонью пригоршню снега и растёр по лицу. Снег показался горячим. Лёня не знал, что где-то на другом конце города именно сейчас в квартире сталинского дома с окнами на проспект захлопнулась дверь за отцом богов. А если б даже и знал, это вряд ли что-то изменило бы.

 

Глава 30

Всё пропало!

Полубог смотрел на меня мутным нетрезвым глазом сквозь узкую щель между косяком и входной дверью.

– Ты? – на помятом, заросшем щетиной лице Геркана шло вялое раздумье на тему: пускать меня или всё-таки не стоит.

– Поговорить надо, – твёрдо сказал я.

– Мндэ? – выдавил мой божественный деньгодатель и, распахнув дверь, отступил в сторону: – Ну, заходи, возница.

Пока он запирал дверь, я уже привычно прошёл на кухню.

В античном антураже что-то явно поломалось. Не бил фонтан, вода в нём зацвела, пожух виноград, кругом валялся какой-то мусор, а на одной из мраморных скамеек красовалась корявая надпись: «Хер на всё!» Написано было явно пальцем, а во что этот палец макали, чтобы изобразить незамысловатый лозунг, мне даже думать не хотелось.

С того дня, как провалились испытания, прошло полторы недели. Икара похоронили на Митинском кладбище. У могилы топталось человек десять, не больше. Игорь Каров улыбался им с гранитной плиты своей неподражаемой гагаринской улыбкой.

На похороны не пришёл ни Дедал, ни Геркан, ни Лёнька.

Мертвицкий снова пропал в тот же день, когда случилась трагедия. Но если в первый раз его похитили, то теперь он, судя по всему, сбежал по собственной воле. Куда улизнул мастер, где и от кого он прятался – осталось загадкой.

Георгий Денисович, и без того бешеный после провала испытаний, узнав об исчезновении Дедала, вызверился на Лёньку и загнал его в лабораторию вместе с опытным образцом, заявив при этом:

– Выйдешь, когда сделаешь мне крылья.

– Когда я сделаю крылья, я отсюда вылечу, – огрызнулся рыжий, чем довёл полубога до точки кипения.

Окончательно сорвавшись с катушек, Геркан запер Лёньку в лаборатории, лишив его какой-либо свободы. По прихоти божества рыжий оказался под арестом: его кормили, поили, под охраной водили в туалет, но домой не выпускали и отняли возможность связи с внешним миром. Мне к нему заходить тоже не позволили, пришлось довольствоваться разговором через окно.

Разговор вышел коротким по форме, колоритным, но малосодержательным. Рыжий долго ругался матом, чего с ним прежде никогда не случалось. Из всего потока удивительно разнообразной нецензурной брани можно было вычленить две мысли: во-первых, он невероятно зол на Георгия Денисовича, а, во-вторых, вероятность создания крыльев в таких условиях и без Дедала стремится к нулю.

Сам же сын Диониса ушёл в банальнейший запой, где, судя по всему, успешно находился до настоящего момента.

Геркан вошёл на кухню, сел к столу и уставился на меня как на раздражающий фактор.

– Чего пришёл?

– Поговорить.

– Говори и проваливай, – пробурчал он.

– Меня интересуют наши дальнейшие планы.

– А нет никаких планов. Всё пропало. Крылья пропали. Дедал пропал. Пф-ф-ф-ф! – он попытался жестом изобразить процесс пропадания всего, но вышло скверно, впрочем, Геркана это ничуть не расстроило. – А без Дедала и крыльев ничего не будет, – закончил он и потянулся за бокалом.

– Я понимаю, что ты расстроен неудачей с крыльями, ты в них много вложил, но посмотри на вещи с другой стороны, – кинул я пробный шар. – У нас есть мой проект.

– Твой проект – прикрытие.

– Мой проект был прикрытием. Сейчас он работает. Мы выходим на рынок, у нас есть готовая партия гаджетов и запчасти на вторую партию. Подписаны первые контракты, осталось только включить конвейер, и мне необходимо твоё участие.

– Ты не понял, возница? – пьяно набычился Геркан, напрочь растеряв остатки интеллигентности. – Всё пропало. Больше ничего не будет. Ни-че-го!

– Георгий Денисович, – перешёл я на официальный тон, – не говорите ничего, просто подумайте. У вас есть готовый проект, которому надо только дать старт.

– Это ты меня сейчас дураком назвал? – взбеленился сын коровы. – У меня есть твои фантазии, которые всегда были бреднями и нужны были только для того, чтобы отвлекать проклятого Зевса от проклятых крыльев. И даже с этим они не справились… Ты не справился! Уйди, возница, я не желаю тебя видеть.

Он был отвратительно пьян, и мозги у него отказывались работать.

– Хорошо, – согласился я. – Тогда выпусти Лёньку.

– Пусть сделает то, что должен, и идёт на все четыре стороны.

– Ты же сказал, что всё пропало!

– Всё пропало, – пригорюнился Геркан и снова уткнулся в стакан.

– Тогда отпусти Лобанова.

– Не-е-ет, пусть сидит и делает, что обещал. У нас контракт.

– А в контракте прописано, что его можно держать под арестом?

Геркан вдруг резко подскочил из-за стола и яростно плеснул мне в лицо

вино из бокала. Но при всей своей внезапности припадок бешенства вышел столь же раскоординированным, сколь неожиданным, и вино украсило кровавым потёком стену сантиметрах в пятнадцати от меня.

– Убирайся!!! – прорычал Георгий Денисович.

На этом силы его иссякли, он снова опустился на мраморную скамью и запричитал:

– Уходи… все уходите… надоели… всё пропало… всё кончено… оставьте меня… все оставьте…

Он бормотал ещё что-то жалкое, нелепое и беспомощное посреди своей загаженной античности, пока не сбился на совсем уж невнятицу. Не сказав больше ни слова, я молча вышел из квартиры и прикрыл за собой дверь.

Похоже, что и в самом деле всё кончено. Ирония заключалась в том, что у меня было всё, чтобы перевернуть мир, не хватало только самой малости – божественного вмешательства. И именно теперь боги, что казалось, вертятся на каждом углу и заполонили всю мою жизнь, вдруг исчезли. Рядом не было даже самого завалящего сверхъестественного существа, способного просто поуменынать железки, лежащие у меня на складе. А без этого я мог только припугнуть рынок своим небывалым гаджетом и оставить его в недоумении, тут же исчезнув.

Я вышел из подъезда, уселся на лавочку и задумался. Лёньку в конечном итоге из его тюрьмы вытащить можно и без божественного вмешательства. Фирму я закрою, имущество продам, и, при всех потерях, денег с этого мне хватит на долгую безбедную жизнь, но вот наследить в истории уже вряд ли получится. А жаль. Я ведь только сейчас понял, насколько мне этого хотелось. Впрочем, у меня есть Аля. Уедем на Тенерифу и будем просто счастливы. Неплохой финал истории, чёрт подери.

– Привет, – знакомый голос вывел меня из раздумий.

Я поднял глаза. Рядом стояла Нилия. На богине был полушубок, коротенькая до неприличия юбчонка, чулки сеточкой и высокие сапоги. И смотрела она как всегда соблазнительно. В другой раз, я, должно быть, захлебнулся бы слюной – да любой мужик на моём месте захлебнулся бы, – но сейчас почему-то с удивлением понял, что она меня больше не трогает. Совсем.

– Привет, – кивнул я в ответ. – К Геркану?

– Да, а ты от него?

Я снова кивнул. Удивительно, но и говорить с ней мне, в общем-то, было не о чем.

– Как твои «Дети богов»? – спросил я скорее из вежливости.

– Никак, – потупилась Нилия. – Сырдон пропал. Концерты на месяц вперёд расписаны были, теперь сорваны. Меня проклинают, а это не лучшим образом сказывается на моей силе. Ещё немного, и я ничем не буду отличаться от смертных.

Вот оно как. Никогда бы не подумал, что зависимость богов от паствы работает в обе стороны и силу можно не только приобрести, но и потерять.

– А когда он пропал?

– Дней восемь назад, – Нилия была печальна, в ней чувствовалась непривычная покорность. – Надо было сразу идти к Геркану, но гордость… «Глупая гордая дочь Эвтерпы», как говорил Сырдон. Думала, сама справлюсь, не справилась. Теперь может быть уже поздно.

– Теперь бессмысленно, – я поднялся с лавочки. – У него там тоже всё пропало. Он не в себе и пьёт, как не в себя.

– И что мне делать?

– Не знаю, – я пожал плечами. – Тебе виднее. Ты же богиня, вершительница судеб, а я простой смертный. Пока. Рад был увидеться.

И я пошёл к машине, удивляясь, насколько легко, оказывается, можно не обращать внимания на женщину, которая ещё недавно сводила тебя с ума. А она, вероятно, смотрела мне в спину, потому что я чувствовал её взгляд у себя между лопаток.

До машины я так и не дошёл, обернулся. Нилия и в самом деле смотрела мне вслед. Впервые с момента нашего знакомства она выглядела женщиной, а не богиней. Стояла у подъезда растерянная, неуверенная в себе и глядела на меня как на кого-то сильного, кто протянет руку и вытащит из того болота, в которое сама себя завела.

И я дрогнул. Нет, никакого влечения к ней я не испытал, просто мне отчего-то стало её безмерно жаль. И вовсе не потому, что она использовала какие-то божественные силы, напротив, потому что ей, как оказалось, тоже не чуждо человеческое.

Я развернулся и пошёл обратно, доставая на ходу из кармана маленький изящный аппаратик с блестящей эмблемой в виде молнии.

– Есть предложение, – я протянул ей гаджет. – У него ещё нет имени, можем назвать твоим. За это будешь уменьшать мне запчасти. Раньше это делал Геркан, но теперь он вне игры.

Я не чувствовал никакого благородства в своём предложении. Да, я протягивал ей ту самую руку помощи, которую она так ждала, но это было не только спасением Нилии, но и моим выходом из патовой ситуации. Если только она не вспомнит о гордости и не заартачится.

– Обсуждать не стану, отвечай сразу: да или нет, – предупредил я.

– Да, – не попытавшись спорить, ответила она.

– Хорошо. Но у меня ещё одно условие.

– Какое?

– Поможешь освободить одного хорошего человека. Поехали.

Нилия сработала на отлично. Впервые я смотрел, как действует её дар со стороны и без личного отношения. Это было эффектно. Вся Геркановская охрана оказалась бессильна перед обаянием богини. А ведь она только кокетничала, не прибегая к методам посерьёзнее. Вероятно, методы посерьёзнее дочь Эрота и Эвтерпы использовала исключительно для собственного удовольствия. Нилия посмотрела на меня с пониманием и одобрительно улыбнулась. Всё-таки я никогда не привыкну к тому, что они читают мысли.

К Лёньке я шёл как спаситель. Предвкушая радость приятеля, который выйдет из заточения, вернётся к семье и наконец-то помоется. Да рыжий меня, должно быть, целовать станет от счастья. Лабораторию любезно отпер последний попавшийся на пути охранник, который не только согласился нас пропустить, но и любезно проводил. Он распахнул дверь, и нам навстречу рванул свежий ветер. Сквозняк от открытого окна разметал документы. Мы поспешно вошли в помещение и прикрыли дверь.

Никто не бросился меня обнимать, не случилось никакой радости, и спасителя из меня не вышло. В помещении не было ни единой живой души. То есть абсолютно. Только ветер.

– Вы его когда выпустили? – полюбопытствовал я у охранника, стоящего рядом с плохо соображающим видом.

– Он здесь должен быть. Я ему сорок минут назад обед приносил, – деревянно пробубнил охранник.

Нилия подошла к окну, на лице богини появилась язвительная улыбка.

– А его никто не отпускал, – весело сообщила она. – Он улетел, но обещал вернуться, как сказал один ваш беллетрист. Смотри-ка.

На подоконнике трепетал приклеенный жёлтый квадратик бумаги. Поперёк листочка было написано: «Пошёл ты в жопу, Георгий Денисович!» В небрежном почерке без труда узнавалась Лёнькина рука. По обе стороны записки отпечатались пыльные следы от ботинок.

Я боязливо высунулся в окно, страшась увидеть на асфальте переломанного приятеля, но рыжего нигде не было видно. Нилия была права – он улетел. Надо будет вечером к нему домой заглянуть.

– А крылья-то в итоге создал простой смертный, – отметил я, запирая окно.

– И что это меняет? – пожала плечами Нилия. – Икар разбился, Дедал сбежал, а работающие крылья в единственном экземпляре неизвестно где. Всё как всегда.

Мы покинули лабораторию и пошли в мой офис, благо он по-прежнему оставался на той же территории.

– Значит, у гаджета будет моё имя, – заговорила Нилия. – А у компании имя Геркана?

– Нет, у компании другое имя, – покачал головой я.

– Твоё?

Я опешил:

– С чего бы вдруг?

– А почему нет? Ты вполне мог бы стать богом, – оценивающе поглядела на меня Нилия. – И мы с тобой могли бы…

В её взгляде появилось знакомое похотливое выражение. Я задумался на секунду. Стать богом, пережить Алю, пережить друзей, родных, знакомых. Пережить себя, своё мироощущение, свою совесть, закостенеть и вечно предаваться разврату с дочерью Эрота…

Да ну нафиг. Нет, не то чтобы я хотел побыстрее сдохнуть, но жить вечно – увольте. Лучше быстро и ярко, чем бесконечно долго и уныло.

– У компании другое имя, – повторил я.

– И какому богу причитаются дивиденды? – ревниво уточнила Нилия.

– Со временем узнаешь, – ухмыльнулся я.

Ну не объяснять же ей, что бога с таким именем не существует. И, если уж на то пошло, то почему бы мне не создать нового бога? Я улыбнулся своим мыслям и прибавил шаг. Всё складывалось как нельзя лучше.

Теперь передо мной стояла только одна невыполнимая задача: как-то объяснить Алинке, что Нилия будет работать с нами, и остаться при этом живым и неразведённым. Но, кажется, в последнее время у меня стало неплохо получаться совершать невозможное.

С божьей помощью.