Что вам ещё рассказать? Лёнька дома так и не появился. А спустя несколько дней пропали его жена и дочь. Я заволновался, но переживать пришлось недолго.

Через неделю рыжий прислал мне е-мейл. Из письма следовало, что крыльями заинтересовались китайцы. Лёньке предложили контракт, он подписал соглашение с компанией «Lun Group» и вместе с семьёй временно перебрался в Азию.

А ещё через пару дней он объявился в скайпе и выглядел вполне довольным жизнью.

– А как же Мертвицкий? Ведь изначально это его проект, – напомнил я. – Не боишься?

– Не боюсь. Сейчас это уже наш проект, – покачал головой Лёнька. – Во всяком случае, мой он не меньше, чем Мертвицкого. И вообще, чтобы двигать вперед науку, нужна смелость. Хочешь добиться результата, будь смелым.

Последние слова прозвучали настолько дерзко и настолько не в его манере, будто кто-то вложил этот текст в его уста. Услышать такое от рыжего я никак не ожидал.

– Кроме того, я вписал Мертвицкого в контракт, – уже не так запальчиво добавил Лёнька. – Так что если он появится…

В общем, рыжий был настроен оптимистически, а Дедал так больше и не проявился.

Сборочную линию на постоянку ООО «GoodWin» запустило в первый день весны. Помню, светило солнце и настроение было особенным, праздничным, как будто всё плохое осталось позади, а впереди было только светлое будущее.

На алтарь этого светлого будущего я волевым решением бросил нашу пробную партию. Мы не развешивали рекламные плакаты, не занимались холодным обзвоном, не спамили. Мы просто случайным образом раздарили тысячу новеньких гаджетов женщинам в честь международного женского дня. И это сработало.

Восьмого марта мы возглавили новостные ленты. Репортажи про нас звучали по всем радиостанциям, по всем каналам ТВ. Только ленивый не написал про «фриков, раздаривающих странные гаджеты». Нас называли «современными робингудами» и «сумасшедшими миллионерами», нас восхваляли и подозревали в мошенничестве. А спустя несколько дней, когда одаренные нашими гаджетами и их друзья и родственники осознали, насколько наша новинка круче любого аналога, существующего на современном рынке, пошла вторая волна ажиотажа.

Первой это ощутила Нилия. Сила дочери Эвтерпы возросла в разы. Если поначалу на изменение размеров комплектующих она тратила заметное количество сил и времени, то теперь моя божественная подруга играючи уменьшала целые партии разом. Делала она это с той же лёгкостью, с какой когда-то уменьшила мой окурок.

И понеслось. Мы обрушились с мощью и неотвратимостью снежной лавины, сметая всё и всех на своём пути.

С Алей мы по-прежнему вместе. Живём и работаем душа в душу. Я купил дом за городом, куда мы и переехали. Свежий воздух полезен для ребёнка.

Да! У нас будет ребёнок, и одна мысль об этом делает меня счастливым.

Вот, наверное, и всё. Хотя…

Он вышел из метро на станции «Ленинский проспект». Трудно сказать, что заставило его здесь выйти. Память восстанавливалась медленно, потому он решил полагаться на интуицию, а интуиция почему-то подсказала, что ему надо выйти именно здесь. С козырька выхода капало, солнце сверкало в потёкших сосульках. Пахло весной. Он запахнул куртку и пошёл вдоль дороги в сторону площади. Почему-то он чувствовал, что там, впереди – площадь. Чуял каким-то нечеловеческим чутьём, как и весну, которая у людей пока была только на календаре.

Людей было много, они сновали кругом, как муравьи. Бежали по своим муравьиным делам, которые казались важными разве только им самим. В масштабах мироздания все их сегодняшние дела бессмысленны и значат не больше, чем сорвавшаяся с сосульки капелька. Почему он так пренебрежительно думал о людях? Быть может, потому, что сам не был человеком? Память подкидывала смутные образы, ощущения, но они были размыты и никак не выкристаллизовывались во что-то цельное, чёткое, осязаемое.

Думая о муравьях и человеческих заботах, он дошёл до конца дороги и свернул на площадь. Здесь, на круглом, похожем на тарелку, гранитном основании высился ребристый титановый столб. Высоко на его вершине, расставив руки, навечно застыл устремившийся в небо металлический человек. Что-то в этом памятнике заставило его остановиться. Он смотрел на металлическую фигуру, пытаясь вспомнить, кто этот человек, увековеченный в титане.

– Папа, а это кому памятник? – раздался рядом детский голос.

Возле него остановилась девчушка лет пяти и теребила отца за штанину. Отец присел на корточки рядом с ребёнком:

– Это памятник лётчику-космонавту Юрию Алексеевичу Гагарину, первому человеку, который полетел в космос.

«Первому человеку, который полетел» – застряло в голове. Отец ещё что-то рассказывал девочке про памятник, замысел скульптора, корабль «Восток» и копию спускаемого аппарата у подножия монумента, но он уже не слышал. Он смотрел на мужественное титановое лицо памятника и широко, по-гагарински, улыбался. А в ответ на серьёзном монументальном лице поблёскивали лучи солнца, и казалось, что памятник тоже улыбается в ответ.

Он начинал вспоминать. Его звали Игорь Каров, а когда-то – Икаром и ещё сотнями разных имен. И он был человеком, который полетел. Он взлетал множество жизней, и всякий раз взлёт сменялся падением. Но все эти падения неминуемо вели к тому, что человечество поднималось всё выше в небо. Нет, он не вспомнил это наверняка, скорее, это возникло на уровне ощущений, но он сразу согласился с этим ощущением. Потому что в нём было что-то благородное, что-то значимое, что-то важное. Не такое, как муравьиная возня, а на самом деле важное. Во всяком случае, ему очень хотелось в это верить. А следом за этой верой из глубин памяти пришли новые слова: «Делай, что должен, и будь что будет».

Икар развернулся и зашагал обратно к метро. Главное вспомнилось. Теперь оставалось найти того, кто поможет взлететь, и, кажется, он даже помнит имя.

Солнце жарило нещадно, спасала от него лишь тень деревьев, под которыми теснились потёртые стеллажи и лотки торговцев. Туристы, в отличие от торгашей, были лишены спасительной тени и обливались потом. А туристы здесь гуляли в невероятном количестве. Plaza de Armaz была полна народом. Людские потоки беспрестанно двигались, сходясь, расходясь, пересекаясь и вливаясь друг в друга. Сотни ног шуршали по деревянной мостовой.

Когда-то, лет двести назад, местный губернатор Такой велел снять с площади булыжник и выложить мостовую деревянными брусками, чтобы круглосуточный цокот копыт и шум повозок не мешал ему спать. Теперь здесь не было ни лошадей, ни даже машин, торговцев-креолов сменили уличные продавцы всякой всячины от книжек до сувениров, но деревянная мостовая сохранилась.

А ещё здесь барражировали колоритные толстозадые тётки, пыхтящие толстыми сигарами и фотографирующиеся с туристами за скромное вознаграждение, да стояли кое-где уличные музыканты, готовые в любой момент радостно вскинуть инструменты и загорланить:

За всей этой шумной пёстрой суетой никому не было дела до старика в простой потрёпанной, некогда белоснежной рубахе с потёртым рюкзаком за плечом. Старик же неспешно прошёл вдоль лотков и сонмищ туристов, отошёл в сторону от столпотворения и, не стесняясь, уселся на деревянную мостовую. Тонкие пальцы проворно расшнуровали горловину рюкзака, и на свет появился чудной инструмент, кажущийся совсем уж диковинным среди популярных у местных музыкантов бонго, гитар и маракасов.

Пальцы старика тронули струны, и над Площадью Оружия потекла тихая мелодия невероятной силы. А потом старик запел, и всякая мысль о неуместности здесь его самого, его инструмента или песни о неведомых нартах, про которых тут никто никогда не слышал, растворилась будто мираж. И совершенно не важно, на каком языке звучала эта песня. В ней было что-то настолько щемящее, живое и берущее за душу, что не могло не тронуть даже самого чёрствого слушателя. В ней было что-то понятное каждому.

Вокруг старика мало-помалу начала собираться толпа, а он всё пел, словно никого не замечая. Пел о великом народе, которого больше нет, пел о том, что есть на земле вещи, о которых нельзя забывать, даже если их вовсе не станет. Потому что живо всё, пока живет память.

Сколько он так пел? Может, несколько минут, а может, маленькую вечность? Никто из слушателей не смог бы этого сказать наверняка. Просто в какой-то момент песня кончилась и вокруг каждого, кто слушал старика, вновь возникла привычная реальность. Опять палило солнце, опять шуршали по деревянной мостовой Plaza de Armaz бесчисленные ноги, и издалека неслись привычные гитарные переборы и задорное «guajira guantanamera». Вот только что-то изменилось внутри ошеломлённых слушателей.

В валяющийся на мостовой рюкзак шлёпнулась долларовая бумажка. Старик поднял взгляд, над ним возвышались парень и девушка. Молодые. Девушка выглядела расчувствовавшейся. Парень смотрел скорее с любопытством.

– Вы русский? – поинтересовался он у старика.

Музыкант посмотрел с хитрым прищуром и огладил козлиную бородку:

– Нарт, – просто ответил он.

– А что за инструмент?

– Фандыр.

– У вас здорово получается, – с придыханием заговорила девушка. – Профессионально. Зачем вы поете на улице, вы могли бы залы собирать…

– Вы так считаете? – улыбнулся старик.

– А вы думаете иначе? – вклинился парень.

– Я думаю: какая разница, где говорить? Важно, чтобы тебя услышали.

И он снова коснулся струн тонкими вечными пальцами…

Крохотный зверинец, гордо поименованный «мини-зоопарком», переживал сейчас не лучшие времена. Выгодное расположение в туристической зоне рядом с многочисленными отелями не спасает, когда на дворе «низкий сезон». А начало весны – не лучшее время для отдыха на Кипре – холодно. Тем не менее, какие-то посетители в зверинце всё же иногда случались.

Мальчишка с золотистыми, как копна соломы, волосами был счастлив попасть в мини-зоопарк, учитывая, что привёл его сюда папа. С папой вообще гулять лучше, чем с мамой. Папа разрешает есть всякие вкусные штуки, которые мама почему-то считает вредными. Папа рассказывает интересные и смешные истории, которые мама почему-то считает глупыми. А ещё папа может сесть с бутылочкой пива на скамейку и не переживать, если он отойдёт куда-то самостоятельно.

Осматривать зверинец без присмотра взрослых, когда тебе семь лет, в разы интереснее. Мальчишка представлял себя исследователем дикой природы, он повисал на сетчатых ограждениях и с любопытством разглядывал нехитрую фауну мини-зоопарка.

Но особого внимания юного натуралиста удостоился чёрный козёл. В отличие от других обитателей зверинца, которые, казалось, не обращают на маленького посетителя никакого внимания, козёл явственно проявлял к нему интерес. Чувствуя себя охотником на оленей – не меньше, – мальчик стоял под табличкой «кормить запрещено», написанной на незнакомом языке, и, просунув сквозь решётку съеденное наполовину мороженое, тихонько приманивал рогатую зверюгу.

– Иди сюда, – потихоньку шептал мальчишка. – Кис-кис-кис. Или как тебя…

Козёл смотрел на мальчика преданными печальными глазами и не спеша приближался к решётке. Он будто опасался, что его обманут и в последний момент заберут то, чем сейчас приманивают.

– Иди ко мне, – заклинал мальчишка шёпотом. – Не бойся.

Козёл остановился у решётки и снова уже в упор поглядел на паренька.

– Вот молодец, – обрадовался мальчишка. – Умница. Тебя как зовут?

Козёл не ответил, он осторожно взял просунутое через решётку мороженое, но тут же очень по-человечески выплюнул. И морда у животного в этот момент была обманутая и раздосадованная.

– Суют всякую дрянь честному сатиру, – страдальчески возвестил козёл человеческим голосом. – Лучше бы выпить дали.

Мальчишка от неожиданности выронил мороженое и в страхе попятился от решётки. Впрочем, любопытство естествоиспытателя взяло верх над испугом. Юный натуралист развернулся к клетке спиной и стремглав бросился к отцу, отдыхающему на лавочке с бутылкой пива.

– Папа! Папа! – разнеслось над зверинцем. – Купи мне пиво! Мне для козла надо!

В это времени суток в баре недалеко от Центрального парка в Нью-Йорке было пусто: садись, где хочешь. Но молодой мужчина обосновался на высоком стуле у стойки и, судя по всему, имел желание набраться до наступления вечера. Во всяком случае, уходить, пересаживаться за столик или заказывать что-то, кроме алкоголя, он явно не собирался.

Клиент выглядел странно. Нет, на первый взгляд – ничего такого: чёрные вьющиеся волосы, аккуратные тонкие усики и бородка клинышком. На вид ему можно было дать лет тридцать, не больше. Вот только глаза сбивали с толку. Это были глаза старика, пережившего старость, пережившего всё на свете. В них жила вечность, а вместе с ней – тоска и глубокая обида.

Мужчина допил свой коктейль и подал знак бармену:

– Повтори. И сделай двойной «Crown», – произнёс он как-то возвышенно и с ярко-выраженным британским акцентом.

Бармен кивнул и принялся мешать «Crown&Coke». Первая догадка оказалась верной: клиент пришёл, чтобы напиться. На третьем стакане он попросил ещё раз удвоить количество виски. На четвёртом взял к виски порцию рома, которую на пятом заходе запил дамским коктейлем со звучным итальянским названием «Bellini».

Глаза клиента, познавшие вечность, между тем совсем по-человечески наполнились нетрезвым тоскливым блеском. Бармен как никто разбирался в стадиях опьянения и прекрасно знал, что вслед за тоскливым молчанием через этот блеск приходит неудержимый поток пьяной болтовни. Обыкновенно эти откровения были связаны с несчастной любовью или с неудавшейся жизнью. Проблема была в том, что мужчина у стойки не походил на обыкновенного человека. Впрочем, проверить было не лишне.

– Она ушла? – аккуратно поинтересовался бармен, выставляя перед клиентом очередную порцию напитков.

Мужчина кивнул и залпом опорожнил стакан, затем сделал глоток коктейля через трубочку и грустно улыбнулся.

– Она ушла, виночерпий. Ушла прекрасная эпоха. Прошла молодость мира. Прошла молодость богов. То, что раньше казалось бесшабашным, дурным, но столь приятным, теперь выглядит совершенной глупостью. То, чем мы прежде жили, теперь отчего-то стало нежизнеспособным. Выпьешь со мной?

– Не думаю, что это допустимо, – покачал головой бармен.

– Да катись она в Аид, ваша профессиональная этика, – отмахнулся клиент. – Чем ты рискуешь? Местом в этой забегаловке?

На стойку перед барменом с королевской небрежностью шлёпнулась увесистая пачка стодолларовых купюр.

– Напитки стоят дешевле, – заметил бармен.

– Это покроет твои неприятности, если тебя отсюда выпрут. А теперь налей себе. И мне заодно.

Бармен не стал спорить, убрал деньги и достал второй стакан.

Этот крохотный отель в Швейцарских Альпах располагался далеко от туристических мест, никогда нигде не рекламировался и практически всегда стоял пустым. Большую часть времени здесь обитал только персонал, поддерживающий номера, вестибюли, коридоры и непомерно огромный для такого места конференц-зал в идеальном состоянии.

Отель оживал лишь несколько раз в году. И главным местом здесь в эти дни становился именно конференц-зал.

Зевс распахнул двери, прошёл к креслу во главе бесконечно длинного стола, упёр кулаки в сверкающую идеально отполированную столешницу и оглядел присутствующих тяжёлым взглядом из-под мохнатых бровей. Зал был полон. На этот раз приехали все, даже пытающиеся освоиться в Голливуде скандинавы. Не иначе почуяли, что пахнет жареным.

Отец богов медленно опустился в кресло:

– Ни для кого из вас не секрет, с какой целью мы собрались здесь сегодня, – тихо заговорил Громовержец.

– Как сказал один беллетрист: «Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие», – мрачно ухмыльнулся Дионис.

– Ты, бражник, молчи, – охотно подал голос Локи.

– Хватит! – Зевс грохнул кулаком по столу, обрывая перебранку.

Внутри всё клокотало. Он снова совершил ошибку, он снова уступил новым веяниям. Его опять переиграли, даже несмотря на то, что он, как ему казалось, был готов к войне. Их всех переиграли, а эти древние бессмертные всё знающие и всё понимающие лаются, как дети в песочнице.

Мир давно изменился и продолжает стремительно меняться, а они живут так же, как жили на заре этого мира. Они постарели и устарели. Он постарел и, как бы ни старался, не может догнать настоящее. А как гнаться за будущим, если ты не можешь догнать настоящее?

Отец богов вытащил из кармана изящный гаджет и бросил на стол.

– Они везде. Повсеместно. «Надкусанное яблоко» вышло из моды. Китайцы теряют обороты. Эта маленькая бомба уже взорвала рынок. Нас крепко потеснили и ещё потеснят. Они объявили о новом готовящемся продукте.

– У них есть имя? – полюбопытствовал Гермес.

– У аппарата имя её дочери, – Зевс устало кивнул на Эвтерпу. – Чьё имя стоит за всей компанией, я не знаю. Но в любом случае с ними надо что-то делать, пока не поздно.

– Поздно.

Голос прозвучал негромко, но уверенно. Древние обернулись, как по команде. У дверей, никем незамеченным, стоял крепкий молодой человек в дорогом классическом костюме. На лацкане пиджака блестела платиновая буква «G». Лицо незнакомца с удивительно правильными чертами было гладко выбрито. Только взгляд его невозможно было оценить, глаза закрывали солнцезащитные очки с зеркальными стёклами.

– Поздно со мной что-то делать, – мягко повторил молодой человек и неспешно направился к отцу богов. Я уже здесь, и вам придётся с этим считаться.

Он остановился перед Зевсом и поглядел на него сверху вниз, сквозь зеркальные очки. От вида собственного отражения Громовержец поежился.

– Подвинься, старина, – попросил незнакомец с удивительно деликатной наглостью.

– А ты кто такой? – взъерепенился со своего места Локи.

Молодой человек повернул голову к трикстеру:

– Вы можете звать меня Гудвин, старина. Я здесь надолго. Так что для начала поговорим.

И он снова посмотрел на Зевса:

– Двигайся, старина. Я жду.

…Вот теперь всё.